Райдо Витич : другие произведения.

Имя - Война 3

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.28*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет"... Б.Пастернак


   Часть 3
   Послесловие
  
  
  
  
   Но кто мы и откуда
   Когда от всех тех лет
   Остались пересуды
   А нас на свете нет...
   Б.Пастернак
  
  
   Глава 46
  
   Мир после победы ничем не отличался от войны. Это было даже странно. Казалось, только объявят о капитуляции, тут же прекратятся бои и, наконец, будет слышна тишина, начнется демобилизация и эшелоны счастливых победителей, отстоявших само право на существование человека, жизни, пойдут на Родину.
   Но май канул, июнь плавно перевалил за середину, а бои то тут, то там продолжались.
   Демобилизация проходила медленно и словно неохотно.
   Понятно, нужно было помочь бывшему Рот-фронту, помочь немцам наладить власть в стране, добить последних фашистов на этой земле. Но душа солдата уже летела домой и, было особенно тяжело погибать, терять товарищей после Победы. Война выпила слишком много крови, сил и жизней, что принять хоть еще одну было невозможно ни морально, ни физически.
   Однако долг никто не отменял.
   Группа Лены поредела на четыре человека, чему капитан была рада. Солдаты на этот раз ушли, не потому что погибли, а потому что их ждал родной дом. Хоть четверо, но точно доберутся до него, вернуться живыми к семьям, а значит четыре матери, четыре сестры, жены или подруги точно будут счастливы, по-настоящему, как должно радоваться, одержав такую Победу, дождавшись победителей.
   Остальные шесть человек, включая ее и группу лейтенанта Сорокина, которую в связи с его демобилизацией, слили с Лениной, по-прежнему работала: ликвидировала отряды недобитков, вылавливала детей из развалин, отправляла в приют. Здесь у Лены было дело, очень важное, а там, в родной стране, родном городе ее ждала неизвестность, и поэтому она не спешила вернуться, откровенно трусила. Неопределенность действовала ей на нервы и в отношениях с Николаем. Письмо она ему написать так и не решилась, к тому же не знала, демобилизовали его или нет. Но сердце так и рвалось к нему, отметая все преграды, а вот о страхи запиналось, начинало биться через раз. Волей - неволей, те слова Марины запали в душу и бередили ее.
   -- Артур Артурович, у меня есть просьба личного плана, -- решилась Лена потревожить Бангу. Тот насторожился, уверенный, что сейчас девушка попросит связаться с отцом или демобилизовать ее, но к удивлению услышал:
   -- Я знаю, что осенью сорок четвертого мой муж, Санин Николай был жив. Если вам не трудно, можно ли узнать, что-то о нем?
   "И похлопотать?" -- уставился на нее. Но последние слова с губ капитана не слетели, что заставило задуматься генерала: а не пора ли действительно позаботится о будущем племянницы. Хватит ей уже, нахлебалась. В скромности ей не откажешь, молодец, ни разу родственной связью с ним не воспользовалась, но это ей плюс, а ему минус. Война закончилась, дел конечно невпроворот и еще не год, и не два их будет по горло, но стоит ли Лене в этом дальше участвовать? Стоит ли ему рисковать жизнью племянницы, достаточно покалеченной физически и морально. Не пора ли отдать дань если не родной крови, то мужеству и стойкости этого солдата?
   Банга закурил, отошел к окну и сказал:
   -- Я узнаю. Что-нибудь еще?
   -- Наградные листы. Я включила погибшую Люсинец и демобилизованную Шаталину. Они заслужили.
   Мужчина кивнул: согласен.
   -- Тоже ждешь демобилизации?
   Лена взгляд отвела, плечами повела неопределенно:
   -- Дел хватает. Должен же кто-то заниматься тем, чем мы занимаемся. Люди устали, хотят жить мирно, спокойно, а недобитки все шатаются, убивают, бои завязывают. Дети по подвалам и развалинам сидят. "Дети подземелья" просто. Им учиться надо, жизнь нормальную налаживать.
   Артур спрятал понимающую улыбку: пространно как ответила, а в сторону ушла четко. Значит, смущает ее гражданка, только и всего. Не против она демобилизации - делать, что с ней не знает.
   Оно понятно, самые золотые годы на фронте ухлопать, не в куклы играть, в платья рядиться, женихам глазки строить - убивать врага, спасать других, самой выживать.
   А действительно, хватит. Выполнила Лена свой долг, даже перевыполнила. Не потащит он ее вверх по служебной лестнице. Нечего ей на военной службе делать - тут Ян прав, время пришло его просьбы удовлетворить и свой долг перед племянницей выполнить. Пристроить и так, чтобы как сыр в масле каталась, чтобы через год цвела и благоухала, напрочь все это дерьмо забыв. Детишек чтобы нарожала и нянькалась с ними, как положено бабе.
   Пусть хоть у нее обычное счастье будет. Может и брат смягчится. Артур устал, как дед столетний. Своей семьи ему не завести уже. Профурсетки не нужны, потому как им только погоны да все что с ними связано нужны, а другие не позарятся, не смотря на лимит мужского контингента в стране. Но даже если - холодное у него сердце, холостячить привык, меняться поздно. Вот и выходит, что остались у него только трое родных, ради кого, пожалуй, пожить и стоит: брат, двое племяшек - Лена да Юра. Поредел род Банга, не стоит его еще больше прореживать.
   -- С Николаем-то у вас как? Почему через меня узнаешь про него?
   Лена растерялась от вопроса. Откровенничать не привыкла, да и нужна дяде ее откровенность - тоже, военная тайна. С другой стороны что-то удобное солгать? Так в голову не шло.
   -- Не решилась напрямую. Меня тогда ранило, вы забрали. А про Колю сказали, будто погиб. А потом Дина встречалась с его ординарцем и, вроде жив Коля был...
   Путано.
   Артур чуть не фыркнул на ее объяснения: могла бы не стараться. Все ясно, как белый день. Женская логика помноженная на гордость, сомнения и фантазии. Перевод прост: "Ты узнай, почву прощупай, дядя, а я уж там решу".
   Неет. Санин мужик толковый, с головой, но помощи от него, помня сорок первый, не дождешься. Не уберег тогда Лену, значит, надеется на него нельзя. Не пара.
   "Ничего, другую кандидатуру поищем. Постарше, умнее и проворнее. И чтобы с пониманием".
   -- В общем понятно. Узнаю. Вот что, Лена, кончай меня на вы называть. Дядя я тебе и в кабинете никого кроме нас. Субординация для посторонних глаз и ушей.
   -- Хорошо, -- кивнула.
   -- Прекрасно. Теперь слушай. Бери ребят и двигайте под Хафельберг, заразы там засели в руинах замкового подвала, как привидения выныривают и палят по нашим, да еще троих мирных жителей положили. Короче, закончи их существование.
   -- Поняла.
   -- Вернешься, предметно поговорим.
   -- Свободна?
   -- Да, иди.
   Капитан вышла, а Банга отдал распоряжение найти сведения о Николае. Надо его из Германии убирать к чертям. Чтобы не списались и не увиделись. А то рискнет, письмецо дорогому напишет, а он вот окажется. А так пиши сколько хочешь - адресат выбыл. А куда - ни он не знает, ни она. У нее вообще другое теперь место жительства.
   Вечером Лена на машине с ребятами тряслась, двигаясь к Хафельбергу, а Банга внимательно послужной список Санина изучал. Очень понравилось: жена погибла.
   Ну, погибла, значит погибла. К лучшему, -- пальцами по папке отстукал в раздумьях и позвонил нужным людям. Ничего, что вечер, завтра утро будет, как раз механизм запустится. Отправят Санина из армии восвояси. В милицию вон, там как раз нехватка кадров. Вот пусть урок и ловит.
  
   -- На рожон не лезь, -- зыкнув на Лену, бросил Валера, помогая слезть из кузова.
   -- Ты не много воли взял, сержант? -- спросила, лямку автомата на плече поправляя.
   -- Я серьезно. Не сегодня, завтра на поезд и домой. Доживи.
   -- Вперед, -- огрела взглядом.
   Дальше бегом пару километров к замковым руинам. Подошли тихо двумя отделениями, окружили, провели разведку развалин и залегли в засаде. Ночью в подвалы соваться, смысла нет. Утром решено было устроить загон. Одно отделение полезло в катакомбы с севера, а второе залегло напротив подвальных арок с юга. По карте выходило, что деться "умникам" некуда, потому что только два входа - выхода из руин было - с севера и с юга, через проемы.
   Тихо было, самый сон на рассвете и хорошо, воздух прохладный. Где-то в лесу птица запела. Лена даже замерла, впервые за долгие годы услышав трель. Обычная песня обычной птицы показалась ей чудом и знаком, что вот теперь точно война закончилась. Сама тишина была непривычной, разрывающей слух, а тут этот соловейка... и вдруг грохнуло глухо, очереди послышались.
   -- В подвале бьют, суки, -- прошипел Маликов и все с напряжением стали всматриваться в арки, наполовину заваленные битым кирпичом.
   -- Ждем, себя не проявляем, -- приказала Лена. Перестрелка стала слышна четче, видно приблизились к выходу. И вот появился первый фриц в форме, худой и маленький, второй чуть выше. Первый разогнулся, автомат подхватывая и получил очередь в грудь - Маликов сорвался. Второй за камни забился, голова третьего мелькнула вихрами и исчезла в проеме.
   -- Какого черта, сержант? -- процедила капитан. -- Мы даже не знаем сколько их.
   -- Ни один не уйдет.
   Пара минут перестрелки и тот, что за камнем, получил пулю в лоб. Его откинуло и Лена насторожилась - молодой слишком, а еще форма.... И дошло:
   -- Это мальчишки, гитлерюгенд.
   Из проема отчаянно били автоматы, в ответ огрызались солдаты, но смысл палить? Кого ты там в арке заденешь? А гранатами закидывать детей, с перепугу засевших в развалинах - низко.
   -- Нужно поговорить с ними.
   -- Сдурела?!
   -- Разговоры! Прекратить огонь!
   "Хватит смерти гулять. Хватит мальчишкам гибнуть".
   -- Платок есть? -- спросила Маликова, как только стихли очереди и с той и с другой стороны.
   -- Зачем?
   -- Разговоры!
   Валера насупился, достал грязноватый носовой платок с голубой каемкой, отдал.
   Лена вытянула руку вверх, помахав им в воздухе. Тихо, выстрелов не последовало.
   -- Ты чего?!... -- разозлился Маликов.
   -- Спокойно. Я пойду к ним на переговоры. Вы ждете.
   -- Они грохнут тебя! Это же ублюдки!
   -- Это дети, перепуганные насмерть мальчишки, которые не знают куда кинуться, вот и накручивают себе неприятностей и в округе их устраивают. Убить их самое простое, только хватит смертей, кончилась война, -- сунула за ремень на спине пистолет на всякий случай и начала осторожно выпрямляться, выситься над камнями.
   -- Капитан, очнись, какие к хрену переговоры?!
   -- Я женщина, в меня стрелять не будут. Психология.
   -- Чхать им на нее!
   -- Заткнись, сержант. Убить всегда успеем. Нужно и другую тактику уметь применять.
   -- Давай грохнем их, потом применим!
   Девушка пошла к арке, держа в руках платок.
   -- Мать твою, капитан! Что ты творишь?! -- донеслось шипение в спину.
   -- Я иду к вам без оружия, я хочу с вами лишь поговорить, -- громко отчеканила Лена, показывая, что в руках ничего кроме платка нет.
   Тихо было, так тихо, что опять можно было услышать, как надрывается соловей.
   Лена заглянула в арку и ничего со света в темноте не разобрала. Слезла, не переставая чеканить спокойным, доброжелательным тоном:
   -- Ваше сопротивление бесполезно, нас много, завалы окружены. Вы все погибнете. Но зачем вам умирать? Война закончилась, нужно возвращаться домой, к матерям. Они ждут вас. Я могу помочь.
   И замерла у стены ниже арки, увидев, наконец, тех, кто шороху в округе навел.
   У стены напротив, метрах в десяти на россыпи камней стояли мальчишки от восьми до четырнадцати лет и держали наизготовку автоматы. Один совсем ребенок, лопоухий, рыжий, глаза такие, словно сейчас расплачется. Самый старший, долговязый и нескладный, был ранен в ногу. Отставил ее, выказывая перевязку сделанную кое-как, кулаки сжал, глядя на Лену как гремучая змея: холодно и подозрительно.
   -- Вам нужна помощь. Опустите оружие, бросьте его и идите, вас не тронут.
   -- Ты немка, -- спросил большеглазый, рыжий как солнышко парень лет двенадцати.
   -- Нет. Но я помогаю таким как вы жить. Хватит смертей. Оставьте оружие и идите домой, к своим матерям, сестрам, подружкам. Не огорчайте близких. Война закончилась для всех, но кому-то нужно возрождать Германию. Ради вашей страны, ради ваших матерей, предлагаю вам сдать оружие и выбрать жизнь.
   -- Ложь. Нас расстреляют, как только мы выйдем, -- процедил длинновязый. Лена поняла, что он у них главарь. Хорошо, что он был без оружия, иначе просто дал очередь в парламентера и, все закончилось бы.
   -- Кому вы нужны, -- изобразила мягкий, почти материнский укор.
   Самый младший вдруг откинул автомат к стене. Потом второй мальчишка под ноги свое оружие кинул.
   -- Не слушайте ее! Они убьют нас! Вы слепцы! Альфреда уже нет - тот русский, что его убил, тоже был разговорчив! -- зашипел старший. В глазах его товарищей появились сомнения. Лена насторожилась - очень упоминание о разговорчивом русском не понравился, и тишина в подвале. Неужели эти мальчишки все отделение положили? А она с ними переговоры ведет?
   -- Вы хотите себе участи Альфреда? Я не собираюсь вас уговаривать, но видя как вы молоды, испытываю естественное желание помочь вам не губить свои и чужие жизни. Поймите, у вас нет шансов выбраться. Один выстрел и весь подвал сравняют с землей, а вместе с ним вас. Если вы проявите благоразумие и сдадитесь, вы будите жить, -- отчеканила Лена, сменив тон. Пацаны должны понять, что нужно торопиться с выбором между жизнью и смертью. Второго шанса не будет.
   Один отшатнулся от стены и снял лямку автомата с плеча, выпустил его из рук, исподлобья глядя на Лену. Его сосед откинул оружие более резко и решительно.
   -- Вы предаете свою страну, предаете фюрера, -- процедил угрожающе их командир.
   И тут послышались приближающиеся шаги, в проем слева выглянул Шатров, заметив, что происходит. Лена руку ему выставила: тихо.
   И в тот же момент долговязый мальчишка раскрыл кулак. С ладони скатилась граната и хлопнулась на камни.
   -- Ложись!! -- успела крикнуть всем девушка, рванула, чтобы прикрыть собой мальчишек, но только шаг успела сделать. Шатров отпрянул обратно в катакомбы, туда же успели нырнуть двое пацанов и грохнуло, оглушая до звона в ушах. Что-то ударило и отнесло Лену к стене у арки.
   "Глупо", -- подумала капитан, чувствуя дурноту и тяжесть во всем теле. Сползла на камни.
   Она не слышала трескотни боя. Не видела, как в проем нырнул Маликов, не слышала, как закричал, увидев ее, не чувствовала, как подхватил.
  
   -- Осторожно братцы, осторожно! -- умолял Валера, пока вытаскивали капитана. Тарасов рвал упаковку на бинтах, начал перевязывать голову, а кровь не останавливалась, лилась и лилась, пропитывая бинты быстрее, чем они накладывались.
   -- Глупо-то как...
   -- На хрена полезла, нашла, кого жалеть, выродков гитлеровских...
   -- Баба, чего ты хочешь. Они все жалостливые...
   -- В госпиталь надо!
   -- Шатров как?
   -- Зацепило, мал-мал...
   Грохнуло в подвале.
   -- Звиздец уродам!
   -- Мальчишки...
   -- Плевать я хотел! Фашисты!
   -- Ты не умирай, слышишь, Лена? Не умирай!
   -- Валера, рану зажми, кровь остановить не могу! ...
   -- Машину давайте! В госпиталь надо! Врача...
  
   В двенадцать дня Банга узнал, что капитан Санина тяжело ранена и доставлена в госпиталь под Хафельбергом. Еще через сутки - что она нуждается в срочной операции, и тут же дал распоряжение перевести ее в госпиталь в Берлине, где были немецкие врачи да и оснащение много лучше.
   Лена так и не пришла в сознание ни до операции, не после. Возникло опасение развития комы.
  
   В это время Николай терял последнюю почву под ногами. Его демобилизировали по ранению, отказав в дальнейшем прохождении службы. Он ругался, он уверял, что здоров как бык, донельзя раздраженный таким поворотом событий, но его не послушали - выдали на руки документы и прикрепительный на работу в органы внутренних дел одного из районов Москвы.
   Службу в армии он понимал, но службу в милиции, да еще начальником неизвестной ему структуры, пусть и близкой по организации - нет. И весь вечер пил с горя с Семеновским и Мишкой. Война, ставшая для него нормой жизни закончилась, а с ней закончился понятный уклад, понятное будущее, и кажется, кончился он сам.
   Его провожали всем полком, но от этого было только хуже. Все его друзья, все понятное ему оставалось здесь, а он уезжал туда, на гражданку, о которой если что и знал, то абсолютно забыл за эти годы. Четыре года прошли, как четыре жизни, и сейчас он должен был начать пятую.
   -- Не психуй! -- хлопнул по столу Семеновский.
   -- Я боевой офицер!!
   -- А я кто, по-твоему, красная девица?!... Сядь, Коля, -- вздохнул.
   Мишка, что расстроено сопел, переваривая неприятную новость, молча налил всем водки в кружки, и выпил свою порцию, не дожидаясь начальства.
   Николай залпом влил в горло горючее и стукнул со злости кулаком в стол.
   -- Все, успокойся, -- спокойно и размеренно выпил налитое замполит. Закусил и выдал:
   -- Мое мнение - все верно.
   Николай только закурил и чуть дымом от слов друга не подавился:
   -- Что правильно?!
   -- Ты не ори! -- поморщился. -- Ты глянь на себя, разговаривать вообще разучился, орешь да цедишь. А правильно, что комиссовали. Жизнь тебе налаживать надо, в себя приходить, а то как еж, одни колючки. Домой вернешься, сестренку обнимешь. Ей одной поди несладко.
   -- Я! Боевой! Офицер! Я с этим полком почти три года в одних окопах!!...
   -- Не ори, новости прямо, -- поморщился мужчина. -- Меня б кто домой отправил, я б полетел, хоть и не ждет никто. Хватит воевать, Коля, мирную жизнь нужно налаживать, сестру тебе поднимать. Женишься...
   Санин чуть стол не расколол, грохнув по нему кулаком и, налил себе еще водки полную кружку. Выхлебал как воду и скривился - тошно до зубной боли! Как он жить без армии будет? У него же колоссальный опыт, а его на свалку, как старика, как ненужный элемент. А ему тридцать только будет, в самой силе! Сколько бы он еще сделал?!
   Белозерцев шумно вздохнул, с тоской поглядывая на командира, и вяло жевал огурец, подпирая щеку кулаком.
   -- А меня девушка в Ленинграде ждет, -- сказал к чему-то.
   -- Это ты когда успел? Ну, и шустряк ты лейтенант, -- улыбнулся Владимир Савельевич.
   -- Так из СМЕРШа, в сорок четвертом еще познакомились. Потом она в госпиталь попала, комиссовали. Переписываемся. Как дембельнусь, прямиком к ней поеду. Пишет - ждет.
   -- Если по дороге кого не встретишь, -- хохотнул замполит.
   -- Да щаз! Я серьезно, с понятиями, планами. Слышь, командир, рядом будем. От Ленинграда до Москвы чего там - полдня.
   -- Это ты к чему? -- раздраженно уставился на него Санин.
   -- К тому, что радоваться надо. Вот уж армия где! -- хлопнул себя по подбородку. -- Прав Владимир Савельевич, о будущем думать надо. Навоевались по макушку.
   -- Устами младенца глаголет истина, -- подмигнул ему мужчина.
   Николай застонал, потер затылок: не понимают его друзья.
   Зато другое понял, уже, когда вагон поезда тронулся - что часть его навсегда останется здесь, в Германии, где закончился путь боевого офицера, полковника Санина. Часть - продолжить жить в прошлом, в атаках и обороне, в тех пройденных за войну дорогах, взятых рубежах, а часть будет жить в полях под Болховым, где погибла Леночка. Вся его душа там, с ней, а здесь фантом, тридцатилетний мужик, повидавший больше аксакала, и чувствующий себя таким же древним, бесконечно усталым и беспросветно опустошенным.
   Получалось, что домой возвращается банкрот.
   Николай посмотрел на Семеновского, Мишку, которые провожали его и грустно улыбнулся.
   -- Свидимся, когда-нибудь обязательно свидимся.
   Адресами обменялись, значит, не потеряются.
   Впрочем, и без адресов найдут друг друга, ведь братьями стали, сплавила их война вместе.
  
   Глава 47
  
   Николай слушал перестук колес и мечтал напиться. Он слишком явно возвращал его в прошлое, в тот состав. И казалось, открой глаза - увидишь Леночку, которая сидит напротив в полосатой блузке и теребит косу, пряча смущение и робость под пушистыми ресницами. Кажется, что сейчас в купе войдет Санька, гремя коробкой с шахматами и, беззаботно бросит:
   -- Ну, что, старичок, партейку?
   И вспомнилось, что говорила Лена: "договорились встретиться в шесть вечера, в субботу у ВДНХ".
   Мужчину даже подкинуло: вот и цель! Он будет ходить каждую субботу на ВДНХ и ждать, и может быть этот оболтус Сашка появится. Не мог он погибнуть! А страшно верить мечтам, разочаровываться не хочется. Но у него есть Валюшка, прав Семеновский, раз так карта легла, нужно о сестренке подумать. Не сладко ей одной, ведь малышка еще, двадцать лет только.
   И хмыкнул, умиляясь самому себе: "а тебе, сколько?"
   Вагон качнуло на стыке и полковник - танкист с верхней полки резко поднялся и заорал:
   -- Заряжай, славяне! Не спим!
   Коля посмотрел на него снизу вверх и вышел, понимая, что лучше закуриться в тамбуре, чем слушать крики соседей, а потом вплетать свой крик.
   В тамбуре курила молодая женщина майор и востроглазый капитан видно пытался с ней заигрывать, но Николай спугнул своими погонами и количеством орденов. Офицер отдал под козырек вместе с майором и ретировался, а Санин к окну отвернулся. И снова словно в лето сорок первого на миг вернулся - показалось Леночка рядом стоит, за поручень держится и говорит, говорит... А он видит ее губы и помнит их вкус.
   Почему она погибла, а он обречен на жизнь после ее смерти, что равно его? За что так несправедливо? Ведь он солдат, а не она!
   -- Не спиться? -- послышалось осторожное. Николай обернулся и встретился с заинтересованным взглядом женщины. Что ей надо?
   -- Да, -- отвернулся снова к окну.
   -- Домой?
   Мужчина понял, что женщине нужен собеседник и подумал: от чего нет? Лучше в тамбуре трястись, курить и разговаривать, чем слушать в купе, как все еще ведут бой командиры.
   Прислонился к стенке, встав к женщине вполоборота:
   -- Да.
   -- И я, -- встала напротив, поняв, что он не против познакомиться и побеседовать. -- В Москву.
   Николай кивнул.
   -- Связистка? -- оценил знаки отличия.
   -- Да. Второй Белорусский. А вы?
   -- Первый.
   -- Повезло, -- покрутила окурок в руке. -- Мне, в смысле. Дембель. А девчата остались. Правда, обещают постепенно всех женщин из армии уволить. Оно правильно.
   -- Согласен.
   Женщина мягко улыбнулась:
   -- Меня Наталья зовут.
   -- Николай.
   -- Очень приятно.
   -- Вам скучно?
   -- Нет, просто... необычно, -- задумчиво посмотрела в окно. -- Я с сорок второго с линией фронта, привыкла жить по распорядку, привыкла, что все четко и понятно. А тут вроде бы свобода, но что с ней делать?... Путано, да?
   -- Нет. Очень понятно, -- Николай не кривил душой. Настроение и состояние женщины ему было понятно, как никому. Тем более у него за спиной было много больше лет по распорядку. -- Действительно, не знаешь, что делать со свободой.
   -- Но это здесь. Дорогу пережить бы, а там...Прикрепительные не нравятся.
   -- Что так?
   -- Подругу еще в мае, сразу после победы уволили. Написала, что зарплата с гулькин нос, жить фактически не на что, на другую работу с зарплатой выше не берут, потому что с этой не открепляют. Не по себе, как-то от таких новостей. Полевой кухни уже не будет. А карточки не кормят. В общем, почти из огня и в полымя, строго по поговорке.
   Николай нахмурился - новости. Как же Валюша живет? Он тоже хорош, офицерские посылал и спокоен. А оно вон как весело на гражданке.
   -- Разве офицерам льгот нет?
   -- Какие льготы, Николай...
   -- Можно просто Николай. Уволенные мы с вами, а в новую должность, чтобы субординацию соблюдать, я еще не вступил.
   Женщина с благодарностью посмотрела на него, папиросы достала:
   -- Будете?
   -- Свои, -- показал пачку трофейных. Закурил, поднес огонек и к сигаретке Натальи. -- Куда же вас прикомандировали?
   -- На городской коммутатор. Тоска. А вас?
   -- Милиция.
   -- Неплохо. Особенно если в том же звании, -- кивнула на погоны.
   -- Думаете?
   -- Во всяком случае, зарплата выше, чем у меня будет, -- улыбнулась грустно и как-то слишком пристально посмотрела. -- Простите за любопытство, семью оповестили, что возвращаетесь? Рады, наверное, до ушей. Или как я, решили снежным комом на голову?
   -- Комом, -- кивнул.
   -- Не боитесь? -- улыбнулась загадочно.
   -- Чего?
   -- Нуу... -- отвела взгляд. -- Женщины разные бывают. Одни жены ждут, другие быстро забывают.
   Николай понял и отвернулся. Разговор перестал его интересовать, и женщина уже не вызывала любопытства. Все как божий день ясно - решила жизнь свою устроить получше, осведомленная ретивой подружкой о тяготах жизни в столице. Что капитан не подошел - понятно, полковник повыше будет, и толку больше. Осталось только выяснить, свободен он или нет. А зря. Если капитан едет со старшим офицерским составом в купе, а не в теплушке с солдатами, значит проныра. Вполне такой сытую жизнь обеспечит.
   Вот ведь странное животное человек - только что горел в праведном гневе и бил врага, не обращая внимания ни на какие трудности, а война закончилась, и стал как рыба, мгновенно искать "где глубже" - лучше.
   Была бы майор мужчиной, много бы хорошего о себе узнала, но бабу судить не ему, тем более ругать или политлекции читать. Где-то даже и понять ее можно, хоть и противно.
   Мужчина к окну отвернулся, решив, что сейчас докурит и пойдет слушать баталии танкиста, и двух пехотинцев.
   -- Кажется, я полезла не в свое дело. Извините.
   Николай кивнул: бывает.
   -- Может к нам в купе? Посидим, у нас винцо есть.
   Санину вспомнилось, как он выпил и вот такая Наташа в лице Милы поблазнилась ему Леночкой, и отрезал:
   -- Спасибо. Спать пора.
   Откинул сигаретку и пошел к себе в купе, не обратив внимания на разочарованный взгляд женщины.
   Лег и вздохнул: обнять бы сейчас Леночку, прижать к себе - как бы сладко спалось, слыша ее дыхание на своем плече, чувствуя ее тело, нежную кожу под пальцами.
  
   Ехать долго, делать особо нечего, и от этого давит маята. Одно оставалось смотреть в окна на буйную зелень, толпы счастливых людей, закидывающий поезд с демобилизованными на станциях букетами, курить и пить.
   Добирались так долго, что Николай боялся рехнуться или спиться. Поезд постоянно расформировывали, загоняя командирский купейный вагон в тупик, когда на пару часов, а под Смоленском почти на сутки. И чем ближе к столице, тем чаше проверка документов, тем меньше желание смотреть в окно. Разруха там, люди одетые, как босяки, но с неизменными цветами для победителей. И нет пирожков, которыми угощали их на станциях в Польше, зато есть яблоки. Николай набрал - Валюхе. Помнил, что сестренка яблоки с детства любила, до войны - хоть тонну дай, все бы смела.
   Прибыли под Москву, дальше пассажиром было объявлено - добирайтесь сами. Мужики не гордые, ко всему привычные, спорить не стали, хоть и очень хотелось прибыть на узловую, как до войны, но с фурором - все-таки победители! Но мечты мечтами, а действительность советская и, кто подзабыл о ней, тот прочувствовал, когда их выгрузили фактически в чисто поле. Кто-то ругался, регалиями потрясая, кто-то, как Николай заморачиваться не стал, пошел попутку искать.
   В столицу Санин вместе с танкистом приехал уже вечером и, словно в рай попал. Огни повсюду, в витринах отражаются, глаза слепят. После привычной светомаскировки это и дико и сказочно выглядело - в праздник попал не иначе. Шел и, задрав голову, смотрел на горящие фонари, свет в окнах домов.
   О метро даже не думал - пешком шел, то и дело отдавая честь на приветствия военных. И все смотрел, смотрел вокруг, вдыхал влажный после дождя запах города, настолько забытый, что почти незнакомый. И все смотрел по сторонам, узнавая и не узнавая улицы, проспекты. Изменилась или нет Москва понять не мог, но одно точно понял - сам изменился. Зашел в знакомый магазин, Вале-сластене торт или кекс купить, а там голые прилавки и продавщица со странным взглядом в ответ на его вопрос, и не менее странным выводом.
   -- Только уволили?
   -- Да.
   -- Понятно. Идите домой, товарищ полковник.
   Николай заподозрил, что рассказ подруги Натальи цветочки, а про ягодки самим уже узнавать придется, и напрямки домой пошел, быстро забыв свое желание сестру сладким побаловать. Тревожилось сердце, волновалось. Улыбка сама на губы наползала от мысли, что немного и откроет Валюха дверь и распахнет свои глазищи от удивления, онемеет его увидев, а потом оглушительно завизжит и кинется на шею.
   Дыхание замерло, когда он родной дом увидел, в подъезд зашел, провел ладонью по стене, умиляясь, что древняя надпись: "Валька - дура" осталась. Еще в тридцать девятом дело было, нацарапал какой-то ухажер, как это бывает у мальчишек, попутав "люблю" с "дура". Первое признание! А как Валя плакала... У Николая улыбка до ушей стала, рассмеялся и бегом вверх по лестнице - вот и родная дверь. Палец на кнопку положил, разрывая трелью тишину за преградой и замер в ожидании. И сердце оборвалось от радости, когда он услышал сердитое ворчание:
   -- Уши сейчас оборву! Совсем совесть потеряли?!
   Двери распахнулись и Николай дрогнул - первое мгновение не узнал малышку - выросла, девушкой взрослой стала, серьезной, даже суровой. Взгляд жадно прошелся по ее лицу, фигуре и как толкнуло к ней, обнял крепко, закачал, впиваясь губами в теплую родную щеку:
   -- Валька-проказница! -- прошептал.
   Девушка отодвинулась, лицо его ладонями обняла, вглядываясь и, заплакала:
   -- Братик... Коленька!
   Ни визга, ни писка - плачь, и только пальцы ее в китель все сильнее впиваются, теребят:
   -- Живой... Живой!! Коля!... Коленька!
   Вот оно счастье, и слов не надо, так бы и стояли обнимаясь, век. А что сердце щемит и глаза щиплет от слез - ерунда.
   -- Дома! Милый мой, родной братик! Живой!
   -- Как видишь, Валюша. Ну, не плач, -- убрал пальцем слезинку в ее щеки, -- и улыбнулся, подмигнув. -- В квартиру-то пустишь? Или на пороге так все скажешь и восвояси отправишь?
   Валя фыркнула и вдруг засмеялась, а слезы в глазах так и стояли.
   Позже девушка на кухне хлопотать принялась, а Николай по дому прошелся: повымело - даже скатерти на столе нет. На кухню прошел, к косяку дверей прислонился на сестренку глядя: худенькая, а была довольной пышной.
   -- Худо тебе было?
   Валя взгляд вскинула, отвела. Тарелку с сухарями и нарезанным луком на стол поставила, кипятком залила и другой тарелкой накрыла:
   -- Пока тюрю могу предложить и чай.
   Санину ничего больше говорить не нужно было, но по сердцу царапнуло, что он негодяй даже не думал, не понимал, что в тылу плохо живется. Баул свой распаковал, молча на стол тушенку союзническую, яблоки, хлеб, сахар комками в тряпице положил.
   -- Ох, ты! -- восхитилась девушка, даже глаза заблестели. -- С ума сойти! Да у нас пир!
   -- А то, -- улыбнулся, скрывая жалось к сестре и свою невольную вину. -- Вернулся, теперь все наладится.
   -- Можно? -- яблоко взяла.
   -- Еще раз спросишь, ругаться начну, -- сел за стол и жевать тюрю начал, снисходительно поглядывая на девушку. Та как хомячок рот набивала, словно лет десять яблок не ела.
   -- Картошки-то нет?
   -- Уу, знаешь, сколько она стоит?
   -- Значит, завтра купим. Деньги есть, -- постановил. И вздохнул: придется откармливать сестренку, тоща вон, как узники Освенцима. -- Теперь легче станет, -- для себя одно решил: сестренка у него одна и если жить для кого, то для нее, чтобы все ужасы войны забыла, как сыр в масле каталась. Хватит, набедовалась. Теперь мужик в доме есть - прокормит.
   -- Угу, -- засмеялась и по руке его погладила. На стол легла, разглядывая брата. -- Коооляя.
   -- Чееее? -- засмеялся и он, и по носу легонько щелкнул, как в детстве. -- Будем жить. Через пять дней мне на место службы явиться...
   -- Опять?! -- испугалась девушка.
   -- В Москве, Валя, -- успокоил. -- Уволили меня в запас. Накрылась армия.
   -- Ну и хорошо!
   -- Кому как, -- доел угощенье, чая хлебнул - паршивый. -- Веники, что ли заварила?
   -- Что есть, -- смутилась.
   -- Ладно, завтра разберемся, -- подмигнул, сигареты достал. Валя тут же из тумбочки достала пепельницу и с гордостью перед братом поставила. Мужчина засмеялся - его, мама еще приобрела для сына, устав ругаться на нехорошую привычку.
   И как четко осознал - дома. Вот теперь точно не сон - явь.
   -- Я даже танки твои из дерева сохранила.
   Коля затянулся, с насмешкой глянув на девочку:
   -- Лучше б их продала, а скатерть оставила.
   Валя подумала, что он укоряет, голову опустила, давай пальцем по столу мозолить:
   -- Скатерть я на картошку еще в прошлом году обменяла.
   Коля понял, что сморозил и, ладонью ее руку накрыл:
   -- И ладно. Другую купим.
   -- Угу. Лучше продуктами запастись.
   -- И запасемся. Денег хватит. Мне их на что тратить было? Ты поступать-то учиться думаешь? Самое время сейчас.
   -- Да что ты, -- отмахнулась. -- Учиться - карточку иждивенца получать, а это триста грамм хлеба, а так я рабочую получаю - пятьсот пятьдесят.
   Коля нахмурился:
   -- В день?
   -- Конечно, -- улыбнулась. -- И потом что сейчас-то? Нас наконец-то пару дней назад на восьмичасовой рабочий день перевели, сверхурочные сняли. Вздохнули хоть. А то ведь всю войну по двенадцать часов без выходных, а еще сверхурочные выработай. А есть хотелось, жуть. Правда и сейчас хочется. Ничего, наладится. Тебе в первую очередь отъедаться надо, отдыхать. Я завтра в день, в шести вечера дома буду, что-нибудь из тушенки соображу. Настоящий суп, например!... Картошки нет... Ладно, придумаю, -- протянула задумчиво. -- Одно худо, рабочий день сократили и зарплату урезали больше чем вдвое, а цены-то те же.
   Мужчина все больше мрачнел, слушая сестру. Почему он не думал, как оно в тылу живется, каким трудом фронту продовольствие и все необходимое достается. Не думал, что вот такие девочки как Валюшка его, смешливая и озорная, у станка с утра до ночи стоят, голодные, не выспавшиеся...Полкило хлеба в день - ноги протянуть можно.
   -- У тебя водки нет?
   Девушка настороженно глянула на него и лицом суровой сделалась - один в один мать, когда ругалась:
   -- Этой гадости в доме у нас не будет! И тебя, чтобы пьяным не видела.
   -- Ой, ой, какие мы грозные, -- улыбнулся ей, а сам притих. Похоже режим и распорядок о чем он скучал, ему Валя не хуже армейского устава обеспечит.
   И затылок ладонью огладил, невольно улыбаясь: приехал домой.
   -- Я Коля, девушка нервная, запах алкоголя на дух не переношу, аллергия у меня на него. Знаю, пьете, как приходите, каждый день да через день. Только с тобой такого не будет. Я маме обещала за тобой присматривать, и буду. И на жалость ты меня не возьмешь!
   Мужчина немного растерялся от непривычного тона девушки: резко, твердо, не сказала - постановила.
   -- Нуу... Ты меня за кого приняла-то? Я за встречу...
   -- За встречу чай попьешь! Я тебя предупредила. Травитесь вы этой заразой, здоровье свое не лечите, а еще больше подрываете. Не дам себя губить! Один ты у меня, а я у тебя! Все, закрыта тема.
   -- Ты еще психани. Хороша встреча! -- рассердился Николай. -- Домой вернулся, чтобы мне пигалица права качала!
   -- Ты покричи еще! -- уставилась как мать, один в один. Санин тут же притих, на секунду даже попутав, кто перед ним. А Валя смягчилась, подошла, обняла:
   -- Один ты у меня, Коленька, понимаешь? И я у тебя одна. Хуже нет, когда рядом ни одной души близкой. Не хочу я тебя терять, потому губить себя не дам, хоть закричись, хоть ногами затопочись. Я, как мама умерла, в церковь втихаря ходила, все молила за тебя, чтобы хоть ты уцелел, выжил. Сохранил тебя Господь, а здесь я сохраню.
   Николай хмурился: не ладно с Валюшкой. Видно и у нее детство с юностью мимо проскочило, под воем сирен и артналетом остались. Худо было же здесь, если комсомолка в церковь начала ходить, молиться. Свернуло девчонку.
   Но сказал, о чем даже вроде бы и не думал:
   -- Ты бы и за Леночку молилась. Лучше бы ее твой Господь сохранил.
   Валя лишь по щеке, шрамами изуродованной провела - больно-то, жалко, спасу нет.
   В макушку брата поцеловала, слезы не сдержав.
   -- Наладится, Коленька не один ты. Найдешь себе подругу жизни.
   Это сочувствие хуже пули доставало, размягчало.
   Мужчина поморщился: нет сил и желания ей объяснять, что подругу жизни у него война отняла, а дальше нет жизни без подруги. К чему это девчонке? Не поймет, да и хватает ей горестей, чтобы еще он свои ей на плечи взваливал.
   -- Устал я. Мне б помыться да поспать.
   -- Вода есть, правда холодная.
   -- А это мне без разницы.
   -- Тогда иди в душевую, а я тебе постелю в зале.
   Только все равно не сразу спать легли. Долго еще на кухне сидели уже после того, как Николай ополоснулся, вспоминали знакомых, жизнь прежнюю. И поняли - хватит раны бередить, разошлись по комнатам.
   Николаю непривычно было на простынях спать, с подушкой. Невольно та хата, в которой они с Леночкой жили вспоминалась. Заворочался - душу от этих воспоминаний выворачивало, тоска сердце сжимала и плакать, как пацану хотелось. И поплакал бы, да мужик он, и точно знает - легче не станет. Как заснул, не понял, отрубился как всегда. А приснилось жуткое - Леночка по полю бежала, вокруг снаряды рвались, взрывами земля вздымалась. Он кричал в отчаянье - ложись! А она не слышала, к смерти бежала...
   -- Неет!!! -- и очнулся - трясет кто-то. За плечи схватил безумный ото сна - Валя.
   -- Тише, Колюшка, сон это. Водички попей, уйдет кошмар, -- кружку ему подносит, глаза огромные с испуга и жалость в них, слезой плещет.
   -- Извини, -- прошептал.
   -- Дурачок. За что? -- погладила по голове, как маленького. Только маленькая-то она.
   -- Ложись спать, Валюша, нормально все.
   -- Правда?
   -- Правда, -- погладил ее по голове, вымучив улыбку.
  
   Утром Николай встал рано - привычка с рассветом на ногах. Послонялся, пару папирос выкурил, а тут как раз радио заработало и огорошило его сообщением: "Сегодня, пятого июля, прибывает первый состав с фронта с победителями над немецко-фашистскими захватчиками".
   "Ох, ты", -- хмыкнул. Понятно стало, почему их состав вчера в Подмосковье выгрузила - для этого помпу встречи готовили.
   Да он и не в обиде. И вообще, настроение отличное - дома!
   Но вскоре Валя встала. За завтраком из омлета на яичном порошке и воде, Николай узнал от нее про нормы продуктов на одну карточку и понял, что то, что было на фронте - не самое страшное, и война еще не закончилась - теперь предстоит война с нищетой и голодом. И перерывы на отдых здесь только на руку "врагу", значит, без них и обойдется.
   Настроение как-то само вниз ухнуло.
   Но ничего, есть у него теперь смысл - сестренка, ради нее и будет жить. И поможет, чем сможет. Не будет она больше голодать.
   В тот же день он встал на учет в военный комиссариат, где "нытьем", где "катанием" добился быстрой выдачи паспорта и уже на следующий день явился для принятия должности.
   Генерал долго изучал его документы, потом не менее долго изучал его, разглядывая из-под густых бровей ордена и медали на груди:
   -- Не рано на работу? Отдохнуть не хочется?
   -- Не привык отдыхать.
   -- Ну, да, ну, да. В милицию это хорошо, в милицию это замечательно. Кадров нам очень не хватает.
   -- Пополнение идет с фронта.
   -- Да, да. Ну, что полковник, когда сможешь приступить?
   -- Когда скажете.
   -- Тогда понедельник, полковник. Возьмешь на себя работу Кировского подразделения. Кабинет тебе готов, второй месяц там начальника нет, подраспустились малость. Ты уж наведи там шороху, чтобы по уму все было, -- усмехнулся. -- Давай. Надеюсь, в работе по сохранению правопорядка проявишь не меньше рвения и отваги, чем на полях сражения.
   -- Так точно!
   Домой пошел через "черный рынок". В вещмешке лежало в бумагу завернутое малиновое платье из панбархата, что ребята ему в подарок сестре принесли за день до отъезда. А еще шикарную, белую паутинку шаль ей из Германии привез, и куклу. Так что подарки были, просто не отданы, но вот с продуктами стоило вопрос решить. Планировал Санин завтра же сходить на ВДНХ, очень надеялся там Сашку встретить, вот бы и посидели все вместе. А стол накрыть не Валины хлопоты.
   Потолкался, подивился ассортименту товаров и ценам.
   Сало увидел.
   -- Почем отец? -- спросил у заскорузлого, потрепанного старичка без ноги.
   -- Двести рублев кило, товарищ полковник, -- прошамкал тот.
   -- Ого! Ты не приболел, отец? Чего ж цена такая?
   -- Спекулянты проклятые! Совсем обнаглели! -- возмутилась какая-то дородная гражданка, проходя мимо, как танкер.
   -- Нее, хорошая цена. Тама вона двести двадцать продают.
   Санин потоптался: аппетитное сало.
   -- Кило возьму, уступишь?
   -- Нуу, чаво... сто девяносто пять.
   -- Сто девяносто, беру килограмм.
   Старик подумал, губами пошлепав и рукой махнул:
   -- Эх! Ладно-ть! Бери служивый. Абы кто - не уступил бы, а те и задарма б отдал, но самому че-то кушать надь.
   Мужчина обрадовался, расплатился, сало забрал, довольный дальше пошел.
   Домой вернулся, к приходу сестры успел картошки нажарить с салом, остальную свою добычу под полотенце на стол положил, и сел, загадочно улыбаясь. Представил, как Валюха обрадуется.
   И затылок огладил: дожили, а? Продукты самый лучший подарок!
   Ну, ничего, обойдется. Не пропадет с ним сестренка, откормит, а там положение у всех выправится. Война закончилась, это главное. А что с питанием плохо, естественно - все ведь не плугом пропахано и не зерном засеяно.
  
   Валя уставшая пришла, без сил на табурет опустилась и на Колю смотрит:
   -- Ты чего загадочный такой?
   Взгляд по кухне шарит, ничего понять не может, а нос уже запах уловил, губы в улыбке растянулись:
   -- Картошки купил! -- качнулась к нему, глаза вспыхнули радостными огоньками.
   -- И даже нажарил, -- хмыкнул. Потянул полотенце и открыл сокровища. У девушки глаза как блюдца стали, отпрянула даже, обозревая здоровенный шмат, хлеб, нормальный чай, сахар, мешок с пшеном, не меньше килограмма, банку варенья и целую связку баранок.
   -- Коляяя!!
   Взвизгнув, на шею ему кинулась. Мужчина невольно заулыбался: вот и оттаивает сестренка, в прежнюю непоседу превращается. "Ничто Валюха, хорошо все будет, не пропадем", -- по голове ее погладил.
   -- Кушать давай, голодная.
   -- Да ты знаешь!... Ты!... Это же нам на месяц!... Это же!... Аааа!! Колючка ты моя родная!! Аааа!
   Николай рассмеялся - грел душу восторг и счастье девушки. И "Колючка" старое, довоенное прозвище, что Валя ему в приступах вредности цепляла, как -то особенно трогательным показалось, теплым.
   Уже набивая рот картошкой и щурясь от удовольствия, Валя тараторить начала:
   -- Надо отметить твое возвращение! Ты у меня герой и все должны знать, что ты вернулся! Я завтра хочу подружек пригласить: Зину и Фросю!
   -- Заяц, а без этого никак? -- немного поморщился Николай.
   -- Никак! -- отрезала. -- Завтра в восемь у нас. И тетю Клаву еще приглашу, с первого этажа соседку. Она тебя хорошо помнит, мне сильно помогала. Надо, Колюшка!
   -- Надо, так надо, -- спорить не стал. -- Во сколько собрание по случаю приезда героя намечается?
   -- Смеешься, да?
   -- Чуть, чуть, -- улыбнулся.
   -- В семь, вечером.
   -- Боюсь, я не успею. Без меня начнете.
   -- Здрассте! -- глаза округлила. -- Как это без тебя? А где ты будешь?
   -- По делам. К восьми проявлюсь.
   Девушка не стала выпытывать, что за дела и хорошо. Не хотелось ей говорить. Дроздова Валя хорошо знала и дышала к нему, ухарю, по-детски конечно, но неровно. Поэтому обнадеживать не хотелось, как не хотелось потом огорчать, если встреча не состоится.
   -- Да, если у нас завтра праздник намечается, то тебе нужно красивой быть.
   -- А я не красивая? -- испугалась и расстроилась девушка.
   -- Нет, наоборот. Не так выразился - нарядной.
   -- Ааа, -- волосы поправила. "Девчонка", -- головой качнул, и пошел в комнату, платье достал. -- Валя? Вааль?!
   -- Чего? -- выглянула из-за дверей и рот открыла, увидев переливающееся чудо в руках брата. Руки к груди прижала, сердце выпрыгивающее придерживая:
   -- Мамочки!
   -- Тебе, -- протянул, а девушка взять боится. -- Чего ты? -- не понял Николай, нахмурился - не нравится, что ли?
   -- Оно же дорогущее! Ой!
   -- Ну, не дороже денег. И вообще, это подарок, от братьев. Ребята тебе лично притащили, -- сунул ей в руки и пошел курить, чувствуя неудобство.
   Тихо за стенкой было, это тоже беспокоило. Пару папирос выкурил, и не выдержал, заглянул в комнату, и вздохнул облегченно: Валюха в платье крутилась у зеркала и на палец локоны накручивала - прихорашивалась.
   Нормальное дело.
   Все, вспомнилось, что не полсотни лет девчонке, -- улыбнулся и спокойно чай сел пить. Спокойно на душе было, и от того благостно. Редкие минуты, почти забытые.
   И помрачнел, опять за папиросами потянулся: последний раз ему так хорошо, в груди тепло было, когда Леночка жива была...
  
   Глава 48
  
   Лена не могла понять, что за белое пятно плавает перед глазами и шипит как сломанный репродуктор. От этого шипения у нее в голове переливалось до ломоты в глазах:
   -- Отстань, -- прошептала, но ни сама, ни врач не услышали.
  
   -- Состояние очень тяжелое, товарищ генерал. На счет гарантии? Начнем с того, что с такими травмами редко выживают.
   -- Она молодая.
   -- Я понимаю, -- заверил военврач, ладонь к грудине приложив. -- Но поймите и вы нас - делаем, что можем. Ганс Хафман отличный специалист, операция прошла удачно, но состояние пациентки нестабильно. Избежали комы - это уже огромное везение.
   -- Может, нужны какие-нибудь медикаменты?
   -- У нас все есть, товарищ генерал. Нужно ждать и контролировать по возможности состояние. Этим мы и занимаемся.
   -- Но прогноз хотя бы дать можете?
   -- Товарищ генерал, какой прогноз при таком ранении? Вы простите, но это только там вопрошать можно, -- кивнул в сторону потолка.
   -- В смысле.
   -- У того, о ком говорят, что его нет, -- губы поджал.
   Артур глянул на него, как огрел: смотрите-ка, как мы витиевато выражаемся! А проще говоря - посылаем. К Богу.
   Мужчина, не прощаясь развернулся и вышел на крыльцо. Закурил и обвел хмурым взглядом госпитальный парк: дождался, дурак старый?! Погубил девчонку? Почему сразу не уволил из армии? К чему тянул? Планы у него!
   Идиот!
   "Если только выкарабкается, если только... Сразу домой. Сразу Яна в известность. Все сразу!"
   Идиот!
   "Выживи, Лена! Прости дурака. Война сволочь, так и я не лучше".
   И откинул папироску - к черту самокопание. Выздоровеет племяшка, он загладит.
   И быстрым шагом спустился с крыльца, сел в машину:
   -- В штаб.
  
   Николай стоял у фонтана на ВДНХ и все ждал. Два часа ждал. Начистился, нагладился, словно на свидание с девушкой, а Саньки не было. И худо на душе от того. Мысли дурные сами лезут: неужели и его убили?
   В восемь домой двинулся, понурый, в самом паршивом настроении. Видеть никого не хотелось, даже сестренку. Горечь, злость душу раздирала.
   В квартиру зашел, а там "три девицы под окном" - за столом сидели. Заулыбались его увидев, кокетливо волосы поправили, Валя защебетала. А Коля только бутылку увидел. Взял, налил в пустую кружку до краев и выпил. Лица у гостей вытянулись, Валентина растерялась.
   -- Ты что, Коля?
   Мужчина глянул на нее и на кухню ушел. Сел, закурил голову свесив: тошно. Когда же душа болеть перестанет?
   -- Коля, что случилось? -- присела перед ним на колени сестренка, глазки испуганные.
   -- К гостям иди, -- попросил. Сейчас даже ее видеть не мог, сорваться боялся.
   -- Коленька?
   -- Уйди!! -- закричал. "Коленька", как Леночка называла, из себя вывело, полоснуло, как лезвием по венам, и вскрыло ярость, отчаянье, боль с которой никак сжиться не мог, сколько не топил в алкоголе, сколько не гнал, не отодвигал.
   Валя испуганно отпрянула, юркнула в комнату. Немного и тихо, осторожно, чуть не на цыпочках ее подруги в коридорчик переместились. Дверь хлопнула.
   "Ушли. И их испугал", -- зажмурился.
   В комнату прошел, стараясь на сестру не смотреть. Бутылку взял и остатки водки прямо из горла выпил. Хлопнул на стол и замер: ну, хоть в голове зашуми, хоть мгновение этой тяжести в груди сотри!
   Не берет.
   -- Еще есть? -- бросил не глядя.
   -- Нет, -- глянула испуганно. Не за себя, за брата страшно - ушел нормальный, пришел черный весь, не в себе. -- Коленька...
   -- Замолчи!!...
   Валя со страха рот ладошкой прикрыла, застыла изваянием. Николай зубы сжал, так что скулы побелели и ворот кителя рванул: почему ему жизнь оставлена? Зачем?
   Все уверены были - пройдет, как он был уверен на счет Федора - затихнет боль его, время вылечит. А Грызов застрелился! Не прошло, не забылось, убило его.
   И у него, как не говорили - лечит время - не проходит. Как умалишенный кружить по земле готов и искать, звать: Леночка, Леночка?!
   Ленка...
   Два года. Не стихает ад в душе. Сколько же еще нужно времени, чтобы смириться, забыть утрату?
   И Сашки нет. А не только друг, он еще то время, когда Николай рядом с Леночкой не был, он тот поезд в июне, когда все еще были живы и, будущее казалось великим и радужным.
   Великое. Радужное. Не поспоришь.
   Только на черта оно ему одному?!! -- одним жестом смахнул со стола чашки, бутылку, тарелку с салом.
   -- Ты что делаешь, Коля?! -- закричала возмущенная Валя, из глаз слезы брызнули и отрезвили мужчину. Сник, виновато глянув, осел на диван и голову руками накрыл:
   -- Извини.
   Девушка услышала это глухое, словно насильно выдавленное, и тоже притихла. Тщательно очистила сало - промыть и ничего, есть можно. Собрала осколки, на брата поглядывая и, одно поняла - плохо ему так, что самого себя не ведает. Жалко стало, и слезы уже не от обиды лились, от бессилия. Не знала она, чем помочь, подступиться боялась, слово сказать, чтобы не ранить ненароком.
   Со стола убрала и присела рядом с братом, робко волос коснулась. Он дернулся.
   -- Не надо, Коля, не молчи, -- попросила тихо. -- Мает тебя, потому что в себе носишь. А ты мне скажи. Я тебе не чужой человек, и не ребенок уже, пойму.
   -- Что? -- повернул к ней лицо, а взгляд страшный, глаза черными кажутся.
   -- Все, -- сказала твердо. -- Знаешь, как нарыв вскрывают? Болит, болит, гной вглубь идет, а ты не дай, вскрой и выпусти наружу. Легче станет.
   Николай долго молчал, не зная как объяснить сестре, что есть такие нарывы, что хоть вскрывай, хоть нет. Прошел в коридор, вытащил из кармана шинели бумажный сверток и отдал девушке. А сам к окну отошел, закурил.
   Пока шла война, он еще как-то мог свыкаться с потерей, как-то дышать, жить, не думать. Но сейчас, когда он бездельничает, предоставлен сам себе, чувствует особенно остро, и от этого особенно тяжело.
   Как это объяснить сестре?
   Валя развернула пакет и с непониманием уставилась на залитые кровью документы, наградной лист, звезду.
   -- Это Лена?
   Коля кивнул не поворачиваясь.
   А у Валентины больше слов не было: перебирала вещи убитой и думала, неужели ее брат привязан к погибшей до сих пор? Но ведь:
   -- Сколько же прошло, Колюшка?
   -- Два года, -- ответил глухо. -- Почти два года.
   "Господи!"
   Пальцы потерли звезду героя:
   -- Она была удивительной?
   Он не мог ответить, не мог признать, что была.
   -- Но Коля - два года. Я понимаю, ужасно терять любимых, но так случилось. Боль пройдет, поверь.
   Мужчина развернулся к ней и уставился: сколько раз он это слышал? Сколько раз говорил себе и другим? А что изменилось?
   -- Давай спать, -- забрал у нее вещи Лены, завернул аккуратно, тщательно. В верхний ящик письменного стола решил положить, выкинув оттуда всякую ненужную мелочь: катушки ниток, свои вырезанные из дерева танки, втулки, бляху от старого давно исчезнувшего ремня. Ничего больше не было в ящике, кроме этого свертка.
   Валя смотрела как брат молча, методично выкидывает все, устраивая буквально саркофаг для документов любимой и, чувствовала, как мурашки по коже бегут. Мысль мелькнула: Николай с ума сошел? Ее обстоятельный, слишком вдумчивый и разумный брат не может влюбиться настолько сильно, не может всерьез любить мертвую. Ветреник Дроздов, друг его может - сомнений у нее не вызывало, но Коля?
   Но то, что он делал, что сказал, как себя вел, говорило об обратном, и это ужасало. Коля всегда все делал обстоятельно, и если влюбился точно так же то, возможно мертвая девушка так и останется до конца его жизни единственной, так и будет стоять на том постаменте, на который он ее возвел.
   "Господи, Боже мой!"
   Как же это страшно любить мертвую.
   -- Коля...
   -- Давай спать, -- глянул на нее, осторожно задвинув ящик.
   -- Все пройдет, Коля.
   Он кивнул:
   -- Спать. Я устал.
  
   Лена пыталась разглядеть, что скрыто за пятнами. Там кто-то что-то говорил: она слышала, но не понимала, а очень хотелось. Но только делала усилие, как тут же забывала, зачем.
   -- Мы уезжаем.
   -- Всю группу уволили.
   -- Завтра поезд.
   -- Ты выздорови, капитан, очень просим.
   -- Мы тут адреса свои оставляем, сами писать будем. Если что, хоть весточку пошли.
   -- Рады будем, Елена Владимировна.
   Все говорили, один Маликов молчал. Смотрел на белое, как повязка стягивающая голову и щеки лицо, и слова вымолвить не мог. Только вот руки все теребили пилотку.
   Шатров покосился на него и кивнул ребятам: уходим, давайте Валеру одного с капитаном оставим.
   Солдаты осторожно вышли, а Лена даже не заметила.
   Мужчина навис над ней, пытаясь в глазах хоть тень мысли отыскать, а там ничего, как у ребенка - пустота до одури. Что-то думает себе, но что - не поймешь.
   -- Лена, я... пытаюсь остаться, -- выдал хрипло. -- Не знаю, получится ли. Надеюсь. В общем... -- и сел, голову склонил. -- Простить себе не могу. Ты тоже, "молодец" - каких-то ублюдков спасать, своей жизнью ради фашистских щенков рисковать. Закидали бы гранатами, к черту!... Нет, я не виню, но... Плохо мне.
   Лена глаза закрыла: какие странные шумы. Утомительные.
   -- Мать твою, Санина! -- сжал пальцами переносицу Маликов и, глаза зажмурил. -- Ты ведь такая... Нравилась ты мне. Замуж бы позвал. А теперь что? Лежишь и ничего не понимаешь. А главное ради чего все это? Все планы к черту!... Ради гитлеровских молокососов!... Нет, уеду. Прости, -- сжал ее бесчувственную руку и стремительно вышел, придерживая халат на плечах, чтобы не слетел. Не мог больше оставаться с ней, не мог видеть такой.
   А Лена плутала и не понимала где бродит: вроде лес, вроде туман, вроде здесь где-то заимка, а чья? Ей же в Брест надо. Зачем?
   Прогресса в состоянии не было. Девушка так и была на грани меж смертью и жизнью.
  
   В понедельник Санин не пошел на работу - побежал, надеясь сбежать от себя.
   Получилось. Фронт работы для него был нов, но уже к концу дня он вник достаточно, чтобы сообразить, за что браться в первую очередь. За дисциплину. На общее собрание офицеров подразделений трое явились с опозданием, двое видно забыли как вести себя по уставу и что такое субординация. Пришлось напомнить.
   Из кабинета полковника выходили, как из бани.
   -- Ну, крут, -- бросил майор Степцов секретарю, немолодой и повидавшей не одного начальника Лидии Степановне Ковальчук. И без спроса взяв стакан с чаем, хлебнул, чтобы пересохшее горло промочить.
   Женщина глянула на него поверх очков и слова не сказала: смысл?
   Через пять минут она уже прошла в кабинет и поставила перед Саниным другой стакан чая:
   -- Что-нибудь еще, Николай Иванович?
   Мужчина глянул на нее, оторвавшись от бумаг.
   -- Эээ?
   -- Лидия Степановна.
   -- Да, извините - Лидия Степановна. Ко скольки вы приходите?
   -- Как все - к восьми утра. Я не опаздываю.
   -- Прекрасно. Завтра в восемь тридцать я назначил повторное совещание. С отчетами о текущих делах. Доведите это до сведения начальника оперативного отдела, майора Павлова. Сейчас он на выезде, время позднее, ждать - смысла нет. Но завтра я хотел бы познакомиться и с ним, и с отчетом по работе его подразделения.
   -- Поняла, Николай Иванович.
   -- И вот еще, к восьми я бы хотел видеть личные дела всех начальников отделов.
   -- Поняла, Николай Иванович.
   И все корректно, спокойно, что понравилось Санину. С секретаршей они явно сработаются.
   Хлебнул чая - прекрасный, и кивнул женщине: спасибо.
   -- Можно просьбу личного характера?
   -- Чай нужно крепче заваривать?
   -- Нет. Идеально, спасибо. Мне бы рамку.
   -- Рамку?
   -- Под фото.
   Лидия Степановна задумалась, окинула взглядом кабинет.
   -- Сейчас, -- вышла и буквально через минуту вернулась, держа в руках небольшую деревянную рамочку с откидной подставкой. -- Подойдет? После моей предшественницы осталась, а у меня нет привычки выкидывать вещи. Буду рада, если пригодится.
   Николай вытащил из внутреннего кармана кителя фотографию, где они с Леночкой в обнимку, вставил в рамку. Подошло словно под заказ.
   -- Спасибо, -- поставил на край стола.
   Женщина взглянула на фото, не сдержав любопытства и заметив взгляд полковника, спросила:
   -- Жена?
   -- Да.
   -- Очень эффектная женщина. И сразу видно, очень любит вас.
   -- Она погибла, -- бросил сухо. -- Вы свободны.
   -- Извините, -- поправила та очки, смущенная собственной бестактностью.
   И пошла, подумав, что холостой полковник - головная боль. Стоит тем же телефонисткам об этом прознать, начнут по делу и без крутиться, житья секретарю не давая. А если еще полковник ловеласом окажется, вовсе худо будет. А почему ему не оказаться? Молодой, при хорошей должности, симпатичный, хоть и шрамы на щеке. Но с другой стороны, в разнос пойдет, выкинут.
   И опять нового жди? Пятый уже за четыре года!
   Села за стол, а печатать не получилось: очень ее вопрос семейного положения нового начальника обеспокоил.
  
   Глава 49
  
   Каждую субботу, как на дежурство Николай ходил на ВДНХ к шести часам. Сначала уходил с работы ровно в пять, когда заканчивался рабочий день, специально не загружая его, потом чуть задерживался - машину служебную дали и опоздать на встречу он уже не боялся. Но ничего не менялось, Александра так и не было.
   Санин был расстроен отсутствием Дроздова, не хотел плохого думать, уверял себя, что Санька забыл - с него станется, или не может еще прийти в силу обстоятельств не зависящих от него. Но сколько не находил реальных аргументов к его отсутствию, все они разбивать о еще более твердую реальность - на войне убивают. И клятвы данные сейчас, уже через час за не сможет быть исполнена - за отсутствием обещавшего. Миг на войне - жизнь, еще миг - смерть.
   Но в ту августовскую субботу его больше всего другое тревожило - новости, что он наверху получил вместе с приказом быть готовыми, опять мобилизировать силы, внимание и обеспечить тихий проход составов с частями в сторону восточной границы.
   Мужчина жевал картошку, как траву и думал о происходящем. На душе было отвратительно только от того, что он офицер запаса. А должен быть там, в вагонах с солдатами!
   Валя смотрела, как брат кушает и понимала - не здесь он. Впрочем, за месяц, что прошел с момента возвращения он редко был "здесь". Все носил что-то тяжкое внутри, все кричал по ночам, стонал, утром и вечером односложен был. Даже где работает не говорил - можно только догадываться было. Служебная машина, как привилегия говорила о хорошей должности. Теперь Валя спала на пятнадцать минут больше, потому что на работу вместе с братом уезжала: он на углу жилого квартала выходил, а водитель Валю к проходной завода подбрасывал. Нравился он ей, симпатичный улыбчивый мужчина и веселый.
   Жить с приездом Коли вообще стало легче, только одно все беспокоило и покоя не давало - мрачность и угрюмость брата.
   С подружками своей тревогой поделилась и Фекла посоветовала: сама беседу начни, расскажи как ты жила, а он глядишь, подключится и выльет, что на душе камнем лежит. Главное разговорить, не дать в себе держать.
   Только с чего начать?
   Коля чая хлебнул, очень жалея, что не водка он и замер услышав тихое:
   -- Когда мама умерла, я делать не знала что.
   Мужчина внимательно на сестру посмотрел, а та в тарелку смотрит, слова подбирает:
   -- Страшно было, голодно и никого вокруг. Мамы нет, ты на фронте и не знаешь, вернешься или нет. Страх... Он как змея в сердце сидел. Карточки отоваривать пошла, а у меня их украли. Росомаха. Ревела сутки, наверное. А что делать? Реви - не реви, жить-то надо. День, два - ничего, только очень есть хотелось, а на третий вроде и меньше. На четвертый вроде и не хочешь, на пятый даже легко стало, словно взлетишь вот вот, как шарик воздушный. Только голова кружится. На лестнице в подъезде шлепнулась, не поняла как. Тетя Клава увидела, к себе затащила, хлеба кусок дала и кипятку с ложкой настоящего варенья. Вкусно!...Она и сказала: потеряла карточки, не сиди. Если есть что в доме - иди на рынок и меняй на продукты. А я как? -- глянула с тоской на Колю. -- Это же мама все, ты. Как возьму, как продать? -- и снова взгляд в тарелку, тон виноватый стал. -- Дура была, а кому подсказать? Мамины сережки все не решалась обменять, лампу сначала хотела, а ее не берут. Сутки протолкалась так домой с ней и пришла. С сережками пошла, на булку хлеба быстро поменяла, даже не поняла, что дешево. Они ведь золотые с настоящими сапфирами. Дура, дура!... Но целая булка хлеба! Шла домой, и щипала ее. И все думала: на две части поделю, чтобы на две недели хватило. А вернулась - полбулки нет. Такой безвольной. Такой глупой я себе показалась. Решила - все, держусь, воспитываю силу воли. Полбулки на две части поделила, потом каждую часть на семь равных долек. Махонькие вышли. А я ничего - держись! Две недели будет, что есть.... А съела за пять.
   У Вали губы тряслись, вина в голосе четкая проступала, только в чем винилась?
   Коля, как замерз сестренку слушая. Каждое слово по душе, как по ржавому железу наждаком. Кулаки сами невольно сжались, лицо мрачным стало.
   -- В общем, опять на рынок пошла, не выдержала. На этот раз проще было, повезло даже. За швейную машинку мне целых две банки тушенки дали да еще булку хлеба. Тетя Класса сказала, что очень повезло. Да я и сама понимала. Не дала себе волю, все четко поделила на две недели и не отступала. А потом карточки дали, легче стало. Только все равно есть постоянно хотелось. Работаешь и думаешь, мысли подленькие такие: обменять еще что-нибудь, хоть раз, но поесть от души... Костюм твой продала. Простить себе не могу...
   -- Хватит, -- попросил Коля - сил не было слушать эту исповедь. А уж представлять, как Валюха здесь одна, голодная, напуганная...
   И ведь ни слова не написала! "Все хорошо, дорогой братик"!
   Закурил, глянув на сестру. Та слезу утерла:
   -- Сволочь я, Коля.
   -- Дура ты, не в чем виниться тебе. Все правильно сделала.
   Валя вдруг расплакалась. Худо ей было от собственной подлости, и страшно в том признаться, а надо по-честному. И выдала через силу:
   -- Я сегодня... две баранки съела, пока ты спал. Не знаю, как получилось.
   У Николая душу перевернуло, зубы сжал. Минута и выдал, пытаясь мягкий тон изобразить, а внутри клокотало все, потому больше на рык голос был похож:
   -- Ешь, сколько хочешь, когда хочешь. Голодать больше не будешь, я не дам.
   "Бычок" в пепельницу, как сваю в песок загнал и вторую папиросу прикурил:
   -- Завтра нам телефон проводить будут, -- решил тему сменить, отвлечь девочку от ненужных мыслей. -- Мне по работе надо, -- и вздохнул: надо ее предупредить, ведь если что и он на фронт пойдет. Валя знать должна, чтобы ударом не было, чтобы готова была. -- Еще. Война с Японией будет. Завтра, наверное, уже по радио объявят.
   У Вали руки опустились, с лица краска сбежала - как кисель девушка сделалась. Минута, другая в прострации и вдруг принялась методично уничтожать картошку на тарелке.
   -- Валя? -- забеспокоился Николай.
   А у той взгляд не пойми какой. Тарелку пустую взяла и закрутилась по кухне, лепеча:
   -- Я знаю, что делать. Я уже опытная. Нужно поэкономить. Я в столовой буду питаться через раз, хлеб, если получится пару булок в коммерческом взять - на сухари...
   -- Валя! -- криком одернул ее мужчина, в чувство приводя. Девушка вздрогнула, посуду выронила. Забренчала тарелка по полу, а Валя заплакала, да навзрыд, горько так, что Николай рванул к ней, обнял успокаивая:
   -- Как же?... Мы же только... Какая война?...Зачем?!... Боже мой!
   -- Так надо.
   -- Кому надо?! Япония же не лезет к нам!
   -- Откуда ты можешь знать? В любом случае, она наш давний враг, а врага нужно в логове давить, пока не вылез из него, чтобы как с фашистами не получилось.
   -- Колюшка, а как жить-то?!...
   -- Ничего, подтянемся.
   -- Господи! Думала - все. Как победу объявили, словно груз сняли... Думала - все, конец этой дрянной жизни, теперь поживем, заживем... А оно как было, а тут снова... Сил нет, Коля...
   -- Успокойся, ты не одна, -- пока.
   Но говорить об этом не стал - сама сложит. А вот он сложив руки сидеть не будет - боевой офицер должен быть на фронте.
   -- Коля, но ты ведь уволен в запас! Тебя ведь не возьмут! Я не останусь одна!
   -- Надо и возьмут, -- ответил глухо. -- Погулял у нас фриц, хватит, японец гулять не будет. Сам на фронт попрошусь.
  
   Но его послали - в его кабинет.
   Восьмого августа по радио сказали, что Советский Союз объявил войну Японии.
   Девятого американцы сбросили вторую атомную бомбу на Нагасаки.
   В Москве чувствовалось напряжение. Люди только чуть вздохнувшие после Победы, снова были обеспокоены будущим. Появился ажиотаж на "черных рынках", взлетели цены на соль, спички, крупы. Тревожно было. На митингах и собраниях лица у всех хмурые - хорошего никто не ждал. Разговоры шли неприятные даже на работе Николая. Некоторые не понимали, зачем сейчас, в такое трудное время, когда прежде всего нужно поднять страну из разрухи, облегчить жизнь людей, СССР вступило в войну. "Когда Германия на нас напала, все было понятно - война с нашей стороны справедливая. Но сейчас мы получается, напали на Японию. Выходит теперь мы агрессоры?"
   Николай понимал людей, которые так думали - все были вымотаны, мечтали о светлой жизни сразу после Победы, но ее не было и не могло быть, потому что страна лежала в развалинах, потеряла миллионы рабочих рук, и на полях на строительстве горбатились женщины и заключенные. Вновь отстроить и возродить то же сельское хозяйство за день не получится. Года два хоть как придется терпеть нестабильность. Война с Японией, конечно, была некстати, но факт вступления в нее был налицо. И сетовать было бесполезно - нужно было работать на Победу.
   Только двенадцатого, когда шел парад в честь дня физкультурника и на трибуну к Сталину поднялись герои войны с американской стороны, Николай понял, что Западу демонстрируют мощь СССР, что это политическая акция, а значит, назревает конфликт и с той стороны.
   Не удивило, но серьезно встревожило. Союзники изначально вели себя странно. Конечно помощь по "лендлизу" была ощутима и на фронте открыв вторую линию, часть фашистов они на себя оттянули, но не в пику ли СССР все это затеяли? Тогда еще мысли такие у Санина мелькали, а сейчас вовсе укоренялись. В сорок третьем было тяжко, а второй фронт, как не обещали, не открыли. А в сорок четвертом и ежику в лесу было понятно, что Красная армия раздавит Гитлера - вот тогда союзники и засуетились, открыли, наконец, второй фронт. Но когда немцы их осенью сорок четвертого зажали, советским войскам из боев выходить не получалось - на себя войска гитлеровцев оттягивали, чтобы союзникам помочь. А в мае, когда капитуляцию фашистские генералы подписали, группы разбитых частей Гитлера в американскую зону уходили - не в советскую. Толпами, включая беженцев - на ту сторону ломились. Маслом им там мазано было?
   Все это беспокоило, навевая неприятные мысли.
   И дома и на работе - тоже было неспокойно. Валюха, как с ума сошла, узнав о новой войне. Не ест ничего, все экономит, платье Николаем даренное завернула и убрала - если что продать можно, на хлеб обменять. И как не объясняй, что не будет больше голода - не верит, сколько не покупай продуктов - не убедительно для нее. Кивает и смотрит, как испуганная мышка. Что с ней делать, как страх голода въевшийся за войну вытравливать?
   А тут еще восемнадцатого на подмосковной станции Тарасовка поэта Дмитрия Кедрина убили. К Санину и его подразделению никакого отношения не имело это убийство, но по загривку для профилактики все равно получил.
  
   Лена лежала и смотрела на улыбчивую женщину в белом халатике, которая сидела на краю соседней кровати нога на ногу, и, покачивая разбитой туфелькой, о чем-то с кем-то болтала.
   Девушка силилась понять, кто она, и не могла. Память словно исчезла - нет ее и все. Что не пытайся вспомнить даже о себе - чистый лист, словно нет никого и ничего, и не было.
   Женщина Ленин взгляд почувствовала, замолчала, уставившись внимательно на девушку. Потом склонилась к лицу и вдруг сорвалась, помчалась куда-то. Другая женщина на кровати появилась, растрепанная и с костылем. Улыбнулась ей:
   -- Очнулась?
   Санина лишь хмурилась, пытаясь сообразить, но связи между "очнулась", кроватями, женщинами и собой, найти не могла.
   Вскоре мужчина высокий появился, прошел стремительно в палату напрямую к девушке, присел на табурет и давай руки щупать, да взглядом ее сверлить. Лена отдернуть руку хотела - не смогла, не слушалась рука.
   -- Спокойно, пульс хороший, -- заверил капитана мужчина.
   Та хмурилась:
   -- Вы кто? -- то ли прошипела, то ли прохрипела. Горло от этого усилья будто колючками покрылось, сухо во рту.
   Но мужчина услышал, понял.
   -- Юрий Иванович, -- кивнул представившись. -- Как зовут вас?
   Лена растерялась - простой вопрос, а где ответ взять?
   -- Хо-ро-шо -- протянул так, что и уточнять не надо - ничего хорошего. -- Что ж, Ольга Григорьевна, -- повернулся к той женщине в белом халате. -- Обязательный массаж мышц и начинайте поднимать потихоньку. Как можно чаще. А там посмотрим.
   Женщина кивнула.
   Как ушел врач, Лена не заметила и даже забыла, что он был. Она видела, как предметы вокруг меняются и, словно поднималась над ними.
   -- Вот, -- поправила ей подушку под головой Ольга, подняв изголовье кровати. -- Посиди.
   У Лены голова кругом шла. Девушка жмурилась, открывала глаза, опять жмурилась, и устала, заснула.
  
   Банга в тот же день в отделении появился. "Насладился" ее пустым взглядом, в котором и проблеска мысли нет и к врачу пошел.
   -- Пришла в себя, -- заверил тот, только увидев генерала.
   -- Да? У меня другое мнение сложилось, -- бросил сухо.
   -- Товарищ генерал, пациентка еще нестабильна, поэтому естественно еще не узнает ни вас, ни меня, себя-то не помнит. Возможно, развилась амнезия, что тоже вполне объяснимо. Но пациентка жива, думаю самый сложный острый период позади. Дальше процесс реабилитации покажет, что к чему.
   -- Амнезия это как?
   -- Это полная или частичная потеря памяти.
   Артур задумался: может и не беда это, а счастье. Он бы с радостью все дерьмо, что за эти четыре года нахлебал забыл, да не забывается, хоть тресни.
   -- Память восстановится?
   -- Пока сложно об этом говорить. Для начала мышечный тонус нужно восстановить, поднять на ноги пациентку, а параллельно уже заниматься вопросами состояния нервной системы.
   Мужчина помолчал, поглядывая на доктора с подозрением и, вышел. Не нравился ему Сивухин. Может и светило, но человек явно паршивый.
   И решил своего психолога послать. Аркадий кустарь, а не светило, но мозг промывает - ни один мастер не сравниться. Пусть покопается, что к чему и Банге готовый вердикт выдаст.
   Не верит он Сивухину.
  
   Через пару дней Лена уже спокойно сидела на постели и разрабатывала пальцы, сжимая и разжимая мячик, и так была сосредоточена, что не заметила, как в палате появился седой мужчина в форме майора. Сел напротив нее.
   -- Что это за предмет? -- спросил тихо.
   -- Мяч, -- ответила и уставилась на мужчину.
   -- Аркадий, -- кивнул.
   -- Елена, -- бросила сухо.
   -- А отчество? -- улыбнулся как-то светло, подкупающе. Лена с минуту изучала его и ответила не думая:
   -- Владимировна.
   -- Так мы тески с вами по отцам?! -- обрадовался чему-то. "Странный" - отметила девушка. -- Неужели еще и однофамильцы? У меня Рогожкин фамилия, а у вас?
   -- Санина.
   -- А годиков сколько?
   Он все улыбался, будто родню нашел, а Лена усталость почувствовала от его вопросов. Вроде минуты не говорили, а словно часа три беседовали.
   -- Не помните?
   Она даже не пыталась вспомнить вопрос. Вздохнула лишь, взглядом предлагая болтуну испариться.
   -- Устали? Не буду вас тревожить, отдыхайте. Навещу чуть позже. Не погоните?
   -- Да мне-то что?
   -- Ну, и прекрасно, -- кивнул как-то суетно, услужливо и испарился, как появился. А может, Лена опять не заметила?
  
   День за днем как во сне, как в тумане через который продираешься и борешься с ним, и устаешь от этого. И ничего ясного, яркого, понятного. Блеснуло что-то силуэтом и пропало. Только Аркадий Владимирович все доставал своими вопросами и доставал. Сначала Лена уставала от него, словно вагон угля разгружала. Потом злилась, затем привыкла.
   Постепенно, нехотя что-то вспоминалось, но лучше от этого не стало. Она как раз начала вставать, делала первые шаги. Сил совсем не было, ноги дрожали и как будто были чужими. Приходилось делать передышку, стоять, вцепившись в поручень кровати, чтобы справиться со слабостью, одуряющим звоном в ушах. И снова шаг, прижавшись к стене, еще, передышка. А в ней фрагменты, но памяти ли, прошлого ли? Взрывы, грохот, крик солдат, и девушка без рук и ног: "застрели" - шепчет.
   Лена зажала уши и закричала, сползла по стене, теряя сознание.
   -- Сестру!! Врача!! -- закричал кто-то.
   В тот же день Сивухин категорически запретил всякие посещения Саниной.
   Рогожкин не стал спорить, уехал с докладом к Банге:
   -- Что инвалид, это бесспорно, -- заявил сразу, без обиняков. -- Память фрагментарна, восстановлению подлежит, но воспоминания серьезно травмируют капитана. Далеко ходить не надо - сегодня она что-то вспомнила и тут же пошло обострение общего состояния. Сейчас без сознания, в себя так и не пришла. Сивухин понятно, погнал меня в шею.
   -- Твой вывод? -- хмуро глянул на него Банга.
   -- Для оперативной работы не пригодна.
   "Да начхать мне на это!"
   -- Для жизни пригодна?
   Рогожкин помолчал, раздумывая, стоит ли быть откровенным и, спросил:
   -- Не мое дело, но мне цель непонятна, а раз так, неясно с выводом и направлением работы.
   -- Хочешь знать, зачем я тебя к Саниной направил?
   -- Да, -- не стал скрывать. Артур закурил, по кабинету прошелся, решая послать к черту желающего много знать или все же чуть "карты" перед ним приоткрыть? Выходило, что лучше последнее.
   -- Она моя племянница. Насмотрелась за войну, а девчонке только двадцать на днях исполнится, -- бросил без энтузиазма.
   -- Вы хотите, чтобы она жила или работала?
   -- Я хочу, чтобы она не просто жила, а счастливо. Долг у меня перед ней. Долгая история и тебе ненужная. Лена отличный боевой офицер, герой Советского Союза, у нее больше четырех ранений. Гестапо за плечами. Четыре года этого дерьма, что она хлебала наравне со всеми, с пятнадцати лет. Если убрать родство: как думаешь, майор, заслужила она право нормально жить?
   -- Бу-бу буф, -- выдохнул Рогожин, губы надув: новости, конечно. И чисто по-человечьи - ответ однозначный. Только проблемы есть. -- Если все так как вы говорите, то воспоминания ей не нужны, даже опасны. Понятно теперь почему ей сразу плохо становится.
   -- Поясни? -- развернулся к нему генерал.
   -- Что тут пояснять, Артур Артурович? Нужно радоваться, что у нее амнезия и ни в коем случае не восстанавливать память, а писать новое, удобное на том чистом листе, что сейчас и представляет ее память. Воспоминания -то тяжелые, состояние тоже тяжелое, прибавьте контузии, не одну, как понимаю. Вместе это шок, дур дом, если хотите, если вообще не умрет.
   -- То есть, ты хочешь стереть до конца все, что она еще может помнить?
   -- Оно все равно сотрется, дело времени. Процессы мозга не изучены до конца, но психика очень хрупкая штука. Боюсь, что нормальной жизни вспомни все капитан, не будет. Будет неспокойная, на больничной койке и ладно обычного госпиталя, а то ведь и до специального не далеко. Заклинит и пойдет в атаку, и будет идти пока не умрет. И не поймет, что война закончилась.
   Банга головой покачал: хор-р-рошая перспективка!
   -- Предложения есть?
   -- От вас зависит.
   -- Излагай.
   -- Написать новый сценарий прошедших лет, выдать ей, наложив на поврежденные клетки. И домой. Одно "но" в этом. Писать нужно так, чтобы ничего и косвенно к войне отношения не имело. Чтобы реакция не началась случайная, не ахнула все в исток и опять под угрозу смерти или дурдома. А такая легенда исключает ее службу, звания, награды. Значит, льготы. Да и несправедливо это, товарищ генерал, мое мнение.
   "А умереть, но со званиями и наградами - это справедливо. В двадцать лет, ничего не увидев кроме кошмаров войны, гребанного фашизма?! Хорош выбор...Ну, льгот допустим ей моих и отцовских хватит, так что заморачиваться не стоит"
   -- Делай.
   -- Что? -- нахмурился.
   -- Легенду давай! -- рыкнул мужчина. -- Без орденов прожить можно, а мертвому они никуда не уперлись! Тоже выбор: жить, но без звания или умереть, но при всех регалиях! Составляй легенду, мне доложишь и вперед!
   -- Но Сивухин?
   -- Плевать мне на него! Сделает, что скажу. Вперед, майор! Все решили.
  
   Глава 50
  
   Второго сентября было объявлено о безоговорочной капитуляции Японии.
   Вторая Мировая война закончилась.
   Радовались люди и, появилась стойкая уверенность, что вот сейчас-то, наконец, все наладится, будет нормальная жизнь.
   Николай не спешил с выводами, как-то отучился дальше сегодняшнего дня заглядывать, планы строить. Сегодня есть - хорошо, будет завтра, завтра и решится что-то. Остальное прах, потому что вилами на воде написано и то ли будет, то ли нет. Что говорить о планах, если даже последние три субботы, как не завел в ритуал, а вырваться на ВДНХ не мог. Пока американская делегация по авиационному заводу да художественным выставкам шастала, все в ружье были поставлены, пахали от зари до зари, следя за порядком и чтобы муха мимо гостей не пролетала, чтобы лишнего чего их глаза не увидели, уши не услышали.
   Наконец уехали "гостечки".
   А тут Победа над Японией и официальное объявление выходным днем третьего сентября. Выходной! Великий праздник, что и говорить!
   Что Николай, что Валя впервые отоспались. Потом сестренка к подружкам убежала, чему мужчина рад был. А сам начистил сапоги, в порядок физиономию помятую от сна привел, и к шести к фонтану на ВДНХ двигался, лавируя в толпе гуляющих, отмечающих, празднующих.
   И затормозил, сразу узнав Саньку. Тот посидел, заматерел лицом, но все таким же разгильдяем был. Форма капитана ему очень шла и привлекала внимание не только военных, отдающих честь, но больше женщин и девушек. И Дроздов явно млел, окидывал их насмешливым взглядом, оборачивался, провожая наиболее симпатичные и фигуристые экземпляры.
   Николай от волнения за папиросами полез, руки тряслись, лицо кривилось от радости напополам со злость. Так и хотелось заорать: где ж ты был, черт тебя дери, Дрозд?! Я уж тебя двадцать раз похоронил, разгильдяй ты этакий!
   Шаг сделал, другой - ноги как ватные, внутри дрожит все, крик рвется и не сдержался - схватил Сашку за грудки, к себе разворачивая, чтобы внимание, наконец, и на него обратил и выдохнул:
   -- Где ж ты был, чертяка?
   У мужчины глаза от удивления посветлели. Миг - одна ладонь Николаю на затылок легла, другая рука в китель на плече вцепилась:
   -- Колька? -- он не верил, он лишь еще хотел поверить. Лицо судорогой подернулось, и мужчины крепко обнялись.
   -- Брат!
   -- Жив, старичок!
   -- Мать твою!! -- закричали оба, подхватывая друг друга и отрывая от земли.
   Дрозд по плечу Санину шарахнул:
   -- Ну, ты паразит полковник! -- оценил звание с широкой улыбкой.
   -- Как на счет субординации, капитан?! -- делано возмутился мужчина, но улыбка цвела как гвоздики на клумбе и выдавала радость.
   -- Ой, ой, ой, -- хохотнул счастливый Александр. Схватил за грудки друга, встряхнул. -- А по морде наглой?! Свин ты Колька! Самый настоящий свин! Живой и ни гу-гу! Совесть где?! А сейчас и тебя и Ленку отшлепаю! Пчела, мать ее! Хоть бы весточку дали! Я тут третью субботу воздух пинаю, думать что, не знаю!...
   И вдруг стих, заметив как изменилось лицо Николая, улыбка спала и оно в восковую маску превратилось, взгляд больным стал.
   И понял, что зря решил, что если Николай пришел, значит, знал, что Саша здесь. А узнать мог только от Лены.
   И отступил, головой качнул от догадки: не говори ничего. Не говори!
   Взгляд по толпе прошелся, еще надеясь найти в ней Пчелу.
   -- Нет ее, Саня, -- глухо сказал Николай. Сел на бордюр фонтана и закурил, голову с весив.
   Вот она радость - сначала до края небес, а потом без парашюта в бездну, вниз.
   Сашка не верил, не хотел верить, топтался, еще на что-то надеясь. Он так ждал этой встречи, так уверял себя, что Ленка выживет, не может погибнуть, несправедливо это!....
   А справедливость есть вообще?
   -- Как ты узнал о встрече? -- развернулся к другу, уставился как будто винил. -- Ты только от Лены узнать мог!
   Санин кивнул:
   -- Встретились. В сорок третьем.
   -- А сейчас?! -- склонился к нему, всеми силами желая, чтобы он разыгрывал его. Паршивая шутка, за такую морду бьют, но он переживет, даже простит старого дружка, только пусть он действительно шутит! И Лена сейчас подойдет! К лотку за мороженным отошла! Прическу поправляет в стороне и похихикивает, глядя на Сашку! Пусть что угодно, только жива, здесь она!...
   -- И сейчас, -- посмотрел на него Санин. -- Все там же, в сорок третьем.
   Саша осел рядом, оглушило до звона в ушах. Лицо ладонями оттер, замер.
   -- Она же обещала... Я обещал - выполнил, а она?...
   Николай только зубы сжал - нечего сказать. Плевать было фашистам на чьи-то обещания, им на людей в принципе плевать было. "Недочеловеки жить не должны".
   Дроздов папиросу у друга забрал, затянулся, мешая горечь в душе с горечью во рту.
   -- Как? -- спросил, немного в себя придя.
   У Санина лицо вовсе серым стало. В сторону мужчина отвернулся, только чтобы друг не увидел в глазах, все, что его третий год крутит:
   -- Разорвало. Прямое попадание, -- ответил нехотя.
   Дроздов долго молчал, а потом зло на друга уставился:
   -- Как ты допустил? Как мог?! Что ей на фронте делать было?!!...
   И понял - ерунду городит. Ткнулся лбом в плечо Николая, прося извинить и встал. Руки в карманы сунул, оглядывая людей. Красивые все вокруг, нарядные. Счастливые - радость! Еще одна победа!
   А как те, кто о ней никогда не узнает?!!...
   -- Пойдем в ресторан, накатим, -- не предложил - приказал и, попер в толпу. Санин поднялся и пошел за ним.
  
   Первую молча выпили, не чокаясь. Вторую следом, почти без паузы, глуша воспоминания, а по третьей пошло, в руки стопки взяли и друг на друга уставились:
   -- Так мы быстро надеремся, -- усмехнулся криво Дроздов. Паршивая ухмылка вышла, тоскливая.
   -- Мечта, -- поморщился Николай. -- Валюха зверь у меня, пить не дает.
   -- Женат? -- прищурился. Санин тяжело посмотрел на него, помолчал и глухо выдал:
   -- Женат. Жену знаешь. А Валюха - сестра. Забыл совсем?
   -- Это пышка такая?
   -- Худышка, -- залил в рот алкоголь.
   -- А мать как?
   Санин папироску взял, размял и головой качнул.
   Дрозд взгляд опустил, кивнул с пониманием и выпил. Пожевал соленых огурцов и спросил:
   -- Женат - с Леной сладились?
   -- Да, -- принялся за соленые помидорчики. -- Твои как?
   Санька хмуро смотрел на него, словно и не слышал вопроса - ответ переваривал.
   -- Нормально, -- отмахнулся.
   -- Где служил -то? Мы Белоруссию брали, я все тебя встретить ожидал. Но сколько не спрашивал у партизан, никто не знал.
   -- Мы зону держали партизанскую. Ранило, как раз наши войска пошли. Госпиталь. Потом первый Украинский.
   -- Стоп, вы же с нами Берлин брали.
   -- Было, -- кивнул. -- Я даже на рейхстаге расписался: Помню! Знак Лене... Ладно, давай еще, -- разлил водку по рюмкам.
   -- Уволился когда?
   -- В июле. Ты не спрашиваешь, допрашиваешь, -- хмыкнул и посерьезнел. -- Сам-то как? Я тогда уверен был - убило тебя. Ленка не верила, представляешь? Думал, сдвинулась по контузии. В отряд пришли, она вовсе - Санина. Верила она, -- посмотрел на друга с тоской. -- Любила тебя.
   Лучше б молчал.
   Николай лицом закаменел, молча выпил водки и смотрит перед собой:
   -- Я тоже думал - погибла. А когда в сорок третьем ее к нам лейтенантом разведки кинули... посидел.
   Затылок огладил - не рассказать всего, слов таких нет.
   Так и сидел с мрачной физиономии перед собой глядя. Радостно должно быть - друзья встретились. А радость как искра вспыхнула и погасла, и опять тьма в душе, пустота.
   -- Сука война, фашисты гребанные, чтобы им ... Об одном жалею - не разровняли мы Германию, а надо было. Чтобы веками ничего не росло и ни одного ублюдка не рождалось! -- по столу грохнул Дрозд.
   -- Нормальные-то немцы причем? -- глянул на него Коля. -- Трусов и предателей и среди наших хватало, так и среди немцев немало нормальных. Встречались твари среди мирного населения. Да не жить им. Все равно удавят. Свои же.
   -- И правильно!
   -- Но остальные не причем. Антифашистов хватало и хватает.
   -- Может, -- кивнул, а взгляд стеклянный. -- Только я и другое знаю... Ты гетто видел? -- уставился на друга. Тот смотрел, ждал, что скажет. -- Не видел, -- понял. -- А мне довелось. Согнали тысячи евреев как скот в загон и каждому желтую звезду на спину и на грудь. Стрелять удобно, не промахнешься. Тысячи людей. А потом санитарный день и никого нет. Всех вывезли и расстреляли. Новых загнали. Опять расстреляли. Или "душегубки". Ходит машина по городу по дороге едет. Солдаты хватают, кто под руку попадет и туда. Как набьют полно - газ пустят. К опушке или к оврагу и трупы туда. За новой партией поехали. И просто так. Обыденно. Я все сначала думал, что это колониальная война, но как-то быстро само дошло - ни черта! Эти бессмысленные убийства аргумент только одному - фашисты воюют против самой жизни. Им по хрену было кто, за что. Без всякий метании - выстрел и все. А детей даже не стреляли - пули экономили. Об угол сарая или о стену головой. Всех выметали. Вырезали поголовно! Только за то что жить смеют, за то что есть!... Концлагерь один в Польше освобождали, так там на путях составы стояли. Мы думали, люди там, а оказалось... Волосы. Целые тюки волос. От пола до потолка. Один вагон, десятый... Волосы! С мертвых женщин срезаны. Каштановые, русые, черные, белые, пепельные - рябило в глазах.
   Николай рюмку ему пододвинул, не в силах больше слушать - злость в душе бурлила.
   -- Выпей.
   -- Думаешь, поможет? -- прищурил глаз, скривив губы. -- Мне это никогда не забыть, сколько не выпей. Как и мыло из человеческого жира. Ты можешь это себе представить? Из человека - мыло делать? Вот ведь педантичность! Безотходное производство! -- грохнул по столу кулаком. И затих, взгляды посетителей почувствовав. Одарил ответным, таким, что моментально о его существовании все вокруг забыли.
   Николай закурил, решив тему сменить, а то в паре с Санькой разнесет сейчас ресторан к чертям, а он тут причем? Столы эти, стулья, люди, что празднуют победу?
   -- Васю Голушко помнишь?
   -- Васю?
   -- Да, выходил с нами в сорок первом, хозяйственный такой, как хомяк "все пригодится".
   -- Ну?
   -- Без ноги. Но жив.
   -- Дааа...Антона помнишь? Зек. Погиб. В отряде с нами был.
   -- Знаю, Лена рассказывала.
   Смолкли и закурили.
   Никакого позитива, как и куда не уходи в разговоре.
   Молчали и пили. К ночи все изыскания "светлых" тем были оставлены за безуспешностью.
   Домой в обнимку шли. Одна радость была у Дроздова - Санин жив, одна у Санина - Дроздов жив. Но это даже странным казалось.
   -- Кульбит судьба выдала. А на черта, Коль? -- пьяно допытывался Саша.
   -- Тот же вопрос.
   -- Ничего не взяло, ты посмотри!
   -- Ты ко мне работать иди.
   -- Кто пустит -то?
   -- Я добьюсь.
   -- Давай! -- кивнул. -- Чтобы опять вместе, да?
   -- Да!
   Руки сжали друг другу, словно силами мерились, только шатало асфальт отчего-то.
   -- Тогда до завтра.
   -- Приду, -- с трудом соображая, кивнул Дрозд.
   Санин палец выставил: обещал, помни!
   -- Осторожно двигай. У нас еще осадное положение не отменили, заметут патрули.
   -- Не заметут.
   -- Все. Ты налево, я направо.
   -- Угу, -- заверил и развернулся как на плацу, почеканил нетвердый шаг. Коля проводил его взглядом и шатаясь пошел к своему дому.
   В квартиру осторожно прокрадывался, чтобы Валечку не разбудить, но только дверь входную прикрыл, свет сам включился. Николай обернулся и встретился с осуждающим взглядом сестры. Смотрела та как мать, и похожи были страсть, а может, спьяну казалось?
   Но как давным-давно, после первой получки еще зеленым пацаном наквашенный пришел, изобразил совершенно трезвого и тут же выдал аргумент против всех нагоняев:
   -- Сашку Дроздова встретил! Герой! Живой! -- сообщил гордо.
   Валя минут пять молчала, разглядывая брата, обида с жалостью в ней боролись. Последняя победила:
   -- Совести у тебя нет, Колючка! Знаешь, который час? Два ночи! А мне в шесть вставать!
   -- Так и мне! Не, а ты чего завелась-то?! Ты мне жена?! Мать?! -- возмутился, подсознательно избрав тактику нападения.
   -- "Мать, жена", -- взгляд сестры стал колючим до мороза по коже. -- Видели бы они своего сына и мужа. Победитель хренов! "Боевой офицер"! Позорище!...
   -- Это я?! -- задохнулся от возмущения. -- Да ты, малявка! Ты по какому праву меня здесь позоришь?! Что ты знать можешь?!...
   Валю скривило от презрения - стоял ее брат, офицер, разумный, сильный, правильный мужчина, прошедший через ад войны... и качался, как последний алкаш, кривился и орал, как клоун.
   -- Слава Богу, что мама тебя не видит, слава Богу что Лена твоя погибла и позора не знает. А то бы увидела тебя пьяного, как свинья. Противно!...
   И слов достойных не подобрала. Рукой махнула и спать пошла.
   А Николай застыл - сказанное как удар под дых подействовало. Сник, пытаясь что-то сообразить, и сполз по стене на пол.
   -- Ленка?... Леночка?... Я же ничего. Мы с Санькой по чуть-чуть... Ой, бога душу!
   Дошло, стыдно стало. В душ дополз, голову под холодную воду сунул и пока не прояснилось, фыркал.
   Уставился на себя в зеркало и зубами скрипнул: ну и рожа. А ведь, правда, свинья.
   -- Завязал, понял?! -- ткнул в свое отражение пальцем.
  
   Утром смотреть на сестру стыдно было. Ковырялся в тарелке, взгляд пряча. Бросил нехотя:
   -- Извини. Больше не повторится.
   -- Мне все равно. Но еще раз пьяным увижу - уйду. И пусть это на твоей совести будет, -- ответила, как отрезала. Встала, тарелку сполосн6ула и в коридор. Дверь схлопала.
   Вот так значит? -- прищурил глаз мужчина: так обижены, что пешком на завод пойдем, только чтобы со мной в машине не ехать. Прокаженный, что ли?!
   Смахнул посуду со стола от злости и голову руками накрыл. Слова Грызова вспомнились: "хреново мне Николай, уж так хреново, что хоть в петлю".
   "В точку Федя", -- застонал.
  
   Легенда была составлена замечательная, хотя провалов имела много. Но дело не в них было - написать и за час новую жизнь можно, потом корректировать, а вот в сознание внедрить недели уйдут. Да еще трудности с месторасположением были. По легенде Лена на Урале быть должна, но никак не в Берлине.
   А она уже ходила, и люди вокруг разговорчивые - где она, без умысла доложить могли, и не связалось бы. Правда сознание часто девушка теряла. Чуть голову не так повернет - падает и ничего после не помнит. И пока все так, на свой страх и риск Артур написал без сантиментов и подробностей сопроводительное письмо племяннику Юре, который как раз в Свердловском госпитале работал врачом, и отправил девушку с оказией идущем в том направлении составом вместе с уволенным в запас Рогожкиным. Решил, что позже сам приедет, Юре все расскажет, а там и Яну станет известно.
   А пока другие заботы - Нюрнберг на носу.
   Да не суждено было.
   Третьего октября Лена попала в Свердловский госпиталь, а Банга погиб от случайной пули. Мальчишки пистолет нашли и баловались в кустах у дороги, по которой машина генерала шла.
   Случай. Два выстрела. Водитель жив, а Артура сразу не стало.
  
   Глава 51
  
   Юра в сотый раз перечитывал сопроводительное и то и дело поглядывал на девушку, ничего не понимая. Начать с того, что с дядей они лет семь назад последний раз виделись и, особо теплых чувств он к нему не испытывал. Дело даже не в том, что отец с братом "на ножах" были - в личной неприязни. Принципы Артура ему не нравились, отношение к людям, как к "винтикам" вне зависимости от пола, возраста, родства.
   И точно знал, что просто так дядя за "левую" девушку хлопотать не станет.
   А тут черным по белому: "Юра, Елена Санина мне очень дорога. Прими как родную и сделай все от тебя зависящее, как человек и врач. Будет время и возможность, подъеду и все объясню".
   -- Он ваш любовник? -- спросил напрямки. Миндальничать с протеже дяди желания не было.
   Лена непонимающе уставилась на него:
   -- Кто?
   -- Банга. Генерал Банга.
   Девушка задумалась и потеряла нить мыслей.
   -- Простите, я забыла, о чем вы спрашивали?
   Мужчина глянул на нее с подозрением и взял карточку: "тяжелая травма головы, частичная амнезия"... Так, так, так, -- опять уставился на нее.
   Вышел, сестру позвал:
   -- Люда, откуда она взялась? -- кивнул на закрытую дверь, за которой осталась девушка.
   -- У приемника сидела, с документами. Пал Иваныч заметил, что второй час сидит, с места не сходит, и по виду как не в себе, замороженная. Спросил к кому, что надо. Сказала: "к Юрию Яновичу Банга". Вас и позвали. Что-то не так?
   Мужчина головой качнул, задумчиво в сторону поглядывая:
   -- Нет. Нормально все.
   -- Я пойду?
   -- Да, Людмила, идите.
   А сам к окну подошел, задумался: не послать ли эту девушку - сюрприз дяди, и пусть сам расхлебывается? Судя по карточке, новенькой совсем, с прочерками во всех графах относящихся к службе, он имеет полное право отказать ей. Она гражданская, а это военный госпиталь. Пусть в обычную больницу идет.
   А документы?
   Вернулся в кабинет и спросил:
   -- У вас есть документы?
   -- А? Да, -- в вещмешок полезла, достала паспорт. Мужчина посмотрел и удивился: московская прописка годичной давности. Возраст девушки призывной. Сапоги, юбка опять же от формы, а вот кофта уже не форменная.
   Подумал. Положил документы на стол и достал фонендоскоп:
   -- Раздевайтесь.
   Лена стянула кофту чему-то смущаясь и Юра забыл на пару секунд, что хотел. Увидел гравировку на грудине и, сразу все сложилось. Понял, что девушка скорей всего была негласным агентом, сейчас нуждается в лечение. "Военник" еще не готов, может еще какие-то бюрократические трудности. Но факт в том, что выгнать ее у Юры духа не хватит.
   Лена поглядывала на доктора и серьезно нервничала. Напоминал он ей кого-то, тревожил, вызывая неприятные ассоциации. Высокий, светловолосый, правильные черты лица, голос спокойный, немного грубоватый - вроде точно не знает, а вроде встречались.
   Плохо, когда с памятью проблемы.
   -- Одевайтесь, -- отвернулся, послушав легкие. Не хотелось видеть шрамы - насмотрелся. -- Что беспокоит?
   -- Ничего.
   -- Не понял? -- повернулся к ней. -- Тогда зачем к нам пришли?
   -- Сказали.
   -- Кто?
   -- Мужчина.
   -- Какой?
   -- Военный. Майор кажется.
   -- Фамилия, имя, отчество у майора были?
   -- Наверное.
   -- Хорошо, -- подвинул стул ближе к пациентке и заглянул в зрачки - один чуть больше. -- Теперь честно - не помните?
   Лена кивнула, не глядя на доктора.
   -- Сколько вам лет?
   -- Двадцать.
   -- Имя, отчество, фамилия?
   -- Санина Елена Владимировна.
   Монотонно, четко. Как приказ зачитала или о выполненном задании отрапортовала.
   -- Где служили?
   -- Нигде, -- а это уже прозвучало неуверенно.
   -- Точно?
   Лена молчала. Ей снились кошмары: взрывы - земля вздымалась вверх фонтаном и комьями летела в разные стороны. Ей снилось, как падают солдаты, как умирает на ее руках, какой-то мужчина в гражданском и шепчет отчетливо: "для того чтобы помочь им, я создал тебя". А еще доходяги в полосатых пижамах, ввалившиеся глазницы изнуренных лиц, ребенок, как тень, сидящий на каталке, а из вены кровь: кап, кап. Избитый мужчина и раскаленная железка в виде звезды, немецкий офицер, что-то кричащий Лене в лицо. И белокурая девочка зажатая стенами, бродила по битым кирпичам и искала выход, держа в руке одноглазого плюшевого медвежонка.
   Ералаш, от которого девушка просыпалась в поту, беззвучно крича что-то непонятно кому.
   -- Расскажите о себе.
   Лена помолчала и отчеканила, как попугай:
   -- Родилась, училась. Началась война, эвакуировалась на Урал. Работала. Все.
   -- Где работали?
   -- Здесь.
   -- В госпитале?
   -- В Свердловске. Детский дом.
   -- А что так? Призывной возраст и на фронт не взяли?
   Лена выставила руки, словно делала это раз триста - заученно:
   -- Упала на стройке на гвозди. Лечилась. Война закончилась.
   -- Родители есть?
   -- Нет.
   -- Погибли?
   -- Сирота.
   И вдруг брякнула, не понимая что - само вышло:
   -- Отец - врач. Знать его не хочу.
   И сообразила, что что-то не то сказала, только что не то? Встала:
   -- Вы правы, зря пришла. Паспорт отдайте, я пойду.
   Юрий хмуро смотрел на нее - "несвязуха".
   -- Сирота, но отец врач. Это как?
   -- Я иногда болтаю ерунду из-за травмы. Бывает. Извините.
   -- Как травму получили?
   -- Не помню.
   "Гениально. Но кустарно", -- поджал губы мужчина уже сообразив, что девушка выдает ему обычную легенду. И, между прочим, не особо в нее сама верит.
   -- Как зовут вашего отца? -- спросил, отдавая документы.
   -- Банга, Ян Артурович, -- ответила автоматически, запихнула в мешок паспорт и медкнижку.
   -- Банга, -- кивнул задумчиво и, вдруг дошло - качнулся к девушке. -- Кто?!
   "Что за бред?!"
   Лена непонимающе уставилась на врача: что он кричит?
   -- Банга Ян Артурович мой отец, и сестер у меня нет, а у него нет дочери.
   Лену качнуло. Словно густые тюлевые занавески выдул из окна ветер и открыл взору простор за окном, четкую картинку - она четко и ясно впервые за месяцы вспомнила кто, что, зачем. Уставилась на мужчину: это же ее брат!...
   И как отец даже по характеру один в один.
   -- Ты прав, -- ступила назад. -- Нет у тебя сестры, а у него дочери - нет.
   Все верно. Никому она навязываться не собирается. На нет - суда нет.
   Рванула дверь на себя и вылетела из приемного покоя. А Банга опустился на кушетку, пытаясь хоть что-то понять.
  
   Лена пробежала стометровку, но не сбегая, а от радости, что ни слабости, ни пелены перед глазами, ни тумана в голове. Приостановилась и закружилась, задрав голову - деревья! Клены - она точно знает!
   А еще знает, что война закончилась!
   Давно, давно закончилась!
   Девушка осела прямо на пожухлую траву и скрюченные осенью листья. Сгребла охапку и вдохнула аромат прелой листвы. Порохом не пахнет! Не пахнет дымом! Не пахнет кровью!
   А дальше что? -- огляделась.
   А дальше курьез. Нашла отца. Нашла брата, нашла дядю, но не имеет родственников. Служила, но ни званий, ни наград, ни военного билета. Удружил дядя. А кто еще мог? Плюс она в Свердловске. Ничего себе? Что же с ней было?
   Последнее что она помнила - испуганные глаза пацанов в полумраке подвала и форма этих мальчишек, форма гитлерюгенд. Все, дальше как смело.
   Судя по листьям - сейчас конец сентября - середина октября, то расстояние в три месяца от того подвала до этого парка прошло совершенно ею незамеченное. Теперь эту дистанцию покрывал туман.
   Ничего, справится.
   Ведь главное - Победа! Нет больше фашизма, нет Гитлера, нет смертей и горя. Радость и только радость от края до края.
   И жизнь.
   Лена высыпала вещи из мешка. Внимательно изучила все от рублей до медкнижки. Записи не удивляли - шокировали. Выходило, что она не служила, что вообще никто. Позвонить генералу и спросить, какого черта? А если так надо, если с этим что-то связано? А она позвонит и он поймет, что она не в себе, значит, службе больше не подлежит.
   Да нет, чушь. Но тогда, как объяснить метаморфозы?
   Ничего, не пропадет, а что неясно, потом выясниться. Вот только поспать бы чуть, чуть.
   Слабость одолевала и кружила голову. Открытие что она все помнит, пришло слишком резко и забрало эмоциями много сил. Лена сложила вещи обратно, во внутренний карман пальто положила паспорт и деньги, и случайно нащупала ключ. Вспомнила о квартире и поняла, что будет делать - поедет в Москву.
   Вот только поспать бы.
   Обняла вещмешок и прислонилась к клену, закрыла глаза, зарывшись ногами в листву - пару минут сна, всего пару...
  
   Она проснулась резко, как от толчка - Коля! Набережная двенадцать, двенадцать!
   И сорвалась с места, поспешила прочь из парка, чтобы спросить первого попавшегося прохожего, где вокзал. И на поезд. В Москву. К Николаю!
   Лена не шла, а летела, счастливая и не верящая своему счастью. Хотелось подняться в само небо и закричать - Победа, люди! Долг перед вами и Родиной выполнен! Родина свободна! Вы живы! И я могу обнять Колю!
   Она поживет жизнь за погибших. Родит ребенка, как того хотела Марина. Пойдет учиться. Вернее сначала пойдет учиться, потом родит ребенка... Но это неважно. Теперь сбудутся все мечты! У всех!
   На подходе к вокзалу у Лены голова от переполнявших душу эмоций разболелась и так сильно, что хоть отрубай ее. Аптечный пункт послужил маячком. Выпросив у продавца пару упаковок таблеток от головной боли, девушка тут же выпила четыре. На всякий случай, чтобы точно помогли.
   Нашла кассы и получила от ворот поворот. Поезда на Москву ходили раз в месяц, а на поезд военного назначения гражданским лицам билеты не давали.
   Лена убила бы в этот момент Бангу. Была бы она прежней девчонкой, той, что ехала в Брест в сорок первом, наверное, растерялась бы, испугалась. Но сейчас ее не пугали ни трудности, ни препятствия. Она ехала к мужу!
   Девушка постояла и двинулась на перрон, прослушав новости из репродуктора. Война с Японией, которая закончилась месяц назад была для нее новостью, но так же натолкнула на мысль, что с востока сейчас движутся эшелоны с частями на запад. Солдаты едут домой, и контингент этот разнообразный по месту жительства. Наверняка те, кто с Украины и Белоруссии будут следовать через Москву.
   Осталось найти состав, идущий в нужном направлении и договорится с ребятами.
   На ее счастье она наткнулась на пожилого солдата, что набирал воду в котелок.
   -- Извини, отец. Не подскажешь, как бы до Москвы добраться. Мне к мужу надо, а поезда раз в месяц ходят и то, билетов нет.
   Мужчина пожевал усы, разглядывая странную женщину в пальто явно с чужого плеча, но в форменных сапожках, бледную, как поганка, да еще со шрамами на лице.
   -- Сама, чья будешь?
   Лена говорить не стала, паспорт показала. Солдат глянул, склонив голову на бок, прочел и опять оглядел.
   -- Чего ж сюда-то занесло? Бежишь, что ли?
   -- Нет. От кого мне бежать?
   -- Так эвакуированные из Москвы все хотят вернуться, а открепительных нет. Ты это, смотри. Сама под статью идешь, меня еще под монастырь подведешь.
   -- Нет, отец, честное слово, я не бегу. Мне к мужу надо. Из госпиталя я.
   Взгляд мужчины изменился, лицо разгладилось:
   -- Ну, другое дело. Только лейтенант с нами. Буза дочка будет. Так что извини, помочь не смогу.
   -- А вы в Москву?
   -- Ну...
   Кто ж ответит? Но судя по неопределенной мимике - туда.
   -- Можно я с лейтенантом поговорю.
   -- Ох, дочка. Суровый он у нас, спасу нет.
   -- Ничего, не таких видела.
   -- Нуу... Получится договориться, мы очень даже не против будем, место-то найдем, чего тут? Но это с ним.
   И махнул ей рукой: идем.
   По шпалам и рельсам двинулись, два состава под стыками вагонов прошли. Лена увидела силуэт в темноте и услышала:
   -- Махлаков! Мать, перемать! Отправляемся! Где черти носят?!
   Солдат потрусил, припустив шагу к силуэту:
   -- Так туточки я, товарищ старший лейтенант.
   -- "Туточки". А это что еще?! Ты не сдурел на старости, Махлаков?! -- заорал, увидев силуэт женщины. Лене даже смешно было - что надрывается?
   Ничего ей настроение испортить не могло. Она жива. Все помнит, едет к Коле! И он тоже жив, она уверена! И Санька! Встретятся на ВДНХ! Аааа!!!!
   И расцвела улыбкой, подходя ближе к грозному командиру.
   -- Та вот в Москву надо девушке, к мужу. Из госпиталя сердешная.
   -- Какой к мужу?! Ты извозчик, что ли?! Это военный объект! Зона особого контроля! Под трибунал старый захотел?!
   Лена застыла - в темноте сильно не рассмотришь, но напоминал ей лейтенант кого-то, хоть убей. Встала перед ним, чтобы лучше рассмотреть:
   -- А мы с вами не знакомы случайно, лейтенант?
   -- Так, гражданочка, прошу отойти. И быстро! Сейчас патруль крикну, в комендатуру загремите!
   -- Сколько слов-то, -- и чуть не ахнула. -- Тетя Клава?
   Махлаков закашлялся услышав такое и головой мотнул: ну, сейчас точно загремит женщина под фанфары!
   А лейтенант наоборот смолк, во все глаза на нее уставился, хмурился, силясь не столько вспомнить, сколько поверить.
   -- Ну, здравствуй, тетя Клава, -- прошептала Лена уже ничуть не сомневаясь - Леня Фенечкин перед ней. -- Жив, бродяга! -- всхлипнула, на шею кинулась, невольно выступившие слезы сдерживая. Обняла. -- Здравствуй, братка!
   -- Сестренка, -- выдохнул тот, смущенный, растерянный. Обнял робко. -- Лена?
   И встряхнул, отодвинул, в лицо заглядывая:
   -- Пчела! Ленка!!
   Она звонко рассмеялась, легко, от души. Даже голова болеть от счастья перестала. И подумалось, а ведь впервые за долгие годы она смеется искренне и беззаботно!
   -- Жив, тетя Клава. Жив! -- по щеке огладила.
   Он ее за руки схватил, сжал ладони, заулыбавшись во всю ширь:
   -- Откуда ты, птица счастья?! Ведь погибла вроде тогда!
   -- А и ты в погибших числился, -- засмеялась.
   -- Хохотушка! Ну, мать моя женщина, Ленка! Откуда ж ты свалилась?!
   -- С госпиталя Леня. В Москву надо, к Коле.
   -- К Коле? Это к Санину что ли? Нууу!! -- отпрянул засмеявшись. -- Сладились все же, нашлись!
   -- Поженились!
   -- Ой, блин! А отметить?!
   -- Так ты вон грозен как! Не пускаешь бедную девушку домой. Низззя, говоришь, "шпиенка".
   -- Ладно тебе. Пчела ты! Ну, ничуть не изменилась! Жужжишь как и раньше! Давай к нам. Мужики, ну-ка быстро приняли! -- приказал, подсаживая девушку. Сразу пары четыре рук втянули ее в вагон и, тут качнуло. Тронулся состав.
   Фенечкин запрыгнул уже на ходу.
   -- Ну, Ленусь, ну подарок! -- руками развел. -- Так, всем слушать - до станции назначения девушка с нами едет! И чтобы ни гу-гу! Голову лично сниму! Это мой старый друг! Еще в сорок первом в Белоруссии фрицам прикурить вместе давали! Так что, чтобы с особым уважением! Ясно?!
   -- Ясно, что ж тут?
   -- Без вопросов, -- отозвалось довольное.
   -- Сейчас и чайку и чего покрепче за встречу, товарищ старший лейтенант, -- закивал Махлаков.
   -- Сообразите уж! -- и кивнул Лене за перегородку. -- Пошли ко мне пока.
   Сел на топчан, ей сесть предложил, фуражку в изголовье кинув. Фитиль в гильзе на ящике вытащил, чтобы пламя ярче горело.
   -- Ну, рассказывай, каким Макаром в госпиталь определилась? Работала?
   -- Да нет, -- расстегнулась, оглядывая закуток. -- Служила. Капитан. Особые поручения. А в июле накрыло. Дальше даже не пытай - ничего в голове на эту тему. Здесь уже очнулась, из документов только паспорт и девственно чистая на предмет службы медицинская книжка.
   -- Это как?
   -- Да есть подозрения - как. Вопрос - зачем? Доберусь до столицы, выясню.
   -- Особые поручения это разведка?
   -- Да.
   -- Тогда что-то понятно.
   -- Да? А мне ничего, -- хмыкнула. -- Ты как? Лейтенант! -- рассмеялась, рожицу скорчив. И застонала, резко улыбку потеряв и смех и ориентиры. Обнесло голову - Фенечкин только успел Лену перехватить.
   -- Эй, ты чего? -- испугался.
   Она не меньше. Выступившую испарину с лица оттерла, села нормально, пальто совсем расстегнув и ворот кофты:
   -- Душно.
   -- Может голодная? Махлаков, что там с ужином?!
   -- Сейчас, товарищ старший лейтенант!
   -- Ты это, Лен, давай кушать и спать. Здесь ляжешь, здесь удобно, а я к пацанам.
   Лена кивнула и таблетки из кармана достала: нехорошо было, голова кругом, слабость и туман это надоевший в голове опять. Не дай Бог ему вернуться!
   -- На таблетках смотрю, -- обеспокоено посмотрел на нее мужчина.
   -- Да, -- выдохнула. -- Только недолго помогают. Воды дай?
   Не только воды дали - накормили, напоили, отвлекли и шинель дали, чтобы ночью не замерзла. Хорошие ребята, веселые, заботливые - свои, что говорить?
   -- Ты зови, если что, -- серьезно предупредил Фенечкин. Когда она легла и укрылась.
   -- Нормально все, Леня, -- заверила. А у самой внутри все дрожит от слабости и то в жар, то в холод кидает. На людях продержалась, а как одна осталась, хоть кричи - ни лежать, ни сидеть не может - мутит.
   Немного и видно таблетки действовать стали - боль притупилась, слабость стала более приглушенной. Лена заснула.
  
   Пять дней в пути были и все пять дней Лену кормили, как на убой, веселили, ухаживали, Фенечкин за "мигрофеном" на станции сбегал, хотел вовсе врачиху какую притащить, но Лена отказалась. Подставлять друга не хотела да немного свыклась со своим состоянием, а может, просто цель была и такая, что не было у болезни шансов - выше она всех ранений и волнений была - Коля. К нему рвалась, как советские войска к Берлину в апреле.
   Всю дорогу они проговорили с Леней и словно не расставались тогда на том треклятом поле, что как межа легло, на годы, раскидав сплавленных горем того жуткого лета людей.
   Сидели Лена и Леня на краю вагона, смотрели на пролетающие мимо составы, леса, поля, поселки и болтали. И было так хорошо, что душа пела, улыбка с губ не сходила, глаза лучились счастьем.
   Счастлива она была, абсолютно счастлива. А что голова от боли раскалывается - не беда.
   Главное люди-то какие! И живы! Живы!
   И "тетя Клава"!
   -- Не думала тебя встретить.
   -- А я думал? -- хохотнул, пуская дым колечком. -- Мне ж по уму вовсе в другую сторону, но вон своих до места доставить надо и домой тогда. Ой, домоооой!
   И тоже улыбался, жмурился, как солнышко на картинках в детских книжках. Только там оно упитанное было, а Леня как был худющим, так и остался.
   -- Не в коня корм, -- заметил даже с гордостью. -- И вообще, на себя посмотри. Доходяга. Николай твой увидит, не узнает.
   -- Узнает, -- отмахнулась. Уверена была - иначе не случиться. -- А ничего ты кавалер. Как был нахалом так и остался. Такие "замечательные" комплименты девушки отвешиваешь: "доходяга".
   -- А кто тебе правду кроме друга скажет? Ты это, Пчела, приедешь - в больничку двигай, кроме шуток. Доходная - слезы жать только, чтобы на паперти больше милостыню подавали.
   -- Ты вокруг посмотри - много раскрасавиц? Только война кончилась, Леня, тяжело еще. Эти руины поднимать надо, а там и жирок нагуляем, и платья красивые приобретем. Ты костюм. Будешь представителен, как шлагбаум! -- засмеялась.
   Фенечкин шутливо надулся, глаза блестели от довольства и смеха:
   -- И кто из нас наглый? У, Пчела! Все ей покусаться!
   Папироску откинул, в небо уставился - серое, дождя жди. Так осень. А на душе вопреки времени года - весна!
   -- Хорошо, -- вздохнула влажный воздух Лена, словно мысли мужчины услышала. -- Даже не вериться - кончились фашисты, кончились беды. Добили мы их гадов, душевно, как и надо было.
   -- Судить их будут.
   -- Серьезно?
   -- Кого поймали, верхушку всей клики гитлеровской. В Нюрнберге. Обещали освещать процесс в прессе и по радио.
   -- Если бы еще суд над этими уродами человечества, вернул погибших.
   И нехорошо опять стало.
   И подумалось - как вспоминает те дни, так сразу плохо становится.
   -- Извини, -- шею потерла ворот кофты расстегнув, чтобы воздуха больше было. -- Не будем об этом, ладно?
   -- Не будем, -- посерьезнел, глянув на нее. -- Сама в больничку не пойдешь, Николай утащит силком. Попомни мои слова. Он тогда в тебя по макушку втрескался - невооруженным глазом видно было. Прикидываю, что сейчас будет, учитывая, что поженились. Вовсе, наверное, трясется как над златом.
   Лена улыбнулась: тепло стало от воспоминаний. Та нежность Николая и сейчас грела, спасала.
  
   Восьмого рано утром состав прибыл на станцию Москва товарная. Леонид целый вещь мешок девушке хлеба, сахара, тушенки набил, всучил, не принимая отказа. Потом обменялись адресами, обнялись и разошлись. Состав пошел дальше, а Лена то и дело оглядываясь, замедляя шаг, пошла к остановке.
  
   Москва ее удивила и порадовала, и осень со своими красками ни сколько не портила картину, наоборот, превращала ее в чудо. Легковые машины, витрины. Женщины в цивильной одежде, малыши под ручку с мамами - все вызывало восторг у Лены. Она шла и улыбалась небу, людям, зданиям, самому воздуху родного города. И не верилось, что с войны возвращается, что была она не только в ее жизни.
   Набережную двенадцать нашла быстро, взлетела по ступенькам, даже не мечтая унять расшалившееся сердце. Только у дверей с цифрой двенадцать чуть замешкалась - волнительно слишком, горло оттого перехватывало, голову кружило.
   Нажала на звонок и застыла невольно улыбаясь. Глаза уже видели Коленьку, как наяву видели его радость в глазах, как только он увидит Лену. И почти слышала его гудящий голос, чувствовала силу и нежность объятий, запах его гимнастерки, даже колючки на щеке своей щекой...
   Но дверь открыла молодая, симпатичная девушка с острым, хмурым взглядом:
   -- Вам кого? -- оглядела потрепанную незнакомку неопределенного возраста.
   -- Аа... -- Лена отступила от неожиданности, забыла, что хотела. Пара секунд замешательства и смогла хрипло спросить. -- Николая Ивановича.
   -- Он будет только вечером. Но мы не подаем! -- и захлопнула дверь.
   Конечно, не хорошо, отвратительно! Валя даже палец прикусила от отвращения к себе, но как иначе жить? Невозможно помочь всем.
   С тех пор как начали поговаривать о повышении цен, Валя пребывала в шоке и ни о чем ином думать не могла. Она сравнивала цены, что буквально итак ужасали и свою зарплату, и понимала, что если действительно будет повышение, то наступит настоящий голод, а у них с Николаем даже нет НЗ.
   Поэтому она всеми силами копила запасы, экономила, на чем возможно и невозможно. Николай сердился, приносил сушки, покупал в коммерческом бублики, беспечно тратя деньги, а она их сушила и в мешок прятала на "черный день".
   Голод стал ее главным страхом, накопить как можно больше продуктов - параноидальной целью. Иногда она не выдерживала и съедала больше, чем считала правильным, и потом корила себя, выводя брата из себя. И объяснения на пальцах, что у нее мизерная зарплата, а цены в магазинах зашкаливают, дошло до того, что та же Фекла просто не может выкупить по карточкам продукты из-за отсутствия денег, не помогали. Брат выдвигал свои аргументы, свою зарплату и возможности. Но Валя знала, что такое нестабильность и не верила, что завтра не будет хуже, поэтому продолжала, как хомяк запасаться, чем можно пока возможно.
   В это напряженной борьбе с маячащим на горизонте голодом не было места сантиментам. Поэтому при всей жалости к побирушке и при всем отвращении к себе, черствой эгоистке, поступить иначе, чем закрыв дверь перед носом несчастной бродяжки, она не могла.
   Потом на кухню прошла, заглянула в стол и успокоилась, увидев, что все на месте: два мешочка сухарей, один крупы, сахар в тряпице, банка варенья, банка соленья.
   Завтрак начала готовить.
   Из ванны Николай вышел:
   -- Звонили или мне послышалось?
   -- Послышалось, -- заверила.
   Знала, узнай брат о ее поступке - укорит, осудит, отругает. А ей и так стыда хватит. Но она переживет - главное Колюшка голодным не будет и она тоже. Нужно понимать, что о всех позаботится невозможно.
  
   Лена вздрогнула всем телом от хлопка и застыла на лестничной площадке, понимая только одно - никто ее не ждал. "Мы" - было четким, как граница меж прошлым и настоящим.
   Лена постояла и медленно, в полной прострации пошла вниз, тяжело опираясь на перила и волоча за собой вещ мешок.
   Выходило, что Николай нашел себе другую жену. Молодую, нежную, "не пропахшую порохом", -- как говорила Марина. Неужели сбывались ее предположения?
   "А как же?" -- остановилась на улице, оголяя горло, чтобы воздух был. Оглушил ее прием, разбил "сюрприз".
   Получалось, что была она для Николая всего лишь военно-полевой женой, удобной на фронте, не нужной в мирной жизни.
   Жестоко? Да. Но могла ли она его осуждать?
   Она больна, как не бегай от этого. Зачем ему нянчиться? Что она ему может дать?
   А с другой стороны - все правильно. Он жив, счастлив - это главное.
   Лена брела в неизвестность. Держась ближе к стенам домов, чтобы не упасть и, терла шею, надеясь, что удушье пройдет. Мысли мешали ей справиться с собой, чувства, что ухнули вниз и увлекли ее за собой, как в воронку.
   Разум понимал, объяснял, а душа закаменела.
   Все ясно - красивая, молодая девушка или она, развалюха, в двадцать лет чувствующая себя сорокалетней, и выглядящая так же.
   Из глаз невольные слезы покатились - как же больно!
   Марина пророком оказалась. Так пошло и просто предать, да, именно предать!...
   Нет, он прав, он выбрал жизнь, он заслужил ее. Эта его жена родит ему здоровых, красивых детей. Он будет счастлив. Он заслужил счастье. А главное она узнала - он жив, это уже счастье - ее, счастье.
   А с остальным справится, смириться. Все верно, ей лучше жить одной, чтобы никто не видел проклятые шрамы на ее теле, не узнал о рубцах на душе.
   Ей остается комната на Набережной. Разбитость и одиночество.
   Но разве велика цена за счастье других? За то, что Коленька жив, наладислось у него с такой симпатичной девушкой сладилось? За то, что фашизм стерт с лица земли. За то, что люди могут спокойно спать, дышать, любить. За чистое небо и этот не пропитанные порохом и гарью воздух. За землю, не усыпанную трупами, за асфальт не взрытый снарядами. За улыбку ребенка, держащего за руку маму. За обычную, обыденную но жизнь.
   За будущее миллионов оставшихся в живых после этой жуткой войны.
   За тех, кто родиться после и никогда не узнает, как свистит пуля, как клацает затвор, как играет губная гармошка в руках фрица, когда сжигают деревню, как летит пепел - все что осталось от тридцати дворов, тридцати семей.
   За то что те, кто родиться после не будут знать страха смерти ни своей, ни близких, и будут хоронить только очень, очень старых людей, умерших в кругу семьи, пройдя полный круг отмерянной им жизни.
   Это поколение заплатило сполна за будущее следующего. И это главное. Остальное неважно.
   Ленина карта бита, это ясно. Но жалеть не о чем.
   У всего есть цена, и она не против, заплатить ее, как и те, кто уже заплатил.
   И потом, она самый счастливый человек на свете. Она жива. Она знает вкус Победы. Она любит. Она была любима. Она знает, что такое настоящая дружба. Ей досталось выполнить долг перед Родиной и своим народом. Она не предала, не струсила. Не испачкала свое имя и звание, самое главное - комсомолки и гражданина Советского Союза.
   Она знает, что Коля жив, что жив Леня.
   Разве этого мало, чтобы твердо сказать - я абсолютно счастливый человек?
   Да!
   Но она может сделать больше для своей страны и для людей. Она пойдет учиться. На врача, чтобы помогать. Она много убивала, теперь будет лечить. И плевать ей на отобранные регалии - зачем они в гражданской жизни? Главная цель достигнута - мир восстановлен. И какая разница кем ты был на войне в мирное время?
   Все это там, во "вчера".
   В конце концов, у нее есть, где жить, есть зачем. Не пропадет. Сама все сможет. Никто ей не нужен... и она никому...
   Горько, но факт.
   Голову резко обнесло, в глазах потемнело и, Лена поняла, что больше не может стоять - сползла по стене и потеряла сознание.
   Проходящий мимо мужчина попытался помочь ей, похлопал по щекам, приняв ее состояние за голодный обморок, но девушка не реагировала.
   Пришлось искать телефон и вызывать карету скорой помощи.
  
   Глава 52
  
   Лидия Степановна с осуждением поглядывала из-под очков на молоденькую телефонистку Тамару Спивакову. Вырядилась та, как на концерт. И ясно женщине зачем - поползли уже слухи, что полковник Санин не женат. И вот результат - то одна в приемной по личному вопросу дожидается, то вторая.
   Николай мельком глянул на девушку, что тут же выпрямила спину и призывно заулыбалась, как только он вошел в приемную. Бросил секретарю:
   -- По личным вопросом не принимаю, -- и зашел в свой кабинет.
   -- Поняла, Спивакова? -- глянула на девушку женщина. Та вздохнула, губы поджала и поцокала каблучками прочь.
   "Ой, вертихвостка", -- качнула головой Лидия Степановна: "А Николай Иванович молодец. Обрезал на подлете".
   Приготовила Санину утренний чай, как уже вошло в привычку и вплыла в кабинет, поставила перед мужчиной стакан в подстаканнике:
   -- Спасибо, -- кивнул, глянув мельком. -- Лидия Степановна, что нужно было этой девушке?
   Женщина оперлась на поднос о стол и начала портреты политических деятелей на стене рассматривать:
   -- То же что и вчера Веденеевой, а позавчера Ивановой. По личным вопросам к вам на среду записано девять человек.
   "Ого", -- уставился на секретаря.
   -- Не подскажете, откуда такая лавина "личных проблем" образовалась?
   "Сам не понимает?" -- зыркнула на него. Впрочем, мужчины далеки от женских хитростей, все за чистую монету принимают.
   -- Могу, Николай Иванович. Видите ли, когда начальник молод, неглуп, весьма приятен внешне, а главное, не женат, это вызывает некий диссонанс в женском коллективе.
   -- У нас женский коллектив? -- насторожился.
   -- Нет, но контингент женщин, молодых и не замужних, достаточен.
   -- Так. И что этим молодым и незамужним от меня надо? Женихов? Полное подразделение.
   -- Да, но... Вы наиболее привлекательны в этом качестве, -- не стала ходить кругами и заявила прямо.
   Санин крякнул:
   -- Ага?... Вы свободны, Лидия Степановна.
   Женщина ушла. Николай выкурил папиросу, выпил чай и бросил ломать голову над темой "женихов и невест".
  
   В обед Ковальчук с Мирошниченко, начальницей телефонисток чай в подсобке Тамары Ивановны пили с сухариками, решив поэкономить, как обычно. Кормили в столовой хорошо, в общем, недорого, но зарплаты все равно не хватало. У Ковальчук двое внуков на шее, одной поднимать - что сын, что сноха сгинули на фронте, у Мирошниченко тоже трое пострелят, а зять -инвалид, дочь больная - и каждого накорми, в чем зимой ходить сообрази - расходов много, а доходов пшик.
   -- К коммерческом мыло появилось. Зашла, цену увидела - чуть не упала. Пятьдесят два рубля!
   -- С ума сошли совсем! -- возмутилась и Лидия. -- Это что получается, мы на свои кровные можем пять кусков мыла взять и дальше зубы на полку?
   -- Ой, не говори, -- отмахнулась. -- Мне вон Олюшке лекарство покупать, а на какие шиши? У Бориса льготы и то, говорят, отнимут скоро. Все на равном положении.
   И рот закрыла: что-то не в ту сторону в разговоре пошла. Ковальчук сообразила и закивала:
   -- Ничего. Мы русские люди, вытерпим, раз так надо. В войну вон как лихо было, но товарищ Сталин сказал - победили, и тут как товарищ Сталин говорит, будет - наладится, и жизнь будет прекрасной.
   -- Угу, -- поджала губы Морошниченко.
   -- Ты бы за своими тетехами присмотрела, Тамара. Совсем ведь наглеют. Иванова твоя да Спивакова самые ретивые.
   -- А чего они?
   -- По личным записываются к нашему. Отираются у меня во время рабочего дня. Бродят вокруг Николая Ивановича, как кошки вокруг масла. Так объясни или на собрании пропесочить нужно. Не дело, Тома.
   -- Вот ведь паразитки, -- кивнула. -- А я думаю, что они все в туалет отпрашиваются? Диарея что ли образовалась? Поняла Лида, устрою им баню. Хорошо, что сказала.
   -- Вот, вот, а то и тебе достанется. Наш за дисциплину строго, а тут во время рабочего дня разгильдяйничают.
   -- Ой, спасибо, что предупредила.
  
   Санин в столовой кушал. Тома Спивакова поднос взяла, оценила "расстановку сил" вокруг - столы полупустые и вроде не лезь к полковнику, но она решилась: погонит, так погонит. А если нет?
   -- Можно? -- застыла со скромным видом перед Николаем. Он глянул на нее снизу вверх, оглядел "местность", но не послал за соседний столик, кивнул: можно. Девушка симпатичная, с виду скромная. Авось спокойно пообедать не помешает.
   -- Меня Тамара зовут.
   Николай кивнул, но не факт, что услышал - щи больше интересовали. Вкусные, наваристые, почти домашние.
   -- А в ЦДРИ открылась выставка новых произведений художников Москвы, -- сообщила девушка.
   -- Вас привлекает искусство художников? -- глянул на нее неласково.
   -- Живопись расширяет кругозор. А вам разве не любопытно?
   -- Ничего не понимаю в картинах.
   -- Ой, ну что вы, -- расцвела улыбкой девушка. И улыбка у нее была трогательная, по-детски бесхитростная. Николай слегка улыбнулся в ответ. -- В выставочном зале художественный салон в конце сентября открылся, так я раз пять уже была. Такие замечательные, реалистичные полотна! Удивительная передача чувств через краски. А портреты кистей Корна, Бродского - живые люди!
   -- Угу, -- отодвинул опустевшую тарелку, придвинул второе.
   -- Хотите вместе сходим, я вам расскажу о художниках, покажу самые выдающиеся их произведения.
   -- Боюсь времени нет, -- глянул на нее понимая, что его банально приглашают на свидание. Сам он приглашал, было, но чтобы его? Чудеса просто.
   -- Ой, Николай Иванович, -- смущенно улыбнулась девушка. -- Я поняла, вы думаете, я вас на свидание приглашаю. В мыслях не было, честное слово.
   Тамара говорила искренне и по виду можно было понять, что Николай действительно ошибся.
   -- Н-да? -- хлебнул компота изучая девушку уже с интересом. Милая. Ну и почему бы действительно в общеобразовательном плане на выставку с ней не сходить? -- А что так на картины полюбоваться хочется?
   -- Как сказать, -- помялась. -- Хочется, конечно. В театр билетов не достать, в кино дорого, с билетами тоже проблема.
   -- А сходить куда-нибудь хочется. Дома скучно, проблемы, хочется отвлечься, -- улыбнулся с пониманием.
   -- Есть желание, -- скромно улыбаясь, потупила глазки. -- Но это разве плохо?
   -- Нет, -- плечами пожал. Допил компот.
   -- Одной-то не очень приятно ходить, пристают бывает, и вообще.
   Николай стакан на стол поставил, разглядывая девушку: губы пухлые, руки нежные, грудь высокая...
   -- До скольки выставка ваша?
   -- Не моя, -- смутилась. -- До восьми.
   -- А смена у вас?
   -- До пяти.
   -- Хорошо, в шесть у ЦДРИ, -- и встал, пошел на выход.
   Тамара ладонь к груди прижала, сдерживая крик радости: ура!! Клюнул!
   -- Томочка Ивановна, -- заканючила, вернувшись на рабочее место. -- Можно мне немного пораньше уйти? Минут на тридцать, очень нужно. Голова невмоготу разболелась.
   Знала, на что давить. У Морошниченко слабость к заболевшим и увечным, им она никогда отказать не могла и, пожалуй, единственно, кого понимала. Поэтому поворчала, понаблюдала за старательно изображающей умирающую Спиваковой и, отправила ее домой, сама за пульт села.
   Тамара только вышла из управления, побежала в парикмахерскую.
  
   К Дому Работников Искусств Николай подъехал на машине. Отпустил водителя и, заложив руки за спину, не спеша пошел к девушке, что уже ждала на ступенях. Осень кружила голову стылым ветром и запахом прелых листьев. Мужчине казалось, что он впервые слышит этот запах и он привлекал его не меньше стройных ножек и прочих достоинств фигуры Спиваковой.
   Меланхоличное выражение лица полковника улыбнуло Тамару.
   -- О чем-то мечтаете, Николай Иванович?
   Санин улыбнулся в ответ и посмотрел в небо, на кроны почти голых деревьев.
   -- Подумалось просто.
   -- О чем же?
   -- Запах чувствуете? Ароматы осени. Я будто век о ней не помнил, а тут вдруг с ней во всей ее красе столкнулся.
   -- Как вы поэтично об этом говорите. Любите осень?
   Николай плечами пожал:
   -- Мне как-то все равно было, что осень, что зима. Форма одежды другая и только. Послушайте, Тамара, вам очень хочется на эту, -- чуть не ляпнул "чертову", -- выставку.
   -- Ну, не так чтобы очень...
   -- Может быть, просто прогуляемся. Осень-то какая красивая, посмотрите, даже пропускать не хочется. А выставка не последний день.
   -- С удовольствием. Признаться хватает духоты, что дома, что на работе. Еще и здесь?
   Николай улыбнулся: прекрасно, что их мысли сходятся.
   -- Идем? Вы где живете?
   -- Дзержинский район.
   -- Не близко. Но реально?
   Девушка рассмеялась:
   -- Так прямо пешком до самого дома?
   -- Почему нет? -- улыбнулся и Николай.
   Они шли не спеша, болтали, вернее больше говорила девушка, а мужчина слушал или вставлял свои "пять копеек". И не жалел, что сегодняшний вечер проводит не в обществе четырех стен дома, Валюши или Сани. Тамара все больше нравилась ему - глупенькая, но душевная. И симпатичная. Последнее больше всего привлекало, особенно фигурка. Вернее только она, если быть честным. Он чувствовал желание и подумалось: от чего нет? Но было что-то встающее как барьером против стремления естества, вступающее в конфликт с ним.
   Увлечение ради удовлетворения, наверное, естественно, но что дальше?
   Он ничего не может дать Тамаре, как она ничего не даст ему кроме минутного удовольствия. Миг и стихнет. А потом будет противно самого себя.
   -- Я вас утомила? -- почувствовала смену настроения Тамара.
   -- Нет. Вы очень интересно рассказываете о живописи. Ясно, что неравнодушны к этому виду искусства.
   -- Но вас оно не интересует, -- поняла Тамара.
   Николай состроил неопределенную гримасу.
   Ему вдруг особенно остро захотелось, чтобы рядом оказалась Леночка и с ней они шли по улице, вдыхали этот стылый запах осени и молчали. С ней и говорить не надо было - она чувствовала его, он ее, и в их молчании жила такая щемящая нежность, что и сейчас вспоминая, невольно растворяешься в ней.
   Нет, такое не повторяется, как не обманывай себя, наповоду каких доводов разума или инстинктов не иди. Тамара красивая девушка, но не его и его не будет. Не нужна более чем в пошлом употреблении, слишком низменном и для нее и для него. А та, что нужна больше всех Тамар, Зин, Люсь, больше этой осени, самого себя со всеми минутными, близкими и далекими желаниями и планами, нужна не на миг, нужна даже только для того чтобы знать - есть, вот так же идет по улице, вдыхает запах осени и разговаривает с каким-нибудь кавалером; уже никогда не пройдет рядом ни с ним, ни с другим, не улыбнется, рассеивая мрак в душе одним своим взглядом.
   Сколько бы он отдал, чтобы увидеть ее? Все. Что есть, что было и может быть. Жизнь бы свою отдал за один момент осознания - Леночка жива.
   Но ничего не изменишь, и жизнь его остается при нем.
   -- Вы почти всю дорогу молчали, -- сказала девушка уже возле своего дома. Конечно, прогуляться рядом с полковником Тамаре было приятно, но мало. В ее планы входил не один вечер и не только прогулки. -- Вы, наверное, устали?
   Николай смотрел на нее и думал: глупец - на что ты надеялся, что хотел от свидания с Тамарой?
   И пожал плечами:
   -- Кажется, я испортил вам вечер.
   -- Нет, что вы. Наоборот, сегодня мне было удивительно хорошо. Спокойно. С вами, -- сказала тепло, проникновенно, но взгляд был кокетлив и Николай мысленно усмехнулся, не поверив и на грош.
   Девушка смотрела на него и явно чего-то ждала. И он знал чего, но уже точно знал, что не мог ей этого дать.
   -- До свидания, -- кивнул.
   В глазах Тамары мелькнула растерянность и разочарование, но девушка быстро справилась с собой и улыбку вымучила почти естественную:
   -- Да, спасибо, что проводили. Как же на счет выставки? Может быть в другой раз?
   Николай стоял и смотрел на нее, понимая, что самое простое сказать "да" и тем взять на себя обязательства, а ей подарить надежду. Только все это будет ложью. Он хотел проверить себя, хотел что-то понять и понял абсолютно отчетливо - он принадлежит мертвой всем своим существом и эти узы так крепки, что как не рвись, только душу поранишь.
   Но это все его трудности, Тамаре они не нужны. Молодая, красивая - у нее все впереди.
   -- Вы замечательная девушка, Тамара. Я провел приятный вечер в вашем обществе и благодарен вам. Но второго вечера не будет, не стоит обманывать друг друга и себя.
   Неожиданное заявление обескуражило Спивакову.
   -- Я совсем вам не нравлюсь?
   -- Нравитесь. Как вам нравятся полотна Корна.
   -- Что это значит?
   -- Ничего. До свидания, -- взял под козырек, отдавая приветствие и развернувшись, решительно зашагал прочь.
   Тамара хмуро смотрела ему в спину, соображая, где допустила просчет, не достаточно естественно сыграла роль "аленького цветочка". Проигравшей она себя не считала, просто первый тайм прошел со счетом один-один. Ничего, нужно немного выждать и предпринять новые шаги. Если первый тайм не удался, не стоит форсировать со вторым - первая неудача должна забыться.
   Тамара терпеливая, подождет пару месяцев. Этого будет достаточно, чтобы предпринять вторую попытку и добиться второго свидания.
  
   Домой Николай пришел поздно и первого кого увидел - Дроздова, и первое что услышал:
   -- Только не говори, что ты все это время работал.
   -- Привет, -- хмыкнул.
   -- Привет, привет.
   -- Какими ветрами задуло?
   -- Саша опять сбежал от девушки, -- развела руками Валя, проявившись в коридоре.
   -- Третий раз за месяц? -- снимая сапоги, глянул в кухню на друга с деланным удивлением.
   -- Так складываются обстоятельства.
   -- Кто на этот раз? -- прошел на кухню. Валя суп греть поставила, уверенная что брат голоден и лукаво щурясь, поглядывала на Дроздова:
   -- Когда-нибудь собираться все девушки и поколотят тебя.
   -- Вот, здрассте, за что это?
   -- За обман.
   -- А я не обманываю, просто правду не говорю.
   Девушка фыркнула, Николай засмеялся:
   -- Опять от Зины сбежал по оперативным делам на конспиративную квартиру?
   -- От Луши, -- сунул в рот сухарик.
   -- Значит теперь Лукерья. А Зина?
   -- Зинаида умная женщина, все поняла после первого "заседания", -- хмыкнул.
   -- Кушать будешь, ловелас? -- спросила Валя.
   -- Кто? -- скривился и на друга уставился. -- Что мне в твоей сестре дюже вредной маковке нравится, удивительная начитанность. Подберет в вумной книжке слово и обязательно в жизни применит.
   -- А ты как хотел?
   -- Щей хочу! И спать.
   -- Опять у нас ночевать будешь? -- рассмеялась девушка.
   -- А у вас совести меня в ночь выгнать хватит? -- почти натурально удивился Санька. И получил тарелку супа. -- Другое дело! Слышь, Коля, это вредное создание без тебя меня только чаем морила.
   Николай улыбнулся и тоже получил тарелку с супом.
   -- Ты где был-то, Коля? Я уже беспокоилась, -- села за стол Валя.
   -- Сама почему не кушаешь?
   -- Ела, -- отмахнулась.
   -- Ложь! -- сдал ее Дроздов.
   Николай молча придвинул сестре свою тарелку, встал и налил себе другую.
   Валя поняла, что лучше промолчать, а то брат будет опять ругаться. При Саньке не хотелось. Вдвоем ей устроят черти что. Да и кушать, признаться, сильно хотелось. Вообще, пытка это, готовить и не пробовать.
   Санин увидел, что Валентина принялась за суп и, промолчал - спаслась на этот раз. И вздохнул: сколько же нужно будет сил, времени, чтобы отучить ее от страха перед голодом?
   -- Так, где был-то? -- с пытливым прищуром глянул на него Дроздов, уминая Валин шедевр.
   -- Не поверишь - на свидании, -- хмыкнул и принялся хлебать суп.
   Зато остальные перестали: Валя заулыбалась, Саша насторожился. Судя по лицу Николая, встречался он не с девушкой, а с генералом.
   -- И как? Хорошая девушка? -- спросила Валентина.
   -- Угу. Замечательная, красивая, умная, добрая.
   -- Если мужчина таким тоном расписывает достоинства женщины, значит, она нравится ему как музейный экспонат, -- заметил Дроздов, не спуская взгляда с друга. Тот спокойно доел суп и налил всем чай. О девушке больше не слова.
   -- Второго свидания не будет - я правильно понял?
   Николай хлебнул чая и достал папиросы. Закурил:
   -- И это было глупостью.
   -- Чего ж назначил?
   -- Не я - мне. Не отказался. Хотел понять, а может еще что?
   -- Сказать, что?
   Дроздов серьезно смотрел на него исподлобья и Николай бросал не менее серьезные взгляды. Чувствовалось то ли напряжение, то ли недосказанность и Валя поняла, что мужчины при ней говорить не хотят.
   -- Я чай в комнате попью, почитаю. Саша, я тебе на полу как в прошлый раз стелю.
   -- Угу.
   Девушка вышла, Дрозд опять на друга уставился:
   -- Сдался, да?
   -- В смысле?
   -- Старичок, с девушками крутить естественно, а вот жить бобылем - нет. Тебе лет сколько?
   -- Не то ты Саша говоришь. Ни причем тут года? -- затылок огладил со вздохом. -- Потянуло и думал, может смогу... А оно - миг и пустота дальше.
   -- Точно не то, -- кивнул Сашка, руки на столе сложил. -- Ленку ты забыть хотел, себя. Жить начать нормально. Да не та видно подвернулась.
   -- Та, просто я не тот. Быстро понял - не смогу.
   -- Другую ищи! На меня посмотри?
   И смолк. Посмотрели друг на друга и поняли, что и тот и другой одним искалечены. И одна мечта была. И воспоминания.
   -- А ведь и ты, Саня забыть ее не можешь, -- протянул Николай.
   Дроздов нервно выщипнул из пачки Санина папиросу, закурил:
   -- Ну и не могу, -- желваками на лице заиграл. -- Но смогу! Пытаться нужно.
   Николай грустно улыбнулся:
   -- Пытайся.
   -- И ты.
   -- Нет. Сегодня все понял. Не могу да и не хочу. Думал, притупилось, а оно живое. Днем вспоминается, дела есть, а вот ночью... Сниться, что рядом она, живая, теплая, улыбается во сне, сопит на плече... А просыпаешься и нет Леночки. И так... -- кулак сжал. -- Лежишь и думаешь: на черта проснулся?
   -- Правильно ты клин клином решил, Коль.
   -- А нет клина, Сань, -- руками развел, усмехнулся горько. -- Неет!
   Выпить бы сейчас, -- подумалось и, Дроздов словно услышал. Посидел хмарый и в коридор. Вернулся с бутылкой. Чай из кружек выплеснул, водки налил. Выпили, сухариками заели и молчат.
   -- Ты меня даже не спрашивал, как она в отряде была.
   -- Не хочу, -- зубами скрипнул Николай и еще водки разлил. -- Шрамы на теле видел. Мне хватило.
   В кухню Валя зашла. Водку увидела и возмутилась:
   -- Это еще, что такое?!
   -- Тихо, Валюха, -- поморщился Николай.
   Саша в третью кружку плеснул, попросил так, что и не откажешь.
   -- Выпей с нами, помяни погибших.
   Девушка притихла. Вроде гнать надо с пьянкой, а само желание пропало. Лица у мужчин не те, чтобы кричать и ругаться, скорбь на них и взгляды трезвые, тоскливые.
   -- Видишь как Валюха, -- поднял кружку Дроздов. -- Влетели мы с твоим братом, не думая ни гадая не в одно купе тем летом проклятым - в один омут глаз, -- и усмехнулся горько. -- Вот жизнь-то, а? Ехали четверо - два гордых донельзя своими лычками лейтенанта и две малышки - комсомолочки, умишко с зернышко, смешные принципы. Ехали, ехали, а на конечную только эти два придурка лейтенанта и приехало.
   Выпил, как точку поставил.
   -- Лучше б наоборот, -- тихо заметил Николай и выпил следом.
   Валя сидела притихшая. На мужчин смотрела, грея спиртное в кружке и жалко ей было до одури и Колючку и друга его разухабистого. Даже мысли не допускала, что настолько глубоко оба ранены.
   -- А я женюсь, -- заявил вдруг Дроздов, как широкий жест сделал - с гордостью, с уверенностью. Только слышалось под бравадой - "всему назло". Может и правильно?
   Николай кивнул:
   -- Дай Бог.
   -- И ты женишься, -- разозлился, словно понял, что друг сокровенное счел.
   -- Я женат, -- спокойно парировал мужчина. Санька еще бился с собой, а Николай сдался, потому что одно понял - пусть хоть в нем, но жива Лена будет и не выгонит он ее из души, сердца из жизни своей ни ради Тамар, ни ради погон, ни ради покоя и устроенности. Ничего то ни стоит, и сам тогда гроша стоить не будет.
   А Санька пусть. Он сможет, наверное. Его любовь всегда как вспышка молнии была.
   Проще так возможно, но каждому свое. Как отмерялось, так пусть и будет.
   -- И все-таки пить, это слабость, -- выдала Валя. Мужчины дружно уставились на нее: это ты к чему?
   -- Да, -- посмотрела прямо в глаза сначала брату, потом его другу. -- Вы горе заливаете, потому что не можете с ним жить. Бегаете от него, как трусы. А вы не трусы, вы фашистов победили, вы все человечество спасли! Жизнями своими рисковали! Под пулями четыре года в холодных окопах! И не боялись! А сейчас себя боитесь, памяти о тех героях, что полегли! В водке их топите, и себя! Не буду я с вами пить! -- бухнула кружку на стол и вышла.
   Саша обалдело посмотрел ей в спину:
   -- Белены что ли объелась?
   Санин помолчал. Покрутил свою кружку с водкой и сказал:
   -- А ведь она права - теперь у нас другое поле боя - память наша. И с него мы в алкоголь ротами, дивизиями бежим. Как в сорок первом драпали! -- и резко отодвинул кружку, немного выплескивая содержимое. -- Я больше не пью, -- уставился на растерянного Дрозда. -- Теперь у нас у каждого своя "высотка" и я с нее не побегу.
   -- Ты чего, старичок?
   -- А то, Саня! Права, Валя, и я дурак не понял сразу. Мы не пьем - мы себя и ребят что погибли заливаем, от боли что душу гложет, бегаем. Легче от водки. И в сорок первом в кустах где-нибудь отсидеться легче было бы. Только мы не сидели, не трусили. Не предавали ни товарищей, ни Родины. И сейчас не будем. Больно помнить? Да! Я дышать после смерти Лены не могу, спать! Веришь, каждый день сниться!... А я ее в водку? Нееет. Со мной она, понял? И все кладбище командирское - со мной! Не предам я их, и бегать, топить боль не стану. Я жить с ней научусь. Жить и помнить!
   Встал и вылил остатки из бутылки в раковину.
   У Александра брови на лоб полезли, но в глазах не только осуждение, но и задумчивость была.
   -- Дааа, а контузило-то нас не слабо, -- протянул со вздохом и к чашке с чаем потянулся. Но выпил как водку, демонстративно. Выдохнул и засмеялся.
   Николая лишь головой качнул, умиляясь и себе и другу.
   Точно, контуженные.
  
  
   Лена ничего не помнила, силилась и не могла даже имя свое вспомнить. Бродила по темному коридору больницы и думала, что попала в лабиринт. Стены, стены, стены, блики в них.
   -- Да вы что? Вам нельзя вставать! Пойдемте! Сейчас же в постель! -- горячий шепот над ухом.
   -- Где я?
   -- В больнице.
   -- Почему?
   -- Вам стало плохо на улице.
   -- Когда?
   -- Неважно. Идемте сейчас же в палату.
   Ее вели куда-то, мягко, но настойчиво, уложили, но Лена все не могла понять - сон это или явь. Какая больница если кругом только стены и они говорят?
  
   Глава 53
  
   В ноябре Николаю удалось, наконец, перетащить Александра к себе. Как раз под указ об усилении борьбы с преступностью перевод пришелся. Кадры интенсивно пополнялись и, боевой офицер с отличным послужным списком очень кстати пришелся.
   Ноябрь вообще напряженным выдался. Банды объявились, грабежи увеличились, а тут еще демонстрация, выборы в Президиум Верховного Совета СССР на носу. Из докладов агитаторов видно, что настроение у всех паршивое, голосовать никто не хочет, требуют сначала бытовые проблемы решить. И большинство недовольных - бывшие фронтовики.
   Майор Степцов целую папку таких "недовольств" предоставил, а статья одна - антисоветская деятельность.
   Санин читал и багровел:
   "Прежде чем выборы проводить, нужно дома порядок навести!" - со слов Короленко Любовь Михайловны, домохозяйки, жены офицера -фронтовики.
   "Я таким дураком больше не буду, и ни за кого голосовать не пойду! Я против колхозов, пусть лучше кустари будут, а то работай, работай, а есть нечего!" - фронтовик, сержант запаса, рабочий завода N853
   "Где она, забота о человеке, о которой у нас так много пишут и говорят? На деле другое получается. Человек гибнет, а ему руку помощи не протянут, а еще государство подопнуть норовит. У меня пятеро детей, связи с переводом завода на выпуск промышленных товаров, зарплаты совсем нет. На другую работу перейти не дают, с завода не отпускают. За что я голосовать буду? За смерть своих детишек, которых через меня на голодную смерть обрекают?" - фронтовик.
   "Проголосую без пяти двенадцать, и то, если машину за мной пришлете" - жена генерала Борзова. Место жительства...
   -- В десяти шагах от избирательного участка? -- уставился на Степцова.
   -- Вы о Борзовой? Да, Николай Иванович, именно в десяти. Наглая гражданка. Да не в ней только дело. Настрадался народ, бузит, сознательность теряет. Насмотрелись фронтовики в Германиях всяких империалистических благ, вот и гнут непонятное.
   -- Мы не в Германии, -- отрезал Санин: видел он этих бюргеров - кустарей, суки конченные. -- Не будет в нашей стране этих тварей, что людей в рабов превращают!
   -- То -то и оно. Одно понять не могу, то ли гниды затесались, то ли свернуло голову мужикам.
   -- Думаю всего поровну, -- папку захлопнул, пересчитав докладные - четырнадцать. Вот и такое бывает. Пока на фронте были, знали, за что воюют, все понимали. А домой пришли - сразу и блага подавай, да еще за все четыре года оптом. А где их взять, если вся страна в руинах? От мала до велика - каждый разрухой и нищетой согнут. Учителям вон ходить не в чем, письма пишут. Партком по карточкам отоварится не может - денег нет. Дети по всей стране на трехстах граммах хлеба в день живут.
   Терпят, все понимают. А этим четырнадцати видно показалось, что особые они? Только вот чем? Дети у них другие или кровь голубая?
   Проходили уже "особенность" - фашистов со своей теорией превосходства! И двадцать семь миллионов к черту! Города и деревни - пепел! Страна в доисторический век!...
   Само благополучие не нарастает. И ладно бы это тыловым непонятно было, так и то ведь хлебнули и хлебают. А уж фронтовикам претензии выдвигать - из ряда вон.
   Злой, Санин был. Вздернуло его прочитанное до противности.
   -- Вот что, Пал Палыч, чтобы этих антисоветских разговоров у меня в районе не было. И плевать мне, каким путем ты этого добьешься. Хоть выселяй на хрен!... И явка на избирательные участки, чтобы стопроцентной была. Ясно? А сильно умным передай, для души: еще пару таких докладных и толкну я эту папочку на стол смежникам. Мало никому не покажется. Честь мундира пятнать не дам! "Фронтовики"! По тылам, наверное, воевали-то? С тушенкой в обнимку и кралей в постели?! Всем сейчас трудно, кто спорит. Но войну мы выиграли и фашистов выкинули! Это главное! -- по столу грохнул кулаком. -- Кто в иллюзиях плавает, что с Победой сразу кисельные реки и молочные берега появятся, пусть свои мысли при себе держит или застрелится к черту! А еще лучше, меньше рассуждает, больше делает. Год, два, поднимется страна, все будет, но не пяти минут это дело!
   -- Так я что, не понимаю, что ли, Николай Иванович...
   -- А мне не нужно, чтобы ты понимал, -- качнулся к нему. -- Мне нужно чтобы это люди поняли! -- ткнул в папку. -- А не понимают - вы плохо объясняете! Все, свободны майор!
   Степцов неуклюже вылез из-за стола и потрусил из кабинета.
   Николай на часы взглянул: опять одиннадцать двадцать.
   Позвонил Вале, чтобы не волновалась и спать на диванчике лег.
   И так каждый день стало. Паспортизацию поголовную еще навешали общим постановлением. А населения по данным переписи в Москве к четырем миллионам. А паспортных столов, как и паспортистов пшик. Очереди - километровые. И решение всех этих проблем - на плечах начальников районных отделов - решайте, как хотите. Решишь тут если штат неполный. Вот и приходилось наравне с текущими делами, как какому-то снабженцу, штатные единицы выбивать.
   А еще Нюренбергский процесс - обсуждался на собраниях, следили за ним пристально, каждый день подробности из уст в уста передавали - ажиотаж стоял.
   В общем, на часы Николай посмотрит - двенадцатый час ночи. Смысл домой ехать, если в шесть опять подъем?
   Ноябрь пролетел, декабрь вступил в права, обещал быть не менее напряженным.
   Двадцатого декабря на стол полковнику легли листовки антисоветского содержания, найденные возле дома восемнадцать по Кривому переулку. Санин тут же поднял всех и уже к ночи был арестован их "ваятель", фронтовик Иванников.
   "С ума сошли вы, братцы", -- только головой качнул Николай, решительно не понимая, как такое может быть. Проливать кровь за свою страну, чтобы потом охаивать ее? Этого он не мог ни принять, ни понять.
  
   Тридцать первого декабря Лену попросту вытурили из больницы. Девушка пришла в себя, ходила, говорила, вполне соображала, а что ничего не помнит, тут разводили руками и советовали обратиться почему-то в военкомат и госпиталь.
   Девушка не стала спорить, вышла из приемника и поежилась - холодно. Шапки у нее не было, пальтишко не грело и казалось чужим. Впрочем, она сама себе казалась чужой. В голове не было ничего, кроме последних двух месяцев, проведенных в больнице. Правда и тумана не было, не где было копаться и что-то искать. Она знала, будто выучила факты своей биографии и приняла их за не имением других.
   Обшарила вещмешок, надеясь вспомнить с помощью вещей хоть что-то, но в нем были продукты: тушенка, сахар, превратившаяся в кирпич булка хлеба. Кружка, полотенце, теплая кофта, платок и клочок бумаги с адресом, который ничего ей не сказал.
   Она проверила карманы пальто, нашла ключ явно от квартиры. Прочла адрес прописки в паспорте. Завязала платок, накинув его на голову, подняла воротник пальто, закинула вещмешок на плечо и двинулась по указанному адресу.
   Замерзла быстро - ни пальто, ни сапожки не грели, а нужную улицу и дом нашла нескоро. Она все надеялась увидеть что-то знакомое и казалось, знает и эти дома, и эти улицы, но точно сказать не могла.
   У дома с нужным номером веселилась компания. У подъезда без дверей стояла пара, видно молодожены, трое пожилых женщин, и ходил вприсядку парень вокруг разудалой девушки, что крутилась с платком и пела частушки, под аккомпанемент улыбчивого гармониста.
   -- Будьте здоровы живите богаты
   Насколько позволит вам ваша зарплата!
   А если зарплата вам жить не позволит
   Так вы не живите - никто не неволит!
   Желаем, чтоб каждый был счастлив отныне
   Всегда, чтоб имел бы он блат в магазине!
   В милицию тоже не суйтесь без блата
   Там вам не пропишут ни тещу, ни брата!
   Чтоб люди на вас не имели бы злости
   Пореже старайтесь вы ездить к ним в гости!
   А если уж в гости к ним ехать решите
   Закуску и водку с собою берите!
   Теперь пожелать вашим дочкам осталось
   Чтоб каждая шла за военного замуж!
   Иначе не может быть тут разговора
   Лишь муж был бы в чине не ниже майора!
   Странные частушки - отметила, больше на рекомендации похожи.
   Санина поежилась и пошла к соседнему подъезду на углу. Зашла в грязный подъезд с затхлым запахом мусорки и настороженно пошладвинулась вверх по лестнице. Судя по прописке она живет здесь, но могла поклясться, что первый раз сюда явилась.
   Вот и дверь с нужной цифрой, начертанная мелом. Разбитая настолько, что ключ ей явно не нужен - замка нет - дырка зияет.
   Лена толкнула дверь и оказалась в полутемном коридоре, с одной, единственной тусклой лампочкой в самом конце. Слева слышался бряк, где-то прямо и в стороне кто-то надсадно кашлял. Пахло лекарствами, подгоревшей кашей и чем-то еще, неприятным и нудным.
   Девушка нерешительно пошла по коридору и наткнулась на вылетевшую из-за угла женщину с тазом:
   -- Оп! -- оглядела незнакомку острым взглядом черных глаз. -- Ты к кому?
   -- К себе, -- протянула, оглядывая не менее пристально женщину: платок на боку, съехал и открывал гребень в черных с проседью волосах, а лицо молодое.
   -- Это к кому "к себе"? -- грохнула таз с бельем на пол и руки в бока уперла, выпрямившись - кофточка, застегнутая поверх линялого платья, выплюнула пуговицу, и Лену тут же словила ее, неожиданно для себя и для женщины. Разжала кулак и выставила:
   -- Третья комната.
   Женщина носом шмыгнула, взгляд растерянным стал. Забрала пуговку, покрутила и в карман сунула:
   -- Новенькая что ли? -- спросила почти доброжелательно.
   Лена плечами пожала.
   -- С госпиталя?
   -- Из больницы.
   Женщина шумно вздохнула и руку протянула:
   -- Домна. У меня пятая комната. Слышишь, бухает - этой мой на горке накатался, теперь кашляет как сводный хор собак! А у тебя дети есть?
   -- Нет, -- наверное.
   -- Чего неуверенно так? -- хмыкнула. -- Не в курсе?
   -- Нет, -- ответила более уверенно.
   -- Ага? А зовут как?
   -- Лена.
   -- Откуда сама-то?
   -- Отсюда.
   -- Да ну?! А чего ж я тебя первый раз вижу?!
   -- В эвакуации была. На Урале.
   -- Ааа, -- успокоилась женщина. -- Тогда с возвращением. Комнату твою не трогали. Михалыч бузил, пытался пронырнуть, но его погнали. Так что, давай, загружайся! -- посоветовала почти по-матерински. Таз подхватила, пошлепала к своей комнате по коридору в сторону выхода.
   Лена постояла и пошла искать свою - третью. Нашла - в углу. Подход к ней был "заминирован" гирями, останками велосипеда и лыжными палками. Открыла и насилу протолкалась внутрь. Пыль слоем по всему периметру лежала, девушка даже чихнула от нее. Вещ мешок скинула и села на обшарпанный табурет у стены, у дверей. Осмотр местности занял пару минут. Два окна - прямо и слева. Слева у стены громоздкий сервант. Меж двух окон стол и стул, в углу тумбочка и стопка книг. У стены справа диван. Все.
   Н-да, -- нахмурилась, соображая, за что браться и каким образом.
   -- Домой вернулась, да? -- спросила у лампочки над головой. -- Интересно, а почему тогда я ни черта этот дом не помню?
   .
   Николай с удивлением рассматривал внушительный сверток, что положила перед ним Лидия Степановна. Уставился на нее вопросительно.
   -- Это вам, с доставкой в кабинет. Вы же не озаботились получить положенное, а я все равно была по делам в распределителе. Вы же сами послали меня с Володей, с водителем, списки отвезти.
   Женщину что-то смущало, Николая по чести тоже, но что ее - он не знал, его же - объемы пакета и запах. И если он не Муссолини, то это запах сырокопченой колбасы.
   Санин вспорол шпагат ножом для бумаги и раскрыл сверток. Слов не было - подарок, да такой, что Валюха точно будет до потолка прыгать! Две плитки шоколада, две кральки сырокопченой колбасы, две банки настоящей лососевой икры, пряники, осетр свежего копчения.
   Николая заметил взгляд Лидии Степановны и, взяв одну кральку колбасы и плитку шоколада, подвинул ей:
   -- С Новым годом.
   -- Ой, вы что? -- женщина даже отпрянула, испугавшись не на шутку. В углу глаза слезинка блеснула, когда Санин без церемоний вложил богатство в руки женщины.
   -- Лидия Степановна, и часто мне такое полагается?
   -- Эээ...да.
   -- Вы не могли бы взять на себя получение этих продовольственных пособий?
   -- Ааа... конечно.
   Женщина была близка к шоку от запаха колбасы, которая была в ее руках. Но в это никак не верилось. Зато на полковника Ковальчук смотрела, как на Бога - еще бы, такая щедрость!
   -- Эээ... там еще водка и сигареты. Все в руках не уместилось.
   -- Сигареты? Это замечательно. А водка?
   -- Две бутылки, -- кивнула услужливо.
   -- Одну возьмите себе, и завтра можете прийти на час позже. Идите.
   Женщина в конец растерялась, повернулась, пошла, а куда, зачем? Только у дверей вспомнила: батюшка! Чуть по лбу себе не треснула, но колбаса с шоколадом не дали.
   -- Николай Иванович, так капитан Дрозд из оперативного отдела просил вас его принять.
   -- Пусть пройдет, -- кивнул.
   Через минуту Саша вошел степенно:
   -- Можно, товарищ полковник?
   Дверь закрыл и хохотнул, руки в брюки сунул:
   -- Я по поводу дислокации войск в связи с празднованием Нового года! Предложения есть... Ооо! -- увидел богатство на столе. В руку взять хотел банку с икрой, удостовериться, что настоящая, но получил шлепок по ладони.
   -- Руки прочь!... До решающей атаки!
   -- В смысле, до боя курантов? Идет! Пофартило тебе.
   -- Ну, -- руками развел, улыбнувшись довольно и насмешливо. -- Учись, мальччишшка!
   -- А по морде? -- предложил, наивности в глаза напустив, сел и папироску из пачки друга вытянуть хотел, но замер, увидев портрет: Николай и Лена в обнимку.
   Улыбка слетела, взгляд расстроенным стал.
   -- Тогда?
   Николай папиросы достал, одну себе, одну ему. Закурил:
   -- Сорок третий. За месяц до гибели.
   Сашка смотрел на снимок, глаз не отрывая и, Николай укол ревности почувствовал. Неуютно от него стало. В руки другу фото подал, а сам к окну отошел, открыл створку, морозного воздуха глотнуть и вон глупости прогнать. Два святых человека у него на этой земле остались - сестра и друг. Не осквернит он их своей грязью, и память о Леночке не запятнает.
   У Дроздова в душе что-то дрогнула, потекло, как смола из ранки на сосне, тягучее, солнечное как янтарь и липкое до въедливости. Бередило оно, жгло.
   Пальцем силуэт Лены обрисовал и решительно отставил снимок на место, закурил.
   -- Я с чем пришел-то? -- горло прочистил, чтобы сиплость эмоции не выдавала. -- Предложение: у тебя праздновать. Валюха твоя все равно подруг позовет.
   -- Феклу и Галину.
   -- Вот. К десяти и я подойду. С патефоном.
   -- Не проблема, -- кивнул, повернувшись к Сане.
   -- Ну, тогда двинулся. Ты во сколько будешь?
   -- Часов в пять буду дома. Порадую, -- кивнул на провиант. -- Сдвиг у Валюшки на продуктах, все голода боится. Натерпелась.
   -- Заметил, -- поморщился Дроздов. -- Мои - один в один.
   -- Банку икры матери возьми, пряников отсыпь.
   Мужчина отказаться хотел, но подумал и взял. Улыбнулся другу и подмигнул:
   -- Секретаршу тоже ты отоварил?
   -- Ты же знаешь, под подушкой в темноте жевать не привык. Все мы люди, и всем несладко.
   -- Но не каждому поможешь.
   -- Точно. Но кому-т о можно. Хоть немного порадовать.
   -- Дело, -- подмигнул. -- Пошел я. До вечера.
  
   Лена обшарила шкаф - в ящиках газеты за май сорок первого, швейный набор, нож столовый, вилка и две чайных ложки. На полках за стеклом пыльная кастрюля и три тарелки. Внизу за дверцами ватное одеяло и галоши размера сорок пятого, а еще примус, паяльник, отвертка, чернильница с высохшими чернилами и старая, грязная майка.
   Уже что-то. Чем мыть есть, а вот во что воду налить для генеральной уборки?
   Девушка огляделась, под диван заглянула и вытащила пустую катушку из-под ниток. Из тумбочки извлекла корзину под мусор. Увы, в нее воду не нальешь, следовательно пол не вымоешь. Постояла, со скепсисом оглядывая нарытые "сокровища" и решилась к Домне постучать, ведро или таз напрокат попросить.
   Стукнула в дверь и отпрянула от резкого окрика в ответ:
   -- Ну, кого еще несет?!!
   Дверь распахнулась и Домна на Лену уставилась:
   -- А, ты это, -- протянула уже спокойно. -- Чего, на месте все?
   -- Не совсем. Ведро у вас попросить хотела, полы вымыть.
   -- Да бери, -- плечами пожала.
   Из-за занавески паренек лет восьми вышел. Встал рядом с мамой, серьезно оглядывая незнакомку:
   -- Вы наша новая соседка, да?
   -- Да, Лена, -- улыбнулась его серьезности и взъерошенным волосам, что вместе ну никак не сходилось.
   -- А меня Сергей Федорович, -- протянул худенькую ручку. Девушка пожала ее с той же степенностью, как мальчик подал.
   Домна улыбнулась. По волосам пострела огладила.
   -- Вдвоем живем, -- вздохнув, поведала Лене. -- Моего-то в сорок втором убило.
   -- Мой папа герой, -- с гордостью поведал мальчик. -- Он был танкистом.
   -- Герой, -- согласилась Лена.
   Входная дверь бухнула и в коридор ввалилась девушка в пальто размера на два больше, веснушчатая, с нелепыми косичками, торчащими в разные стороны из-под мужской шапки. Протопала в валенках напрямую к Домне:
   -- Приветик!
   Шапку стянула и мальчику отдала:
   -- Благодарствую! О! -- распахнула полу пальто, выказывая банку солений. -- Цельная трехлитровка квашенной капусты! Гуляем, робяты! -- обняла Домну и Сергея.
   -- Приняла что ли уже? -- хмуро глянула на нее женщина.
   -- А чего? У Федотовых в соседнем подъезде свадьба, Риту замуж спихнули. Окрутили молокососа какого-то.
   -- Это Вера, -- кивнула на нее Лене. -- Твоя соседка, вторая комната.
   -- Ага! -- наконец обратила на незнакомку внимание девушка, оглядела и ... обняла.
   Домна хохотнула:
   -- Шалопутная страсть, но хозяйственная. Цены нашей Верочке нет. Как чего достать или продать, сплетни какие узнать - это ты к ней. Паспортистка она у нас, но будто в справочном бюро работает.
   -- Ага! -- щедро заулыбалась девушка. -- А ты где работаешь?
   -- Пока нигде.
   -- Это как? -- выгнула брови Вера и лицо вытянулось, стало комичным. Лена невольно рассмеялась.
   -- Чего ржешь? Тунеядка, что ли?
   -- Отвяжись от нее, из больницы только человек, -- одернула ее Домна и от Лены оттащила.
   -- Аа! Нуу! К нам иди!
   -- Лучше к нам, -- перебила ее Домна. -- Я телефонисткой. Две смены в день, две в ночь. Удобно. Зарплата выше, чем на заводе.
   -- Да я не умею.
   -- А чего там уметь? Час и научишься, тьфу, дело -то.
   -- Девочки, у меня предложение, -- Вера даже присела от пришедшей ей на ум мысли. -- Только тс! Сейчас быро-быро я за самогонкой к тетке одной сбегаю, а вы стол накроете ииии... Новый год! А?!
   -- Сиди! Хватит тебе бегать. Без самогонки обойдемся.
   -- Мне полы вымыть надо, -- призналась Лена. -- Но посидеть не против.
   -- Посидим, -- кивнула Домна. -- А ты спать! -- прикрикнула на Веру. Та опять присела. И закивала, рожицу скорчив, ладони выставила:
   -- Слушаюсь и повинуюсь, ага.
   Лена рассмеялась и пошла в ванную за водой. Квартира ее больше не настораживала и чужой не казалась. Поняла - скучать не придется.
   К вечеру как раз управилась, порядок в комнате навела. Окна не завешанные смущали, но это ничего, обживется понемногу.
   В дверь стукнули, Домна голову просунула:
   -- Ну, чего? Идешь? Давай к нам, как раз новоселье твое справим.
   -- Сейчас, -- банку тушенки из серванта достала. -- К столу.
   -- Ох, ты! Ну ты богайтека!
   Банку как произведение искусства взяла, оглядела и к груди прижала:
   -- Обойдемся на сегодня, не последний день живем, -- постановила. -- А завтра я вам суп справлю настоящий. Твоя тушенка, Веркина капуста. Дня на три поесть хватит. Ты карточки поди не получила?
   -- Нет.
   -- Ну, так и думала. Значит, пару дней и палец сосать будешь. Завтра к управдому двигай, пусть иждивенческие выписывает. Пока на работу устроишься, хватит, если деньги есть, конечно. Кусучие пайковые, что говорить, но все едино не коммерческие. Там вовсе три шкуры дерут.
   И втолкнула Лену в соседнюю комнату.
   Уютно, -- оценила гостья.
   Абажур веселый, стол круглый со скатертью. Кровать, правда, детская, но зато с подушкой и плюшевым ковром. Фикус на окошке, занавески. Часики на стене, портрет чей-то и Сталина. Шифоньер.
   На постели Сергей лежал, сонно ресницами хлопал. За столом Вера сидела, ложку сосала, поглядывая на яства: капусту квашенную, вареную картошку, бутылку наливки и ржаной хлеб.
   -- Где шатаетесь? -- протянула обиженно. -- Мы с Серегой уже языки проглотили!
   -- Вот, видела?! -- выставила банку тушенки ей Домна.
   -- Ой, мамоньки! Откуда?! -- вытянулась лицом девушка.
   -- От! -- на Лену указала женщина и к столу подтолкнула. -- Садись давай, не стесняйся. Ничего, протянем девочки! Сережа? Давай к столу сынок.
   -- Наливки? -- взялась за бутылку Вера.
   Лена свою кружку отодвинула:
   -- Не буду, извините.
   -- Чего так? -- уплетая капусту, спросила Домна, и сыну картошки побольше положила на тарелку.
   -- Боюсь, -- призналась Лена. Женщина внимательно ее оглядела и рукой махнула - контуженая. -- Ну и верно! Мне Вер наливай. Чуток!
   Женщины выпили и все усиленно налегли на пищу.
   Мальчик первым наелся, вылез из-за стола:
   -- Спасибо, -- выдал чинно. -- Пойду спать.
   -- Иди, иди сынок. Завтра Дед Мороз тебе чего-нибудь может, принесет.
   -- Угу, пусть лучше папку вернет, -- бросил мальчик через плечо и вышел из комнаты. А Домна вздохнула, еще стопку выпила и щеку кулаком подперла:
   -- Золотой мужик был. Ох, война подлая, доля бабья худая.
   -- И мой сгинул, -- сложила руки на столе Вера. -- Имя у него было - песня - Устьян! Сибиряк. С Тобола мы. Сегодня поженились, завтра его ту-ту, на фронт. Одна ночь была. Не стерпела - за ним двинулась. Здесь маршрут мой закончился, потерялся состав-то. Так и живу, -- развела руками, фальшивую улыбку на губы натянув. -- Не жена, ни невеста, ни девица, ни вдовица! Однаночка... много таких, -- сникла.
   -- А ты? Девка, мужней была? -- спросила Домна у Лены, а та ответить, что не знает. Никаких мужчин, кроме врачей и больных в больнице она не помнила.
   -- Нет. Не замужем.
   -- А родители?
   -- Сирота.
   -- А в больницу-то как залетела?
   -- Не помню. С памятью проблемы, доктора руками развели и выписали.
   -- По голове, что ли получила?
   -- Да, а как не помню.
   -- А руки? -- прищурила глаз Домна.
   Лена ладони повертела, пятна шрамов разглядывая:
   -- На гвозди налетела. Упала и прямо на них ладонями. Потому на фронт не взяли.
   -- А чего в эвакуации делала?
   -- В детском доме воспитателем работала.
   Чем больше она говорила, тем больше удивлялась складности само собой получающихся ответов, и тем больше уверялась, что говорит правду.
   -- Ох, девочки, мужичка бы сейчас. Пусть не обнял, но хоть за столом посидел! -- размечталась Вера. -- Проредило Россию-матушку, одни бабы остались. Бядааа...
   -- Новый год, все плохое прочь! -- отрезала Домна. Разлила остатки наливки в две кружки. -- Давайте выпьем за то, чтобы в наступившем году все сладилось и наладилось. Чтобы живы все были, здоровы и сыты. Остальное и неважно совсем.
  
   Дроздов не один пришел - с девушкой. Красивая, статная, серьезная, только явно не с Сашкой - на Николая все смотрела. А Дроздов за Феклой ухаживал, нервируя Валентину.
   Подружки Валины без этого внимания робели - яства на столе смущали, скромные, латанные кофточки, не чета строгому, но элегантному платью гостьи.
   Николай почти сразу понял и что их смущает и, что друг задумал. Но с ним он завтра разберется.
   -- Курите, Зоя? -- спросил у девушки, решив для начала ее на кухню увести и дать подругам сестры поесть спокойно.
   Девушка умной оказалась, головой покачала, но с Николаем на кухню ушла.
   -- Саша вас со мной решил познакомить? -- спросил без обиняков, закуривая у открытой форточки.
   Девушка лишь загадочно улыбнулась и Николай в ответ. Нравилась она ему чем-то, может не многословностью своей, может броской красотой, выразительным лицом, глазами или стройной фигуркой с гордой, почти королевской осанкой.
   -- Почему согласились, можно узнать?
   Зоя покрутила ложку, делая вид, что очень заинтересовалась ею и спросила:
   -- Разве вы меня не помните?
   -- Должен?
   -- Зоя Иванова.
   Николай задумался, но как не силился вспомнить, не мог. Да и знать не мог - увидел бы - не забыл, броская слишком.
   -- Телефонистка. Я к вам по личному записывалась, а вы не приняли.
   -- Да? Что же за вопрос у вас был?
   -- Отца не прописывают. Хотела, чтобы вы разобрались, повлияли.
   Николая как отрезало к ней:
   -- Это вам к Ерченко.
   -- Ходила. Сказал, если вы лично распоряжение дадите, тогда, пожалуйста.
   -- Не дам, -- бросил отворачиваясь. -- Ерченко хороший специалист, и если отказывает, есть повод.
   -- Мой отец был незаконно арестован в тридцать седьмом, выслан и лишен права проживания в столице на десять лет. Но он прошел всю войну, от штрафбата до стрелковой роты!...
   -- Эта тема не обсуждается, -- отрезал Санин.
   Девушка помолчала и выдала почти искреннюю улыбку. Встала и медленно подошла к мужчине, прижалась нежно обняв:
   -- Ты прав. Новогодняя ночь, ночь сказок и чудес. В эту ночь сбываются все мечты. Веришь?
   Николай молчал, рассматривая девушку из-под опущенных ресниц.
   -- Поверь, моя мечта сбылась, -- прошептала. -- Влюбилась я в тебя. Хотела хоть ночь провести, и вот я здесь, ты рядом.
   -- Переигрываешь, -- спокойно заметил Санин. Что-то это ему напоминало.
   -- Я действительно люблю тебя. Неужели ты не понимаешь, не видишь очевидного?
   -- А мы уже на "ты" перешли?
   "Молодец" Сашка, удружил! Убить Дрозда мало!
   -- Да. Здесь никого, только ты и я, мужчина и женщина, -- повела ладонью по груди мужчины. Губы соблазнительно приоткрыла.
   Только Санину не просто скучно - противно стало.
   Гордость -то где у девушки? Такая красивая - за ней бегать должны, ее добиваться, а не она. Тем более предлагать себя, как шлюха на панели. А она и есть шлюха. Бери хоть сейчас, а завтра плати - пропиской отца.
   Коля отодвинул Зою, не скрывая брезгливости, пачку папирос со стола забрал и вытащив почти за шиворот Дроздова из-за стола на площадку, толкнул к стене:
   -- Ты спятил, друг родной?!
   Дрозд все сразу понял, руки Николая стряхнул, нахохлился, в сторону поглядывая. И вдруг заорал:
   -- Мертвая она, понимаешь, мертвая!! А ты и я - живые! Значит, жить должны. Все, -- сник.
   Мужчина злость потерял, закурил на корточки у стены присев.
   -- Дурак ты Саня, -- бросил тихо, спокойно.
   -- Так и будешь бобылем жить?
   -- Мое дело.
   Сашка потоптался, плечом к стене прислонился, посмотрел на друга потерянно:
   -- Давай женимся? Все равно на ком. Сразу, ты и я.
   Николай невесело усмехнулся:
   -- Вот я и говорю, дурак.
   Окурок откинул и в квартиру пошел. Дверь открыл и бросил:
   -- Убери Зою из моего дома, а то обижусь. И еще - повторится такой экспромт, ударю, -- и дверь прикрыл за собой.
   Дрозд злобную рожицу состроил и сплюнул в сердцах.
   Что, правда, на него нашло? Что его коловертит?! За каким лядом змею эту притащил? На что надеялся? Клин клином выбить, из себя, прежде всего. Только нет равноценного клина.
   Прав Николай - дурак он, если до сих пор этого не понял.
   И в стену кулаком грохнул: почему тупо все так? Что за жизнь гребанная?!
   Вот и встретили Новый год...
   Впервые дома и впервые так паршиво.
   Кому скажи - на фронте под пулями в землянке за кружкой первача из закуски рукав или сухарь в лучшем случае, а на душе так отвратно не было. Наоборот, праздник чувствовался, подъем какой-то в душе был.
   А сейчас?
   Потерялся он, что ли? Только когда? В день Победы или в тот день, когда Николая увидел, когда про Ленку узнал?
   Ведь ждал, как же он ждал встречи с ней!
   Не сдержала обещания, не выжила, и хоть закричись, не исправить...
  
   Глава 54
  
   Лена лежала и смотрела на женщину, что сидела у ее ног в совершенно незнакомой комнате.
   -- Вы кто? -- протянула.
   -- Ну, приехали. Домна я, -- хлопнула растеряно ресницами.
   -- Ну, чего? -- влетела в комнату рыжая девушка с косицами в разные стороны и с кружкой в руке.
   -- А ниче, "скорую" вызывать надо, говорила же.
   -- Очнулась же, чего? -- перепугалась Вера, кружку Лене сунула. Та вовсе растерялась и лихорадочно принялась соображать, кто эти женщины. В памяти что-то плавало, но уцепить не смогла.
   -- Кто я, спрашивает!
   -- Ты чегооо, -- присела перед Леной на корточки Вера, во все глаза разглядывая. Девушка кипятка хлебнула, чтобы только с взглядом жалостливым не встречаться. Минута, другая и прояснилось, вспомнила женщин, как за столом сидели. Только ночь была, а сейчас нетемно, не светло.
   -- А что было?
   -- Вот те, здрассте! В коридоре упала. Сережка увидел, позвал нас. Я думала, умерла ты, -- протянула Домна.
   -- Перепугались все, -- закивала Вера.
   Лена сказать, что не знала:
   -- Не помню, -- вздохнула.
   -- Но сейчас-то как?
   -- Нормально. Сейчас утро или вечер?
   -- Вот те, на! Вечер. Ты весь день провалялась трупом. Сережка поглядывал, а мы уж как с работы пришли. Переполошила всех.
   -- Извините.
   -- Да ладно извинятся тебе. Что я не видела, какие с фронта приходят? Савелов Мишка вон из первой комнаты, било его в припадках. Неделю здесь поживет, месяц в госпитале. Так и видим его раз в году.
   -- Я не была на фронте.
   -- Ну, да, ну, да, -- покосилась на нее женщина, а от доверия в глазах даже тени нет.
   -- Тьфу, чего сидим? -- возмутилась Вера. Вскочила. -- Управдом сейчас свалит, а у Лены карточек нет! Мало доходная, так вовсе ноги протянет!
   -- Точно, -- засобиралась Домна. -- Поднимайся, коль оклемалась, двинулись за пайками. А то пока паразит выпишет, пока получишь, ноги протянуть можно будет.
   -- Так чайные открылись, девочки! -- всплеснула руками Вера. -- Честно, честно! Репродуктор внутри есть, работают с семи до двенадцати ночи. Бублики к чаю вполне недорого.
   -- Слава тебе Господи, пошла жизнь налаживаться, -- пробурчала Домна, впихивая Лену в пальто как куклу и, в коридор вытолкала.
  
   Управдом, небритый, однорукий мужичек в телогрейке паспорт Ленин проверил, губы пожевал и обратно документ отдал:
   -- И че?
   -- Так иждивенческие положены! -- выступила Домна.
   -- С каких это таких радостев?! -- рукой взмахнул. -- На работу устроится, там ей карточки и дадут!
   -- Я учится пойду, -- молвила Лена.
   -- О! Вота справку мне, где учишься, там и разговор будет.
   И захлопнул амбарную книгу:
   -- На выход попрошу, -- замахал единственной рукой.
   -- Так что, с голоду что ли помирай?! Пока не устроится, что есть человеку прикажешь?! -- заорала на него Вера.
   -- Не помрете! Война кончилася! Коммерческие вона работают!
   -- Ты сам сквалыга чертов так отовариться попытайся!!
   Домна и Лена на силу ее на улицу вытолкали, а та все не унималась, ругалась так, что уши заворачивались, руками размахивала.
   -- Да успокойся ты! -- рявкнула на нее Домна.
   -- Не помру я, нормально все. Завтра в институт пойду, -- заверила Лена.
   -- Какой институт, больная?! -- у виска покрутила девушка. -- Кто тебя учиться в январе возьмет?!
   -- Значит, работать пойду! -- отрезала и потопала к подъезду.
   -- Вот! -- двинулась за ней Домна. -- К нам давай в районное управление внутренних дел!
   -- Ага! -- прокатилась по скользкой дорожке Вера к подругам. -- Мы похлопочем.
   -- Сначала институт.
   -- Тю! Сдался он тебе!
   -- В какой собралась?
   -- В медицинский.
   -- Чего так?
   -- Не знаю, -- почти огрызнулась. Действительно не знала, но маячил в тумане памяти маячок - учиться на врача, к нему и шла без раздумий.
   На следующий день и поехала, напрямую в деканат пошла. Но декан оказался в седьмой аудитории. Пришлось по лесенкам скакать в поисках. Нашла, дух перевела и постучалась. "Решительнее!" -- подогнала себя, услышав "да". Дверь открыла и ввалилась в зал. А в нем двое мужчин - один за учительским столом на ступени, другой рядом, переговаривались. И какой из них декан? Седой у стола или не седой, но пожилой за столом?
   Последнего выбрала. Подошла смело и паспорт перед ним положила:
   -- Здравствуйте, я учиться у вас хочу.
   Мужчина крякнул:
   -- И только?
   Второй молчал, смотрел на нее, словно привидение увидел, но Лена решила внимания на него не обращать - и так страшно, сердце от волнения колотится.
   -- Простите... вы не Пчела?
   -- Нет. Санина Елена Владимировна.
   А тот опять:
   -- Я Каретников, Андрей. Вы меня не помните? -- чуть не к себе разворачивает.
   -- Я вас не знаю, -- какой уж помнить?
   Андрей растерялся. Неожиданная встреча, что и говорить. Как только вошла девушка, поверить глазам не мог, а узнал сразу. И шрам этот на скуле и на руках приметные пятна. Нет, не ошибся.
   -- Постойте, -- к себе развернул за плечо. -- Помните: "передайте ноль шестому"? Ну? Я тот лейтенант!
   Лена молчала, второй мужчина тоже. Паспорт в руках вертел, с подозрением на коллегу косился.
   -- "Ноль шестому!" "От Пчелы!" Неужели не помните?
   -- Извините. Я не воевала.
   Заявление было неожиданным. Каретником выпустил ее, руки в карман сунул, соображая, не подвела ли его память. Но не мог он ошибиться! Как не мог забыть того "языка"!
   -- У нас прием закончен, товарищ Санина, -- осторожно заметил второй мужчина.
   Лена одно поняла - зря пришла. Паспорт забрала, только к выходу развернулась, Каретников вдруг испугался, что она опять исчезнет и, к себе за рукав развернул:
   -- Постойте, мы можем подумать.
   -- Андрей Иванович! -- возмутился Пиарковский.
   -- Сам разберусь, -- отмахнулся Каретников и кивнул девушке. -- Пойдемте со мной.
   -- Прием действительно закончен, обучение по программе идет, -- сообщил уже в коридоре, вглядываясь в ее лицо и снова убеждаясь - она! Та разведчица! Пчела! -- Но если вы до завтра выучите параграф, я смогу взять вас в пятую группу. Набор туда перед Новым годом закончился.
   -- Я выучу, -- заверила. -- Скажите что.
   -- Я вам учебник дам, -- толкнул дверь в соседнюю аудиторию. В ящике стола шарить начал, но все на девушку посматривал.
   Лена хмурилась, не понимая, что он на нее все пялится и пялится.
   -- А вы где живете?
   -- В столице, -- ответила - грубо вышло. Каретников не стал дальше лезть, побоялся. Нашел учебник химии и подал. -- Вот. Выучите историю науки химия. Первая глава.
   Девушка обняла книгу, к груди прижав и, со всей серьезностью заверила:
   -- Выучу.
   -- До завтра?
   -- Да.
   -- Тогда завтра, в десять утра, сможете подойти?
   -- Да. Пошла?
   -- Да.
   Странный разговор и ситуация странная.
   Лена на выход поплелась, а Андрей все стоял ей в спину смотрел и не знал, то ли кинуться за ней, то ли завтра дождаться.
   А что он хотел? Ну, не помнит она его. А чем он таким запомнится мог? Да и не в том состоянии она была тогда, чтобы лейтенантов запоминать. Но "не воевала?"
   Андрей вернулся в аудиторию и в задумчивости забродил от стены к стене.
   Ошибиться он не мог, чем больше думал, вспоминал, тем больше в том убеждался. Но тогда вставал вопрос - что с девушкой?
   Помочь нужно однозначно, долг это его. Пробьет, но в пятую группу ее возьмет, а там все может и выяснится.
  
   Лена довольная домой прилетела - еще бы, так легко, в общем-то, шанс получила!
   Чайник вскипятила, засохшую булку хлеба раскрошила, поделив на неделю, и заварила часть хлеба в миске. Поела и за стол села перед учебником, учить принялась. Только сколько не учила, ничего не могла запомнить. До слез дошло - первую страницу читает, вторую перелистывает и первую уже не помнит.
   Расстроилась совершенно. Темно уже на улице, в животе опять урчит от голода - а она и строчки не выучила!
   В дверь робко стукнули, Сережка голову в щель, открыв дверь, сунул:
   -- Теть Лен, -- засопел. -- Вы мне не поможете? -- учебник выставил.
   Девушка вздохнула: кто б мне помог? Лицо ладонями потерла, чтобы хмарь с расстройства отогнать - не зачем ребенка своим расстроенным видом пугать. И кивнула:
   -- Заходи.
   Отодвинула свой учебник, его взяла. Сережа на стул залез, рот открыл, слушая:
   -- "В красной папке сто пятьдесят листов. В зеленой в два раза больше, а в голубой в три раза меньше чем в красной. Насколько листов в зеленой папке больше чем в голубой?" Что непонятно, Сережа?
   -- Все не понятно, -- носом шмыгнул.
   -- Давай разбираться, -- кивнула.
   К тому времени, когда Домна с работы пришла, они с мальчиком все задачи решили, и чай пили. Лена ребенку сахар дала и тот счастлив был, улыбался вполне по -детски, потеряв свою серьезность.
   -- Ты уроки сделал? -- выступила с порога женщина.
   -- Мне теть Лена помогла. Она хорошо объясняет.
   -- Да нет, -- вихры ему взъерошила девушка. -- У тебя сын смышленый, Домна.
   -- Ох, ты, значит, точно воспитательницей была?
   -- Я?
   -- Ладно, -- отмахнулась, верхнюю одежду скидывая. Смысл с увечной спрашивать, все равно то одно, то другое говорит - память-то отшибленная. -- Пойду я ужин сготовлю. Суп из твоей тушенки, как обещала.
   -- Помочь?
   -- Пошли, -- плечами пожала.
   На кухню перебазировались, Лена картошку чистила, Домна лук и капусту на сковороде прожаривала.
   -- Чего в институте, как сходила? -- спросила, кастрюлю на керогаз ставя.
   У Лены картофелина из рук выпала: вот голова дырявая! Начисто все вылетело: и что ходила куда-то, и что учила и еще учить надо. Ну и как она завтра рассказывать заданное будет?
   Домна на стол облокотилась, уставилась на подругу с прищуром прозорливым:
   -- Чего? Погнали? А что говорила?
   -- Не погнали, -- с тоской глянула на нее Лена. -- Но, похоже, ты права. Мечта о институте мечтой и останется.
   -- Во! -- пальцем в ее сторону ткнула. -- Не до институтов - прокормится бы.
  
   Вернувшись в комнату, Лена закрыла учебник и провела по нему ладонью - жалко, но факт - ничего она из того, что полдня учила, не помнит. Не стоит даже думать об учебе. И ходить завтра, позориться, у людей время отнимать. Вернет учебник и пойдет на работу устраиваться.
   И жалко так не сбывшейся мечты, ущербности своей, что даже душно стало. Окно открыла. Воздуха свежего глотнуть и сползла на пол от бессилия, дурноты обморочной. Лежала и думала: кто ее на работу возьмет? Что ей делать? Как жить?
   До дивана доползла, а окно закрыть сил уже не было.
  
   Николай домой вернувшись первым делом сестренке газету в руки подал:
   -- Читай, -- и в ванную руки мыть. Настроение отличное было - по новостям.
   Вышел из ванной и, Валюха у него на шее повисла:
   -- Ой, как здорово, Коля!!
   -- В ухо только не визжи, -- засмеялся. -- Я тебе говорил "наладится" и налаживается. Цены на продукты снизили, лоточные везде открылись, чайные. Собирайся! -- постановил, -- в чайной посидим. Чтобы ты у меня точно поняла - плохого уже не будет, незачем продукты складировать!
  
   Глава 55
  
   Лена на почту устроилась, письма и прессу разносила. В январе, а в феврале уже не смогла, промерзла и заболела. Слегла и почти неделю то ли в бреду, то ли в пылу пролежала. Домна ей врача вызвала, но Лена даже не видела его, не знала, что приходил. Худо было. Только голову поднимет - падает, и ничего, что было до, не помнит.
   Вера с Домной и Сережа за ней ухаживали, таблетки спаивали пригоршнями, а ей только вроде лучше - соображать начинает кто и что перед ней, как опять плывет туманом перед глазами незнакомое, чужое.
   В этом тумане ей постоянно виделся мужчина со шрамом на щеке. Глаза у незнакомца были удивительные. Он слова Лене не говорил, будто только сидел молча рядом, а она казалось, слышит его. И хорошо ей, спокойно только оттого, что есть, что рядом.
   Понемногу в себя пришла, а ее уже уволили. Не больничный бы да не Вера, что с криком на начальницу налетела, посадить могли. Даже приходили, но убедились - болеет, и больше не привязывались. Но наказать все равно не забыли, хоть и мягко. Теперь Лена работала сверхурочно и получала вовсе копейки. Голод незаметно стал прокрадываться все ближе и, снижение цен на пайки не спасало. Денег хватало строго на картошку и ржаной хлеб.
   Но печали не было. Тяжело, да, но всем нелегко. И не одна она - с девочками.
   Тушенку всю Домне отдала, сахар Сереже скормила, с зарплаты старалась ему то пряник, то бублик купить. Тот отнекивался, но сметал мигом.
   А весной появились машины с хлебобулочными изделиями - вот уж настоящее испытания: булочки такие и этакие, круассаны, бублики, ватрушки. Дух шел от сдобы - слюнки текли. Раз в неделю получалось у Лены мальчику на французскую булочку наскребать денег. И счастлива была, когда его глазенки вспыхивали от вида угощения, будто весь мир ее обнимал.
   Сдружилась она с Сережей пожалуй и крепче чем с Домной и Верой. Те на работе, парень сам по себе после занятий в школе. Девушка как придет домой - они вместе то чай пустой пили, то задачки решали.
   Как-то в конце марта домой пришла и еще на площадке крики услышала - гремел матами какой-то мужчина. Дверь толкнула - мимо всхлипнувший Сережка пролетел, а из кухни на него небритый, однорукий мужик:
   -- Я тебе гаденыш!! Ублюдок пригретый!! -- и за ним.
   Лена у дверей в комнату встала, оттолкнула мужика, и поморщилась - перегаром несло так, что задохнуться можно было.
   -- Ах ты курва!! -- взвыл. -- Шалава!! Я тя щаз убью падлу!! Ты на кого руку подняла, марамойка?! На меня?!! Григория Свиридова!! Гвардии сержанта!! На фронтовика, кровь за тя суку проливавшего!!
   Лене противно до омерзения стало, злость откуда-то из глубины поднялась такая, что только мужчина к девушке шагнул, лапу свою грязную протянул, желая за грудки схватить, она не думая, ему коленом в пах въехала, сил не жалея, и ударила в рожу пьяную.
   Охнул, откинуло к входной двери.
   А Лене мало - как с ума сошла.
   Схватила за грудки в стену втиснула, шею зажала и зашипела в лицо:
   -- Ты не фронтовик, ты мразь пьяная. Сволочь, а не гвардии сержант. Ты себя и ребят - товарищей своих позоришь! Они на фронте погибли, что ты мразь, жил! По чести жил. Их не позоря! А ты предал их, растер, как фашист!!
   -- Я?! Я?!! Ах ты?!! -- глаза вытаращил и пинок душевный получил.
   -- Меня слушай, скот!!! Если ты еще раз на пацана вякнешь, я тебя лично застрелю, мразь! Чтобы не позорил братьев погибших! Чтобы не пачкал пейзаж рожей своей отвратной! Фронтовик, хренов!
   И отошла шатаясь от сникшего мужичка, осела у стены без сил, ворот рванула.
   Почему вот такие живут, почему им дано было выжить? Зачем? Чтобы видом своим, делами имя славных сынов Родины, честь победителей пачкать?
   А ведь кто-то из погибших мог более достойную жизнь прожить, дать что-то людям, не то что этот, только напиваться до беспамятства и детей гонять.
   -- Мразь, -- прошипела.
   Подняться бы и уйти, чтобы не упасть перед этой падалью, слабость не показать.
   -- За ублюдка вступилась...
   -- Это ты ублюдок! Рот свой закрой, пока с лестницы не спустила!
   -- Ах ты ж сука тыловая, подстилка...
   Лене голову снесло напрочь - въехала сапогом в морду пьянице. Вытащила на площадку и с лестницы спустила.
   В квартиру зашла и съехала по стене - в грудине словно взорвалось что, и в голове шум. Душно, даже перед глазами марево.
   -- Теть Лен? Теть Лен?! -- затряс ее мальчик, а сам белый с перепугу.
   Девушка улыбку выдавила. По голове его погладила:
   -- Нормально все.
   -- Пойдем, пойдем теть Лен! -- и вправду заревел, тянуть ее начал.
   Как в комнате Домны оказалась - не помнила. Лежала на полу и все с дыханием справиться пыталась, с болью в груди. Сережа девушке под голову подушку положил, сидел рядом на коленях, руку гладил:
   -- Ты не умирай, теть Лен, не умирай! -- плакал.
   Она все улыбку вымучивала: успокойся. Отвлечь мальчонку надо - понимала. И захрипела через силу:
   -- Чего сцепились? Кто это?
   -- Дядь Гриша. Из четвертой, -- носом шмыгнул. -- Заходит иногда. Пьяный он. На мамку и папку гадость сказал, а я не стерпел, ответил. Он драться.
   -- Правильно, что ответил, -- еще бы боль унять, сознание не потерять. Тяжело дышать... тяжело...
   -- Говорит что папка ничего не герой, крыса тыловая. А я нагуленный.
   -- Не слушай. Урод твой дядя Гриша. Не фронтовик, нет таких среди фронтовиков...Отец герой у тебя, и мама любит его. Тебя любит.
   -- А вы папку моего знали? -- плакать престал, глазенки огромными стали. И Лена не смогла правду сказать, надежду мальчика забрать. Руку ему сжала, насколько сил хватило, улыбку вымучила:
   -- Знала. Хочешь расскажу?... Бой был... жестокий... Били по нашей пехоте немецкие орды...А твой отец... танковый дивизион на прорыв пошел...Смял доты, в которых...фрицы засели... Лупили так, что косило наших солдат... Если б не твой папа... полегли бы все...
   И поняла: все, не может. Свернуло ее, кашель душить начал, а во рту солоно.
   Не так что-то, -- попыталась встать, уйти к себе, только чтобы мальчика не испугать, а встать не может. Барахтается как черепаха на панцире и ничего уже не соображает. Гудит в голове, как в трансформаторной будке, а воздух тягучим кажется, густым, как дым.
   В комнату Вера с Домной влетели. Первая к Лене, вторая сына ощупывать:
   -- Жив? Нормально?!
   -- Мам, теть Лена!
   -- Лен, ты чего?! -- трясла ее Вера, глаза от страха с компас. Санина силилась ответить, но что и кому уже не понимала. Рот полон соленым, вязким был. Зажала его и не сдержалась, закашлялась - потекло по ладони красное, густое. Уставилась на бурую жидкость и поняла:
   -- Осколок... пошел...
   Не вовремя - Сережку напугала... глупо все как... -- мелькнуло и погасло.
   Домна с Верой в вой, крик, заметались. Сережку в другую комнату, мать его на улицу, телефон искать, карету скорой помощи вызывать.
   А Лена не видела, не слышала, не понимала - плавала, чувствуя, что легче и легче тело становится. И все мужчину того видела. Улыбался он ей, голову в ее сторону поворачивая, и улыбка у него настолько чудная была, что ничего страшно не было, и ничего уже не надо...
  
   "Черчель бряцает оружием", -- прочел в "Правде" Николай и откинул газету. Скверно. В воздухе опять войной запахло.
   Дроздов в кабинет с газетой влетел, увидел на столе друга тот же номер и осел на диван:
   -- Как бы войны опять не было.
   Санин затылок потер, лицо закаменело - что тут ответишь Сане?
   -- Как думаешь?
   -- Не знаю, Саша. В принципе ожидать следовало. Гнилые у нас союзники - еще в войну ясно было. Сколько они со вторым фронтом тянули?
   -- Бред какой-то! -- дернулся мужчина.
   -- Бред, ни бред, а сказано ясно, -- газету развернул и прочел слова Сталина. -- "Наглость Черчелля, его бредовая речь направлены против нас. Не покладая рук мы должны работать на укрепление обороноспособности нашей Родины". Разжевывать надо?
   Дроздов головой качнул: без пояснений ясно - все в ружье и ждем нападения.
   Тяжело на душе было - неужели война опять?
   Всем в те мартовские дни было тревожно. В воздухе ощущалось напряжение, лица что прохожих, что работников были сумрачными, взгляды настороженными. Все ждали беды.
   Валя опять принялась сухари копить, а Николай молчал на этот раз. Не был уверен, что не уйдет опять на фронт. Ему воевать, не привыкать, мужик, выдержит, а бабам, девчонкам как? Только ведь что-то проясняться, устанавливаться начала, и вот вам, как удар под дых.
   Везде одно обсуждалось - фултоновская речь Черчилля. Ее последствия, ее цели. Возможные действия Советского Союза и товарища Сталина.
   Ждали войну и боялись ее.
   Статьи в газетах все серьезнее и тревожнее были, накаляя обстановку до предела.
   Многие плакали от переживаний. Та же Лидия Степановна - валерианой отпаивать пришлось. Телефонистки и паспортистки шататься вокруг кабинета полковника перестали, в столовой смешков и веселого гомона слышно не было. Дроздов про женский контингент мгновенно забыл. Валюха в слезах, за братом хвостиком ходила, и все как молитву твердила: лишь бы не было войны, лишь бы не было войны.
   Затаилась страна, замерла в напряженном ожидании.
   Шестнадцатого марта в газетах опубликовали сообщение о переименовании Совнаркома СССР в совет Министров СССР. Это тоже приняли как знак близкой войны с империалистами. Митинги пошли, собрания, на которых вновь, как в во время войны с фашистами, все были единодушны, опять вместе и заодно.
   Но к концу марта страсти улеглись. Сталин заявил, что войне речи нет, и все облегченно вздохнули. В апреле уже те дни, как страшный сон вспоминали. Москва готовилась к газификации. А раз так, какая война может быть?
   И опять спокойно стало, в мирное русло вошло.
  
   Апрель, май - обыденность, размерянность. Только радоваться этому Николай не мог, как мхом порастал в рутине, цель и смысл существования теряя.
   Работа - да.
   Сестра - да.
   Но на работе все более менее нормально, опять же обыденно.
   Сестра вроде бы отошла немного от страхов, перестала сухари сушить, "заначки" продуктовые по квартире устраивать. Расцвела даже, на свидания бегать начала, все реже дома бывая. Платья уже не прятала на "черный день", чтобы продать или на продукты обменять - носила. Николай ей еще два купил - и вроде хватит. Все есть, что еще нужно?
   А что нужно, как раз не было.
   Он все чаще на фото Лены смотрел и все думал, станет ли когда-нибудь боль от потери Леночки глуше, пройдет ли?
   Днем ничего, забывалось все в делах, а по ночам накатывало само, тащило в те годы, как домой.
   Весна сиренью цвела за окнами, первая весна без взрывов и не в окопах. И Сашка крутил во всю, жил как с цепи сорвался - то девочки, то к Николаю завалится, посидеть. Работал, себя не жалея. Горел, видно мечтая сгореть.
   А Николай как-то замкнулся, потерялся и замер на одной точке, вернее в одном кольце - работа, дом, друзья. С девушками знакомился, но мимолетно, по необходимости - то Дрозд опять кого-нибудь приведет, то Валя с очередной подругой, между прочим, сводить примется. А его не тянуло. Не отнекивался - ждал - тронется наледь в душе, потянет. Нет, поулыбаются друг другу, посмеются, разойдутся.
   Он жил, но жил ли? Жил ли Сашка? Жили ли другие, прошедшие огонь четырех ураганных лет?
   И чем больше смотрел, анализировал, думал, тем сильнее укреплялся в мнении - они жили в тех четырех годах, действительно, полнокровно, а сейчас словно заснули в анабиозе и все ждут того, что уже не повторится.
   Странные ощущения. Здесь в мире и покое, рядом с близкими было тоскливо и мертво, а там, в грязи, постоянной опасности, в воплях, крови, смерти - чувствовал себя живым и очень нужным, и были силы, были желания, радости от края и до края неба, счастье одно на всех и потому особенное, особо глубокое, проникающее и озаряющее до донышка.
   Там, в четырех годах ада, в окопах, землянках, в холоде и голоде, под пулями и взрывами снарядов, он никогда не ощущал одиночества и бесцельности, отдельности себя и других. Они как кулак - были одним целым.
   Но кулак ударил по фашизму и распался на пальцы, каждый из которых вроде на одной руке, но уже сам по себе.
   От этого Николай чувствовал себя мертвецом, бродящим среди людей, и вздрагивал, встречая взгляд такого же мертвеца, одинокого и неприкаянного, непонятого и нужного ли. И тянулся к нему, чтобы на миг вернуться в настоящее, в действительно жизнь:
   -- С какого фронта, браток?
   Как пароль, как позывные растерявшегося на гражданке братства, что грело и спасало, что не давало закиснуть, а главное у всех была одна, одна на всех, на целый мир - цель, великая, непогрешимая, единственно верная - победить врага.
   И они победили и словно погибли вместе с ним, потерялись целым поколением, которое не знало иного стиля жизни, чем борьба, иной цели, чем самые великие идеалы и пламенные стремления.
   Они вроде бы остались, но на фоне того, огромного, что кануло для многих, но осталось нетленным для сплавленных в те дни, казались мизерными, трудности ерундовыми, жизнь пустой.
   Может, выгорели они на войне? Сгинули на ней и не заметили?
   Целыми батальонами остались на линии фронта и все никак не могут вернуться домой?
  
   Она жила. Вопреки всем канонам и законам, возрождалась как феникс из пепла и не могла понять - зачем?
   Ничего не помнящая, порой вовсе ничего не понимающая, напоминающая себе овощ, все равно жила. Ходила, дышала, вновь и вновь отодвигала смерть. Но разве специально?
   Ей казалось это знаком свыше, намеком - не все сделала, поэтому рано умирать. Но что она может сделать, чем может быть полезна?
   Лену выписали в начале июня и неделю после, она пыталась понять, где находится и кто вокруг. С трудом вспоминала Веру, Домну и Сережу, хотя последние ее из больницы забирали.
   Работы она лишилась, устраиваться на другую пока не могла - шатало от бессилия.
   Девочки тянули ее, помогая, но сами еле тянулись, и Лене от их помощи все хуже делалось. Но может, это и спасло? Заставило взять себя в руки осознание, что еще обязана что-то сделать, хоть за ту же доброту отплатить? Дворником работать устроилась, вместо женщины, которая в декрет ушла. Мизерная зарплата, чисто на лекарство и ржаной хлеб денег хватало, но зато свой. И таблетки есть. А значит головные боли не выматывают, туман перед глазами не стелется, не шатает, не мотает, и жить можно, работать. Стыдно было у Домны и кусочек брать, потому что понимала, что тем ребенка объедает. А Сережа и так одна кожа да кости. Рубашки две, латанные, обувь на ногах "горит". Домна крохи откладывала, ботинки хоть купить ему, а все не выходило.
   В августе что-то Лену в вещмешок залезть заставило. А там деньги свернуты жгутом. Да много, почти тысяча!
   Не думая Сережу в магазин потащила, купила ботинки, а на остатки всяких вкусностей в коммерческом.
   -- Пир устроим, -- подмигнула мальчику. Вдвоем с сумками домой прибежали, стол накрыли и сели девочек ждать. Сережа в новых ботинках, цветет как гладиолус - вихры непослушные торчат.
   Домна первая приползла, уставшая. Села у входа:
   -- О, привет.
   И застыла, нахмурившись - взгляд то на ботинки на ногах сына, то на его довольную физиономию, потом на стол, а там сало, булочки, картошка и сахар в вазочке.
   -- Мать моя! -- рот прикрыла, глаза округлив. -- Вы грабанули кого, что ли?
   Лена и Сережа обнялись, весело рассмеявшись:
   -- Вот мама у тебя, а? Чего удумала?
   -- Ай, -- отмахнулся. -- Это ей не верится.
   -- Нет, серьезно? -- к столу подошла, деликатесы разглядывая. -- Откуда? Ты чего, Лен, за генерала замуж вышла?
   -- Нужна я генералу, -- фыркнула. -- В вещмешке деньги нашла!
   -- Так платье бы себе купила! Молодая, надо тебе!
   -- Ребенку обувь нужнее. И потом, мои деньги, что хочу, то и делаю. За стол давай, -- скомандовала. -- Вере только чур оставляем!
   И засмеялась - впервые за полгода с того марта живой и счастливой себя чувствуя. И знала почему - потому что полезная, потому что хоть чем-то помочь смогла.
   Только пировать начали - Вера прибежала. Стол увидела и, брови вверх уехали:
   -- Обалдеть! Откуда? Вы чего, продовольственный склад ограбили?
   -- Ну, еще одна!
   -- Садись, Лена вон шикует, -- поведала Домна.
   -- Поняла, -- ладони потерла обрадовано. -- Премия что ли? За перевыполнение плана по уборке вверенного тебе двора? Чего празднуем вообще?
   -- Лето. Первое лето без войны, -- улыбнулась Лена.
   -- Она Сереже ботинки купила, -- поведала подруге Домна. Мальчик тут же ноги вытянул, показывая обнову.
   -- С ума сойти...
   -- Я ведь расплатиться не сразу смогу, -- заметила Домна уже Лене.
   -- Заикнешься, обижусь. Это мой подарок.
   -- Дорогой подарок-то. Я от управдома слышала, Глашка в сентябре выходит. Ты без работы останешься. На что жить собралась?
   -- Соображу.
   -- Вот, вот, шикуешь, а потом опять хлеб и вода.
   -- Ерунда.
   Смешно даже слушать было. Все ерундой казалось, кроме одного, самого главного - не зря она живет, может еще что-то людям дать!
   И вообще, жизнь налаживается, впереди столько прекрасного, столько интересного!
   День новый пришел - счастье!
   Птички зачирикали под окном - счастье!
   Солнце светит, клен шумит - счастье!
   Все живы, все здоровы - великое счастье!
   Разве что-то еще нужно?
   -- А я знаю, что мы празднуем! -- воскликнула Вера. -- Газ нам на недели проведут! Примусы и керагазы - на помойку! Ура!
   -- Ура! -- рассмеялись все дружно.
   А Вера за наливкой рванула: гулять, так гулять!
  
   Глава 56
  
   Николай всю зарплату в коммерческом оставил, набрал пряников и конфет.
   Домой пришел, на стол все вывалил. Валя опешила, Сашка головой качнул:
   -- А я думаю, куда ты повалился... Между прочим, у нас свидание.
   -- У тебя, -- парировал. -- Сегодня. А завтра к нам. Валя, девочек пригласи своих.
   -- А что за праздник? -- хлопнула та ресницами.
   -- У Лены день рождение.
   У Дроздова лицо серым стало:
   -- Сдурел?! -- зашипел обозлившись. По голове постучал себе. -- Сорок шестой год! Три года прошло! -- выставил три пальца перед лицом друга. -- У тебя контузия!
   Николай хотел сдержаться, но не смог - схватил за грудки и встряхнул:
   -- Не хочешь, не приходи. Подумаешь, правда, повод... А Лене завтра бы двадцать один было. Двадцать один! -- процедил и оттолкнул.
   Сашка взвыл то ли от ярости, то ли от отчаянья. Окно распахнул, закурил, а руки трясутся, губы кривятся. Колотит всего.
   "Молодец Коля! Как удар под дых - "завтра день рождения Леночки"! Какое теперь свидание к черту?!!"
   Николай постоял, ссутулившуюся спину друга изучая, покосился на притихшую, испуганно поглядывающую на него Валю, и сгреб часть конфет и пряников в мешок:
   -- На работе угощу.
   Бросил и ушел в ванную.
   Валя губу прикусила, потерянно разглядывая сладкое, в уме уже подсчитала - вся зарплата на столе. Это что творится -то?
   -- Саш? -- протянула робко. -- Познакомил бы ты его с кем-нибудь, а? Совсем ведь с ума сходит. Страшно мне: по ночам кричит, будто режут его, утром молчит, словно всем недоволен, а вечером - вот вам, -- на конфеты показала. -- Так ведь и по миру пойдем.
   Дроздов зажмурился: "о чем она? Денег жалко?! Да не в деньгах дело, дура!!" -- чуть не рявкнул.
   В кармане сколько было, вытащил, Вале кинул и вышел. Дверь схлопала так, что девушка подпрыгнула. И вовсе сникла: ну чего такого сказала? Она же не о себе заботится? У мужчин ума нет, транжирятся, так она на что, голову -то вправлять?
   Лицо руками закрыла, расплакалась: сколько ж можно-то?
   -- Валюш, ты что? -- прищурил на нее глаз брат, выйдя из ванной. Китель на табуретку кинул, лицо полотенцем вытер, шею. -- Из-за Сашки? Психанул?
   Девушка уставилась на него, слезы утерла - красивый мужик, сильный, исподнее все контуры тела вырисовывает - ну, сил нет, какой пригожий! Любая - пальцем помани - побежит!
   Чего ж ему надо-то?
   -- Женись, а? -- почти взмолилась. -- Пожалуйста, Коленька.
   У мужчины взгляд как бритва стал, пальцы в кулаки сжались. Сунул в карманы брюк от греха и попросил тихо, но страшно:
   -- Не называй меня так. Никогда.
   Развернулся и вышел.
   Валя вовсе сникла: ну, что сказала-то?!
  
   Сквозь сон Лена грохот услышала, крики и как щелкнуло что-то в голове - "мессеры!! Ложись!!" А там же Сережка, Домна с Верой!!
   Вылетела из комнаты, сердце колотится, выскакивает, голова ничего не соображает.
   Увидела Домну с Верой, что с криками и пинками мужчину какого-то гонят, ругань стоит. И не слышит их - слышит вой и свист падающих снарядов, "ура", "вперед", "за мной"!! И видит землю, изрытую воронками, пыль в воздухе стоит, духота и запах гари.
   Зажала уши и закричала дико, сползла на пол - в глазах ужас.
   Все стихли, к ней обернулись, заметив, наконец.
   -- О! Сучка эта! -- ткнул в ее сторону Гришка, покачиваясь. Словно штормило квартиру.
   -- Я те дам "сучку" кобель! Пьянь подзаборная! -- понесло опять Домну, давай его полотенцем хлестать. -- Я тя отучу язык распускать! Я те, "фронтовик" лешачий таку реганцировку войск устрою, ты у меня дорогу сюда забудешь!! Сволочь ты поганая!
   -- Моя жилплощадь!
   -- Гроб твоя жилплощадь! -- рявкнула Вера и к Лене ринулась, присела перед ней, по плечу похлопала. -- Эй? Чего ты? Это Гришка опять приперся, носят черти забулдыгу.
   -- В милицию на вас пожалуюсь!! -- горланил мужчина, сдавая позиции. Рукой размахивал, но к входной двери пятился. -- Эта курва мне лицо разбила! Посажу, враждебный элемент! Я за вас кровь проливал, а вы мне жизни не даете?!! Я вам такой Сталинград устрою, попомните!! -- кулаком пригрозил и на площадку вывалился.
   -- Я тебе сама милицию вызову! Скажу, кому надо и будет тебе удар по всем фронтам!!
   Домна дверь закрыла, старым велосипедом придавила и кулаком в ответ пригрозила:
   -- Сунься мне еще!! Инвалид хренов!!... Замок куплю! Все! От ты мне где, гад такой! -- у горла ребром ладони рубанула.
   Лена лицо закрыла, чтобы не видеть горящие избы, не чувствовать запах гари и дыма, человеческого мяса.
   -- Нет, ну не гад ли?! -- возмутилась Домна, учуяв запах гари. -- Картошку из-за него аспида проворонила! Подгорела! Вера! И у тебя горит!! -- в кухню ринулась спасать что можно.
   Верка носом шмыгнула, притулилась рядом с Леной:
   -- Ты не молчи? Только не молчи.
   Жаль до слез брала - смотреть ведь на девчонку страшно. Прозрачная, припадочная. Чуть громко крикни или свали что-то - голову в плечи и как исчезла, провалилась куда-то в себя. Только глаза стеклянные, огромные и темные как гиблые воды.
   -- Не молчи говорю!! -- прикрикнула, тряхнув Санину.
   Та руки опустила, смотрит на нее, а, Вера поклялась бы, ничего не видит.
   -- Чего с ней? -- присела перед ними Домна, полотенцем как размахивала, дым с кухни гоня, так с ним и прибежала в обнимку.
   -- Придурка, что ли напугалась? Ой, да нашла кого! Ходит тут, редко, но метко!
   Вера глянула на подругу, как по лицу съездила. Полотенце отобрала и Лене лоб и щеки обтерла мокрым.
   Та вздрогнула, очнулась. Смотрит не понимающе:
   -- Вы кто?
   -- Тьфу, -- в сердцах выдала Домна и прямо на пол села, на Веру уставилась. -- Будем в двадцатый раз знакомиться.
   -- Дааа, -- протянула та, щурясь в раздумьях. Оттерла уже свою физиономию. Поднялась и Лену подхватила:
   -- Давай-ка бай. Завтра познакомимся.
   -- Завтра?
   -- Ага. Проснешься, сама нас вспомнишь. Не первый раз.
   Утащила ее вместе с Домной на диван, уложила и одеялом накрыла. Женщина таблетки привычно из ящика достала, выпить заставила.
   Все как обычно, -- переглянулись и на цыпочках за дверь выскользнули.
   Лена вслед им с удивлением посмотрела: странные, какие... Кто такие?
  
   -- Слышь, Домна, не дело с Ленкой-то, -- заметила тихо Вера уже на кухне.
   -- Кто спорит?
   -- Думала лучше ей после больницы будет, а оно глянь - хуже.
   -- Кто ж после операции в дворники идет? Ясно дело лучше не будет.
   -- А дворники-то пшик получают, -- кивнула. -- Доходная совсем стала, светится вон вся.
   -- А как не прикармливаешь, не берет.
   -- Ай, -- отмахнулась девушка, ноготь грызть начала в раздумьях. -- А ведь воевала - осколок вишь, извлекли. А почему тогда никаких документов, что фронтовичка?
   -- Меня спрашиваешь? Ее спроси.
   -- Ага, спросишь ее. "Работала на Урале" - одно талдычит. Откуда ж осколок тогда прилетел?
   -- Ну, мало ли там было? Может на заводе снаряд разорвало?
   -- Да? -- задумалась. -- Не. Не верю я, что она не воевала. Вот хоть тресни, не верю. Есть в ней что-то, -- покрутила не понять что, вырисовывая рукой в воздухе. И шлепнула ладонь о ладонь. -- А льгот нет! У нее на лекарство все и уходит. А без него она вон, вовсе полоумная. А больница - чего больница? Больно она нужна была там? Чуть зажило и поперли.
   -- Ясен перец, -- присела напротив подруги женщина. -- Чего думаешь?
   -- В военкомат ее надо отравить, пусть там проверяют - как это не воевала-то?
   -- А если, правда, не фронтовичка? Ой, да и тоже придумала, -- скривилась. -- У нас вон девки, что с фронта пришли, как отшибленные. Тыловые-то молодые да зубатые, и так и сяк их клянут. Мол, всю войну под мужиками пролежали, а туда же еще - регалиями трясут, "победительницы"! Каково вот им такое слушать? Хочешь Ленке счастье тако намылить? А мужики? Они ж нос от фронтовых-то воротят, им нежненьких, скромненьких подавай... Слушай! А давай Лену замуж выдадим! -- осенило.
   Теперь Вера скривилась и у виска крутанула пальцем:
   -- Очнись, "Матрена"! Кто ее возьмет, инвалидку-то?
   -- Ну, а чего? -- плечами пожала. -- Красивая, молодая, приодеть - конфетка.
   -- Ага! -- фыркнула. -- На какие шиши приодеваться -то ей? На себя глянь, на меня? -- кофточку ветхую на груди оттопырила. -- Тоже свое не отдашь - смысла нет фасон менять.
   -- Ну, да, -- вздохнула Домна, щеку ладонью подперла, соображая. И Вера с ней - поза в позу. Протянула задумчиво:
   -- Военкомат не выход, согласна. Дадут ей льготу и отберут. А ярлыков понаклеют - дороже выйдет.
   -- Как это отберут? -- насторожилась женщина.
   -- А вот так! Чего, не слышала? Я сегодня на рынок забегала за луком. Бабы слышала, жалуются с деревень-то - сил нет жить, невмоготу вовсе стало, -- зашептала, склонившись к подруге. -- Льготы потихоньку у фронтовиков и семей погибших отбирают. А еще займ на восстановление на голову навязали, опять готовься пояса подтягивать. А еще, уж не дай -то Бог правдой окажется, говорят, цены повысят.
   Домна даже отпрянула и перекрестилась.
   -- Это ж как жить?
   -- А вот как хочешь! -- зыркнула на нее.
   -- Ой, лихо, -- вздохнула запечалясь. Помолчали и Вере мысль в голову пришла:
   -- Слушай, Домна поговори с начальницей своей, обскажи про Ленку-то, пусть к вам возьмет. Все при тебе будет. Страшно ее оставлять одну. Гришка припрется - неизвестно что будет. Грозился, слышала? А ведь сбудет слова свои, сволочь этакая. Погубит девчонку не за понюшку табака.
   -- Да предлагала я ей! -- руками всплеснула. -- Сколько говорила? А она - не умею! -- рожицу скривила.
   -- А чего ее слушать, контуженную? Ты с начальницей поговори, а Лену перед фактом: вот, мол, ждут тебя. Погонят ее ни сегодня-завтра из дворников, -- понизила голос до шепота опять. -- Сама слышала, Пантелеич разорялся - карточки, мол, только зря получает Санина. Тут не метено, тут не мыто. А куда ей? Горбатится, последнего здоровья лишается. Ладно лето еще, а осень начнется, сапоги худые, пальто на рыбьем меху. Опять загремит в больницу и сгинет. Высохла вон вся.
   -- Это верно, -- тяжело вздохнула Домна, задумалась. -- Это как же жизнь нам фашист поганый изнохратил? Да чтоб их всех и в гробах лихоманка съела. Тьфу!... А про начальницу ты верно подметила. Спрошу-ка я завтра. Женщина она строгая, но жалостливая. Может и сладится. У нас-то Лене точно лучше будет. Оплата конечно, не абы какая, но все ж чисто, тепло, и столовка - цены вполовину, чем в чайной меньше. Прокормиться можно. Опять и я что подскажу. И пригляжу, -- рассуждать начала, а Вера под это дело морковку стащила, грызть начала. Закивала:
   -- Давай, давай. Мужики, опять же, может, приглянется кому.
   -- На это не надейся, там фифы такие, не чета нам голытьбе. Разнаряженные, страсть. В парикмахерскую бегают. Хватает же денег! -- возмутилась, в потолок уставившись. -- Одна зарплата, главное, а я Сережке третий месяц все на материал на штаны накопить не могу, уж как не экономлю, а эти - вот тебе!
   -- Ну их, фиф этих, -- поморщилась Вера. -- Поговори с начальницей, не забудь.
   -- Не забуду, -- буркнула Домна, в реальность вернувшись и отобрала морковку у девушки. -- В суп! Чего делаешь?!
  
   Утром Санин поздоровался с секретаршей и сверток со сладостями ей на стол положил:
   -- Это вам. Сегодня день рождение у моей жены. Отметьте его с подругами своими родственниками.
   И улыбнулся растерявшейся женщине. Но улыбка грустной вышла, жалкой.
   -- Спасибо, обязательно, -- смутилась женщина. -- Ааа... Как хоть зовут?
   -- Елена. Владимировна.
   И пошел.
   Женщина проводила полковником взглядом и головой покачала: какой мужчина!
   А говорят, любви нет. Вранье!
  
   Домна решила не тянуть. С утра крутиться вокруг Мирошниченко начала, но к обеду ближе только одну ее в своем "закутке" застать смогла, не кричащую, да делом не занятую.
   -- Что тебе, Ласкина? -- спросила устало.
   -- По делу я, Тамара Ивановна, -- подошла несмело, волосы поправила от волнения. -- Подруга у меня очень болеет, а работы нет. В дворниках вон. Что там? Копейки. Так ведь и студится...
   -- Какой "студится"? Лето на дворе, чего мелешь-то?
   -- Сейчас лето, а осень-то близко.
   -- Занят у нас штат, -- отрезала.
   -- Так Катерина вон замуж собралась и вроде как с мужем в Тулу уедет. Место-то и освободится.
   -- Это еще вилами на воде писано.
   -- Тамара Ивановна, миленькая, жалко подружку-то, шибко жалко. Сирота она, по больницам вон постоянно, куда годно? А без них как? На лекарствах одних разоришься.
   Мирошниченко губы поджала, взгляд отвела. Знала она сколько на таблетки уходит, сама двоих инвалидов тянула.
   -- Иди давай, не жми слезу, не заплачу, -- а тон неуверенный. Домна почуяла, всхлипнула, усиливая давление:
   -- Молодая ведь, двадцать годков, сгинет. А здесь хоть люди вона, в обиду не дадут, да и столовая - какое подспорье. Мы ж люди, помогать должны друг дружке... Тамарочка Ивановна, а хотите я сверхурочно работать стану?
   -- Да иди ты, -- вовсе беззлобно огрызнулась Мирошниченко.
   -- Так можно надеется?
   -- Если Рычик уедет, посмотрим. А нет - я на свое место не возьму.
   Домна закивала, улыбнулась:
   -- Спасибо, -- попятилась и чуть Ковальчук не сбила.
   -- Здрассте, -- кивнула секретарше самого и выскользнула за перегородку.
   -- Нагоняй что ли устроила? -- кивнула на женщину Лидия Степановна.
   -- Подружку к нам устроить хотела, -- отмахнулась. -- Чай попьем?
   -- Конечно, -- заулыбалась женщина и сверток на стол положила, развернула, а там конфеты и пряники. Тамара сразу поняла, откуда богатство:
   -- Ох, и балует тебя начальник-то. Ай, к добру ли?
   -- Чего придумываешь? Человек! А мужчина какой? У жены его сегодня день рождение - вот угостил. Чай, говорит, с подругами и близкими попейте. А жена-то погибла, вооот. А он все не забывает.
   И вздохнула: дааа, такой мужчина и бобылем.
   Тамара покивала и спросила:
   -- Можно своим пару пряников возьму?
   -- Конечно. Тебе это все. Пополам поделила.
   -- Ой, спасибо!
   -- Мне-то чего? -- улыбнулась. И опять в думках: это какой мужчина!
  
   Валя с подружками чай в своей комнате пили - обиделась она на брата, характер демонстрировала. И он не отстал - на кухне с Сашкой оккупировался. Сидели вдвоем, друг на друга смотрели и курили, а меж ними на столе пряники, помадка, бутылка непочатой водки и огурцы соленые.
   Пей - не хочу, ешь - не хочу.
   И ведь не хотелось.
   Дрозд кулаки на стол сложил, подбородком на них оперся и пытает взглядом друга:
   -- Ну и зачем?
   Не знал Санин, что ответить.
   -- Плохо? Мало. Надо вовсе всех в яму скинуть, разровнять еще.
   -- Не приходил бы, -- парировал Николай, папироску достал.
   -- Угу. А ты бы не пришел?
   -- Я - другое.
   -- Да, ой, Коля, -- поморщился мужчина. Опять молчали и на пряники смотрели. Странное ощущение - день рождение, а один в один - поминки.
   -- Мне ординарец написал, -- сказал, между прочим Николай. -- Двадцать девятого сентября свадьба у них с Диной. Пригласил свидетелем. Поеду. В Ленинград.
   -- Дело, -- согласился Дроздов. Подумал и спросил. -- С собой возьми. Тоже письмо получил - друг у меня там, Ленку кстати знал, в одном отряде партизанили, на одной заимке ховались, у того деда, помнишь?
   -- Повесили его, -- бросил Николай, глянув на друга. Дрозд лицом закаменел:
   -- Откуда взял?
   -- Искал, когда Белоруссию освободили. Наша часть как раз где мы в сорок первом плутали, встала.
   Теперь и Сашка закурил.
   -- Ян сильно расстроится. Матвей тогда его спас. Из-под носа немцев вывез, полудохлого. И как я ему скажу?
   Опять помолчали и, Николай кивнул:
   -- Заявление завтра напиши на два отгула. Дела чтобы в порядке были. Я подпишу и поедем... Ян твой Лену знал?
   Дрозд покосился на Санина и кивнул, зубы сжав. Закрыл глаза, затылком к стене прислонился:
   -- Он ее и вытаскивал каждый раз с того света.
   Николай только голову склонил и затылок огладил. Пальцы сами в кулак сжались. Грохнул по столу, а хоть бы на грамм легче стало.
  
   Глава 57
  
   Шестнадцатого грянуло повышение цен и чуть все планы не порушило.
   Валю лишили рабочей карточки, а тут еще цены взметнулись к небу и, девушка белугой ревела, словно горе вселенское. Николай смотрел, слушал и понял - хватит, доминдальничался. Налил полную кружку холодной воды и в лицо сестре выплеснул без церемоний.
   Та смолкла, во все глаза на него уставившись, а брат не остановился - схватил и к зеркалу подтащил:
   -- Полюбуйся на себя! Красавица? Истинное лицо твое! Без совести и чести!!
   И встряхнул, больше не сдерживаясь:
   -- Ты когда совесть-то потерять успела, сестрица?! Ты что ж творишь, мать твою!! На тебя смотреть противно! Слушать! Голодно?! Тебе?! Нам одного моего пайка хватит прожить! А люди как живут, видела?! Подруги твои?! Что, их так же как меня отоваривают?!!
   И откинул в сторону - противно до омерзения:
   -- Я тебя жалел, дурак, а ты через то совсем в сволочь превратилась. Тебе ли плакаться?! Дети у тебя?! Инвалидка ты?! Одинокая?!
   -- Коля, Коленька! -- залепетала, не на шутку испугавшись.
   -- Вот ты у меня офицерский паек увидишь!! -- кукиш ей выставил. -- Поживи как все, может, снова человеком станешь! Вспомнишь, что ты комсомолка! Что гражданка Советской страны! А не маленькая избалованная барышня, которая готова всех за кусок хлеба удавить!!... А там и предать.
   -- Коль, ну что ты? Я же не для себя...
   -- А для кого? Может для меня?!!... А мне плевать, что у нас на обед - только вода или еще и сухари!! Потому что не главное это! Вся страна в руинах!! Всем лихо!! А она пластается тут, бедная, несчастная девочка! Одна ты?!! Одной тебе трудно?! А как другие, у кого дети?!! Не плачут! -- руками развел.
   Валю колотила - первый раз она брата в такой ярости видела, и не знала что сказать, что сделать. Забиться в угол хотелось, зарыться в шифоньере в старое белье и там жить остаться.
   А Николай успокоился немного.
   Закурил сверля ее ненавидящим, презирающим взглядом. Она и мыслить не могла, что он смотреть так на нее может - примерзла к табурету.
   -- Через неделю я уезжаю, паек свой с собой заберу и деньги. Поживи-ка одна и подумай, о людях, что вокруг тебя подумай! Может, дойдет что-то, в ум войдешь. А не дойдет, в барак к подругам жить пойдешь! Запомни, вывела ты меня из себя. Сроду не думал, что мою родную сестру трудности в сволочь превратят. Мать хоть не позорила бы, -- процедил с нескрываемой брезгливостью.
   И ушел вовсе из дома, дверью треснув.
   У Вали сердце зашлось, заревела опять, закачалась, не зная как быть. Вроде прав Коля, а вроде и она права. И страшно о чем не думай, куда не кинься. Мысли дурные в голове, черные, и стыд душит и обида, что не понял он ее, а она для него же, не для себя!
   И как жить-то?
  
   Лену уволили. И это полбеды. С выплаченными деньгами успела только в аптеку зайти, лекарства выкупить, а до магазина дошла, сунулась - нет денег и карман порезан. Вытащили.
   Девушку сначала в жар, потом в холод кинуло. Осела на лавку и окаменела, пытаясь сообразить, как дальше быть. Карточки пропали - худо, но все ж не начало месяца, а вот что и денег нет - это уже настоящая беда. С повышением цен с ее-то доходом вовсе ноги протянуть можно было, а теперь - точно.
   Оттерла выступившую на лбу испарину, глаза закрыла, пытаясь успокоиться, панике не поддаться. Но сухая математика оптимизма не прибавляла - она без работы, без денег и без карточек. Вывод прост - если в ближайшее время не найдет работу, можно отползать на кладбище.
   О том, чтобы подругам о беде сказать - речи идти не может. Душа у них широкая, русская, возьмутся ее кормить, а Домне Сережку бы прокормить да себя, Вере тоже. Куда еще ее на шею, недотепу такую? Нет, нельзя ей даже вида показывать, что худо дело.
   Доползла кое-как до комнаты, улыбку вымучила мальчику и дверь прикрыла. Легла на диван, спать решила - завтра будет день, будет и решение.
   В конце концов безвыходных ситуаций не бывает... Продаст что-нибудь.
   Что? Стул? Паяльник?
   Тарелки! Без фарфора обойдется - не боярыня. На крупу точно обменять можно. Что же еще?... Книги? Вряд ли возьмут, сейчас не до них. Сапоги? Одни, больше вовсе обуви нет, кроме галош, только в них она, как на лыжах. Одеяло! Точно. Под пальто поспит.
   И улыбнулась, свернулась калачиком под одеялом: вот и решение. Завтра все получится. Проживет.
  
   Утром женщины на работу ушли, Сережа в школу, а Лена на черный рынок с барахлом подалась. Не велик навар вышел - буханка хлеба да полкило пшенки - но прожить можно.
   Поделила крупу на семь частей. Каши из одной части сварила, воды побольше налила - больше на суп похоже получилось, зато много. На завтра, пожалуй, останется - утром позавтракать. А там - работу искать.
   Среди книг старых нашла Толстого, на диван легла и читать принялась - хорошо, как! Даже заулыбалась.
   И заснула незаметно для себя.
  
   Домна увидела как Рычик от Мирошниченко с обходным выскочила и сразу к начальнице поспешила. Стукнула и заглянула:
   -- Тамара Ивановна? Можно?
   -- Что опять, Ласкина? -- хмуро глянула на нее женщина. Только ее и не хватало! Мало тут Рычик выкинула с отъездом - ищи теперь ей замену, поди и Ласкина сюрприз приготовила. Это что, двоих искать?!
   -- Так я... Катя-то уволилась, может подружку привести можно?
   -- Какую подружку? -- насторожилась, забыв о давнем разговоре с Домной.
   -- Так мы месяц назад с вами говорили. Вы сказали - как Катерина уволится, так и приведешь. Вот и я спрашиваю: может завтра?
   Мирошниченко внимательно посмотрела на женщину:
   -- Положительная хоть, подруга-то твоя?
   -- Очень! -- заверила. -- Исполнительная, внимательная, учится всему быстро и идейно подкованная.
   -- Ага?
   -- Ага, ага, -- закивала.
   Тамара подумала: а что теряет? И согласилась:
   -- Приводи завтра, посмотрим.
   -- Ааа... ну я пошла. Спасибо, Тамара Ивановна!
   -- Иди, -- бросила как "отстань". Кружку достала с остывшей водой, сухариков туда кинула, ложкой перемешала - вот и обед.
   Ничего, всем тяжело. Но и это переживут. Права Ласкина - помогать друг другу все едино надо. А тут выгода двойная - если подружка Домны работящей да спокойной как сама Ласкина окажется, не чета то же Ивановой или Спиваковой, то возьмет ее Тамара - и девушке хорошо, и ей голову не ломать, кого за пульт Рычик посадить. Не сама ж сядет?
  
   -- Лена? -- растолкала ее Домна. -- Дело есть. Что так рано спать легла?
   -- Да так, -- села, сонно ресницами хлопая.
   -- "Да так", -- передразнила ее женщина и насторожилась. -- А чего под пальто? Одеяло-то где?
   Огляделась - прятать его негде и смысла в том нет. И поняла в чем дело, осела на стул:
   -- Таак... Карточки вытащили?
   Лена от стыда и смущения волосы пригладила, подол юбки и все вниз смотрит: нечего сказать, кроме одного - "я - ворона".
   А Домне слов не надо - все поняла и сердце закололо: бедааа.
   Посидела в прострации, поднялась:
   -- Ужинать пошли.
   -- Я ужинала.
   -- Угу. Нервы мне не трепи. Пошли. Все равно поговорить надо, -- голос глухой от расстройства.
   Пошла и Лена за ней хвостиком, пятнами вся от неудобности ситуации.
   В коридор Вера влетела, растрепанная, в слезах. Подруг увидела, у стены села и лицо руками закрыла. У Лены сил не было смотреть, как она убивается, рядом пристроилась, обняла ее:
   -- Ты что, Верочка? Обидел кто?
   Та слезы сдерживает, успокоиться хочет - неудобно перед девочками, а не получается. Прижалась к Лене и завыла тоненько.
   Домне говорить ничего не надо, поняла, что за трагедия Веру посетила. Притулилась у косяка дверей в свою комнату, руки опустились. "Как жить будем?" -- не спрашивала - бессмысленно. Получалось трое теперь на шее у нее. Потянет?
   А кто спрашивает?
   -- Верочка, ну успокойся, Вер? -- гладила ее Лена и сама зареветь готова была от жалости к ней.
   Из комнаты Сергей вышел с учебником. Оглядел серьезно застывшую фигуру матери и двух ревущих у стены соседок и, вздохнув, головой покачал:
   -- Ох, бабы, чего ж мне с вами делать -то?
   Вера плакать перестала, уставилась на него оторопело, Лена моргнула непонимающе, Домна хмуро посмотрела на сына и вдруг, хмыкнула: гляди ты! Мужчина в доме объявился!
   Лена фыркнула и засмеялась до слез из глаз. Вера на нее посмотрела, насупилась и вдруг тоже прыснула. Хохот по всей квартире покатился.
   Сережа недоуменно глянул на женщин и потопал на кухню, проворчав:
   -- Говорю же - бабы. То ревут, то смеются - пойми их.
   Женщины просмеялись и Вера с улыбкой сквозь слезы сказала:
   -- А у меня пятьдесят рублей вытащили.
   -- Уф! -- облегченно вздохнула Домна и осела у двери - ноги не сдержали. -- Я думала всю зарплату... Что ж ты, дура, себе и нам нервы мотаешь?!
   -- Ага? Знаешь, как жалко? Целых пятьдесят рублей! -- заревела опять.
   -- Ох, девочки, -- с улыбкой головой покачала Лена. -- Ничего, проживем.
   -- Куда денемся? -- глянула на нее Домна. А та Веру подхватила, в душевую умываться потащила.
   -- Завтра на работу устроюсь, протянем.
   -- Тебя уволили уже? -- услышала Ласкина.
   -- Да! Вчера! -- крикнула уже у ванной.
   -- Тааак! -- протянула Домна, тяжело поднимаясь с пола. -- Тогда тебя просто обязаны взять. Слышишь?!
   Лена Веру умывала и обе в двери высунулись, спросив в унисон:
   -- Куда?
   -- Ко мне! К нам в смысле! Выхода иного нет, -- на кухню прошла. Следом девушки приползли, сели за стол и по тарелке горохового супа получили.
   -- Чего? Успокоились? -- шмыгнул носом Сергей.
   Лена вихры ему пригладила:
   -- Мужчина в доме - какой плакать.
   -- А чего? Вот вырасту и женюсь, -- деловито заметил мальчик, суп с хлебом в рот запихивая.
   -- На всех? -- распахнула на него глаза Вера.
   Мальчик испуганно уставился на нее:
   -- На одной.
   И все дружно засмеялись.
   -- Так все, -- закончила смешки Домна. -- Вопрос серьезный. Лена, завтра со мной идешь, поговоришь с нашей начальницей...
   -- Куда - к вам?
   -- Районное управление внутренних дел! Телефонисткой будешь!
   -- Не умею я...
   -- Научишься, я Тамаре уже сказала, что ты быстро учишься. Да и ума много не надо штекеры переключать. Там и пультов -то немного: внутренняя, городская, междугородняя и спецсвязь. Тебя по-любому на внутреннюю посадят. Ты главное завтра овцой прикинься, чтобы взяли точно. У нас все в тепле будешь, работа не пыльная, столовка присутствует, цены приемлемые. Хоть обедать нормально будешь.
   Лена кивала и молчала. Даже если б ее пытать начали, все равно бы не призналась, что в кармане у нее десять копеек. И какие там цены в столовой - ей в ближайшее время без разницы. Но работа нужна. С Домной хорошо было бы работать.
   А та наставления давала, как с Тамарой Ивановной разговаривать.
   И по дороге утром продолжила. Только пока у проходной Лена ее ждала с пропуском, все забыла. Волновалась сильно.
   Мимо военные сновали, на нее поглядывали, и Лена деться, куда не знала.
   Домна втянула за барьер, помахав пропуском дежурному:
   -- Иван Сергеевич, к нам это, новенькая.
   И потащила по коридору, впихнула оглядывающую все встречное - поперечное девушку в раздевалку.
   Платок скинула, с ног до головы придирчиво осмотрела, кофту поправила. Лена по руке ей шлепнула:
   -- Что ты, как на смотрины!
   -- Ладно, пошли, -- за руку в соседнюю дверь потащила. А там пульты на столах, девушки, некоторые нарядные, как с картинок модных журналов. Губы накрашены, глаза с подводкой, прически как у певиц.
   Лену вовсе свернуло от их вида и взглядов надменных, сжалась и была впихнута в дверь перегородки.
   -- Здрассте, Тамара Ивановна, -- до ушей заулыбалась Домна. -- Вот, -- Лену выставила и документы ее на стол положила. -- Подруга моя.
   Санина на Мирошниченко глянула, потупилась - грозной женщина показалась. А та разглядывала - одета скромно, но аккуратно. Кофточка под горло застегнута, а не как у той же Ивановой до самых прелестей расстегнута. И видно - скоромная девушка.
   На руки замком на животе сцепленные глянула и, кольнуло - шрамы по душе неприятным прошлись.
   Документы изучать принялась. Все на месте, а комсомольского билета нет.
   -- Комсомолка?
   -- Я?
   -- Ну, не я же.
   -- Аа... ннет.
   -- Почему?
   Лена побледнела, чувствуя себя все больше неуютно:
   -- Нне знаю.
   -- Заика?
   -- Нет, -- уставилась на нее, плечами пожав.
   -- Это она волнуется, -- влезла Домна, чуть пихнув подругу: давай чуть бойчее!
   -- Почему трудовая книжка с сорок шестого года начинается? До этого не работала?
   -- В эвакуации была. На Урале.
   -- Но там-то работала?
   -- Да. В приюте. Воспитателем.
   -- Почему записи нет?
   Лена шею потерла - от волнения душно стало.
   -- Что молчишь?
   -- Так Тамарочка Ивановна, с госпиталя она, -- ответила за Санину Ласкина и холодного взгляда удостоилась от Мирошниченко. Смолкла, строгость на лицо нацепила.
   А Тамара начала кончик карандаша кусать, в раздумьях на девушку поглядывая. Та стояла столбом, в пол смотрела. Жалкое что-то в ней было, что погнать сразу не давало.
   -- Садись, -- бросила, кивнув на стул возле своего стола. -- А ты, Ласкина, выйди.
   Домна попятилась, вышла, Лена на стул села и как-то успокоилась. Посмотрела уже без волнения на женщину. Ясно стало - не возьмут, может, поэтому все тревоги и улеглись?
   -- Рассказывай, где работала?
   -- На почте. Потом дворником.
   -- Родители есть?
   -- Нет.
   -- Родственники?
   Лена кивнула:
   -- Подруги.
   -- А родственники?
   -- Они и есть.
   -- С руками-то что у тебя?
   -- На гвозди упала, -- и вдруг улыбнулась женщине с пониманием. -- Не мучайтесь, Тамара Ивановна, я уже поняла, что не подхожу. Ничего страшного.
   Успокаивает она ее! -- поджала губы Мирошниченко и решила:
   -- С испытательным сроком возьму. За неделю научишься, останешься.
   Бумагу перед ней положила, чернильницу подвинула:
   -- Заявление пиши. Пойдешь на третий пульт. Пусть Домна тебе покажет.
   -- Спасибо.
   Лена написала, подала и на выход пошла. В двери пожилая строгая женщина в очках влетела, чуть не сбив девушку.
   -- Тамара, где отчет о прогулах и опозданиях?
   -- Нет у меня опоздавших!
   -- Так и пиши! Я что бегать по всему зданию за вами должна? Конец месяца, на подпись надо!
   И уставилась на Лену, что так и стояла рядом, ее слушала, не зная, как уйти.
   -- Здравствуйте, -- поздоровалась вежливо. Лидия очки на кончик носа опустила, разглядывая девушку.
   -- Здрассс... те, -- кивнула.
   -- Иди, Санина, -- махнула ей Мирошниченко и Лена вышла.
   -- Это кто? -- очками в сторону закрывшейся двери указала Ковальчук.
   -- Новенькая.
   -- Санина? Я не ослышалась? -- и осела на стул, кончик дужки очков зубами прикусила в задумчивости: Санина, и лицом с той, что на фото Николая Ивановича схожа как близняшка. Бывает же такое? Случайность или может у жены Санина сестра близнец действительно была? Опять же фамилии... Путаница какая-то.
   -- Ты чего, Лида? -- нахмурилась Мирошниченко.
   -- Так, -- отмахнулась. -- Документы давай.
   -- Заявление заодно забери.
   -- Угу, -- прочла его и вовсе в раздумья ушла: Санина Елена Владимировна. Как погибшая жена Николая Ивановича. И лицо одно, если конечно Лида маразмом не страдает.
   Женщина пошла, подруге даже слова не сказав и напрямую в кабинет полковника, соображая, как бы тактично узнать о гибели жены. Может вовсе и не погибла - путаница, какая произошла. На войне все было. Вот соседке похоронка еще в сорок втором на сына пришла, убивалась, думали, помрет с горя. Выдюжила. А прошлой осенью сын к ней живехонек заявился!
   Документы на подпись Санину подала - тот не глядя росчерк поставил на всех экземплярах и опять в дела уткнулся. А Ковальчук стоит, не знает что сказать - мысли одолевают - не лезла бы ты. Но опять и жалко: а если действительно, путаница была, и раскидала война двоих. Живут, друг о друге не ведая, страдают. Может, поможет она им?
   Взгляд в снимок вперила - нет, ну удивительное сходство!
   Николай заметил, что женщина не уходит и смотрит как-то странно, но не на него, на фото на его столе. Откинулся на спинку стула:
   -- Лидия Степановна? -- бровь выгнул, взглядом давая понять, что пора бы кабинет освободить.
   -- Эээ, простите, Николай Иванович, -- смутилась она и вздохнула, смелости набираясь. -- Можно вопрос личного характера?
   -- Да?
   -- Как погибла ваша жена?
   Мужчина растерялся - неожиданный вопрос, не в тему, не в настроение. Оно и ушло к плинтусу.
   Николай папиросы достал, закурил: послать бы любопытствующую к чертям!
   -- Прямое попадание снаряда, -- бросил глухо.
   Ковальчук ком в горле сглотнула: Боженьки мои!
   -- Вы... уверены?
   Николай тяжело уставился на женщину, челюстью подвигал: не зная как бы ее послать со своими вопросами. Раздражение, что задели по больному, нарастало:
   -- Если вам в руки попадет лоскут гимнастерки с залитыми кровью документами вашего родственника, вы будете уверены, что он погиб? -- спросил зло и неприязненно.
   Ковальчук отшатнулась:
   -- Простите, -- прошептала и поспешила покинуть кабинет.
   Николай зубы сжал и глаза ладонью закрыл: убил бы всех любителей в чужой жизни покопаться!
  
   Лидия Степановна в потрясении осела на стул и застыла, тупо пялясь на печатную машинку. Зачем она полезла с расспросами? Как лучше хотела, а получилось худо.
   Нет чудес на свете-то, нет. А она дура, все верит.
  
   Глава 58
  
   Лена на удивление быстро освоилась с пультом. Даже Домна удивилась - к концу смены девушка с ним управлялась, словно несколько лет телефонисткой проработала.
   С работы шли обе в припрыжку и осени радовались, как весне.
   Казалось, все будет теперь хорошо, обошли беду.
   Но первого октября грянуло другое горе - всех троих перевели на карточки служащих.
   Когда Лена получила их вместе с пропуском, как уже постоянный сотрудник - чуть не упала. Домна тоже зеленая стояла.
   Как жить? -- даже не спросили друг у друга. Глупый вопрос.
   -- Тебя в другую смену перевели, -- бросила только глухо Ласкина и в раздевалку пошла. Лена за ней ринулась и свои карточки ей сунула в руку.
   -- Чего?
   -- Я все равно потеряю. Память дырявая, ты знаешь.
   -- Тебе есть надо...
   -- Тебе сына кормить! -- одернула ее. -- Я о себе сама позабочусь, не маленькая. Иди. Твои они, все.
   Женщина возразила бы, но телефонистки из другой смены собирались, поэтому при людях промолчала. Кивнула, пальто взяла и пошла. А Лена глянула на женщину в углу за столом, что чай пила и на них все время поглядывала. Опрятная, строгая, подтянутая, в форме, волосы русые заколоты на затылке, брови в разлет - красавица.
   Чем-то своей она Лене показалась и по взгляду будто и взаимно. Подошла, села напротив.
   -- Новенькая?
   -- Лена, -- кивнула.
   -- Ира. В нашей смене теперь?
   -- Да.
   -- Карточкам порадовались? -- усмехнулась и подвинула девушке сухари и кружку с чаем. -- Жуй.
   -- Нет, -- улыбнулась. Есть жутко хотелось, но кому нет? Подло это других объедать.
   -- Ешь сказала, -- приказала женщина резким тоном и Лена глянув на нее, взяла один сухарь, чая глотнула.
   -- На фронте не делились, все пайки в кучу складывали, а здесь что будем ерундистикой заниматься?
   Лене неуютно стало, поняла, что Ира ее за фронтовичку приняла. Надо правду сразу сказать, -- решила:
   -- Я не воевала, -- женщина кивнула, мимо ушей пропустив. Чая хлебнула.
   Не ее это дело, что фронтовички от своего прошлого отказываются. Понять их Ирина могла - сама зуботычин да плюх за то что воевала хлебала. Но чем больше получала, тем больше злилась и упрямилась. Не снимет она форму и от прошлого своего не откажется. Не стыдное оно у нее, и стыдно было бы сдаться, и обидно до слез, что за то, что мир в страну вернули вместе с мужчинами, женщины - военные отчего-то фактически изгоями стали.
   Лена - молодая, понятно все с ней - жить хочет как все нормально, а не ходить на отшибе мимо, только лишь касаясь нормальных отношений, что с женщинами, что с мужчинами.
   -- Долго забывала? -- спросила тихо.
   -- Что?
   -- Войну.
   Лена помолчала - в груди тесно отчего-то стало, а пойми почему? Ведь не воевала...
   -- Не воевала.
   -- А рубцы откуда?
   -- Какие?
   -- Все, -- глянула холодно и Лена не стала отвечать. Чая отпила, на щебетавших у шкафчиков девушек посмотрела - красавицы. Платья такие, что хоть под венец в них.
   -- Высокая, надменная - Зоя Иванова. Та, что пониже, пухленькая - Тамара Спивакова. Змеи. Подальше от них держись, -- ровным тоном сказала Ира.
   -- Спасибо, -- на полном серьезе поблагодарила девушка.
   Подружки томными взглядами одарили сидящих за столом и процокали каблучками на выход.
   -- Королевы, -- заметила Лена.
   -- Куда уж, -- хмыкнула Ира, папиросы достала. -- Куришь?
   -- Нет.
   -- А я - да, -- закурила. -- Давно у нас?
   -- Вторую неделю.
   -- И как? Со всеми познакомилась?
   -- Особо некогда было.
   -- А Домна?
   -- Живем вместе.
   -- Понятно. Так на каком фронте воевала?
   Никого не было в раздевалке - можно было секретничать. Но девушка упорно головой мотнула, отвернулась к входной двери, которая приоткрыта была и можно было видеть, как мимо люди снуют.
   Ира внимательно рассматривала Лену, особенно шрамы на виске. Затушила папироску в банке, на окно убрала. И бросила, вставая:
   -- А рубцы от осколочных ранений, -- к выходу пошла.
   Санина насторожилась, за ней двинулась:
   -- Откуда взяла?
   Ира усмехнулась, приостановилась у дверей:
   -- Глаз наметанный. Перевидала такие за три года выше головы.
   -- Но у меня и военного билета нет.
   Женщина хитро улыбнулась, руки на груди сложила, плечом косяк подперев и в коридор уставилась - а там мужчины в форме - кто со смены, кто на смену.
   -- И хорошо, что нет, -- протянула. -- Значит, шанс есть жизнь наладить. Этим, -- кивнула на мужчин. -- Фронтовички не нужны. Встречалась с одним, все хорошо было, даже планы строили, а потом узнал, что мы с ним на одном фронте воевали и испарился. Был и нет. Ничего, не норма вроде бы. С другим познакомилась. Хороший мужик и не сбежал, как узнал. Только я для него не женщина, а "сестренка". Вот так, -- с поволокой во взгляде посмотрела на Лену, прятала обиду.
   Саниной ответить нечего было - грустно, то о чем Ира поведала, мягко говоря.
   -- Нет, я сказал! -- рыкнуло справа. Лена выглянула из-за двери и увидела полковника с седыми висками, а лицом молодого. Тот майора суетливого обойти пытался по коридору.
   Вроде ничего такого, а сердце зашлось, и словно огромным стало - не то что в груди - в животе и горле запульсировало. Бух, бух, в висках, и взгляда оторвать не может от мужчины.
   Ира покосилась на нее, на Санина и усмехнулась.
   -- А очередь встань.
   Ничего ни ей, ни Ире здесь не светит.
   -- Ты о чем?
   -- О полковнике. Его наши кошки уже в глухую оборону взяли, не подступись.
   Мужчина скрылся, а Лена лицо оттерла от выступившей испарины:
   -- Красивый, -- прошептала, не понимая, что с ней.
   -- Для кого как. По мне - обычный. По мнению той же Зойки - идеал, потому что в погонах... Пошли на рабочее место. В обед поболтаем.
  
   Лена сидела за пультом и все думала о том полковнике - что в нем? А сердце только от мысли о нем сжимается, и тревожно становится.
   Странно. Но с другой стороны... Что плохого если ей понравился мужчина?
  
   Поездка удалась.
   Загрузились они Александром подарками и всякими вкусностями под завязку. Санин месячный оклад полностью решил молодым отдать.
   Невеста Белозерцева очень всем понравилась.
   Встреча с Мишкой, с Семеновским, который тоже на свадьбу прийти смог, превратилась в действительно праздник. Сашка привел своего однополчанина - отличного человека, Яна Вспалевкого и гудели компанией два дня, счастливые, что снова все вместе и будто вернулось что-то важное в жизнь. А свадьба она как-то на заднем плане была, ремарками. То ленинградцы москвичей к себе тянули, то москвичи ленинградцев, предчувствуя опять длительную разлуку, и в итоге постановили каждый год девятого мая собираться в Ленинграде на квартире у Семеновского на Литейном проспекте.
   Уезжать домой вовсе не хотелось.
   Рутина ждала каждого и была смерти подобна.
   К тому же Николай был серьезно обижен на сестру и видеть ее не мог. С поезда к Сашке отправились, у него и заночевал.
   А с утра опять бардак в управлении в порядок приводить принялся. "Летали" в понедельник все, кто под руку попался.
   Во вторник генерал к себе вызвал и молча докладную Санину протянул.
   "Довожу до вашего сведения, что полковник Санин Н.И, систематически ведет себя как тиран, поносит офицеров, кричит и требует воинской дисциплины, в то время как управление внутренних дел не является военной организацией".
   -- Чушь, -- бросил отодвинув. Но подпись заметить успел - майор Карпов. Паспортный отдел. Понятно. Как раз вчера Санин Карпову взбучку устроил.
   Павел Аркадьевич хитро посмотрел на Николая и подвинул другой лист - наградной. Два удостоверения: за взятие Зееловских высот полковник Санин награждается орденом Александра Невского, за взятие Берлина - медалью за взятие Берлина.
   -- Поздравляю, Николай Иванович, герой ты у нас! -- пожал руку мужчине. -- На счет остального, -- вышел из-за стола и прошелся по кабинету, нагнетая обстановку. Только Санину на нервы таким образом капать было глупо после фронта, и видно понял то генерал, бросил ерундой заниматься. -- Претензий у меня нет. Более того! -- палец выставил. -- Могу только содействовать твоим методам, ибо приводят они к самой высокой трудовой дисциплине по сравнению с другими управлениями. В общем... Хоть закричись ты там, хоть лично всем по мордам наддай, главное, чтобы показатели были не хуже нынешних. К премии тебя хочу представить. Заслужил, что и говорить, -- улыбнулся. Листок с доносом взял и порвал. -- Сильно Карпова притеснил?
   -- Есть подозрения на взятничество. Пустил в негласную разработку.
   -- Вот как? -- генерал бровь выгнул и покивал. -- Что-то такое и думал. Ну, давай тогда, действуй, а то ишь, забегал. Тут если не он тебя - ты его, не ты - он. Выбор невелик.
   "Не новость", -- согласился молча. И подумал: "а если б не нулевые проценты по опоздавшим и прогульщикам, не девяносто восемь процентов раскрываемости, не слаженность работы подразделений, что удалось наладить - порвал бы он тогда докладную?" И был уверен - нет. И награды бы не помогли.
   -- Спасибо, все понял, -- поднялся. -- Могу идти?
   -- Да, иди. И... по Карпову доклад по ходу расследования мне лично.
   -- Есть!
  
   Худо в октябре было, голодно, как никогда.
   Лена все боялась в голодный обморок упасть. Таблетки пригоршнями пила, лишь бы на ногах устоять. Зарплаты ждала и все девчонок веселить старалась. Домна вовсе осунулась, видно было, что ест ее сложившаяся ситуация поедом, страхи гложут. Вера тоже притихла, только все чаще напиваться начала - то наливка, то самогон.
   А потом зарплату выдали и все чуток повеселели. Лена вообще от счастья прыгать готова была, только сил на это не было. Хотела молока купить на радостях, но подумала и купила картошки, подсолнечного масла, часть денег отложить решила - Сережке и девочкам к Новому году какие-никакие подарки сделать.
   Вроде и живи теперь, а ей не ко времени плохо стало, сказалось полуголодное существование. Утром с постели себя поднять не могла, путалась, заговаривалась, простейшее вспомнить не могла, а тут еще почти в конце смены прямо на работе свалилась. Сидела и упала. Очнулась в подсобке у Мирошниченко и та сидит напротив, смотрит головой качает - хмурая. Рядом Ира стоит, тоже как туча грозовая.
   А Лена ни ту, ни другую вспомнить не может. Села, ворот кофты оттянула, чтобы не так душно было и взгляд вниз, в попытке вспомнить - кто, что?
   Женщины шрамы на грудине ближе к шее увидели, переглянулись. Мирошниченко руки стиснула от жалости, Сироткина рот ладонью прикрыла: Господи ты Боже мой!
   -- Вот что, ты домой-то сможешь пойти? -- спросила у Саниной, качнувшись к ней. Лена наоборот отдвинулась, уставилась на женщину: кто такая?
   Ира не выдержала:
   -- Вы что, Тамара Ивановна? Какой ей сейчас домой одной? Видите же, не в себе она.
   Села рядом, за плечи обняла:
   -- Ты как? Часто это у тебя?
   Лена смотрит и понять не может: кто такие?
   -- Вы... вы кто?
   -- Ох, ты, -- вздохнула Тамара.
   -- Ты чего? -- нахмурилась Ирина. -- Не помнишь?
   -- Должна?
   Женщины уставились друг на друга - беда.
   -- Вот что, -- засуетилась начальница. -- Чаю сейчас налью, сахара кусочек у меня есть, погуще заварки. Отпоим крепким да сладким.
   Лена лицо ладонями оттерла - нет, все равно не помнит ни черта!
   Волосами тряхнула - тот же эффект.
   -- Ты хоть себя помнишь? -- спросила Ирина, взгляд такой, что хоть прикуривай.
   -- А... -- и даже слова вспомнить не может.
   Женщина руку на пульс ей положила, а там не то что-то. Глянула - шрамы на запястьях. Самой душно стало.
   -- Я за Лену отработаю, -- бросила Мирошниченко. Та отмахнулась:
   -- Я посижу. Давай в ум сперва введем, а то ж смотреть невозможно.
   -- Может умыть?
   Лена качнулась, поглядывая на Сиротину:
   -- Кого умыть?
   -- Тебя, горемыка, -- вздохнула. Полотенце взяла у начальницы, вышла. Вернулась Мирошниченко Саниной чай выпоить пытается, а та шарахается и от кружки и от женщины, как полоумная.
   Ирина подошла и мокрым краем Лене по лицу провела. Холодное влажное, как кожи коснулось, так словно из воды вынырнуть помогло. Задохнулась на пару секунд и, как щелкнуло, что-то в голове - прояснилось.
   Вспомнила всех и, стыдно стало, хоть стреляйся. А еще страшно, что погонят с хорошей работы, а ведь какое бы подспорье подругам и Сереже было, если б у нее такая зарплата, как получила, осталась.
   -- Легче? -- с тревогой заглянула ей в глаза Ирина.
   -- Чай на, -- сунула ей в руку кружку Тамара. -- Я за пульт, а ты Ира, давай займись.
   И вышла. Лучше поработать, чем девчонку молоденькую в таком состоянии видеть. Жаль брала - спасу не было.
   Лена чай молча, но жадно выпила и дух перевела. В голове еще шумело, но состояние сносное было.
   -- Погонят меня, -- протянула потерянно. Ира головой мотнула:
   -- Тамара женщина хорошая. Совесть у нее есть.
   Девушка грустно улыбнулась:
   -- А у меня?
   -- А у тебя? Право на жизнь есть, -- с прищуром глянула на нее Сироткина. -- Пытали?
   Лена нахмурилась: о чем ты?
   -- Ладно, не говори, -- отвернулась. -- Ложись и спи. Через час смена закончится, я тебя домой отведу.
   -- Сама, -- прошептала, а в голове опять плывет и в сторону тело заносит. Ира ее уложила, но девушка того не поняла, как не помнила, как заснула, как потом ее будили, как Ира с пришедшей на смену Домной ей одеться помогла и, на улицу вывели. Вот там очнулась от стылого ветра в лицо, дождя.
   Как до дома добиралась - опять отрывками помнила. В квартире уже ее у Иры Вера приняли, уложили в комнате. Девушка мгновенно в сон ушла и, словно не было этого дня - вычеркнут из памяти и из жизни.
   -- Часто у нее такое? -- кивнула на заснувшую Ира.
   Вера молча в свою комнату ушла, бутылку и папиросы достала. Хлебнула наливки из гола, закурила и все женщине подвинула: угощайся.
   -- Часто, -- бросила. -- Почти год вместе живем и все время знакомимся.
   Сироткина от угощения отказываться не стала - хлебнула из горла и папироску подкурила.
   -- Воевала?
   -- Я? Нет. Сейчас воюю. Но чую, сдаю позиции. А Ленка? По документам нет - чудно даже. А весной осколок удалили из бронхов. Все лето кашляла. Привели из больницы, как ты ее с работы. Неделю, как привидение. Потом ничего, оклемалась.
   Ира опять наливки хлебнула:
   -- Сурово.
   -- Кто спорит, -- тоже приложилась. -- Ты у нас оставайся, у Домны в комнате. Чего на ночь глядя переться. Общаговская поди?
   -- Точно.
   -- А и вообще, к нам переезжай. Женщина, смотрю, ты нормальная. Авось впятером не так тошно будет.
   -- Как по одиночке? -- усмехнулась. -- А пятый кто?
   -- Серега, сын Домны. Отличный мужик растет. Вот так.
   Сироткина подумала и кивнула:
   -- А чего нет? Если вы не против, я тем более только "за". В общаге не поспать, не помыться.
   -- А еще городские молодые ущипнуть норовят, -- с пониманием кивнула Вера.
   -- Есть такое, -- хмыкнула. -- Значит, бабьим отделением жить будем?
   -- Чего "бабьим" - мужчина в доме есть - Сережа. Приходит правда еще один, но он недоразумение, сволочь редкая. Фронтовик, мать его безрукого. Как увидишь, в шею гони без минуветов.
   -- Расклад ясен, -- улыбнулась. -- Еще какие-нибудь указания?
   -- Полы Ленке мыть нельзя. Наклонится - ляжет, потом опять знакомиться с ней будешь. У Сережи бронхит, так что, курим только у меня, а на кухне и в коридоре да ванной, ни-ни. Продукты, зарплата - на общаг, кто сколько может. Домне сдаем, она самая хозяйственная, всех тянет. Лене нельзя - забудет или вытащат, я, -- вздохнула, в бутылке остатки наливки взболтав. -- Пропью.
   И выхлебала все до капли.
   -- Чего пьешь?
   Вера ладонью занюхала и бросила:
   -- Не твоего ума дело. Ясно?
   -- Ясно. Если условия принимаются?
   -- Иди спать. К Домне.
   -- Это куда?
   -- Пятая комната. Пацана не разбуди.
   -- Поняла.
   Вера проводила ее взглядом и голову на руки уронила, заплакала тихо: ну вот, подруженьки, будет вам авось подспорье, когда меня не станет. А плоха новая жиличка - так прогоните.
   На работе у девушки расследование шло, а за Верой через майора Карпова немало грешков числилось. Чуяла - загребут. И главное, нажилась бы! Так, стольничек, два на разживу, а ведь возьмут, будто тысячи гребла!
   Вот ведь жизнь собачья?
   Канул Устинушка и Вера с ним канула. Нет той озорной и бойкой девчонки, выпила жизнь поганая до донышка, всю душу высушила.
  
   Ира утром к Лене до звонка будильника зашла, голову вытирая после душа. Разбудить хотела, но на секунду не успела - будильник зазвенел. Девушку подкинуло. Увидела Иру и закричала:
   -- Ложись!!
   Рухнули на пол обе - рефлекс сработал.
   Лежали, обалдело смотрели друг на друга.
   Вера как ни в чем не бывало прошла, аккуратно перешагивая лежащих, при этом позевывая и сонно ресницами хлопая. Шлепнула по будильнику ладонью, останавливая жуткую трель, и руки в бока уперла, дурочек рассматривая сверху вниз.
   -- Ну, чего? Завтрак на пол или до кухни доползете?
   -- Доползем, -- буркнула Санина. Сиротина хмыкнула и вдруг смехом залилась:
   -- Не воевала, да? Значит двое нас здесь, не с фронта?
   "Контуженная что ли?" -- вопросительно покосилась на Веру Лена и в ванную пошлепала, умываться. Потом завтрак греть, Сережу поднимать, кормить и вперед всей квартирой - одному в школу, другим на работу.
  
   Как утро началось, такой и день задался.
   Девчонки косились на Лену, оглядывали, шептались. Санина понять не могла, что с ней не так, что пристали. Мирошниченко тоже, раз десять к ней подошла просто так, да еще и улыбнулась подбадривающе.
   В общем, не ясно, что к чему, но отчего-то неприятно.
   На обед Лена не пошла, попросила Иру булочку ей купить, и как не уговаривала та до столовой самой сходить, в раздевалке осталась, кипятка себе приготовила.
  
   Дроздов жевал горошницу и на девушек у "раздачи" поглядывал. Одна внимание привлекла - осанистая, стройная, высокая. Взгляд "битой" и форма. Подумал, понаблюдал и подсел к ней. Дальше дело техники.
  
   Ира вернулась уже к концу обеда, чай Ленин давно остыл.
   -- Что так долго?
   -- Так, -- улыбнулась, плечом повела и закурила. Санина быстро с булочкой управилась и на подругу покосилась:
   -- Что-то ты скрываешь.
   -- Ничего, -- а улыбка томная, странная. -- В общагу к себе сегодня поеду.
   -- Хорошо, -- а как иначе? К чему вообще говорит?
   -- Ты Вере передай, наверное, не буду я у вас жить, подумаю.
   -- А она предлагала?
   -- Да. Я не против, "за" даже, но обстоятельства пока не разрешают, потом далеко к вам ехать. Вечером не жди меня.
   -- Не собиралась. Спасибо хоть сказала про предложение Веры. А то получается без нас нас женят.
   Ира хмыкнула:
   -- Обиделась?
   -- На что?
   -- Так. Не обижайся, свидание у меня сегодня. Может, получится что.
   Лена улыбнулась и искренне пожелала:
   -- Удачи.
   Ира рассмеялась, глаза блестели задором. Видно сильно ей человек свидание назначивший понравился.
   -- Спасибо. Удача это хорошо, но мне бы счастья чуток.
  
   Стыдно любопытничать, но Лене страсть интересно было. После смены коря себя, все же не сдержалась - не ушла, а за деревом спряталась недалеко от здания управления. Если Ира одна пройдет - Лена уйдет, а если не одна, то хоть посмотрит, какое оно, счастье подруги.
   И увидела минут через тридцать, когда уже замерзать начала - шла Ира с высоким капитаном приятной наружности. Всем хорош, но прищур насмешлив и взгляд свысока от этого казался.
   А и какая ей разница? Главное Ире он точно нравится - улыбается та, и он все болтает, болтает, смешит ее.
   Лена из "засады" вышла, постояла, с мягкой улыбкой глядя им вслед и, пошла к метро, счастливая в надежде, что хоть у одной ее знакомой личная жизнь налаживается. Может, повезет Ире на этот раз? Должно, заслужила она.
  
   Глава 59
  
   Закрутилось.
   Ира расцвела, вместо формы строгое, но элегантное платье носить стала, улыбаться мягче и женственнее. На дворе ноябрь, а у нее весна, и от этого даже у Лены глаза светились:
   -- Когда поженитесь?
   Ира сапожком покачала, дым колечком выпустила, жмурясь:
   -- Далеко заглядываешь.
   Опять затянулась.
   -- Как хоть зовут?
   -- Саша.
   Как -то особенно она это произнесла, с придыханием, томностью вроде бы ей несвойственной. Девушка рассмеялась, передразнив:
   -- "Саша".
   -- Ты, кстати, тоже найти могла бы.
   -- Да ну.
   -- Серьезно. Купи платье, сними это тряпье. Давай с другом Александра познакомлю.
   -- Что за друг?
   -- Пока не знаю, но друзья у него хоть как есть.
   Лена улыбнулась:
   -- Верю. Привет передавай, если познакомишься.
   -- Я серьезно.
   -- И я.
   -- Познакомиться не хочешь? Семью, ребенка?
   -- Есть один.
   -- Чужой.
   -- Кому как, -- посерьезнела. -- Не до платьев мне, не до свиданий. Туго Домне одной с Сережкой, а Вера как с ума сошла - что ни день, то пьяная. Ругаем, ругаем - толку ноль.
   -- Вот так всю жизнь на чужие проблемы потратишь. Много их наши проблемы касались? Нет. Почему мы заботиться должны? Смени одежду, купи помаду, косичку эту заплетать перестань и давай с нами на ноябрьские праздники.
   -- Платье покупать не стану, другие траты планирую.
   -- Черт с тобой, упрямая, найду тебе платье.
   -- И на счет остального потише. Девочки семья моя, нет у нас как личных проблем так и радостей, все пополам.
   -- Не обижайся, я не против них, я против того, чтобы ты в старуху раньше времени себя превращала. Дом, подруги, работа - хорошо, но нужно и личную жизнь устраивать, согласись. При муже и самой легче будет и подругам помощь больше будет.
   А вот об этом Лена как-то не подумала. Признаться, она вообще не думала о знакомствах и свиданиях, как-то не трогало, словно мимо нее эта сторона жизни проходила.
   -- Седьмого? -- переспросила.
   -- Да, после демонстрации. Договорюсь и позже скажу куда подходить. А платье у девушек - соседок попрошу. Варя такая же как ты, худенькая. Договорились?
   -- Хорошо, -- улыбнулась.
   Вечером Лена долго у зеркала в ванной крутилась, волосы распускала, опять в косу заплетала, лицо пристально разглядывала, и не столько не нравилась себе, сколько все больше не нравилась ей затея, на которую согласилась. Радости от чего-то в груди от нее никакой. Слабый интерес и только, а это неправильно, наверное.
   -- Ты чего вертишься? -- удивилась Вера, ввалившись в душевую за ведром - полы на ночь глядя мыть решила.
   Лена, задумчиво глядя на себя в зеркало, поправила волосы у виска и сказала:
   -- Соображаю насколько хочу личной жизни.
   -- Ну и? -- подперла бока руками девушка.
   -- Не екает, -- констатировала.
   -- А ты с мужиком-то была? -- хмыкнула Вера.
   Вопрос Лену в тупик поставил. Села у стены, на подругу уставилась, словно ответы у нее узнать хотела.
   -- Знаешь, я тут к выводу пришла, что ничего о себе не знаю. Даже эвакуация на Урале - была или нет? Она как строчка в газете - есть, но под ней ничего. А еще взрывы, земля в воздух взлетает и пыль стоит, как туман над озером по утрам. Откуда я могу это знать? А ведь снится. А еще деревня горящая, крики и грязный мокрый пол на стыке со стеной, а на ней надпись: "смерть фашистам. Да будут они прокляты за мученья наших детей!" И люди, Вера, странные люди - в форме - солдаты, офицеры, камуфляж или доходяги в полосатой одежде, как привидения. А еще в гражданской одежде, но с винтовками на плече или "шмайсерами" на груди. Все снится и снится. И смерть, постоянно. Трупы, трупы, искореженные взрывами, остановленные пулями, избитые, покалеченные, повешенные. Кошмары изо дня в день. Я спать боюсь, Вера. Я боюсь проснуться и узнать, что это правда.
   Вера вздохнула, с сочувствием глядя на подругу. Присела рядом и, обняв девушку начала гладить по голове, успокаивая:
   -- Это кошмары и только. Нам всем всякая чертовщина сниться, потому что тяжело. Днем тяжело, ночью тоже. Отвлечься надо, не дома сидеть - на свидания бегать, как должно. А то согнула нас жизнь, вот и гнемся, а надо ее согнуть, поперек пойти, а не принимать, как есть. Бороться и в лучшее верить, вопреки всему.
   -- Лучшее - что?
   -- Для каждого свое.
   -- Для тебя?
   "Чтобы Устин вернулся, на миг хоть его увидеть и обнять, а там будь что будет".
   Вера встала, в ведро воду наливать начала, спиной к Лене повернувшись, что бы слез навернувшихся она не увидела:
   -- А для тебя что?
   Санина не думала, само вышло:
   -- Чтобы война не начиналась.
   Девушка обернулась, внимательно глянув на нее:
   -- В сорок первый хочешь?
   -- Хочу, чтобы в ночь с сорокового на сорок первый начался сразу сорок шестой.
   -- Паршивый год, -- отвернулась. Ведро подхватила. -- Лучше на свидание сходи, чем о несбыточном мечтать, -- посоветовала и, пол мыть двинулась. А Лена горько усмехнулась, самой себе поражаясь и, пошла к Сереже, задачки помогать решать.
  
   Николай домой поздно пришел - последние штрихи по делу Карпова обсуждал.
   В квартиру зашел - Дроздов у порога встречает:
   -- Привет. От кого на этот раз сбежал?
   -- Почему сбежал? Очень даже наоборот. Удивительная, умная женщина. Ирина. Лейтенант запаса.
   -- Здорово. Женишься?
   -- Это всегда успеется, -- усмехнулся.
   Николай разделся, в комнату заглянул - никого:
   -- А Валюха где?
   -- На свиданье убежала!
   -- Так и сказала?
   -- Представь. Суп на плите, я разогрел - голодный был.
   -- Ладушки. Мне не греть, -- прошел в кухню, поставил чайник подогреваться и суп себе налил в тарелку.
   -- Ноябрьские праздники на носу, выходной светит, -- начал Саша издалека.
   Николай улыбнулся:
   -- Издалека заходишь. А прямо?
   -- Ладно, -- хохотнул, руки на столе сложил, на друга посмотрел проникновенно, внушаемо. Санин чуть в лоб ему ложкой за такой взгляд не дал. Ну, клоун!
   -- У Иры есть подруга, молодая красивая девушка...
   -- Понял, -- кивнул. -- Мимо.
   И за суп принялся.
   -- Нет, ты дослушай - девушку зовут Лена.
   -- Поздравляю, -- жевать хлеб принялся.
   -- Если все будет нормально...
   -- То вы поженитесь с Ирой, я буду шафером на свадьбе. Не против, свадьба Белозерцева мне понравилась, хочу повторения.
   -- Слушай, Коля, ты молодой мужик, бабу-то надо в конце концов!
   -- Бабу тебе надо, а я женщину хочу. И не какую-нибудь, а...
   -- Мертвую, -- кивнул Дрозд и хлеб у друга из-под руки стянул.
   -- Не мертвую!
   -- Ну, погибшую!
   Санин ложку в суп кинул - аппетит пропал начисто. Глянул зло на Сашку, но чай ему и себе налил. То молча хлеб дожевал, опять вещать начал:
   -- Собираемся...
   -- Не у меня.
   -- Точно. В ресторане чин-чином. Я с Ирой, ты...
   -- Дома.
   -- Буф! -- сдулся Дроздов. -- Нет, в кого ты упертый такой? Что, утянет тебя девочек в ресторан сводить?
   -- Нет. Вале об этом скажем? -- улыбнулся хитро.
   -- Помирились?
   Николай поморщился - пятьдесят на пятьдесят. Натянутые отношения стали - дулась она на него до сих пор, и он не отставал. Зарплату в урезанном варианте отдавал - остальное из вредности на сберкнижку откладывал.
   -- Ясно. Тогда сделай шаг навстречу сестре.
   -- Сейчас!...
   -- Я серьезно. Освободи ей жилплощадь для празднования, а сам с нами в ресторан.
   Николай задумался: пожалуй, вариант. Надоела, правда, домашняя конфронтация, завязывать с боями надо.
   -- Уговорил, змей - искуситель, -- сдался.
   Сашка крякнул от неожиданности и больше тему не поднимал, боясь друга спугнуть.
   К ночи Валентина вернулась, услышала, что брата седьмого допоздна не будет и в пылу расцеловала Николая, заодно и Александру поцелуй достался.
   -- Ты не замуж ли собралась, маковка? -- заблестели глаза у Санина. Валя повела плечами, загадочно щурясь:
   -- Все-може-быть.
   -- С женихом хоть познакомь, -- подмигнул. Девушка прыснула от смеха и ушла в свою комнату.
   -- Гляди, через год дядей станешь, -- с довольной улыбкой глянул на Колю Саша.
   -- А я не против. Семья должна быть большой.
  
   Шестого Ира дала Лене сверток с платьем, сообщила, чтобы приходила к семи, в ресторан "Астория".
   -- За столиком нас найдешь.
   -- Как? Я никогда не была в ресторане.
   -- Это нетрудно - зайдешь. Разденешься, пройдешь в зал, там столики, меня увидишь - подойдешь. Может, я тебя первой увижу - я подойду.
   Не понравилось все это Лене, но вроде бы договорились, нужно слово держать.
   Но не она его нарушила - обстоятельства.
   Утром с Домной и Сергеем на демонстрацию собирались, все Веру добудиться пытались, а та в кои веки заперлась и не открывала. Домна уже злилась, Лена волноваться начала, нехорошо на душе стало. "Не так что-то", -- мысль навязчивая покоя не давала.
   А тут звонок и дверь не распахнулась - буквально отлетела к стене. В квартиру вошли трое - лейтенант и двое рядовых. Прошагали по коридору, как по плацу прямо к примерзшим к стене женщинам и прижавшемуся к матери мальчугану.
   Лейтенант хмуро оглядел сначала Лену, потом Домну и спросил, как приказал:
   -- Назарова Вера Ипатьевна?
   -- Нн.. нет.
   -- Вы? -- уставился на Лену. Та ворот кофты стянула пальцами на горле от непонятного ощущения беды, ввалившейся с этим лейтенантом в дом:
   -- Нет.
   -- Где Назарова?
   -- Вот, -- показала на дверь в комнату меж собой и Леной.
   -- Вера не открывает, -- тихо заметила Санина. -- А в чем дело?
   Лейтенант кивнул рядовым и те в два плеча выломали дверь. Она легла на пол, оглушая грохотом и треском и, все увидели висящую на крюке для абажура Веру.
   Комната сияла чистотой, на девушке было платье, которого Лена никогда не видела, туфельки, и вся она была настолько аккуратная и модная, что Санина никак не могла понять, к чему ей синий галстук, почему висит, покачиваясь, словно вальсирует в воздухе.
   И только с истошным криком Домны девушка поняла, что синий галстук - язык повесившейся, а повесилась ее подруга, неугомонная, бедовая оптимистка Вера...
   Этого было не понять, ни принять.
   Стоял крик до воя, ругань заявившихся взять гражданку Назарову, а Лена брела неизвестно куда и все пыталась дойти до "вчера" когда Вера еще была жива, но уже что-то задумала. И спасти ее, ни на минуту не отпускать, держать, нет, увезти...
   И потеряла сознание.
  
   Она пришла в себя уже в темноте. Лежала на диване и смотрела в потолок, а рядом сидела и смотрела в пол Домна, зажавшись в угол, сопел Сергей. И было так тихо, что хотелось закричать во весь голос, так чтобы стекла лопнули, дом рухнул...
  
   Ира все ждала Лену - девятнадцать пятнадцать, а ее нет. Знала бы кто за столом сидит, ее ждет, поспешила бы.
   Сам Санин оказался другом Александра Дроздова, да не шапочным знакомым, а давним, старинным верным другом.
   -- Что-то запаздывает твоя подруга, -- подмигнул ей Дрозд.
   -- Девушкам простительно, -- улыбнулась она. -- Так вы оказывается с начала войны вместе?
   -- И "до", -- кивнул.
   -- А вы, Ирина, где воевали?
   -- Второй Украинский.
   -- Румынию брали?
   -- Было.
   -- Подруга тоже? -- качнулся к ней Саша, зыркнув на Колю: не заскучал бы и не смылся. А то и в тактичность ударится - оставит их вдовеем с Ириной. Нет, он не против. Против того, чтобы Николай так и жил один.
   -- Подруга? -- Ира прожевала мясо, что готовили в ресторане отменно, а может она давно подобного блюда не ведала? И сложила пальцы замком, поставив локти на стол. Уставилась на Санина:
   -- С Леной много странностей, вроде бы не воевала, но воевала точно.
   -- Это как?
   -- Манеры, знаете? Взгляды. Мы чувствуем друг друга, те, кто прошел тот ад, до сих пор в нем. Он так и поглядывает в лицах, взглядах, осанке, походке, суждениях, -- сказала, задумчиво поглядывая поверх головы полковника. -- Странные ощущения - мы давно здесь, давно мир в стране, а мы все равно воюем, мы все равно там, все равно на войне. Она стала нашей сутью. Это страшно.
   Николай был полностью с ней согласен. Закурил, поглядывая на женщину с уважением. А она все рассуждала, но говорила, будто с собой, себе:
   -- Мы не можем понять тех, кто и дня не провел на фронте, они не могут понять нас. И опять война, только тихая, завуалированная и как ни странно непонятная, потому что смысл ее, цель абсурдны. И идет она меж теми, кто буквально два года назад был заодно против врага, а сейчас, словно привыкли к постоянным боям, а за не имением врага, нашли их друг в друге.
   -- Тяжело пришлось? -- понял, о чем она Николай - хлебнула, вернувшись с фронта.
   Сиротина очнулась, улыбку выдала спокойную, мудрую:
   -- Не мне одной. Но Лена действительно, что-то задерживается, -- глянула на часы Саши.
   -- С пунктуальностью у твоей подруги плохо, -- согласился мужчина.
   Николай вина хлебнул, на друга посмотрел:
   -- О Васи вчера письмо получил. Уехал он все-таки в Житомир, жену нашел. Живут, -- улыбнулся. -- Голушко теперь завхоз в госпитале, ребенка с женой ждут. Все хорошо, а в письме все равно тоска чувствуется, невысказанность... Тебе привет передавал.
   -- Я его адрес так у тебя и не взял, эх! -- поморщился. Остолоп, что сделаешь? Увлекся и, друга поздравить с великим праздником забыл.
   -- Он без обид, ты же знаешь. А вы Ира, переписываетесь с однополчанами?
   -- С подругой. Она из Ярославля. Два года вместе связистками. Только редко переписываемся. Замуж она вышла год назад. Муж до сих пор не знает, что она на фронте была. Она лейтенант, с осени сорок второго призвана, он сержантом войну закончил, полгода только воевал. Вот так, -- улыбнулась грустно. -- Скажите мне, мужчины, почему вы нас, подруг своих фронтовых обходите? Чем мы так вам не хороши?
   -- Это не к нам, -- с уверенностью заявил Александр, обнял женщину за плечи. -- Мы наоборот, только боевых девушек и уважаем.
   Николай поглядел на пару, потом на часы: без пяти восемь вечера. Не пора ли честь знать?
   -- Пойду, -- под тарелку деньги положил, так чтобы за всех заплатить хватило.
   -- Нет, подожди, может придет еще!
   -- Вы ей очень понравились, -- посмотрела на мужчину Ира, надеясь, что этот аргумент немного задержит его, а Лена не замедлит явиться.
   Но Санин только улыбнулся ей:
   -- Передавайте привет.
   И пошел к выходу.
   -- Вот и посидели, -- разочарованно протянул Саша. Покосился на Иру и впервые ничего к ней не почувствовал, даже желания. Грустно вдруг стало до одури - кого он обманывает?
   Николай всегда был самым трезвомыслящим в их дуэте, и потому не разменивается, не обманывает себя.
   -- Он до сих пор свою жену любит, -- протянул не известно зачем. И признался. -- Я тоже.
   Ира замерла: посмотрела в спину полковника, потом на капитана и нахмурилась:
   -- Пытаешься выбить ее из своего сердца мной?
   -- А вы чем-то похожи, -- прищурил глаз на нее.
   -- Прошлым, -- бросила и взяла папиросу: приятный вечер, ничего не скажешь. -- Она мертвая, Саша, а вы и я - живые.
   Дрозд улыбнулся желчно:
   -- Я говорю ему об этом постоянно. И себе. Только вот, толку пока никакого. Может время нужно, а может... -- обнял Иру за плечи. -- Поможешь забыть?
   Она прищурилась от дыма на мужчину, лицо жестким стало:
   -- Нет.
   Саша улыбнулся широко, только пытливый взгляд был холоден до озноба:
   -- Почему-то так и думал.
   Отбросил салфетку и встал:
   -- Пойду, пожалуй, и я. Извини, Ирочка, как-то так вот... печально все получилось.
   Женщина глаза закрыла, только чтобы не видеть, как он уходит, и не знать, что опять остается одна.
   Ночью уже не в общагу поехала - к Лене. Разбирала ее злость на нее. Казалось отчего-то, что приди она, все по-другому было бы. Возможно сегодня она была бы с Дроздовым снова, забеременела наконец, а это уже хороший кукан для мужчины. Но даже если нет - у нее был бы ребенок! Она бы не была одна, было бы ради кого жить, терпеть эту доставшую до печенок прозу и нудность повседневности.
   Водки по дороге купила, прямо у подъезда половину выпила, горе и ярость глуша. Губы оттерла, в темноту лестничной площадки шагнула. На этаж поднялась и, дверь пнула - она сама открылась. Ира вошла в квартиру и замерла - тихо, как в гробу.
   -- Эй? -- позвала тихо. И громче крикнула. -- Вы где все?!
   Тихо - ни шороха.
   Женщина попятилась. Ей вспомнилось, как они пришли проситься на постой уже ночью вот в такой дом. И никого в нем не было, только слишком уж тихо было. Дверь в одну комнату толкнули - там мертвецы, вторую - мертвые, третью, четвертую - везде мертвые дети, женщины. Как шли фрицы, так расстреливали, методично, каждого кого находили.
   И ринулась бегом вниз по лестнице, запинаясь о ступени и собственные ноги. Летела не от тишины в квартире - от памяти, что выдала вдруг такой кульбит.
  
   Николай пришел домой около одиннадцати, специально пешком домой шел, чтобы Валя и ее друзья могли подольше посидеть, не смущаясь его обществом. Однако в квартиру зашел и понял - недолго без него сидели - тихо в доме, убрано, словно вовсе застолья не было.
   На кухню заглянул.
   Валя спиной к нему стояла, чайник разогревала:
   -- Ужинать будешь? -- спросила глухо. Слезы в ее голосе чувствовались и, Санин развернул девушку к себе - так и есть - глаза слез полны.
   -- Что-то случилось?
   Валя прижалась к нему и прошептала:
   -- Я очень сильно люблю тебя.
   Мужчина улыбнулся, ласково погладил ее по голове:
   -- И я люблю тебя, заяц.
   -- Значит мир?
   -- А мы не воевали.
   -- Но я была неправа.
   -- Я тоже. Сорвался на тебя, как на подчиненную, -- признался. -- И все-таки, Валюша, что случилось? Плохо посидели с друзьями?
   Девушка вздохнула, отдвинулась от него и за стол села, пальцем по столешнице водить начала, брови хмуря:
   -- Мы не собирались. Я с Ринатом этот вечер хотела провести.
   -- Не удалось? -- насторожился: что за Ренат? Он тоже хорош, брат называется - ударился в воспитание сестры, а главное чуть не просмотрел.
   -- Удалось, -- улыбнулась грустно, глянула на него. -- Не думай плохого, Коля, не было ничего.
   -- Ну и... ваше дело, -- а мысленно дух перевел. -- Поссорились? -- разлил чай ей и себе в кружку.
   -- Нет, мы расстались, -- улыбнулась еще шире и печальнее. Николай не знал, что сказать. Успокоитель как и советчик в подобных вопросах из него тот еще был. Здесь бы кстати Дроздов оказался, но он был своими личными делами занят.
   -- Утрясется, -- выдал лояльное.
   -- Нет, -- отрезала. -- Не нужна я ему, ты ему нужен.
   Николай чуть чаем не подавился:
   -- Не понял?
   -- Видишь ли... Мы с ним познакомились, когда ты на свадьбу ездил, и он сразу начал интересоваться с кем живу, как.
   "Может бандит?" -- насторожился мужчина.
   -- Он сержант запаса, на заводе у нас работает. Раньше близко не подходил. А тут крутиться начал. Он в соседнем цехе, я его и не видела раньше, -- трудно ей разговор давался, а в себе держать сил не было. -- В общем, живет он в общежитии, ни угла, ни перспектив.
   -- Ясно, -- дальше можно было не озвучивать. Все просто: молодая, глупая, но с квартирой да еще брат полковник. Выгодная невеста.
   -- Я специально его к нам пригласила. Посмотреть. Не верила. Подозревала, а не верила.
   "И видно не любила".
   -- Он сразу бродить по квартире стал, как по магазину, прицениваясь. Потом опять о тебе разговор завел: богато живете, может брат и меня куда пристроит. Своим человеком буду... Выгнала.
   Николай накрыл своей ладонью ее руку и сжал, успокаивая:
   -- Валюша, ты сделала правильно. Не сделала бы сама, сделал бы я. Потому что хочу, чтобы тебя любили, а не положение, возможности. Есть такие люди, ничего не попишешь, но людьми их трудно назвать - приспособленцы. Ничего, Валюша, боль пойдет и встретится тебе еще человек, полюбите друг друга, поженитесь, детей народите. А я вам помогать буду, племянников нянчить.
   Девушка улыбнулась и прижалась щекой к его руке:
   -- Ты, правда, так думаешь?
   -- Правда. Ты у меня красивая, хозяйственная, умная, сама по себе сокровище.
   -- А Лена твоя?
   "Зачем она это?" -- как холодной водой окатила. Убрал руку, повернулся боком к сестре. Папиросу достал, закурил, руки на коленях сложив. Перед собой уставился:
   -- Она моя и этим все сказано, -- ответил глухо, через длинную паузу. -- Придет время, встретишь и ты своего. Может, не сразу поймешь, как я, а может, умнее окажешься. Только все остальное неважно будет: и какой, и кто. И мир через него видеть будешь, его глазами. И ничего не надо будет - только бы жил, только бы был.
  
   Глава 60
  
   Что-то потерялось со смертью Веры, ушло из квартиры безвозвратно.
   Лену настолько потрясла смерть подруги, что она даже разговаривать не могла, и мир воспринимала вывернуто. Ира пыталась хоть слово из нее вытянуть, но девушка молча отдала ей платье и больше не подходила, а словно и избегала. Впрочем, всех. Держалась особняком. В столовую не ходила. Работа, дом, работа.
   Лена с Сергеем вечером, Домна утром - так и жили каждая в своем мирке, а посредник - мальчик.
   Только к Новому году немного оклемались. Лена на те деньги, что на подарок Вере откладывала, купила замок на входную дверь, Домне туалетное мыло и помаду, Сергею солдатиков и рубашку. Порадовалась радости подруги и ее сына в Новый год.
   Сережа попрыгал и спать ушел, обнимая подарки, а Лена с Домной еще посидели, только скорбно как-то было, тяжело настолько, что и говорить не хотелось.
   Ласкина с бутылкой водки чокнулась и тост произнести хотела, чтоб как-то атмосферу разрядить, но на полуслове запнулась и выпила, не пытаясь продолжить. Огурцом соленым закусила и тогда только сказала:
   -- Жуткий год. Чтоб не было таких больше, -- помолчала и на Лену посмотрела. -- Ты веришь, что новый год лучше будет?
   -- Верю, -- ответила та твердо, но сама не верила - сил не было даже на это. В конец вымоталась.
   -- Глазищи от тебя одни торчат, -- бросила Домна и всхлипнула, рот рукой зажала головой закачав. -- Ты -то меня хоть не бросай. Не уходи! Ты да Сережка, вся семья!
   Девушка обняла расплакавшуюся подругу, а слов утешения не нашла - комок в горле стоял. Раз солгала - второй уже не могла. Нельзя у человека надежду отбирать, но и зазря дарить не стоит, это как голодного куском хлеба из папье-маше поманить.
   Чувствовала Лена - сдает, думать боялась - сколько протянет. На одном держалась - нужна она Домне и Сергею. И тянулась, как могла. Январь тяжкий промелькнул, как во сне, февраль опять неприятностями накрыл - мальчик сильно простыл, заболел. Витамины нужны были, лекарства и питание хорошее. Женщины себе во всем отказали - молоко ему покупали, мед Лена достала, Домна деревенского масла. Отпаивали ребенка, извелись за него.
   А в начале марта вторая беда - половину зарплаты Лена успела Домне отдать, чтобы та с работы зашла карточки отоварила, пацана откормила. Вторую половину себе оставила, зная бережливость Ласкиной, сама хотела на рынок зайти, побаловать хоть пряниками да мандаринами мальчика. Десять мандарин купила и, нет зарплаты - вытащили.
   Край - поняла.
   Пятое марта, а она без денег - не протянуть ей месяц. Занять можно, но кто даст? Среди своих - у Ивановой да Спиваковой? У тех водились деньги, да они с Леной не водились - "замухрыжка припадочная" прозвали. У них ей и снега зимой не выпросить. У остальных - тоже положение, что у нее и Домны - куда взаймы давать? У Иры? От силы десять рублей даст, больше и не сможет. Да и беременна она, одной ребенка растить готовится. Самой деньги нужны - за двоих теперь питаться надо.
   Все к празднику готовились - международный женский день.
   Ира у окна стояла, курила, с презрением в сторону галдящих сменщиц поглядывая.
   Лена в углу сидела, кипяток пила и с печалью смотрела, как девушки крутятся у зеркала, прически поправляют, губы помадой ярче делают. Не завидно было - тоскливо. Она словно в вакууме была, в клетке, а там, за ней жизнь, как раз и шла, бурлила, Лену не задевая. Ощущение было, что спит она, только когда же заснула? И не двадцать один ей - сто один. И нет завтра - есть только сегодня, сейчас.
   В раздевалку тот капитан, что с Ирой по осени встречался вошел, обнял сходу девушек, что у зеркала крутились:
   -- Ай, красавицы! Кого ж замуж из вас взять?! -- закружил их и словно споткнулся - на Лену уставился. Той не по себе от его взгляда стало, в кружку уткнулась.
   Дрозд думал - с ума сошел. Не понял в первый момент ничего - оглушило, кого там - убило! Стоял и смотрел на девушку в углу за столиком и готов был пагоны съесть - Лена это!
   По коже мурашки побежали, шагнул к ней в прострации, навис:
   -- Ленка?
   Девушка глянула и опять в кружку уткнулась.
   Дроздов потерялся, осел на табурет напротив Саниной, чудом не мимо.
   -- Ты?...
   Да что она в кружке увидела?!
   Откинул не глядя - зазвенела по полу, приводя всех в замешательство. Лена во все глаза на капитана уставилась: в уме он? А его колотит. Смотрит на Лену во все глаза, лицо перекошенное, взгляд как салют - весь букет чувств и эмоций.
   -- Ты... Ты! Ты? Мать твою!! ...
   -- Перестаньте ругаться, -- вздрогнула. Сашка дар речи потерял, сам потерялся. Смотрел на нее и все хоть одну дельную, здравую мысль поймать хотел. А нет их - маты в десять верст, негодование, счастье, ненависть и радость.
   -- Живая... -- выдохнул и застонал голову ладонями накрыв. Минута, опять на Лену смотрит. -- Как же тебя назвать, Пчела?! Ты... Ты кто после этого?! С совестью как у тебя?! Ты...ты что совсем?! Я же как дурак! Как договорились на ВДНХ! Одна суббота, другая! А ее нет! Потом Колька! Погибла! Я... у меня ж душа от этого сгорела!!... Ну, ладно я, ладно! А он причем?! Его - как? Нет, я не понял, какого хрена, Лена?!! У тебя языка нет?! Писать разучилась?! Адреса забыла?! Ты могла хоть слово, хоть строчку!!... Ты знаешь, каково ему?! А мне?! Ты вообще, что натворила?!!
   Он кричал не замечая, руками размахивал, кривился без ума от вида живой Лены.
   Та слово вставить и не пыталась - видела - помешался.
   Зато Ира внимательно слушала, белея на глазах. Сложила разом все и застыла. Девушки же, перепуганные неожиданными метаморфозами капитана, из раздевалки, как пули из "Вальтера", выскочили из раздевалки.
   -- Как тебя назвать, а? -- чуть притих Сашка - больно до безумия было, доходило постепенно и тем усиливало состояние жуткого аффекта. Его кривило и косило, он все пытал взглядом девушку и в толк взять не мог - как могло случиться, что она живая, но Николай уверен - погибла?! Как она могла не проявиться, из уважения элементарного к боевым друзьям о себе знать не дать?!
   -- Бросила, да? -- прошептал, цепенея от догадки. -- Не нужен Колька стал? Другого нашла. Ясно, приспособилась. Мало ли что было? Подумаешь?...И я не нужен? Вычеркнула - горите. А мы ведь друзья... Или и в этом ошибся? Все что было вычеркнула? И нормально? Не жмет, не давит?!... Как тебя назвать-то после этого Лен? Кто бы мне сказал, что ты можешь такое выкинуть - я б убил его!... Ну, что ты молчишь, а?! -- и вскочил. -- А пойдем к нему! Нет, пойдем, пойдем!!
   Лена в сторону от сумасшедшего, а он выпускать ее не хотел - не мог просто упустить. Схватил за руки и по лицу получил. Отпрянул, головой мотнул, зло на нее поглядывая:
   -- Страшно в глаза ему посмотреть? А за мертвую себя выдавать не страшно было?! Нервы все вымотать - не страшно?! Всяких сук видел, но ты всех переплюнула, Санина!! -- и рванул ее с табурета, зажал, буквально скрутив, потащил из раздевалки без всяких метаний и сомнений, Ира только по стене в сторону успела отодвинуться.
   -- Отпустите меня сейчас же! -- рвалась Лена.
   Но Сашка как клещами ее зажал, тащил по коридору, сотрудников шокируя и, скалился от раздирающих его чувств, шипел как рассерженный уж:
   -- Стыдно, да? Стыдно?! Хорошо, значит не все потерянно! На кого променяла-то? Почему кинула? Помнить не хочешь? Твое дело. Но совесть иметь надо! Ты ж как заноза в сердце влезла! Всю жизнь перековеркала и в сторону?! Погибла я, да?! Ох, ты и ... убить тебя мало!
   Втолкнул ее в приемную и мимо опешившей Лидии Ивановны фактически потащил. Упиралась Лена ногами и руками, да куда там - силен ненормальный - не вырваться.
   Дроздов спиной дверь в кабинет Санина толкнул и почти кинул Лену внутрь, дверь захлопнул и встал к ней спиной: попытайся, пташка, выпорхни!
   Николай у окна стоял, чай пил.
   Грохот и крик услышал, насторожился, а тут Сашка в кабинет влетел и девушку как последнюю преступницу втолкнул так, что та пробежалась пару шагов. И затормозила полковника увидев, отпрянула к стене и замерла, со страхом то на Николая, то на Сашу поглядывая.
   У Санина стакан из рук выпал, а у Дроздова слова кончились, эмоциональный выплеск дурнотой наградил. Рванул ворот кителя и ощерился. Повернул ключ в замке, прошел к окну мимо друга. Окно рванул на себя и папиросу прикурить попытался - не получилось - руки ходуном ходили.
   А Коля не видел ничего, не слышал - на Лену смотрел и голова кругом шла, дыхание перехватило и ком в горле встал. Кровь в висках пульсировала, а тело не слушалось, онемело, потерялось, как он сам.
   Лена смотрела в помертвевшее лицо Санина, в его глаза, что глядели на нее, как наверное смотрят фанатики на явление чуда Господня, и понимала, что попала, что будет сейчас еще что-то хуже, чем этот сумасшедший капитан устроил, а сил у нее на это не хватит, не выдержит. Все знают, насколько Санин крут и резок, а ей неприятности не нужны, ей их выше головы хватает. Да и за что?!
   Хоть реви - не понимала.
   Сашка подкурил наконец, затянулся нервно и сморщился - до того его крутила, что лицо судорогой шло, душу выворачивало.
   Лена руку выставила, видя как Санин к ней качнулся. Последние силы собрала, зашептала умоляюще:
   -- Я ничего не сделала, я понятия не имею, что происходит. Пожалуйста, отпустите меня. Мне на рабочее место надо, мне смену сдавать. Я просто пила чай...
   -- Кипяток!! -- рявкнул Сашка. -- Обычный кипяток!!
   И смолк, одумавшись - какое это имеет значение?
   Николай никак в себя прийти не мог, лишь одно понимал - жива! Леночка жива!! Но как потянулся к ней и она руку вставила - как оглушило - и другое понял - не нужен.
   Пригвоздило его к месту: не может быть, нет!
   А в голове как пульс бьется: сорок седьмой год, идиот! Четыре года ты считал ее погибшей, а она жива. И словом о себе не обмолвилась!
   -- Леночка, родная, -- навернулись слезы. Шагнул к ней тяжело, словно забыл как ходить. -- Почему же так-то?... Может, я обидел тебя?.. Леночка? Ты хоть бы знать о себе дала. Я бы слова тебе не сказал - как решила, так и быть, но зачем же молча?... Нет, я не виню, но...Но согласись, это все... странно.
   Что он говорит? А тон? Губы белые, в нитку и шепчут, словно болит у него что.
   У Лены сил не было это выносить. Санин привлекал ее как мед пчелу и издалека, а здесь, так близко, когда настолько мягок и нежен, словно и не про него слухи ходят, что грубиян, вовсе тяжело ей с собой справиться стало. Она уши зажала и закричала:
   -- Оставьте меня в покое!! Николай Иванович, я ничего не сделала! Я пила чай, это что, преступление?! Смена-то закончилась!
   "Николай Иванович" - четко отделила, и смотрит, как на чужого, как чужая. Это было странно, это было больно. Леночка действительно отказалась от него?
   -- Давайте успокоимся, -- предложил, стул отодвинул. -- Леночка, сядь и мы просто поговорим. Пожалуйста. Саша, попроси у Лидии Степановны чай и...перекусить что-нибудь. И скажи, чтобы ко мне никого не пускала. Занят.
   Дрозд удивленно глянул на него, но промолчал, сделал, как просил.
   Лена лучше бы ушла. От устроенной сцены чувствовала она себя отвратительно, что физически, что морально - в обморок только не хватало упасть. Но с полковником не поспоришь, пришлось сесть. А он рядом, руку протяни, и взгляд такой, что у девушки сердце не на месте от волнения.
   -- Николай Иванович, простите, но я действительно не понимаю ни суть претензии, ни происходящего. Я вообще, первый раз вижу капитана и не знаю не фамилии его, ни имени.
   Вернувшийся Александр возмущенно на друга уставился: слышал?!
   Николай затылок огладил, еле сдерживаясь, чтобы окончательно в эмоции не сползти. Сумбур в голове.
   Как бы в руки-то себя взять, сообразить хоть что-то?
   -- Леночка, ты хочешь сказать, что не знаешь Сашу?
   -- Какого Сашу?
   -- Меня! -- бухнулся за стол напротив Дроздов, уставился на девушку, словно решил тавро на ее лице взглядом выжечь.
   -- Теперь знаю. Не скажу, что приятно познакомится. Вы Саша, я - Лена, дальше что, товарищ капитан?
   -- Ничего?! -- взвело Дрозда.
   -- Тихо! -- выставил другу ладонь Санин, к Лене качнулся с трудом сдерживаясь, чтобы не обнять ее, не стиснуть в объятьях, уверяясь - она! Жива! -- Леночка, а меня ты знаешь?
   Ему тяжело было говорить - горло перехватывало, ком в горле стоял и стоял.
   Оглушила его встреча, раздавило, что Лена знать их не хочет. Не мог ее осуждать, но и спокойно принять не мог.
   -- Конечно, какой сотрудник не знает свое начальство?
   Николай невольно кулак сжал - "начальство". Выходит, Лена работает под его началом, и, наверное, не только сегодня, и видела его, и знает, но все равно никак не проявилась. Скрывалась? Специально? Зачем?! Почему?! Что же он сделал такого, чтобы подобное пренебрежение заслужить? Не нужен как мужчина? Как муж? Хорошо, но зачем сразу вычеркивать? За что?
   Но голос ничем чувств не выдал - ровный был, мягкий:
   -- Давно у нас работаешь?
   -- Кажется, с осени.
   -- Кажется?
   -- Я точно не помню.
   Николай во все глаза смотрел на нее и понимал, что что-то ускользает от него, чего -то он не улавливает. Ладонью руку ее накрыл, пытаясь слова подобрать, но девушка тут же руки вовсе со стола убрала. Николай и забыл, что сказать хотел, пальцы в кулак сжались.
   "Даже так? Даже прикасаться не смей?"
   Что же происходит?!
   Лидия Степановна поднос принесла: чай в граненых стаканах и подстаканниках, сахар, вазочка с галетами. Молча, настороженно поглядывая на мужчин и девушку, на стол поставила. Ей очень хотелось понять, что же случилось? Предположения были, но выходило нечто абсурдное. Она решила проверить:
   -- Елена Владимировна, я сообщила Тамаре Ивановне, что вы у Николая Ивановича, -- сообщила растерявшейся от ее уважительного и слишком милого тона Лене.
   Николая догадка пронзила - уставился на секретаршу с подозрением:
   -- Вы знаете Лену?
   -- Эээ, конечно, -- кивнула немного сумятясь. -- Помните осенью, перед вашим отъездом я смела быть бестактной и спросила о вашей жене?
   Дрозд сообразил, выругался в полголоса и пошел к окну покурить. А хотелось напиться, банально и капитально.
   Николай смог взглядом секретарше высказать все, что думает о ней и что хочет. "Уйди, пока не убил!"
   Ковальчук скрылась, старательно прикрыв за собой дверь, а Санин зубами скрипнул: с осени! С сентября! Лена работает в управлении! А он ни сном, ни духом! Полгода!
   Николай подвинул девушке вазу и стакан:
   -- Пей, -- глянул и папиросы достал. -- Покурю?
   -- Пожалуйста, -- протянула удивленно.
   Николай кивнул, пепельницу подвинул. Зажигалкой щелкнул, затянулся нервно табачным дымом:
   -- Значит, с осени... -- уставился на Лену.
   И не хотела подойти? Пошло сказать "здравствуй"?
   Что ж так-то?
   Девушка взгляд его заметила, чуть галетой не подавилась. Пожалела даже что взяла, но есть-то хочется, а тут угощают, чего отказываться?
   -- Леночка?... А за что? -- прошептал решительно ничего не понимая.
   -- Удобен был! А потом вон пошел! -- рыкнул Дроздов.
   -- Это спорно, -- склонил голову Коля, чувствуя, что такими темпами, немного и он взорвется. -- И не кричи!
   Сашка сник - сообразил, что сказал и сам на себя выругался. Не могла та Лена, которую он и Колька знали, так паршиво поступить!
   Но поступила...
   -- Несвязуха, какая-то!
   А вот с этим Николай был согласен.
   Лена отодвинула стакан и заставила себя ответить взглядом на взгляд полковника, сильно он ее третировал. Виноватой неизвестно в чем себя чувствовала:
   -- У меня ощущение, что у вас есть претензии к похожей на меня женщине. Простите, но причем тут я?
   Коля затылок огладил, глаз с девушки не сводя: не то что-то было:
   -- Леночка, ты воевала...
   -- Нет.
   Резко, категорично бросила. Николай замер, нахмурился, пытая ее взглядом: как такое может быть?
   Дрозд забыл, что курил - развернуло его от окна к Саниной:
   -- И не партизанила?
   -- Нет!
   -- Подожди, а где была во время войны? -- шагнул к ней.
   -- В эвакуации на Урале!
   -- На каком Урале, к черту?! -- возмутился Сашка, нависнув над девушкой и, та чуть отодвинулась, напряглась, ожидая от ненормального всего, что угодно.
   -- Тихо! -- оттолкнул от нее друга Николай. -- Сядь!
   Сашка скривился от злости, но сел, смолк, а Коля ближе к девушке подвинулся, разглядывая во все глаза. Он заподозрил неладное, а теперь уверялся в своем подозрении, и сердце тревожно билось в груди:
   -- Леночка, а где именно ты была в эвакуации?
   -- На Урале.
   -- А город?
   -- В Свердловске.
   -- Как сам город?
   Лена нахмурилась, вспоминая, но выходило, что вспоминать нечего:
   -- Я его почти не помню... Солдат воду в котелок наливал. Лицо бронзовое, морщинами изрезанное... И рельсы, составы вокруг.
   Дроздов сник, загрузился. Со скрипом что-то начало складываться, но выходило, что не Лена - он сволочь.
   Николай же ворот кителя расстегнул, белея от догадки, что Лена больна, что она просто ничего не помнит, и не скрывалась ни от кого. И как же она жила? Что с ней было?
   Но причем тут Урал? В госпиталь туда отправили?
   Сердце сжало - когда? Может тогда, в сорок третьем? Получается, что она все это время в госпитале была? Под каким именем? Ведь документы из лоскута гимнастерки - факт. Как они попали в тот карман? Кого разорвало?
   -- Леночка, сколько ты на Урале была?
   -- С сорок первого. Эвакуировали из Москвы.
   Что за версия? Откуда она взялась? -- смотрел на девушку мужчина и все силился понять, а оно не понималось, не принималось и не складывалось.
   -- Чем же ты там занималась?
   -- Работала воспитателем в детдоме.
   -- Да? А это откуда? -- кивнул на знакомые до боли пятна шрамов на руках.
   -- На гвозди упала.
   "Что ты городишь? Я сам тебя снимал тогда! Не ты упала - тебя прибили!!" -- чуть не закричал Сашка, но что-то остановило, даже подозрение закралось - может, обознался?
   Сел напротив пристально оглядел и волосами тряхнул: бред! Если он не Иван Грозный, перед ним Пчела. Он о каждом шраме на ее руках и лице рассказать может, как и о тех, что на теле.
   И высказался бы, но предостерегающий взгляд Николая встретил и промолчал.
   -- У тебя нет военного билета? -- спросил девушку Санин.
   -- Нет.
   -- Ни званий, ни наград?
   -- Нет.
   Мужчины переглянулись - странно, слабо сказано. Но это Николай разузнает по-тихому, а вот остальное?
   -- Что ты помнишь, Леночка?
   -- Что вас интересует?
   Все! Все четыре года, что они провели врозь! По минутам, часам, дням!...
   Но сказал другое:
   -- Сорок первый год помнишь?
   Лена подумала и головой качнула: нет.
   Ситуация превращалась в какой-то театр абсурда и серьезна ее волновала своей бессмысленностью. А между тем Домна наверняка уже на смену пришла, значит, Сережа один дома, нужно теперь ей бежать домой. За ребенком проследить нужно, чтобы с друзьями гулять не убежал, в снегу не извозился, а то станется и опять заболеет.
   -- Николай Иванович, я писала свою биографию, когда устраивалась на работу. Вы можете с ней ознакомиться. Ничего больше я добавить не могу. Можно я пойду?
   -- Спешишь?
   -- Да. Меня Сережа ждет.
   Сашка желчно скривился - Сережа!
   Николай голову опустил, словно придавили его. Помолчал, с собой справляясь и, сказал:
   -- Хорошо. Я отвезу тебя домой. Саша, вещи Ленины принеси, -- поднялся, до стола своего дошел, трубку поднял:
   -- Машину. Да.
   -- Я сама, -- испугалась девушка. Зачем ее сопровождать? Что от нее хотят?
   -- Нет, Леночка, -- сказал Николай тихо. Стоял, руки в брюки сунув и смотрел на нее: не могу я тебя отпустить. Сережа? Пусть. Хоть Вася, хоть Петя, но я должен знать, что это за мужчина...Я должен знать, что у тебя все хорошо.
   Ему было больно, но он готов был смириться с этой болью. Леночка - жива, остальное решаемо. Он познакомится с этим Сережей, надо будет, станет другом семьи, будет помогать. Если этот мужчина не достоин Лены, он заберет ее от него, найдет способы, возможности. Не помнит она его? Значит, начнут сначала.
   Все это ерунда, главное, она жива, главное они нашлись. И он не выпустит ее из поля зрения, чтобы не потерялась вновь.
   -- Николай Иванович, это незачем...
   -- Вы кушайте печенье, Леночка, -- улыбнулся ей ласково. Специально, чтобы немного успокоить, перешел на "вы". -- Чай совсем остыл у вас.
   Девушка растерялась: его голос, глаза, в которых можно утонуть, захлебнуться нежностью - что с ним?
   А с ней? Почему она так остро реагирует?
   Приятный мужчина, но не ее, ясно же. Куда ей с Ивановой или той же Спиваковой конкурировать?
   Николай документы со стола убрал в сейф, спокойно фуражку надел, шинель.
   Лена украдкой смотрела на него, впитывая каждый жест, признаваясь себе - нравится он ей, все в нем нравится, притягивает, как магнитом от взмаха ресниц до профиля и шрам на щеке, и широкие плечи, и эта манера морщить лоб, поглядывая на собеседника чуть исподлобья, и "улыбаться" глазами, светлеющими в миг.
   Именно так он и посмотрел на нее, заметив ее пристальный, следящий взгляд. Девушка тут же отвернулась, а мужчина еле заметно улыбнулся, понимая, что так жадно женщина смотрит не спроста. Значит, есть еще что-то, тлеет под коркой забытья, будит прошлое. Не совсем он, значит, не нужен ей. "Помнит сердце, помнит" -- забилось в висках
   У него даже глаза посветлели от этой мысли. Сел рядом, руку ее взял, с улыбкой в глаза заглядывая. "Пусть миг, но посмотри еще раз так, словно помнишь, словно важен я тебе". И тепло в груди стало, радостно - не отдернула руку.
   А она и не могла, мысли даже не возникло - он так смотрел, так улыбался, что она потерялась.
   Николай насмотреться на нее не мог и счастлив был что видит, что рука ее в его ладонях, теплая, маленькая, нежная ладошка самой желанной для него женщины. Живой!... Провалиться бы всем, кто столько лет у них отнял, за мертвую ее выдав.
   -- Ты совсем меня не помнишь, Леночка? -- прошептал, губами осторожно к ладони припал, целовал как тогда, тем летом сорок третьего, упиваясь нежностью и запахом ее кожи и, все смотрел на девушку, волнуясь, как мальчишка.
   Она как во сне была. Смотрела, чувствуя жар от его губ, что токами по коже, непонятной, но приятной волной по телу, и все сердце унять пыталась, взгляд отвести и не могла - хотелось смотреть и смотреть вопреки рассудку, доводам приличия. И казалось, видела уже это, чувствовала.
   Ненормальный он, и она ненормальная, но почему же так хорошо и спокойно?
   -- Вот! -- выставил пальто и платок, влетевший Сашка. Лена тут же руку отдернула и отвернулась, Николай зубами скрипнул и тяжело на друга уставился: чего спешил-то? Часа на два задержаться не мог?!
   Помог Лене одеться, отметив про себя, что нужно ей теплое пальто купить, новое.
   Вышли все вместе. Девушка себя то ли под арестом, то ли под сопровождением чувствовала.
   Поглядывали на троицу с любопытством. Иванова стояла на крыльце, увидела как Санину полковник, будто королеву в машину посадил - дар речи потеряла.
   Ира вышла, варежки натянула на руки, взглядом отъезжающую машину провожая и, на Зою глянула:
   -- Рот закрой, прынцесса, -- бросила и пошла вниз по ступеням.
   Ей было чего-то жаль, но в общем уже все поняла и чувствовала нечто сродное тому, что ощущала, когда разгромили фашистов под Сталинградом. Шла домой и невольно улыбалась. А что ей? Ира была уверена, Санин теперь не отпустит жену, кончились Ленины горести, как и его. А та для себя жить не умеет, как сможет Домне и ее сыну поможет. И отпустит война еще четверых, отдаст миру. Да нет, пятерых, -- по животу варежкой провела - ее еще. Теперь и она не фронтовик, не боец, а будущая мать.
   Это звание ей больше нравилось.
   А отец? Дай Бог, тоже с войны вернется вслед за остальными.
  
   Глава 61
  
   -- Ты здесь живешь? -- спросил Николай, оглядывая довольно неприятное, запущенное здание, дворик с пьяницей на лавке, горланившим "Синенький, скромный платочек".
   -- Да. Спасибо что подвезли, -- руку несмело протянула, чтобы попрощаться. Николай сжал легонько и не отпускает, смотрит чуть исподлобья, еле заметно улыбается, а глаза будто туманом укутывают, пушистым и теплым.
   Лена руку потянула - он не отпускает, а вырывать неудобно.
   Саша хмыкнул: наивная. Думает все? Разбежались? Неет, "стрекоза" - теперь не упорхнешь. И на крышу машины руки сложил, подбородком в кулак уперся, разглядывая Лену: вроде изменилась, а вроде нет - девчонка -пигалица. Посмотришь и не подумаешь, что за спиной у нее четыре года ада. Что была она отважной связной, что в бой с партизанами ходила, поезда под откос пускала, деревню спасла от зверства фашистов.
   И не по себе немного было: чего он на нее, как трактор наехал? Мозги-то, где были, совесть? Ясно же, что Лена не могла поступить, как он подумал, ясно, что не помнит ни черта - контузило наглухо. И может хорошо? Он бы тоже часть забыл, но он мужчина, переживет боль памяти, а девушке, зачем то же гестапо помнить?
   -- Товарищ полковник, мне идти надо, -- потянула опять руку.
   -- Сережа ждет? -- натянул улыбку, а по сердцу как по стеклу наждаком провели.
   -- Да, ждет.
   -- Хорошо, провожу.
   -- Мы, -- влез Саша.
   -- Я сама...
   -- Говорить не о чем. Подъезд темный, мало ли кто скрывается в темноте? -- пошел Николай вперед и, Лене ничего не осталось, как за ним пойти, теряясь в догадках, что вообще происходит.
   -- Да. Может бабайка под лестницей сидит, напугает девушку, а нам отвечай потом, -- бросил в спину Лене Саша. Та через плечо глянула на него недоуменно и встретила широкую, специально для нее изображенную улыбку.
   Точно ненормальный, -- решила и ясно стало, отчего они с Ириной встречаться не стали.
   -- Не зря вы с Ириной расстались, -- буркнула из вредности и к своей двери прошла, а Николай, пролетев лишний пролет, тут же вернулся, встал у двери, пытливо на Лену поглядывая:
   -- Какая Ира?
   Дрозд нахмурился:
   -- Сиротина?
   -- А у вас много Ир было? -- глянула на него неприязненно и мужчины дружно отодвинулись, переглянулись, сообразив, что каким -то роковым стечением обстоятельств все время рядом все трое были, но мимо каждый раз проходили.
   Лена дверь открыла и кивнула им:
   -- Спасибо, что подвезли. А за то что нервы попортили - не обижаюсь, но повторений не хочу. До свидания, -- нырнула в квартиру и дверь закрыла.
   У Саши лицо вытянулось, брови к челке ушли.
   Николай удивления не выказал, только взгляд жестким стал. Мужчина толкнул плечом препятствие, пока девушка на замок закрыть дверь не успела, и вошел в квартиру, как ни в чем не бывало.
   Лена нехорошо посмотрела на него:
   -- Знаете!...
   -- Знаю, -- кивнул, обезоруживая. Фуражку снял, шинель расстегнул. -- Леночка, привыкай к моему обществу. Ты теперь не одна.
   Странное заявление. Как его расценивать? -- насторожилась:
   -- Я и так не одна.
   -- Да, Сережа, -- скривил рожицу Дроздов, скидывая шинель. -- Но чаем надеюсь, нас напоят?
   Лена растерялась от бесцеремонности офицеров, и рукой мысленно махнула - чая не жалко, а люди приличные, что зря их обижать? Сережке, опять же, интересно с ними, наверное, пообщаться будет.
   -- Проходите, -- бросила и по коридору прошла, свет в кухне включила. -- Сережа? Ты ужинал?
   Николай замер вглядываясь с ряды дверей, уверенный, что из одной из них сейчас выйдет мужчина и... как он переживет его общество, был вопрос. Саша плечо другу сжал: в руках себя держи. Мужчина дернулся: естественно, но все от "Сережи" зависит.
   -- Сережа?! -- девушка суп на конфорку поставила и чайник, в коридор выглянула. Мужчин оглядела, не понимая, что они застыли. -- На кухню проходите, сейчас чай будет готов. Сережа?! -- в дверь стукнула возле Николая.
   Из нее мальчик взъерошенный вышел, мужчинам по пояс ростом. Оба сверху вниз на него уставились, чувствуя себя полными идиотами.
   -- Чего, теть Лен? -- носом шмыгнул тот самый соперник, с которым Николай бой готов был принять.
   Санин затылок огладил и на Дрозда покосился - тот рожицу скорчил и плечами пожал: а чего? Я ничего. Сам в ауте.
   -- Ты заснул, что ли? -- пригладила ему вихры Лена.
   -- Ну.
   -- А уроки?
   -- Да сделал, -- пробурчал и на мужчин уставился - заметил, наконец, двух истуканов.
   -- Здрассте, -- протянул оторопело.
   -- Добрый вечер, солдат, -- подал ему руку полковник. Мальчик плечи как мог расправил и, с благоговением руку пожал.
   -- Капитан Дроздов? -- Николай через плечо на Александра глянул. -- Сообразите к столу подрастающему поколению для ума и души. Машина у подъезда.
   -- Понял, -- сунул тот руки в брюки и на выход попер.
   -- Ох, и разгильдяй, -- брякнула Лена, в след, ему глядя, а что вслух сказала, только после сообразила.
   -- А ты Пчела. Все б жужжать и жужжать! -- парировал мужчина, не оглянувшись и, рассмеялся - ну, просто лето сорок первого! То один нотации читает, то другая нудит!
   И хорошо стало, так легко, словно действительно не было того промежутка в почти шесть лет, что разделили день вчерашний и сегодняшний.
   Не сошел с лестницы - слетел капитан.
   -- Приглашай товарища полковника к столу, -- посоветовала мальчику девушка. А сама в свою комнату пошла.
   Сережа Николая в кухню потянул, но Леночка скрылась в полумраке коридора и наградила мужчину тревогой.
   -- Разливай чай пока, -- подмигнул мальчику и за девушкой двинулся.
   Лена только успела свет включить и пальто скинуть, как Николай на пороге оказался, двери прикрыл и прислонился к ним спиной. Стоял и смотрел на девушку, а та на него. Кинуться к ней ему хотелось, обнять крепко, зацеловать, но подошел медленно, встал близко, руки в карманы убрал, чтобы не схватить Лену как Стенька Разин княжну, не напугать и не оттолкнуть. Понял, что с нуля начинают, и принял безоговорочно. Не имело это значение.
   -- Чей это сын?
   -- Моей подруги.
   -- Втроем живете?
   -- Да. Иногда правда еще один жилец наведывается.
   -- Что за жилец?
   -- Гришка. Сволочь.
   -- Что так? -- смотрел на нее во все глаза и волновал того не ведая - ведь и сам волновался.
   -- Потому что в грудь себя бьет, что фронтовик, а ведет как фриц.
   Николай помолчал, оглядывая прядки ее волос, шрамы у виска и на скуле, реснички пушистые, трогательные и прошептал:
   -- Тебе не обязательно здесь жить.
   -- Как это? -- уставилась на него, спросила тоже шепотом. А глаза как у ребенка - чистые, наивные. "Леночка", -- улыбнулся мягко и сказал еще тише, еще ближе оказавшись, почти касаясь ее щеки губами:
   -- Будем жить у меня.
   Лена не поняла ответа - мимо как-то проскочил. Губы мужчины видела. Почувствовала, как его дыхание кожи коснулось и тревожно в груди стало, тепло. И хотелось коснуться его губ, коснуться губами его щеки, почувствовать вкус его кожи. И стыдно того - с чего накатило.
   Николай смотрел на нее и, осторожно притянул к себе, обнял. Лена в грудь ему ладонями уперлась и замерла, чувствуя, что сердце выпрыгнуть готово. Возмутиться надо, а не хочется - слишком нежные объятья, слишком крепкие, и руки сильные, горячие, ласковые. Дрожь от них пробирает.
   "Как же я истосковался то о тебе тебе, родная моя", -- коснулся дрогнувшей рукой ее щеки. "Милая моя", -- к губам потянулся.
   -- Леночка...
   -- Теть Лен! Я чай налил, стынет! -- распахнул дверь в комнату мальчик. Девушка тут же от мужчины отодвинулась, огорчая его.
   -- Идем, Сережа, сейчас, -- заверила.
   Мальчик оглядел парочку и серьезно кивнул:
   -- Ладно, один раз поцелуйтесь и кушать пойдемте.
   Николай рассмеялся. Лена закашлялась, не зная смеяться ли вслед мужчине или смутиться.
   -- А чего? -- удивился смеху Сергей. -- Вы ж жениться собрались, да?
   "Молодец парень, догадлив и внимателен", -- отметил мужчина.
   -- Да, Сергей...
   -- Нет, -- отрезала Лена, слишком резко.
   -- Почему? -- посерьезнел Николай, попытался опять ее обнять, а она отстранилась.
   -- Потому что...
   -- Ну, вы здесь разбирайтесь пока, а я пойду. Кушать охота, -- деловито заметил мальчик и вышел, прикрыл дверь за собой.
   Николай хмыкнул, Лена вздохнула:
   -- Совсем взрослый.
   -- Это хорошо. В жизни проще будет, -- парировал мужчина и обнял все -таки девушку, притянул к себе, прошептал почти касаясь губами ее губ. -- Почему нет, Леночка? Настолько не нравлюсь?
   -- Я вас почти не знаю, -- прошептала в ответ. -- И глупо все это, не находите?
   -- Нет. Я расскажу о себе все, что ты хочешь знать, если тебя только это смущает, -- заверил серьезно.
   Кровь у него в венах от нежности и желания горела, руки разжать не мог, все сильнее к себе прижимал девушку и чуть покачивал, словно танцевал с ней. А Лена стук его сердца слышали, и понять не могла - его ли, ее, так гулко бьется, у Николая или у нее голова кружится.
   Что доводы рассудка, когда так хорошо, что себя не помнишь?
   -- Леночка... как же мы с тобой столько лет потеряли, родная?
   Потом он все узнает, потом поймет. Сейчас важно, что она рядом, что она есть, что в его объятьях. Что ничего не прошло и не кануло меж ними, как бы жизнь их судьбами не распоряжалась, как бы война не покалечила.
   Губ Лены чуть дыша коснулся и потерялся, растворился.
   Здравствуй, счастье, здравствуй, любовь моя!...
   -- Ну, в общем, так и думал, -- протянул знакомый голос рядом.
   Лена тут же отпрянула от Николая, но тот успел удержать ее за талию, уставился на "умника" - Санька косяк двери плечом подпирал, лукаво и очень самодовольно улыбаясь.
   -- Ты с час там еще поездить не мог? -- поджал губы Санин.
   -- Не-а, -- хохотнул Дроздов.
   Он был рад за ребят. Да, у него не было шанса, он это четко понимал, но зато знал, что Лена жива, и она будет с Николаем. Эти двое, так уж случилось, были самыми близкими и дорогими ему людьми, и они теперь были вместе, и будут счастливы - что еще нужно?
   Девушка улыбнулась, поглядывая на Сашу, и как-то само собой получилось, прислонилась к Николаю:
   -- У меня ощущение, что я знаю вас всю свою сознательную жизнь. Странно, да?...
   Мужчины переглянулись и в унисон ответили:
   -- Нет.
  
   Чай на кухне пили и дурачились. Сережа хохотал, уплетая пряники и Лене было особенно хорошо - все устраивало, все радовало. Ни о чем думать не хотелось - так бы и сидела всю жизнь за этим столом в обществе мужчин и мальчика, чувствовала тепло руки Николая, которую он грел своей ладонью, смеялась над шутками Александра и пила чай с булочками.
   Только замечать стала, что шутками, полу смешками мужчины все больше из ребенка информации вытаскивают: как жили да что. Это конечно не данные о военном объекте, но все равно неприятно. Зачем им знать, например, когда Лена в квартире появилась, как с Гришкой -пьяницей ругалась, как Вера удавилась? Насторожило Лену:
   -- Тебе спать не пора, Сережа?
   Мальчик посопел и слез с табурета:
   -- Спокойной ночи, теть Лена. Спокойной ночи дядя Коля и дядя Саша, -- кивнул всем чинно и пошел в свою комнату.
   -- Обстоятельный мужчина растет, -- заметил Дроздов.
   -- Славный. Вам домой не пора? Время много. По-моему мы засиделись, -- сказала девушка, намекая гостям: "на вылет". Устала она за этот день - жуть, и испугаться и понервничать и успокоиться успела. Теперь спать хотела.
   -- Возможно, ты права, -- улыбнулся ей Николай. -- Поехали домой?
   -- Езжайте, конечно. Спасибо за вечер и за угощение.
   Санин понял, что девушка не поняла о чем он.
   -- К нам домой, Леночка, -- уточнил самым серьезным образом. Девушка вздохнула: она смертельно устала за этот день и понимала, что сегодня уже не в состоянии решать головоломки, что ей мужчина задает. Прямо сказала:
   -- Я очень устала и хочу спать. Думаю, вам тоже не помешает выспаться, а потом делать предложение руки и сердца.
   Саша поднялся, понимая, что их лучше вдвоем оставить, и ушел не прощаясь, чему Николай был благодарен, а Лена и не заметила - она действительно с ног валилась. Сытый ужин, непривычный для нее, совсем разморил девушку.
   -- Ложись спать, я здесь посижу, -- сказал мужчина.
   -- Товарищ полковник...
   -- Леночка, для тебя я Николай - раз. Два - я не уйду, пойми. Это выше моих сил.
   -- Не понимаю, -- головой покачала - спорить сил не было. -- Вы можете лечь у Домны, -- поднялась и, шатаясь в свою комнату пошла, ничего уже не соображая. Мутно что-то стало в голове.
   Легла на диван не раздеваясь, пальто накрылась и мгновенно заснула.
   Мужчина следом прошел, сел прямо на пол рядом с девушкой, вглядываясь в лицо - а ведь спит. Даже свет не выключила и пальто отчего-то укрыта. Огляделся и лицо потер ладонью: одна мысль, что Леночка живет в этой нищете его убивала.
   Он вышел, спустился вниз, чтобы убедиться, что машина еще на месте, и заверил водителя, что сейчас едут, шинель на переднее сиденье кинул с фуражкой. А сам за Леной. На руки осторожно взял и поразился, до чего крепко спит, вот ведь утомилась.
   Водитель распахнул дверцу, видя, что полковник с ношей, помог ее в машину уложить. Николай голову придержал, приобняв, и кивнул:
   -- Домой, Володя.
   Машина заурчала и двинулась к дому полковника. Водитель внимательно посматривал на заднее сиденье в зеркало обзора и Николай заметив его взгляды, спросил:
   -- Что-то интересует?
   -- Простите, Николай Иванович -- эта девушка, ваша жена?
   -- Не похоже?
   -- Наоборот, -- улыбнулся Володя. -- Я сразу понял.
   -- Капитан Дроздов проинформировал?
   -- Нет. Понял сам.
   -- Молодец. На фронте в разведке был?
   -- Было, -- кивнул. Помолчал и добавил. -- Знаете, случай такой получился. Друг у меня был закадычный, Валерка Вихляев. Пацан безбашенный совершенно, но везунчик. Раза три его хоронили, а он живехонек. А в сорок четвертом в госпиталь попал и пришла похоронка матери, нам тоже сказали. Я конечно сильно тогда за него бушевал. Три года почти вместе были, а тут... Короче. Встретил ведь я его! Случайно, прошлым летом. Газ воду брал и он! Я ему "Валерка"! Обниматься, а он смотрит на меня, словно не знает, взгляд очумелый: вы кто? Короче, память ему отшибло наглухо. Не мое дело, понятно, но сдается мне, у вашей жены те же проблемы. И я вот к чему - специалист хороший по этой части есть, правда к нему попасть трудно, много ведь таких, что память в войну по-отшибало. Так вот он главврач в больнице под Москвой, не один десяток уже на ноги поставил. Если интересно...
   Николай к окну отвернулся:
   -- Я еще не решил, стоит Лене вспоминать все это дерьмо. Хватит ей того, что она его прошла.
   Володя помолчал и тихо заметил:
   -- Понял. Тоже верно.
   У дома помог, вперед полковника на этаж влетел, в дверь позвонил.
   Валя Володе только "здрасс..." сказать и успела, как Николай бросил:
   -- Тихо, разбудишь.
   И осторожно в комнату мимо опешившей девушки Лену в комнату пронес, уложил на диван, стараясь не потревожить. Вернулся, шинель и фуражку у Володи забрал.
   -- Завтра в семь? -- спросил тот шепотом.
   -- Да. Можно чуть позже - минут пятнадцать.
   -- Понял, -- ретировался, дверь прикрыл, а Николай на Валю, что ничего не понимая ресницами хлопала, уставился.
   -- Леночка вернулась, -- сказал тихо. Сестра нахмурилась: с ума сошел? С того света не возвращаются.
   -- Теперь втроем жить будем. Если нетрудно, постели в своей комнате, на кровати ей удобнее будет. А завтра решу что-нибудь.
   Валя несмело кивнула, пошла стелить, но не удержалась и у дивана задержалась, чтобы девушку рассмотреть. И чем больше всматривалась, тем больше бледнела, узнавая ту нищенку, что стучалась к ним как-то осенью. Развернулась и на негнущихся ногах в свою комнату пошла. Перестелила постель в прострации, не зная, признаваться в том своем проступке Николаю или нет. Выходило, что надо, выходило, что виновата она даже сильнее, чем думала. И жалко было одного - того года, что благодаря ее жадности и бесчеловечности были отняты у этой пары, счастья, которого она брата собственноручно лишила.
   Вышла сжав руки у груди на Николая посмотрела, а тот у дивана, на спящую Лену глядит, по волосам гладит.
   -- Коля? -- прошептала просящее. Мужчина взгляд на нее вскинул, понял, что девушка сказать что-то хочет, а может, наоборот, от него что услышать. Вышел на кухню осторожно, кивком Валю пригласив.
   -- Я... -- начала и не смогла, язык не повернулся признаться. Но что-то сказать надо - Николай ждет. Выдала. -- Вы в моей комнате живите, вам там удобнее будет.
   Мужчина посмотрел на нее с благодарностью:
   -- Спасибо, -- и опять в комнату ушел. Осторожно поднял Лену на руки, перенес на постель. Сапожки, чулки снял аккуратно, не беспокоя спящую.
   Валя смотрела, как он возится с женщиной и одно подумала: виновата она перед обоими. Но с другой стороны, откуда она знала? На залитых кровью документах не больно лицо разглядишь.
   Так себе утешение, -- вздохнула. Вина все равно ела и жаль ко всем: к себе, Коле, Лене. Долго девушка уснуть не могла.
   Николай аккуратно раздел Лену, кофту снимать начал, женщина проснулась, но посмотрела на него сонно и отвернулась к стене, опять заснула. Мужчина разделся и рядом лег, укрыл одеялом жену. Лежал, гладил ее по волосам и все смотрел, слушал дыхание, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете.
  
   Глава 62
  
   Лена проснулась от удивительно уютного ощущения, она даже заулыбалась. Было тепло, как под одеялом, а не под пальто, под которым она постоянно мерзла, а еще кто-то гладил ее по голове, нежно, еле касаясь, перебирал волосы.
   Санина открыла глаза и увидела мужскую грудь, на которой лежала щекой, обнимая, как свою собственность. Лена отпрянула, села и уставилась на мужчину - полковник Санин!
   Он улыбался ей легко и безмятежно:
   -- Доброе утро, Леночка.
   Оказывается он бабник... А она кто?...
   Девушка оглядела комнату - не ее, не Домны. Выходит, приехала к полковнику? Поддалась?
   Ничего не помнила, но от этого смущения меньше не было. Закуталась в одеяло, не зная ни как вести себя, ни что говорить - абсурдная ситуация. Как Лена могла оказаться в постели с начальством? Что с ней вчера произошло? Что он теперь о ней думать будет, она о себе? У них вообще, что-то было? По ощущениям вроде ничего, но что это меняет, если вместе спали, в одной постели проснулись?
   -- Кажется, мы погорячились вчера, -- протянула.
   -- Не думаю, -- заметил и сел. Погладил по волосам и щеке. -- Завтрак тебе сюда принести или пойдем за стол?
   -- Не завтракаю по утрам, -- нахмурилась.
   -- Надо, -- ладонь на плечо положил - худенькое, косточки выпирают. -- Тебе нужно хорошо питаться.
   Лена усмехнулась - ладонь волновала теплом, голос настораживал своей мягкостью, слова же ставили точки над "и", оценивая девушку по делу:
   -- Предлагаете содержание?
   Николай чуть исподлобья уставился на нее, руки на коленях сложив:
   -- Ты за кого себя и меня посчитала?
   -- Что здесь думать? Просыпаюсь в вашей постели, вы мне содержание предлагаете. Вывод? Я что-то не так поняла?
   Николай побоялся сорваться, поэтому промолчал. Встал, брюки одел и тогда только сказал:
   -- Я предлагаю тебе руку, сердце, жизнь. Предлагаю выйти за меня замуж, -- руки в карманы сунул, поглядывая на девушку. -- Если конечно, у тебя никого нет.
   -- Есть.
   Николай насторожился:
   -- Сережа?
   -- Сережа.
   Фу, ты! -- дух перевел и головой качнул:
   -- Решаемый вопрос. У него есть мать. Перейдет в дневную смену, я позабочусь.
   Лена колени поджала под одеялом, в стену спиной уперлась, разглядывая мужчину: и таким он ей привлекательным казался, что невольно улыбнулась:
   -- Всемогущий полковник Санин.
   Коля хмыкнул, глаза посветлели:
   -- Оценка преувеличена. Переходим, наконец, на "ты"? Паспорт у тебя где?
   -- В пальто, -- отмахнулась. -- Скажите, полковник, зачем я вам?
   Николай долго смотрел на нее и, губы все шире раздвигала улыбка:
   -- Чтобы жить, Леночка.
   Неожиданное заявление поставило ее в тупик.
   -- Почему я? -- прошептала, не в состоянии принять всерьез происходящее - слишком сказочно - и все же, понимала, что мужчина серьезен.
   Николай плечами пожал, потоптался, раздумывая. Сложный вопрос, как -то он себе его не задавал:
   -- Так получилось, что... я тебя люблю.
   Вышло как-то просто и даже пошло.
   И он посмотрел на нее: пошлет в даль светлую за неумелое признание или обойдется без уроков для неумелых?
   Лена разглядывала его, морща лоб от напряженной работы мыслей, только их не было - все признание мужчины вымело. Сердце только в грудь било, как в барабаны.
   -- Шутите?
   -- Нет, -- заверил. Постоял, не зная, что еще сказать и понял, что лучше молчать - не Сашка он, язык не подвешен, потому неуклюж даже в признании о сокровенном. Не произвел впечатление, вернее не то произвел - задумалась Лена, не поверила, насторожилась, приняла за розыгрыш или издевательство.
   Болван! Медведь неуклюжий! -- поздравил себя Николай. Часы со столика взял:
   -- Леночка, время много. Опаздывать на работу не стоит, неприятности могут быть. Ты сама оденешься или помочь...
   -- Сама!
   Николай кивнул и пошел из комнаты. Прикрыл дверь, пальто девушки взял из внутреннего кармана паспорт достал и в свой китель сунул.
   Лена взяла вещи со стула, оделась, пытаясь хоть что-то сообразить, но к ее огорчению ничего не выходило. Ни одной реально объясняющей версии происходящего в голове не было. Прошла в другую комнату, и хотела сразу в коридор и за дверь, чтобы одной побыть, подумать, понять, но Николай девушку перехватил:
   -- Ванна здесь, -- на другую дверь указал, свет включил. -- Мы на кухне ждем, завтрак стынет.
   Лена умылась, старательно разглядывая себя в зеркало - может красавица писанная, потому полковник не устоял? И головой качнула - чушь! "Бледная поганка", -- как оценила ее Домна - в точку.
   Какие еще версии? -- спросила у своего отражения, оно, понятно молчало.
   Девушка вышла, решив не ломать пока голову себе.
   На кухне у плиты хлопотала незнакомая девушка, кого видеть Лена не ожидала. Конечно, вряд ли это жена Санина, иначе ей здесь нечего было бы делать, но все равно неуютно. Тем более, что девушка явно смутилась:
   -- Доброе утро, -- кивнула и взгляд в сторону, вид потерянный, виноватый даже.
   -- Доброе, -- протянула Лена. Николай ее за стол усадил и тарелку дымящейся пшенной каши пододвинул. С маслом! Сам рядом сел, на булочку спокойно масло намазал и Лене подал. Настоящее масло на настоящей белой булочке!
   Девушка так и застыла, разглядывая столько лет недоступное не только ей чудо.
   Валя чай разлила по чашкам, села напротив в тарелку уткнулась.
   -- Это моя сестра Валентина. Ну, а тебя она уже знает.
   -- Да? -- посмотрела на него, раздражаясь неожиданно для себя. -- А кто еще из тех, кого я не знаю, знают меня? И в качестве кого знают?
   -- Жены, -- отрезал. Лене неудобно стало, есть принялась и все же не сдержалась, у Вали спросила:
   -- А вы ничего, что ваш брат приводит в дом незнакомку и объявляет ее своей женой?
   Девушка мельком глянула на нее и опять в тарелку уткнулась, явно смущенная чем-то:
   -- Я не против.
   Все интереснее и интереснее!
   -- Леночка, тебя что-то смущает? -- посмотрел на нее Николай.
   -- Все! -- брякнула. Мужчина понял причину раздражения и заострять внимание не стал - тема слишком обширная, а время мало - пора на работу. А после они с Леной спокойно поговорят.
   Доел кашу, чай выпил, поднялся.
   -- Спасибо, -- поцеловал сестру в лоб, пошел в коридор.
   Лена глянула на девушку:
   -- Извините, это все... -- "блажь вашего брата. Беспокоится не о чем", -- хотела сказать, но Валя прервала:
   -- Это вы извините. За все.
   Лена нахмурилась - еще одна загадка? Она сваливается как снег на голову в чужой дом, а его хозяйка у нее прощения просит!
   -- Спасибо за завтрак, очень вкусно, -- заметила и встала, мечтая сбежать от всех этих ребусов.
   Николай ей пальто подал, планируя сегодня же решить вопрос с регистрацией, а потом по магазинам проехать, купить Леночке все необходимое.
   На улицу вышли, Николай ее под локоть придерживал - тоже непривычно. А уж на машине на работу - тем более. И он и она молчали, Коля руку ей грел, Лена минуты эти запоминала и пыталась себя понять. Мучительные изыскания внутри закончились полным провалом. Что-то больное и родное скрывалось в тумане памяти и эти минуты рядом с мужчиной тревожили его, но не срывали, возвращая девушку к нему вновь и вновь. Может они знают друг друга давно? Ощущение было именно такое, но ни фактов, ни подтверждений не было и Лена терялась.
   -- В обед зайду, -- сказал ей Николай уже в управлении.
   Она кивнула, но слова мимо ушей пропустила, и пошла в раздевалку.
   Сиротина у окна курила. Увидела Лену, развернулась к ней с улыбкой хитрой и довольной, но девушка и ее не заметила. Зато Иванову и Спивакову не заметить трудно было - с двух сторон подошли. Тома ворот пальто потрогала, Зоя сверху вниз надменно оглядела:
   -- Ну и как на служебных машинах с полковниками разъезжать?
   -- Мягко? Сладко?
   -- Ты кому дорожку перебежать решила, дура неотессаная? Ты на себя-то смотрела, чучело? На кого заришься? На моего жениха? -- спросила Тамара с презрением глядя на Лену.
   -- А он твой жених? -- пальто повесила.
   -- Представь.
   -- Давно?
   -- Не твое дело. Чтобы я рядом с ним тебя не видела!
   -- "Жених"! -- хохотнула Ира. -- Интересно, когда он в курсе будет?
   -- А тебя кто спрашивает, бл.. фронтовая? -- выступила на нее Иванова.
   -- А ты мне стелила? -- посерьезнела Ира. Лена сама не поняла, что сделала, только не сдержалась и въехала за оскорбление Иры Зое локтем под дых. Между прочим. Ту свернуло, охнула. Девушка шкафчик закрыла и бросила ей:
   -- Странно, шлюх на фронте не видела, зато смотрю в тылу их развелось немерянно.
   Развернулась и пошла к пульту, не думая, что такое брякнула.
   Тома подругу обняла:
   -- Ничего, сделаем мы их.
   -- Меня может и да, -- хмыкнула Сиротина. -- А ее трогать не советую.
   -- Это почему? -- зло прищурилась на нее Зоя.
   -- Потому что мозгов у вас нет, пудрой и помадой да шмотками заплыли. А были бы, сложили - фамилии.
   -- Ты, контуженная, что несешь?!
   Ира спокойно затушила папироску:
   -- Как у полковника фамилия? А у Лены? -- и хмыкнула. -- Матрешки тупые, -- вышла, бросив на них презрительный взгляд.
   Тамара с Зоей переглянулись и нахмурились: фамилии действительно у обоих - Санины.
   -- Ну и что? -- протянула Тамара, а Зоя помолчала, в себя немного пришла и бросила:
   -- Знаешь, а твоя тактика выжидания подходящего момента, похоже, в пролете.
   -- Это еще посмотрим!
   -- Ну, ну, -- протянула девушка, подозревая, что на Санина, пожалуй, планы больше строить не стоит. Себе дороже обойдется.
  
   Лена полдня мучилась от головной боли, что усиливалась от попыток вспомнить понять, что же происходит и откуда у нее стойкое ощущение близости с Николаем, ощущение стойкого знания его от взмаха ресниц, до манер, отчего даже в молчании он понятен ей, как она сама.
   Она настолько увлеклась попыткой докопаться до истоков своего состоянии, что забыла, что Николай обещал прийти за ней к обеду. С минуту смотрела на него, не понимая, зачем он явился.
   -- Пойдем, пообедаем, -- склонился над ней, в глаза заглядывая. -- Ты бледная. Все нормально, Леночка?
   -- Ты как привидение, -- бросила не подумав. Он грустно улыбнулся:
   -- Мы оба с тобой привидения. Пойдем обедать? -- руку подал. Лена встала, обогнув ее и, пожалела, что ломает себя. Николай был так близко, что хотелось плюнуть на все метания и изыскания и просто прижаться к нему, обнять и хоть минуту постоять, слушая его дыхание, биение сердца.
   -- Что-то не так, Лена? -- заметил ее задумчивость мужчина.
   -- Мы можем поговорить? -- решилась.
   -- Конечно, -- заверил и, придерживая под локоть, провел в свой кабинет, бросил Лидии Сергеевне. -- Меня нет минут на сорок.
   -- Хорошо, -- заверила та.
   Лена нерешительно замерла у стола, поглядывая на подносы с пищей.
   -- У меня нет денег...
   -- Ты решила меня обидеть? -- осек ее взглядом и ей стало не по себе.
   -- Прости. Я не знаю, как себя вести, -- призналась. Николай нежно обнял ее со спины, поцеловал в висок:
   -- Перестань видеть во мне свое начальство. Для тебя я не полковник.
   -- А кто? -- покосилась.
   -- Муж.
   Прошел к своему столу и вытащил нужные бумаги, что подготовил в первую очередь. Положил перед ней, сверху карандаш:
   -- Тебе нужно только поставить подпись.
   Она не шевелилась. Она смотрела на листы и понимала, что очень хочет это сделать, но ...
   -- Зачем я вам?
   Санин моргнул, не зная, что ответить на столь странный вопрос. А зачем воздух? Зачем солнце, зачем небо?
   Лена отошла к окну и уставилась на улицу:
   -- Вы мне очень нравитесь... очень. Я вас осенью увидела и ... странное ощущение, знаете, что-то близкое и что-то непонятное, теребит и теребит, -- призналась тихо и Николай замер. Боясь вздохом. Движением спугнуть ее откровение. Стоял и смотрел на нее, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами, сглотнуть ком, вставший в горле.
   Четыре года! Четыре года, как в аду без нее! И она в аду и он...
   Гребанный фашизм, гребанная война, проклятая судьба...
   Ну, било бы по нему - а ее-то зачем, за что?
   "Милая, нежная, славная девочка, я все для тебя сделаю. Главное ты нашлась, главное мы вместе".
   -- "Вы" не пойдет - "ты", Леночка, -- обнял за плечи ладонями, развернул к себе. -- Что тебя мучает, родная? Ты сказала, что я нравлюсь тебе, так в чем дело?
   -- Я вам не пара: посмотрите на себя и посмотрите на меня.
   -- Все?
   Посмеяться бы, а не смешно. Он видел ее, держал в своих руках и осознавал, как она прожила последние годы - наверняка недоедая, недосыпая, болея. Одна. От этого хотелось кого-нибудь убить, что-нибудь разнести к чертям.
   Именно - к черту. Теперь все будет иначе, и он вернет задорный блеск ее глазам, мягкую улыбку губам, румянец на щеки. Он сделает все, чтобы она больше не знала ни бед, ни печалей, ни забот.
   -- Я люблю тебя, -- сказал просто.
   -- Как такое может быть?
   Один день знает и, влюбился?
   -- Не знаю, -- признался, глаз с нее не сводя, а от его взгляда и тепло и спокойно, нежность в глазах, такая нежность, что утонуть можно, пропасть.
   И подумалось: что она делает? К чему преграды создает, доставляя боль?
   -- А если я соглашусь? -- прошептала. В глазах появилось что-то детское, проказливое. Николай улыбнулся, обхватив ладонями ее щеки, поцеловал в лоб, губы:
   -- Ты сделаешь нас счастливыми.
   -- Разве перед вами устоишь? -- улыбнулась.
   -- Перед "тобой" Леночка, -- поправил.
   Девушка прошла к столу и подписалась в указанных графах.
   -- Что дальше?
   Санин подхватил ее на руки и закружил по кабинету, млея от радости:
   -- А дальше жизнь, Леночка, долгая и счастливая. А еще обед!
   Усадил на стул и придвинул поднос.
   -- Война войной, а обед по расписанию? -- рассмеялась.
   -- Да, -- улыбнулся в ответ.
   В кабинет спиной протиснулся Дроздов, заверяя секретаршу, что буквально на минуту, и развернулся к молодым:
   --Так и знал, без меня обедаете.
   -- Не угадал, -- кивнул на второй поднос Николай.
   -- О! Обо мне позаботились! Спасибо, друг! -- подмигнул Лене. Та с насмешкой смотрела на него и было отчего-то удивительно тепло и хорошо на душе.
   -- Ты бы женился, капитан Дроздов.
   Саня чуть супом не подавился:
   -- На тебе? Хоть сейчас!
   -- Поздно, -- сложив руки на столе, заулыбался Николай, довольный донельзя. -- К вечеру в наших паспортах уже будут стоять печати.
   -- Ого, а свадьба?!
   Санин обнял Лену за плечи и оба засмеялись:
   -- Будет, обязательно, -- заверил мужчина. И подумал - нельзя лишать Леночку военного братства. Пусть она ничего не помнит - ее помнят и должны знать, что она жива, а она должна знать, что у нее есть друзья не только здесь. И потом в Ленинграде Ян, возможно он сможет что-то разъяснить по поводу ее здоровья, посоветовать, что-то Николаю. А Семеновский возможно поможет восстановить звание и награды Лены.
   Неправильно иначе.
   -- Как на счет уехать в Ленинград на девятое мая? Там и отметим.
   -- Никогда не была в Ленинграде, -- заметила Лена.
   -- Значит, не против?
   -- Не против. Только капитан вряд ли с собой жену сможет привезти.
   -- Не понял, что за загадки? -- уставился на нее Дроздов. -- Я вроде с утра женат не был.
   -- Но отцом будешь, -- принялась уплетать второе.
   Мужчины переглянулись и оба вопросительно.
   -- А пояснить? -- отобрал у девушки хлеб Саша.
   Та удивленно посмотрела на него:
   -- Разве ты не знаешь? Ира ждет от тебя ребенка.
   -- Кто?! -- нахмурился и отпрянул, лицо вытянулось. Николай затылок огладил, с растерянностью поглядывая на друга: ну, ты даешь, старичок.
   -- А с чего ты взяла? Я-то... чего?
   -- Она с тобой встречалась, -- плечами пожала и сообразила. -- Разве она тебе о своем положение не сказала?
   И притихла, поняв, что влезла не в свое дело.
   Саша поерзал, отодвинул поднос и вышел.
   -- Н-да, -- хмыкнул Санин, покосился на Лену. -- Две свадьбы будем устраивать?
   А иначе и быть не может, не кинет Дрозд своего ребенка, значит, пришел конец его холостой жизни.
   Николай засмеялся - забавно. Отрыгался, значит, Дрозд, кольцевали!
   -- Я кажется, куда не просят полезла, -- заметила тихо Лена.
   -- Нет, -- обнял. -- Все правильно. Ребенок не должен расти без отца. И не будет.
   Что ж, похоже в Ленинград они поедут вчетвером.
   -- Это здорово, когда дети рождаются, а не умирают, -- заметила Лена и, Николай обнял ее, прижал к себе, уткнувшись носом в макушку:
   -- Пусть так будет всегда.
   И так хорошо, как сейчас, тоже пусть будет всегда!
   А что еще нужно от жизни?
  
   Эпилог
  
   В июле сорок седьмого в семье Дроздовых родилась девочка, ее назвали Надеждой.
   В апреле сорок восьмого у Николая и Елены родился сын, Антон.
   Юрий Банга не сказал отцу о странной встрече осенью сорок пятого, и Ян так никогда и не узнал, что его дочь не погибла во время войны.
   Капитана Санину восстановили в звании и вернули награды только в пятьдесят четвертом году, а в пятьдесят пятом ее не стало. Перед смертью память вернулась к ней, но это уже не имело значения.
   Николай пережил жену ровно на год. Их сына воспитывала Валентина. Она так и не вышла замуж. Посвятила свою жизнь единственному племяннику, а потом его детям.
  
   Июнь 2005
  
   Дрозд стоял, вцепившись дрожащими от слабости руками в оградку, и смотрел, как его правнук Вася поправляет покосившуюся скамейку, а Антон, сын Николая и Лены, пристраивает цветы у мемориальной плиты.
   Старик вглядывался в лица дорогих ему людей подслеповатыми глазами: "зажился я ребята, ох, зажился. Но ничего, скоро встретимся и опять будем вместе, втроем, как тогда".
   Он посмотрел в небо, глубокое и чистое и подумал, что все же не зря жил, потому что вот уже шестьдесят лет, это небо не режут фашистские асы, не стоит чад и дым над страной. Он, как и все его поколение сделали ради этого все что могли и не могли, но только отчего-то особенно грустно было осознавать, что многие забыли, чего стоило целому поколению вернуть это небо.
   -- Все нормально, дядя Саша, -- заверил, вставая рядом Антон. Рука легла на плечо ветерана, но, не придавливая, поддерживая.
   -- Думаешь, нормально? -- проскрипел Александр.
   -- Нормально дед, -- баском заверил Василий, встав рядом. К могилам подошли Кира Белозерцева с сыном Николаем и, положив цветы у плиты, встали рядом с друзьями. Из подъехавшей маршрутки вышел внук Дроздова Костя и сын Антона Николай.
   -- Ну, вот, все в сборе, -- тихо заметил Санин.
   Мужчины положили цветы и встали рядом с товарищами:
   -- Прости, чуть задержался, -- извинился у деда внук.
   -- Ничего, -- прошептал тот, вглядываясь в фото на плите: Лена и Николай в обнимку, сорок третий год. -- Лишь бы вы после моей смерти не задерживались и не забывали.
   -- Не забудем, -- твердо заверил Вася. -- Война давно закончилась, но память о героях жива.
   -- Думаешь, закончилась? -- вздохнул старик и качнул головой. -- Нет, парень. Это тогда мы думали - закончилась, а теперь ясно - продолжается. Только на войне теперь вы.
   -- Нет войны, дядя Саша, -- напомнила ему Кира, но старик лишь глянул на нее и посмотрел на мужчин: поняли ли они о чем речь? И по лицам прочел - понимают.
   -- Если б мы знали тогда, что знаете вы. Если б понимали, что поняли позже, поняли лишь те, кто выжил не на фронте - в мирное время.
   -- Вы о чистках после войны, дядя Саша? -- спросила Кира.
   -- Нет. Хотя и это было. И это пережили.
   Мужчина развернулся и, грузно опираясь на палочку, поковылял к машине. Вася и Николай придерживали его - стар ведь совсем стал, но все равно, как в караул, как снова на фронт звал долг - каждый год в день смерти друзей и в день Победы дед Саша приезжал на их могилу.
   У маршрутки он остановился и уставился на Киру:
   -- В тридцать втором в США была рецессия. В тридцать третьем пришел к власти Гитлер, неожиданно получив спонсорскую поддержку.
   В сороковом в США началась очередная рецессия. В сорок первом началась Вторая мировая война. Политика стравливания, Кира, успешно применяется в мире и сейчас, а цель ее одна: регуляция финансов и населения. И никто не считает потери в людском ресурсе. Ведь главное удержать власть государства и стабилизировать экономику, получить деньги, хрустящие бумажки облитые кровью. Цена прошлой "регуляции" тридцать миллионов жизней. Тридцать миллионов, Кирочка! А ты говоришь, война закончилась.
   Старик оглядел детей и внуков своих и самых близких ему людей, Леночки и Николая и тихо заметил:
   -- В вас я уверен: не бросите винтовку, не уйдете с поля боя. А как другие?
   Дрозд склонил голову и тяжело переставляя ноги, залез с помощью мужчин в машину, сел на сиденье, оперившись на палочку. Взгляд старика был печален и устремлен на могилу друзей, одних из тех тридцати миллионов, что хоть и пришли с войны, но были перемолоты ею. Одна умерла от ран, другой от горя, но причины их смерти одна - война.
   И, слава Богу, что умерли и не видят, что происходит сейчас. Умерли с осознанием выполненного долга перед Родиной и соотечественниками, уверенные, что выполнили свой долг, отстояли право на жизнь, никогда больше фашизм не возродится, и то лихое время не вернется.
   "Лежите спокойно Коля и Леночка.
   Это очень хорошо, что вы не знаете, как по нашим улицам ходят детины со свастикой и читают "Майн Камф", хорошо что не знаете, что нет уже советских людей, как нет звания человек - есть украинцы, белорусы, русские, таджики. Хорошо, что вы никогда не узнаете, что сорок первый вернулся и снова одна нация пытается доказать другой что выше и лучше, что как и тогда Родину поливают грязью и топчут, давят святое, попирая все мыслимые человеческие законы. Что как тогда, одни идут в бой с голыми руками, стоят до последнего на своем рубеже, а другие верят фашисткой пропаганде и предают свою же Родину, свою землю и своих близких. Что есть уже и полицаи, и хиви, и гетто. Что на Украине собрались ставить памятник зверю Шухевичу, активно вырезавшему своих же соотечественников семьями, выжигавшему деревни, убившему сотни тысяч ни в чем не повинных людей: женщин, стариков, детей. Что Польша, встречавшая нас цветами, закрыла советскую экспозицию в концлагере, и тем плюнула в души замученных. Что в Прибалтике сносят памятники победителям, и называют нас захватчиками.
   Хорошо, что вы не знаете, что "благодарные" потомки верят фашистским прихвостням больше чем вам и сравнивают вас с землей, утюжат, как в сорок первом фашисты сравняли целый лес с раненными.
   Хорошо, что не слышите, как ваша правнучка ругается с Валей за то, что та, как в годы войны по привычке все складирует запасы съестного, боясь голода, как боялась его все эти годы.
   Хорошо, что вы не ведаете той горечи, что испытываю я, наблюдая за происходящим. И кажется мне"...
   -- Дядя Саша? О чем задумался? -- коснулся его Антон, глядя точь в точь, как Николай, чуть исподлобья. И Дроздову на минуту показалось, что перед ним Санин, его самый близкий, самый верный друг, с которым они прошагали Полесье и пережили тяжкие послевоенные годы:
   -- Мне часто кажется, что в те злые, жестокие годы мы и прожили свои жизни, Коля, все, без остатка. Сколько было отмеряно нам лет - уложились в те кровавые четыре года.
   Все, что было до, лишь подготовка, стадия подобная митозу насекомого, готовящегося из куколки превратиться в бабочку. Все что после - анабиоз, в котором лишь сны о тех годах, лишь память об ушедших днях, павших товарищах, лютой ненависти и чистой любви, о верной дружбе. И самые высокие идеалы, и самые низкие пороки - там. Здесь лишь их фантомы, которым неважно наше уважение, как и не страшно презрение.
   Для мертвых это уже не имеет значения, но живым необходимо вдвойне, нет - втройне - за них, за себя и за тех, кто будет после нас...
   Вы помните об этом, ребята.
   Нам больше ничего и не надо...
  
  
   1 ноября - 1 декабря 2008г
  
  
  
  
  
  
  
  
   Зарплата в 45 году на заводах в Москве составляла 600 рублей при двенадцатичасовом рабочем дне. С переходом на восьмичасовой стала 270 рублей. При этом в добровольно-принудительном порядке продолжались делать вычеты из зарплат по Государственному Военному займу у населений. Ежегодно с 42 года рабочие подписывались на сумму равную месячной зарплате и больше. И должны были выплатить эту сумму в течении десяти месяцев государству. Офицеры иногда подписывались до 170% зарплаты. Хотя при переходе на 8-часовой рабочий день сократил существенно зарплату, выплаты по займу продолжались взиматься по старым расценкам, т.е. в среднем 600 рублей. Стоит прибавить к этому, что зарплата часто задерживалась или выдавалась с большим опозданием. А рабочие тех заводов, что переходили с военной продукции на выпуск промышленную, стали получать в три. А то и четыре раза меньше. Ситуация складывалась плачевная. Доходило до того, что многие не могли выкупить продукты по карточкам - денег не было. Магазины были пусты. Достать продукты питания можно было либо на черном рынке, где цены были втридорога, либо в коммерческих, которых было мало и воспринимались они больше, как насмешка. Одно пирожное в коммерческом стоила месячную зарплату рабочего. Выставленные в витрины деликатесы лишь разжигали злость и аппетит, ведь есть было нечего, а здесь есть что, но не купишь. Дети часто останавливались у витрин и голодными глазами рассматривали кондитерское изделие. Для них недоступно было даже мороженное, что продавали с лотков. Но стоило оно треть зарплаты рабочего, что тоже было невозможной тратой для кошелька гражданина.
   Рабочие почти не получали соль, мыло, керосин. Карточка на ребенка до 12 лет составляла: 300 гр хлеба, 6г жиров, 3г сахара, 20г мясопродуктов, 20 круп. Прожить на это можно ровно день, а карточка рассчитывалась на месяц. Для взрослых вес продуктов был больше, но никто не получал по карточкам на мясо именно мясо, как правило отоваривали яичным порошком, овощи и картофель заменяли крупами. На 750 грамм нормы овощей и картофеля выдавали 130 г. пшена. Отпуск промышленных товаров вовсе был как насмешка. Например, за 3 метра материала на пальто, что было положено партийным работникам раз в год, он должен был заплатить 1200 - 1500 рублей, когда зарплата составляла 650 рублей. И это парт работники, а что говорить об обычных гражданских лицах, пришедших с войны солдатах? Все, что было ценного за четыре года войны было обменяно на продукты или продано, люди ходили в чем придется, некоторые из вернувшихся так два года и ходили в форме, не имея возможности переодеться - не во что было.
   6 июля 45 вышел указ об отмене спец формы и введении общеармейских званий для офицеров и генералов.
   Все жители сельской местности не получали карточек на продовольствие и промтовары. За инвентарем приходилось ездить в город и покупать на свои деньги. При этом колхозник обязан был уплачивать сельскохозяйственный налог, погасить ссуды и задолженности за прошлые года, внести в казну государства налоги и страховые платежи, выработать трудодни. За один трудодень колхозник получал 5 копеек или триста грамм хлеба. Если крестьянин этого не делал, его ждала уголовная ответственность до 8 лет лишения свободы. В итоге нищета колхозников доходила до абсурда и они не продавали излишки, а отрывали от себя, чтобы не попасть в тюрьму. Освобождены от налогов были только семьи инвалидов и погибших красноармейцев, но и эти льготы были отменены 16 октября 1945 года.
   Из писем колхозников: "Замечали налоги. Земли дают 0,25 га, а налоги в тройном размере взимают. Я должна сдать 40 кг мяса, 7 масла, 150 штук яиц, 36 пудов картошки. А где все это взять? Хочу уехать из деревни."
   "Колхоз за один центнер получает от государства 6 рублей, а покупает у государства хомут за 250 рублей, вилы за 10 рублей, узду за 30. Молока сдает 15 рублей центнер, а жмых покупает по 60 рублей центнер".
   В итоге к 46 году все возможности сельского хозяйства были полностью исчерпаны.
   Первая была сброшена 6 августа на Хиросиму.
   Люди были в шоке, все думали, что война затянется и опять придется жить, как придется: "Еще не успели зажить раны, как снова начались наши мучения". "Когда услышала сообщение о войне с Японией - у меня ноги подкосились, встать не могла. Ведь мы без передышки четыре года впроголодь живем".
   Осадное положение в Москве было отменено только 21 сентября 45 года.
   21 августа 45 Наркомздрав СССР разрешил изготовлять и отпускать без рецептов средства от головной боли мигрофен, средство от кашля "пектол" и ряд желудочных лекарств.
   Центральный дом работников искусства. Выставка открылась 15 октября 45 года.
   13 ноября 45
   На 45 год в столице обитало 3 759 563 человека. "Летопись Москва Сталинская".
   Цены на продукты и промышленные товары по карточкам в простонародье называли пайковыми.
   Факт. В январе 45 цены были снижены до 40 % на многие продукты и винно-водочные, табачные изделия. Только в Москве открылось 950 лоточных точек, с которых торговали мороженным, кондитерскими, хлебобулочными, табачными изделиями. Весной того же года появились первые бакалейные лавки.
   За прогул или опоздание на 20 минут, работника ждало наказание в виде исправительно-трудовых работ до шести месяцев в 25% вычетом из зарплаты или заключением до четырех лет. Только с 26 40 по 26 декабря 41 по этому указу было осуждено свыше 7 миллионов человек. 41В 46 еще продолжал действовать указ от 26 июня 40 года. Он будет отменен только 31 мая 48 года.
   Газета "Правда" от 11 марта 46 года.
   11 июля 46 был введен в эксплуатацию магистральный газопровод. Началась массовая газификация кухонь.
   С 3 мая 46 началась добровольно - принудительная подписка на Государственный заем восстановления и развития народного хозяйства.
   16 сентября 46 в три раза повысили цены на пайки - продукты, приобретаемые по карточной системе. Одновременно повысили зарплату на 60 -100 рублей и снизили цены на 20% на некоторые продукты в коммерческих магазинах.
   С 16 сентября ржаной хлеб стал стоить с 1.10 - 3 рубля 40, пшеничный 5 рублей при прежней цене 1 руб. 70 коп.
   А 27 грянуло снижение норм по карточкам. Дети стали получать вместо 400 грамм хлеба - 300, а 23 миллиона вовсе лишились карточек. Рынок отреагировал мгновенно - повысились цены и там. Батон хлеба на рынке стоил 15 рублей, после 16 сентября стал стоить 40 рублей. При этом средняя зарплата с вычетами по займу составляла 25- - 300 рублей.
   Эти дни стали настоящей трагедией для многих семей.
   Из письма: "Ночи не сплю, все думаю как сохранить и продлить жизнь своим детям, но я уверен, что нужно умирать, пришел коней. Но помирать не хочется голодной смертью - это самая мучительная. Мои дети, а твои братья голодают, а мы помочь не можем", "Ты пишешь через год будем жить хорошо? А как этот год прожить, если есть нечего? Еле ноги таскаем. Картошка на базаре 10 рублей кило, купить ее могу раза два в месяц, а дальше хоть зубы на полку, чтобы не терлись", "Живем так плохо, что хуже быть не может. Маме теперь не стали давать рабочую карточку, она стала получать служащую. В общем, мы на двух карточках живем, у меня иждивенческая. Ты представить нашего положения не можешь. В школу идем голодные, приходим из школы голодные. Есть нечего - ложимся спать голодные. Что делать? Ведь нельзя же быть постоянно голодным?"
   Официально до сих пор не признанно, что в 46-47 году в стране был голод.
   Старший офицерский состав получал высокие оклады + большие пайки + денежную доплату за звание, причем плюсом к окладу за занимаемую должность. А после стали платить еще и за "звездочки" что увеличило общую зарплату вдвое. Лучше офицеров высшего звена тогда жили только научные сотрудники и имеющие ученые степени преподаватели вузов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   467
  
  
  
  

Оценка: 7.28*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"