Электрон Петрович Индустрюк проснулся ранним утром, в шесть часов по московскому времени. Столица тоже медленно пробуждалась. Утро Электрона Петровича было ровным белым потолком, безмятежно нависающим над его только что проснувшейся личностью. Оно выглядело также абсолютно уютной комнатой в современном мещанском стиле. Комфортно подобранная мебель, мягкий ковер, бархатистый палас.
Растянувшийся на нем огромный рыжий котище выглядел как само солнце из-за своей рыжей подлой масти. Он медленно потягивался, раскрывая свою пасть и зевал, обнажая ряд голливудских зубов, закатывая при этом свои не менее подлые рыжие и хищные глаза.
Утро наступило. Сон Электрона Петровича был сегодня каким-то особенно странным. И снились ему далекие дали земли и страны с глянцевыми бликами на играющих светом витринах и надписями на английском языке, с какими-то толпами снующих прохожих. И ему, случайно оказавшемуся в этом неродном ему муравейнике, невозможно было понять, где он и что он. Одно было ясно - он был там.
Сон перемежался с другим, не менее странным сном. Ему снилась огромная поляна, окутанная облаками. На ней он видел во весь рост стоящего Отца народов, попыхивающего своей неизменной трубкой. Отец смотрел на Электрона Петровича искоса с каким-то свойственным ему пронизывающим кречетоглазым взглядом, как бы спрашивая: достоин ли ты быть дальше?
Отца народов рисовал, не оборачиваясь, стоящий к сновидцу спиной художник. Все пространство сияло неестественным сюрреалистическим светом. Электрон Петрович понимал, что Отец - не просто отец, он видел перед собой бога! Который знает все о закоулках его бухгалтерской души, а также всю его биографию. Не утаил ли чего? - как бы спрашивал вождь.
Хотя и во сне, но будто наяву, до сладкой боли хотелось сказать: ничего не утаил, а только наоборот, радуюсь, что моя семья сделала все как надо. Когда мой дед родился в 1930 году, его отец, Петр Поросюк, скромный труженик НКВД, всей душой захотел назвать ребенка не просто каким-то Ванькой, а дать ему имя, созвучное первой пятилетке, научному и техническому прогрессу.
Думал сначала, по совету свояка, назвать сына Трактором - подрастал уже такой пацаненок в соседнем бараке. Но Петру хотелось чего-то красивого и необычного. Как раз на днях конспектировал Ленина "Империализм..." и этот, как его, эмпритицизм какой-то, и попалось ему, как здорово Ленин критиковал буржуазных физиков, которые ничего в революции не смыслили. И вот тогда запало в душу красивое слово "электрон"... Все было решено, прабабка Электрона Дуня была отвергнута с ее предложением назвать сына Борей в честь Чичерина - зачем брать пример с человека буржуазного происхождения?
Тогда же прадед решил и фамилию изменить, что было равно отречению от отца - Ефима, который был крестьянином-середняком. Тоже, того и гляди, в сторону буржуазии задудит: уж больно ему не в жилу был "великий перелом", не хотел в колхоз идти. Вместо простонародной фамилии Поросюк теперь в документах значилось: Петр Ефимович Индустрюк. Но сразу объявил Дуньке: про Ефима забыть. Раз в семье такое правило было, что у мужчин только два имени - Ефим и Петр, теперь будет Электрон и Петр. Как хотелось бы Сталину родному это все с замиранием сердца рассказать!
Так вот, сон был волнующий. Электрон Петрович вспомнил художника, который спиной к нему стоял. Пока бухгалтерское сердце таяло, глядя на отца народов, вдруг художник стал медленно поворачивать шею, и из-под соломенной широкополой крестьянской шляпы Электрон Петрович увидел Самого Влад Владыча Тутина, который отчаянно пытался, мазок за мазком, на каком-то странном багряном холсте изобразить высокодуховную особу недворянского происхождения. Работа получалась с натугой.
То ли краски нарочно не ложились на холст, то ли дрожала натруженная рука, то ли хор ангелов слишком действовал живописцу на нервы. В общем, эта картина все перемежалась с англоязычным муравейником - обрывками киноленты, лепестками опадающего цветка ноготков. Электрон Петрович был охвачен каким-то странным, но явственным ощущением присутствия себя где-то в другой реальности, в сказке.
Следует сказать, что наш герой - мужчина 45 лет, уже немолодой, с залысинами надо лбом, любитель рыбалки, любитель собирать грибы на выходных, а в рабочие дни он также был большой любитель поглядывать на длинноногих девиц. Ноги от ушей сводили его с ума. Тем более, недавно он расстался со своей супругой Зинаидой Ивановной, в девичестве Мочалкиной. Она на дух не выносила фамилию супруга, имя считала еще туда-сюда - как бы почти Эдуард. А также она не терпела кошек из-за присущей ей аллергии.
Еще она была большая любительница путешествовать одна и подолгу, особенно на юга, а лучше в Тайланд. Она не терпела тихой мещанской и безоблачной жизни. Но что совсем приводило ее в бешенство, это притязания мужа на то, что если родится сын, то он должен быть непременно Петром, как от века было заведено в их семье. На это она не согласилась бы никогда.
А под конец совсем потеряла стыд: сначала безответно влюбилась в главу парламентского комитета отрасли, где работали они оба. Ну, фамилия у него на одну букву отличается от фамилии купца из достоевского "Идиота", а потом - и в самого президента, навешала их портретов везде, и даже в туалете, и сказала, что сын будет только Владимир.
Конечно, это великие люди, их следует любить беззаветно, но это не значит, что надо перестать мыть посуду, готовить еду и ходить за продуктами. И портрет великих людей в туалете вешать нельзя, Электрон Петрович считал, что это кощунство... Так и расстались, не поняв друг друга. Ни дать, ни взять, разные люди для того, чтобы быть вместе.
Итак, Электрон Петрович съел яичницу с ветчиной, запил ее кефиром и отправился к своим бухгалтерским счетам. По пути на работу ему то и дело вспоминались странные обрывки снов, которые он никак не мог собрать воедино. На работе, как всегда, - тем более наш герой работал в организации бюджетной, да непростой - космической отрасли, - царил казенный порядок. В бухгалтерском цехе пребывал особый дух цифр, подсчетов, подведения итогов. Увы, звездное небо тоже любит подсчитывать российские рубли.
Электрон Петрович включил свой служебный компьютер, он очень долго загружался, потом на мониторе все замелькало разными цветами радуги, вроде как в сне бухгалтера, и, наконец, зависло окончательно. "Происки Запада, - подумал он, - дают свое хваленое программное обеспечение, а потом оказывается, что это полное дерьмо. И вообще эти пиндосы спят и видят, как бы нам сделать очередную пакость".
- Элик, - вошла улыбчивая рядовая бухгалтерица Аннушка, - у тебя цветок на окне засох окончательно.
- Сколько раз просил не называть меня этим еврейским именем.
И снова со злостью подумал: везде Запад, везде евреи, как у себя дома. И совсем некстати вспомнил, как ласково мама называла его в детстве: Троня или Троша.
- Ваш цветок засох потому, - вызверился он на Аннушку, - что еще в четверг его полил остатками водки после вашего дня рождения ваш любимец - ха! либерал! - Абрам Моисеевич Коффман, - с ударением на "эф" произнес Электрон Петрович. - Думает, что раз он зам.главного, то может делать все, что ему взбредет в кудрявую голову!
Тут зашла уборщица и стала нудно отпрашиваться на картошку.
- Да езжайте вы, езжайте быстрее на свою картошку, - с раздражением произнес Э.П. И вновь полезли какие-то навязчивые мысли: американцы, сволочи, понятия не имеют о том, что такое отпрашиваться на картошку, пристроились, все у них тип-топ!
К слову, Электрон Петрович был небольшим, но начальником. И таким начальником, перед которым те, кто его на три порядка выше, приходят шапку ломать. Возглавлял материальную группу. Кто ни проворуется, все к Э.П. на брюхе ползут, подарками задаривают: "Ну, подпиши, Электроша, войди в положение!". Даже Сам иногда захаживает и тихим голосом просит: "Подпиши, Троша, все равно в прокуратуру передадим, а там пусть разбираются!".
И такая теплая волна в животе бьет - как мама, ласковым именем называет, а ведь большой человек. И за это Э.П. готов подписать что угодно. "Троша.. - таял руководитель материальной группы, - не то, что у америкосов имена собачьи: Джек какой-нибудь...".
Сны манили Электрона Петровича каким-то непередаваемым магнетизмом, хотелось снова и снова возвращаться туда. Но его постоянно одолевали сотрудники своими дурацкими проблемами.
- Опять грузовой лифт не работает, - пожаловался, входя без стука, грузчик Леша.- Кто будет в архив документацию за прошлый год таскать?
Электрон Петрович полусонно, но мстительно подумал, что лифт-то импортный, все у них высшего качества! Видали мы это качество! Может, они нам все продают самое плохое, чтобы сразу ломалось и разваливалось? Может, они на отдельных конвейерах такое делают, а может, штучно - чтобы нам засылать? Хоть как рассуди, все происки Запада, они на это мастера.
Не раздумывая, он выдал очередное распоряжение и, как наркоман, снова погрузился в свои сладкие грезы. Время близилось к обеду, вроде перестали в кабинет по каждому пустяку шастать. Как хорошо было не здесь, а там - никакой картошки, никаких сломанных лифтов, никаких зависаний программ! В суете сна, но Э.П. все же успел заметить, что кругом улыбчивые, довольные жизнью лица отражались в блеске витрин.
Какой-то огромный промышленный рай, рай, в котором не находилось места унылым постсоветским бюрократам. "Бюрократы, у нас везде бюрократы, в какую контору ни зайди, - сокрушался Э.П., - куда ни придешь - очередь, везде заплати, везде шапку ломай!..". Себя он к бюрократам никогда не причислял, особенно когда брал подношения за подписанный акт на списание материальных ценностей.
В раю из сна все имело свое место и назначение. Это складывалось не одно столетие. Этот рай работал безотказно, как швейцарские часы, все радовало настолько, что преступно захотелось остаться там навсегда.
...Да, а бывали у бухгалтера и реалистичные сны. На днях ему приснилось, вроде Государственная Дума приняла закон, что с 1 января 2016 года небо над Россией следовало считать не голубым, а зеленым. Кто не согласен, подлежит заплеванию в зрАки, и откуда только слова такие приснятся... Наверное, в Древней Руси такой закон был. Дичь, конечно, но если выйдет такой закон, и будешь подчиняться, никуда не денешься.
Вечером Электрон Петрович сидел перед телевизором в халате и слушал новости об очередных происках заокеанских врагов, обложивших со всех сторон его великую и могучую империю с зависающими компьютерами, засыхающим цветком на окне, со сломанным грузовым лифтом, с вечно копающими и окучивающими корнеплоды сотрудниками.
Великая и необъятная родина Электрона надрывалась, стонала в провалах своих вечно требующих ремонта дорог, выла от воровства людей с большими должностями, стоящих выше его на десять голов, задыхалась от дури огромного количества высокопоставленных идиотов, занимающих каждый свою нишу.
Электрон Петрович запахнулся поплотнее в халат, и легкая дрема смежила его осоловелые веки. Какой-то волшебный, по-особенному сказочный алмазный изумрудный дым искрился, как аура, вокруг него. Он украдкой так сладостно, так торжественно погружался в запретный для его обложенной врагами империи сон, где грезы как бы становились явью. Где можно было, наконец-то, по-человечески жить. Усилием воли он встал, и, в ясном сознании, подобно неподкупному таможенному инспектору, прервал свои грезы и на минуту вернулся к делам: взял портфель, вынул из него толстый акт о списании материальных ценностей, составленный, якобы комиссионно, на тридцать миллионов рублей, подписания которого добивались от него целый месяц.
С легким вздохом он сделал свой скромный, но необходимый росчерк и поместил подписанные бумаги обратно в портфель с чувством патриция, исполнившего свой долг. Запахнувшись в свою уже не древнеримскую тогу, он опять погрузился в свои притягательные сны. Но что-то вдруг сбилось с программы, Электрон Петрович вместо радужной страны летел с чудовищной скоростью в какую-то черную дыру. Все крутилось, вертелось, искрило в этом черном тоннеле, засасывающем его бедную бухгалтерскую душу.
Полет остановился внезапно. "Хеллоу, сэр, вам плохо?" - спросил по-английски полисмен афроамериканского происхождения и склонился над ним с удручающей чуткостью, обнажив в улыбке ряд белоснежных голливудских зубов. Электрону Петровичу стало непонятно и стыдно, а коп уже невозмутимо произносил формулу: "Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде". Браслеты наручников защелкнулись на запястьях рук гражданина России.
"Сволочи, - в сердцах сказал Электрон Петрович. - И здесь происки, и здесь обложили, и во сне лезут со своим правосудием! Посмотрели бы на себя!.. А так хотелось пожить по-человечески!..", - всхлипывая, с трудом выговорил он и заплакал навзрыд.