Книга XXIII (Исход-1)

Значит, те зерна Истины, которые он успел разбросать в Чемоданах, так никогда и не дадут всходов? Значит, все эти души будут вновь на тысячи жизней отброшены от Спасения? Значит, последний наказ Учителя, данный лично ему, любимому ученику, еще из прошлой жизни, наказ, который только ему, Ганеше, и по плечу, не будет выполнен?

Нет, этого он не допустит. "Чем так, лучше бы сделать им Поа. Но это может только Учитель. А к нему теперь не пробиться, да и поздно, не успеть. Остается одно..."

Вот почему Ганеша-сейтайши и решил отправиться в последний раз в Чемоданы. Он знал, что никогда уже оттуда не выйдет, разве что совсем другим путем. В самом крайнем случае, выбраться наружу из любых чемоданов - дело пустяковое и никогда не поздно, особенно если ты не обременен фиксированными идеями и у тебя есть чудесные маленькие ножницы, которые всегда при тебе. А вот проникнуть внутрь - куда проблематичнее. И то и другое он знал не понаслышке.

Словом, он задумал не отставать от староверов и невзирая ни на что продолжать свое Бхакти: пробуждать, вдохновлять, наставлять, а главное - неустанно напоминать этим душам об опыте их прошлой жизни. Он уже твердо решил про себя, что не даст им спать в новом чемодане. "Пусть их сознание бодрствует. При постоянно бодрствующем сознании, к тому же все время слыша от меня слово Истины, только полный идиот не поймет, что жизнь есть страдание. А когда попадем в Коллекцию, пусть не надеются, я и там не оставлю их в покое! Я не дам им подчиниться животным инстинктам и мирским желаниям. Рано или поздно, но я приведу все эти души к Маха-Нирване!"

2. Так думал Чемодаса-Ганеша, орудуя огромным разводным ключом. Он уже отвинчивал последние болты, на которых держались надстроечные крепления с задней, нежилой стороны. Наконец был вывернут последний болт, и картонная стена, словно театральная декорация, с мягким шумом отвалилась и легла на пол между стеной и Чемоданами.

- Осторожнее! - свирепо прошипел Упендра. - Я же предупреждал: без детонации!

Но все обошлось, Чемоданы стояли непоколебимо. Марина на цыпочках приблизилась, держа в вытянутой руке уже оголенный чемоданчик.

- Подождите! - попросил Ганеша. - Дайте мне еще две минуты, как договорились.

- Давай. Только быстро, - согласился Упендра.

- Ну, не поминайте лихом. Может, не увидимся, - сказал Ганеша.

- Хорошо бы, - буркнул Упендра, а Марина, строго посмотрев на Ганешу, сказала:

- Не фиглярничай. Мы не меньше тебя рискуем.

3. На столе стояла неподвижная толпа чемоданных жителей. Все взгляды были устремлены в одну сторону.

Ничего похожего не испытывали эти люди, когда покидали Чемоданы. Как только был принят закон о свободном выходе, сразу же начался повальный исход. Иные уходили прямо из зала суда, не заходя домой за пожитками. Выход наружу был равнозначен спасению. Спасались от голода, взрывов и очередей, сырости, сквозняков и ревматизма, уличной давки, несвежей пищи, дворовых дрязг и семейных раздоров - от всего, что давно опостылело и насквозь протухло. Хотелось доброкачественной еды, свежего воздуха, простора, света и свободы. Хотелось настоящей, большой Родины, стоящей этого имени.

Учитель Сатьявада, измученный нескончаемыми судебными преследованиями и мелкими кознями изобретательных на пакости врагов, вывел Корпорацию в надежде отдохнуть от интриг и собрать силы для продолжения борьбы. Кроме того, он задумал, если все сложится удачно, совершить вместе с Сангхой поездку в Индию, на родину Будды Шакьямуни.

А много было и готовых идти куда угодно, хоть к черту на рога, только бы подальше от сатьянистов, от этого спрута - "Корпорации Истины", который всюду протянул свои щупальцы, от этой раковой опухоли, поразившей Чемоданы и уже далеко, во все жизненные органы пустившей свои метастазы.

Кроме того, у каждого были и личные мотивы. Кто-то мечтал увидеть море, кто-то - снег, а кто-то - пройтись по осеннему лесу. Кому-то не терпелось побывать в Третьяковке. А кому и в Консерватории. Самооглашенные получили долгожданный ответ из Патриархии, где сообщалось, что каждый, кто желает принять крещение и приобщиться прочих таинств, независимо от возраста, пола, расы и гражданства, может сделать это в любой удобный для себя день, в каком угодно храме, было бы на то его желание.

Словом, все сходились на том, что Чемоданы - это безнадежный больной, которого лучше всего оставить в покое.

И все-таки каждый вечер судья Подкладкин, закрывая очередное заседание на столе, говорил: "Ну, на сегодня довольно. Пора и на покой, в Чемоданы", - разумея под этим, конечно, Надстройку. Но все равно, до тех пор, пока там, внутри, еще оставалась горстка безумных фанатиков, самоубийц и мазохистов, Чемоданы оставались Чемоданами. Заживо разлагаясь и дыша на ладан, они продолжали существовать. Никто не задумывался о том, что когда-то и этому придет конец, и по-прежнему каждый считал себя в душе чемоданным жителем.

А сейчас к оголенному заднику будет придвинут новый, переносной чемодан, и через минуту все кончится...

Мало кто спал в эту ночь в Надстройке. Многие так и пролежали в своих комнатах, до утра не сомкнув глаз. А иные так и не ложились. Жутко было думать о том, теперь уже безымянном, к чему прилегала Надстройка, что было рядом, за стеной, через коридор.

А под утро пошли уже другие думы - о себе, и опять у всех примерно одни и те же: "Вот мы вышли, и что теперь? Кто мы такие? Куда идти? Чем заняться? Поверхность - большая..."

И никому уж не хотелось ни моря, ни снега, ни осеннего леса. Ни даже Третьяковки, а хотелось уйти под подкладку, затеряться в фибровом лабиринте и уснуть где сон застанет, мертвецки, беспробудно, до самой Коллекции. А там - взять в руки лом или лопату и начать все с начала, с полного нуля, напрочь позабыв о старом...

4. Не спали в эту ночь и за фанерной стенкой.

- А Чемодасы все нет, - сказал Стяжаев, имея в виду Чемодасу-Ганешу. Чемодаса-младший сидел тут же, за маленьким чайным столиком, напротив Упендры. Он уже клевал носом, но изо всех сил старался не спать, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного. - Он сейчас занимается саперными работами, - объяснил Упендра. - Это занятие как раз для него: несложное, монотонное и в меру ответственное. Надеюсь, справится, это было бы для него очень хорошо, обычно суду такое нравится. И не стоит его торопить. В таких делах, как говорится, поспешишь - людей насмешишь.

- Как ты думаешь, уже все успели перебраться?

- Давным-давно, - засмеялся Упендра. - На переезд времени не требуется.

- А на сборы?

- Да какие там сборы? Коробки взяли - и пошли.

- Коробки уже заранее были собраны? - удивился Стяжаев.

- А как же ты думал? - Упендра даже обиделся. - Что ж мы - нелюди? Представь себе, у нас коробки по улицам не валяются! Все до единой собраны в Пантеоне, пронумерованы, и картотека ведется с незапамятных времен. Там и матушка моя, под номером 267-478-А-55/367 - наизусть помню. Счастливый номер, три семерки...

Стяжаев смутился.

- Извини, пожалуйста! Я не понял, о каких коробках ты говоришь. Думал, ты о вещах.

- А о вещах что заботиться? О них, Бог даст, природа позаботится.

- Да, теперь я понял.

- Нет! - сказала Марина. - Все-таки я не могу себе представить, что Чемодаса - убийца. Конечно, он бывал несносным, но чтобы такое... Как представлю - просто мурашки по коже.

- И незачем тебе это представлять, - строго сказал Упендра. - Тебе сейчас совсем о другом думать надо. А с судом спорить бесполезно, сам через это прошел, знаю, как бывает.

- Так ты считаешь, он не виноват?

- Каждый в чем-то виноват. При желании даже мою мать можно в чем-нибудь обвинить. Например, что вырастила меня идеалистом. Или что умерла, не дождавшись... - на последних словах голос его дрогнул, и он замолчал.

- До переселения чемоданчик был легкий, как пушинка, - непонятно зачем сказала Марина. - А теперь - килограмм двадцать. Я его даже поднять не смогла, еле оттащила.

- Да! Вот ты мне скажи: по-твоему, это умная женщина? - возмущенно, но с тайным восторгом сказал Упендра, - Я ей кричу: "Оставь!", а она тащит. Ну точь-в-точь моя мать!

- Пойду заварю еще чаю, - сказала Марина довольным голосом и вышла из комнаты.

- Удивительно, как она узнает все мои желания! - сказал Упендра.

- Ты ведь тоже часто угадываешь мысли.

- Да, но меня поражает то, как она это делает: всегда к месту и неназойливо. Для женщины это необыкновенно!

- Почему же? - горячо возразил Дмитрий Васильевич. - Бывают такие женщины, которые по уму ничем не уступают мужчинам. Даже превосходят, - и почему-то покраснел.

- Разве я сказал, что они уступают? Например, моя матушка никогда никому ни в чем не уступала. Всегда настоит на своем, даже если не права. Просто женский ум отличается от мужского.

- В чем же?

- Только в одном: у женщины не может быть досконального знания.

- Почему?

- По ее природе. Потому что доскональное знание может быть получено только сыном от отца и никак иначе. Все прочие знания недоскональны.

- То есть ошибочны?

- Почему же обязательно ошибочны? Просто недоскональны.

- А в чем выражается их недоскональность?

- Я ведь уже сказал: в том, что они получены не сыном от отца, а как-то по-другому: из книг, из телевизора, из разговоров... - Постой. А это самое доскональное знание можно изложить, например, в книге?

- Конечно, можно! Почему я и говорю, что женщины ничуть не глупее. Они ведь, как правило, больше нас читают, поэтому и знания у них обширнее. Просто у них нет досконального знания, вот и вся разница.

5. Дмитрий Васильевич сосредоточенно задумался, пытаясь вникнуть в услышанное. Но вдруг почувствовал резкий болезненный укол и вскрикнул от неожиданности.

- Ай! Что это? - и зачесал укушенную руку.

- Ч-черт! Опять они, - сквозь зубы пробормотал Упендра, с опаской оглянувшись на дверь.

Но было поздно. Марина уже входила в комнату с полным подносом. Еще издали заметив насекомых, ярко черневших на белой скатерти, она нахмурилась и остановилась в дверях.

- Что, Мариша? Чем-нибудь помочь? - заискивающим голосом спросил Упендра.

- Спасибо, - поизнесла она ледяным тоном. - Я вижу, у тебя гости. Так может, мне пока выйти пройтись? А то еще помешаю, - и повернулась к двери.

- Что ты? Какие гости? - испуганно сказал Упендра и суетливо забегал по столу, не зная, как ее удержать. - Они просто так зашли, на минутку, видимо, по делу. Сейчас я все узнаю... - и, уже не помня себя, прикрикнул на Стяжаева:

- Что ты сидишь, как болван? Помоги ей!

От его голоса проснулся Чемодаса и сел, ничего не понимая, тараща круглые и совсем детские спросонья глаза.

Между тем клопы обступили Упендру плотным кольцом. Похоже, у них и вправду было к нему какое-то неотложное дело.

- А ты изменилась, - сказал Коллекционер, приближаясь к Марине, чтобы взять у нее из рук тяжелый поднос. - Раньше насекомые тебя не раздражали.

- Неправда! Клопов у меня никогда не было! - вспыхнула она.

- А тараканы?

- А что тараканы? Они по всему дому живут, - быстро проговорила Марина. - Скажешь, у тебя их нет?

Коллекционер не ответил.

- И за что их травить? - продолжала она. - Они крови не пьют, не безобразничают, питаются крохами...

- Они гадят в чемоданах, - деревянным голосом произнес Коллекционер.

- Ха! Ну, и где теперь твои чемоданы?!

Они стояли лицом к лицу, испепеляя друг друга взглядами. Между ними был поднос, на нем зазвенели чашки. Коллекционер потянул поднос к себе, но Марина не отпускала. Тогда он убрал руки, усмехнулся и произнес так тихо, чтобы слышала только она: - Интересно, что скажет Упендра, если родится дочь?

6. От оглушительного грохота и звона битого стекла клопы разбежались. Стяжаев пошел за веником и мусорным ведром, а заодно и застирать испачканные заваркой брюки. Чемодаса притворился снова спящим, а скоро и вправду уснул.

- Ну, и какое же у них было дело? - безмятежно спросила Марина, боком присаживаясь на краешек стула.

- Да ничего интересного, - ответил Упендра. - Что могут придумать эти пошляки? Затеяли какую-то вечеринку с танцами и пытались втянуть меня.

- Ну, естественно! Чтобы ты им все организовал. У самих-то даже на это ума не хватает.

- Как ты догадалась? - поразился Упендра. - Именно так все и было.

- Вот нахалы! Им ведь уже было сказано, раз и навсегда. Как же тебе удалось их спровадить?

- Очень просто. Во-первых, я им прямо сказал, что я теперь - семейный человек, и бегать по танцулькам мне больше неохота. Мне там просто нечего делать.

- Правильно!

- А кроме того, мне завтра рано вставать. У нас ведь важное мероприятие в Обществе Собирателей Чемоданов.

- Ты им, небось, и адрес сказал?

- Да, улица Вокзальная, дом два.

- Зря. Еще припрутся, помешают.

- Не припрутся. Я их предупредил, что это очень далеко. Чтобы успеть к началу, им пришлось бы выйти прямо сейчас.

Тем временем Дмитрий Васильевич успел переодеться в сухие брюки, заново поставить чайник и уже занимался уборкой.

Потом он нарезал новых бутербродов и заварил чай.

Они посидели еще некоторое время, обсудили кое-какие детали завтрашней операции, после чего Стяжаев перешел в бывшую свою комнату и, не раздеваясь, прилег на диван.

7. Под утро ему приснился суд, и будто уже окончательный приговор вынесен, но суду конца не видно: все сидят как пришитые, расходиться не думают, и судят еще горячее, чем до приговора. А приговор такой: Подкладкину, как организатору - лишение головы пожизненно, с конфискацией всего находящегося в ней имущества и с правом апелляции не ранее, чем через пять лет, а Чемодасову, как исполнителю, с учетом его добровольной явки, содействия суду в установлении истины по делу, примерного поведения, и физического отсутствия на момент вынесения приговора - то же самое, но только условно.

Вот почему он и понял, что это сон: "Не может быть, чтоб так скоро. Судили-судили - и вдруг - бац, ни с того ни с сего, приговор. А свидетелей еще и половины не заслушали. Нет, это я, конечно, сплю". И долго еще лежал, не открывая глаз, так как было интересно, что говорят во сне.

Сперва долго шумели и возмущались. Судья колотил молотком, прокурор призывал к порядку, но шуму и возмущения не убавлялось.

- Как так не отделяется? - кричали из зала. - Это фокус, не верьте ему!

- Это неуважение к суду! Его суд приговорил, а он фокусничает! Прибавить ему за это!

- Прибавить! Прибавить! - подхватило сразу много голосов.

- А хоть бы и не отделялась! - заговорил невидимый оратор. - Суду до этого дела нет! Перед судом все равны, а приговор есть приговор! Если мы не будем выполнять свои же собственные приговоры, то у нас не суд будет, а богадельня!

- Верно говорит! Богадельня! - и весь зал начал дружно скандировать:

- Вы-по-лнять! Вы-по-лнять!

Но тут прокурор применил всю мощь своего необыкновенного голоса: таким грозным рыком призвал к порядку, что разом перекрыл все крики, и публика сразу приутихла, а он еще и напомнил, что суд уважать должны не только те, кто уже осужден, но и те, кто пока еще не осужден. После этого наступила полная тишина.

- Говорите, Федор Соломонович, - сказал Чехлов. - Только покороче.

- Спасибо, Чех, - сказал судья и благодушнейшим тоном обратился к публике:

- Первое, что я хочу сказать: зачем так волноваться? Осужденный, как мы видим, пока что никуда от нас сбегать не собирается. Вот он здесь, перед нами, сидит себе преспокойненько на своем месте, где ему и положено сидеть. А уж если даже он не волнуется, то нам-то и тем более волноваться не о чем. А мы зачем-то разволновались. Правосудие есть правосудие. Рано или поздно оно все равно восторжествует. Так что об этом и волноваться не стоит. А во-вторых, давайте-ка сперва заслушаем судебных исполнителей. Они уж давно просят слова, а мы не даем. Это нехорошо. Как-никак, они - должностные лица, и имеют полное право высказаться. Тем более в такой ситуации, которая непосредственно их касается. Так что пусть уж они выскажутся, а там и решим, как быть.

Пожалуйста, мы вас слушаем.

8. - А что говорить? - сказал, по-видимому, один из судебных исполнителей. - Тут и говорить нечего. Мы не станем исполнять преступные приказы, даже если они носят формально законный характер.

- Они с ним заодно! - выкрикнули из зала. - Это сатьянисты!

- Так. Прошу суд сейчас же выяснить, кто это сказал и внести в протокол! - потребовал судебный исполнитель. - Мы не позволим, чтобы нас при исполнении служебных обязанностей еще и оскорбляли. У нас и так работенка - врагу не пожелаешь.

- Вот именно! - подтвердил голос, принадлежащий, вероятно, другому судебному исполнителю. - Если вы там такой умный, можете сами попробовать. Да-да, выходите, я к вам обращаюсь. Я прекрасно видел, кто это сказал: вон тот, в зеленом шарфе. Что вы там прячетесь? А-а, не хотите? То-то же. А мы - не палачи. Мы - судебные исполнители.

- Точно, - сказал первый судебный исполнитель. - Мы - не Ироды, чтобы живого человека увечить.

- Не слуги Ирода, - поправил второй исполнитель.

- При чем здесь слуги? - возразил первый. - Слуги только исполняли приказ.

- Вот именно. Чего и от нас сейчас требуют. С ними все точно так же было: пришли, смотрят - голова не отделяется. Что делать? Пойти сказать Ироду? А вдруг еще попадет! А, ничего, мол, что приказано, то и будем делать. Мы - люди маленькие, наше дело - выполнять приказ. Они хотят, чтобы и мы точно так же.

- Ирод и сам прекрасно знал, чем чревато отделение головы, - заметил первый исполнитель.

- Ничего подобного! Ирод не знал, - возразил второй.

- Знал. У меня в Писании черным по белому сказано, что Ирод еще заранее хотел убить Иоанна, но боялся народа.

- А у меня в Писании сказано, что не Ирод, а жена его Иродиада, злобясь на Иоанна пророка, желала убить его, но не могла, - живо процитировал второй исполнитель. - Ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; много делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его(1).

В зале снова полнялся шум: одна часть публики поддерживала точку зрения первого исполнителя, другая - второго.

Пришлось прокурору опять вмешаться для наведения порядка, чтобы судебные исполнители смогли продолжить свои прения.

- Ну так и что же, что слушал? - сказал первый судебный исполнитель. - Подсудимый здесь тоже много чего рассказывал, я - так даже заслушался. Но я же его за это не оправдываю!

- Как не оправдываешь? - воскликнул второй исполнитель. - Ты что, уже передумал? Решил-таки его обезглавить? Ну, так сам этим и занимайся! А я не стану пачкаться.

- Подожди! Ничего я такого не говорил. Обезглавить его невозможно, это факт, мы сами видели. Но нельзя же на этом основании его оправдать.

- Я и не говорю, что его надо оправдать.

- А сам оправдываешь.

- Я оправдываю?! - возмутился второй судебный исполнитель. - Да как его можно оправдывать? Это кем надо быть, чтоб за такое оправдывать? Я вовсе не его оправдываю, а царя Ирода. Потому что Ирод, отдавая приказ об отделении головы, думал, что это не причинит Иоанну никакого вреда...

Последние его слова потонули в дружном смехе публики.

- Уж конечно! - раздался звонкий женский голос. - Такой он был наивный!

- Видно, только из Чемоданов вылез, не успел освоиться! - весело подхватил другой женский голос.

- Не успел разобраться, что к чему!

И опять - общий хохот.

9. - Тише! Тише! - добродушно сказал судья, постучав молотком. - Ведь договорились дать слово исполнителям. Пусть уж они выскажутся, когда им еще такая возможность представится? Они ведь у нас всегда молчат, их дело - последнее. А тут - такой случай... Продолжайте, мы вас слушаем.

- При чем здесь Чемоданы? - сказал второй исполнитель. - Просто я хотел рассказать, как лично я себе это представляю. По-моему, дело было так. Ирод знал, что Иоанн - святой человек. А раз святой, значит, у него и природа не испорчена. Ну, может, слегка и подпорчена, но все-таки не так, как у других. Вот Ирод и подумал: "Что ему будет от того, что я возьму у него на время голову и отдам ее жене, чтобы она успокоилась?" Должен же был он как-то успокоить свою жену. "А когда, думает, Иродиада успокоится, я заберу голову обратно, а перед пророком извинюсь". Так он планировал, но у него не получилось довести до конца, потому что пришли ученики Иоанна и увели тело своего учителя.

- Не увели, а унесли, - поправил прокурор .

- Степан Сергеевич! Зачем же сам перебиваешь? Ведь договорились: пусть люди выскажутся, - сказал судья. - И между прочим, ни в одном писании не сказано, что они его несли.

- В писаниях говорится: "взяли". Но в данном случае это может иметь только один смысл: "унесли", - уверенно сказал прокурор. - Почему же? - возразил судья. - Возможно, Иоанн не хотел уходить, и им пришлось увести его насильно. В этом случае тоже можно сказать "взяли".

- Ну, вы скажете, Федор Соломонович! - засмеялся прокурор. - Почему же это он не хотел?

- Ну-у... Во-первых, чтобы не обижать Ирода, все-таки тот к нему неплохо относился. В каком-то смысле Ирод тоже был его учеником, ведь он его во всем наставлял. Может, он ему, как ученик, был даже дороже, чем те, другие ученики. Так сказать, заблудшая овца... Во-вторых, он расчитывал получить обратно свою голову, разве непонятно? Хотя возможно, и другое: возможно, он обиделся на Ирода и нарочно притворился мертвым, чтобы обмануть стражников. Они-то были уверены, что он умер, потому так легко и выдали тело. А Ирод, между прочим, никогда не сомневался в том, что он жив. Как только он услышал молву об Иисусе, первое что подумал: "Да это же Иоанн Креститель!" Есть свидетельства, что он многим это говорил.

- С этим я согласен. Это он действительно многим говорил.

- И заметьте, - увлеченно продолжал судья. - эта мысль ему пришла после того, как он услышал молву. Если бы он увидел Иисуса, то, конечно, не подумал бы, что это Иоанн.

- Само собой! - хохотнул прокурор. - Отличить, думаю, было нетрудно. Но Ирод отнюдь не считал, что Иоанн все это время был жив. Он думал, что Иоанн просто воскрес.

- Что значит "просто воскрес"? - вмешался судебный исполнитель, защищавший Ирода. - Как вы себе это представляете, Степан Сергеевич? Воскрес без головы?

Слушатели дружно замеялись. Судья постучал молотком.

- Тише! Тише! Я думаю, мы сильно отклонились в сторону. Давайте держаться ближе к нашему делу. И зачем так далеко ходить за примерами? Ведь мы, слава Богу, живем не в библейские времена. Тем более, что вина Ирода пока не доказана.

- Как это не доказана? - снова вмешался прокурор. - А кто собственноручно зарубил мечом апостола Иакова, брата Иоаннова? Кто незаконно задержал апостола Петра и держал его несколько суток под арестом, не предъявляя никакого обвинения? Разве не Ирод?

- А вы уверены, что это был тот самый Ирод? - невинным голосом спросил судья. - Может быть, вы полагаете, что он же и младенцев избивал в Вифлееме?

Последним вопросом судья здорово рассмешил публику. А прокурор, наоборот, обиделся.

- Знаете, Федор Соломонович! Если вы меня решили выставить дураком, то предупредили бы заранее, я бы тогда и не высказывался. Я думал, мы серьезно обсуждаем, а вы...

- А разве мы не серьезно? - неожиданно строго сказал судья. - Это вы, Степан Сергеевич, все время подбрасываете суду какие-то посторонние темы. И сколько я вас знаю, еще со студенческих ваших лет, никак не возьмете в толк, чем отличается суд от ток-шоу. Взять хотя бы того же Ирода. Даже если вообразить, что это был один и тот же человек! Спрашивается: какое это имеет для нас значение? Да ровным счетом никакого. Мы ведь сейчас его судим не за избиение младенцев и не всемирный потоп. Мы исследуем конкретное дело - дело об усекновении главы Иоанна Предтечи. И суд должен дать ответ на единственный вопрос: о наличии преступного умысла в действиях царя Ирода, когда он отдавал приказ об отделении головы. Ведь в том, что он отдал такой приказ, кажется, ни у кого нет сомнений? Впрочем, давайте для полной ясности спросим суд. Итак, перед присяжными ставится вопрос: отдавал ли царь Ирод приказ об отделении головы пророка Иоанна?

- Да что там, Федор Соломонович? С этим и так все ясно! - смущенно запротестовал прокурор.

- Нет уж. Ясно, говорят, бывает в небе, когда туч не видно. Сейчас ясно, а через минуту ветерок подул - вот уж и пасмурно. А в суде существует процедура. Если суд решит, что ясно, значит ясно. Итак, отдавал ли царь Ирод приказ об отделении головы?

10. "Отдавал" - единогласно ответили присяжные.

- Вот видите! - торжествуя, сказал судья. - А теперь можно поставить и следующий вопрос: отдавал ли он при этом себе отчет в том, что отделение головы может иметь для пророка непоправимые последствия? Лично мое мнение - что Ирод отчета себе в этом не отдавал и никоим образом не желал смерти своего учителя. Но это, подчеркиваю, мое личное мнение, я его никоим образом суду не навязываю, а подтверждением ему служит тот засвидетельствованный многими факт то, что, будучи уверенным в том, что Иисус и Иоанн - это одно и то же лицо, Ирод при встрече обошелся с ним доброжелательно, а в начале даже изъявил радость. Кстати, здесь была выдвинута частная версия о том, что после усекновения главы Ирод понимал, что Иоанна нет в живых, а, услыхав молву об Иисусе, решил, что он воскрес. Что ж. Такое вполне возможно, но из этого вовсе не вытекает, что он уже заранее, до усекновения главы, отдавая приказ об ее отделении, знал, что Иоанн в результате этого действия умрет. Наоборот, это даже косвенно подтверждает его невиновность. Если развить эту версию, то вырисовывается следующая картина. Отдавая приказ об отделении головы, Ирод не желал смерти своего учителя, а собирался только взять у него голову на время, чтобы уладить семейный конфликт. Впоследствии, узнав о своей ошибке, он огорчился и в дальнейшем, считая Иоанна погибшим, страдал от сознания своей невольной (подчеркиваю: невольной) вины. Вот почему, услыхав об Иисусе, а затем встретившись с ним, он, как сказано в Писании, обрадовался. При этом он вполне мог допускать, что Иоанн воскрес с новой головой. А почему бы и нет? Что в этом удивительного? И тем более смешного? Вспомните воскресение Лазаря. Ведь с ним было куда хуже. Только представьте себе: человек четыре дня пролежал мертвый, в жаре! Даже родная сестра его, Марфа, в последний момент засомневалась, стоит ли его воскрешать, и предложила: мол, не лучше ли оставить все как есть, раз уж так вышло? Конечно, она заботилась о самом Лазаре. Лучше уж, думает, совсем не воскресать, чем жить в таком виде, а главное, с таким запахом. Но, как мы знаем, все обошлось. Правда, ни в Писании, ни в Предании, ни даже в апокрифах ничего не говорится о дальнейшей судьбе этого человека, но как раз это-то и подтверждает, что он жил как все, ничем не выделяясь. Думаю, если бы он ужасал окружающих своим видом или распространял вокруг себя невыносимое зловоние, это как-то дошло бы до нас, хотя бы в виде легенды. Однако мы ни о чем подобном не слышали, ни в Чемоданах, ни даже здесь, на Поверхности. После этого я спрашиваю вас: неужели при таких возможностях могли бы возникнуть какие-то проблемы с восстановлением головы, пускай даже и из ничего? Тем более, кто - Лазарь, а кто - Иоанн! Одно дело - "некто Лазарь из Вифании", который только тем и был знаменит, что сестра его, даже не эта Марфа, а совсем другая, по имени Мария, как-то раз помазала Господа миром и отерла Его ноги своими волосами. И совсем другое дело - Иоанн Креститель! Да неужели для такого человека у Господа не нашлось бы лишней головы? Потому в Писании и говорится, что "Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно желал видеть Его". Чему бы он, спрашивается, так сильно радовался, и зачем бы так желал Его видеть, если бы не находился в полной уверенности, что это его бывший наставник? Тем более, в Писании прямо говорится, что он "наделся увидеть от него какое-нибудь чудо". О каком же чуде может идти здесь речь, как не об обретении новой головы? Поэтому Ирода ничуть и не смутило, что предполагаемый Иоанн предстал перед ним не только не обезглавленным, но даже помолодевшим и похорошевшим. И лишь задав ему ряд вопросов и не получив на них ни одного вразумительного ответа, Ирод заподозрил, что перед ним все-таки не Иоанн, а какой-то другой человек. Убедившись в своей ошибке, он, разумеется, испытал сильное разочарование, почему и "насмеялся" над Иисусом, впрочем, без всякой злобы, а просто чтобы сорвать досаду. Тем не менее, он ничего плохого Ему не сделал, а, наоборот, одев в светлую одежду, отослал к Пилату. Поэтому, с учетом всех представленных доказательств, а также принимая во внимание принцип презумпции невиновности, я ставлю перед судом один-единственный вопрос: виновен ли царь Ирод в усекновении главы Иоанна предтечи, повлекшей за собой смерть пророка?

"Ну и бестия же этот Застежкин! - подумал Коллекционер. - Вертит судом как хочет, правду говорил Упендра. И приснится же такое!" Как и следовало ожидать, суд вынес Ироду оправдательный приговор. Но Соломоныч уже оседлал своего конька. Даже суровому прокурору было не под силу остановить поток его судебного красноречия.

- Постойте, постойте! - азартно зачастил он, не давая Чехлову вставить даже слово. - Во-первых, я еще не кончил. А во-вторых, мы опять ушли в сторону. При чем здесь вообще какой-то Ирод, который жил две тыщи лет назад, когда мы решаем конкретный вопрос: что нам делать с нашим осужденным? Так что давайте вернемся на грешную землю и будем рассуждать по аналогии(2). Разве не логично, после такого торжества правосудия, вынести оправдательный приговор и стражникам, которые отрубили голову Иоанну? А? Ведь если даже тот, кто отдавал приказ, оказался невиновным, разве справедливо взваливать всю вину на простых исполнителей, тем более, что они находились от него в личной зависимости? Верно? Но если так, то тогда надо оправдать и Иродиаду. Ведь она была только женщиной, причем красивой! Хотя фактически, как вытекает из обстоятельств дела, она-то и выступила в роли организатора преступления, но все равно, почему бы не оправдать? Не исключено, что у нее как раз в тот день были какие-то смягчающие обстоятельства. Ну, а раз уж так, раз уж мы сегодня всех оправдываем, то, конечно, мы должны оправдать и фарисеев, которые распяли Христа. Заметьте, распяли, а не обезглавили! Но после этого я не удивлюсь, если наш подсудимый сейчас встанет и скажет: "А чем я хуже?" И правда: что он такого сделал по сравнению с убийцами Христа? Да, в сущности, ничего! Разорил Чемоданы, организовал стихийное бедствие, разрушил пару сотен семей, погубил несколько сотен чемоданных жителей, о чем сам же заблаговременно всех известил. Ну, кроме того, богохультствовал, походя оскорблял религиозные чувства - только и всего. Разве за такое стоит наказывать? Тем более, что мы сами только что оправдали фарисеев. Давайте, пока мы все в сборе, и суд на местах, проголосуем и изменим приговор. Мы имеем полное право это сделать. Оправдаем его, как Ирода, - и дело с концом. Ах, да! Еще выдадим ему материальную компенсацию, за причиненное беспокойство. И принесем публичные извинения. Пусть продолжает свою практику!

В зале поднялась буря негодования, но, похоже, судья именно этого и добивался.

"И зачем он это делает? - подумал Коллекционер. - Наверное, ему просто нравится играть на чувствах толпы. Впрочем, какая может быть логика во сне?"

11. Дождавшись, когда публика утихнет, судья продолжал:

- Итак, я вижу, что вы все-таки требуете исполнения приговора. Что ж. Это как будто не противоречит закону, - и еще раз повторил, как бы в задумчивости: - Как будто не противоречит. Только вот кто будет это делать? Как видите, судебные исполнители отказываются. Хотя, конечно, они не имеют право отказываться. Это их прямая обязанность. В конце концов, они давали присягу. Как быть? Не можем же мы их заставить?

- Заставить! - закричали из публики.

- Подряжались - пускай выполняют!

- А то ишь, развоображались. А если так каждый будет: "хочу - не хочу"?

- Да, пожалуй, придется-таки заставить, - со вздохом сказал судья. - Ведь в противном случае я вынужден буду их уволить за публичный отказ от исполнения своих служебных обязанностей, а Степану Сергеевичу придется возбудить против них дело об административном правонарушении. Ничего не попишешь, закон есть закон, и приказы надо выполнять, даже они кажутся не совсем приятными... Между прочим, именно так поступили воспитатели сыновей царя Ахава. Об этом те, у кого есть четвертая книга Царств, могли прочесть в этой книге. Когда новый царь Ииуй воцарился в Израиле, он велел этим воспитателям принести головы наследников бывшего царя. Вполне понятное решение. Должен же он был как-то обезопасить себя от их будущих притязаний на престол. Тем более, что наследников этих было ни много ни мало семьдесят человек, и жили они в другой местности, в Самарии. Так что уследить за ними было практически невозможно. Вот он и подумал: не будет ли лучше, если их головы полежат пока у него? А то мало ли что. Иными словами, это было сделано в целях безопасности и порядка. Нетрудно восстановить ход его рассуждений, я думаю, он рассуждал так: "Хорошо еще, если они просто придут и прогонят меня из Изрееля, хотя, возможно, и убьют. Но все равно, это - только полбеды. Этим дело не кончится. Покончив со мной, они начнут разбираться друг с дружкой, делить престол. Ведь их - семьдесят человек! А это - гражданская война. Народ Израиля и без того достаточно настрадался, так что пусть уж лучше их головы пока что полежат у меня, на всякий случай. Они еще молоды, подрастут, поумнеют, тогда посмотрим". Ну, скажите, разве это не мудрое решение?

"Мудрое!" - единодушно подтвердила публика.

- И, думаю, оно было не только мудрым, но и вполне законным, - продолжал судья. - Хотя я, конечно, глубоко не изучал законов того времени, но думаю, что Ииуй, прежде чем издать этот указ, посоветовался с народом, и народ, безусловно, его поддержал. Но посмотрим, что же сделали воспитатели, получив письмо Ииуя? Они, совсем как наши судебные исполнители, тут же добросовестно приступили к исполнению его распоряжения. Но, придя к своим воспитанникам, обнаружили, что головы не отделяются. Это вполне понятно, поскольку Ахав, еще будучи царем, много грешил, за что весь его род уже заранее был проклят. Что тогда делают эти воспитатели? В отличие от наших строптивых исполнителей, которых мы с вами только что заслушали, эти воспитатели, уж не знаю почему, то ли из страха перед новым властителем, а то ли желая перед ним выслужиться, даже не подумали поставить его в известность о вновь открывшемся обстоятельстве, а, просто-напросто взяли и убили всех царских сыновей - семьдесят человек! - а их головы положили в корзины и отослали в Изреель. Каково?

Ответом ему была гробовая тишина: публика оцепенела от ужаса под впечатлением рассказа о гибели сыновей Ахава.

- По-видимому, уже в самый последний момент эти преступные воспитатели поняли, что перестарались, потому и побоялись явиться лично, - продолжал судья. - Разумеется, это дело не сошло им с рук. Как они ни прятались, но Ииуй впоследствии их разыскал и казнил, всех до единого. В Писании так прямо и говорится: "не осталось ни одного уцелевшего". Но представьте, каково ему было, когда ему принесли головы убитых! Окровавленные, синие, с выпученными глазами! Семьдесят мертвых голов! В корзинах, как какие-нибудь дыни! В первый момент он даже не смог ничего сказать. Он просто велел разложить головы на две груды у входа в ворота, до утра, чтобы весь народ видел, какое совершено злодейство. Но представляю себе, как он провел эту ночь: ведь головы были отделены по его личному распоряжению. Да и людям, думаю, было не по себе. Вряд ли в эту ночь кто-нибудь и спал в Изрееле. Небось, рвали на себе волосы, обвиняли себя и друг друга. А наутро Ииуй вышел и сказал народу: "Вы невиновны. Вот я восстал против государя моего и умертвил его, а их всех кто убил?" После этого и было принято решение разыскать воспитателей и беспощадно их истребить. Но лично я не хотел бы оказаться на месте этого Ииуя.

Судья сделал паузу, чтобы публика могла еще раз во всех деталях представить себе, что это значит - отделить голову, которая не отделяется естественным способом, после чего самым будничным и деловым тоном сказал:

- Так вот, я и говорю: раз уж исполнители ни в какую не соглашаются, может, в виде исключения, оставить их в покое? Не заставлять? Все-таки случай неординарный. Может, найдутся добровольцы, которые согласятся привести приговор в исполнение?

Публика продолжала хранить напряженное молчание.

12. И вдруг в тишине отчетливо прозвучал негромкий голос учителя Сатьявады.

- Миямото-ши! - позвал он.

- Я здесь, учитель, - откликнулся из задних рядов Миямото Мусаси.

- Подойди ко мне, дорогой Миямото. Только не забудь захватить свой самый острый самурайский меч. Тот, который ты называл Душой Воина, помнишь?

- Он всегда при мне, Учитель, - с неожиданной робостью ответил Миямото-ши.

- Очень хорошо! Иди сюда.

- Иду, Учитель.

В полной тишине были слышны только легкие шаги Миямото.

- Ты слышал приговор суда, Миямото? - спросил Учитель, когда Миямото приблизился.

- Слышал, Учитель.

- А приговоры суда надо исполнять. Разве не так?

- Не знаю, Учитель, - неуверенно произнес Миямото.

- Что значит "не знаю"?! - сурово сказал Сатьявада. - Кто твой Гуру? Я или Застежкин?

- Вы, Учитель.

- И я тебя спросил: "Разве не так?" Что ты должен был ответить?

- Так, Учитель, - дрожащим голосом проговорил Миямото.

- Громче!

- Так, Учитель!

- То-то же. А раз так, то, будь добр привести приговор в исполнение.

- Но почему я, Учитель? - взмолился Миямото.

- Потому что я этого хочу!

- Но я не могу...

- Что? - грозно сказал Сатьявада. - Ты мне возражаешь? Может быть, ты раздумал быть самана? Решил выйти из Сангхи и примкнуть к врагам Истины?

- Нет, Учитель! - чуть не плача произнес несчастный Миямото.

- Так в чем же дело? - немного мягче спросил Учитель. - Может быть, ты уже не признаешь меня своим Гуру? Ну, так представь, что я - твой Даймё. Или ты со страху позабыл даже кодекс Бусидо, о котором сам же мне столько рассказывал? Помнишь?

- Помню, - еле слышно проговорил Миямото.

- Ну вот, видишь.

Голос Учителя зазвучал ласково и проникновенно, одновременно послышались тихие всхипывания Миямото. И вдруг третий голос, резкий, горячечный, нервно срывающийся, прервал задушевную беседу Учителя с учеником. Это был голос Ананды-сейтайши.

- Я не узнаю тебя, Миямото! - воскликнул Ананда. - Ты позоришь Сангху и бросаешь тень на всю Корпорацию! Ты был одним из лучших самана и твердо стоял на пути к Истине! Что с тобой? Видно, пообщавшись со своей невежественной родней, ты набрался от нее фиксированных идей! Разве ты забыл, что это значит, когда Гуру дает тебе Махамудру? Такой шанс выпадает далеко не каждому из Достигших, а если взять обычных людей, то одному на миллион! Тебе представляется возможность сразу достичь Окончательного Освобождения. Один взмах меча - и ты в Маха-Нирване, рядом с Гуру! Но если ты этого не понимаешь, видно зря на тебя было потрачено столько усилий! Твой удел - мир животных, выше тебе не подняться. Тысячи и тысячи раз ты будешь перерождаться грязным шакалом, вонючей гиеной, жирной свиньей, тупой черепахой, паршивым псом, сколопендрой, клопом, тараканом, мокрицей, москитом, гнидой! В тебя будут кидать камнями, на тебя будут охотиться, тебя будут резать, жарить, вялить, варить, коптить, консервировать, давить, топтать, выводить, травить ядохимикатами...

- Слышишь, что говорит Достигший? - произнес Учитель странным голосом, по которому невозможно было понять, серьезно он говорит, или шутит.

Всхлипывания стали громче и превратились уже в рыдания.

13. - Слышать-то он слышит, но только уж вряд ли что соображает, - раздался вдруг скрипучий голос Макиавелли-ши. На протяжении всего процесса он молчал и даже ни разу не дал свидетельских показаний, за что на него уже начали коситься и свои и чужие.

- Совсем заморочили парня, - продолжал Макиавелли. - Я, хоть и старик, и жизнь повидал, а и то не сразу вник в ситуацию. Потому и молчал. А теперь хочу сказать. Я, может, и не такой Достигший, как некоторые, зато у меня сознание пока еще более или менее ясное, поскольку я нахожусь в своем нормальном состоянии, не в дьявольском.

- Это вы на кого намекаете? - взвился Ананда-сейтайши.

- Ясно на кого, - спокойно ответил Макиавелли. - На кого намекаю, тот меня понял. Но суть не в этом. Поскольку в ситуацию я уже наконец-то вник, хотя и с большим трудом, то намереваюсь сейчас выступить, чтобы изложить свои соображения, которые всем присутствующим будут интересны. Если, конечно, суд не против.

- Да о чем речь! Выступайте, пожалуйста! - с готовностью разрешил Застежкин, который, как и все, здорово перетрусил и был рад передышке.

- А вы, Григорий Федорович, не возражаете? - спросил Макиавелли-ши, и Учитель, не успев даже удивиться тому, что к нему обратились по имени-отчеству, машинально ответил:

- Не возражаю.

- Вот и спасибо, - сказал Макиавелли-ши и начал пробираться вперед, к кафедре. - Ситуация, надо сказать, сложная, и выступать мне, наверное, придется долго. Так что ты, сынок, пока сядь, не маячь перед людьми со своей саблей. Да и вообще, лучше отцепи ее и отнеси вон туда, подальше, - и Макиавелли указал на дальний угол стола.

- А это еще зачем? - спросил совершенно сбитый с толку Миямото.

- А затем, что сабля - это холодное оружие, и на его ношение требуется разрешение, а у тебя его нет, - назидательно сказал Макиавелли.

- Какое еще разрешение? Вы о чем? - вмешался прокурор. - Никакого разрешения на это не требуется(3).

- Требуется. Я выяснил. По закону Российской Федерации, на ношение холодного оружия требуется специальное разрешение, которое оформляется в соответствующих органах.

- Ну, то - в Российской Федерации... - сказал прокурор.

- А мы сейчас где находимся? - вежливо, но веско спросил Макиавелли-ши.

Наступила мертвая тишина. Никто из присутствующих, включая дипломированных юристов, до сих пор почему-то ни разу даже не задумался о том, до чего своим старым умом дошел Макиавелли, всю жизнь прослуживший почтальоном и не достигший даже Раджа-йоги. А все потому, что он давно выработал для себя одно золотое правило, которому неуклонно следовал всю жизнь: поменьше высказываться, а побольше вникать, анализировать и наматывать на ус(4).

14. - Мы сейчас, насколько я понимаю, состоим под юрисдикцией Российской Федерации, - сказал Макиавелли. - Может, я, конечно, и ошибаюсь, я ведь высшего образования не имею, только среднее юридическое. Газеты, журналы, корреспонденция - вот и все мое образование. Но суть не в этом. Суть в том, что по своему правовому статусу, или, уж не знаю, как это по-научному сказать, мы сейчас кто такие? Да, собственно говоря, никто. Лица без гражданства, или, как их еще называют, апатриды. А тогда что, соответственно, представляет собой наш суд? Вы, конечно, меня извините, Степан Сергеевич, и вы, Федор Соломонович, вы знаете, как мы все уважали вашего папашу, Соломона Кузьмича, я и сам лично неоднократно у него судился. И вы, Маргарита Илларионовна, не думайте, что я хочу сказать что-то худое. Но только, сами понимаете, даже если нам всем дадут российское гражданство...

- Что значит "даже"? - раздался чей-то робкий голос. - Разве могут не дать?

- А это еще посмотрят, - ответил Макиавелли. - Может, и сразу дадут, а может, придется доказывать.

"А чего там доказывать?" - забеспокоились чемоданные жители, - "Разве по нас и так не видно?" - "Мы что, не русские люди?"

- Рано-то или поздно нам его, конечно, дадут, тут и думать нечего, - не спеша продолжал Макиавелли. - Хотя, чтобы так прямо сразу и дали - это, пожалуй, вряд ли. Думаю, придется и походить, и пописать, и походатайствовать. Но ничего. Как-нибудь, с божьей помощью, добьемся. Подключим Дмитрия Васильича, пускай тоже вместе с нами ходатайствует. Да и невеста его, Виолетта Юрьевна, я слышал, девица пробивная и во всяких таких вопросах сведущая. Ее тоже подключим...

"Вот еще! - подумал во сне Коллекционер. - Станем мы в свой медовый месяц ходить по канцеляриям! Как будто нам нечем больше заняться".

- Так что гражданство мы рано или поздно получим, тут и думать нечего, - сказал Макиавелли-ши. - Вопрос не в гражданстве.

- А в чем же? - заинтересованно спросил судья.

- Вопрос в том, может ли товарищеский суд выносить смертные приговоры. Я, как по профессии не юрист, может, и не все понимаю... - Какой еще товарищеский суд? - рыкнул прокурор. - Вы по делу говорите!

- Тише, Чех! Это как раз по делу, - остановил его судья. - Продолжайте, пожалуйста! Ваши соображения... - он хотел сказать "суду", но осекся, - очень интересны.

- Потому что, как я понимаю, - вкрадчиво продолжал Макиавелли, - до административной единицы мы пока что не дотягиваем, поскольку у нас еще нет своей территории.

- Верно, - согласился судья.

- Субъектом федерации нас тоже не назовешь. Да и нужна ли нам своя государственность?

- Я думаю, это лишнее, - сказал судья. - Мы и раньше безо всех этих органов прекрасно обходились, а теперь и подавно. Но суд, безусловно, надо сохранить, как традиционную форму самоуправления.

- Но, опять же, какого самоуправления? Территории-то нет. Вот в чем загвоздка, - усомнился дотошный почтальон.

- Никакой загвоздки здесь нет, - успокоил его судья. - Российский законодатель о нас уже заранее позаботился. Поскольку у нас нет территории, и местное самоуправление нам не светит, то нам дадут территориальное.

- Территориальное? Без территории? - удивился Макиавелли. - Как же это понимать?

Судья засмеялся.

- А зачем понимать-то? Я, между прочим, когда еще преподавал в Академии, то, начиная курс поверхностного права, на первой же лекции предупреждал студентов: Смотрите! когда будете изучать законодательство, ни в коем случае не пытайтесь ничего понимать. Иначе просто свихнетесь. Уйдете в философию права, и нормальных юристов из вас уже никогда не получится. Правда ведь, Илья Ефимович?

- Так и есть, - подтвердил доктор Справкин.

- Это у нас, в суде требуется понимание, - продолжал судья, - а закон - он и есть закон. Его главное - знать. И уметь применить по назначению. В этом смысл правового государства. Ведь законодатель, думаете, сам понимает, что делает? Ничего подобного! Да зачем далеко ходить? Вспомните, как мы Конституцию поправляли.

- Да уж, - вставил прокурор. - Ее и принимать-было незачем.

- Ну, не скажите! - возразил судья. - Без Конституции нельзя.

- Но ведь жили же как-то. И законы были.

- И что хорошего? Все эти законы были неконституциоными. Их кто угодно при желании мог отменить, просто никто не догадался. Конституция на то была и нужна, чтобы придать им конституционный характер. А совсем без законов нельзя, надо же от чего-то отталкиваться, не судить же на пустом месте. Просто на Поверхности законодательство обширнее и в постоянном развитии, ни минуты не стоит на месте - в чем и вся разница, а совсем не в пятьдесят седьмой статье(5) . А для законодательства, как я уже сказал, важно не понимание, а то, чтобы законы вовремя принимались и, главное, работали. А то, бывает, примут закон - все понятно, а не работает. А другой примут - все наоборот: ничего не поймешь, а работает! Ну, с этим мы еще столкнемся. Здесь, на Поверхности, много интересного. Раньше мы все это только в теории проходили, а теперь прочувствуем. Что же касается территориального самоуправления, то оно как раз-таки и предусмотрено специально для таких случаев, как наш, когда нет территории. Что-то типа домкома. И при нем - товарищеский суд. В общем, мысль ясна. Этого и будем добиваться, сразу после того, как получим гражданство. Но это - если мы будем по-прежнему проживать компактно. А может случиться и так, что предложат расселиться. Мало ли что. Работы на всех на хватит, или по каким-то иным соображениям. Государству виднее.

- Вот именно, - согласился прокурор.

- Как же это? Жили, жили, и вдруг - расселяться, - раздался женский испуганный голос.

- А что? Скажут - так и расселимся, ничего страшного, - неуверенно произнес какой-то мужчина.

- Даже интересно, - печально прибавил другой.

- Конечно! Не все ли равно? - с оптимизмом сказал судья. - Это нам ничуть не помешает, мы в любом случае сможем как-то организоваться. Зарегистрируем культурное общество, или, там, землячество, уж не знаю, что-нибудь при-думаем. И при нем - опять же товарищеский суд.

15. - Только уж это, пожалуйста, без нас, - сказал Учитель Сатьявада, выходя из-за барьера.

Его слова были встречены бурной овацией учеников, с топотом устремившихся к нему навстречу.

- Аплодисменты излишни, мы не в суде, - сказал Учитель, когда ученики окружили его. - А что касается этого Синедриона, то нам он, действительно, ни к чему. Я поступлю по примеру одного армянского еврея, который жил в первом веке нашей эры - вы знаете, о ком я говорю. Не хочу называть его имени, чтобы не дразнить гусей.

Ученики загоготали.

- Когда иудеи вздумали его судить своим "товарищеским судом", - продолжал Учитель, - он не растерялся и сам подал на них в суд, только в настоящий, римский.

Ученики одобрительно загудели.

- Но, конечно, ему в этом здорово помогло гражданство, - напомнил Учитель. - Иначе с ним никто бы и разговаривать не стал. Помните, даже в Писании говорится, что за его противоправные деяния его неоднократно задерживали и сажали за решетку, один раз даже пытать хотели. Но стоило ему только заявить, что он - римский гражданин, как его тут же отпускали, да еще с извинениями, и он продолжал невозбранно распространять свое ложное учение, которое представляет собой не более чем варварское искажение учения Христа, которое и само-то по себе было далеким от Истины... Впрочем, к этому мы еще не раз вернемся, а сейчас я хочу, чтобы вы усвоили следующее: чем быстрее мы легализуемся, тем меньше враги Истины смогут нам навредить. Мы должны во что бы то ни стало легализоваться раньше их, и как граждане, и как религиозная организация. Гражданской легализацией займется политический департамент, а департаменту по внешним сношениям надлежит немедленно установить контакты, во-первых, с Далай-Ламой, во-вторых, с самыми почитаемыми и уважаемыми римпочи, в-третьих, с наиболее авторитетными отечественными религиоведами, желательно буддологами, на предмет получения рекомендаций и экспертных заключений. Адреса получите у Макиавелли-сейтайши. Остальным - до ужина медитировать, после ужина практиковать сон. На сегодня все. Завтра в восемь утра - семинар.

С этими словами Учитель, сопровождаемый ликующей толпой учеников, направился к лифту.

- А моему департаменту что делать? - раздался сзади обиженный голос Ананды.

Учитель остановился.

- Разве я непонятно выразился? Практиковать вместе с остальными самана. Департамент по связям с общественностью пока распускается, до реорганизации. А вас, уважаемый Ананда, я попрошу перед ужином зайти ко мне, - и вызвал лифт.

16. Между тем противники Истины столпились вокруг судейского стола.

- ... это все - уже после, - разъяснял судья, пытаясь утихомирить взволнованную публику. - Сначала надо как-то легализоваться. А то, действительно, что же получается: собралась группа лиц, без гражданства, без постоянного места жительства, нигде не работающих. Посудили-порядили - и снесли человеку голову. Да за такое нам не то что гражданства - век воли не видать! Ведь это предумышленное убийство, совершенное организованной группой по предварительному сговору. Шутка ли! А кто главный организатор и подстрекатель? Вы, Степан Сергеевич.

- Я? - испугался прокурор. - Почему это я?

- А кто же, как не вы? Кто обвинение выдвигал? Кто меру наказания сформулировал? В протоколе все зафиксировано. Да что вы так испугались? Мы же пока ничего не сделали. Подсудимый - вон он, как огурчик, жив-здоров, ручкой вам машет.

- Ничего, он у меня домашется, - сказал прокурор. - Как только легализуемся, я против него опять возбужу дело, уже в настоящем суде.

Учитель уже садился в лифт.

- А вы уверены, что вас сразу же назначат прокурором? - крикнул он, полуобернувшись на ходу.

- Пусть даже и не сразу. А я все равно возбужу, в порядке частного обвинения, - упрямо повторил Чехлов.

- Давайте лучше поговорим о главном, - сказал судья. - Как я уже сказал, сейчас для нас главное - это как можно быстрее легализоваться. Поэтому я предлагаю избрать легализационную комиссию...

"Сейчас начнут ко мне приставать, - подумал Коллекционер. - Ну, вот, уже будят".

И вправду, кто-то дергал его за мочку, повторяя:

- Дмитрий Васильевич! Проснитесь! Пора!

Коллекционер открыл глаза и повернул голову. На подушке, прямо перед его глазами, стоял Чемодаса-младший.

- Вставайте! Упендра за вами послал. Говорит, как бы не опоздать к началу. Пойдемте к нам. Марина Сергеевна уже и чай заварила.

- Иду, - сказал Стяжаев.

Примечания составителя