Раисов Анатолий Борисович : другие произведения.

Суета

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Анатолий Раисов

СУЕТА

Суета сует,- все суета!

Екклесиаст.

   Взвесив все "за" и не найдя ни одного "против", я смело макаю перо в чернила и ....
  
   По правде сказать, никаких чернил, и, тем более, пера у меня нет- все эти атрибуты писательского ремесла исчезли вместе с прошедшим веком, и теперь их можно приобрести, разве что, в лавках, торгующих всякой древностью, так что если вы хотите, подобно Ги Де Мопасану, писать, сидя за дубовым столом, неторопливо макая перо в чернильницу, при этом задумчиво разглаживая перед собой белоснежные листы ручным способом сделанной бумаги, то вы богаты, как Крез, и вам незачем зарабатывать себе на жизнь таким скучным способом; начните с другого конца- поезжайте на Тарабарские острова и ведите жазнь Хемингуэя в зените славы. Если же у вас с деньгами туго, то вместо дубовых столов, перьев и чернил вы пользуетесь более дешевым средством - компьютером. Звучит не Бог весть как романтично, зато дешево, удобно и практично.
  
   Кстати, о практической стороне вопроса. Бумага в наше время не редкость, а потому издание книги не считается более исторической победой духа над материальным миром, и, как следствие, пишут все, кому не лень.
   Бывший президент банановой республики обязательно издаст мемуары, извращенец аккуратно выстукивает пальцем на машинке эпилог своего очередного бестселлера "Я заставил ее отдаться - 2". При этом залогом финансового успеха книги являются отнюдь не наличие у ее автора таланта, а две таинственные буквы латинского алфавита - "PR". Любое дерьмо можно напечатать, прикрывшись свободой слова , но заставить его приносить доход, это уже "PR". Технология "PR" использует простое правило - чем больше ругают, тем больше читают. Ну кого, в самом деле, интересует честный, талантливый человек с его романом "Горячая роса",
   совсем другое дело - бывший менеджер крупного концерна, сидящий в тюрьме, написавший эссе под названием "Кому из политиков я давал взятки". Тираж в один миллион экземпляров и тот будет мал.
  
   Итак, приглядевшись повнимательней, я нашел в себе все необходимые качества для преуспевающего члена писательского клуба. Во- первых, я ленив до самозабвения, так- что писать, сидя дома, в теплых войлочных тапочках, попивая черный душистый чай с лимоном, -это мое. К слову, сколько кубиков сахара на стакан предпочитаете Вы ? Лично я - три. Во- вторых, я точно знаю, что хочет от меня мой читатель. Человек он, как правило, в жизни неустроенный, панически боящийся грядущего дня и наступающих вместе с ним проблем. Он рад воспользоваться малейшим поводом, чтобы отвелечься от суровой действительности, и с удовольствием зачитывается книгой, со страниц которой веет силой, мужеством, преданностью, любовной страстью, то есть теми былинными качествами, которых в нашем мире уже не сыскать.
   В-третьих, рассказывать истории, сколько я себя помню, было неотъемлемым качеством моей натуры. В детстве я был далеко не Брюсом Ли, сеющим ужас в сердца сотоварищей по играм, и поэтому был ими частенько биваем, так что альтернативой тому, чтобы не слишком часто били, стала выработка в себе качеств рассказчика.
   Как говорил незабвенный Фигаро, "в минуты опастности я - поэт". Я рассказывал пацанам удивительные истории, персонажами которых были наши знакомые друзья и недруги, начиная с театрального художника, ежедневно прогуливавшего своего слепого пса боксера в нашем дворе, и кончая пьяницей утильщиком, который гонял нас кнутом за то, что мы щекотали палочкой меж задних ног его плешивого старика-лошака, от чего последний, видимо, от переполнявшего его удовольствия, сбрасывая с себя груз прожитых лихих лет, вдруг вскидывал задом и со всей силы лягал копытами борт деревянной телеги, при этом крича дурным голосом, как молодой Сатир в весеннем лесу. Мальчишки слушали эти истории, открыв рты и охотно принимали меня в свою компанию без испытания дракой.
  
   В своих рассказах я, без длинных предисторий, бросал своих слушателей в кипящую пену событий, и от этого, выработанного в детстве и многократно опробованного в боевых условиях правила, я не намерен отступать и теперь.

   Подмосковье, летний вечер 1998 года. Высокий деревянный забор, окружавший дачный участок, хоть и сохранил свою былую крепость, однако облупившаяся местами зеленая краска говорила о том, что его владелец переживает не лучшие годы своей жизни. В глубине виднелся большой дом, в два этажа, и неподалеку от него - баня.
   Желтый свет, пробивавшийся сквозь запотевшее стекло предбанника, освещал небольшую часть оконной рамы, внутри которой лежал отработавший свой срок биологический хлам, состоявший из высушенных мух, ночных бабочек и кузнечиков.
   Единственным комочком жизни в этом царстве мертвых был огромный паук-крестовик. Он сидел в центре своей паутины, освещенный, словно рок-звезда, ярким светом рампы, и лениво качался на растопыренных мохнатых лапах, мирно поджидая какого-нибудь незадачливого крылатого лоха.
   В бане собралась теплая компания мужчин. Все бывалые, битые жизнью ребята, возрастом за сорок. Кто из них чем занимался и какое положение в обществе занимал, так и останется для нас неизвестным и к повествованию не имеет ровно никакого отношения. Сама атмосфера посиделки наводила на мысль, что собрались здесь люди давно друг друга знающие, скорее всего, бывшие одноклассники или сокурсники.
   Сам банный день, с криками, шутками, анекдотами, хлестанием веником по всем местам, своим и чужим, а также нырянием в протекавший тут же, неподалеку, пруд был уже позади, и наступило время для неторопливых бесед, заверений в вечной дружбе и уважении.
   - Ну так как, Вадя, - ревел грузный шатен, с войлочной шапочкой на голове, - что там Леха Рохманов пишет? Рассказал бы подробней, все-таки десять лет о нем ни слуху ни духу.
   - Да я же вам уже в сотый раз все рассказывал, - отозвался коротко стриженный, сухой человек, сидевший напротив. Он только собрался прокоптить на спичке рыбий пузырь и был явно недоволен, что его отрывают по пустякам от такого важного дела.
   - Прихожу домой, а там - уведомление о телеграмме. Я сначала подумал, может, с матерью что случилось, полетел ветром на почту. Вручают мне международную телеграмму из Нью-Йорка, подписанную: "Рыжый".
   У меня даже буквы в глазах запрыгали. Потом, как молнией - это же от Лехи.
   А в телеграмме: "Срочно вылетай в Нью-Йорк. Билет, заказанный на 27-е, получишь в представительстве American Airlines в Шереметьево. На дорогу выслал тебе две тысячи долларов. Жду в Нью-Йорке, 28-го, в 11 утра".
   - Да, видимо, Леха наш совсем забурел. Какие-то буржуйские замашки, - проговорил мужик атлетического сложения, сидящий справа от Вадима.
   - Главное, что он даже не поинтересовался, могу ли я приехать, - продолжал Вадим. А если у меня за это время жена появилась, да детишек мал-мала, да если на то пошло, может быть, у меня...
   - Да ты не дуди, - перебила войлочная шапочка, - все мы знаем, что ты - законченный холостяк, и кроме твоей суматошной работы, откуда все нормальные люди бегут, как с пожара, у тебя ничего и никого нет. Так что Рыжый правильно рассчитал, если кого и дергать, так это тебя, Конек ты наш Горбунок.
   Все захихикали и отхлебнули пивка.
   - Панас, а как ты думаешь, зачем нашему Алексу так срочно понадобился Горбунок? - спросил кто-то из темноты.
   - Да, наверняка, ему прозвониться срочно надо, да так, шоб жинка не знала, вот и затребовал срочнесенько нашу Зуду.
   Веселье продолжалось к общему удовольствию всех присутствовавших.
   - Хрен я вам что-нибудь еще расскажу. Как с проблемами, так вы все ко мне. Вот я вашим женам на 8 марта ваши истории болезней анонимно подкину, тогда посмотрим, кто похохочет, - смеясь, проговорил Вадим.
   - Ты даже мысль такую в слух никогда не высказывай, - всполошился Панас. - Где это видано, чтобы тайну Гиппократа нарушать.
   - А ну-ка, ну-ка, это ты что ж про Гиппократа вспомнил, даже незалежный акцент свой позабыл.
   - Татьяны боишься? И правильно. Она сейчас твой кормилец и поилец и если узнает, от чего и почему ты так часто на больничном сидишь, то моментально тебе летальный исход.
   На этот раз предбанник вздрогнул от хохота, тем более что сказанное Панас воспринял всерьез и беспокойно заерзал на скамье. Этим он вызвал у всех жгучее желание развить тему дальше, придать ей, так сказать, вид монументального полотна в духе средневекового художника-самоучки Ганса фон Дресселя под названием "Сечение слуг в замке Бобельсдорф", где в роли голландской истязательницы графини Ван Бобельсдорф была Татьяна, а роли слуг исполнялись в одном-единственном Панасовом лице. Татьяна работала управляющей акционерным почтовым банком и держала ветряного мужа при себе в должности завхоза. Это ее решение нельзя было назвать дальновидным, так как в его служебные обязанности входила проверка дверных замков, за которыми сидели хорошенькие сотрудницы. Дверные замки в почтовом банке почему-то ломались гораздо чаще, чем в других банках, и Панас "работал" не покладая "рук".

* * *

   Долго еще баня содрогалась от волн дружного мужского хохота. Разошлись только с третьими петухами.
   На следующий день Вадим проснулся в шесть. Он всегда просыпался в шесть без будильника - привычка, выработанная за двенадцатилетнюю карьеру врача "Скорой помощи". Работу свою он любил и не хотел с ней расставаться, хотя ему часто делали серьезные предложения различные частные клиники, где трехэтажные размеры зарплат не смущали даже нянечек-санитарок. Он отказывался. Не потому, что деньги были не нужны, просто стиль жизни не хотел менять. Все это делало его в глазах прекрасной половины человечества совершенно не перспективным в семейном плане. "Хронический холостяк", казалось, было выгравировано у него на лбу.

* * *

   Выпив стакан молока с куском черного черствого хлеба, он помчался на работу. Рабочий день начался в кабинете главного врача, где он подписал заявление на отпуск. Вечером того же дня он взял такси и поехал в Шереметьево, где в представительстве американской авиакомпании ему вручили билет на рейс в Нью-Йорк, с открытой датой возвращения, а также конверт с чеком в две тысячи долларов. У него было два дня до вылета, которые он потратил на оформление всех необходимых бумаг, так что доллары, несмотря на то, что они жгли ему нагрудный карман, потратить не успел.
   В самый последний момент он поменял на рубли тысячу долларов и отослал почтовым переводом матери.
   Погрузившись в хлопоты, которые обычно сопутствуют нам, когда предстоит дальняя дорога, да еще в неизвестность, в чужую страну, все равно, что на другую планету, он вдруг вспомнил, что неплохо было бы прихватить с собой русско-английский разговорник, твердо решив, что в самолете из двенадцати часов полета он не потеряет ни минуты и вступит на американский континент во всеоружии знания тонкостей бруклинского диалекта. В самолете первые два часа были потрачены на всякую суету, как то: застегивание и расстегивание ремней безопасности, заказа попить и поесть, разглядывание пассажиров, потом вспомнилось ему, что кто-то подсчитал, что, сидя в туалете и занимаясь там изучением иностранного языка, можно в течение года научиться по-английски разговаривать не хуже принца Чарльза, а по-немецки - и того лучше. Все это было правдой, однако из всего того, чем он в эту минуту хотел заняться, изучение английского по разговорнику занимало последнее место. На первом были такие важные дела, как наблюдение в иллюминатор за рельефом облаков, а также безудержное спанье, с открытым ртом.
   Из двенадцати часов полета он проспал восемь часов и четыре из них загипнотизировано смотрел в иллюминатор. Готов с вами поспорить, что если бы ему приказали спать в самолете восемь часов, а остальное время смотреть безотрывно в иллюминатор, он бы все это время, с высунутым от напряжения языком, изучал английский, - такова уж природа человеческая. С приближением аэропорта его стало мучить легкое dИjЮ vu. Сам заход самолета на посадку, этот крен на правое крыло, когда за окном вместо привычного океана показался огромный, ощетинившийся домами город, был знаком по какому-то голливудскому боевику-суррогату, а может, и по нескольким сразу. Прилетаешь в незнакомый американский город, на другом краю земли, и на тебе. То знакома улица, то вроде бы в этом кафе с кем- то пил Jus, в этой гостинице номер снимал, при этом вот уж совсем ни к селу ни к городу вспоминается крутобедрая блондинка в бикини, призывно машущая обнаженной рукой...
   Проходя таможенный контроль, Вадим напряженно вглядывался в толпу встречавших, пытаясь найти Алекса, но безуспешно.
   - Что будет, если он меня не встретит? - думал он. Правда, обратный билет с открытой датой вылета был в кармане, так что положение было не таким уж безвыходным. Покончив со всеми формальностями, Вадим перешагнул черту, служащую границей между новым и старым светом, и впервые вступил ногой на американскую землю.
   Из толпы встречавших быстро вышел незнакомый мужчина в роскошном пальто и, не сказав ни слова, обнял его.
   Вадим растерялся, он никак не мог поверить, что перед ним действительно был Алекс, его бывший товарищ, с которым он проторчал восемь лет за одной партой в школе.
   Он вдруг подумал, а что если его перелет сюда был спланирован мафией, с целью расчленения его здорового, молодого тела на запчасти, с последующей продажей заказчикам-миллионерам? Одна из популярных московских газет недавно писала о существовании такой мафии, по сравнению с которой наркобароны Колумбии и профессиональные киллеры ГРУ были просто добродушными мальтийскими рыцарями-пилигримами.

* * *

   Долго размышлять ему не пришлось - мужчина похлопал его по плечу и, сказав по-русски: "Пошли", направился к выходу, при этом, как то по-особенному махнул рукой.
   Этот жест поставил все на свои места. Сомнений быть не могло - перед ним был Алекс. Да, время может сильно изменить человека, и если меняется выражение его глаз, то и облик, как правило, становится другим. Вы никогда не признаете в таком человеке своего бывшего школьного товарища. Но вот уж чего нельзя изменить, так это присущую человеку мимику лица или жесты. Они, как отпечатки пальцев, - навсегда.
   Теперь, когда первые минуты встречи были позади, и появилась твердая уверенность, что перед ним действительно Алекс, Вадим невольно подумал о том, что же могло произойти с его другом в течение последних десяти лет, если он так изменился. Молча вышли они из здания аэропорта, прошли в подземный гараж и сели в черный, с затемненными окнами, мерседесс. Вадим сидел на переднем сидении, рядом с Алексом, и пытался понять, почему он не сразу узнал своего школьного друга. Так и не придя ни к какому мало-мальски разумному заключению на этот счет, он стал глядеть в окно, чтобы ничего не упустить из происходящего, так как знал, что оставшиеся в России друзья заставят его рассказывать и пересказывать увиденное во всех подробностях. За окном, однако, ничего существенного не происходило, более того, все было, почему-то-, до боли похоже на Москву. Та же световая реклама, толкотня на улицах, рестораны, ночные бары, трассирующие огни вагонов метро, какие-то стройплощадки, разбросанный на тротуарах мусор и горящие под мостом, окруженные бомжами, костры.
   - Вад, ты можешь накрыться пледом, он на заднем сидении. Поспи немного с дороги, - сказал Алексей, - нам ехать еще часа полтора.
   - Да я в самолете только и делал, что спал, никак не могу к мысли привыкнуть, что я в Америке.
   - А ты и не привыкай, лучше не задавай себе никаких вопросов и принимай все как есть. Ты же не надеялся здесь увидеть фиолетовое небо и синие деревья?
   - Мне вот что странно, мы не виделись столько времени, а встретились - вроде как и говорить не о чем. Звучит банально, но в голову какая-то дрянь лезет, вроде: "Ну как поживаешь?", "Как дела?"
   - Ничего, не переживай. Тем для разговоров у нас будет, хоть отбавляй. Скучать тебе не придется.
   Больше они не сказали друг другу ни слова. Оказавшись за городом, Алекс выехал на широченное шоссе. Минут через сорок он съехал с дороги, углубившись в район, густо засаженный какими- то, необычными для русского глаза, лиственными и хвойными деревьями.
   Вадим подумал:
   - Ничего себе, если он в таком районе живет - точно забурел.
   Они подъехали к вилле, которая напоминала своей формой кусок горного хрусталя. Даже среди царствующей кругом роскоши этот дом выделялся своей необычной архитектурой. Алексей загнал машину в гараж, небольшой лифт бесшумно поднял их наверх.

* * *

   Гостиная, куда они попали, напоминала размерами филармонический зал. Сходство это еще больше усиливалось наличием большого концертного рояля, стоящих рядом с ним пюпитров и небрежно лежащих на паркетном полу нот. Мебели в этом зале почти не было, только небольшой, обшитый белой кожей диван с двумя креслами и столиком, бар с широкой стойкой из красного дерева.

* * *

   На верхние этажи вела широкая мраморная лестница, покрытая ковровой дорожкой приятного болотного цвета.
   - Сейчас поужинаем, потом я тебе покажу, где ты будешь жить. Утром - серьезные дела, - сказал Алексей.
   Вадим кивнул головой в знак согласия. Алексей быстро приготовил закуски.
   Они выпили за встречу. Еще через час Вадим лежал в кровати на наполненным теплой водой матрасе, в просторной комнате с огромным окном, выходящим в сад. Только он успел подумать: "Что я здесь делаю, черт возьми", - как уже через мгновение спал сном младенца. Утром его разбудил Алексей. Они позавтракали горячим молоком с французскими булочками.
   - Пошли, я тебе кое-что покажу, - проговорил Алексей и повел его к лифту.
   Помещение, в котором они очутились, было расположено ниже уровня гаража. На первый взгляд оно походило на бомбоубежище. Толстые стены поглощали звук шагов, окон не было, а под потолком чернели вентиляционные отверстия. Они прошли вдоль длинного коридора и попали в плохо освещенное помещение.
   Вадиму не сразу удалось разглядеть то, что находилось внутри, и только через несколько секунд, когда глаза привыкли к сумеркам, он рассмотрел занимающую почти всю площадь помещения клетку, сваренную из толстых стальных прутьев. В углу клетки стоял лежак, на котором сидела закованная по рукам и ногам рыжеволосая красивая девушка. Вадим невольно вздрогнул, словно от электрического удара.
   Он с трудом сдержал свои эмоции. У него с детства было одно замечательное качество - в минуты опасности он становился расчетливым и хладнокровным, смотрел на происходящее как-бы со стороны, выбирая наиболее удобную позицию для отступления или нападения. Качество это не раз спасало его в критических ситуациях.
   У кого из своих предков мог он его унаследовать, можно было лишь догадываться - его родители им не обладали, а остальные родственники сгинули, не оставив после себя ни следа в славный период отрицания предыдущей истории человечества и борьбы за мир.

* * *

   Так вот откуда у нашего Алекса все эти чудеса. Вот, значит, как он бабки зарабатывает - молнией пронеслось у него в голове. Повезло, нечего сказать, - теперь мне отсюда ходу нет!
   - Ну что, видел ее? - спросил, обернувшись, Алексей и тут же добавил:
   - Будем считать, что познакомились.
   В гостиной Алексей налил в стаканы виски.
   - Не знаю, с чего начать, - сказал он, расхаживая взад и вперед, - слишком многое нужно тебе объяснить.
   - А ты начни с главного, - Вадим гадал, чем может закончиться для него этот разговор. Что от него могут потребовать и во что втянуть. Вчерашний день казался ему теперь бесконечно далеким, почти нереальным.

АЛЕКС

   Вот уже десять лет, как я уехал с Лерой сюда, в Америку. Это было в 1988 году, осенью. Я уезжать не хотел, но Лера! Помнишь ее?
   Еще бы не помнить! Вадим хорошо помнил Леру - она была девочкой, как говорится, с большим пропеллером в одном месте. Чернявая, гибкая, как змея, она относилась к категории тех женщин, которые, несмотря на кажущуюся непривлекательность, приковывала к себе внимание всех встречных и поперечных мужчин, возбуждая в них первобытные инстинкты самцов-охотников. Она всегда была при деле, умудряясь при этом нигде не работать. Лера была на половину еврейкой. Другая ее половина носила кепку "Аэродром" и говорила "Камарджоба" с ударением на первом слоге. Короче, гремучая смесь - "molotov cocktail" - как говорят немцы.
   Она два года подбивала меня на этот шаг. И письма "оттуда" читала и видеофильмы показывала, приглашала каких-то родственников, которые только и делали, что говорили "Камарджоба" с ударением на первый слог, пили за тех, кто "там" и, конечно, за встречу "там", ну и т. д. Я бы не сдался, но с работой начались проблемы. Платить перестали, да ты и сам не хуже меня помнишь это время. А тут еще желание иметь ребенка, а для этого Лере необходимо было лечиться и лечиться непременно "там". Короче, продали мы квартиру, попрощались с друзьями, уверяя всех, что скоро увидимся, лету-то всего двенадцать часов, все равно что во Владивосток, в долгосрочную командировку отправляемся. В Нью-Йорке мы поселились в вонючем районе, говорящем на русском языке, осмотрелись и поняли, что НОЛЬ - понятие не только математическое, а самое что ни на есть гносиологическое, если его применять непосредственно к телу жизни. То есть жизнь по сторонам, а ты посередине, в пустоте. Не буду говорить, что мне пришлось пережить в первые два года. Скажу только, что начиная с мытья туалетов в ресторанах и кончая сбором грязной посуды в ночных барах, я перепробовал все и, как говорится, прошел свои эмигрантские университеты. Интересно, что хватаясь за любую работу, я надеялся, что, по крайней мере, научусь говорить по-английски, как-никак, языковая среда, но все это оказалось сплошным обманом, так как сам характер работы не располагал к многочасовым разговорам о смысле жизни, и общение сводилось к нечленораздельному мычанию, сопровождаемому иногда неприличными жестами.
   Лера пробовала свои силы сначала в косметическом салоне, но, как только поняла, что там, помимо умения беспрестанно болтать, нужно еще и колдовать над кожей не в меру разжиревших клиенток, быстро остыла к этому занятию и пошла работать в цветочный магазин продавцом.
   Нужно отдать ей должное - английский у нее пошел с легкостью, что давало ей повод беспрестанно упрекать меня в том, что в то время, как она работает, чтобы прокормить семью, я, лентяй, не удосужился ни разу взять в руки учебник английского. А я не то что английский, я и русский от такой жизни стал забывать. Короче, она ушла от меня через два года, даже не попрощавшись. Ушла к какому- то Семену Цикису, который, судя по слухам, имел большое дело - поставлял кошерное мясо в лавки местных евреев. Я на нее не в обиде - целиком погрузившись в себя, я не следил более за происходящим вокруг. Уход Леры немного взбодрил меня и внес, как это ни странно, разнообразие в мою убогую жизнь. Как бы то ни было, я начал задумываться над тем, что делать дальше. Возвращаться назад я уже не хотел, да и денег на это не было. У меня оставались кое-какие крохи, которых должно было хватить на пару месяцев безработной жизни. Я уволился с очередной мойки-тирки и посвятил время самому себе. Стал часто прогуливаться по набережной и разговаривать с океаном. "Ну какие у тебя, инфузории, могут быть проблемы. Все твои горести и переживания - просто козявочная мешкотня, - ворчал в ответ океан. - Дыши глубже, пока еще дышится и живи счастливо, пока ничего не болит".
   Это меня немного успокаивало, но, возвращаясь с прогулок, я попадал в западню своей затхлой квартиры, где меня мгновенно начинало точить сознание своего ничтожества и ненужности.

* * *

   Ночи напролет, в исступлении, метался я от стены к стене, время от времени прижимаясь пылающим лбом к холодному окну, совершенно отупев, стиснув до противной сладкой боли зубы, глядел на постепенно растекающийся, похожий на тюленье лежбище след, оставленный мною на стекле.

* * *

   Я видел первую причину своих горестей в том, что, не имея круга общения, был лишен информации о происходящем вокруг. Если говорить точнее, отсутствие круга общения было скорее не причиной, а следствием того, что я так и не научился говорить по-английски. Когда первый шаг на пути осмысления своих неудач был сделан, я стал думать, каким образом решить языковую проблему. Только три варианта казались мне оптимальными. Первое и простое - учить самому. Это пришло в голову сразу, но такой вариант пришлось отвергнуть, так как только немногие способны учить чужой язык дома. Учеба требовала такого количества терпения и самоорганизации, которыми я не обладал от рождения. Следующий вариант был более оригинален - он предусматривал работу в какой- либо из известных христианских общественных организаций. Там суетилась разношерстная публика, и, при определенном везении, можно было завести хорошие знакомства и поднатаскаться в языке. Третий и самый, на мой взгляд, привлекательный вариант - петь в церковном хоре. Вариант был хорош тем, что круг общения в этом случае был узким, доверительным, исключительно американским, а, следовательно, очень ценным. Здесь, наверняка, можно было не только языку научиться, но и подглядеть их жизнь, о которой, несмотря на то, что прожил в Америке два года, я не имел ровно никакого представления.
   Определив путь к достижению цели, я не стал тянуть резину.
   Не прошло и недели, как я уже пел баритоном в маленьком хоре протестантской общины.
   Я был первым русским у них, да еще и приехавшим "оттуда", а потому на особом положении. Ко мне поначалу относились, как к больному. Все нарочито пытались обласкать меня, сделать что-нибудь приятное. Это было прямым следствием разговора пастора с прихожанами, из которого следовало, что появление в хоре "инопланетянина", то есть меня, является знаком свыше, подтверждавшим то, что молитвы общины услышаны и возрождение ее былой мощи не за горами.

* * *

   Хоровики стали наперебой приглашать меня к себе в гости.
   Так я познакомился с одним интересным человеком. Его звали Питер Савкер. Он был американцем греческого происхождения, хотя его фамилия указывала скорее, на другие библейские корни. Человек он был молчаливый. Эта его черта носила какой-то особый, ожесточенный характер, давая основание мало знакомым с ним людям думать, что Питер - человек крайне не воспитанный, а может, и просто сумасшедший. Он, как и все другие участники хора, тоже пригласил меня в гости, если это вообще можно было назвать приглашением. Перед Рождеством Питер подошел ко мне, что-то буркнул и протянул конверт, в котором была открытка с приглашением провести вместе Рождественский вечер. В назначенное время я стоял перед массивной дверью его большого дома на сорок первой авеню. Дом был трехэтажный, старой постройки. Пит открыл мне двери, молча пожав руку, проводил к себе в гостиную. Все убранство его квартиры наводило на мысль, что хозяин явно пренебрегал достижениями прогресса, предпочитая легковесному модерну сделанное на века старое. Ощущение прошлого, канувшего во всемогущую Лету девятнадцатого столетия, усиливал огромный, выложенный из здоровенных булыжников камин с пылающими в нем дровами, а также полнейшее отсутствие видео-аудиотехники.
   Питер молча придвинул ко мне плетеное кресло-качалку и резной столик со стоявшими на нем бутылкой коньяка и нарезанным лимоном, посыпанным свежемолотым кофе. С момента моего появления в его доме мы не сказали друг другу ни слова, но молчание не было тягостным. Так бывает, если проводишь время с хорошо знакомым человеком и нет надобности развлекать друг друга пустой болтовней.
   Время остановилось. Мне не хотелось никуда уходить, почему-то вспомнилось детство с его яркими красками, запахами и чувством полного покоя. Пока я предавался воспоминаниям, Пит встал, подошел к книжным стеллажам, достал оттуда толстенный фолиант и протянул его мне. Открыв его, я с удивлением обнаружил, что это - кляйсер с марками. Марки были посвящены только одной теме - живописи. И какие это были марки! В свое время я тоже увлекался их собиранием, даже состоял членом общества филателистов и поэтому понимал ценность лежащей передо мной коллекции. Удовлетворенный впечатлением, произведенным на меня его марками, Пит притащил мне еще один кляйсер. Через час место, где мы сидели, было завалено разнообразными по величине и форме марочными хранилищами. Хозяин был очень оживлен, доказательством этому было то, что он, время от времени, с таинственным видом открывал какую-нибудь особую страницу своего сокровища и ревниво следил за моей реакцией.

* * *

   Когда стоявшие у камина часы пробили три часа ночи, я поднялся и стал прощаться к великому неудовольствию гостеприимного Пита. Пожимая мне руку, Питер предложил зайти к нему на работу через две недели, после праздников. Хотя, казалось бы, ничто не говорило о важности произошедшего, я, взяв визитку и сунув ее в карман, почувствовал, что мне, наконец, повез-ло - я вытянул счастливый билет.
   После праздников я зашел к Питу на работу. Его бюро помещалось в громадном, напоминающим ангар, здании. Внутри я увидел нечто похожее на свалку старых электробытовых машин и кучу копошащихся в этом хламе людей. Все неслось в беспрерывном, лишенном, как мне казалось, смысла, движении, и, будь я философом, то, несомненно, подумал бы о суете всего земного и неотвратимости приближающегося конца. Пита я нашел не сразу. Пришлось минут двадцать побродить по узким дорожкам, бегущим меж гор бытового металлолома, и, останавливая внезапно появляющихся из-за этих гор рабочих с груженными тележками, задавать один и тот же звучавший одинаково на всех языках мира вопрос: "Бюро?". Рабочие махали рукой куда- то направо. Ориентироваться здесь днем можно было только по солнцу, а в ночное время по компасу. Наконец, догадавшись, я поднял голову и тут же увидел под потолком огромный стеклянный куб с ведущей к нему железной винтовой лестницей. Там, в сиянии гелиевой лампы, словно ангел над суетным миром, парил Пит.
   Увидев меня, он обрадовался, если, конечно, выражение его лица в тот момент соответствовало именно этому чувству, чего я не берусь утверждать с полной уверенностью.
   Зная его медлительность и немногословность в общении, было довольно интересно наблюдать его в обстановке, которая, на мой взгляд, совершенно не соответствовала его характеру. Кругом все кипело и бурлило, телефон был назойлив до зубной боли, но Пит, существуя как бы в другом измерении, не спеша подносил к глазам очередную бумагу и так же не спеша откладывал ее в сторону. Его реакция на телефонные звонки была довольно оригинальной - он осторожно поднимал трубку, подолгу слушал ее, словно это была морская раковина, и, не произнося ни слова, клал ее на рычаг. Наконец, поднявшись из-за стола, он кивком головы предложил мне следовать за ним. В лабиринте бесконечных дорожек, извивающихся между цветных куч всякого лома, он, на удивление, быстро нашел маленького вертлявого человечка, который представился мне, как мистер Чиверс. Тот, по-видимому, общался с Питом телепатически, так как, не обмолвившись с ним ни словом, схватил меня за руку и увлек за собой. В этом кипящем аду мистер Чиверс был, что говорится, в своем элементе. Пока он левой рукой указывал встречавшимся на пути рабочим куда разгружать тележки, правой подписывал какие -то бумаги, при этом успевая еще и курить. И все это на бегу.
   В двух словах он объяснил, что Пит поручил ему подобрать для меня работу, и хотя должность инженера на фирме отсутствует, желание хозяина для него - закон, и он непременно найдет применение моим способностям.
   Чудеса, да и только. Никому из моих новых знакомых я не говорил, что окончил политехнический институт и имел диплом инженера по электрооборудованию. Откуда Пит все это разузнал, так и осталось для меня загадкой. По прошествии многих лет я спрашивал его об этом, но он только улыбался и, попыхивая сигарой, молчал. Итак, я получил работу и, поднявшись на первую ступень общественной лестницы, купил себе, по этому случаю, добротную пуховую куртку, а старую, привезенную еще из Союза, сдал в Красный крест. Теперь огни Нью-Йорка не казались мне зловещими, а лица прохожих злыми, я не стоял больше у единственного окна своей квартиры, уткнувшись лбом в стекло, напряженно вглядываясь в темноту улиц и вслушиваясь в шум дождя, да и сама квартира уже не казалась мне темной дырой, достойной пера Достоевского, способной, как вампир, высасывать из человека жизненные соки, постепенно превращая его в маньяка-убийцу. Меня уже не посещали мрачные мысли о никчемности и бессмысленности жизни. Новая пуховая куртка положила конец всем этим готическим фантасмагориям. Гуляя по набережной, подставляя лицо соленому океанскому ветру, я размышлял о том, что первая часть разработанного мной плана покорения Америки удалась, и теперь было важно не останавливаться на достигнутом. Правда, о том, что делать дальше, я не имел ни малейшего представления. Фирма Пита, где я работал, занималась переработкой и утилизацией бытовых электромашин и приборов. Во всем увиденном мною в первый день гремящем хаосе было больше порядка, чем в ином государстве. Поступающие каждый день горы использованной и не работающей техники сортировались, разбирались на части и складировались для дальнейшего вывоза на перерабатывающие заводы. Это был серьезный бизнес. Отходы были и остаются бичом любого общества перепроизводства, вернее не они сами, а их количество. И если бы не существовала отлаженная система утилизации, то пребывающие в Нью-Йорк туристы увидели бы вместо ощетинившихся в облака небоскребов сверкающий в лунном свете Момблан мусора.
   Итак, я стал работать в отделе, занимающемся первичной оценкой и распределением поступающих электроприборов.
   Через неделю, когда я немного освоился, следуя своей, чисто российской ментальности, а именно, способности помимо своей основной работы вникать во все остальное, я разобрал, на свой страх и риск, неработающий кондиционер.
   На первый взгляд он был, как новый.
   Мне удалось быстро установить причину поломки. Она заключалась в неисправности реле, которое программировалось для включения аппарата в определленное время суток.
   Конечно, с точки зрения нашей логики - бред собачий. У кого хватит терпения читать многостраничное, как роман, руководство по ипользованию, напичканное, к тому же, специальной технической терминологией?
   Как бы то ни было, реле было вставлено каким-то умником, и теперь из-за него не работал сам кондиционер. Выкинув реле, я подключил кондиционер в сеть. Русский подход к ремонту, видимо, пришелся американской технике по душе - кондиционер тут же заработал. Я перенес его в наше бюро и протестировал на всех режимах. Все пело и плясало, одно было неудобство - эту балалайку приходилось включать и выключать вручную.
   Такой кондиционер стоил в магазине около двух тысяч долларов, и это навело меня на определенные размышления. Последующие пять дней я только и делал, что в свой обеденный перерыв вскрывал животы климатическим машинам, сохранившим, на мой взгляд, товарный вид. К моему удивлению, из тридцати машин, протестированных мной, двадцать были с мелкими поломками. По-русски это и поломками-то назвать было нельзя. Американцы обычно не ремонтируют технику после истечения гарантийного срока. Все уверены, что дешевле купить новое, чем ремонтировать старое. Поэтому и исчезли с просторов Америки маленькие ремонтные мастерские, а с ними и мастера, умевшие оживлять все, что имело внутри электромотор. У меня появился, наконец, конкретный план действий. Почти все свое свободное время я посвятил его обдумыванию. Прошло еще две недели, когда я, наконец, решился поделиться своей идеей с Питом. Когда я, от волнения путая английский и русский, посвящал его в подробности своего бизнесплана, он только пыхтел своей сигарой. После того, как из меня вышел весь пар, и я умолк, он, стряхнув пепел, изрек: "yes". Я не мог понять, радоваться мне или нет, так как этот его "yes" мог означать как "да" так и "нет".
   Поняв, что на этом "уеs" моя аудиенция у "ангела" окончена, я, совершенно растерянный и сбитый с толку, спустился с высот олимпа в свою мусорную кучу. Наступили томительные дни ожидания. Как канатоходец, я балансировал между отчаянием и надеждой. Наконец, получив приглашение от Пита, был опять принят в его, пахнувшей прошлым веком, берлоге. На этот раз Пит заговорил со мной сам. То, что великий молчун вдруг заговорил, настолько потрясло меня, что я тут же забыл, зачем вообще пришел.
   Когда же до меня, наконец, дошел смысл его слов, я удивился еще больше. Пит соглашался попробовать себя в новом бизнесе и предлагал себя в качестве компаньона. При этом он, со своей стороны, отводил мне в своем ангаре участок, где надлежало обустроить магазин и ремонтную мастерскую. К тому же, он резонно заметил, что так как я не особенно хорошо владею английским и не знаю ни хода ни брода в ведении делопроизводства по-американски, а также их законодательства, регулирующего подобный бизнес, он, на первых порах, берется все денежные операции проводить через свою фирму. За все это он просит десять процентов полученной прибыли, включая оплату за использование его помещений.
   Такого поворота я не ожидал. Это была ПОБЕДА! Моя победа! Эту победу я заслужил и потому упивался ею.
   Победа победой, но когда пришлось столкнутся с реальностью, мой пыл и радость немного поутихли. Все шло не так быстро, как я хотел бы, да это было и понятно - внутри фирмы, которая имела свою сложившуюся структуру, рождалось нечто новое, нарушающее привычное течение ее хозяйственной жизни.
   Понадобился месяц для того, чтобы все сотрудники привыкли к факту моего существования в ранге начальника отдела, и был, наконец, организован постоянный приток техники и запчастей. Работа закипела на два фронта.
   С утра я торчал за прилавком магазина, торгуя отремонтированной техникой и упражняясь в английском, вторая половина дня была посвящена ремонту. Приходил домой очень поздно, валился на кровать, а через несколько часов опять мчался на работу. Дни и недели мелькали, как огни за окном вагона метро. В конце квартала мы с Питом подсчитали оборот, он оказался небольшим - всего десять тысяч долларов. Этих денег хватило только на то, чтобы покрыть расходы за помещения, заплатить поставщикам и выплатить себе первую зарплату - две тысячи долларов. По правде говоря, я рассчитывал на большее. Своими сомнениями я поделился с Питом, но он выставил меня вон из своей стекляшки. Через день, в еженедельной газете появилось рекламное объявление о наличии дешевой бытовой техники. С этого момента продажа вышедших из- под моих рук кондиционеров стала напоминать торговлю горячими пирожками в базарный день. В течение нескольких часов я продал сто штук. К концу месяца оборот составил сорок пять тысяч долларов. Мне пришлось взять на работу двоих человек, которые занимались сортировкой и тестированием. Так из работника я превратился в работодателя и переход в это свое новое состояние осмыслил лишь тогда, когда впервые выплатил своим людям зарплату. Мое, быстро меняющееся в лучшую сторону финансовое положение, конечно же, отразилось на условиях моей жизни. Я купил в кредит двухлетний Крайслер Вояджер и жил в трехкомнатной квартире, находящейся далеко от асоциальных кварталов Нью-Йорка. С покупкой такой дорогой и большой машины реализовалась моя давняя мечта.
   Несколько лет назад, в Москве, я был свидетелем одной сцены. У дверей одного из дорогих частных ресторанов собралась монолитная толпа молодых бритых парней в кожанках. Судя по их оживлению, все ждали по всей видимости какого-то своего пахана. Он подъехал на новом Крайслере Вояджер, из которого вышли сначала два квадрата-телохранителя, а потом и он сам, в длинном драповом пальто и мягкой велюровой шляпе.
   Эта картина врезалась в мою память и ассоциировалась с красивой жизнью, в которой доллар - не деньги, а красивая женщина в постели - не сон, навеянный эротическими фильмами.
   Я еще тогда подумал, что мне, наверняка, за всю свою жизнь никогда не удастся владеть такой машиной.
   Увидев на стоянке среди продававшихся в автосалоне машин Крайслер, который был вылитый "Тот", я не стал долго раздумывать и уже через несколько минут наслаждался всей прелестью воплощения в действительность своей сокровенной мечты. Однако в полной мере мне насладиться не удалось. Когда я сел за руль этого монстра, то почувствовал себя матросом-одногодкой, оказавшимся вдруг за штурвалом огромного пассажирского лайнера, входящего в порт. Мне казалось, что я занимаю всю проезжую часть. Черепашьим ходом, подгоняемый сзади дружеским хором клаксонов, а также словесными напутствиями тех, кому время от времени удавалось меня обогнать, я добрался до дома и заснул прямо на полу, дав себе слово никогда больше не садиться за руль. Но уже через месяц я разъезжал по улицам Нью-Йорка, как заправский таксист, клаксоня и ругая неумех, тормозящих движение, напрочь забыв, что в подобном положении, не так давно, находился сам. Итак, мои успехи были налицо. Из затравленного, несчастного эмигранта я превратился в уважаемого члена общества, уверенно смотрящего в будущее. Прогуливаясь по набережной и вглядываясь в морской горизонт, я не спеша обдумывал свои дальнейшие планы. Прежде всего меня занимала мысль о перспективе расширения своего дела. Я прекрасно понимал, что только закрепив свой успех, смогу быть уверен, что все то, чего я добился, не было счастливой случайностью, а явилось результатом вложенного мной в это дело труда.
  
   Как-то раз, в супермаркете, я случайно столкнулся с моим бывшим студенческим товарищем Гришей Боренбоймом. В 70-х он учился на факультете информатики и делил со мной комнату в общежитии.
   Гришка жил в Америке уже пятый год, пройдя, как и я, все круги эмигрантского ада. Работу по специальности он найти не мог отчасти потому, что объяснялся на очень своеобразном английском. Он жил в квартале, населенном в основном безработными цветными, которые поколениями получали социальное пособие от государства и занимались в основном мелкой торговлей наркотиками, кражами, а, при случае, и разбоем.
   Язык, на котором эта публика общалась между собой, буквально въелся в Гришино сознание и напрочь не хотел уступать место своему благовоспитанному литературному собрату. В результате все его немногочисленные попытки объясниться с будущими работодателями заканчивались, не успев толком и начаться. Ему указывали на дверь, говоря при этом, что таким образом в обществе не выражаются. Он, правда, не унывал и на все смотрел с философской точки зрения. Подбивая небогатый актив и пассив своей жизни, Гриша обрисовал мне следующую картину.
   В его актив относилось то, что он не голодает, имеет крышу над головой, что, наконец, удалось выдать сестру замуж, и она не надоедает ему больше своей болтовней.
   К пассиву он относил только смерть отца, который умер год назад от цирроза печени.
   Гриша был из тех счастливых людей, которым совершенно наплевать на те условия, в которых они живут, и на ту работу, которую им приходится выполнять. Они довольствуются таким малым, что для того, чтобы им навредить или попытаться это малое у них отнять, необходим очень изощренный ум и специальная подготовка.
   Я забрал его к себе домой. Было воскресенье, и мы посвятили все время трепу и воспоминаниям. Он по-настоящему радовался нашей встрече и без тени зависти смотрел на все мои материальные достижения.
   Гриша обладал редкими человеческими качествами - больше слушал, мало говорил и был готов в любой момент предложить свою помощь. Помнится, мои студенческие приятели часто злоупотребляли его безотказностью.
   Казалось, сама судьба, сжалившись надо мной, послала мне человека, способного закрыть собой брешь в моей личной жизни, образовавшуюся из- за отсутствия общения на родном языке.
   Мы гуляли с ним допоздна и закончили вечер в греческом ресторане. Он не удивился, услышав от меня , что отныне поступает в мое полное распоряжение, временно будет жить у меня и может считать себя с настоящего момента полноправным членом трудового коллектива, в должности заведующего отделом.
   Уже на следующее утро Гриша, облаченный в синюю спецовку, в высоких резиновых сапогах, стоял в центре кучи мобильных телефонов, задумчиво разглядывая то одну, то другую трубку.
   Многие мобильники попали сюда только из-за того, что их владельцы забыли Pin-код.
   Гриша написал программку, которая при загрузке ее в трубку полностью восстанавливала ее рабочие функции. Ассортимент предлагаемых мной изделий заметно расширился, что, естественно, сказалось и на наших доходах. Но главным для меня было то, что у меня теперь появился друг, с которым я мог поделиться всеми своими сомнениями и замыслами, а иногда и поплакаться в жилетку.
   Это было тем более ценным, что, несмотря на успех, я не переставал чувствовать себя человеком, лишившимся своей родной среды обитания, и без которой был, словно Буратино, подвешан на гвоздике в комнате Карабаса-Барабаса. Гриша прекрасно прижился у Пита, оказался тем "третьим", без которого немыслим ни один русский междусобойчик.
   Он был так же, как и Пит, немногословен и медлителен в движениях, а энциклопедические знания практически обо всем на свете, в том числе и о марках, вознесли его в ранг оракула, слово которого являлось последним и решающим.
   Появление третьего кресла-качалки, которое было, как две капли воды, похоже на то, которое я облюбовал, заменяло у нас, судя по всему, выдачу карточки, подтверждающей прием в постоянные члены клуба. Не знаю, откуда Пит доставал эти кресла-близнецы - не размножал же он их, в самом деле, в своем подвале.
   Пит уже несколько раз предлагал мне выделиться в отдельную фирму, так как считал, что я в состоянии самостоятельно руководить ею. Он говорил, что деловая этика не позволяет ему злоупотреблять дружбой и брать с меня часть дохода с дела, к которому он лично не имеет никакого отношения. Я отказывался, мотивируя тем, что еще недостаточно уверенно чувствую себя в этом бизнесе, и что он недаром берет свой процент, так как ведет финансовую документацию и работает с поставщиками. В конце концов мы остановились на том, что зарегистрировали фирму, в которой все мы: я, он и Гриша, выступали в качестве учредителей. Не в моем характере останавливаться на достигнутом. Все в нашем мире быстро меняется, поэтому необходимо постоянно держать нос по ветру, иначе не успеешь моргнуть, как окажешься опять в ресторанном туалете, с тряпкой в руках.
   Хотя мне и удалось нащупать свободную нишу в американском бизнесе, которая приносила стабильный доход, но это отнюдь не гарантировало беззаботное существование в будущем.
   Я не имел прочной основы в виде большого капитала, унаследованного от родителей, не было также недвижимости и акций.
   По моим скромным подсчетам, на случай, если я останусь опять без работы, моих теперешних сбережений хватит лет на пять - шесть, если, конечно, не попаду с аппендицитом или еще с какой-нибудь болячкой в больницу. В этом случае ребята в белых халатах пустят меня по ветру за неделю. Ничего не оставалось делать, как прорываться вперед.
   На Грише я оттачивал свои планы на будущее. Наши разговоры были скорее монологами - я беспрерывно говорил, а он слушал и кивал головой, устремив взор на морской горизонт. Если меня сильно заносило на поворотах, он поднимал левую бровь, и для меня это служило сигналом к тому, что пора сложить крылья и вновь спуститься с небес на нашу грешную землю.
   В моих планах, поначалу, было больше фантазий, чем реалий, но именно из этих фантазий рождались оригинальные решения, принесшие нам в будущем успех.
   Наконец, я решился сделать следующий шаг и распространить наш опыт работы на другие регионы Америки.
   Наш секретарь, Мисс Оли, получила задание обзвонить фирмы, занимающиеся утилизацией бытового оборудования в других городах, и назначить для меня встречи с их руководством. Через год мы обладали целой сетью фирм, разбросанных по всей Америке, на которых, используя нашу бизнес-матрицу, работали более трех тысяч человек.
   К этому времени я жил уже в своем собственном доме. Гриша купил прекрасную квартиру, с видом на океан, и ездил в черном BMW. Только на Пита все эти перемены не возымели никакого действия, его адрес, как и жизненный уклад, не изменился. Глядя на него, никто не мог бы предположить, что доходы этого человека увеличились за последнее время по сравнению с предыдущим годом ровно в семь раз. Второй этап был завершен, и фортуна, явно нам благоволившая, еще раз кинула нам под ноги горсть золотого песка. Работы у меня было много, и я часто разъезжал по делам фирмы из одного города в другой. Как-то раз меня пригласили на заседание правления нашего филиала в Лос-Анджелес.
   В принципе, моего присутствия на этом заседании вовсе не требовалось, но так как это происходило в июле, я решил принять приглашение и, под благовидным предлогом, одну неделю отдохнуть на побережье.
   Остановился я в небольшом, но очень уютном отеле, расположенном прямо на берегу океана.
   Вид из окна номера был просто великолепен - торчащие прямо из желтого песка пальмы на фоне зеленых волн, обрамленных белоснежной пеной. Как и предполагалось, с делами удалось покончить в три дня, и я, с чувством исполненного долга, засыпал в своем номере под шум прибоя и даже мысли не допускал, что мне когда-нибудь придется покинуть этот Эдем. Как-то утром, сунув ноги в шлепанцы и накинув белое махровое полотенце на плечи, я, выйдя из отеля, направился по подземному переходу на пляж. У лестницы, ведущей вверх, на меня внезапно налетела девушка.
   Столкнувшись со мной, она потеряла на миг равновесие и оказалась в моих объятиях. Осторожно высвободившись из моих рук, она посмотрела на меня поверх очков. У нее были синие озорные, как у мальчишки глаза, веснушки на носу, широкие скулы и вздорный курносый нос. Как истый джентльмен, я взял всю вину за происшедшее на себя, после чего мы одновременно нагнулись, пытаясь собрать разбросанные вещи, и, конечно же, столкнулись лбами. Сидя друг против друга на асфальте и потирая лбы, мы являли миру довольно смешную картину, но время было раннее, переход был пуст, и некому было оценить весь комизм этой сцены... Я поднялся и первым подал ей руку.
   - После всего случившегося я просто обязан вам представиться, меня зовут Алекс Рохманов. Как знать, может быть, сейчас, следуя логике событий, нас атакует свора бродячих псов или придется защищаться от бандитов, а мне бы не хотелось рисковать своей жизнью, не зная вашего имени, - сказал я.
   - Меня зовут Джени Мак Лей, - просто сказала она, принимая мою помощь.
   И тут же спросила:
   - И часто вы девушек в подземных переходах лбом бодаете?
   - Нет, но сегодня я собрал все свое мужество в кулак и сделал для вас исключение, - ответил я.
   Она улыбнулась и, подобрав сумочку, сказала:
   - До свидания, мистер Рохманов.
   Затем, помахав мне рукой, побежала к выходу.
   Мне не хотелось с ней расставаться, но ничего другого не оставалось.
   Решение нужно было принимать мгновенно, пока она еще была в переходе, но я так и не смог ничего придумать, чтобы ее задержать.
   Оставшись один, я почему-то ужасно расстроился. На пляж идти расхотелось и пальмы с океаном не казались мне теперь такими заманчивыми. Я уже совсем было собрался идти в отель, как вдруг заметил лежащую на земле золотую кредитную карточку американского банка. Такие карточки говорили о почти неограниченном кредите их владельцев. На карточке стояло имя - Джейн Мак Лей. Я почувствовал, как солнце снова выглянуло из- за туч, что пальмы не такая уж плохая штука, и что неплохо было бы полежать на песочке часа два и поиграть в прятки с широкой океанской волной.
   Плохое настроение, как рукой сняло, и, насвистывая: "Хорошо живет на свете Вини-Пух", - я направился по лестнице вверх. Вечером я сообщил в банк о найденной кредитной карточке. Минут двадцать я томился у телефона в надежде снова услышать ее голос.
   Когда наконец раздался телефонный звонок, моему разочарованию не было предела - звонил мужчина. На мой вопрос, кем он приходится миссис Мак Лей, мужчина ответил, что он ее телохранитель.
   - Дело обстоит не так уж плохо, - подумал я и сказав, что карточку отдам Джейн лично в руки, повесил трубку.
   Не буду утомлять дальнейшим перечислением событий, скажу только, что вскоре миссис Мак Лей стала мисс Рохманов.
   Моя супруга была дочерью угольного магната Мак Лея, история семьи которого брала начало с Грегора Мак Лея, героя франко-английской войны, одного из пионеров, основавших город Новый Орлеан на юге Штатов. Старик Мак Лей не был особенно рад выбору своей дочери, которая, к слову сказать, не очень-то интересовалась его мнением, считая, что отец безнадежно отстал от жизни и покрылся пылью тысячелетий. Ему не оставалось ничего другого, как покориться. Несмотря на свой почтенный возраст, он сохранил живость восприятия, имел память картежного шулера и хорошее чувство юмора. Ко всем этим качествам остается добавить, что этот человек был настоящим хищником. Акулой капитализма, как любили у нас выражаться.
   Такому поперек дороги не становись - раздавит и зубами разорвет.
   Угольная отрасль последние десять лет не приносила ничего, кроме убытков.
   Многие некоронованные короли этого бизнеса разорились. Он же только преумножил свое состояние. В середине шестидесятых, когда шахты давали многомиллионные доходы, он вдруг стал вкладывать деньги в малопривлекательные по тогдашним меркам, никому не известные фирмы по производству компьютеров и программного обеспечения. Люди считали это чудачеством богатого человека. Да и кто тогда решился бы вкладывать деньги в молодых, наглых, волосатых хиппи, гордо называвших себя таинственным словом "программист" и заставлявших железный ящик, размером в трехэтажный дом, печатать крестиками на бумаге волшебный лик Моны Лизы. Более того, старик спонсировал одного сумасшедшего инженера, который решил добывать электричество при помощи ветра. И, действительно, вбухав несколько сот тысяч долларов, удалось построить первый ветряк, который давал несколько киловатт электроэнергии. Несмотря на то, что стоимость ее, в отличие от эквивалента, вырабатываемого тепловыми электростанциями, была в несколько раз выше, старика это не смущало. Насмешки товарищей по бизнесу ни в коей мере не могли повлиять на решение Мак Лея продолжать финансировать этот бизнес, или как шутила в то время пресса: "Выкидывать деньги на ветер".
   Прошло всего пару десятков лет, и подумать только - волосатые хиппи вдруг оказались основателями гигантской отрасли мировой экономики, преобразившей жизнь всего человечества в конце двадцатого века. Ветряками, над которыми в свое время так потешалась пресса, покрылась огромная территория Америки. Шутники, свято верящие в непреходящую силу угольного бизнеса, превратились в живущих за счет социальных программ нищих. А старина Мак Лей на правах учредителя заседал в правлениях корпораций, названия которых ассоциировались с информационно-технической революцией нашего времени. Обладая огромным влиянием, он был вхож в самые святая святых - Белый Дом.
   Сидя с ним за чашкой кофе на террасе его огромного дома в Вашингтоне, трудно было поверить, что всего несколько часов назад этот человек принимал участие в закрытом заседании конгресса по вопросу сотрудничества с Россией в области освоения космического пространства, а не далее как вчера консультировал президента по одному делу деликатного свойства.
   Он был против нашего брака. Я был для него не более чем выскочкой, ползущей по асфальту гусеницей, не ведающей, что в любую секунду она может оказаться под колесами машины. Размах моего дела, как и мой успех, вовсе не делали меня в глазах этого динозавра человеком достойным руки его дочери. Разумеется, он мог в любую секунду уничтожить меня, но чувство дочери, ее семейное счастье были для него важнее собственных амбиций. Он смирился с моим появлением у себя в доме, и будучи человеком прагматичным, привыкшим воспринимать окружающий мир таким, каким он есть, стал относиться ко мне как к неизбежному злу, бороться с которым бесполезно. Со временем старина стал брать меня с собою на охоту, доверяя нести за ним по болотам свою святыню, сделанное по специальному заказу и стоившее больше пятидесяти тысяч долларов ружье. Это я должен был расценивать как знак особого расположения.
   Мать Джейн - Лея, была полной противоположностью отцу. В молодости, по всей видимости, она была недурна собой, обладала хорошей фигурой. Это и были все ее достоинства. В воспитании Джейн она не принимала никакого участия и всю жизнь была полностью увлечена только одной персоной - своей собственной. Она не заседала, как многие другие дамы ее возраста и положения, в комитетах и правлениях бесчисленных благотворительных организаций, и если имя ее и мелькало иногда на страницах третьеразрядной прессы, то только в связи со скандалами, которые вспыхивали попеременно то в косметическом салоне, то в приемной врача, занимающегося омоложением кожи или пластической хирургией. Она не хотела мириться с тем, что новые супердорогие крема и маски, а тем более хирургический нож, отнюдь не являлись волшебным эликсиром, способным вернуть нам юность. Лицо ее, в результате многочисленных испытаний последних достижений химической промышленности в области косметики, а также хирургических коррекций, напоминало куклу Барби, побывавшую во многих детских руках.
   Авторитета в семье у нее не было никакого, и если она принимала участие в семейных советах, то всего лишь на правах стула, присутствие которого необходимо только в силу его функциональных особенностей.
   Через семью Мак Лея я стал вхож в высшее общество, бывал на приемах, инногурациях и презентациях. Мои новые знакомства нисколько не повлияли на мои взаимоотношения с Питом и Гришей, мы по-прежнему вели наше дело, по- прежнему встречались у Пита на квартире по пятницам.
   Я мог с полным на то основанием назвать себя счастливым человеком.
   Я был в расцвете своих сил, имел жену, которую безумно любил, преданных друзей, хорошо налаженное собственное дело. Три года нашего брака сказались на количественном составе нашей семьи. Джейн родила мне дочь Алис, после чего моя жизнь наполнилась новым содержанием и если до этого я был просто счастливым человеком, то теперь еще стал и счастливым отцом.
   Гуляя с коляской, мы с Джейн строили всевозможные планы насчет дочери. Спорили о том, где она получит образование, в каком направлении ориентировать ее при выборе профессии. Все это было, конечно, глупо и смешно, но мы давали волю чувствам и воображению, забываясь, иногда обменивались колкостями, так как не по всем вопросам будущего дочери взгляды наши совпадали.
   Человек предполагает - Бог располагает. Нашим планам так и не суждено было сбыться.

Конец света, наверняка, наступит

в обычный солнечный день.

Может быть, этот день будет самым обычным за всю историю жизни на земле.

   Сентябрь, месяц подведения итогов. Что-то грустное есть в этом месяце, говорящее о бренности живого, о том, что летний карнавал красок подошел к концу, музыканты разошлись и вот уже рабочие стучат молотками, разбирая сцену. И хотя кажется, что лето еще никуда не ушло, по-прежнему теплый ветер гонит по небу ленивые жирные тучи, в траве копошатся мириады стрекочущих тварей, а в придорожной пыли купаются воробьи, все же что-то говорит нам, что веселью конец. Может быть, это что-то - утренняя свежесть, или запах дыма, идущий от костра из опавшей листвы, может, небо, ставшее вдруг пронзительно голубым и высоким - не знаю. Это, как музыка Шопена, нельзя прикоснуться или объяснить, можно только насладиться этим одновременно горьким и сладким чувством приближающегося расставания несущего в себе надежду новых встреч.
   Для меня этот день ничем не выделялся от других таких же.
   Мы всей семьей собирались ехать к старику Мак Лею, который приехал на неделю по своим делам в Нью-Йорк.
   Я посадил Джейн и Алис в машину, выехал за металлическую ограду дома, и тут Джейн вдруг вспомнила, что мы забыли приготовленные для старика рисунки Алис - круги, квадраты и совместно с мамой сделанный абрис крохотной рученьки. Я остановил машину, чтобы вернуться и взять альбом, но не успел отойти и двух шагов, как сзади что-то вспыхнуло, страшная сила оторвала меня от асфальта и бросила на стояк железного забора. Когда я снова пришел в себя, вокруг было темно. Боли я не чувствовал, слышал только голоса над собой. Среди голосов вдруг узнал голос Гриши, который повторял по-русски: "Алеша, если ты слышишь меня, то пошевели хотя бы пальцем".
   Я пробовал пошевелить, что, по-видимому, мне удалось, так как Гриша возбужденно сказал кому-то: "Смотрите - он меня слышит".
   Другой голос сказал: "Отлично - он пришел в себя, теперь остается только ждать. Я думаю, что все обойдется, он парень крепкий - выкарабкается!".
   Потом опять темнота.
   Еще через какое-то время я почувствовал, что кто-то ласково гладит меня по голове, это медсестра снимала повязку с моих глаз. Яркий свет сначала ослепил меня, но через некоторое время я привык и стал различать какие-то смутные, склонившееся надо мной силуэты. Я попробовал что-то сказать, но вместо звука из меня наружу вырвался только хрип.
   "Ты лежи и не пытайся сейчас разговаривать, я сам тебе все коротко расскажу", - это был опять Гриша.
   Я повиновался и стал слушать.
   Как оказалось, я больше месяца находился между небом и землей. Врачи, на вопросы о моем состоянии, только с сожалением качали головой. В больницу меня доставили с тяжелой черепно-мозговой травмой, вызвавшей паралич тела и потерю зрения. В настоящее время ко мне вернулось зрение и способность двигаться, состояние оценивалось врачами как стабильное. Гриша и Пит все это время попеременно дежурили у моей кровати.
   Я узнал также, что мои любимые Джейн и Алис погибли.
   Гриша продолжал еще что-то говорить, но я уже ничего не слышал, внутри меня образовалась пустота, словно все мои органы исчезли и их место заполнил инертный газ. Я превратился в куклу, которая хорошо имитирует привычные для человека движения и даже говорит, но на самом деле человеком не является. Время перестало существовать для меня и я перестал реагировать на происходящее вокруг.
   Когда меня выписали, я долго стоял на крыльце больницы, щурился от слепящего света, идущего от сугробов, и завороженно смотрел на клубы пара, образованного моим дыханием и принимавшим фантастические формы перед тем, как раствориться в морозном воздухе. Этот пар был в тот момент единственной нитью, связывающей меня с настоящим.
   Работа меня более не интересовала, меня вообще перестало что-либо интересовать. Память постоянно возвращала меня в прошлое. Передо мной возникали картины моей прежней счастливой жизни. Я вспоминал Алис, когда она родилась, и то чувство, какое я испытал, получив в родильном отделении теплый, сопящий комочек, который являлся частью меня самого.
   Воспоминания эти душили меня. Мне казалось, что стоит сделать над собой усилие и я снова услышу их голоса, увижу и обниму их. Я выбегал из дома, бродил по своему саду, потом внезапно возвращался домой и напряженно прислушивался, но тишина была мертвой.
   Сильно запил, чтобы хоть как-то отключить свое сознание от беспрерывного проецирования в мозгу разъедающих мою душу образов.
   Несколько раз приезжал Гриша, он ничего не говорил, не призывал меня внять голосу разума и думать о том, что жизнь продолжается, короче, не говорил всю ту ерунду, которую обычно говорят в таких случаях. Он просто был рядом и я был ему за это благодарен.
   Иногда, заходя в комнаты Джейн и Алис, я открывал платяные шкафы и прижимал к лицу одежду, еще сохранившую их запах, и разговаривал с ними, как с живыми.
   Как-то раз почтальон доставил мне посылку, в ней был целлофановый пакетик с обгоревшим листком. На листке была часть обведенной карандашом ручонки Алис, а в приложенном к посылке письме говорилось, что полиция не нуждается больше в этом вещественном доказательстве и что дело передано в ФБР.
   Я тупо смотрел на этот обгоревший листочек. Вдруг одна мысль возникла в моем мозгу и я был поражен простотой заключенного в ней решения. Недолго думая, я спустился в гараж, снял с полки здоровенную сумку, где лежало мое снаряжение для подводной охоты. Расчехлив ружье и зарядив его гарпуном, я стал накручивать баллончик со сжатым воздухом, как вдруг услышал звонок у входной двери. Я решил не обращать внимания, но тот, кто звонил, был настроен решительно. Ничего не оставалось делать, как подняться и открыть дверь - на крыльце стоял Пит.
   За то время, что мы не виделись, он похудел и имел очень уставший вид.
   - На себя поохотиться решил? - спросил он и, стряхнув по своему обыкновению на пол пепел с сигары, добавил: - Сегодня мы ждем тебя как всегда, в семь, - и, резко повернувшись, пошел прочь. Теперь только я заметил, что все еще держу ружье в руке. Не знаю почему, но мне стало стыдно.
   Вечером того же дня, как было у нас заведено, я сидел у Пита в своем кресле, поджав под себя ноги, накрывшись пледом.
   "Что там следствие?", - спросил Гриша.
   "Толком ничего не знают", - ответил я. - "Спрашивали какую-то чушь, и, думаю, что сперва подозревали меня. Наводили справки, даже в Россию запрос посылали, потом вдруг исчезли и больше от них ни слуху ни духу".
   "Вот что, Алекс", - продолжил Гриша, - мы с Питом решили, что дело это так оставлять нельзя. Ты сам знаешь, как мы любили Алис...", - недоговорив он замолчал, и стал раскуривать сигару. Я вспомнил, что, когда меня выписали из больницы, буквально через два дня приехали два джентльмена, одетые, как близнецы. Это были агенты ФБР. Они провели у меня два часа, спрашивали о том, кто мои родители, кто родственники, а также их интересовало чем я занимаюсь, кто партнеры по бизнесу, есть ли у меня долги, ну и так далее. На мой вопрос, что им известно по делу, они только многозначительно качали головой. Из всего этого я сделал вывод, что эти олухи ничего не знают, и за неимением лучшего подозревают меня.
   "Мы должны найти тех, кто за этим делом стоит", - сказал вдруг Пит.
   Я словно очнулся от долгого сна.
   Что это я за идиот такой, только о себе думал - какой я бедный да несчастный. Кретин! Дошел до ручки - уйти из жизни захотел - не выдержал. Слабак! Зачем? Убийц обрадовать?
   Я внезапно обрел почву под ногами. Мысли хлынули, словно река, пробудившаяся от зимнего сна. Ко мне вернулась возможность анализировать происходящее. Украдкой я посмотрел на своих товарищей, они продолжали сидеть в тех же позах и, по всей видимости, не заметили произошедшей со мной перемены. Встав с кресла, я прошел в ванную комнату и там подставил голову под струю холодной воды.
   Найти, конечно, их надо найти, ну погодите же, ну... Как я сразу об этом не подумал, как я мог - меня лихорадило.
   Когда я взглянул на себя в зеркало, то поразился тому, каким я был жалким в этот момент. Все пережитое мной за последнее время сумасшедшим вихрем пронеслось у меня перед глазами, я обхватил свою шею руками я сел прямо на пол в ванной, мой рот растянулся в немом крике.
   Не знаю, сколько времени я так просидел, когда же, наконец успокоившись, я поднялся, почувствовал колоссальное облегчение. Вернувшись в свое кресло, я спросил у Гриши: "Что ты предлагаешь?"
   "Я думаю, что ФБР не будет серьезно заниматься этим делом, - Гриша положил сигару в пепельницу и на минуту задумался. - Мы должны провести свое собственное расследование", - сказал он, наконец.
   "Хорошо, согласен, но из нас троих никто ни черта не смыслит в такого рода делах", - ответил я, - "Мы не знаем даже, с чего начинать".
   "Насчет специалиста не беспокойся, - отозвался Гриша. - Есть один человек, он был моему отцу кое-чем обязан. Правда, отец, когда жив был, никогда ему об этом долге не напоминал. Теперь я напомню".
   "Что это за человек, да и будет ли он в это дело ввязываться. Он же не тебе должен, а твоему отцу", - сказал я.
   "Он специалист широкого профиля. Я видел его всего пару раз. Естественно папа меня в подробности не посвящал, но из того, что он мне рассказал, я догадался, чем человек этот занимается. Он, конечно, может отказать, но это пока что наш единственный шанс, и мы должны его использовать".
   Гриша посмотрел на меня, потом на Пита. Пит только кивнул головой.
   "Посиди, Алекс, у себя дома пару дней, я постараюсь с ним связаться", - сказал Гриша и снова уткнулся в свой кляссер.
   Три дня я провел дома, составляя схемы возможных направлений нашего расследования. Во всех подробностях старался припомнить все, что происходило незадолго до того рокового дня, все до мелочей. Все, что вспомнил, записал на бумаге, потом несколько раз читал написанное от начала до конца, стараясь сквозь строки разглядеть что-нибудь важное. Впрочем, без особых результатов. На четвертый день у входных ворот позвонили. Я нажал кнопку переговорного устройства и спросил: "Кто?".
   "Я от Гриши", - последовал короткий ответ.
   Человек, которого я встретил, совершенно не соответствовал моим представлениям о людях его профессии.
   Я ожидал увидеть эдакую косую сажень в плечах, обязательно темные очки хамелеон, костюм тройку и черное твидовое пальто. Передо мной же стоял человек небольшого роста, сухой, коротко стриженный, одетый в джинсы, кроссовки и короткую светло-коричневую куртку, и вообще без очков. Небогатый гардероб вошедшего дополняли бежевый шарф, тонкие кожаные перчатки и кепка.
   "Зовите меня Пал Палыч", - сказал он вместо приветствия и протянул мне руку.
   Рука была, как у девушки, мягкая. По внешности этого человека, о роде его занятий не смог бы ничего сказать даже Шерлок Холмс вместе с доктором Ватсоном. Возраст его лежал где-то в пределах между тридцати восьмью и пятидесятью годами. Можно было спокойно заключать любое пари, что никто, встретив его на улице, не смог бы потом описать его внешность. Мы прошли к бару, я спросил, что он будет пить, он молча указал на виски.
   Усевшись поудобней в кресло, он устремил на меня свой взгляд, полный любопытства и иронии. Казалось, что еще немного, и он улыбнется или пошутит, что совершенно не соответствовало содержанию нашего разговора.
   Он, правда, не шутил и не улыбался, а продолжал молча меня изучать, словно биолог какое-нибудь редкое насекомое.
   - Гриша вам рассказал вкратце о деле? - спросил я, скорее, для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
   Оставив этот мой вопрос без ответа, он вдруг сказал:
   - Первое, что вам нужно сделать, это переехать на время. Снимите в городе комнату с телефоном. Второе - сами этим делом не занимайтесь, мне помешаете, а за самодеятельность я накажу. Третье, если увидите в Купи-Продайке объявление в разделе "Аквариум" - "Куплю пару белых Молли - звонить по телефону...", то указанный номер телефона будет означать число и время встречи. Четвертое, встречаться будем в бруклинской подземке, у кассы. И наконец пятое, не задавайте мне никаких вопросов, не касающихся этого дела. Все!"
   Он поднялся и пошел к выходу. Я, ошарашенный, пошел следом за ним, автоматически пожал ему руку и закрыл за ним дверь. Буквально через несколько секунд я вспомнил, что мы ни словом не обмолвились о том, сколько все это будет стоить, не станет же он все это делать для меня бесплатно, на мать Терезу он не походил. Открыв входную дверь, я хотел было окликнуть его, но во дворе уже никого не было. От моих дверей, по садовой дорожке к железным воротам, ходу минуты полторы, если бежать - минута, но никак не двадцать секунд. Он словно в воздухе растворился. Я подумал, что Гриша должен мне, по меньшей мере, объяснить, что все это значит.
   Гриша не стал ничего объяснять, сказал только, что от меня требуется одно - точно выполнять указания, данные мне Пал Палычем. На все мои вопросы о том, кто такой Пал Палыч, справится ли он с таким делом, и если справится, что я ему буду за это должен, Гриша сказал дословно: "Когда и сколько - не твое дело, что касается его квалификации в подобного рода делах, то ты можешь положиться на мое слово".
   Делать нечего - мне пришлось подчиниться. Я снял в центре квартиру, чем-то напомнившую мне времена метаний и сомнений, и стал ждать. Приблизительно через неделю я прочитал в газете пароль и в два часа дня стоял на платформе бруклинской подземки у кассы.
   Пал Палыча не было. Я подождал десять минут и подумал, что он, по каким-то причинам не смог прийти и направился было к выходу, как вдруг кто-то легонько тронул меня сзади за локоть. Я оглянулся и увидел перед собой знакомую кепку.
   "Здравствуйте. Пойдемте, поговорим", - сказал быстро Пал Палыч и мы направились в кафе.
   "Мне кое-что удалось разузнать о вашем деле", - сказал Пал Палыч, когда мы, сидя друг против друга за столиком, пили невкусный кофе.
   "ФБР делом вашим заниматься не будет, на носу президентские выборы, а ниточки тянутся куда-то высоко в политическую элиту. Если там поворошить, ничего, кроме неприятностей, не наживешь. Поэтому, я думаю, дело полежит у них года два-три, потом они найдут какого-нибудь козлика криворогого, которому все равно прямая дорога в страну Оз, стряхнут на него всю пыль со своих папок, напишут красивый отчет и получат повышение".
   Он взглянул на меня своими полными иронии глазами.
   "Скажите чистосердечно, - продолжал он, - насколько глубоко вы собираетесь копать?"
   Увидев, что я удивленно поднял брови, он уточнил: "В этом деле могут быть непосредственные участники, то есть исполнители, и те, кто все это заказал. Вопрос в том, на какого зверя мы будем флажки расставлять".
   Я подумал и ответил, что было бы неплохо для начала на исполнителей, а потом, через них - на заказчиков. Он покачал головой и сказал: "Я тут за свои старые веревочки подергал и узнал, что заказ выполнял один человечек по прозвищу Сучка. Это молодая дама, знающий свое дело профессионал. Гонорары берет высоченные, осечки, как с вами, у нее случаются очень редко. Ее фотографии как и ее адреса у меня, конечно, нет, но всему свое время".
   "Какие осечки? Что вы имеете в виду?" - спросил я его.
   "Ну, это просто. Я уверен, что у нее не было никакого резона уничтожать всю семью. Это только кинокомпания Metro Goldwyn-Mayer льет кровь словно воду. Это вам не Вендетта, а холодный расчет. Кому и зачем все это понадобилось, не знаю, но она должна была убрать кого-то одного - вас или вашу супругу".
   Он спокойно прихлебывал кофе и смотрел на меня своими смеющимися глазами.
   "Осечка, значит", - прошептал я и так сжал под столом кулаки, что ладони стали мокрые от крови.
   "Нам непременно нужно найти эту Сучку, я хочу этому чудовищу в глаза посмотреть".
   "Хорошо", - просто ответил он. "Через неделю я дам о себе знать в Купи-Продайке". После чего поднялся и, не попрощавшись, вышел. Я остался сидеть за столиком.
   Лежа в квартире на потрепанном диване, я сходил с ума от безделья.
   Пал Палыч запретил мне с кем-либо общаться, даже Пит и Гриша не знали, где я нахожусь. Я развлекал себя тем, что придумывал различные способы наказания убийц, словно они уже были пойманы и ожидали своей участи.
   Я погружал их медленно в кипящее масло, одновременно садил их на бамбуковый кол и лил в горло расплавленный свинец, казнил их всеми теми видами казни, о которых когда-либо слышал или читал.
   Странно, но драматические картины их мучений, возникавшие в моей голове, не вызывали во мне чувства удовлетворения. Я вспомнил посылку, полученную мной из полиции. Там находился листок с абрисом руки Алис. Откуда мог он там взяться? Я хорошо помнил, что до взрыва специально вышел за ним из машины, значит, он должен был все время находиться у Алис в комнате. Объяснение было одно - Алис, по-видимому, взяла в машину свой альбом с рисунками, а Джейн этого не заметила и попросила меня сходить за ним в дом. Этим она спасла мне жизнь. Весы судьбы просто качнулись в мою сторону. Я смотрел сквозь окно на грохочущие вагоны подземки и спрашивал у Бога почему они, а не я? Где она, высшая справедливость? Как после всего этого можно во что-нибудь верить. Я никогда не был религиозным человеком и в церковь не ходил. Теперь я был твердо уверен, что поступал правильно. Бог, допустивший смерть моего ребенка, для меня не существовал. Через несколько дней в газете я прочел долгожданное объявление и в указанный день, как и в прошлый раз, снова сидел с Пал Палычем в кафе.
   "Все оказалось не так сложно, как я предполагал вначале", - говорил Пал Палыч. "Через три дня я покажу вам исполнителя. Только дайте мне слово держать себя в руках - это в ваших же интересах. Если нет, то вы умрете, так и не добравшись до горла ваших врагов. Итак, я позвоню вам и скажу, куда вы должны будете подойти. Там на месте и определимся что дальше делать".
   Я не помню, как прошли для меня последующие дни, помню только, что когда мы с Пал Палычем встретились в третий раз, то взяли такси и поехали на Манхеттен. Там, на одной из улиц, Пал Палыч попросил шофера остановиться, и мы еще минут пятнадцать шли пешком по какому-то лабиринту улиц и переулков. Потом зашли в пиццерию, заказали себе кофе. Какое-то время мы просидели молча, потом Пал Палыч тихо показал куда-то в сторону глазами и сказал:
   "Вон видите ту барышню, только что к бару на Ямахе подкатила - это и есть Сучка. И не вертите вы так резко головой".
   Я посмотрел через стекло пиццерии и увидел на противоположной стороне улицы девушку, которая парковала свой мотоцикл. Она была одета в узкие кожаные штаны и куртку с заклепками. Сняв с себя шлем, она пригладила рукой короткие рыжие волосы и неторопливой походкой направилась в бар. Эта хрупкая девушка с точеной фигурой никак не соответствовала образу убийцы, который рисовался моим воображением. Я растерялся и не знал, что сказать.
   "Ну как? Не всегда реальность совпадает с нашими представлениями о ней?", - спросил Пал Палыч.
   Я вздрогнул, он читал мои мысли:
   "Вы уверены, что это она?"
   "Вопрос глупый, и потому я оставляю его без ответа", - сказал Пал Палыч. - Вы сейчас не о том должны думать. Решайте теперь, будем мы продолжать или остановимся. Если продолжать, то обратного хода у дела не будет".
   Я молчал.
   "Я понимаю, что сейчас происходит в вашей душе. Вы столкнулись с реальностью и увидели зло, облеченное в красивую упаковку, в обычное обеденное время, без подземного гула, багряных туч, зеленого тумана и воя волков. Поверьте, в жизни зло всегда так и выглядит - вполне обычно и невинно".
   "Мы будем продолжать", - твердо сказал я.
   "Ну что ж, продолжать - так продолжать. Сделаем так. Я передам вам Сучку живой и не способной кусаться, на этом моя миссия будет закончена. Что вы будете с ней дальше делать, меня не касается, но мой вам совет - синильную кислоту, хирургические инструменты, тазики с бетоном и прочую чушь выкиньте из головы. Вы не способны даже кошку убить. А, впрочем, как знать, я могу и ошибаться".
   Он усмехнулся, взял со стола кепку и направился к выходу. На улице он напомнил мне, чтобы я, как и прежде, следил за объявлениями в Купи-Продайке, потом пожал руку и, свернув в ближайший переулок, быстро зашагал прочь.
   Прошло две недели, от Пал Палыча не было ни слуху, ни духу. Я решил подождать еще три дня, а потом... Я не знал, что мне делать потом. Пал Палыч так и не появился. Взяв такси, я отправился в пиццерию.
   Я сидел почти на том же месте и смотрел через окно на противоположную сторону улицы, туда, где у входа в бар видел в прошлый раз Сучку. Время шло, ничего существенного не происходило, ни Пал Палыча, ни Сучки я не видел. Пришлось вернуться на квартиру. На следующий день я повторил свой поход в пиццерию, убедив себя, что упорство к чему-нибудь да приведет.
   Вдруг удастся Сучку увидеть, правда, я не отдавал себе отчет в том, что же я буду делать, если ее увижу. В конце концов, думал я, ситуация сама подскажет мне что предпринять. Несколько часов, проведенные в пиццерии, не принесли никакого результата, и я собрался было уходить, как вдруг увидел припаркованную к тротуару Ямаху. Она стояла примерно в тридцати метрах от пиццерии, на моей стороне улицы. Рядом никого не было.
   Чтобы не выпустить мотоцикл из поля зрения, мне пришлось перейти на другую сторону улицы. Подойдя к киоску на углу, я купил газету и закурил.
   Вдруг сердце замерло. Я увидел Сучку, преспокойно идущую в мою сторону.
   Оцепенев от неожиданности, я чуть было не выдал себя. Наконец опомнившись, большим усилием воли заставил себя поднять газету к глазам и отвернуться. Когда я через некоторое время опустил газету, то увидел, как она сворачивает в переулок. Как загипнотизированный, я медленно пошел за ней, держась, как мне казалось, на достаточном расстоянии, чтобы не быть замеченным. Она остановилась, рассматривая какую-то афишу. Мне ничего не оставалось делать, как продолжать идти в ее направлении.
   Когда между нами оставалось метров двадцать, и сердце мое готово было выпрыгнуть от волнения из груди, она вдруг пошла дальше, потом толкнула железную решетку, огораживающую строительную площадку многоэтажного дома и скрылась за ней. Я двинулся следом. На стройплощадке никого не было. Я медленно пробирался между упакованными в целлофан кирпичами и наваленными в кучу досками, стараясь не шуметь. Вдруг какая-то тень мелькнула за моей спиной, я обернулся, и в тот же момент получил удар в затылок.
   Когда я пришел в себя, то первое, что увидел перед своим носом, потрепанные кроссовки Пал Палыча, с цементной пылью на носках. Я поднял голову, страшная боль пронзила мой затылок, все поплыло перед глазами, и я невольно застонал. "Ничего, это пройдет. С боевым тебя крещением, сынок", - его, лишенный эмоций голос, подействовал на меня отрезвляюще.
   Я медленно поднялся с земли. В нескольких метрах от меня лежала, раскинув руки, Сучка.
   "Переходим к третьему, заключительному акту нашей пьесы", - как ни в чем не бывало продолжал Пал Палыч.
   "Все герои пока еще живы, за исключением этого молодого человека, который сам виноват. Зачем олуху нож, если он им пользоваться не умеет".
   Я посмотрел в строну, указанную Пал Палычем, и увидел сидящего на кирпичных блоках молодого человека в джинсовом костюме. Он, казалось, дремал, пригретый обеденным солнцем. Этой мирной пасторали мешала только одна деталь - торчащий из его горла небольшой нож с металлической рукояткой.
   "Они тебя еще вчера вычислили, когда ты своим бледным лицом в окне пиццерии маячил. Ну а сегодня ты настоящий класс показал - шел за ней словно кролик в пасть к удаву. Я поимпровизировал, тебя в живца привратил и стал тихонько удочкой водить. Эти щуки так увлеклись охотой, что рыбака не заметили", - продолжал он и, повернувшись ко мне, вдруг сказал: "Алекс, я же тебе говорил, что самодеятельности не прощаю".
   В следующую секунду, получив короткий удар в грудь, я снова очутился на земле, уткнувшись носом в знакомые кроссовки. Боли я не чувствовал, только дышать не мог. Задыхаясь, я уже терял сознание, но сильный толчок в спину вернул меня к жизни, и я смог глубоко вздохнуть.
   "Мне думается, что ты запомнишь этот маленький урок", - прозвучал надо мной ласковый голос Пал Палыча.
   "Ну, хватит разлеживаться, пора нам с тобой прибираться", - сказал он.
   Я встал, и, покачиваясь, пошел следом за ним. Он, совершенно не напрягаясь, словно пушинку, поднял с земли бесчувственное тело Сучки и понес к желтому бусику, стоящему неподалеку. Там он сбросил Сучку в салон и накрыл брезентом. Точно так же он перенес тело молодого человека.
   "На бруклинскую точку больше не возвращайся, - сказал Пал Палыч. - Едем домой".
   От всех пережитых событий и количества вопросов, которые я хотел задать Пал Палычу, в голове гудело, как в пчелином улье. Он, видимо, прекрасно понимал, что со мной происходит.
   "Сынок, - сказал он, выруливая со стройплощадки, - ты в рубашке родился. Будь на моем месте кто-нибудь другой, не такой шустрый - лежать теперь тебе в бетонной шубе, не мурлыкать. Это был их единственный прокол - не знали они, что за твоей спиной Паша Ленивый стоит. Теперь слушай внимательно, потому что, скорее всего, это наша последняя встреча. Я вколол ей сто кубиков Чебурашки, так что она проспит сном праведника двадцать четыре часа. За это время ты уж сам решай, куда ее поместить, как по мне, так хоть в клетку со львами, только осторожно - она с жалом, если укусит, то ничем помочь не смогу".
  
  
  
   Приехав ко мне, мы отнесли Сучку в подвал.
   Надевая ей на руки и на ноги наручники, Пал Палыч сказал: "Это больше для тебя, чем для нее. Помни, у тебя двадцать четыре часа".
   После чего, как всегда, вяло пожал мне руку и уехал. Я остался один и стал лихорадочно соображать. Итак, у меня всего двадцать четыре часа. Тут вспомнились, кстати, слова Пал Палыча насчет клетки. Не такая уж плохая идея. Порывшись в телефонном справочнике, я набрал номер, и вскоре ко мне во двор въехал фургон, из которого выпрыгнул молодой человек с рекламной улыбкой на лице. Мы спустились ко мне в подвал, где он произвел необходимые замеры и, не задавая лишних вопросов, принялся сносить вниз решетчатые блоки, трубы, болты и цепи.
   Через три часа я стоял внутри большого вольера, рассчитанного на пару тигров, и проверял крепость соединений. В центре вольера стоял деревянный лежак со специальными отверстиями, в которые были продеты цепи. Длина и натяжение этих цепей контролировалась извне специальным барабаном. Со стороны все это больше походило на декорации для съемок жесткого порнофильма, чем на обычный вольер для содержания животных. Чтобы хоть как-то объяснить наличие в вольере лежака, да еще со сложным механизмом, контролирующим натяжение цепи, я сказал парню, что какой мне толк в тиграх, если я их погладить не смогу. Видимо, подобную чушь он привык выслушивать от своих клиентов и ничему не удивлялся.
   "Здесь вашим кошкам будет, как в раю", - сказал он, когда работа была закончена.
   Я отсчитал ему наличными, дал в придачу хорошие чаевые за срочность и аккуратность, попросив при этом не распространяться относительно моего заказа, мотивируя это тем, что соседям вовсе не обязательно знать, что у меня в подвале полосатики живут.
   Он только полыхнул в меня своей улыбкой, сел в фургон и уехал.
   Я перенес Сучку в вольер, положил на деревянный лежак, закрепил на руках и ногах цепи и только после этого снял с нее наручники. Дыхание у нее было ровное, я посмотрел на часы, прошло только пять часов из двадцати четырех, отпущенных мне Пал Палычем. Поднявшись к себе в бар, я налил себе стакан виски. Только когда по телу пробежала теплая волна, я почувствовал страшную усталость и отключился прямо в кресле.
   Мне снилось, что я собираю раковины на дне моря. Скользя среди мерцающих солнечных бликов, я наслаждался каждым мгновением невесомости.
   Я не испытывал потребности в дыхании, казалось, что кислород поступает в мои легкие прямо из воды.
   В очередной раз, всплыв на поверхность, чтобы положить свою добычу в лодку, я задержался и, оперевшись локтями о шершавый, изъеденный морской солью борт, стал завороженно смотреть на ржавую уключину весла. Мерное покачивание лодки, плеск воды и тепло, идущее от нагретого солнцем дерева, погрузили меня в сладкую дрему. Моя мама была снова со мной, и я чувствовал прикосновение ее ласковых рук. Я сидел на ковре в огромной комнате и прислушивался к летнему многоголосию звуков, идущих от открытой балконной двери. Папин пиджак, пропахнувший бензином, висел рядом на спинке стула. Вскоре, почувствовав, что мышцы мои начинают деревенеть, я, сбросив с себя оцепенение, решил еще раз нырнуть в этот, горящий изумрудным блеском, волшебный мир.
   Я парил в воде у самого дна, как вдруг мне стало не хватать воздуха. Подняв голову, я мощными гребками стал толкать себя наверх, туда, где в колышущемся солнечном ореоле отчетливо виднелось темное днище лодки, но несмотря на все мои усилия, поверхность не приближалась, более того, посмотрев вниз, я обнаружил, что дно, где я только что так спокойно собирал раковины, исчезло, и вместо него подо мной разверзлась пугающая темно-фиолетовая пустота. Сверху, пронизывая толщу воды, спускались тонкие, золотые нити света и несколько секунд я висел в них, как кукла-марионетка.
   Подгоняемый, скорее, инстинктом самосохранения, чем разумом, я рванул к свету, прекрасно понимая, что мне не доплыть.
   Легкие мои разрывались. Это был конец. Сделав последний рывок, я вдохнул в себя воду и, ощутив острую боль в груди, проснулся. Мне потребовалось некоторое время, чтобы отдышаться и освоиться с мыслью, что я все еще жив. Постепенно я пришел в себя. Было светло. Часы показывали девять утра, Сучка в подвале должна была уже очухаться от Чебурашки. Я спустился туда и, проверив натяжение цепи в барабане, вошел в вольер, вкатив за собой столик с завтраком. Со стороны лежака я не услышал ни одного звука. Оставив столик в вольере, я вышел, закрыл за собой решетку и отпустил цепь. Она не спала и следила за каждым моим движением. Поднявшись наверх, я уселся в кресло и стал думать, что мне делать дальше, пришло время исполнить задуманное и наказать злодея.
   Я вспомнил вдруг слова Пал Палыча о том, что не в состоянии убить даже кошку и подумал, что он был абсолютно прав. Раньше я был уверен, что стоит мне только добраться до этого чудовища, а там я уж найду способ, как заставить его мучиться и мечтать о смерти, как об избавлении.
   Теперь, когда она была в моей власти, я ничего не мог придумать.
   Быть может, я и стал бы ее пытать, но только в случае, если бы сам находился в состоянии аффекта. Вот если бы она спровоцировала меня, тогда, конечно, но убивать беззащитную, скованную цепью девушку, я не мог. Я не был убийцей - в этом была моя проблема. Что мне оставалось. Выбор был небольшой. Можно было сдать ее в полицию. Но они отпустят ее через сутки, так как нет никаких доказательств ее вины, а меня посадят на пару лет за Kidnapping .
   Можно было уехать в Европу на полгода, а, вернувшись, закопать труп Сучки где-нибудь в саду. Голодная смерть в подвале - неплохое наказание за причиненное мне зло. Но я знал, что эти полгода будут самыми беспокойными в моей жизни, как ни верти, я не был готов взвалить на себя этот груз, в конце концов, решил, что буду держать ее пока как пленную, а там посмотрим. Я стал приносить ей три раза в день еду, приспособил для нее купленный когда-то и лежавший в гараже без дела биологический туалет, раз в неделю приносил ей для мытья в большом тазу горячую воду и некоторые из своих рубах и брюк в качестве смены белья.
   Прошла неделя.
   За все это время мы не сказали друг другу ни слова. Иногда, встречаясь с ней взглядом, я пытался уловить в ее глазах хотя бы намек на какое-нибудь чувство, но все бесполезно. Это были глаза пантеры - красивые и холодные, говорящие о том, что их обладательница при малейшей неосторожности с моей стороны, не моргнув глазом, свернет мне шею.
   Она понимала, что если ее сразу не убили, значит, у нее есть шанс. Между нами, профессиональным убийцей, с одной стороны, и не имеющим никакого опыта в таких делах, дураком-дилетантом, с другой, началась психологическая война. На стороне дилетанта, правда, было то преимущество, что профессионал находился в его власти.
   Игра была опасна только для меня, ей же, как пролетарию, нечего было терять, кроме своих цепей. Я не хотел никого втягивать в это дело. Позвонив Грише, я сказал, что мы с Пал Палычем отложили поиски, да и мне необходимо время, чтобы привести себя в порядок. Гриша спросил только, не нуждаюсь ли я в его помощи и сказал, что о нашем бизнесе мне не стоит беспокоиться, он вместе с Питом прекрасно со всем справляется.
   Война - это не только генеральные сражения и подвиги со знаменем в руках. Большей частью на войне люди томятся ожиданием предстоящего боя, и чтобы хоть как-нибудь отвлечься, совершают массу бесполезных действий, куда-то бегут, потом ни с чем возвращаются, чтобы бежать опять туда же. Когда одна часть армии бешено марширует и ругается, другая часть спит, потом они меняются местами. Над всем этим царит страшный кавардак, возникающий по выполнению взаимоисключающих приказов, идущих от многочисленных служб и штабов.
   Когда же наступит день сражения, все облегченно вздыхают, крестятся и говорят "Ну наконец-то".
   В моей маленькой войне все было так же, за исключением приказов, идущих от штабов. Недели сменяли друг друга, острота переживаний первых дней сменилась буднями, постепенно превращающими смысл всего происходящего в абсурд. Из мстителя я превратился в надзирателя, для которого уход за его подопечным не более чем работа.
   Мы с Сучкой по-прежнему играли в молчанку.
   Я стал приносить ей еду в разное время суток, решив, что точное определение времени связывает ее с внешним миром, и психически укрепляет. Для нее теперь не существовало ни дня, ни ночи. Мы очертили незримый круг и ходили в нем, словно борцы суммо, надеясь, что противник первый сделает неверный шаг. Хоть Сучка и была профессионалом, но у меня, как я полагал, был в этой игре хороший шанс, потому что на правах дилетанта мог выкинуть все, что угодно и когда угодно. Вопрос был только в том - что выкинуть.
   Я ждал, что она сама перейдет к открытым действиям, но Сучка словно понимала это, и ни жестом, ни звуком не давала мне повода к атаке.
   Лето незаметно превратилось в осень. В монотонности наших взаимоотношений возникло напряжение. На всякий случай, я стал более осторожным. Чаще чем обычно стал проверять барабан с натянутой на него цепью, прежде чем войти в вольер. А когда входил внутрь, старался все время быть лицом к лежаку.
   Однажды, разгружая пустую посуду со столика в мойку, я вдруг обнаружил, что на вилке отсутствует один зубец. Это открытие бросило меня в холодный пот. Я стал ругать себя самыми последними словами. Событие, несмотря на кажущуюся ничтожность, совершенно вывело меня из себя. Как я мог сам предоставить ей возможность пользоваться столовыми приборами, когда даже ложка в ее руках уже представляла для меня смертельную опасность. Не вполне сознавая, что делаю, я вернулся в вольер и обыскал каждый уголок. Сучка напряженно следила за мной. Зубец обнаружить мне так и не удалось. Вернувшись, я попытался успокоиться.
   - Ну что она может сделать с этим треклятым зубцом, - говорил я себе, - ну не процарапает же она им тоннель в бетонной стене. Стальные браслеты на руках и ногах сделаны так, что зубцом их не откроешь.
   Все это однако мало меня успокаивало. Я стал нервничать. Плохо спал. Среди ночных шорохов мне иногда казалось, что я слышу, как открывается дверь в подвале. Я замирал, напряженно прислушиваясь к дыханию ночи.
   Решив покончить со своими ночными кошмарами, я установил в вольере камеру, и теперь на мониторе компьютера, сидя у себя в кабинете, мог видеть все, что делалось внутри. Легче мне от этого не стало.
   Приходилось, при малейшем ночном шорохе, вскакивать и приникать к экрану. Я стал подумывать над тем, чтобы попытаться найти Пал Палыча и спросить его совета. Но как только его образ возникал в моем воображении, при этом его полный иронии взгляд, постепенно доминируя, вытеснял все остальное изображение и оставался подобно улыбке Йоркширского кота, укоряя меня за несостоятельность в затеянном мною деле, я сразу гнал от себя мысль о возможности контакта с ним.
   Было ясно. Сучка перешла к действиям. Но что именно она замышляла?
   Еще раз тщательно проверив механизм цепи в подвале, я убедился в том, что он функционирует исправно, значит, с этой стороны мне ничего не угрожает. На что же тогда она рассчитывает? Пытается добиться надо мной психологического превосходства? Ну что ж, пока ей это неплохо удается.
   Если так дело дальше пойдет, я могу просто не выдержать и сорваться.
   Казалось, чего уж проще - убей ее и дело с концом. Но если я не смог этого сделать тогда, то теперь и подавно. Мы были связаны незримой, но прочной нитью, разорвать которую я был не в состоянии. Осознание этого повергло меня в депрессию, я чувствовал себя полным ничтожеством.
   Ничего другого не оставалось, как продолжать игру. Несколько раз я посещал могилу Джейн и Алис, разговаривал с ними, искал у них поддержки. Плакал и чувствовал при этом облегчение, хотя и рассчитывал где-то в глубине сознания, что сам вид надгробной плиты приведет меня в ярость, и я, наконец, совершу то, о чем так страстно мечтал во время охоты.
   В конце концов, абсолютно уверившись в своем бессилии, я стал часто смотреть в окно, как в былые времена, прижавшись лбом к стеклу. Там, за окном, ветер сметал тонкий покров снега с тротуаров и оголял матовое стекло замерзших луж. Рождественские огни скользили по проезжающим мимо машинам. Дети, с цветными ранцами за спиной, возвращались из школы. Где-то, по соседству, хлопала входная дверь, слышались громкие приветствия и смех. Почтальон в шапке-ушанке быстрым шагом пересекал улицу, толкая перед собой тележку с нарисованным желтым рожком. Высоко в небе грохотал самолет. Улица жила своей обычной, полной будничных проблем жизнью.
   Как были счастливы все эти снующие туда-сюда люди! У них были семьи, и они были хозяевами жизни.
   Почему за свой успех я должен был заплатить такой страшной ценой? Кому нужны мои страдания? Неужели все происходящее может иметь какой-то тайный, недоступный моему пониманию смысл, преследующий настолько далекие цели, что за короткую человеческую жизнь, а, может, и жизнь целого поколения, никто не в состоянии был бы эту цель постичь. Да и стоила ли эта цель жизни моих близких?
   Утром я как всегда собирался выкатить из вольера столик с остатками завтрака, как вдруг на мою шею упало что то холодное и липкое. Дернув рукой, я смахнул эту мерзость на пол. Это был всего лишь хлебный мякиш. От резкого движения у меня выпала из рук металлическая тарелка, которая на мгновение отвлекла мое внимание, и тут же я услышал, как у меня за спиной звякнула цепь. Этого было достаточно, чтобы сердце мое остановилось и по спине пробежал холодок.
   Я пригнулся и бросил быстрый взгляд на лежак. Никаких изменений. Сучка по-прежнему находилась там, где и должна была находиться, накрепко прикованная цепью. Я перевел дух и только сейчас заметил, что она смотрит мне в глаза и тихо смеется. Эта гадина специально подготовила для меня весь этот спектакль, пронеслось у меня в голове.
   Бросившись к лежаку, я схватил ее за волосы. Наши лица находились на расстоянии ладони друг от друга. Она вдруг плюнула мне в лицо. Мою щеку что-то обожгло, но я не обратил тогда на это внимания.
   - Кончай. Чего ты еще ждешь? - прошипела она.
   Первый порыв ярости у меня прошел и я машинально перевел свой взгляд на ее грудь. Она была в моей рубашке, надетой на голое тело. Пуговицы на этой рубашке отсутствовали, так как мне пришлось немного переделать ее, чтобы можно было одевать поверх цепей. Рубаха застегивалась тремя кнопками спереди и по две кнопки я пришил на рукава. Я отпустил ее волосы и не знаю почему медленно провел указательным пальцем по ее коже от горла до груди. Она дернулась так, словно ее ударило электрошоком в тысячу вольт. В глазах ее я впервые увидел испуг и вдруг понял, что она боится быть мною униженной. Я случайно наткнулся на ее слабое место в обороне. Теперь наши шансы в игре сравнялись. Наклонившись, я прошептал ей на ухо:
   - Я знаю, где ты прячешься. Теперь мы часто будем с тобой играть.
   Потом еще раз повторил эксперимент. Эффект был поразительным. Ее тело выгибалось в дугу, из горла вырывался хрип.
   Решив, что на первый раз достаточно, я поднялся и тут заметил валявшийся у моих ног зубец от вилки.
   "Где же он был все это время", - подумал я и, сунув его в карман, вышел из вольера.
   Переодеваясь у себя наверху, я обнаружил на своей рубашке большие пятна крови. Им вроде неоткуда было взяться.
   Размышляя над этой головоломкой, я прошел в ванную и, посмотрев на себя в зеркало, увидел, что моя правая щека рассечена. Порез был настолько глубок, что пришлось, несмотря на позднее время, ехать к хирургу. Он наложил мне на лицо несколько швов и сделал укол против столбняка. Вернувшись домой, я выпил, первым делом, полстакана водки и, захмелев, стал размышлять над событиями этого дня. Сегодня мне удалось одержать над профессионалом победу. Психологический перевес был теперь на моей стороне - я знал слабую сторону противника и нашел способ заставить его мучиться, но главным было сейчас то, что я снова окреп духом и обрел спокойствие.
   Холодный душ окончательно уверил меня в победе.
   Вытираясь полотенцем, я снова увидел в зеркале свою стянутую ниткой рану на щеке. Откуда она взялась? Медленно прокручивая в голове все случившееся, я вдруг вспомнил, как что-то обожгло мне щеку, когда я приблизил к ней свое лицо. Так это она плюнула в меня наточенным зубцом от вилки, видимо, пытаясь попасть в глаз, рассчитывая вызвать шок, а там, как знать, может быть, до горла моего добраться. Но теперь все было позади. Я был жив, и не знаю почему, чертовски гордился собою.
   В последующие за этими событиями дни я всячески пытался развить свой успех. Посвистывая, заходил в клетку, при моем появлении она начинала корчиться на лежаке. Я медленно снимал с нее рубаху и водил кончиком мизинца по ее груди, разговаривая с ней при этом нежным голосом. Эти действия вызывали такую реакцию, словно я резал ее тело на части тупой хирургической пилой. Иногда я ловил себя на мысли, что так, наверное, сексуальный маньяк мучает свои жертвы. Впрочем, какая была разница в том, как заставить мучиться эту гадину. Неужто было бы лучше, если бы я пытал ее огнем, или сдавливал череп железным обручем?
   Одни и те же пытки, повторяющиеся день ото дня, превращаются для палача в постылую работу. И если вначале он работал с огоньком, то по прошествии времени может тут же при истязаемом съесть бутерброд с колбасой или, подкачивая ногой воздух в раскаленный горн, где лежат его нехитрые инструменты, писать стихи для детей.
   Так вот, по истечении нескольких недель от радости моей не осталось и следа.
   Осознание бессмысленности происходящего и боль моей потери, вернулись ко мне вновь. Ну почему я родился таким кретином, ругал я себя, к чему эти бесконечные сомнения, ну убей ее, и дело с концом. Замкнутый круг неразрешимых противоречий уничтожал меня. Я снова стал пить. Это облегчало страдания только на короткое время. Чтобы постоянно держать себя в сомнамбулическом состоянии, я стал пить больше. Пытки с раздеванием я прекратил, они не доставляли мне более никакого удовлетворения - огонек исчез.
   Однажды, будучи, по своему обыкновению навеселе, я принес ей воду для мытья и смену белья, и тут, вдруг, сделал для себя открытие. Вместо дракона я увидел перед собой красивую девушку, скованную тяжелой цепью по рукам и ногам. Во всем ее облике было что-то настолько беспомощное и жалкое, что мне само собой пришла мысль, а не отпустить ли ее прямо сейчас. Какой смысл нам дальше мучаться, если ничего изменить нельзя.
   У пьяного мысли никогда не расходятся с делами. Я двинулся к лежаку и, присев рядом с ней, стал думать, как лучше справиться с цепью. Цепь была туго натянута и не давала мне развернуть металлический браслет замком вверх.
   Пришлось вернуться к барабану и ослабить натяжение, после чего я снова попытался повернуть браслет. Внезапно она обвила цепью мою шею, и, прижав к себе, стала душить. В этот критический для меня момент я благодаря, может быть, тому, что был пьян, а пьяному, как говорят, и Бог помогает, сохранил полное спокойствие. Происходящее даже немного забавляло меня. Мне удалось ударом головы оглушить ее.
   Она выпустила цепь из рук. Я понимал, что был на волосок от смерти, но странным образом во мне не возникло желания ответить ей чем-нибудь подобным, более того, чувство жалости к ней только усилилось. Я смотрел на нее и не знал, что делать дальше. Она билась в истерике, тело ее содрогалось, из разбитого в кровь рта вырывался хрип. Я ударил ее по щеке, чтобы привести в чувство. Прекратив хрипеть, она схватила меня за рубашку и тихо прошипела "Я все равно тебя убью" и словно одержимая стала повторять на разные лады "убью, убью, убью".
   Ее вид и пульсирующее в моих ушах "ю-ю-ю", все это странным образом действовало на меня.
   Словно кто-то неведомый трогал струну, и колебания этой струны, резонируя с многоголосием живущих во мне звуков, постепенно подчиняли их себе, настраивая на определенную частоту. Когда все звуки слились в один тон, в глазах у меня потемнело, все осветилось каким-то необычным коричневым светом, я почувствовал небольшой толчок и перешел невидимую границу, оказавшись как бы вне своего собственного физического тела.
   Когда я протянул ей руку, она уже не билась в истерике, а смотрела на меня широко открытыми от удивления и испуга глазами, словно видела перед собой существо из другого мира. Наконец она осторожно коснулась моей руки, словно хотела увериться, что перед ней живой человек. Я крепко обнял ее и почувствовал, как она, дрожа всем телом, прижалась ко мне.
   Все взорвалось, и брызнувший во все стороны свет ослепил меня.
   Следующие за этими событиями дни я помню смутно.
   Ее взгляд преследовал меня всюду, где бы я ни находился. Все мои слабые попытки избавиться от этого наваждения приводили меня снова к ней.
   Как-то утром меня разбудил слабый стук в окно. Я открыл глаза и увидел воробья. Он прыгал на оконном карнизе и стучал в окно зажатой в клюве щепкой. Увидев меня, он бросил щепку и улетел.
   Пока я готовил завтрак, эта щепка словно магнит притягивала к себе мое внимание, я смотрел на нее и невольно думал о том, что все это неспроста.
   У меня появилось смутное предчувствие, постепенно переросшее в уверенность, и когда я спускался вниз в подвал, то знал уже наверняка - что-то произошло.
   Она не спала и сидела на лежаке, поджав под себя ноги.
   Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
   - Я беременна, - тихо сказала она.

* * *

   Все, конечно, знают, что такое детская труба калейдоскоп. Если ее медленно вращать, то видишь перекатывающиеся разноцветные стеклышки, образующие на зеркальной трапеции никогда не повторяющиеся симметричные узоры.
   Для меня весь мир стал такой вот трубой. При малейшем движении сразу же менялась цветная мозаичная картинка, за которой тут же следовала другая, и мне не оставалось ничего другого, как безучастно следить за их мельканием.
   Тускло освещенный бар с грязной, залитой чем-то липким стойкой, бармен, наливающий мне что-то в стакан, перстень с большим черным камнем на руке играющего в бильярд волосатого рокера, темное небо с несущимися по нему низкими кучевыми облаками и глядящими в просветы звездами, пронизывающий холодный ветер, бесконечно длинная, каменная ограда старого кладбища, фиолетовый глаз луны, газеты, носимые ветром по темному тротуару, мусорный контейнер и лежащие рядом раскисшие от дождя картонные коробки, каменные ступени, ведущие в церковь и еле видимый блеск свечей, горящих у алтаря. Помню, лежал, раскинув руки, на полу церкви, прижавшись щекой к каменным плитам, и пробовал, впервые в жизни, молиться, не зная слов молитвы. Я говорил с Богом, просил Его, ругал Его. Я искал ответа на вопрос, почему все это происходит со мной. Ответа не было. Что же я такого сделал? Наслаждаясь победой над злом, не подумал, что все это могло быть декорацией к самообману. Фарсом. Мне казалось... Я думал...
   О чем ты думал? Возомнил себя Георгием Победоносцем, и, прикрываясь высокой целью, предался блуду.
   Меня бил озноб, я просил у Бога прощения. Я очень, очень устал. Лежа на спине, я смотрел вверх на огромное распятие, висящее под куполом. В широкой полосе лунного луча неподвижно висели частички пыли.
   Выйдя из церкви, еще раз посмотрел на ее белые стены снизу вверх. Она напоминала корабль, несущий крест сквозь время, в котором, словно пыль, застыли звезды. Быстро добравшись домой, я разделся и лег в постель. Утром дал телеграмму в Москву.
   Ну вот, вся моя история, - Алекс поставил на барную стойку стакан с виски.
   - Что теперь делать будем - тебе решать.
   "То что ты испытал и пережил, пожалуй, на жизнь нескольких поколений хватит, - задумчиво проговорил Вадим.
   "Ты мне лучше скажи, поможешь мне или нет. Не отвечай сразу. Помни - то, чем мы будем заниматься, к закону никакого отношения ни имеет, а здесь с этим строго. В случае чего, получим пару лет тюрьмы", - сказал Алекс.
   "Американской тюрьмы? Нашел чем меня пугать. Да это санаторий, кстати, английский, наконец, выучу. Что ж ты думал, я сюда прилетел, чтобы своему другу отказать, - ответил, улыбаясь Вадим, потом добавил: - А, а я сначала подумал, что ты с мафией связался".
   "Ну тогда все было бы гораздо проще", - усмехнулся Алекс.
   - Ну-с, - сказал Вадим, потирая руки, - нюни распускать не будем - будем к родам готовиться. Ты меня, как я понимаю, за этим сюда пригласил.
   - Да, - ответил Алекс. - В больницу ее везти, сам понимаешь, нельзя. Разве что, в крайнем случае. Если дело вдруг примет официальный оборот, и начнут сновать то тут, то там разные люди с удостоверениями, ты не волнуйся, я тебя не подставлю. Обратишься к Гришке, он даст тебе денег и в Москву отправит. А сейчас осмотри ее и составь список необходимого. Все, что будет нужно, я достану.
   Через час они сидели на том же самом месте, в баре.
   - Я тебе так скажу, - медленно растягивая слова, говорил Вадим. - Несмотря на то, что ты ее все это время в клетке продержал, состояние здоровья у нее, на удивление, отличное. Как врач могу сказать - беременность протекает нормально, и вряд ли нам придется обращаться за помощью в больницу. Конечно, стопроцентной гарантии не дам, всякое, как понимаешь, случается. Для большей уверенности необходимо тщательное обследование, но у нас нет необходимого оборудования.
   "Нет, так купим", - просто сказал Алекс.
   "Ты, может, не представляешь себе, сколько это все стоит", - осторожно сказал Вадим.
   Алекс не ответил, а только неопределенно пожал плечами, потом, взяв с полки телефонную книгу, несколько раз куда-то звонил, наконец, он кивнул Вадиму и сказал: "Ну что ж, поедем посмотрим что у них есть".
   Друзья спустились в гараж.
   Дорога не заняла много времени, хотя и пришлось пробираться через ползущий черепашьим шагом автомобильный поток, шириной напоминавший реку Днепр во время весеннего разлива.
   Когда подъехали, на фирме начался обеденный перерыв, и поэтому ничего другого не оставалось, как скоротать время в находящейся неподалеку китайской закусочной. Вадим потягивал кока-колу из бутылки и думал обо всем услышанном и увиденном им за эти двадцать четыре часа.
   "Неужели сутки назад я был еще в Москве? Кажется, что уже месяц прошел".
   Да, досталось ему бедняге, думал он, глядя на своего друга.
   Какая-то совершенно невероятная история да еще с такой концентрацией событий на небольшом отрезке времени.
   На его месте я бы уже свихнулся. Он оказался крепким парнем, хотя наверняка считает самого себя слабым. А я за последние десять лет не могу вспомнить ничего яркого в своей жизни, только езду в троллейбусе на работу и обратно. Вспомнить нечего. Каждый новый день похож на предыдущий, и вот уже год прошел, а там и пять лет пролетело, как один год. А в детстве - один день, как вечность.
   Алекс посмотрел на часы и кивнул Вадиму. Выйдя из закусочной, они перешли улицу и поднялись на второй этаж небольшого дома. Здесь располагался отдел продаж фирмы "MED Inc". В офисе их встретил энергичный, розовощекий мужчина. Он крепко пожал им руки, провел в свой кабинет, там, усевшись в вертящееся кресло, начал что-то рассказывать, постукивая время от времени карандашом по монитору компьютера, где мелькали фотографии медицинского оборудования, документация и какие-то диаграммы. Алекс сидел молча и кивал иногда головой.
   Вадим вообще не понимал ни единого слова, но виду не подавал, он, как и Алекс, как ему казалось к месту, многозначительно кивал головой. Добрых полчаса длился весь этот цирк. Наконец, мужик умолк и стал быстро что-то писать на бумаге, затем он поднялся, широко улыбнулся, крепко пожал им руки и при этом что-то скороговоркой проговорил, после чего они вышли в коридор, где их уже ждал молодой человек, который повел их к лифту. Они спустились вниз, и, когда дверь открылась, Вадим увидел залитое электрическим светом огромное помещение. Это был рай медицинских машин. Такого количества медоборудования он в жизни еще не видел. Из всего, находившегося здесь, было несколько аппаратов, знакомых ему еще по больнице.
   - Если бы все это, да к нам, - думал Вадим. - Так и работать не нужно было бы. Эта электроника сама лечит.
   "Ты осмотрись здесь. Что нужно, запиши. Тут только выставочные образцы", - сказал Алекс.
   На отбор ушло два часа, после чего Алекс взял составленный список и поднялся наверх в бюро. Вадим остался один в этом лабиринте медицинских роботов, он подходил то к одному, то к другому аппарату и любовно оглаживая их сверкающие бока, качал головой и цокал языком. Вернувшись, Алекс сказал, что все улажено, и заказ будет выполнен сегодня же к вечеру.
   По дороге домой Вадим решил воспользоваться предоставленным временем и определить границы своих полномочий. Хотя в общем все было ясно, но когда он размышлял над деталями предстоящего, тут же возникала куча вопросов.
   Он решил не откладывать разговор в долгий ящик.
   - Знаешь, Алекс, у меня не было особо много времени обдумать все то, что ты мне рассказал. Вначале я испытал эмоциональный шок, теперь же я хочу с тобой оговорить подробности моего, так сказать, участия в деле. Например, каким образом я, как врач, могу самостоятельно решать вопросы питания и режима беременной. То, что она твоя пленница, мне до одного места. Так что, давай решать. Мое предложение - пока она находится в положении, у нас должен быть только один приоритет - ребенок, а если это так, то мы с тобой должны сделать все, чтобы беременность протекала без осложнений, и роды прошли нормально. Никаких нервных потрясений. Если ты снова надумаешь ринуться в бой, то тебе придется обождать, пока ребенок не появится на свет. Ты должен дать мне возможность самому решать, как поступать, иначе моя помощь теряет всякий смысл.
   - Я тебя для этого и пригласил, - ответил Алекс. - Единственное, что ты должен мне обещать, никогда не забывай натянуть цепь на барабане, когда к ней входишь. Даже несмотря на все то, что между нами произошло, она остается драконом. Помни об этом, если хочешь домой живым вернуться. Но ты прав, сейчас главное ребенок, а остальное не важно.
   Вечером того же дня прибыл грузовик с заказанным оборудованием, и Вадим стал осторожно, словно это были елочные игрушки, распаковывать большие картонные коробки. Проверили по списку, все совпало, даже, более того, "MED Inc" бесплатно приложил к заказу элегантный металлический чемоданчик с набором хирургических инструментов. Вадим никак не мог поверить, что набор прислали бесплатно. Держа чемоданчик в руках, при этом глупо улыбаясь, он поднялся к себе на второй этаж, потом тут же спустился вниз, совершенно забыв, зачем вообще поднимался.
   - Да положи ты этот набор обратно в коробку, - усмехнувшись, сказал Алекс. - И не думай, что это они по ошибке его прислали. Здесь это обычная практика, когда клиента таким образом за покупку благодарят. Кстати, когда все закончится, то весь этот медицинский хлам себе заберешь, может, наконец практику свою откроешь.
   - Ты это что, серьезно? - спросил Вадим.
   - Серьезно, серьезно, - отвечал Алекс. - Но при условии, что ты эти цацки в постель брать не будешь.
   От внезапно возникшей перспективы Вадим совсем ошалел.
   Еще немного и сердце выскочило бы из груди от переполнявших его чувств, но Алекс вовремя подал другу стакан с виски.
   Они пили сидя прямо на полу, и предавались воспоминаниям. Глаза их блестели, они, смеясь, толкали друг друга в плечо, корчили рожи, и не было больше рядом ни Америки, ни Сучки, никого. "А помнишь, как мы стекло тебе на аквариум со стройки воровали?" "Нет, а ты помнишь..." Они так и заснули на полу, держа в руках пустые стаканы.
   На следующее утро Вадим, как и положено врачу, совершил обход и принес беременной завтрак. Алекс предупредил, что не будет без особой необходимости вмешиваться и постарается все это время реже появляться в подвале.
   Вадим начал расставлять оборудование в большой кладовой, которую он решил приспособить под лабораторию. Только к вечеру работы были закончены, и новоиспеченный главврач, он же хирург, гинеколог и повивальная бабка в одном лице перед тем, как выключить свет и идти спать, в последний раз придирчиво все оглядел. Даже убеленный сединами боцман военного фрегата и тот остался бы доволен царившим тут порядком. Режим у пленницы коренным образом изменился. Еду Вадим приносил строго по часам. В клетке появился стол, на нем радиоприемник и книги. На тумбочке, у лежака стоял кассетный магнитофон, тут же лежали кассеты с классической музыкой. Беременная ежедневно читала свежую газету, в питании преимущественное место стали занимать овощи, фрукты, витаминные коктейли.

ВАДИМ

   Сколько себя помню, еще со времен окончательной победы социализма, в школе, потом в институте изучал английский. Но так как это был язык другой стороны, которая к этому времени загнивала и лежала в агонии, я, естественно, как человек практический никаких усилий к его изучению не прилагал. Но времена круто изменились, система развитого социализма на поверку оказалась банальным рабовладением с той лишь разницей, что рабов с рождения особым образом кодировали, и в них сидела неистребимая уверенность, что они самые свободные рабы в мире. Тем временем другая сторона, которая согласно директивам должна была уже сгнить на корню, смотрела на все происходящее сытыми глазами и манила рабов из-за угла палкой салями. В конце концов, запах этой салями стал настолько сильным и привлекательным, что у рабов свело желудок, и гипноз прошел. Началась новая жизнь, и сразу стало ясно, что знание языков не такая уж бесполезная вещь.
   Как-то подошли ко мне в аэропорту студенты из Штатов, стали что-то спрашивать, а у меня в голове только "My name is Wadik", больше ничего, пришлось на пальцах объясняться. Стыдно - а куда деваться. На прощание американцы тепло хлопали меня по плечу, качали головой, мол с кем не бывает, и насовали мне в руки всякой всячины в ярких упаковках. Стыдно.
   Я тут же дал себе слово взяться за английский, но на выходе из аэропорта тут же забыл о данном себе обещании.
   - Черт, никак не пойму, как вы эту гадость курите, меня вот-вот выворотит, - Вадим с отвращением несколько секунд разглядывал конец дымящей сигары, затем, морщась, затушил ее в пепельнице.
   - А ты не затягивайся, - отозвался сидящий радом с ним в кресле Гриша, - я вот, к примеру, держу ее просто во рту и наслаждаюсь запахом дыма.
   - Ладно, будем считать, что я ее выкурил. Теперь могу всем рассказать, что в Америке курил дорогие сигары, пил дорогой коньяк и закусывал лимоном.
   Вадим придвинул к себе стул, и, положив на него ноги, продолжал:
   - Когда я приступил к своим обязанностям в подвале, то не совсем представлял себе, как буду общаться со своей пациенткой. Русский она по-видимому знала в том же объеме, как я английский. Первое время относилась ко мне очень насторожено, почти враждебно, что было вполне объяснимо.
   В ее положении сразу довериться незнакомому врачу, к тому же, не издающему ни звука на понятном ей языке, было бы, по меньшей мере, странно. Это была здоровая реакция матери, защищавшей своего ребенка. Однако ее доверие мне было - вот как необходимо. О самочувствии пациента, несмотря на имевшуюся под рукой сложную технику, я, как это ни покажется старомодным, привык судить со слов самого пациента. Я притащил ей кучу популярной литературы, посвященной теме подготовки к родам. Книги эти были прекрасно иллюстрированы, и мне оставалось только тыкать в ту или иную картинку пальцем, иногда рисовать на бумаге. Я, терпеливо выслушивая все вопросы, возникавшие у нее, пытаясь объяснить что, зачем и почему. Через несколько недель я с удивлением обнаружил, что могу объясняться с ней на английском, правда, мой разговорный язык был похож на малыша, делающего первые шаги, но главное - она меня понимала. Стена недоверия между нами более не существовала, она даже сказала мне, как ее зовут. У нее было красивое имя - Дженифер или просто Джефф. Мое имя ей было уже знакомо, так что на этом официальная процедура нашего знакомства была завершена. Теперь, когда я по утрам совершал обход своих владений, то неизменно был встречаем очаровательной улыбкой. Я настолько свыкся со всем происходящим, что воспринимал ее клетку, как обычную больничную палату.
   Все наставления Алекса я напрочь забыл. Да и какая опасность могла исходить от этой красивой, так мило округлившейся беременной девушки.
   Полностью сконцентрировавшись на предстоящих родах, мы не заглядывали в будущее. Я был уверен, что с рождением ребенка все должно наладиться само собой.
   Мы часами разглядывали толстые каталоги со всякой всячиной, необходимой новорожденному, одних сосок тут было более пятидесяти сортов, не говоря о колясках, игрушках и одежде. Общая цель и ежедневное общение делали свое дело, мы с ней подружились.
   Одна только тема оставалась для нас табу - Алекс и все, что между ними произошло. Между тем, его я видел довольно редко. Он днями где-то пропадал, появлялся поздно вечером. Казалось, его совершенно перестало интересовать происходящее, мы почти и не разговаривали с ним.
   Странно, но я даже чувствовал какую-то отчужденность с его стороны. В подвал он ни разу не спускался, так же ни разу не поинтересовался ее самочувствием. Решив не углубляться в анализ наших взаимоотношений, я ушел с головой в работу и думал, что Алексу необходимо время, чтобы восстановиться, так сказать регенерировать. И все же, если быть честным с собой до конца, я, посвятив себя целиком работе, подсознательно хотел избежать необходимости вместе с Алексом искать выход из сложившегося положения и брать на себя часть ответственности. Как страус прячет от опасности голову в песок, так и я надеялся, что все как-то само собой без моего участия нормализуется. Появляющееся во мне время от времени чувство беспокойства я приписывал своей мнительности. Как мало знаем мы самих себя и мир, который нас окружает. Все, что с нами происходит, мы стараемся объяснить с точки зрения своей человеческой логики, слепо следуя по накатанному пути, проложенному наукой, а именно - от эксперимента к обобщению, от обобщения к открытию. Если какое-то звено выпадает, то вся цепь перестает для нас существовать. Обучение в школе построено на этих принципах и, как результат, для того, чтобы выучить новый язык, мы принимаемся за грамматику и стараемся запомнить как можно больше слов вместо того, чтобы сначала постичь музыку этого языка. Это наивное представление о познании законов окружающего нас мира настолько укоренилось в наших мозгах, что любая подвижка в сторону равносильна для нас катастрофе.
   Изучая свою собственную историю, мы не любим вспоминать о своих заблуждениях. Когда мир в форме блюдца лежал на китовых спинах, нам было хорошо и покойно. Все было понятно, имело свое начало и конец, и казалось раз и навсегда объясненным. Тех мудрецов, которые пытались ставить это под сомнение и лишать нас душевного равновесия, мы изгоняли из городов и забрасывали камнями.
   Прошло всего немного времени, и наш мир обрел форму шара, вокруг которого вращалась вся Вселенная. Мудрецов вернули в города, но уже в виде памятников, казалось бы, и народному веселью с камнями конец, ан нет, появились новые мудрецы, которые, подумать только, стали утверждать, что наша Земля вовсе не является центром всей Вселенной, а крутится вокруг Солнца. Народ снова взял в руки камни.
   Теперь, когда наука стала религией, а мудрецы объясняются на только им понятном языке и заседают в правительствах, да и счет их пошел не на единицы, а на миллионы, исчезло само собой и народное развлечение с камнями. Народ перестал интересоваться тем, как устроен этот мир, да и не все ли равно, если похожий на Бога человек с белой бородой в белом халате сказал нам, что ни рая, ни тем более ада, нет, все это выдумки, и мы все как один в итоге просто врежем дуба.
   Что же говорить о мире чувств, воспринимаемым только нашим подсознанием. Он существует для нас лишь в виде поэзии, литературы, бабушкиных сказок и поверий. Этот мир, где нельзя поставить эксперимент, который бы давал один и тот же результат при одинаковых условиях, нашей наукой просто отвергается. Чувство тревоги, охватывающее нас, мы склонны приписывать скорее высокому кровяному давлению, несварению желудка и еще черт знает чему, только не предупреждению о надвигающейся на нас опасности.
   Проснувшись как-то среди ночи, я, несмотря на все свои старания, никак не мог заснуть.
   Что-то тревожило меня - может, это было как-то связано с моим сном, я попытался вспомнить, что мне снилось, но не мог. Ворочаясь с боку на бок, я пытался расслабиться, считал до ста. Все попытки заснуть привели к обратному - я окончательно проснулся и за неимением лучшего принялся таращить в темноте глаза на все, что находилось в моей спальне.
   Одна тень привлекла мое внимание, по своей форме она походила на монаха с накинутым на голову капюшоном. Она была непроницаемо черной и, казалось, засасывала в себя все окружающее ее пространство. Чем больше я на нее смотрел, тем страшнее становилась эта тень. Мне уже казалось, что она стоит прямо у меня в ногах. Было очень тихо. За окном по улице проехала машина, светом своих фар пробежав по стене. Тени деформировались и съехали в сторону. Мгновение, и стоящий в моих ногах монах исчез и вместо него я увидел висящий на стене домашний халат.
   Так вот чья это тень, я облегченно вздохнул. Все встало на свои места.
   Это небольшое приключение отнюдь не способствовало моему желанию заснуть и, в конце концов, я встал с кровати и вышел в коридор. Тишина. Я пошел вдоль по коридору и вдруг увидел, что дверь в детскую комнату приоткрыта.
   Я заглянул внутрь и замер. В детской комнате на кровати, накрытой покрывалом с попугаями, сидел Алекс. Он держал в руках небольшую куклу с длинными белыми волосами. Лицо его было словно гипсовая маска, глаза, как у зажатой в руке куклы, совершенно неподвижны. Он медленно раскачивался взад и вперед, будто сидел в кресле-качалке. Не помню, чтобы я в моей жизни когда-либо испытывал такой страх, как тогда, стоя перед дверьми детской.
   Никакие фильмы ужасов с грызущими друг друга мертвецами, крадущимися в кустах маньяками, убийцами, чертями и ведьмами, не могли сравниться с этой, казалось, лишенной элементов ужаса картиной, но на фоне мертвых и обесцвеченных лунным светом предметов мерные раскачивания Алекса вызвали во мне животный ужас.
   - Надо будет утром с ним поговорить, - решил я и, тихо отойдя от двери, вернулся к себе в комнату. Я долго еще не мог заснуть и волей-неволей прислушивался к каждому шороху.
   Утром мне показалось совершенно неудобным говорить с Алексом о том, что я видел ночью, вроде получалось, что я шпионил за ним. С моей стороны это была большая глупость, но как это часто бывает, бездействие в ситуации, которая как раз требует от нас активных действий, мы оправдываем тысячей разумных причин, хотя в душе точно знаем, что проявили элементарную слабость.
   Сделанное мной ультразвуковое обследование позволило определить пол ребенка. Это был мальчик. Я немедленно сообщил об этом Джефф и Алексу. Каждый по-своему воспринял это известие. Лицо пленницы светилось, Алекс, напротив, почти никак не отреагировал на известие, буркнув что-то в ответ. Тем временем природа брала свое, и, не интересуясь подробностями происходящего, отодвигая в сторону весь окружающий мир, радостно толкала вперед, к свету новую жизнь.
   - А она очень хочет этого ребенка, - думал я, глядя, с каким удовольствием Дженифер разбирает заказанные по каталогу крохотные детские вещи.
   Все рассказанное Алексом я воспринимал теперь, как сказку, а необычность ситуации, в которой сам находился, - вполне нормальной.
   - Это как на другую планету слетать, - думал я. - В первый раз - экзотика и приключения, во второй раз - меньше, а в пятый раз - это уже будничная работа, и ты сам того не замечая начинаешь прикладывать руку ко рту, прикрывая зевоту. Человека ничем не удивишь надолго, привыкает ко всему.
   Я не следил за цепным барабаном, более того, когда подошло время, стал помогать Джефф делать гимнастические и дыхательные упражнения, которые обычно делают все беременные женщины перед родами. Несколько месяцев, проведенных мной в подвале, дали свои плоды. Я довольно уверенно объяснялся на английском, мог даже пошутить, более того, мои шутки иногда понимали. Роды должны были начаться со дня на день. Я купил для Джефф специальное устройство, которое позволяло ей в любой момент меня вызвать в случае моего отсутствия. Оно размерами и действием напоминало пейджер с той лишь разницей, что в момент вызова издавало пронзительный сигнал и на нем загоралась красная лампочка. Устройство это находилось днем и ночью при мне.
   С Алексом у меня состоялся всего один разговор, за завтраком. Когда он наливал себе в стакан молоко, я заметил, как у него тряслись руки.
   - Рыжий, что с тобой происходит? - спросил я.
   Услышав свое детское прозвище, он вздрогнул и некоторое время смотрел в свой стакан.
   - Почему ты спрашиваешь? - отозвался он после минутного молчания.
   - Твои руки !
   Он медленно вытянул вперед руку. Пальцы ходили ходуном, как у алкоголика.
   По его щеке медленно скатилась слеза.
   - Перестань. Возьми себя в руки, - сказал я.
   У меня самого вдруг свело скулы и ком подступил к горлу. Я быстро заморгал и стал руками тереть глаза, делая вид, что мне в глаз что-то попало.
   - Зачем? - глухо спросил Алекс.
   - Что значит зачем? Ты сам выбрал для себя этот путь, так будь честен сам с собой. Терпи, нам много еще предстоит сделать.
   - Я себя ненавижу. Никогда бы не подумал, что способен предать свою семью.
   - Знаешь, вопросы морали сейчас оставь в покое, иногда бывает полезно вообще не думать. Сам себя терзаешь, а пользы никакой. Мы же с тобой решили, что главное сейчас это ребенок. Твой ребенок. И не приведи Господь тебе чего-нибудь выкинуть. Ребенок ни в чем не виноват. Ему нет дела до всех твоих переживаний, метаний в поисках правды, самобичеваний. Он должен появиться на свет здоровым. Кстати, Джефф держится молодцом, хотя ей не проще, чем тебе. Вся эта ваша ситуация и ее теперешнее положение! Просто удивляюсь, откуда у нее столько сил. Я тебе специально дал время успокоиться и не спеша все обдумать - так вот как ты своим временем распоряжаешься. Себя с ума сводишь. Как же ты рассчитываешь все проблемы решить? Ну да, конечно - одним ударом, по-русски. Но так только в сказках бывает. Откуда в нас это сидит, может, во всем виной наше воспитание? Почему мы даем своим эмоциям нас захлестнуть, и сами упиваемся вызываемыми ими разрушениями. Впрочем, нашей природе до нас никакого дела нет. Она между "быть" или "не быть" давно выбрала "быть", а это значит, что никакие компромиссы не принимаются - только жестокая правда в постоянной борьбе за выживание. Если ты слабый и не можешь справиться сам с собой, отойди в сторону и уступи место сильному. Так вот, или ты возьмешь себя в руки и восстановишь свой утерянный человеческий потенциал, или ты пропал.
   Алекс ничего не ответил, молча допил молоко, встал из-за стола, оделся и вышел.
   - Может, надо было с ним помягче, - думал я, оставшись один. - Он не в состоянии реально оценивать происходящее. Хотя, по правде говоря, происходящее - чистый гротеск и как можно тут что-либо оценивать? Что я здесь, собственно говоря, делаю. Каким таким капризом судьбы можно объяснить, почему новая жизнь должна появиться именно в таких условиях. Рядом бродит по комнатам мой не вполне нормальный друг, вынашивающий неизвестно какие планы, внизу лежит людоед в женском обличии, готовящийся стать матерью. Сам я, как доктор Джейкл, колдую в темноте над пробирками.
  
   Существуют только две дороги. Одна - смерть, другая - война с самим собой. Я верю - есть на свете слова, которые способны исцелять больных и предотвращать войны.
   Так почему же мне, когда это бывает срочно необходимо и от меня зависит выбор между жизнью и смертью, и так хочется предотвратить надвигающуюся катастрофу и всего только несколькими словами заставить страшную бурю пройти стороной, вместо этих нужных и простых слов изо рта вырывается не связанный никакой мыслью бред. В эти минуты я сам себя ненавижу, не в силах ничего изменить, я с ужасом вижу, что мои мысли разбиваются на мелкие части, и я не в состоянии из этих частей сложить мозаику тех прекрасных, несущих покой душе, отражающих вечную гармонию слов. Я еще несу всю эту нелепицу, но уже слышу раскаты грома и на моих щеках играют зарницы медленно и неотвратимо надвигающейся на меня матушки-судьбы.
   Вот мы и подошли к той точке, когда все сомнения и душещипательные разговоры о правде и смысле бытия теряли всякий смысл перед фактом появления новой жизни, оставляя от всего наносного и надуманного только одно - инстинкт самосохранения. Роды, по моему мнению, могли начаться в любую минуту. Как показывали многочисленные анализы, ребенок был здоров, положение плода, как выражаются врачи, было самым что ни на есть классическим. Чувствуя приближение родов, беременная волновалась и подолгу говорила со мной о всякой ерунде, стараясь подольше задержать меня около себя. Я понимал, что с ней происходит, и был очень предупредителен, стараясь выполнять все ее желания и капризы.
   Роды начались вечером, я в это время сидел за столом на кухне и пил чай. Услышав сигнал, я вскочил, посмотрел машинально на часы - шесть часов. Дверь спальни на втором этаже открылась, и в коридор быстро вышел Алекс.
   Я крикнул ему: - Быстро вниз. Мне нужна будет твоя помощь.
   Он побледнел, кивнул головой, и мы быстро спустились в подвал.
   Джефф сидела на лежаке стиснув зубы и тихо стонала.
   Простыня была вся мокрая.
   - Воды отошли, - сказал я.
   Схватки были частыми. Пока Алекс возился с браслетами на ее руках и ногах, я осмотрел ее.
   - Ребенок уже в пути, - сказал я - обними ее крепко и говори ей что-нибудь. Она должна тужиться. Мне нужно тут кое-что сделать.
   Я обернулся к Джефф и погладил ее по голове.
   - Джефф, девочка, ты можешь кричать, не стесняйся, так, может, тебе легче будет, потерпи еще немного, уже головка показалась.
   Роды протекали спокойно, без осложнений.
   Джефф держалась молодцом, ни разу не крикнула и только глухо стонала, ее глаза от лопнувших из-за напряжения капилляров были залиты кровью. Алекс что-то горячо шептал ей на ухо и держал ее за обе руки. Лицо его было белое, как снег. Я обрезал ребенку пуповину.
   - Ну, папаша, иди сюда и принимай сына, - сказал я и поднял ребенка. Малыш был в крови и слизи. Личико сморщено и он не издавал ни звука. Алекс вопросительно посмотрел на меня.
   - Ну сейчас он у нас запоет, - сказал я и легонько пошлепал его по попе. Малыш тотчас закашлял, потом издал звук, словно пробовал голос, и, наконец, радостно закричал басом.
   - Теперь ты можешь его подержать, - сказал я Алексу, а мне тут с мамой нужно еще повозиться.
   Я передал малыша Алексу, тот тут же завернул его в пеленку и отошел.
   Я стал зашивать разрывы, одновременно дезинфицируя их йодом. Джефф лежала с закрытыми глазами, и, казалось, никак не реагировала на болезненную процедуру. Наконец, все было позади.
   - Все в порядке, Джефф. Малыш здоров. Слава Богу, обошлось без осложнений.
   Она медленно открыла глаза, обвела взглядом комнату и, облизав пересохшие губы, тихо спросила:
   - Где мой сын?
   Я обернулся, ища глазами Алекса, но того рядом не было.
   - Сейчас принесу,- сказал я и направился к решетке, но та оказалась запертой.
   - Эй, Алекс, немедленно открой, - громко крикнул я, - куда ты подевался?
   В проеме подвальной двери показался Алекс, он нес в одной руке ребенка, другая рука была занята канистрой. Глаза его блестели, как у сумасшедшего.
   - Ну что, женушка, поздравляю с сыном, - прошипел он, запинаясь. Джефф медленно встала с лежака и, сделав в его сторону один шаг, упала на пол. Я бросился к ней.
   - Ты, Вад, ей не помогай, это теперь ни к чему, она и оттуда все увидит, - проговорил Алекс.
   - Ты что задумал, идиот, - тихо проговорил я.
   - Ничего страшного, - ответил Алекс, - вот только от выродка этого избавлюсь. Что может принести в мир этот человек, рожденный от предателя и убийцы? Но еще не поздно.
   Он положил ребенка в картонную коробку и стал поливать из канистры бензином.
   - Я убью тебя, подонок, - закричал я и стал рвать решетчатые двери.
   - Джефф с пола наблюдала за происходящим. Вдруг она поползла к решетке и закричала: - Меня, меня возьми, его не трогай.
   - А-а-а-а, - засмеялся Алекс, - проняло наконец. Нет, моя дорогая, ты должна жить. Наконец мы с тобой породнимся. Добро пожаловать в мир теней, - нараспев проговорил он.
   - Не смей этого делать, Алекс, ты - покойник, - кричал я словно безумный.
   Алекс тем временем зажег спичку, еще раз посмотрел на Джефф, огонек спички на мгновение озарил его лицо.
   - Он сделает это, - мгновенно пронеслось у меня в голове, и в следующее же мгновение из коробки вырвалось бушующее пламя и страшный визг ребенка. Джефф стала биться головой о каменный пол. Я, как загипнотизированный, стоял у решетки и смотрел на пламя.
   Алекс вышел и тут же вернулся с ружьем в руке. Он направил ствол на меня и сказал:
   - Отойди, - ты свое дело сделал, теперь не становись у меня на пути. Я послушно отошел на несколько шагов от решетки. Как только он вошел внутрь, я бросился на него, но он был видимо к этому готов, потому что моментально оглушил меня прикладом.
   Когда сознание вновь вернулось ко мне, первое, что я увидел, был медицинский тазик, стоявший рядом на полу, а в нем плавающие в крови обрезки бинта, ваты и кусок пуповины. Я медленно поднялся. Голова раскалывалась на части. Лежак был пуст, решетка и подвальная дверь открыты.
   В помещении стоял едкий запах гари. На бетонном полу, где стояла коробка, было большое черное пятно. Я медленно поднялся наверх.
   В баре налил себе стакан виски и выпил, только сейчас заметил прислоненное к стойке ружье. Я взял его в руки, проверил, заряжено ли оно, потом прошел в ванную комнату и сунул под струю холодной воды голову. Вдруг хлопнула входная дверь. Медленно вытерев голову полотенцем, я взял ружье на перевес и вышел из ванной. По лестнице мне навстречу поднимался Алекс. Я поднял ружье и взвел курок. Алекс посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
   - Я хочу умереть в детской комнате.
   - Я кивнул головой. Мы прошли в детскую. Там он сел на стул рядом с детской кроваткой. Я уже начал было спускать курок, но какой-то звук привлек мое внимание.
   - Я машинально повернул голову в сторону и прислушался. Звук явно шел со стороны детской кроватки.
   - Что это там? - спросил я у Алекса.
   - Сам посмотри, - отвечал тот.
   - Я, все еще держа Алекса на прицеле, медленно подошел к кроватке и заглянул внутрь. Там лежал новорожденный в новеньких синих ползунках в горошек и, мотая из стороны в сторону головкой, громко крякал, пуская пузыри. Занятие это, по всей видимости, очень его развлекало.
   Я сел прямо на пол, не выпуская ружье из рук.
   - Ничего не понимаю, ты же сжег его, - проговорил я растерянно.
   - Не его, а куклу, похожую на него.
   - А как же крик, я слышал крик, когда он горел? - не успокаивался я.
   - Магнитофонная запись, - коротко отвечал Алекс.
   Тут вдруг меня наконец осенило: - Ты это все заранее подготовил?
   - Конечно.
   - Но зачем, зачем весь этот спектакль? Я же мог тебя застрелить.
   - Не велика потеря. Потом, немного помолчав, сказал: - Мне нужно было провести Джефф через это, иначе она взялась бы за старое.
   - Где она теперь?
   - Пошли, посмотрим, - сказал Алекс, поднявшись с кровати. Мы вышли в коридор и направились в спальню. Там, на широкой кровати, под большим толстым одеялом, спала Джефф.
   - У меня, если ты помнишь, осталось еще немного Чебурашки от Пал Палыча. Она еще несколько часов будет спать, так что у нас с тобой есть время для вопросов и ответов, - сказал Алекс, - ты только опусти ружье.
   Я только сейчас заметил, что все еще держу в руках направленное в его сторону заряженное ружье.
   - Да, хорошее представление ты устроил, до сих пор в себя не приду. Зачем же тогда ружье настоящее притащил и мне чуть башку не снес, мог и реквизитом воспользоваться, не так больно бы было, - сказал я, спускаясь с ним вниз по лестнице.
   - Извини, но ты сам на меня кинулся.
   - Спасибо, что еще не выстрелил, ну так, просто ради эксперимента.
   - Что же ты делал после того, как меня выключил? - спросил я Алекса.
   - Я взвалил Джефф на плечи, погрузил ее в машину и выехал за город в лес. По дороге началась гроза. Дождь - как из ведра, молнии. За городом я вынес ее из машины, положил на обочину и сказал, что она свободна.
   - Ну, а она?
   - Она ползла молча за мной, пока я шел к машине и кидала в мою сторону комки грязи, потом силы оставили ее и она упала лицом в поток. Я отнес ее обратно в машину и привез сюда. Вот и все.
   - Теперь что делать собираешься?
   - Не знаю, от нее зависит. Я не собираюсь ее снова в клетку сажать, она свободна. Я не испытываю к ней никакой ненависти, и если она захочет посчитаться со мной, что ж, значит моя ошибка.
   - Да, дела, - сказал я, - если я сейчас не выпью, то просто концы отдам.
   Мы налили себе хорошую порцию виски.
   - Ты знаешь, я хочу, чтобы ты был первый, кого она увидит после пробуждения, - вдруг сказал Алекс.
   - Не меня, а ребенка, - поправил я.
   - Как знаешь, но ребенка принесешь ты.
   - Хорошо.
   Джефф открыла глаза, медленно обвела взглядом комнату, осторожно высунула из-под одеяла руку и оглядела ее. На запястьях руки отчетливо виднелись следы стальных браслетов. Сделав попытку подняться, она ощутила острую боль в животе и спине. Она расслабила мышцы, потом снова напрягла их и расслабила. Так делала несколько раз, пока после нескольких неудачных попыток ей удалось приподняться и сесть.
   - Ну что, мамаша, нечего тебе разлеживаться, пора и за работу, - сказал Вадим, входя в комнату. - Ну-ка, принимай постояльца на довольствие.
   Он бесцеремонно расстегнул ее рубашку и приложил к ее набухшей груди маленький сверток. Сверток тут же ожил, засопел и бойко засосал.
   Она вздрогнула всем телом.
   - Как, не может быть... Я... Это он? - вырвалось у нее.
   - А то кто же, - ответил он, - смотри, как сосет, просто настоящий насос. Цистита у тебя с ним не будет, это я тебе как врач говорю.
   - Но как? Ведь он его...
   - Я тебе вот что скажу, дорогая, меньше обо всем этом думай, а то молоко пропадет. Твой сын с тобой, и никто его у тебя не отнимет, это первое. Второе, ты совершенно свободный человек. Можешь хоть сейчас заказать такси и отбыть в неизвестном направлении, только я не советую тебе этого делать.
   - А Алекс?
  -- Вот тут я тебе советчик плохой, и хватит с меня, пожалуй, ваших игр. Вон череп мне проломили, до сих пор в голове шумит. Алекс предоставил тебе полную свободу, что-то говорил о драконе, которого он убил, или, может, ему так показалось, что он его убил, но это ты уже сама у него выясняй. Я буду находиться с тобой первое время, пока ты не окрепнешь, так что сейчас набирайся сил, корми мальца и вживайся в роль мамы. А главное, не задавай никаких вопросов и думай только о хорошем.
  

* * *

   - Ну вот, пожалуй, и вся моя история. - Вадим допил оставшийся в бокале коньяк и поставил его на столик.
   - Да, - задумчиво отозвался Гриша. - Все, что ты мне сейчас рассказал, звучит в высшей степени фантастично. Не могу поверить, что все это на самом деле произошло.
   - Мне и самому не верится, хотя своими глазами видел. Вот еще что. Я тебе все это рассказал, как самому близкому человеку, через месяц я возвращаюсь в Москву и для меня очень важно, что с Алексом и Джефф останется рядом друг, который посвящен в их тайну, и в случае каких-либо осложнений не будет сидеть в недоумении сложа руки. Я не верю, что может произойти что-то из ряда вон выходящее, сейчас все в их отношениях нормализовалось, и они носятся с маленьким Вадимом, как тибетские монахи с вновь родившимся Далай Ламой.
   - Ах, да, я тебе не сказал самого главного, - продолжал Вадим, заметив вопросительный взгляд Гриши. - Джефф назвала ребенка в мою честь, Алекс противиться этому не стал, хотя мне кажется, у него были другие планы. Так что я уезжаю, но часть меня, уверен, что лучшая, остается здесь навсегда.
   - Что ты намерен делать в Москве? - спросил Гриша.
   - Придется открыть свою частную клинику, - ответил Вадим, разведя в стороны руками, - только на этом условии Алекс отдает мне все оборудование, необходимо, правда, еще кое-что докупать, но с этим проблем нет, Алекс сказал, что его счет в банке - это мой счет. Красиво сказал, а ведь точно, гад, знает, что я этим злоупотреблять не буду.

МОСКВА

   Вадим вдыхал пропахший дымом костра воздух и оглядывался окрест. Все тот же дачный участок, обнесенный высоким деревянным забором, большой дом в два этажа и, конечно же, баня. В углу оконной рамы никаких изменений не произошло, хотя и прошло три года. Неужели три, думал он, разглядывая внутри рамы высушенные останки мух и ночных бабочек - и много и мало. Из бани доносился гул голосов, прерываемый иногда раскатами смеха. Это просто волшебство какое-то, продолжал рассуждать он, вдруг вернуться в ту временную точку, с которой все началось, и еще раз пережить начало, зная наперед, какой будет конец. Он толкнул дверь предбанника и вошел.
   - Ну что, Вадя, пробежал босиком по траве некошенной, - загремел полный мужик с газетной наполеонкой на голове, - рассказывай скорей дальше, не видишь, пиво стынет.
   - А что дальше, - улыбнулся Вадим, - после того, как этот мужик меня своей машиной в бок саданул, меня в их больницу отвезли. Случись это у нас, я бы просто поднялся и на работу пошел как ни в чем не бывало, а у них порядки такие, чуть что - падай на мостовую и лежи не двигаясь, словно мертвый. Тебя в больницу на пару дней, там врачи языком поцокают - шок у него мол, ему постельный режим требуется, а после обязательно специальный пятилетний реабилитационный курс в санатории, чтоб психологическую травму залечить.
   - Вот гады! - восхищенно проговорил Панас. На него сразу все зашикали.
   - Так вот,- продолжал Вадим, - как потом оказалось, мужик этот миллионером был. Его адвокаты меня на следующий день в больнице навестили. Не буду подробностями утомлять - короче, я выиграл, словно в лотерее, большие бабки, ну и что, не сюда же их везти, знал, что если привезу, то все с вами, паразитами, спущу. Алекс настоял, чтобы я на все деньги оборудование для своей частной клиники купил.
   - Вот что значит жар-птицу рукой поймать, - мечтательно пропел сидящий слева шатен.
   - Так ты теперь нас хрена с два по дружбе в своей клинике обслуживать станешь? - спросил озабоченно Панас.
   - Эх ты, меркантильный человек, какая же тут дружба, если вы всегда обо мне вспоминаете, когда у вас что-нибудь болит или вам интересный укольчик поставить надо. Как же ты, Тарас Бульба, без меня два года обходился?
   - Да я у своих курочек все время занимал. Знаешь, какие сейчас цены?
   Баня задрожала от смеха. Панас забился в угол, почуяв, что неотвратимо наступает момент, когда опять оживет знаменитая картина малоизвестного средневекового художника-самоучки Ганса фон Дресселя под названием "Сечение слуг в замке Бобельсдорф".

Город большого яблока

   Они стояли у надгробной плиты, держа друг друга за руки. Рядом в траве сидел мальчик, на голове у него была лихо повернутая козырьком назад синяя бейсболка, из под нее выбивались пряди желтых, как солома, волос.
   Редкие прохожие невольно любовались этой красивой парой и сидящим в траве ребенком.
   - Видимо, могилу родителей пришли навестить, - проговорила, проходя мимо, одна полная, почтительного возраста дама своему мужу. Тот вздохнул и кивнул головой.
   Из-за туч выглянуло солнце.
  -- Знаешь, я хочу это дело до конца довести, - тихо сказал мужчина и посмотрел на свою спутницу.
   Они постояли еще немного.
   - Вад, малыш, иди сюда - мы уходим, - наконец проговорила женщина, взяла ребенка на руки, и они вместе пошли по гравиевой дорожке, ведущей к выходу. Они были уже далеко и не могли видеть, как налетевший порыв ветра всколыхнул густую листву старой акации, на миг позволив солнечному лучу выхватить на темной, полированной поверхности могильной плиты лицо маленькой девочки и ее матери.

Пал Палыч

   Живший вот уже тридцать пять лет в Нью-Йорке Стив Калиш был украинцем по происхождению. Когда-то, двести лет назад, его предки эмигрировали в поисках лучшей доли в Америку. Они занимались овцеводством, делом, которым их деды несколько столетий, а может и тысячелетий, кормились в украинских Карпатах. Много им пришлось пережить, были и взлеты, и падения, и вот в конце двадцатого века на вершине их генеалогического дерева стояла большая фигура Стива Калиша. Он был, что называется, стопроцентным средним американцем, с присущим для такого рода людей стандартным набором пристрастий и увлечений. Он с удовольствием смотрел по телевизору соревнования удальцов в таких спортивных категориях, как кто дальше плюнет или кто громче пукнет и т.д. Из всех напитков, как можно уже предположить, он более всего предпочитал пиво, при этом славился в своих кругах силой отрыжки. Несмотря на свои метр девяносто и сто двадцать килограммов веса, он был человеком трусливым, но при этом очень наглым. Как это часто бывает, трусость не мешала ему задирать мелких мужских особей, случайно зашедших в пивную "Морской Бог", ставшую для него и таких же, как он, лоботрясов, чем-то вроде их штаба. Особенно нравилось ему опрокинуть стакан с недопитым пивом за шиворот посетителю, если тот был не один, а в сопровождении особы женского пола. Несчастная жертва вскакивала, оборачивалась и застывала, увидев перед собой во всей красе мощную фигуру с красной мордой и ничего не выражающими маленькими свиными глазками. Пара тут же ретировалась на улицу под дружный гогот товарищей Стива, который гоготал громче всех и считал себя при этом не менее чем Гераклом, сотворившим очередной подвиг. Стив работал на стройке и жил в трехкомнатной квартире вместе с большим мастифом по кличке Бой, который был таким же глупым скотом, как и его хозяин. На счету этой собаки, несмотря на трехлетний возраст, были пять задушенных им котов и один китайский мопс, случайно попавшийся ему в парке на прогулке. Бой и Стив прекрасно понимали друг друга и были уверены, что весь мир принадлежит только им. Общим их развлечением было пугать ничего не подозревавших прохожих. Дело, как правило, происходило в шесть часов утра, когда в парке не так уж людно. Собака, завидя идущего по дорожке человека, кидалась на него с громким лаем, и когда прохожий останавливался, начинала медленно подходить к нему, злобно рыча. Человек, как правило, кидался к ближайшему дереву и стремился на него залезть. Когда это не получалось, ему приходилось, прижавшись спиной к коре, дожидаться, пока подойдет Стив и заберет собаку, а Стив в таких случаях, естественно, не спешил. То что ни Стив, ни его Бой никогда не получали должного отпора, было простым везением, но они в силу своей глупости не понимали этого и продолжали на свой манер испытывать судьбу, а между тем черная туча нависла прямо над их головами.
   Как обычно, Стив в шесть утра прогуливал свою собаку в парке. На траве клочками лежал туман, было холодно. Никого не было видно и Стив был в плохом настроении от того, что утро пропало и никакого развлечения не предвидится. Вдруг на боковой дорожке показалась фигура человека. Он был небольшого роста, щуплый, на голове у него была кепка, шел он очень быстро. Стив облегченно вздохнул, а Бой тем временем бросился вперед. Человек, завидя приближающуюся к нему большими прыжками здоровенную собаку, остановился и вместо того, чтобы побежать к ближайшему дереву, стал спокойно ждать. Бой принялся с рычанием описывать вокруг незнакомца круги, не зная, что предпринять. Жертва вела себя не стандартно, и это сбивало собаку с толку.
   - Заберите малыша, я могу сделать ему больно, - между тем спокойно сказал мужчина, обращаясь в Стиву.
   Если бы Стив знал, кто перед ним, он немедленно забрал бы собаку, убрался из парка и в тот же день поставил бы свечу за свое здоровье в небольшой православной церкви, прочитав при этом "Отче Наш" двадцать один раз, но все его чувства, включая и чувство самосохранения, настолько заплыли жиром, что он отреагировал на слова незнакомца по привычке - громким гоготом. Бой воспринял это как сигнал к нападению и рванулся вперед, желая проучить наглеца. В тот же миг незнакомец легко отклонился в сторону, схватил собаку за шею, поднял ее в воздух, еще мгновение, что-то хрустнуло, и Бой мешком свалился в траву.
   Он лежал, не шевелясь, словно сломанная игрушка, из его носа ручейком текла кровь. Стив все еще по инерции гоготал во всю глотку, а мужчина уже стоял рядом.
   - Дурак ты, - тихо сказал он, смотря Стиву в глаза. Смех как обрезало, у Стива задрожали колени. Незнакомец легонько толкнул Стива в живот и тот рухнул на землю рядом со своей собакой, словно баобаб, в который попала молния. Когда он очнулся, незнакомца рядом не было, а вместо него были люди в белых халатах и масках, они что-то горячо обсуждали. Потом рядом тихо зажужжало и Стив погрузился в темноту. Если с историей Стива Калиша все более или менее понятно, то что же стало с таинственным незнакомцем. Он, выйдя из парка, перешел дорогу по пешеходному переходу и пройдя немного вдоль улицы, толкнул массивную дверь издательства "Kogan" и вошел в тепло натопленный, уставленный мягкой мебелью, небольшой и уютный холл.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"