Смотрю на своё отражение в зеркале, ищу изменений, подспудно желая, чтобы они проявились и одновременно боюсь их увидеть.
Нет, не сегодня. Я не вижу протянувшихся от крыльев носа к углам рта глубоких морщин. И цвет зрачков не изменился от светло-серого к багрово-красному, или какой там должен быть чёрт бы его побрал! В копне волос пытаюсь нащупать две маленьких костных трубки, наполненных кровью; ничего нет. Опускаю глаза, и разглядываю свои босые ступни. Пальцы ещё не срослись, не ороговели, хотя, эпидермис постепенно модифицировался в мозоль. Но это не то... не то.
Волосы на голове свалялись, стали жёсткими словно пакля. Они лезут в глаза и щекочут веки. Подумал, что мне необходимо подстричься и побриться. Не знаю... не понимаю - зачем. Не отдаю себе отчёта. Просто подумал. К чему?
В постели у меня за спиной еле заметно шелохнулась простыня. Я даже не услышал, а скорее почувствовал обострившимся за последнее время слухом. Это проснулась моя жена. Моя ли? Вчера она пришла поздно ночью, ничего не говоря, разделась и легла рядом со мной. Я не спал, всё слышал, но не сказал ни слова. Постарался не шевелиться и показать всем своим видом, что я сплю. Она поверила. А может и нет. Да и имеет ли это значение?
Я долго лежал к ней спиной, с открытыми глазами, и смотрел в окно. Мягкие белые хлопья медленно вращались за окном, стараясь пробиться ближе к свету фонаря.
Как тогда. Совсем как тогда...
***
Тогда тоже шёл снег. Такими же мягкими хлопьями. Я вышел на балкон, ожегся морозным воздухом и закурил. Достал мобильный и набрал номер. Почти сразу мне ответили.
-- Приветик, ну наконец-то. Я уже думала, ты не позвонишь.
-- Чего это?
-- Я жду. Ты не звонишь.
-- Да Сашка не успел уроки сделать. Пришлось помочь. Ты же знаешь, у него с математикой проблемы. Да ещё ноет всё время.
-- Чего ноет?
-- Живот у него болит.
-- Дай ему Но-шпу.
-- Дал уже, - соврал я.
-- Ты скоро приедешь?
-- Скоро. Взять что нибудь?
-- Ты знаешь.
-- Знаю. Скоро буду, пока.
-- Пока, целую.
Да, я знаю. Татьяна любит мадеру. "Фул Рич". Вот только где найти её в это время, ума не приложу. Зачем я спросил? Можно было и без мадеры обойтись сегодня. Но, раз обещал, нужно найти.
В балконную дверь постучали. Сашка. Он прижался к стеклу носом, который смешно расплющился и был похож на поросячий пятачок. Я швырнул окурок с балкона и открыл дверь.
-- Ты чего, малыш? Решил уже?
-- Не получается, пап. Помоги.
-- Как ты достал меня. Нельзя же быть таким тупым, в самом деле!
-- Я не понимаю...
-- Хорошо, я сейчас приду.
Прочитав в двадцать пятый или в тридцатый раз условия задачи сыну, рисую на тетрадном листке какие-то замысловатые схемы, автомобили, ящики с яблоками, грузчиков... Может так дойдёт? Хотя, понимаю, что уже и сам запутался вконец, и запутал ребёнка. Начинаю выходить из себя. Злюсь, хватаю со стола линейку и со всей силы бью Сашку по руке, теребящей ластик.
-- Ты слушаешь меня или нет?
Линейка разлетается на части, Сашка отдёргивает руку и испуганно смотрит на меня. Замечаю, как на его запястье розовеет полоска моего гнева.
-- Слушаю. Слушаю я... но не понимаю ничего.
-- Блядь! - в сердцах вырывается у меня, и я резко выпрямляюсь. Замечаю, как мой сын вздрогнул, и инстинктивно загородил лицо рукой.
-- Что ты дёргаешься? Тебя бьют что ли? - спрашиваю.
-- Ударил же...
-- Знаешь, всему есть предел. Даже твоей тупости.
Я не часто его бью. Фактически не бью. Иногда, больше для демонстрации, достаю ремень. Битьё не даёт результатов. С ним - точно. Плевать он хотел на боль, на унижение. Сильный и своенравный. Ничем его не сломать. Чёрт! Столько времени потеряно. Мадера эта ещё, будь она неладна. Я сдаюсь, в который уже раз, быстро пишу Сашке решение задачи и язвительно спрашиваю:
-- Надеюсь, переписать мозгов хватит?
Сашка кивает.
-- Слава богу, - я картинно взмахиваю руками, - только аккуратно. Понял?
-- Понял.
-- Я уеду на время. Если будет звонить мама, скажешь, что я у Клюева. Всё понятно?
-- Всё.
Ну, слава богу. Иду в прихожую, снимаю с вешалки куртку. А в голове только одно - мадера. Ну, и ещё Татьяна. Уже собираюсь отпереть дверь, как в прихожей появляется Сашка.
-- Пап, у меня что-то колет.
Это уже невыносимо. Неужели так трудно понять, что у взрослых есть своя, личная жизнь.
-- Где, - спрашиваю.
-- Вот тут, - говорит сын, и тычет себя пальцем в бок. - Ой! Опять кольнуло.
-- Что ты как маленький. Пойди таблетку прими.
-- Какую?
-- Когда же ты уже станешь самостоятельным? - спрашиваю я и прохожу в комнату. Достаю из аптечки лекарство, и даю ему.
-- Вот. Водой запей.
Выскочил за дверь и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по ступенькам. Нехорошо как то, неспокойно на душе. Уже сидя в машине, набираю номер подруги моей жены и нашего "домашнего" доктора, Люды Лузгиной, но в этот момент на мобильный идёт входящий от Тани.
-- Приветик, ну ты где?
-- Еду уже.
-- Я уже заждалась.
-- Я понимаю, прости. Скоро буду.
-- Уроки доделывал? - смеётся Таня.
-- Ну, типа того, - отвечаю. - Танюш, я уже в машине. Сейчас в магазин по дороге куплю и лечу к тебе, милая.
-- Я жду. Пока.
-- Пока - отвечаю я уже коротким гудкам в трубке.
Чёрт, где её сейчас искать то, мадеру эту. Попытаюсь по дороге. Если не найду, придётся сделать небольшой крюк к "Центральному". Там точно будет. Но всё-таки, наверное, лучше по дороге поискать. Два-три магазина есть.
Выворачиваю со двора и пересекаю две сплошные (их не видно под снегом, но они там есть), вылетаю на Линейную. Слева посигналил фарами, какой-то правдолюб. Ладно бы ещё ехал быстро. Плетется по насту, как паралитик. Сигналит ещё, гнида. Дела у меня. Иди в жупу! Машина первые метров двадцать идёт юзом, затем выравнивается и, я пристраиваю её в небольшую колею, начавшую образовываться после сегодняшнего снегопада. Что-то мне нужно сделать? Что-то важное. Мадера. Ну, это понятно. А! Люде позвонить. Доеду до магазина и оттуда... В этот момент, дисплей моего мобильного, лежащего на пассажирском сидении, загорается холодным синим цветом. Сашка.
-- Ало. Что случилось?
-- Пап, можно я завтра в школу не пойду?
-- С чего бы? - спрашиваю я, в душе радуясь, что завтра можно подольше поспать, а не тащиться ни свет, ни заря в школу. Жена, конечно, не одобрила бы, но... она далеко сейчас. И вообще, кто придумал в такую рань начинать занятия?
-- Очень живот болит. Колет прям, - жалобно говорит Сашка и учащённо дышит в трубку.
-- Сына, успокойся. Водички попей, а лучше всего - ложись спать. Уснёшь, и всё пройдёт. Хорошо?
-- Хорошо.
***
Нужно позвонить Люде. А вот и магазин.
Паркуюсь в небольшом кармане. Врываюсь в светлое помещение торгового зала. На ходу набираю номер Лузниной.
-- Алё, привет Володя.
-- Здравствуй Людочка.
Рыскаю глазами по полкам, заставленным пёстрыми бутылками с перебродившим виноградом разных сортов. Каберне, мерло, херес, кагор, снова каберне.... Твою мать! Можно было хотя бы расставить нормально...
-- Ты чего молчишь?
-- Что? - спрашиваю я, и вдруг вспоминаю, что держу свой мобильный возле уха.
-- Чего молчишь, спрашиваю?
-- А... это... Сашка что-то жалуется на живот. Ну, болит живот, вобщем.
-- Где именно болит, в каком месте? - спрашивает Людмила.
-- Да разве поймёшь? Везде.
-- Рези есть?
-- Слушай, Люда. Откуда я знаю, есть там рези у него, или нет. Не у меня же болит! - срываюсь я.
-- Так спроси.
Хватаю за рукав проходящего мимо продавца и, не убирая телефон от уха, спрашиваю его.
-- Мадера есть? Уже, какая нибудь?
Парень трясёт головой и пожимает плечами.
-- Что? - спрашивает Люда.
-- Я не тебе.
-- Живот у него пощупай, - слышу я её голос в трубке, уже выскочив на улицу.
-- Хорошо, сейчас.
Сказать, что я не дома, просто не могу. Это будет неправильно. Так просто не должно быть.
Открываю машину, плюхаюсь на сидение. Правой рукой щупаю пассажирское сидение и спрашиваю:
-- Тут болит? А тут? Не болит?
-- Ну, что? - нетерпеливо пытает меня Людмила.
-- Да не знаю я... в центре болит. А как болит, хрен разберёшь.
-- Лекарства давал ему, какие ни будь.
-- Но-шпу.
-- Что-то ещё?
-- Нет.
-- Ну, я тебе так ничего не могу сказать. Знаешь что? Вызови скорую.
-- Спасибо за совет.
-- Перезвони мне, хорошо?
-- Хорошо.
***
Во втором, находящемся по дороге к дому Тани магазине, мадеры тоже не оказалось. Этого стоило ожидать. Придётся ехать в "Центральный". Уже на выходе - звонок. Сын. Отвечаю, одновременно смахивая рукавом наваливший на лобовое стекло, рыхлый снег...
-- Пап...
-- Ну, что ты, малыш?
-- Пап, очень болит.
-- Ложись маленький, я скоро буду.
-- Я не маленький - обиделся Сашка.
Я специально так сказал. Знаю, что ему не нравится. Если есть эмоции, если обижается, значит всё не так уж плохо.
-- Ну, хорошо, хорошо. Большой.
-- Ты когда приедешь?
...
-- Пап.
Я сижу в машине, и смотрю на лобовое стекло. Последствия моих быстрых манипуляций по удалению снега рукавом куртки, приковали моё внимание. Я пытаюсь понять, что именно так заинтересовало меня, но не могу. Какой-то белый круг, линии, проходящие сквозь него. На всё это накладывались отблески света, дополняя картинку.
-- Пап.
-- Да.
-- Пап, ну когда?
-- Что - когда? - задумчиво переспросил я и потянул носом. В салоне появился запах палёной проводки. Надо будет завтра Пете сказать, что бы посмотрел, в чём дело.
-- Когда ты приедешь?
-- Скоро.
-- Через час?
-- Послушай. Я не знаю. Или ложись спать сейчас же, или... или когда я приеду, ты пожалеешь, понял? - я уже сорвался на крик в конце фразы.
-- Понял.
Ну почему, когда появляется редкая возможность сделать что-то для себя, просто для себя, все вокруг начинают сходить с ума. Всем я нужен, все...
Я вдруг понял, что напоминают узоры на стекле. Посередине, большой жирный крест, чуть скошенный на бок, с коротким основанием и непропорционально длинной верхней частью. Ну, не такой, как обычно мы привыкли видеть, а наоборот, как будто перевёрнутый вверх ногами. И солнце, или звезда, тоже перевернутая. Крест как раз проходил сквозь звезду, и основание его являлось её пятым лучом. Было похоже на кабалистический знак. Я в них не разбираюсь, вот жена точно бы сказала, что он означает.
Я провернул ключ в замке зажигания, и включил дворники. В одно мгновение с лобового стекла исчезли все узоры. Снова зазвонил телефон.
-- Пап...
-- Что?
-- Ты когда приедешь?
-- Иди, искупайся, и ложись спать, хорошо? А я скоро приеду.
-- Хорошо.
***
Пробиваюсь через небольшую группу подростков у полки с винами. Ищу глазами заветную бутылку. Вот она! Хоть что-то позитивное за сегодня. Телефонный звонок от Люды застал меня уже на кассе.
-- Ну что? Как дела?
-- Нормально, вроде.
-- Скорую вызывал?
...
Кассирша подняла на меня свои коровьи глаза и протянула:
-- У вас пять рублей будет? Мне сдачу нечем дать.
Я отмахнулся, мол, сдачи не нужно. Схватил чек, пакет с бутылкой, и выскочил на улицу.
-- Что? - спрашиваю, - алло!
-- Я говорю, скорую вызывал?
-- Я не слышу. Алло, Люда. Я перезвоню.
***
Уже на подъезде к Таниному дому мне позвонил Сашка.
-- Папа, меня вырвало.
...
-- У меня сильно болит, пап. Ты скоро будешь?
-- Где болит? - задал я вопрос, который уже давно следовало задать, но было некогда это сделать в погоне за мадерой.
-- Вот ту, - по-детски непосредственно ответил сын.
-- Где тут, малыш?
-- Слева. Очень болит. И всё время тошнит. Папа, когда ты приедешь?
-- Скоро. Мне нужно позвонить - сказал я и нажал на сброс.
Набираю номер Люды. Она тут же берёт трубку.
-- Люда, у него болит левый бок. И всё время рвёт.
-- Ты что, скорую не вызывал?
-- Вы... вызывал. Вот... жду.
-- Ты объяснил им, в чём дело? Володя, это не шутки, понимаешь?
-- Да.
-- Я сейчас сама перезвоню. Номер квартиры у вас какой, я не помню.
В этот момент меня прошибает холодный пот.
-- Пятьдесят первая, - говорю я, и в который уже раз за сегодня, пересекаю две сплошные.
В зеркале заднего вида вспыхивают яркие огни, я ощущаю сильный удар и скрежет металла. Машину бросает в сторону, ещё удар, из под капота валит пар, и окружающий мир прячется в белом облаке.
Выскакиваю из машины, хватаю зачем-то пакет с ненужной уже мадерой и, оскальзываясь на снежном укатанном насте, что есть силы бегу. Бегу как можно дальше. Повернув в проулок, несусь двором на параллельную улицу, затем влево, под арку, и выскакиваю на проспект. Голосую. Никто не останавливается. Тогда я выхожу на проезжую часть и раскидываю руки в стороны. Первый же водитель притормаживает прямо передо мной, открывает окно и что-то кричит мне, размахивая руками. Я быстро запрыгиваю на переднее пассажирское сидение.
-- Ты куда прёшь, осёл? Охренел что ли?
-- Мне на Линейную нужно. Срочно. Я заплачу.
-- Да мне похер!
-- Я прошу вас. Там ребёнок. Ему плохо. Я заплачу, сколько скажете.
Водитель недоверчиво оглядел меня, затем сказал:
-- Пятьсот.
Я достал из кошелька пятисотку и положил на торпедо.
-- Прошу вас, побыстрее, если можно.
-- Ну да. В такую погоду только рысачить. Ладно, попробую.
***
Сашка лежал на кровати, весь мокрый. Простыня и подушка были в мерзких желто-зелёных пятнах. Запахов я не различал. Саша часто дышал и с кем-то разговаривал. С кем-то, но не со мной. Я попытался приподнять его. Он повис у меня на руках, как ватная кукла. Я снова положил его на кровать, и бросился в спальню. Схватил градусник. Не понимая, зачем. Это было первое, что пришло мне в голову. В этот самый момент в дверь позвонили.
Остальные события того дня я помню достаточно отрывисто и смутно. Скорая. Больница. Часы, проведённые в приёмном покое. Бесконечные звонки жены, Люды, Тани, родственников. А через несколько часов, в длинном коридоре больницы я увидел его. Он шёл в мою сторону, уставший и обречённый. Мне даже не нужно было слышать то, что он мне сказал. Я понял это по его виду, еще тогда, когда он вышел из приоткрывшейся двери в самом конце коридора. Отливающие металлическим звоном слова - острый аппендицит, перитонит, интоксикация... и самое главное, слова, которые навсегда врезались в мою память:
-- Было уже слишком поздно. Время... мы потеряли много времени.
Я вернулся домой под утро. На входе споткнулся о пластиковый пакет. Достал из него бутылку мадеры и долго вглядывался в её багровое нутро. Затем вошёл в детскую, посмотрел на пустую, смятую постель. Размахнулся, и что есть силы, метнул бутылку об стену у изголовья кровати. Бутылка разлетелась на сотни осколков, усыпавших пол и постель. Светло-бурое пятно мгновенно пропитало обои, вырисовывая на стене страшного вида пиктограммы и знаки.
Я лёг на грязную постель и, уткнувшись лицом в подушку, выл до самого вечера, вдыхая запах пропитавший испачканные простыни, смешавшийся с приторно-горьковатым запахом калёного ореха.
***
Я закончил осматривать своё лицо, руки и ноги. Повернулся в сторону постели. Моя жена проснулась, и наши взгляды встретились. С тех пор прошло уже три года. Я ничего ей не сказал о событиях того вечера. А она ничего не спрашивала. Первое время ей было всё равно, она не интересовалась ни диагнозом, ни историей болезни, ни причиной смерти Саши. А потом она всячески старалась отгородиться от этого события. Воздвигла непробиваемую стену между "до" и "после". А я продолжал молчать, пока то, что я знал и скрывал, не стало выжирать меня изнутри. Медленно превращая в то, чем я стал сегодня.
Мы не отрываясь смотрим друг другу в глаза.
-- Кровь - вдруг сказала Ира.
-- Что?
-- Кровь. У тебя на лице кровь.
Я повернулся к зеркалу и заметил, что из-под копны волос, от правого виска, наискосок к подбородку протянулась тонкая красная ленточка. Я стёр её ладонью, попробовал на язык. Почувствовал сладковатый запах мадеры. Я коснулся макушки, провёл ладонью к левому виску, затем к правому, и вдруг, наткнулся пальцами на нечто мягкое и липкое, появившееся рядом с макушкой, над правым ухом. Вот оно...
Из-за спины послышался голос Ирины.
-- Володя, ты бы вызвал электрика. Опять этот запах. Как будто проводкой палёной пахнет...
-- Да. Хорошо.