В феврале этого года музей истории науки и техники ОИЯИ стал обладателем электронной копии записных книжек Галины Николаевой, относящихся к 1962 году, когда писательница собирала в Дубне материал для романа о физиках.
Первейшая задача автора, творящего историю, основанную на реальных событиях, это не дать прототипам узнать в героях романа себя, в особенности если эти герои ведут себя не лучшим образом. Любая мелочь может испортить дело, как в случае, например, с повестью Николая Асанова "Богиня победы", где в "знаменитом дубненце Тропинине" дубненские читатели сразу узнали доктора наук А. А. Тяпкина, а сам Алексей Алексеевич решительно возражал: "Там этот тип лучше всех катается на водных лыжах, и все, конечно же, подумали на меня!"
У Галины Николаевой была непродолжительная, но счастливая писательская судьба: в 1945-м её стихи заметил Николай Тихонов, потом её оценили как очеркиста, а в 1950-м её первый роман удостоился Сталинской премии I степени. В 1957-м вышел второй её роман. Первый - о колхозном крестьянстве, второй о рабочем классе; теперь она задумала роман о трудовой интеллигенции, которая вышла из народа и не забыла об этом.
Что подвигло автора романа "Битва в пути" взяться за роман о физиках?
1961 год. Страна на подъёме. Принята Программа построения коммунизма. А коммунизм - это наука. Учёные - люди будущего. Значит, надо писать о них. Достаточно было звонка вице-президенту Академии А. В. Топчиеву - и писательница на заседании в Академии наук СССР. Блокнот писательницы быстро покрывается записями:
"Какие интересные и разные люди! Один - "аристократ", рядом с ним "скептик"... Академики, "полуакадемики", "четверть-академики"... Лысых и седых предостаточно. Лица важные, спокойные, много познавшие и немного скучающие. В углу - высокий, похожий на английского лорда; сидит, не сгибая спины. Другой похож на Керенского: нервно курит, красиво держит тонкими пальцами тонкую папиросу; выражение лица то ли грустное, то ли тоскливое - не могу определить...
А докладчик продолжает:
- Плохо внедряются в промышленность лабораторные исследования... Полимеры... Синтетические материалы... Мобилизованы на решение задач в области синтетических волокон..."
Александр Васильевич выделяет главные направления советской физики. Он говорит о прорывных работах академика Векслера по созданию новых сверхмощных ускорителей, о работах над созданием термоядерного реактора, которые ведутся в Институте атомной энергии имени Курчатова. А вообще-то поговорите об том с академиком-секретарём Л. А. Арцимовичем.
Галина Евгеньевна откладывает полимеры в сторону. Прикладные науки - это хорошо, но это настоящее, а естествоиспытатели смотрят в будущее. Героями её романа станут исследователи в области физики высоких энергий.
Академик-секретарь встречает Галину Николаеву на пороге своего двухэтажного коттеджа. Тут следует уточнить, что не её одну: в тени известной советской писательницы жил и работал муж-драматург Максим Сагалович, её ангел-хранитель, "адъютант её превосходительства".
- Роман о физиках? Похвально! - одобряет академик. Одобряет он и пьесу. Тема горячая! В кинотеатрах страны идёт и пользуется большим успехом зрителей фильм Михаила Ромма "9 дней одного года", в журнале "Знамя" готовятся к печати главы из романа Даниила Гранина "Иду на грозу"; издательство "Прогресс" выпустило книгу американского писателя Митчелла Уилсона "Встреча на далёком меридиане", и в одном из героев, советском физике Гончарове, многие увидели черты директора международного научного центра в Дубне Д. И. Блохинцева.
Свой дар рассказчика (а иногда и сказочника) Арцимович пускал в ход всякий раз, когда надо было кого-то убедить в важности того, чем он занимается. Важность избранной писателями темы он оценил сразу. И вот он крупными мазками рисует картину современной физики. Излагает доходчиво, образно, с присущим ему остроумием, украшает речь цитатами из классиков естествознания и искромётными афоризмами, об авторстве которых скромно умалчивает. Его кредо: "Если не можешь объяснить в целом, грубо, хотя бы значимость того, чем занимаешься, значит и сам не до конца понимаешь, чем занимаешься".
Галина Николаева слушает с огромным вниманием. Перед ней не только крупный учёный, но и большой человек в государстве - под его руководством ведутся работы по укрощению термоядерной реакции. Он интересен и сам по себе, как личность. Аристократ в науке, гусар, даже бретёр - так отзывались о нём хорошо знавшие его и близкие ему люди. А ещё: барин. И снова: забияка, задира... В драке похож на Томаса Гексли, "бульдога Дарвина": если вцепится - не оторвать. Можно добавить: сибарит, острослов. И просто обаятельный человек. Лёвушка - так называл его Курчатов.
Арцимович говорит о несовершенстве нашей промышленности, о старении научных коллективов. Никакая реорганизация не спасёт научный организм от склероза (это ещё не о Дубне, ОИЯИ до этого пока далеко).
Он говорит о поиске молодых талантов. Занятие наукой стало делом престижным и высокооплачиваемым, в науку устремились даже те, кто о ней раньше и не помышлял; число учёных за последние десять-пятнадцать лет возросло в десятки, в сотни раз - и во столько же раз сократился процент талантов: природа продолжает рождать "собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов" не чаще, чем два-три раза в столетие. Наша задача - тут Лев Андреевич говорит от лица всех физиков страны старшего поколения, - найти таланты, помочь им занять командные высоты в науке и отогнать от директорских кресел карьеристов. Говоря о том, как разрослась наука, Арцимович буквально убивает таким сравнением: в 1900 году всех известных физиков России можно было бы усадить на одном диване, а сколько диванов у нас сейчас?
Говорит академик и про узкую специализацию: каждый роет свою норку, и не хватает времени, чтобы высунуться наружу и посмотреть, что делается у соседа - так крупных открытий не сделаешь! Говорит академик и о "золотой лихорадке" в физике элементарных частиц: "Достаточно кому-то наткнуться на что-то новое, то едва он успевает сказать "а", как тут же налетает толпа конкурентов..."
Говорит Арцимович и о том, что уже давно и безвозвратно ушло то время, когда экспериментатор мог прикоснуться к предмету исследований - теперь между ними громадные ускорители, измерительная аппаратура и, увы, порой сложнейшая математика...
В физике элементарных частиц мы, к сожалению, отстаём. Стараемся, но отстаём. Если вы идёт за кем-то по пятам, след в след и дышите кому-то в затылок, у вас нет шансов испытать радость первых открытий... Бывает, что мы создаём большие установки, которые к моменту пуска становятся памятниками незрелых идей... Вот Векслер - он построил самый крупный в мире ускоритель, а почти все открытия сделали американцы, хотя их ускоритель уступал нашему...
Вы зря пытаетесь записывать за мной, в какой-то момент замечает академик, всё это будет напечатано в моём докладе. И действительно, всё это Галина Николаева вскоре прочла в январском номере "УФН" и многое из перечисленного увидела потом в Дубне своими глазами. Её задело замечание академика об отставании от Запада. Она твёрдо решила самой разобраться, что же мешает советским физикам выйти на передовые рубежи мировой науки.
Писательница сообщает, что собирается в Дубну. Дубна? Похвально, поддерживает академик. Там люди делают большое дело. Увидите и наши достижения, и наши недостатки. Только не тратьте много времени на академиков. Пусть у вас будут другие герои. Обратите внимание на молодёжь. Мы, люди старшего поколения, можем направлять, указывать перспективные направления в науке, а двигать науку вперёд - это дело молодых...
Галина Николаева принимается за изучение физики. "Нужно известное самопожертвование, чтобы дать себя вырвать из привычной среды, из уютного кабинета, оторваться от мудрых и милых книг и отправиться в шумный цех к пахнущим смазочным маслом машинам, слушать фабричный шум, резкие голоса хлопочущих, торопящихся людей, погрузиться в путаницу винтов, болтов, подъемных кранов, а затем забраться еще выше - в страшную сферу математических формул, приводящих в движение этот мир грохота и скрежета" - польский писатель Ян Парандовский мог и не знать о Галине Николаевой, но написал это как будто о ней.
Программа-минимум: не чувствовать себя профаном и говорить с физиками на одном с ними языке. Программа-максимум - говорить на равных. Учебники, научно-популярные брошюры, биографии великих учёных, книги по истории физики первой половины XX века - всё это постепенно загромождало её письменный стол. Множились толстые тетради конспектов... Так впоследствии писал её муж-драматург Максим Сагалович, на глазах которого всё это происходило.
Через полгода Галина Николаева пришла к выводу, что программа-минимум выполнена. Настало время познакомиться с физикой как с профессией.
Тихий поросший соснами подмосковный городок понравился ей сразу. Деревня не деревня, а воздух сельский, уже тогда жил на два берега, но для Галины Николаевой Дубна ограничивалась её институтской частью. В 1962 году она заканчивалась там, где сейчас 9-я школа, которой тогда её ещё не было, а Чёрная речка сводилась к двум улочкам на отшибе, Лесной и Дачной. И гостиницы "Дубна" ещё не было, её строительство закончат в следующем году, к открытию Международной конференции по ускорителям. И лето 1962 года Николаева с Сагаловичем провели в одном из коттеджей по улице Интернациональной, который в то время был общежитием для молодых специалистов (а позднее Объединённый институт выделил им трёхкомнатную квартиру на улице Вавилова).
Дубненцы были избалованы вниманием московских журналистов уже настолько, что Герцен Копылов, физик и поэт, не выдержал и разразился пародией: "Пахнет жареным. Это физики горят на работе". Дубну посещали люди с мировыми именами. В 1959 году в Дубну приезжал премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, а в 1961-м два дня в Дубне провёл один из патриархов квантовой теории Нильс Бор. Но чтобы оставаться в Дубне на месяц и писать здесь роман, это было в новинку. Это стало событием. Настолько значительным, что заместитель начальника международного отдела В. С. Шванев откликнулся на него в городской газете "За коммунизм" статьёй под многозначительным заголовком "Писательница Галина Николаева в Дубне". Короче, все были приятно ошеломлены.
Писательница открывала новый для себя мир. Спадала шелуха книжных знаний, открывалась современная физика, которой занимаются её будущие литературные герои. График плотный. Днём - посещение лабораторий, в которых занимались физикой элементарных частиц, а по вечерам Галина Николаева принимала у себя на дому потенциальных прототипами будущих литературных героев. И только воскресенье у неё было помечено словом "отдых".
Прежде чем окунуться в повседневные заботы "следопытов микромира", как окрестили дубненских физиков московские журналисты, писательнице предстояло узнать, что представляет собой Объединённый институт в целом. Узнать про нетривиальный переход от режима строгой секретности к широкому международному сотрудничеству, который в исторически сжатые сроки проделала институтская Дубна, и оценить роль первого директора ОИЯИ Д. И. Блохинцева. Рождённая в недрах Атомного проекта, Дубна ещё долго выводила родимые пятна "закрытой" физики, но так и не вывела... *
Дмитрий Иванович сразу отбросил ассоциации с директором завода. Его полномочия куда скромнее. Особенность ОИЯИ не только в том, что это комбинат познания, выпускающий продукцию особого рода. ОИЯИ - это пять Лабораторий, и каждая и по масштабу, и по сути полноценный институт, и у каждой свой директор, а у каждого директора свои интересы и нрав. И эти директора не всегда слушаются. Люди всё взрослые, в угол не поставишь. Попробуйте что-нибудь посоветовать Векслеру! Дмитрий Иванович хорошо знает его ещё по ФИАНу. Настолько хорошо, что однажды, когда к нему пришли от Векслера с бумагами на подпись, Дмитрий Иванович, прежде чем подписать, походил по кабинету, посмотрел в окно и задумчиво сказал: "Если я не подпишу этот приказ, Володя будет выпрыгивать из штанов!"
О Лаборатории ядерных проблем Дмитрий Иванович отзывается со сдержанной похвалой (традиции, заложенные первым директором, живы). Всё делается основательно, работы по большей части средние, но выполнены первоклассно, и среди них нет сомнительных. Фирма! При новом директоре сложился коллегиальный метод руководства. "Хорошую атмосферу создаёт Понтекорво. Но - блестящая голова и детская честность... Это даже опасно!"
О Лаборатории высоких энергий Дмитрий Иванович высказывается просто сдержанно. После пуска самого крупного на тот момент ускорителя ЛВЭ помогали все Лаборатории ОИЯИ. Полтора года ушло на доведение интенсивности до значений, приближающихся к проектным. Прошёл ещё год... В конце 1959 года - телеграмма из ЦЕРНа: "пошёл" новый ускоритель, с энергией частиц в два с половиной раза большей и интенсивностью большей в 50 раз. "Это такой удар, от которого вратарь влетает в ворота вместе с мячом," - записывает ДИ в дневнике. Оставалась надежда на как будто открытый D-мезон, тает после вторичной проверки...
Спасение для Лаборатории и для ОИЯИ в целом явилось в образе молодого физика, который на одном из 40 тысяч снимков, уже просмотренном до него, увидел нечто такое, что сразу привлекло его внимание: "Картинка положительно заряженной частицы с изломом очень подходила к гипотезе распада положительно заряженного сигма-гиперона, распадающегося на положительный пион и нейтрон..." И ранним утром 24 марта 1960 года первооткрыватель Анатолий Кузнецов, "по поручению Векслера", срочно выехал в Москву, чтобы доставить в редакцию ЖЭТФ, где его уже ждали с рукописью статьи, задерживая сдачу номера в набор... Античастица, оставившая свой "автограф" на одном из 40 тысяч снимков, позволила Векслеру сказать: "Теперь мы, как говорится, оправдали строительство синхрофазотрона". А Дмитрий Иванович мог бы добавить: "И создание ОИЯИ". Ведь авторами открытия стали учёные семи стран-участниц...
Физика - это бег на короткие дистанции, иногда всё решают доли секунды... Условия соревнования в экспериментальной физике очень тяжёлые. Сказываются недостатки нашей промышленности. Мы получаем некачественные механизмы, на доведение которых до рабочего состояния уходит 5-6 месяцев... Крупные установки у нас на мировом уровне, а что попроще, так либо наша промышленность не выпускает, либо выпускает низкого качества. "Мы стараемся всё делать своими руками, только что руду не переплавляем... Я купил в Женеве французские фотоумножители. Я провёз их через границу в чемодане с бельём". Его не проверили - у него был дипломатический паспорт...
Галина Николаева отмечает деликатность Дмитрия Ивановича, которая сочетается у него с энергичностью и напористостью, его уважительное отношение не только к начальству, но и к подчинённым. Таким, видимо, и должен быть директор международного научного центра, и не случайно, что именно ему, а не кому другому Курчатов предложил создать "Восточный" институт, известный сейчас как "Объединённый" **.
Дмитрий Иванович приглашает писательницу к теоретикам на семинар. Докладывает молодой физик Николай Черников. Тема: "Кинетическая теория релятивистского газа". Судя по всему, это была предзащита: несколько месяцев спустя докладчик защитил докторскую.
В записной книжке писательницы появляется описание интерьера: "Комната для семинаров, так называемая "комната научного трёпа". Кресла, пюпитры, две больших чёрных доски, окна, чёрная стена. Много молодёжи". Женским взглядом Галина Евгеньевна замечает: "Модно одеты - пуловеры и пиджаки с разрезом. Большинство в очках. Высокие лбы..." И добавляет, что за окнами - "серый дождливый день..."
Докладчик закончил, следуют вопросы и замечания, время от времени переходящие в дискуссию. Теоретики так быстро обмениваются репликами, что Галина Николаева едва успевает записывать их фразы - надо научить своих будущих героев не только грамотно произносить физические термины, изъясняться не только книжным языком, на котором физики пишут свои статьи, но и разговорным, как в жизни, на семинарах и в кулуарах, будущие герои должны усвоить профессиональный жаргон физиков и уверенно на нём говорить. Чтобы будущие читатели-физики узнали себя, как они узнали себя в герое "Девяти дней одного года", созданного Иннокентием Смоктуновским.
Один день Галина Николаева посвящает встрече с молодыми теоретиками. Осторожно изучает их, присматривается, подобно терапевту, перед которым сидит новый пациент. Молодым теоретикам внимание писательницы лестно, но они это и не показывают, но когда она спрашивает их о чём-то, они охотно отвечают. Некоторые чуть ли не исповедуются. "Руками ничего делать не могу, вся надежда на голову", признаётся один. Голова для теоретика - двигатель мысли. Иногда этот двигатель даёт сбои, начинает работать на холостых оборотах, и тогда теоретик идёт пить кофе.
- Гусь может плавать, летать, бегать. Но плавает он хуже пингвина, летает хуже орла, бегает хуже страуса. А в науке нужны орлы и страусы...
- На заводе всё ясно, там показатели. А у нас какие показатели? У нас нет показателей...
- Мышление экспериментатора менее абстрактно. У теоретиков - через математику, у экспериментаторов - на пальцах...
- Теоретики чем-то отличаются. Едем в поезде, познакомились с девушками. Представились: я - повар, а я - бухгалтер. Они говорят: хватит трепаться, вы физики-теоретики...
Административные, организационные дела, в которые с неизбежностью погружён был директор межправительственной организации ОИЯИ, Дмитрий Иванович называл "делами собачьими". О научных проблемах современной физики элементарных частиц он рассказал во второй беседе с ней. По окончании Галина Николаева с удивлением заметила: "Он такой активный рассказчик, что нам с Максимушкой слова не удавалось вставить!" А ей так хотелось поделиться с Дмитрием Ивановичем своими впечатлениями от бесед с молодыми физиками, которых он ей рекомендовал...
К тому времени эпоха великих потрясений в физике осталась в прошлом. Умонастроения физиков 1962 года Дмитрий Иванович выразил следующим образом: старшее поколение живёт ожиданием новой научной революции, а молодёжь довольствуется изобретением приёмов и методов, которые позволяют хоть что-нибудь посчитать. В физике частиц господствует дисперсионщина, большие надежды возлагаются на "исчисление Редже" - реджистику на профессиональном жаргоне (которая вскоре, после появления "кварков", отошла на второй план)... Два года спустя, подводя итоги проходившей в Дубне Рочестерской конференции, Блохинцев скажет: "Я убеждён, что мы стоим на пороге глубочайшей научной революции, которая, как это всегда случалось и ранее, повлечёт за собой новую эпоху в технике и в жизни человечества".
Галина Николаева покорена: "Интеллектуальная глыба". Оказывается, он ещё и художник, с удивлением добавила она, увидев у директора ОИЯИ картину "Мальчик перед бездной". А он ещё и поэт, с удовольствием усилил её удивление Тяпкин. Стихи? - с интересом переспросила Галина Евгеньевна...
А Дмитрия Ивановича приятно удивила осведомлённость писательницы не только в физике, но и в философских вопросах квантовой механики, она знает даже о многолетней дискуссии его с Нильсом Бором по этому поводу.
В записной книжке Галины Николаевой подчёркнута фамилия Кадышевский. Для Галины Николаевой этот человек - писательская удача. Автор должен любить своих героев, в противном случае его ждут крупные неприятности, советовал Михаил Булгаков. А тут и советов никаких не нужно было. Высокий обаятельный красавец, восходящая звезда советской теорфизики. Не успев окончить аспирантуру, Кадышевский защитил кандидатскую диссертацию. Две статьи в "Докладах Академии наук", одна уже напечатана, другая ждёт своей очереди. Три года спустя Блохинцев напишет о нём в дневнике: "Такими бывают гении..."
Писательница вспоминает слова Дмитрия Ивановича о том, что старшее поколение физиков живёт в ожидании очередной научной революции, а молодёжь довольствуется частными методами и радуется, когда что-нибудь удаётся посчитать. Мир как будто перевернулся: романтики отцы и прагматики дети... Это - не о Кадышевском. Этот человек не боится колебать мировые струны. Он не из прагматиков, он - романтик. Он чувствует в себе силы замахнуться на Теорию Всего...
Галина Николаева в восторге. Она готова взять этого человека в будущий роман целиком, таким как он есть, без всякой литературной обработки. Кадышевский говорит увлечённо, хотя и медленно, словно раздумывает над каждым словом.
Галина Николаева записывает...
Теоретики похожи на художников. Работа пьянит. Чувствуешь свою посвящённость чему-то высшему. Самообман? Может быть... У экспериментаторов этого нет. Там коллектив. Обезличка...
Молодой физик развивает теорию основанную на новом представлении о геометрии в малом. Потревожены имена классиков естествознания, упомянут Эйнштейн, затронуто пространство-время в микромире. Эйнштейн изменил наши представления о пространстве-времени во Вселенной, Кадышевский развивает теорию о пространстве-времени в микромире. Но Эйнштейн говорил об искривлении пространства, а Кадышевский говорит о его дискретности ***.
Греческий ум почти исчерпал все мыслимые теории для объяснения Вселенной, и современные гипотезы это всего лишь продолжение неудавшихся попыток древних, писал в конце XIX века историк физики Ф. Розенбергер. Идея дискретности пространства и времени восходит к Демокриту, к проблеме, с которой столкнулись греческие философы после того как Парменид объявил бытие неделимым и неподвижным, а его ученик Зенон на примерах показал, что понятие движения внутренне противоречиво. В то время ещё не владели понятием бесконечно малых, они и в XVII веке оставалась загадкой, и не умели суммировать бесконечно убывающие геометрические прогрессии. Парадоксы Зенона смущали их чрезвычайно. Демокрит решил проблему, запретив делить отрезки до бесконечности - всему есть предел, делению на отрезки в том числе. И парадоксы Зенона развалились, в том числе самый известный из них, в котором Ахилл никогда не догонит черепаху - вот почему Демокрита называют не только отцом античной атомистики, но и основателем дискретной математики.
Дискретность пространства-времени в микромире, однако, имеет другое происхождение: она выросла не из проблем античной философии, а из проблем теории поля, в которой на пути к конечному результату в расчётах появляются бесконечности, от которых приходится избавляться, как сказал Фейнман, "заметанием мусора под ковёр", что вызывает у теоретиков ощущение собственной неполноценности.
Дискретность пространства в микромире не только избавляет от бесконечностей, но и открывает возможность решить так называемую проблему спектра масс. В современной теории массы частиц вводятся, как говорят физики, "руками", вычислять их сейчас в принципе невозможно - как эти две универсальные константы, постоянную Планка и скорость света не крути, размерность массы не получишь, а вот если к ним добавить фундаментальную длину, это можно сделать. А что говорит Его Величество Эксперимент? Путь от теории к практике и далёк, и долог. Теория пока ребёнок, он ещё в пелёнках, выход на эксперимент - дело будущего...
Неожиданный вопрос: почему физики мало пьют? Бережно относятся к своей голове. А к своим избранницам они относятся так же бережно?
И снова Галина Николаева в восторге. Переворот в науке! Её поражает только, что доклад молодого учёного на семинаре встречен был весьма сдержанно. Докладчика вежливо выслушали, задали вопросы, получили ответы обсудили, рекомендовали к публикации - и разошлись. Обычные научные будни. Теория не принята, но и не опровергнута. Писательница поделилась своим удивлением с Алексеем Тяпкиным: Алексей Алексеевич, почему так? Крупные открытия в науке редки, мягко, почти по-отечески ответил ей Тяпкин. УА в моём романе, сказала писательница, сообщение молодого учёного о новой теории будет встречено аплодисментами!
Директор Лаборатории высоких энергий В. И. Векслер согласился на беседу не сразу. Когда Зоя Иосифовна, его секретарь, в первый раз сообщила ему, что с ним хотят встретиться советские писатели, Владимир Иосифович, владевший русским языком во всей его полноте, рассеянно ответил, а не пошли бы они по популярному в России адресу. В очередной раз кладя трубку, он со вздохом сказал: "Ну и настырный народ эти писатели! Придётся принять..." Правда, поставил условие: не больше двадцати минут. А беседа растянулась на час с лишним. Это отметили ожидавшие своей очереди в приёмной - они засекли время.
Векслер, восторженно: "Какая умница! Знает физику не хуже научного сотрудника!" А Галина Николаева поражена размерами царь-ускорителя и восхищена полётом мысли её создателя. Всего пять лет назад им была взята планка 10 ГэВ, а он уже работает над ускорителями в 1000 ГэВ!
А как директор крупной научной лаборатории Векслер Галине Николаевой не показался. Царь-ускоритель, при всём его величии (один магнит массой 36 тысяч тонн!) - это только прибор, инструмент познания. Одна частица с его помощью открыта, а что дальше? Царь-ускоритель больше не флагман в физике высоких энергий. К нему много и других претензий. К нему и к его создателю. Для Векслера он в прошлом, а для молодых физиков, со всеми его недостатками, - в настоящем, им на нём работать. А у Векслера на первом месте новые методы ускорения, физические результаты и аппаратура - на втором и третьем. А молодёжь? Пусть молодёжь занимается своим делом. Если человек чего-то стоит, то он обязательно пробьётся. Молодёжь меня не подведёт, она ещё себя покажет, говорит Векслер. Лаборатория беспризорников...
Что-то похожее было в своё время и в старейшей Лаборатории ОИЯИ, беспризорники были и там. На вопрос, что мешает советской экспериментальной физике, Роман Суляев, как ни странно, ответил, что в первую очередь - это проблема молодых кадров. На Западе вчерашний дипломник сразу попадает в опытный коллектив, "а у нас этого нет". Почему? "До войны ядерной физикой занимались считанные единицы. Сейчас эти люди возглавляют лаборатории и институты и занимаются в основном организацией науки, а не самой наукой. Как формировалась Лаборатория? Приходила молодёжь, только что окончившая вузы. Помощи ждать было не от кого. Учились, читая американские журналы. Многое дублировали, набирались опыта... Пришёл Понтекорво, звезда первой величины в физике, - и с его приходом многое изменилось..."
Выписки из лабораторной стенгазеты, в которой молодые сотрудники Лаборатории обмениваются мнениями о статье академика П. Л. Капицы "Теория, эксперимент, практика", как будто подтверждают сделанные писательницей выводы:
- Мне кажется, что вопросом научного роста физиков должны заниматься их руководители. У нас же, по-видимому, действует принцип: "спасение утопающих - дело рук самих утопающих".
- А мне кажется, что такого понятия как научный руководитель у нас в Лаборатории вообще не существует. Научный отдел рассматривается как стадо, которое пастух перегоняет с одной научной работы на другую.
- В нашей Лаборатории живут по принципу: один токарь лучше двух физиков. Научное начальство смотрит на физиков как на рабочую силу, административное старается "держать на табеле", профсоюзное считает существование научного отдела помехой, а начальник отдела проводит политику "материального сдерживания".
- Наша дирекция не прочь найти хороших экспериментаторов на стороне - мыслящих, самостоятельных, энергичных, но ничего не делает для того, чтобы вырастить их у себя.
- У нас в Лаборатории гоняются за "гениями", собирают по институтам. А они - бездари...
- У нас люди со способностями идут учиться, а бездари - в лаборанты, заполняют штат. У них (в ЦЕРНе) с кадрами гибче...
- Труд экспериментатора чёрен и неблагодарен. У экспериментатора нет времени на чтение литературы, осмысление фактов, изучение теории...
- Вывод один. Науку делают люди. А чтобы сделать хороший эксперимент, нужно сделать хороших экспериментаторов.
Есть в записных книжках Галины Николаевой и следы её беседы с Марией и Михаилом Шафрановыми:
"Открыли вроде бы D-частицу... Объявили на Рочестерской конференции в Киеве... Вернулись, просмотрели 10 тысяч снимков - никакой частицы нет. Назревал скандал. Доложили же на самом высоком уровне... Вы - молотки! За два месяца "дооткройте" частицу. Кто согласен взять на себя ответственность за D-мезон?.. Вечная трагедия отставания. С антипротоном нас опередили американцы. С антинейтроном - тоже. Теперь пытаемся не отстать от ЦЕРНа..."
Галина Николаевна и сама могла бы стать "следопытом микромира". Такой вывод сделал Анатолий Кузнецов, первооткрыватель антисигма-минус гиперона, после того как писательница, прервав его объяснения, продолжила самостоятельно рассказывать, что же запечатлел тот самый, единственный из 40 тысяч снимок, на котором антисигма-минус гиперон оставил свой "автограф". А закончив, с комсомольским задором спросила:
- Ну что, Анатолий Алексеевич, взяли бы вы меня в лаборанты?
На что Анатолий Алексеевич, по возрасту годившийся своей ученице в сыновья, с покорностью ответил:
- Ну что вы, Галина Евгеньевна, я бы взял вас сразу в младшие научные сотрудники...
Галина Николаева полгода грызла гранит науки физики и четыре месяца провела в окружении физиков Дубны. Хватило бы ей знаний и впечатлений, чтобы передать атмосферу институтской Дубны? Думаю, да. У неё были хорошие учителя. Познать физику не просто как сумму знаний и методов, а как профессию, ей помог Алексей Тяпкин. Блохинцев обрисовал состояние физики частиц как её видят теоретики, Тяпкин помог Галине Николаевой взглянуть на физику второй половины XX века глазами экспериментатора. Алексей Алексеевич вводит писательницу в курс дела. Скоро они станут друзьями. В физике элементарных частиц много новых фактов, ни один не противоречит теории, но и теории по большому счёту нет. Как сказал Тяпкин, экспериментаторы уподобились каменщикам, которые начали класть кирпичи, не дожидаясь, когда архитекторы разработают проект будущего здания... От Тяпкина Галина Николаева узнала и о "кухне" советской физики, о затянувшейся вражде академиков Л. Д. Ландау и И. Е. Тамма с профессорами физфака МГУ, о борьбе с физическим идеализмом в квантовой механике. И о многом другом, о чём нельзя было прочесть в книгах.
Алексей Алексеевич известен большинству дубненцев благодаря самому незначительному своему деянию - пику Тяпкина, возведённому по его инициативе в сосновом бору на Чёрной речке, за коттеджами (кстати, для тренировок дубненских любителей горных лыж, когда у них не было времени ездить на настоящие горы). О его пиках в науке широкой публике известно куда меньше. Независимо от американцев он предложил режим жёсткой фокусировки пучка на ускорителях - но то был 1953 год, время закрытой физики, о публикации не могло быть и речи, а Векслер предложение отверг. Были у Алексея Алексеевича и свои пики в философии науки, хотя философов он на дух не переносил. Студентом-старшекурсником он обратил внимание профессора Тамма на спорное положение в теории относительности, но не был им понят, и только много лет спустя, когда он сам стал профессором, его соображения опубликовали в "Успехах физических наук" - и в том же номере раскритиковали. Магнитный искровой спектрометр, работавший на синхротроне в Протвино - чьих рук дело? А кто поставил Дубну (и весь Советский Союз) на водные лыжи? По чертежам Тяпкина в ЦЭМе сделали первый экземпляр; испытания состоялись на канале имени Москвы.
Однажды, на последней конференции по методологическим вопросам науки, которая проходила в 1979 году в конференц-зале ЛТФ, после того как кто-то из докладчиков, иллюстрируя свою философскую мысль, изобразил на доске Солнечную систему, Алексей Алексеевич, сидевший в первом ряду, подал реплику: "А где здесь Малая земля?" В те доисторические времена ОИЯИ, когда институтская Дубна ещё только начала "отпочковываться" от Атомного проекта, и в научных журналах появились первые публикации по ядерной физике, молодой сотрудник Лаборатории Алексей Тяпкин поломал традицию, сложившуюся во время "закрытой физики", отказавшись включить "научных феодалов" в соавторы статьи ****. А младший коллега Юрий Прокошкин его поддержал. Не было собрания, на котором не Тяпкин не критиковал директора. Коллеги удивлялись: откуда такая смелость? А он внутренне улыбался, вспоминая слова, которыми его напутствовал Курчатов, направляя в Дубну: "Эх, вы, молодёжь! Кому же как не вам, молодым и способным, решительным и дерзким, заниматься критикой! А Мещерякова не следует бояться. Его всегда можно поправить, пока наверху сидят разумные люди". О том, как эти люди поправили властного директора секретной Лаборатории, Тяпкин расскажет писательнице позже.
Они были похожи - Алексей Тяпкин и Галина Николаева. Оба резкие и непримиримые, оба ненавидели фальшь (о Николаевой говорили: "аж до зубовного скрежета"), оба люди с повышенным чувством справедливости. Максим Сагалович, назвав Тяпкина человеком взрывного темперамента, сравнил его энергию возбуждения с таким естественным явлением, как землетрясение: "до предельной отметки по шкале Рихтера..." Галина Николаева однажды на семинаре, пытаясь записывать в ходе обсуждения эксперимента Бориса Неганова, сделала пометку: "Слышу одного Тяпкина".
А вот чего у Тяпкина определённо не было, так это способности Галины Николаевой вгрызаться в проблему, долго бить в одну точку. Алексей Алексеевич любил жизнь и стремился познать её во всей её полноте. Много лет спустя, на кануне своего 70-летия, он признался:
- Я был человек самоуверенный... Что? Да, и сейчас, как видите, такой... Думал, что и в науке могу не уступить своим коллегам, занимаясь и водными лыжами, и планеризмом, и ещё чёрт знает чем... И теперь, под конец жизни, немного грущу о потерянном времени, немного грущу... Вон, Прокошкин... Каких высот в науке достиг! А я в шесть утра, подхватив лыжи, бежал к причалу...
- Ну, что ты, Алексей Алексеевич! - возразили ему. - Может, это и было главным в жизни!
Стал бы Алексей Алексеевич одним из героев романа? Безусловно. Такие колоритные персонажи на дороге не валяются.
Галина Николаева в Лаборатории ядерных проблем. Первый ускоритель Дубны давно в глубоком тылу физики высоких энергий, но оказывается, что и в тылу кое-что можно сделать. Писательница записывает сравнение, которое явно не в пользу ЛВЭ: "Наш синхроциклотрон даёт сто "плевков" (импульсов) в секунду, а синхрофазотрон Векслера - один "плевок" за одиннадцать секунд"...
В числе молодых физиков, на которых указали писательнице, Юрий Прокошкин первый. В апреле ему и его группе удалось обнаружить ранее не наблюдавшийся распад пи+ мезона на нейтральный пи-мезон, позитрон и нейтрино. Распад этот чрезвычайно редкий, и сам факт его обнаружения уже само по себе большая экспериментальная удача, но главное, что частота такого распада совпала с теоретическим предсказанием - а это в свою очередь подтвердило догадку о природе так называемого слабого взаимодействия.
Прокошкин начал готовиться к эксперименту заранее зная, что вступает в соревнование с американцами, которые сильно продвинулись в этом направлении, "а качество аппаратуры у нас неважное..." Главная трудность заключалась в том, чтобы увидеть этот чрезвычайно редкий распад на громадном фоне основного распада.
Писательница оказалась в затруднительном положении. Смущала уже сама формулировка: "Установлен неизвестный ранее закон сохранения слабого векторного тока элементарных частиц - адронов, подтверждённый экспериментально обнаружением и измерением вероятности бета-распада положительно заряженного пи-мезона". Звучит внушительно, согласитесь, так и хочется снять шляпу и почтительно склонить голову перед торжеством науки, но что с этим делать, как это всё, скажите, преподнести неискушённому читателю? В конце концов, не дело романиста объяснять, чем занимаются учёные, на то есть популяризаторы науки. Как передать читателю ощущение важности того, чем занимаются герои романа? Гранин, например, не стал ломать голову над подобными проблемами и перебросил своих героев на изучение грозы - явление всем хорошо известное, объяснять какую пользу её изучение может принести человечеству, не надо...
Галина Николаева поступила иначе. Отступать было не в её правилах. Её заинтересовала загадка нейтрино. Частица эта, правда, уже открыта, но ведёт себя странно и продолжает удивлять. В "Известиях" она прочитала обширную статью Понтекорво о нейтрино, и была очарована и самой статьёй, и её автором - с которым уже была знакома по книге Лауры Ферми "Атомы у нас дома". И тут её ждало разочарование. Беседы с Понтекорво не получилось. Этот солнечный человек готов был говорить о чём угодно: о литературе, о живописи, музыке театре - только не о науке. Его гипотезу о двух видах нейтрино экспериментально подтвердили американские физики. Галина Николаева возмущена: почему не у нас? Бруно Максимович пожимает плечами: обычное дело...
А вот с мю-мезоном писательнице повезло. Давно открытая, эта частица продолжала удивлять физиков. Мю-мезон для нас загадка, подтвердил молодой экспериментатор Роман Суляев. Что такое пи-мезоны, мы знаем, это кванты ядерного взаимодействия, роль их в мироздании также ясна - они удерживают нуклоны в ядрах. А зачем природе понадобился мю-мезон? Какова его роль? Ничем, кроме массы, от электрона он не отличается. Убери её - мироздание не рухнет. Совершенно бесполезная частица... (а вот тут, заметим в скобках, с Романом Матвеевичем через несколько лет можно было бы поспорить*****).
Галина Николаева беседует с Игорем Василевским. Игорь Михайлович рассказывает: "Мы работаем с водородом. Один литр жидкого водорода при испарении превращается в 800 литров. Это опасно. При смешении с воздухом - взрыв..." ******
"У нас как у шахтёров, - продолжает Василевский. - Вся Дубна работает на нас. Когда ночью возвращаешься домой, с сеанса на ускорителе, чувствуешь себя в центре всего..." Галина Николаева вспоминает то, что ей говорили в горисполкоме: город живёт своей жизнью, сам по себе. И оба они правы: и экспериментатор Василевский, который шагает с работы устало по ночному городу, и председатель исполкома в своих каждодневных хлопотах о городском хозяйстве. Один понимает под городом его институтскую часть, а другой - Дубну в её административных границах, включающих и Левобережье с его производственными мощностями (она же Дубна-3), и Большую Волгу - посёлок речников и гидроэнергетиков, и близлежащие деревни Ратмино, Александровку и Козлаки.
Физики, инженеры работают не считаясь со временем, а механики уходя домой по расписанию, жалуется Игорь Михайлович. С механиками ему, видимо, не повезло, не посчастливилось поработать с гениальным механиком Василем Плотко, о котором вспоминали его коллеги: "Приходишь утром, а он уже на работе. Ты что, Максимыч, так и не уходил? Да вот, понимаешь, пришла в голову одна идея..."
Сеанс на ускорителе. Огромный куб без единого окна - 1-й корпус ЛЯП. Группа Владимира Евсеева готовит эксперимент на первом дубненском ускорителе. Владимир Сергеевич отвечает на вопросы "без отрыва от производства" - параллельно идут измерения...
Писательница беседует с физиками на равных, хотя и смотрит на них снизу вверх. Они - герои её будущего романа, и она к ним присматривается, как скульптор присматривается к куску мрамора, из которого выйдет произведение искусства (а может, и нет), так смотрел папа Карло на говорящее полено, решивший вырезать из него не просто куклу, а настоящего мальчика, и воспитать его как сына.
Далеко не всё из того, чем Дубна 1962 года могла гордиться, вошло в записные книжки Галины Николаевой. Избрав полем деятельности своих героев физику элементарных частиц, писательница обошла вниманием достижения Лаборатории ядерных реакций, а они были. В 1962 году группа Сергея Поликанова открыла ядерную изомерию формы, существенно изменившие представления о делении атомного ядра, группа Виктора Карнаухова - протонную радиоактивность, о которой говорил ещё Резерфорд, а трое молодых сотрудников Лаборатории: Евгений Донец, Владислав Щёголев и Виктор Ермаков завершают эксперимент по синтезу 102 элемента, и Д. И. Блохинцев скажет: "Пожалуй, это первая дубненская работа, в которой невозможно указать на какую-нибудь погрешность". Не вошли в записные книжки писательницы и новейшие результаты ЛЯП и ЛВЭ, которые были уже на подходе, но о которых физики ещё не успели доложить на семинаре. В ЛВЭ в группе Свиридова и Никитина завершали эксперимент, о котором Векслер скажет, что это эксперимент года, а группа молодых физиков ЛЯП: Юрий Батусов, Степан Бунятов, Виктор Сидоров и Виктор Ярба в 1963 году наткнутся на эффект двойной перезарядки пи-мезонов, который тоже будет возведён в ранг открытия и будет вписан в Государственный реестр открытий СССР.
Гранин уже написал о физиках, и сделал это хорошо. Как не повториться, сказать в литературе что-то новое? Галина Николаева принимает решение. У Гранина женщины "на подхвате", а в её романе молодая женщина-физик сделает важное экспериментальное открытие, и повествование будет вестись от первого лица. Собственно, ради своей героини, советской Марии Кюри, она и приехала в Дубну. И кажется, она её нашла.
- Мария Склодовская? Да, конечно, - соглашается Евгения Николаевна, соавтор открытия знаменитого антисигма-мину гиперона. - Но физика сейчас другая. Она не похожа на условия, в которых работали Резерфорд и супруги Кюри. Резерфорд делал открытия на столе, супруги Кюри добывали радий в сарае, а современные лаборатории похожи на заводские цеха, и не только по размерам. Произошло разделение труда. Одни занимаются ускорителями, другие готовят аппаратуру, третьи обрабатывают результаты, четвёртые, теоретики, их осмысливают... Когда дело доходит до выкладывания свинцовых блоков для радиационной защиты, нужна физическая сила в самом обыденном смысле слова. Место женщин - это обработка результатов...
- А теория?
- Теоретику нужно иметь идеи...
Не выходит вывести женщин в науке на первое место... Физически соревноваться не могут, в теории не тянут...
- Много времени уходит на обдумывание, чтение; дома надо заниматься, а дома... Ярко могут проявить себя только те, у кого есть талант, но тогда надо бросить всё... А материальные условия неважные. Если бы были хорошие столовые... Мы приходим сейчас домой, и это - рай. А как было перед Женевой? Приходишь в девять, уходишь в девять...
![[]](/img/r/rastorguew_a_a/dubna-1962/galinanikolaewasmolodymieksperimentatorami1962dljaprozy.ru.jpg)