Когда Блейза увели в тюремные застенки, сестра Луиза не особо расстроилась. Она лишь помахала ему вслед и пошла в противоположную сторону. Монахиня знала, когда стоит за него беспокоиться, а когда нет. В Норвиандоре таких людей, как Блейз, не казнят. Наемников они предпочитают перекупать за меру драхм - и сразу отправлять сражаться против прежних нанимателей.
Блейз взвесил в руке мешочек со своей мерой. Не так уж и много. Впрочем, это лишь аванс. За голову твари ему было обещано вдесятеро больше. Достаточно, чтобы оплатить всю дорогу от варварского Эамора до Форассии или Фалерны - в цивилизованные страны, где не едят ослов на завтрак и не совокупляются с овнами. Блейза называли варваром, однако сам он ни разу не совокуплялся с овнами. Сам этот обычай казался ему странным.
Надо найти сестру Луизу. Если они вдруг теряли друг друга, то поиски начинали с ближайшей церкви Распятого Бога. Они были почти в каждом городе - даже в Норвиандоре, оплоте и рассаднике старобожия.
В Эаморе была маленькая церквушка. Блейз удостоверился об этом в канцелярии. Дорамун должен был отвести его туда.
Блейз обернулся и посмотрел на своего спутника. Тот был огромным, чернокожим и молчаливым. Рукояти обоюдоострых сабель, висевших у него на поясе, были исполнены в виде бронзовых львиных голов. Поймав взгляд Блейза, доместик резко кивнул лысой головой: пошли.
Дорамун - так, кажется, звали эту немую гору мускулов и жира. Габриела не стала доверять Блейзу - что правильно - и велела одному из своих доместиков сопровождать его по городу. В Старой Фрателии "доместиками" звали стражу императора. Полис Эамор слепо унаследовал это слово, как и множество других. Во Фрателии доместики были старыми и проверенными вояками, которых император лично отбирал из числа выслужившисях центурионов. В Эаморе их набирали из бесправных рабов - и не считали военной силой. Доместики служили скорее церемониальной стражей и на парадах несли королевское знамя с черным львом; им всем вырывали языки и выжигали на грудных мышцах клеймо.
На жарких улицах Эамора было многолюдно. Разноцветная толпа медленно толклась между белыми стенами улиц, не переставая ни на секунду гомонить, бормотать, хвалить свой товар, кричать, смеяться, икать и переругиваться с другими людьми. Сегодня был рыбный день, и люди шли в припортовый рынок, чтобы купить обжаренной кефали без чешуи и потрохов, политой ароматным чесночным соусом, крабов в оливковом масле и горячих лепешек, до самого верха наполненных измельченными креветками с томатами и белым перцем.
Блейз купил у маленькой торговки бутерброд с рыбой и стал закусывать им на ходу. Его сандалии шаркали о раскаленные камни эаморской мостовой. Дорамун молча следовал за ним - черный, блестящий и зловеще-опасный. Блейз не любил таких вот агрессивных воителей. От них буквально разило запахом адреналина. Лицо спокойное, глаза не шевелятся, а весь на взводе - готов в любой момент выхватить свои львиные мечи и изрубить в куски любого, кто под руку попадется. "Смогу я уложить его, когда понадобится?" - прикинул Блейз. Нет, скорее всего. Такого не оглушить и не запугать угрозами - только убить. Блейз дал клятву сестре Луизе, что не будет убивать живых существ. Лишь Луиза могла освободить его от этой клятвы, и то только на время; поэтому Блейз старался без нее в драки не вступать. Иначе схватка превращалась в сущий балаган, в котором Блейз, выбиваясь из сил, пытался вывести противников из строя, не убивая их.
"Ублюдок", - подумал Блейз про Дорамуна.
Покинув центральные улицы, они оказались в трущобах, где крыши соседних домов почти смыкались над мостовой. Стало темнее. Кладку под ногами сменила растрескавшаяся земля, припорошенная пылью. Из слепых окон потянуло прогорклым бобовым маслом и стухшими бобами. Под стенами подсыхали свежие помои, судя по всему, недавно выплеснутые наружу; пахло вездесущими бобами и ослиной мочой. Скулила где-то вдалеке побитая собака.
- Эй, друг! - обратился к Блейзу оборванный пьянчуга из подворотни. - Куда бредешь? Поговори со мной!
Блейз проигнорировал его.
- Хочешь девочек? - не успокаивался пьяница. - Их в моем закутке много!
В подтверждение его слов из той же подворотни выскочила стайка невероятно грязных и мерзких девочек. Младшей из них было лет пять, старшей - пятнадцать. Блейз удивился, замедлил шаг. Дорамун навис над ним сзади.
- Дочки мои! - выдохнул пьяница. Одна из девочек подошла к нему сбоку, прижалась - и он почти машинально запустил дрожащую пятерню ей за пазуху, начал там щупать. Девочка приоткрыла рот, точно слабоумная, и из уголков губ у нее потекла слюна.
- Ты продаешь своих дочерей? - удивился Блейз.
- Нет! - горячо возразил пьяница. - Только на время даю, а так они мои!
Он пьяно захихикал.
- Бог наш умер на кресте, чтобы жили такие, как ты. И так ты платишь ему за это? - спросил Блейз. - Так, ублюдок?
Пьянчуга побагровел. Кровь прилила к его прожилковатому, пористому носу, придав ему сходство с земляникой. Блейз красноречиво положил руку на рукоять меча, и пьяница не стал возражать против "ублюдка". И даже его нос утратил сходство с земляникой.
- Сколько ты хочешь за своих дочерей? - спросил Блейз в наступившей тишине. - Я покупаю их. Всех.
Он развязал тесемки на мешочке с серебряными драхмами - авансе от королевы - и показал пьянчуге. Серебро злобно сверкнуло в полумраке.
Пьяница растерялся.
Девочки загомонили, но он зло прикрикнул на них, а одной даже отвесил подзатыльник: той, что пускала слюни. В его мутных глазах мешались жадность и недоверие.
- Не врешь? - спросил пьянчуга. Его пальцы сами по себе сжимались и разжимались, будто бы лаская монеты. Сам он этого, видимо, не замечал.
- Нет.
- Обманешь ведь, как пить дать!
- Нет, - сказал Блейз. - Вот этот тип за моей спиной тому подтверждение.
Как Дорамун мог быть чем-то подтверждением, Блейз и сам не особо понимал, однако на пьяницу его слова почему-то произвели огромное впечатление.
Он наконец-то поверил Блейзу.
- Но почему? - выдохнул он.
- Господь наш, погибший на кресте, учил, что помогать блаженнее, нежели принимать помощь, - с трудом припоминая рассказы сестры Луизы, заученно произнес Блейз. - "Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно; блажен будешь, что помогаешь ничтожным в ничтожности их, ибо воздастся тебе в воскресении праведных". Я вижу твою нужду и хочу помочь тебе. Продай своих девочек. Я уведу их за горы и моря и обращу в рабство. Днем и ночью они будут ублажать престарелых сифилитиков, облизывая их шанкры в паху, а я буду получать за это деньги. Одну из них, думаю, я сразу убью, чтобы обмазать ее кровью идол своего Бога. Давно он не получал от меня жертв. Сделка честная. Я получу юных и безропотных девочек, а ты - получишь свое серебро. Ты ведь его хочешь?
Пьяница страдальчески воззрился на мешочек с драхмами.
- Ты отец их, - сказал Блейз. - Ничего такого в этом нет, новых наплодишь.
Девочки в ужасе смотрели на Блейза.
Пьяница икнул.
- Но я же... Зачем убивать-то... - пролепетал он.
- Тебе-то какое дело? - проскрежетал Блейз. - Ох, зря я тебе сказал про идол. Надо было солгать, будто я из них сделаю честных женщин, чтобы у тебя совесть чиста была. Ладно, могу еще драхм добавить.
На пьяницу было страшно смотреть.
У него слезились глаза, а пигментные руки содрогались от крупной дрожи. Он рассматривал девочек, державших его за полы одежды, и беспрестанно икал.
- Папка... - проскулила одна из них, но у пьяницы вдруг прорезался громкий голос, и он закричал:
- Заткнись, шалава!
Девочка расплакалась.
Пьяница зло глянул на Блейза:
- Давай свои деньги!
Блейз небрежно швырнул мешочек ему в протянутые жадные руки. Девочки дрожали. Пьяница раскрыл мешочек, тронул одну из монет пальцами, затем вдруг всхлипнул и сказал:
- Тварь. Тварь....
- Я забираю их, - предупредил Блейз.
Он подошел к пьянчуге вплотную и оказался выше его почти на голову. От пьяницы несло прокисшими бобами. Блейз отодвинул почти не сопротивлявшегося отца и грубо взял одну из девочек за плечи.
Она даже не стала вырываться. Только всхлипнула и сразу же склонила голову.
- Не бойся, - наклонившись, сказал ей Блейз. - Тебя я не стану убивать. Мы отмоем тебя и продадим в Рафсанджайю в шахский дом развлечений. Там тебя будут насиловать псы и быки на потеху публике. Сам я такие зрелища тоже люблю и уважаю. Хорошо, когда одни скоты насилуют других.
Он подумал и рассмеялся.
Девочка дернулась, но Блейз держал крепко.
Дорамун подступил поближе и начал зачем-то собирать всех остальных девочек в кучку. Блейз не просил его о таком - видно, доместик решил проявить инициативу.
От такого зрелища лицо несчастного отца побелело до цвета муки.
Он прошептал:
- Погоди...
- Что? - удивился Блейз. - Ты хочешь еще денег? Уж прости, но ты согласился на эту цену, больше торговать не будем.
- Нет, я... я просто...
- Мы заключили сделку.
Пьяница вновь побагровел. Слова оскорбили его.
Он вдруг схватил одну из девочек - ту, которую держал сам Блейз - и подтянул к себе. Девочка вскрикнула от боли. Не ожидавший такого Блейз выпрямился. Пьяница зло смотрел на него снизу вверх, как лисица на волка.
- Забирай свои деньги!
Мешочек с деньгами брякнулся на землю. Блейз моргнул и поднял его.
- Сволочь с Севера! Бледный урод! Я никогда не возьму твоих денег, понял меня? Шиш тебе, а не мои дочки!
Пьяница бесновался, брызжа слюной, а девочка испуганно жалась к его груди. Лицо свое она спрятала в отцовской робе. Остальные девочки попятились к стене. Дорамун же отступил от них и стал смотреть на Блейза.
- Урод! - повторил пьяница.
Выбор, тяжкий и мучительный, был наконец сделан, и его голос звучал решительно - и при этом разочарованно.
- Правда? - спросил Блейз на всякий случай.
- Да!
- Ты сам продал их, - напомнил Блейз.
- Да не было такого! - завизжал пьяница. - Не было, понял меня?! Вали отседова! И твоего доместика черного я не боюсь, понятно?
Блейз мрачно кивнул.
- Понятно.
Он завязал тесемки на мешочке с драхмами, а затем кинул его под ноги пьянице.
- Бери.
- Я же тебе сказал, - завелся пьяница, - я тебе, тварь проклятая, язычник, убийца, никого продавать не...
- Это помощь, - сказал Блейз. - Возьми.
Пьяница осекся.
- Что?!
- Это тебе за то, что не продал родных, добрый человек. Господь наш умер на кресте ради таких, как ты.
Блейз повернулся и ушел, оставив пьяницу в полнейшем недоумении. Девочки уже потрошили мешочек с драхмами, визжа и переругиваясь.
Дорамун догнал Блейза и попытался посмотреть ему в глаза.
- Что смотришь? - спросил Блейз. - Так проповедуем мы веру в Господа нашего, погибшего на кресте. Как можно больше эффектных жестов и неожиданных спасений. Рано или поздно слухи о мудрости Господа нашем распространятся среди местной бедноты, занозой засядут в их мозгах, и они обратятся - возможно - к истинной вере. А за такое не жалко и серебро отдать.
Дорамун зло сощурил глаза.
- Я жизни своей не пожалею ради Господа нашего, - сказал Блейз. - А их жизней - тем более. Конечно, серебро у них надолго не задержится. Отнимут. Пьянчугу этого прирежут, но туда ему и дорога. Зато - пойдет слух. Зато - вспомнят о драхмах, когда будут проходить мимо церкви Господа нашего. Вспомнят. И войдут, уже уверовав в Господа нашего, что умер на кресте ради... ради кого-то он умер ведь, так почему бы и не ради них?
Блейз вздохнул.
- У сестры Луизы такое получается лучше. Ладно. Веди меня дальше. Где церковь Господа нашего, черт бы его побрал?