Имя - Война 2-2
"Самиздат":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Каждый четвертый поляк - погиб. Каждый четвертый белорус - погиб. Каждый третий еврей - мертв. Каждый второй ребенок - сирота, каждая третья жена - вдова. Каждая семья лишилась хоть одного родственника. Каждый второй потерял дом и близких . Каждый второй населенный пункт исчез с лица земли, превратившись в руины. Две трети деревень и сел разрушены до основания или сожжены в пепел. Миллионы людей сгорели в топках концлагерей, миллионы усеяли своими телами землю от Москвы до океана. Разрушены инфраструктуры, в руинах экономика и аграрная система, разрушены ценнейшие памятники архитектуры, церкви. Мир ухнул в пропасть средневековья, в голод, холод и нищету. И сколько не пройдет лет, никогда ни она, ни дети погибших и выживших в этой страшной войне не смогут этого ни понять, ни забыть. Потому что слишком дорого обошлась человечеству звериная идея нацизма, слишком дорого встал человеческой цивилизации оскал фашизма. И будь он проклят именем всех погибших, замученных, истерзанных. И будь прокляты те, кто вздумает отрыть гнилое знамя звериной идеи.
|
Глава 26
-- Ура!!! -- пронеслось громогласное. За спинами пехоты дали залп артиллеристы и, понеслось. На подступах к городу немцев просто смели, а на улицах забуксовали.
Засевшие на верхних этажах автоматчики и минометчики, простреливали все пространство улиц и прижали батальон. Николай выглянул из укрытий, пытаясь сообразить, как гадов выкурить, и тут же отпрянул - посекло. Стер кровь над бровью, на Синицина посмотрел:
-- Дельные мысли есть, лейтенант?
-- Подъем!! Ура!! За Родину!! -- пронеслось на улице.
-- Никак майора несет! -- крикнул из-за развалившейся стены здания солдат. Санин ползком к нему. Выглянул - Харченко под пули полезть решил. "Несло" того, в точку рядовой заметил - пригибаясь бежал, размахивая пистолетом и пытаясь поднять бойцов, а немец лупил с крыш и разбитых окон чудом не задевая майора.
-- Куда?!... -- выругался Санин. -- Ложись!! -- заорал.
Поздно - сняли. Харченко растянулся на камнях, но убит или ранен, не понять. По развалинам, в которых Николай с бойцами залег, шквальным огнем прошлись, только осколки кирпича в разные стороны полетели.
Санин зверея, камешки да пыль с каски стряхнул ладонью, приглядываясь к верхним этажам в доме напротив и бросил:
-- Трое бойцов - слева! Ты, ты, ты, -- ткнул в первых же попавшихся, развернувшись к спрятавшимся, вытянулся во весь рост за укрытием стены.
-- А я прямо, -- заявил лейтенант. Капитан выглянул, оценил - рискованно, но вход в подъезд прямо по курсу, метров тридцать. Если прикрыть удальца, может получиться.
-- Ладно, идет, -- скинул шинель, чтобы не мешалась. Сейчас без нее жарко будет.
-- Еще трое - к майору! Приготовились! Пошли!!
Трое бойцов ринулись в одну сторону, трое в другую, лейтенант прямо, а остальные прикрыли шквальным огнем по окнам. Минут десять и дом был очищен от фрицев, в соседнем взвод Грызова остатки фашистских гнезд добивал.
-- Вперед!! -- заорал Санин, поднимая бойцов и выскочив на улицу, рванул по ней вверх. -- Давай, родимые, давай!!
К ночи все вповалку лежали от усталости у руин на окраине. По городу раздавались единичные выстрелы - соседний батальон зачищал дома.
Коля курил, поглядывая на свой замызганный вид: грязный, пыльный, еще и шинель посеял. Потери батальона составляли двадцать шесть убитыми и семь человек ранеными, а это очень хорошо, учитывая, что город взяли.
Ну, и хрен с ней, с шинелью!
-- Товарищ капитан, седьмой на проводе, -- подбежал Мишка. Коля юркнул за ним в развалины, где связисты уже наладили связь, взял трубку:
-- Докладывает капитан Санин - город взят...
-- Что взят, знаю. Молодцы. Потери?
-- Тридцать процентов личного состава батальона.
-- Что с Харченко?
-- Тяжело ранен, товарищ седьмой. Вынужден был взять командование на себя.
-- Вот и бери, приказ выпишу. Утром ко мне.
И обрубил связь. Суров полковник Дягилев. Коля трубку отдал, рожу о пыли и грязи оттер. Глянул на ординарца, вытаскивая из планшета бумагу и карандаш:
-- Давай к взводным и сюда их, бегом.
-- Списки, да?
-- Списки, Миш, да, убитых, раненых и к наградам. Все как всегда.
Парень улыбнулся:
-- А шинельку-то где посеяли, товарищ капитан? Эк вы, как ребенок, не углядишь, обязательно что-нибудь случится.
-- Беги, "Арина Родионовна"! -- хмыкнул Санин и уткнулся в лист, писать начал наградной список. Темно, развалины, ни черта не видно. Огляделся - ну и штаб, мать их!
-- Костерок хоть запалите, что ли, славяне! -- проворчал сидящим солдатам.
-- Сейчас, товарищ капитан, будет, -- заверил молодой связист.
-- И про кухню узнайте. Бойцы с утра голодные.
-- Вечно они телятся, полевые-то. Это дело такое, -- с пониманием закивал пожилой сержант.
-- Желудку на их помехи все равно. Сходи узнай, отец, где их черти носят.
-- Да, чего не сходить? Сделаю, товарищ капитан. Вы вот зажигалочку возьмите, трофейная, -- подал, огоньком осветив записи.
-- Спасибо, -- на камни рядом пристроил - все свет, а то пишешь наугад. Утром такую дешифровку полковник в ответ устроит, мало не покажется.
-- Да, а, -- махнул сержант рукой и трусцой по улице побежал в темноту.
А Коля вывел:
"Особо отличившиеся в боях за взятие Славянска". И из головы вылетело:
-- Число сегодня какое, кто помнит? -- крикнул в темноту.
-- Так девятнадцатое!
"19 февраля 1943 года", -- вывел капитан.
Они стояли на КПП и ждали своей очереди на проверку документов, переглядываясь исподтишка.
Все прошло более чем удачно. Первый патруль вызвал серьезное напряжение, хотелось не разговаривать, а ударить по фрицам из стволов. Дальше дело пошло уже более спокойно, но напряжение все эти дни все равно не отпускало. Шутка ли - по тылам фашистов открыто двигаться. Только и ждали засады своих и подозрения от врагов, и каждую минуту готовы были вступить в бой. Правда на блок-постах, завидев женщину, офицеры Лене больше строили глазки и пытались навязать сопровождение, чем проверяли документы, а она вымучивала в ответ кокетливые улыбки, внутренне сгорая от желания расстрелять этих "галантных кавалеров".
Она же все боялась вызвать подозрение. Ведь это, очевидно, приди кому в голову подумать: а что здесь делает машина с юристом из рейхканцелярии? Не проще ли было отправить специалиста самолетом? И все - начались бы досмотры, проверки, их задержали бы.
-- Почти добрались, -- постукивая пальцами по рулевому колесу, протянул Тагир, глянул в зеркало обзора: за "Опелем" уже пристроились грузовики с пехотой, и впереди скопилась техника. На подъездах к линии фронта дороги были забиты и чем ближе к гулу канонады, тем сильнее пристальнее и придирчивее проверяют документы, тем больше контрольно -пропускных пунктов, тем сильнее охрана.
На этом КПП, зажатые со всех сторон войсковыми частями, бойцы чувствовали себя неуютно и сильно нервничали. До фронта, судя по грохоту, рукой подать, но каждый понимал - заподозрят что - не прорваться, это будет их конечным пунктом.
-- Обидно бы было, -- протянул Костя, поглядывая в окно: слева, справа, позади, впереди - немцы. Случись что - ни единого шанса уйти.
Машина стояла, тревога росла.
Лена то и дело оглаживала полы шинели на коленях.
-- Не нервничай, -- бросил Тагир, заметив сумятицу девушки. -- Не первая проверка.
-- Фронт близко - слышишь, ухает что-то.
-- Не близко. До него еще идти и идти.
-- Пешком придется.
-- Ежику ясно.
-- Если что, можно уйти влево, -- заметил Звирулько. Слева действительно можно было уехать, обогнув грузовик и уйти на пустое пространство, в сторону леса. Конечно, на дороге они будут, как на ладони, с одного выстрела подбить можно будет - вон "пантер" с десяток двигается вниз. Разверни дуло и жахни - от "Опеля" только воспоминания останутся. Но шанс есть шанс, случись что, любую лазейку использовать придется.
-- Если получится.
-- Хреновый вариант, но другого нет.
Справа они вовсе были прижаты бортом грузовики с пехотой, позади крытые машины с автоматчиками. Куда не глянь - везде амба.
-- Вот жахнули бы сейчас по ним зенитками, из всех стволов. Представляете, сколько бы здесь этих гадов легло? -- размечтался Костя.
-- Не сыпь соль на рану, -- буркнул Тагир.
-- Смолкли, -- приказала Пчела, поправляя пилотку и готовя дежурную улыбку - к машине двигался хищного вида дежурный офицер и двое автоматчиков.
Девушка приоткрыло окошко.
-- Ваши документы, -- наклонился к ней мужчина. Судя по замороженному лицу, ему было ровно на женщину и ее улыбки. Взял протянутые книжечки, цепким взглядом обвел сидящих в салоне и начал придирчиво изучать каждый документ.
-- Выйдите, пожалуйста, -- приказал.
-- Зачем? Что-то не так господин обер-фельдфебель? -- открыв дверцу, развернулась к нему девушка. Закинула ногу на ногу, выказывая обтянутые чулочками ножки во всей красе. На офицера впечатления не произвели, бросил сухо:
-- Прошу вас выйти.
-- Хорошо. В чем дело? -- вытянулась у машины, и зубы стиснула. За те дни, что они добирались сюда, раны видимо воспалились и нестерпимо жгли, да и покушать не было ни времени, ни возможности и голод давал о себе знать выматывающей, неконтролируемой слабостью.
-- Вы двигаетесь в штаб армии "Центр"?
-- Да.
-- Повод?
-- Эта информация не подлежит разглашению, -- сухо отчеканили Лена.
Мужчина внимательно посмотрел на нее:
-- У вас интересный акцент.
-- Я из Баварии. В этом причина нашей задержки, офицер?
-- Я прошу всех выйти из машины и проследовать за мной, нужно кое-что выяснить.
Ситуация становилась опасной. Тагир приготовился нажать на газ, Костя схватить автомат.
-- В чем дело?! -- потребовала Лена ответа. -- Нас и так задерживали на каждом пункте! Вы понимаете, что срываете наше прибытие в штаб в срок?! Генерал будет очень недоволен. Боюсь, вам придется расстаться со званием и этим теплым местом, -- прищурилась холодно и презрительно, гордо вскинув подбородок. -- В котором вы развели бардак! Я обязательно доложу генералу о беспорядках на этом КПП! Там идут бои, -- указала в сторону леса и отблесков по кромке неба впереди, откуда доносился грохот. -- А вы держите войска на месте, создавая скопление. Тем задерживаете подход подкрепления нашим героям, которые умирают от пуль большевистских скотов! Подвергаете войска опасности авианалета и делаете услугу авиации противника!
-- Здесь нет штаба армии, -- протянул.
-- Тогда объясните куда ехать, а не отнимайте время!
Мужчина поджал губы, нехотя отдал молодой стерве документы и обернулся:
-- Вам нужно вернуться, за деревней свернуть направо.
-- Как вы представляете себе "вернуться" - там все запружено техникой! Это черт знает что, офицер! Я однозначно буду жаловаться генералу!
-- Вы можете проехать в обход. Влево, через лес, в обратном направлении.
-- Благодарю, -- бросила сухо. -- Мы можем следовать дальше?
-- Да.
Лена демонстративно хлопнула дверцей. "Опель" тронулся.
Костя дух перевел и убрал руку от пистолета, что спрятал за полу шинели на сиденье.
-- Мать моя женщина. Я чуть не посидел.
Лену саму колотило до тошноты, сердце выпрыгивало и голову обносило.
-- За лесом машину придется бросить, -- глухо сказал Тагир, непривычно бледный лицом.
Отъехать не успели - на горизонте появились самолеты с красными звездами.
-- Наши! -- обрадовался Костя. Лена рванула ворот кителя и глянула на Тагира:
-- Гони!
Тот и без нее понял, что сейчас будет, дал по газам. Машина юзом ушла вправо, ее подкинуло от первого взрыва, встряхнуло так, что всех кто в ней был взболтало о салон.
-- Гони!! -- проорал уже и Костя, зажав пораненный глаз.
Везде вздымалась земля, ложилась на стекла. Те треснули, полетели осколками врезаясь в сидящих. Тагиру изранило лицо и он ничего не видел сквозь заливающую кровью глаза пелену, но жал на газ, надеясь уйти. А КПП утюжили, как немец "зачищал" мессерами советские позиции в сорок первом, работала советская авиация. Лене показалось, что она вернулась туда, откуда все началось - в тот вагон, в тот поезд, следующий до Бреста. И все кричала, помогая мужчине рулить, не чувствуя как кровь стекает по щеке из раны над бровью. И поняла, что у них на хвосте висит "ястребок".
-- Гони, гони!! -- кричал Костя.
-- На хвосте, Тагир! -- проорала Лена.
-- Не отвяжется, хана! Из машины!! -- заорал он в ответ.
Какой-то миг, вспышка и в тот миг, когда Костя выпрыгивал в одну сторону, Лена в другую, машину подкинуло, разорвало огнем с грохотом и скрежетом. Девушку ударило чем-то по голове и отнесло волной в сугроб у леса. Звирулько в шею впился осколок и мужчина прожил не больше пары минуты, тщетно пытаясь зажать фонтанирующую из раны кровь, а Тагир сгорел вместе с машиной.
-- Молодцы, ребята, -- прошептал лейтенант, наблюдая как "Ястребы" разровняли скопление техники и солдат у пропускного пункта, как метко попали в машину с высокими чанами.
Утка, рядовой Уточкин, показал ему большой палец: на все сто ребята сработали!
Каретников жестом приказал троим своим бойцам сходить и проверить убитых, документы, если есть забрать. Самое время, в суматохе, что кругом творится, никто посторонних не заметит.
Разведчики скользнули на дорогу. Пара минут и Сержант Воробей со Шкипером втянули в углубление в снегу в лесу, где притаились бойцы, немку.
-- Эсэсовка, -- сплюнул бывший моряк, Костя Елабуга по прозвищу Шкипер. Пилотку женщине нахлобучил и планшет лейтенанту подал.
-- Жива, -- бросил рядовой Серегин с таким видом, словно очень хотел исправить это.
-- Остальные в хлам. Из водителя шашлык. Лейтенанту горло осколком перерезало.
-- Ну, вот и "язык", -- мельком глянув в документы, довольно бросил лейтенант, подмигнув своим.
-- Баба, -- с презрением бросил Уточкин.
-- Какая хрен разница, Леня, -- толкнул его на снег Воробей. -- Потом разбираться будем.
-- Взяли. Уходим, -- распорядился Каретников, перебрасывая лямку планшета через плечо.
-- Подфортило, -- согласился Костя.
Бойцы подхватили "трофей" и, пригибаясь, ринулись в глубь леса. Лена только начала приходить в себя, как потеряла сознание от резкой боли в спине и в груди. Ей показалось, что все раны разом вскрылись, кожа треснула. Девушка сникла.
Она очнулась от мокроты и холода. Бойцы кинули ее лицом в снег и засели, обозревая пространство вокруг - вроде тихо.
Лена застонала, попыталась подняться, слабо соображая, что произошло, происходит.
-- Смотри, зашевелилась, -- бросил кто-то.
-- Свяжи от греха.
Лене завернули руки за спину и она взвыла от дикой боли.
-- Тихо, -- зажала ей рот чья-то рука, пахнущая черти чем.
Девушка задохнулась, с ужасом глядя в покрытое щетиной, незнакомое лицо, обтянутое белым. Масхалаты она видела первый раз и подумала, что опять попала к немцам или вовсе в руки к привидениям.
Грубым.
Веревки впились в незалеченные раны вместе с лайком кожи перчаток, вскрывая хлипкую преграду струпа. Спину жгло, сорванные корочки с ран впились в них, тревожа и вскрывая, что-то потекло и, было настолько больно, что Лена обезумела. Извивалась, пытаясь вырваться не столько от жесткой хватки чужих рук, сколько от оглушающей, одуряющей боли.
-- Молкни, сука! -- пнул ее Серегин. Сапог пришелся по ране на животе. Она треснула и расползлась, кровь полилась. Лена согнулась, задохнувшись от боли, только чувствовала, как становится мокро под шинелью и, понимала, что второй раунд пыток ей не пройти.
-- Не трогай, -- отпихнул от нее Серегина лейтенант. Кивнул бойцам: посадите.
Ее перевернули и усадили лицом к группе. Лену заколотило. Смотрела на обветренные лица и все пыталась справиться с болью и дрожью, что пронизывала тело. И не могла взять в толк, что же так холодно.
Мужчина напротив изучал документы из планшета. Это стало последней каплей для Пчелы. Она рванула к нему, желая то ли отобрать, то ли убить.
И получила локтем под дых от другого мужчины. Смолкла и уткнулась в снег. Поплыла.
-- Не трогай, -- лениво бросил Каретников, не отрываясь от попавших им в руки бумаг.
-- Мож погладить? А чего мужики, симпатичная, чулочки вон. Ножки-то не мерзнут, сука? -- рывком усадил ее, втиснув в ствол сосны.
Лена лишь глухо застонала. Тело горело, сотрясалось от противной дрожи, какими-то приступами конвульсий, и все тянуло к земле. А больнее, чем было уже и быть не могло.
-- Полегче, говорю! -- разозлился лейтенант. -- Она живая нужна!
"А вот это вряд ли", -- подумала девушка. И порадовалась, отчетливо понимая - еще пара ударов и ей конец.
-- Пацаны засмеют - бабу притащили, -- хмыкнул "Утка".
-- Документы! -- выставил палец лейтенант. Свернул карты и сунул обратно в планшет. -- Цены им нет, -- похлопал ладонью по нему, через плечо перекинул. -- Если к ним еще и эту притащим, готовьте дырочки под звезды.
-- Фьють, -- присвистнул Утка.
-- Что-то много ныне за немецких подстилок дают, -- полусонным взглядом оглядев пленную, бросил Шкипер. -- Только все едино, лейтенант, порвут ее наши.
-- Точно, -- заверил Серегин. -- За одну ногу к одной березе привяжут, за другую к другой и порвут на хрен! И правильно! Тварь эсэсовская!
Сержант внимательно посмотрел на женщину, встретился с ее туманным взглядом темных глаз и щетину на подбородке поскреб:
-- Спору нет, мужики, бля... мы еще к начальству не притаскивали. А и не факт, что притащим. Глянь, лейтенант, сморило ее от ласки Серого совсем.
-- Оклемается, -- сплюнул в сторону тот. -- Пусть спасибо скажет, что не прирезал.
Андрей Каретников оглядел своих бойцов, достал фляжку, глотнул, уставился на пленную. И поморщился: надо же падали такой уродится симпатичной?
-- Чего, лейтенант, -- недобро уставился на него Серегин, приняв мину мужчины на свой счет. -- Она ж, сука, трепыхалась, вот и утихомирил. Кляп еще надо.
-- Не надо, молчит пока. Передохнем, пойдем, тогда.
Лена в упор смотрела, как пьет что-то мужчина и, сглатывала вязкую, соленую слюну. Жарко было, в горле давно пересохло и плавило тело от духоты, боли. Ее словно бензином облили и подожгли и не выхода, ни спасения от огня не было. Полыхало и внутри и снаружи. Дышать и то от духоты тяжело было.
-- Вы вот скажите, братья, -- приняв фляжку от командира, спросил самый молодой в группе, Уточкин. -- Почему как не симпатичная баба, так стерва и сука конченная?
-- Я о том же подумал, -- признался Андрей, хмуро глянув на девушку. Документы ее достал, прочел:
-- Магда.
-- Тьфу, -- скривился Воробей. -- Ох, и имечко, прости господи.
-- Группенфюрер, между прочим.
-- В смысле ее группой, -- хохотнул Шкипер, растянулся у ног пленной на снегу, давая передышку телу. Глянул на нее с прищуром, по колену ладонью провел.
Лена дернулась, оскалившись, и вынырнула из дурмана, что разум укрывал. Почти четко увидела всех, кто рядом.
-- Дергается, вишь? -- хохотнул.
-- Не забывай кто ты, -- раздраженно бросил лейтенант.
-- Понял, понял, -- развел тот руки. -- Честь бойца Советской армии не замараю. Да ты не сердись, командир, она мне и в стельку не уперлась, мразь эта. Просто злость берет, -- лег, в небо уставился. -- Наших девчонок и каких! Крошат... А эта? Чем она лучше? Вот такие как она выродков фашистских и нарожали.
Каретников прекрасно понимал ненависть ребят, самого с души воротило. У большинства ни жен, ни детей. У Шкипера всю семью расстреляли в Одессе. У Воробья жена при бомбежке погибла, а где сын тот не знал. Потерялся пацан меж убитыми и живыми. Утка на невесту похоронку получил. У Сергеева вся семья была на оккупированной территории, и недавно весть получил - никого не осталось, да не просто расстреляли или от голода те умерли. В сарай согнали всю деревню фашисты и подожгли. Теперь только память от родителей, жены да двух детишек малых и осталась.
И кого не возьми - почти у всех так. Ни одной семьи целой. От рассвета до заката по всей стране: вдовы и вдовцы, сироты.
И не понять того, ни принять, ни простить. И когда знаешь и видишь в форме тварей, нелюдей женщину, от этого вовсе с ума спрыгнуть можно.
Мужик одно, но женщина на службе упырям, сама упыриха - это было выше любого понимания и рождало лютую злобу. И отторжение на уровне души: зачем тащить через линию фронта, не проще здесь прикончить?
-- Мне она не больше, чем вам нравится. Но мы должны ее довести. Приказ ясен?
-- Да, ясен, ясен, -- махнул рукой, отворачиваясь Серегин. Судя по его лицу, не сдержи его командир, порвал бы немку прямо здесь на лоскутья. Сидел, только желваки на лице ходуном ходили, и взгляд жуткий, стеклянный в своей ненависти.
До Лены сквозь пелену доходили слова мужчин, но сознание плавало и она никак не могла понять, по-русски или по-немецки они говорят. Вроде бы по-русски, но утверждать она бы не взялась, потому что сами мужчины воспринимались призраками, галлюцинацией, а как понять на каком языке, откуда и зачем взялась галлюцинация?
-- Тогда вперед. Нам еще километров десять топать.
Лену подняли, но что хотели, не поняла.
-- Ногами двигай! -- рявкнул мужчина с темным от гнева лицом.
Она бы и хотела идти, да не могла - шатало и мотало от слабости и жары, плавило и вниз тянуло.
Бойцам надоело ее по сути тащить на себе. Шкипер встряхнул ее и в лицо бросил:
-- Не пойдешь, пристрелю. Лейтенант переведи! А то правда не удержусь, убью суку.
Каретников перевел, но поняла ли немка, не понял. Не нравился ему ее взгляд, вид. Квелая, какая-то, то ли полусонная, то ли помороженная, а может и контуженная.
-- Похоже, неслабо ее наши пригрели.
-- Царапина! -- отрезал Серегин, тряхнув ее, чтобы шла. И Лена шла, только куда зачем и как - не соображала. Ноги как чужие, по вате буксовали, в вате вязли, а до разума не доходило, что это снег и грязь.
-- Нежная больно. Оно и понятно, товарищ лейтенант, "арийка" мать ит-ти! -- поддакнул Воробей.
Лена поняла лишь "лейтенант". Глянула:
-- Русский? -- прошептала.
Воробей "русс" лишь услышал, платок ей в рот сунул и толкнул:
-- Русс, русс, двигай давай ножками!
Впереди Утка крякнул, предупреждая о немцах. Бойцы на снег легли, поползли, Лену подтягивая. Та чувствовала как одежда водой и кровью наполняется. Сначала холод гасил жар в теле, но потом начал обжигать, раны еще сильнее раздражать.
Потом ее подняли, куда-то бежали, а она то ли бежала, то ли вязла в дурноте.
К вечеру группа остановилась на прогалине:
-- Привал. До ночи здесь ждем, -- объявил лейтенант.
Лена осела в снег. Ее к сосне прислонили, кляп вытащили, и полукругом рядом расселись.
Воробей хлеб вытащил, раздал товарищам. Лена смотрела, как они едят и уже не чувствовала голода, ничего вообще не чувствовала. Тело словно умирало, сдаваясь холоду и он пробирался через раны внутрь, покрывал инеем равнодушия каждую клетку. Одно не давало окончательно сдаться ему и умереть, обрести наконец свободу от боли и уйти туда, где уже ничего бы не беспокоило - документы, долг перед командиром, долг перед погибшыми, долг перед живыми.
Она не имела права подвести отряд, подвести командира, людей погибших за эти бумаги. Не могла позволить, чтобы смерть Тагира и Кости была напрасной. Вот выполнить бы последнее задание...выполнить...
-- Глянь, как смотрит, волчица прямо, Бога, душу.
Лейтенант перестал жевать, заметив взгляд темных глаз пленной, голодный, больной. Было в нем, отчего не по себе делалось.
Что-то не нравилось ему, а что понять не мог. Может молодая да симпатичная, потому несмотря ни на что росток жалости к ней у него пробивался? А может, действительно взгляд смущал?
Воробей тоже есть перестал, покосился на девушку, на ребят и достал фляжку.
-- Пить, наверное, хочет, -- заметил смущено.
-- Давай! -- тут же озлился Серегин. -- Накормим, напоим, она нас спать уложит. Вечным сном! Ты чего Воробей, совсем с катушек съехал?! Эти гниды - звери, и отношение к ним только как к зверям и может быть!
Лейтенант переглянулся с растерянным больше своим поступком, чем отповедью товарища сержантом, и решительно достал свою фляжку, протянул Матвею:
-- Напои, -- а Серому бросил. -- Они конечно звери, но мы - нет.
Мужчина ощерился в ответ, одним ударом вогнал нож в банку тушенки, с таким видом - в тело врага.
-- Не бычься, -- примирительно заметил Елабуга. -- Фрицы - сволоты, а на хрена нам как они быть? И так, сатанеем.
Воробей поднес горлышко фляжки к губам Лены, та хлебнула и...встало в горле, как свинец влили, а не воду. Разлилось по нутру огнем и скосило разум. Поплыла. Тяжко стало даже дышать.
Сержант словил ее, не дав упасть и растерянно, с долей испуга на товарищей уставился. Вроде ничего плохого не сделал, а она вон чего - труп просто:
-- Чего-то не того с ней, товарищ лейтенант, -- протянул.
-- Ну, мать вашу! -- разозлился уже Андрей, увидев, как обвисла пленная на руках сержанта. Пошел, по щеке ей легонько тронул:
-- На счет трупа мы не договаривались. Ты у меня до штаба дотопаешь, что хочешь твори.
-- Претворяется, сука, -- бросил Сергеев.
-- Не, не, звездануло ее у машины-то, а по жизни не привычная, вот и млеет, -- выдвинул свою версию Утка, продолжая рот пищей набивать.
-- Плевать! -- встряхнул женщину Андрей, за ворот приподняв. К сосне прислонил, а она все равно сползает. Смотрит на него и сползает. -- Ну, хватит! -- прикрикнул, испугавшись, что правда сейчас умрет, и останутся они без "языка" у самой линии фронта. Здесь осталось-то всего ничего! Пару часов до темноты и пару по минному полю заветной тропкой проползти. А там свои, примут.
Лена смотрела на лейтенанта, а видела сотни точно таких же лиц, молодых, но войной искалеченных, превращенных в лица стариков. И дошло - русский. По-русски говорит, и поняла что говорит, да вот сил уже совсем не было ни ответить, ни порадоваться. Горько вдруг стало от четкого осознания - пришла, конец.
Ничего уже не чувствовала: ни голода, ни холода, ни боли. Все глуше они, все дальше и все ближе беспросветная темнота, за кромкой которой улыбается ей Наденька, смеется Надя, раскачиваясь на качелях во дворе родного дома. Тагир прикуривает самокрутку и усмехается: "будем живы, сестренка". Костя подмигивает ей и обнимает друга.
Откуда они там? -- подумалось и понимание само пришло. Вспышкой озарения всплыло воспоминание - горящая машина.
"Я сейчас, сейчас", -- прошептала им. Последнее осталось перед тем как уйти следом за ушедшими, теми, кто уже никогда не будет ни смеяться, ни усмехаться, ни обнимать наяву. Как и она.
-- Мать вашу, нашатырь дайте! -- потребовал лейтенант, не на шутку испугавшись, что умрет сейчас немка, им все планы обломает, а главное унесет с собой важную информацию.
Елабуга рядом присел, с брезгливостью рассматривая квелую, словно и, правда собравшуюся умереть, немку.
-- Аптечку говорю! -- рыкнул на него Андрей.
Тот нехотя подал и сплюнул с досады: да пусть сдохнет. Одной твари на земле меньше будет.
Лена смотрела на плавающее в серой пелене лицо лейтенанта и понимала, что выхода нет, кроме как рискнуть - не дойти ей самой, не передать документы Банге, потому что дошла. Объявил организм предел, а Бог видно ровно до этого леса ей жизни и отмерил.
-- Ноль шестому, -- прохрипела, давясь словами. В ответ Серегин подавился, глаза от ярости и возмущения огромными стали. Ткнул в ее сторону рукой, а от кашля внятно выразиться не может.
Лейтенант же замер: послышалось?
Елабуга к пленной поддался:
-- Да она по-русски лопочет!
-- Точно! Ах, ты сука! -- выговорил наконец Серегин, ринулся к женщине, убить хотел, но лейтенант очнулся, откинул бойцов - Елабугу в одну сторону, Сергеева в другую:
-- Тихо!
-- Ты это, лейтенант, -- тараща в растерянности глаза на него, закивал Воробей. -- Послухай чего она, может по делу что?
-- Ноль... Ноль шестому! -- выдохнула Лена опять.
Андрей ее рывком приподнял, перехватил, чтобы ближе быть, понять что-то, услышать. А та хрипит как заведенная:
-- Ноль шестому от Пчелы... Ноль шестому...
-- Нашатырь, мать вашу! -- заорал, почувствовав, что дело нечисто, как бы не на свою напоролись... и чуть не убили!
Остальные видно тоже это сообразили, притихли. Елабуга нашатырь достал, провел открытым флакончиком перед носом девушки. Та дернулась, глаза огромными сделались и в упор на лейтенанта смотрят:
-- Документы для ноль шестого. Передай, лейтенант! Документы ноль шестому от Пчелы. Он знает. Еще, еще, лейтенант, ремень, -- залепетала торопясь, пока в себе, пока еще соображает. -- В нем документы.
Каретников хмурился, веко в тике дергалось - понять пытался, бредит она или он свихнулся - какой "ноль шестой" к ляду? Какой ремень?
-- Ты кто? -- рыкнул. "Только не говори, что своя, что разведка. Не поверю!" А сам уже уяснил, осознал - разведка, своя. И выходило что "ястребы" своих же угрохали в том леске. И они разведчицу мотыжили, поносили, словно тварь последнюю, не зная, что своя она. А чего молчала-то, чего?!!
-- Не ... не важно... Передай. Обещай... Ноль шестому от Пчелы... Ремень. Лейтенант... Внутренний... Под шинелью... В нем ... его тоже... Обещай...
Мужчину скривило от отвратительности ситуации, от глупости такой пошлой и такой жуткой.
-- Руки развяжи, -- бросил Воробью. Тот, торопясь и больше затягивая веревку, все же распутал, но Лену от его дерганий опять повело, перед глазами потемнело. Уже не говорила - одними губами шептала: ноль шестому... ремень... документы... ноль шестому...обещай...
Каретников ее на землю аккуратно опустил, ремень снял, шинель распахнул. Второй ремень расстегнул, не сообразив еще, что же мокро, а к себе повернул, кровь увидел и на коже с внутренней стороны и на своих руках. Уставился тяжело на Серегина, словно он в том виноват. Мужчина головой качнул, замкнулся лицом:
-- Я чего? Сказала бы. Она же молчала.
-- А что она сказать должна была? -- зыркнул на товарища Елабуга, зубами пакет с салфетками порвал.
-- Сказала бы кто она.
-- Кому?! -- рыкнул лейтенант. -- Тебе? А ты кто? У тебя на лбу корочки рядового советской армии?! Или может у меня?!
-- Лопух ты, Федя, -- бросил ему Шкипер. Китель женщине расстегнул. -- Ничего, красивая, прорвемся. Перевяжем, а в госпитале тебя залатают.
И смолк.
Утка над ухом матерился протяжно от увиденного - бельишко тонкое к ранам прилипло, в крови все, а раны - звезды на грудине да на животе.
-- Мать честная, -- потянул Воробей. -- Это ж что с девкой творили, гады.
Андрей слышал о зверствах немцев, видел немало, но такого не доводилось. И тошно стало, себя стыдно. Отобрал у Шкипера салфетки, на раны наложил. А тот у края перчатки кровь заметил, стянул ее, рукав отодвинул и на товарищей тяжело уставился, выказывая пробитую ладонь, глубокие кровавые борозды вокруг запястья.
В душе только маты от увиденного стояли.
Утка молча порвал свой пакет, подал с насупленным видом Каретникову.
Лена ничего не чувствовала. Где-то глухо и далеко, кто-то что-то делал с ней, а что, кто?...
Очнулась от боли и увидела знакомое лицо лейтенанта.
-- Ноль шестому, -- просипела опять. Мужчина палец к губам приложил: тихо. И Лена сообразила, что темно, что слишком близко мужчина к ней - значит что-то не так. Вспыхнуло где-то близко, в небе, словно лампочку включили.
-- Немного осталось, терпи, -- попросил тихо, ласково. И пополз, ее с Елабугой подтаскивая по тонкой тропке меж минами.