Аннотация: Сумеречный охотник, давно расставшийся со своим человеческим прошлым, встречает девушку, которая в корне меняет его судьбу. (Финальная книга квадрологии).
- Пульс нитевидный, сердцебиение нециклическое. Мы его теряем.
Твёрдый голос хирурга дикторским эхом отскакивает от белесых стен операционной.
- Необходимо четыре кубика адреналина в сердце.
Лопается горлышко ампулы. Фонтанчик прозрачной жидкости прыскает на фоне сосредоточенных карих глаз ассистентки. Несколько отработанных движений, и опустевший шприц звонко падает на дно медицинской оцинкованной ванночки.
- Давление продолжает снижаться. Готовьте дефибриллятор.
Голоса размазываются, как остатки мороженного по тарелке в детском кафе. Тают, превращаются в обычное сладкое молоко. И надо бы доскрести до конца, но он уже наелся. Досыта наелся. Сейчас бы поспать. А они бормочут что-то, расталкивают, будят. Глупые врачи. Неужели они не видят, что человек просто устал, и хочет отдохнуть.
Разряд! Тело выгибается дугой. Само. Непроизвольно.
'Ну заче-ем? Ну чего-о они пристали? Ведь уже не болит. Помогали бы, когда болело, а сейчас, когда само прошло...'
Разряд!
Боль на секунду кольнула где-то в центре груди, и он испугался, что она вернётся к нему снова. Но нет. Исчезла так же, как и появилась. 'Хорошо. Не надо боли. Хватит боли. Вот вроде бы квалифицированные медики, да? С дипломами. Со стажем. А неужели не понимают, когда нужно помогать, а когда лучше не трогать? Ведь проходили же в своих институтах, наверное...'
Разряд!
Нет. Так и придётся вставать. Так и не отвяжутся.
И он встаёт. Встаёт, облетает комнату сонным, усталым взглядом. Как странно. Он никогда ещё не видел окружающий мир вот так, одновременно в двух ракурсах. С операционного стола, и прямо над ним - немного со стороны. Первый взор мутнеет, второй - напротив, проясняется. Это всё наркоз. Странно, почему голова не кружится. Должна же кружиться. И почему доктора всё ещё суетятся вокруг него? Он же уже встал.
'А может?!' - мысль прострелила рассудок, опалив его ужасом прозрения. - 'Не-ет, нет-нет-нет. Рано. Не хочу. Не надо. Пожалуйста! Пожалуйста... Хех! Как забавно дёрнулось его тело под электродами дефибриллятора. И ассистентка так вздрогнула. Как будто это её током ударило. Молодая. Не привыкла ещё...'
Его вдруг потянуло наверх - к потолку. Как котёнка за шиворот. Страхи тут же остались где-то внизу, словно осыпались на операционный стол. Вместо них появился тяжёлый балласт долгов, интересов и жалости. Особенно сильным и неподъёмным стал этот груз, когда он, пролетев пару этажей больничного комплекса, прошил насквозь пыльный чердак, и вырвался наружу, в тёплое летнее утро. Последнее для него утро.
Он завис над крышей, шарахаясь из стороны в сторону, словно воздушный шарик под порывами ветра, и всё смотрел, смотрел, смотрел по сторонам, впитывая в себя этот знакомый пейзаж. Некогда постылый, душный и загазованный, а теперь почему-то вдруг ставший родным до слёз. Бесценным и незаменимым.
Он вдруг вспомнил, как бродил когда-то там, внизу, среди этих людей, среди этих домов и деревьев. Как же он теперь без них? Как же теперь они без него?
Тут же вспомнились все: родные, близкие, знакомые. Господи. Жена, наверное, с ума сойдёт от горя. Будет плакать, причитать. Кто теперь её успокоит? Кто обнимет? Кто скажет, что всё будет хорошо? Худо. Худо ей будет одной. Эх-х... А дочка? Его любимая малышка. Его кровиночка, радость и утешение. Как же она без папки-то? Как же...
Наконец, он вспомнил о внуках, и ему стало совсем тяжко. Одна лишь мысль, что он больше их не увидит - едва не свела его с ума, но неожиданно, вместе с безысходностью, привнесла в сознание обратный смысл, породивший холодную, логическую рекурсию.
'Внучата? Один в армии, другая - в техникуме. Оба уже совершеннолетние. Оперившиеся.
Дочь? Сама скоро бабушкой станет. За мужем, как за каменной стеной. Зять-то хороший мужик, толковый.
Ну а жена... А что жена? Вон, сестра к ней поближе перебралась. Всё не так одиноко будет. Да и дочь с внуками её не бросят, не оставят одну одинёшеньку.
Стало быть, теперь они и без меня справятся. Стало быть, достойно я жизнь завершил. Никого в сиротах не отставил. Всё, что мог - им отдал. Пусть будут счастливы. А мне пора. Отслужил свой век. Оттрубил. Пора и честь знать'.
И сразу как-то спокойно стало на душе. Безразличие ко всему, что осталось там, внизу, выталкивало ненужные эмоции, выдавливая их из всех пазух и пор. Сбрасывая, как мешки с песком из корзины воздушного шара. Это напоминало пробуждение ото сна. Всё, что казалось жизненной суетой - было лишь грёзами, а реальность - вот она, проступает через рвущуюся пелену остаточных сновидений. Становится всё ярче и понятнее.
Когда он это осознал, стало совсем легко. На всякий случай бросив на Землю последний взгляд, он с удовлетворением ощутил, что более не испытывает к этому жалкому мирку никаких чувств. Он по-прежнему любил своих близких, оставленных там, но теперь эта любовь не вызывала у него боль безвозвратной потери. Грусть - может быть. Но и грусть эта испарилась, как только он вспомнил про Мемохроникум. Там всё сохранилось. Всё, что нужно, для того чтобы вспомнить, воссоздать, проанализировать... Много работы предстоит...
Подхваченный потоком новых, неземных мыслей, он устремлялся всё выше и выше, сквозь облака, сквозь атмосферу - во внешнее пространство, оставляя позади себя длинный след своего земного естества, смываемого нарастающей скоростью этого неудержимого полёта.
Он летел не один. Вместе с ним от пёстрого тела планеты, обгоняя друг друга, поднимались тысячи таких же светящихся сгустков. Некоторые сияли ярко, с переливами. Другие же были тусклыми, едва различимыми. А навстречу им - к Земле, летели такие же фантомы, как они, только хрустально-чистые, новые. Смена...
Они едва не столкнулись друг с другом. Два встречных сигнала. Казалось бы, столько пространства вокруг - есть где разлететься. А они встретились, и остановились друг напротив друга. Их взаимная остановка произошла плавно и естественно, будто бы они оба только что не мчались с околосветовой скоростью. Но он уже ничему не удивлялся. Он - нематериальный сгусток, похожий на яркую комету с длинным-предлинным хвостом, тянущимся к самой Земле, и добрым лицом старика, внутри полупрозрачной сферы, похожей на шлем космонавта. Единственный отпечаток, оставшийся у него от той, земной жизни. Который теперь таял на глазах, теряя свои черты.
А тот, что напротив, наоборот проявлялся, словно грядущее в стеклянном шаре предсказателя, становился отчётливее и понятнее, формируясь для своего будущего облика. Старик взглянул в замершее напротив него крошечное, слегка одутловатое личико ещё не родившегося младенца, и улыбнулся ему. Словно ощутив на себе приветливую улыбку, малыш открыл глазёнки, внимательно посмотрел на него, и тоже улыбнулся в ответ.
Как ярко сияет его ореол. Это неспроста. Значит, крохе уготована какая-то великая миссия. Интересно, какая? Впрочем, каждому своё. 'Удачи тебе, малыш', -старец подмигнул новорожденному, и, воссияв яркой звездой, устремился к центру Вселенной, туда, где его ждало Великое Древо Основ. А ребёнок, повисев ещё немного на одном месте, сделал резвую петлю, и с набором скорости полетел к многострадальной Земле, нацелившись на гаснущий инверсионный след, оставленный дедушкой.
Ловя распадающиеся в пространстве остатки чужой материальности, он двигался к началу своего земного пути, словно по натянутой нити. Обгоняя своих сверстников, жаждущих поскорее родиться, преодолевая слои энергетических полей, он лёгким метеором падал с небосклона. За рваными бороздами перистых облаков простиралась зелёная поверхность, извилисто перечёркнутая искристой рекой Волгой, разделявшей две тёмные кляксы городов-соседей - Саратова и Энгельса. Ловя уже едва различимый остаточный след старца, младенец повернул к более крупному городскому пятну, и, миновав последние тысячи метров, упал на крышу родильного дома, пронзив легко пропустившие его перекрытия, и воссоединившись со своей новой материальной оболочкой.
Когда в совершенно другом больничном корпусе, где располагалось кардиологическое отделение, усталый хирург опустил руки, и хмуро произнёс: 'Всё', под сводами того самого роддома, в пропахшем лекарствами и мучениями воздухе родильного отделения зазвенел плач нового человека.
-Поздравляю, мамаша, у вас сыночек. Нормальный, здоровенький. Вот, посмотри, какой красавчик!
Дав измученной матери немного посмотреть на только что родившееся чудо, рябая акушерка понесла ребёнка на весы.
Когда его взвесили, заполнили регистрационную бирку, и начали пеленать, дежурная нянечка покинула палату, неспешно миновала коридор, и вышла в фойе, остановившись возле нервного мужчины в очках, который, при виде её, вскочил, как ошпаренный, и затрясся всем телом от запредельного волнения.
-Белозёрова, Нина, как она?! Не родила ещё?!
-Тише-тише. Вы её муж, что ли?
-Д-да, да. Простите. Да, муж. Мне сказали, что она в родильном... Как она там?
-Что же Вы так нервничаете, мужчина? Вам ребёнка воспитывать, а Вы сами как ребёнок, ей богу...
-Она родила?!
-Да родила Белозёрова, родила. Мои поздравления, молодой папаша. Сынок у вас родился. Похож на вас. Всё замечательно, не волнуйтесь...
-Сын... -мужчина схватился за сердце, потом начал спешно расстёгивать верхнюю пуговицу рубашки, и громко плюхнулся на шаткий скрипучий стул.
-Эй, эй, -всполошилась нянечка. -Вам что, плохо? Га-аль! Галка-а! Тащи корвалол! Да скорее давай!
За окном качали ветвями кудрявые тополя и щебетали птицы. В фойе роддома работало радио: Дин Рид пел песню про Элизабет. Над сгорбившимся мужчиной, сидящим на стуле, склонились две полные женщины в белых халатах и шапочках.
-Спасибо-спасибо, мне уже лучше. Это я так, от волнения, -запинаясь, оправдывался он. -Дело в том, что я так этого ждал...
-Вам плясать надо, а Вы в обмороки падаете, -уперев руки в боки, ответила няня. -Эх, ну что за мужики пошли? Правда, Галь? Нельзя же так переживать...
-Вы понимаете, я боялся, что вдруг там какое-нибудь осложнение.
-Но теперь-то всё в порядке. Всё позади. Скоро домой заберёте своих драгоценных. Всё будет хорошо. Вам точно лучше?
-Лучше-лучше. Ещё раз спасибо.
-Хех, вот так папашка! Как сынка-то назвать решили?
-Владимиром. Володькой.
-Хорошее имя. Как у Ленина. Ступайте домой, отдохните как следует, выспитесь. К жене и ребёнку вам всё равно пока нельзя. А вот завтра можно будет повидаться, через окошечко. Вы как? До дома дойдёте? Может доктора позвать?
-Нет-нет-нет, не надо. Я в норме. Я в норме...
И это происходит каждое мгновенье, каждый миг. Одни уходят, чтобы пришли другие. Этот безостановочный цикл повторяется вечно, постоянно. На нём основана циркуляция великой вселенской энергии. Не важно, кем это задумано. Важно, что так было, так есть и так будет. Желаем мы этого, или нет. Признаём мы это, или считаем ересью. Круговорот жизни во Вселенной будет продолжаться, несмотря ни на что.