Мощным ударом меча Хадугаст пронзил деревянного болвана и тут же схватился за плечо, болезненно морщась.
- Тебе не стоит так помногу тренироваться, - убеждал его стоявший рядом кнехт Фолькис.
Хадугаст уже несколько дней приходил на площадку рядом с северной стеной, дабы вспомнить боевые навыки. Грудь и плечо саднили не так сильно, как раньше, но и полностью выздоровевшим воин себя не ощущал. От резких движений снова начинало колоть в верхней части груди, а дыхание срывалось на кашель.
- Плевать я хотел, - Хадугаст, будто назло, нанёс очередной удар по деревяшке, и от боли чуть не выронил меч, - дерьмо собачье, когда заживёт проклятая рана?!
- Надо отдохнуть, лекарь запретил упражнения с мечом два месяца, - Фолькис облокотился на изгородь, скептически посматривая на господина.
- Пусть он катится в преисподнюю! Сущая ерунда. Знаешь, сколько раз я бывал ранен?
- Если не выздоровеешь, мы окажемся вынуждены торчать в замке до скончания веков, - заметил кнехт.
- Да хватит уже нудить под руку! Лучше расскажи, что в замке слышно, постоянно ведь с местными якшаешься. Тёмные близко?
- Вчера дозорные видели их передовые отряды в нескольких милях отсюда. А вообще, плохи дела: беженцы страсти рассказывают, будто армия огромная, сжигает всё на пути, считают, это демоны из преисподней покарать нас явились. Деревенщин-то в городе бесова прорва: понабежали со всей округи и запугивают местных.
- Не так же много их было.
- Это неделю назад их немного было, а сейчас на улицах не протолкнуться, и они всё идут. Говорят, ещё и "свободные" озверели в край: нападают на наёмников, жгут поместья и поднимают людей на бунт, а отобранную у сеньоров землю Бадагар раздаёт сервам. Ходят слухи, он с "тёмными" сговорился и тоже направляется к Нортбриджу.
- За этим бандитом следует так много дураков? Неужели сервы надеются взять крепость, которую ни одна армия не смогла захватить?
- Конечно, брехня: люди боятся и придумывают разное.
- В любом случае, надо поскорее отсюда свалить, пока эта сволочь Лаутрат не запихнул меня в тюремные подвалы. Вон, местного дастура уже прибрал к рукам.
- Дастур Фравак подозревается в ереси, к тебе-то за что придраться?
- Сам знаешь. Эта скотина обвинит в чём угодно, если захочет от тебя избавиться. Ересь или измена - какая разница? Итог один.
- Пожалуй, так, - согласился кнехт. - Мне тоже не хочется попадаться на глаза апологету.
- Пёс с ним, - выругался Хадугаст, - ещё немного, и я буду в состоянии ехать, куда угодно. Вот тогда-то и отправимся на юг. А знаешь, что нас там ждёт?
- Земли лордов-еретиков, которых казнит король.
- Верно! А сейчас нам пора на проклятые похороны проклятого канцлера, который так не вовремя вздумал протянуть ноги. И почему я должен лишний раз мозолить глаза придворным? Мне в замке, похоже, вообще никто не рад! Дурацкая вежливость! Они нарушают законы гостеприимства, а я лебези перед ними? - Хадугаст не на шутку распалился.
- Не ходи, если не хочешь, - пожал плечами Фолькис.
- Ага, тебе-то легко говорить...
Сменив пропитанный потом гамбезон на лёгкую, полотняную котту, Хадугаст отправился к святилищу Ардвана-плотника. Кладбище для придворной знати находилось в роще неподалёку от тренировочных площадок.
Когда Хадугаст вошёл внутрь, люди уже были в сборе, а тело канцлера лежало перед алтарём, завёрнутое в чёрный саван и обложенное осиновыми ветвями, которые по преданию защищали тело от вселения бесов. Только лицо покойника с зашитыми веками и ртом оставалось открытым на всеобщее обозрение. Придворные, облачённые в тёмные одежды, толпились вокруг покойника, прощаясь с усопшим, в то время как плакальщицы оглашали рыданиями стены святилища. На общем фоне выделялась белая мантия мобада, проводившего церемонию, и рясы слуг-храмовников.
Хадугаст сразу заметил высокую стройную фигуру Берхильды - женщина стояла у изголовья покойника, её волосы покрывал белая накидка, обмотанная вокруг шеи и головы, поверх которой сверкал драгоценными камнями золотой обруч. Рядом мелькали коренастая фигура хромоногого кастеляна и широкоплечая туша маршала Адро. Нитхард, опираясь на трость, стоял между мужчинами. Не обошлось и без Лаутрата, который, как всегда, держался чуть позади придворных, зорко за ними наблюдая.
Обычно похоронный обряд возглавлял дастур, но в связи с последними событиями, приведшими к тому, что графство оказалось без церковного главы, церемонию вёл один из городских мобадов. Хадугаст сразу заметил это и вспомнил слова Фолькиса об аресте Фравака, но вскоре ему стало не до него. Единственное, что сейчас хотел воин - поскорее убраться восвояси: слишком уж неприятно кололи косые, враждебные взгляды придворных. А вот Берхильда даже головы не повернула в сторону возлюбленного, будто его здесь и не было. После отъезда графа, Хадугаст полностью уединился в предоставленной ему комнате и не показывался даже на трапезах в общем зале, предпочитая проводить время либо в одиночестве, либо в обществе двух боевых слуг. И сейчас он клял на чём свет стоит правила приличия, вынудившие его явиться сюда.
"Отмучался бедняга", - подумал воин, когда настала его очередь подойти к телу. Мобад-канцлер действительно много страдал перед смертью: его плоть начала гнить, и ни какие мази, травы и даже молитвы не могли остановить заражение. Повреждённую ногу пришлось отрезать, но и это не помогло - на следующий день Гуштесп скончался.
Хадугасту пришлось повидать много покойников на своём веку, он и сам не раз отнимал жизни - обычное дело для воина. Но сейчас коленопреклонённый задумался, представив, как однажды тоже будет лежать под чёрным саваном в окружении толпы, провожающей его душу в последний путь. Или нет? Кто придёт на похороны, кто наймёт плакальщиц, кто захочет с ним проститься? Пара слуг? Да и те вряд ли. В свои сорок с лишним лет Хадугаст не имел ничего: ни замка, ни семьи, ни наследников. Единственное, чем он мог похвастаться - несколькими поверженными противниками, бесчисленным количеством шлюх в борделях и деревенских баб, которых он оприходовал, да тем, что набил оскомину всем коленопреклонённым в округе, постоянно пользуясь их гостеприимством. Стало тоскливо на душе, да так, что хотелось волком выть. Хадугаст переводил взгляд с одного придворного на другого, но те больше не желали встречаться с ним глазами. Посмотрел на Берхильду - к этой женщине воин давно испытывал нежные чувства, вот только оказался он пешкой в её руках, и это огорчало ещё больше.
Началась церемония. Мобад произнёс длинную молитву, а затем открыл Книгу Истины Хошедара и зачитал отрывок.
- "И возопят покойники к Небу, и да спустятся святые Его за душами умерших, чтобы забрать из тел бренных туда, где сойдутся Всевидящий и Враг в вечном споре о том, кому достанутся души после конца времён..."
Около получаса читал мобад священный текст, наполняя святилище заунывным речитативом. В конце концов, покойника окропили водой из чаши с алтаря и вынесли на улицу. На кладбище уже чернела свежая яма, и медленная процессия под вопли плакальщиц потянулась к ней. После того, как слуги опустили туда мертвеца, а храмовники кинули пару горстей земли, пришла очередь работы могильщиков, и провожающие стали расходиться.
За похоронами следовало поминальное пиршество, но Хадугасту было не до него. В тяжёлых думах он дополз до комнаты и повалился на кровать. Чувствовал он себя паршиво: болели рёбра и плечо, подолгу не отпускал кашель. Подумав, что неплохо выпить вина перед сном, Хадугаст, кряхтя, поднялся и подошёл к столику с кувшином. Кувшин оказался пуст, но рядом лежал клочок бумаги. При тусклом свете мужчина попытался разобрать буквы. "Вход в подземелье, десять вечера", - значилось в записке.
Графиня желала встретиться. Хадугаст тут же смекнул, что Берхильда наверняка пронюхала о его намерении свалить из замка. После разговора с наместником, воин окончательно утвердился в намерении бежать: он не верил, что на стороне графини так много сил, как она уверяла, зато человек, вроде Лаутрата, который в курсе всего на свете, обречёт на провал любую попытку захвата власти. Наверняка апологет уже подкупил часть стражи и наёмников. Со времени того разговора Хадугаста не покидало тягостное ожидание шагов по коридору и вооружённых людей на пороге "кельи", пришедших за ним. План отъезда коленопреклонённый держать в секрете ото всех, кроме своих кнехтов. Никто не должен был знать о нём, особенно графиня: Хадугаст опасался её уговоров, гнева, оскорблений и всевозможных уловок, которые та предпримет, желая удержать возлюбленного подле себя. Он знал, что вновь поддастся её чарам и будет вынужден дать обещание остаться.
Колокол пробил девять. Этим вечером во дворе замка царила суета: до кельи доносились оживлённые голоса людей, кто-то время от времени пробегал под окнами. Погружённый в раздумья, Хадугаст долгое время не замечал шум, и только теперь обратил на него внимание. Только сейчас до него стало доходить, что за стенами гостевой башни не всё в порядке, и едва он об этом подумал, в комнату влетел взволнованный кнехт Мабон.
- Сэр Хадугаст, - воскликнул тот, - на замок напали!
- Кто? - изумился коленопреклонённый.
- В темноте не видно - никто не знает!
Хадугаст облачился в доспехи и вышел на улицу. Темнело. Мимо протрусили несколько солдат. Коленопреклонённый поспешил на северную стену, где уже собрались остальные обитатели замка, включая Тедгар и барона Адро. Берхильда тоже была тут. Катафракты негромко переговаривались, вглядываясь в сгущающийся сумрак, пламя факелов оттеняло их суровые, напряжённые лица.
За городом виднелись огни, а со стороны пригорода доносились крики людей. Ниже по склону холма за первым и вторым рядами стен инженеры расчехляли онагры и требушеты.
- Что случилось? - поинтересовался Хадугаст.
- К городу подошло войско, говорят, тёмные, - сообщил Адро. - Сейчас они грабят предместья.
- Много их?
- Достаточно. Отряд, посланный отбить пригород, вернулся с большими потерям.
- Так значит, мы не сможем прогнать их от стен? - Берхильда стрельнула в маршала холодом серых глаз. - Мы в осаде?
- Похоже на то, миледи. Впрочем, есть надежда, что утром они уйдут. Тёмные - дикари. Пограбят и поскачут дальше.
- И мы им позволим безнаказанно разорять город? - графиня была в гневе.
- Миледи, гарнизон замка чуть более сотни человек, ещё пара сотен наёмников сидит в нижней крепости. С такими силами мы не в состоянии произвести вылазку, особенно сейчас, в темноте, без разведки. Если нас всё же возьмут в осаду, в обороне понадобится каждый. А если там вся армия, которую тёмные перебросили через горы, чтобы её разбить, понадобится гораздо больше сил, чем есть у нас. Даже катафрактов, собирающейся в Хирдсбурге, может оказаться недостаточно - тёмных слишком много!
- Но ведь они ударят по этим ублюдкам?
- Миледи, коленопреклонённые сделают всё, что в их силах. В любом случае, пока тёмные не перешли через реку, мы блокированы только с северо-востока. И им потребуется попотеть, чтобы захватить мост или найти другую переправу.
Тут к маршалу прибежал запыхавшийся кнехт:
- Господин, с юга через лес движется большой отряд. Много огней. Враг подошёл с другой стороны!
- Тоже тёмные?
- Мы не знаем, господин: не можем разглядеть.
- Остаётся ждать до утра, - вздохнул маршал.
Вокруг города уже запылали горящие постройки: враги жгли предместья. Адро, Тедгар и другие воины покинули стену, не ушла лишь Берхильда. Она стояла неподвижно, будто выточенная из камня статуя, и смотрела на огонь, отражающийся пламенем гнева в её глазах. Пурпурное платье и непокрытые волосы женщины развевались на ветру.
Хадугаст взял графиню за руку, но она даже не обратила на это внимание.
- Ничего, мы им покажем, - заверил он. - Этот замок не возьмёт ни одна армия.
Берхильда обернулась и уколола любовника холодным пристальным взглядом:
- Да, теперь тебе отсюда не сбежать.
- Хильди, дорога, почему ты решила, что я куда-то убегу?
- Во-первых, я для тебя миледи, - она резко высвободила руку, - а во-вторых, не держи меня за дуру. Ты хотел бежать, как последний трус, наплевав на мои чувства и на свои обещания. Тебя запугал Лаутрат, и ты решил свалить. В этом замке у стен есть уши, Хадугаст. И если ты треплешься о чём-то каждый день со своими слугами, вряд ли это останется в тайне.
- Но я не...
- Хватит оправданий! Впрочем, сейчас это всё не имеет никакого значения. Ты теперь пленник здесь, как и все мы. И думать надо совсем о другом. Ты уже достаточно здоров, чтобы держать меч в руках? Нам нужен каждый воин.
- Сложно сказать: я тренируюсь, но боли не проходят. Проклятая рана!
- Надеюсь, когда придёт время битвы, ты не станешь отсиживаться в четырёх стенах?
- За кого ты меня принимаешь? - возмутился Хадугаст, на что Берхильда лишь хмыкнула.
Хадугаст нахмурился:
- Так значит, об этом ты мне хотела сказать сегодня? Обвинить в трусости?
- Я ничего тебе не хотела говорить. Ты решил уехать, нарушив обещание, так почему я должна унижаться перед тобой и упрашивать? Вали на все четыре стороны. Ты отверг нашу любовь - что ж, таков твой выбор. А теперь оставь меня одну.
- Но ты же хотела встретиться! Написала мне записку, назначила место и время. Разве нет?
Графиня удивлённо посмотрела на воина:
- Я не писала тебе никаких записок, и встречаться не собиралась.
- Но тогда кто её написал?
- Я не знаю, Хадугаст! Почему я должна быть в курсе того, кто тебе пишет записки? Может это ещё одна твоя любовница?
Хадугаст пытаясь уловить хотя бы проблеск былых чувств, но в резких чертах Берхильды не осталось даже намёка на них, она больше не смотрела в его сторону. Коленопреклонённый вздохнул и побрёл прочь, мысль о разрыве с возлюбленной бередила душу. Но возникшие в это вечер проблемы оказались куда серьёзнее, чем его сердечные перипетии. Адро прав: надо дождаться утра, чтобы понять, кто и в каком количестве осадил замок. Нападение тёмных смешало все карты, а загадочная записка только подлила масло в огонь, породив ещё больше беспокойств. Страшная мысль посетила Хадугаста: что, если это ловушка, и кто-то хочет убить его? Но кто именно: слуги графа, Лаутрат, а, может, сама Берхильда? Очевидным было одно: теперь Хадугаст оказался надолго заперт с людьми, которые его ненавидят.
Глава 29. Берт 7
Каждый вечер Берту казалось, что прошедший день станет последним, но на следующее утро он снова поднимал с досок лежанки разбитое тело и продолжал работать. Ссадина на тыльной стороне ладони затянулась, но связки ещё болели, не давая пальцам свободно двигаться. Правда теперь это была далеко не главная проблема: уже больше недели по лагерю бродила неизвестная эпидемия, и Берт отчаянно боролся с болезнью. Знобило постоянно, порой пробивая на крупную дрожь, грудь до тошноты раздирал кашель, а кожа покрылась коричневыми пятнами, местами превращающимися в твёрдую коросту. Схватка казалась неравной, Берт и сам не понимал, каким чудом удаётся оставаться на ногах, но он знал, ради чего сражаться, ради чего жить. Побег - это заветное слово грело душу молодого каторжанина, заставляя ежеминутно переступать через боль и слабость. С того самого дня ни Снелл, ни кто-либо другой больше не заговаривал на эту тему, но Берт знал, что подготовка идёт, и Снелл доведёт дело до конца - не из таких он людей, кто бросает начатое.
Доставлял проблемы и Ломоть. Не проходило и дня, чтобы один из его дружков не попытался напакостить или поддеть, бандиты прицепили Берту обидное прозвище - Сопля, и называли теперь только так. Но Берт всё меньше обращал внимания на тычки и издёвки - привык, да и верил он, что скоро избавится от гнусных мучителей, стоит лишь немного потерпеть. Вот только ущемлённая гордость скулила, как побитая псина, когда парень снова и снова оказывался объектом шуточек Мухи или Карла Бездельника.
Берт оказался сильнее многих заключённых: он держался, пока неведомая хворь зверствовала на шахте, скашивая арестантов одного за другим, далеко не у всех находились силы противостоять ей. Некоторые падали во время работы, другие не могли подняться утром, почти не было человека, тело которого не обезображивала мерзкая, коричневая сыпь, бугрящаяся под пальцами и со временем твердеющая зудящей коркой. Надзиратели, хоть и закрывали носы повязками, вскоре тоже подхватили заразу, и теперь весь рудник оказался охвачен эпидемией. Работников становилось меньше с каждым днём, но пополнение не присылали - ждали, пока заражённые вымрут.
Заболел и Ман. В тот день, когда бывший охотник почувствовал недомогание, его тело начало покрываться сыпью, через трое суток пятна почти сплошь усеяли лицо и руки, а через неделю они превратились в коричневую коросту, отваливающуюся кусками от плоти и сочащуюся гноем. Но он тоже не желал сдаваться, каждый день шёл в забой и, сжимая зубы, из последних сил махал кайлом положенные часы. Берт с отвращением глядел на Мана и других больных, но сам выглядел не лучше. Тело чесалось, молодой каторжник смотрел на то, что творится под рубахой, и ужасался... поначалу, а потом перестал и лишь время от времени равнодушно сковыривал образовывающуюся корочку - было в этом даже что-то занимательное. Он обмотал тряпками руки и лицо, как это делали другие, чтобы на повреждённые участки попадало меньше грязи.
Теперь каждый здесь знал: его время не за горами. Это была жестокая правда, в которую Берт отказывался верить, до последнего надеясь на чудесное избавление.
Фрид умер на днях: бывалый каторжник перенёс многое за год заключения здесь, но теперь его организм сдался, не желая больше терпеть страдания. Берт узнал об этом однажды вечером, когда не обнаружил на лежанке щуплую фигуру старожила. Снелл, Тэлор и Ульв тоже чувствовали себя плохо, только Эду, казалось, всё нипочём: пока другие покрывались сыпью и коростой и падали без сил, здоровяк ощущал лишь лёгкое недомогание, даже пятна на коже не выступили. Болезнь не коснулась и Ломтя - его тоже ничего не брало, хоть пара его друзей уже отправилась на тот свет.
Сегодня утром тучи висели низко, покрывая туманом склоны гор - обычная картина для этих мест, давно набившая оскомину обитателям рудника. Берт вылез в мутную белую пелену - его трясло. Впереди, пошатываясь, брёл Ман, он не проронил ни слова за всё утро. Берт не часто с ним разговаривал: друзья помирились, но всё равно на душе оставался осадок былого раздора, да и болтать было некогда. Они уже подходили к кухне, когда Ман рухнул, как подкошенный.
- Ты чего? - схватил его Берт, стараясь поднять. - Вставай! Нельзя лежать: еды не дадут.
Ман пытался, но силы покинули его. В последние дни он и так работал на пределе возможностей, отчаянно борясь за существование. Ман тоже знал о побеге, и хоть он отнёсся скептически к этой идее, всё равно не захотел оставаться в стороне и с нетерпением ждал заветного дня.
- Борись! - тряс его Берт; парня накрыло отчаяние, все прошлые обиды улетучились в миг: умирал самый близкий человек, который у него остался среди холодных гор. - Подумай о свободе! Вспомни нашу деревню, семью...
- Нет, - выдавил Ман, - я - не жилец. Да и не будет никакой свободы, мы все здесь умрём.
- Кто меня всегда упрекал в трусости? - Берт тормошил старого приятеля, чуть ли не со слезами на глазах, - Хватит вести себя, как баба! Ты выживешь!
- Оставь. Будь, что будет. Сил нет.
Ман начал бредить, бормоча бессвязные вещи. Стражники его подняли и унесли на лежанки, где уже валялись с десяток больных, а Берт всё никак не мог придти в себя.
В этот день в штольню не отправили. Его и ещё одного заключённого заставили сжигать тела. Трупы складывали за пределами лагеря рядом с частоколом, и за несколько дней их набралось почти два десятка. Ещё несколько человек лежали обессиленные в скальной нише, многие бредили. Лекарь обошёл больных и на вопрос надзирателя лишь покачал головой:
- Надо всех сжигать. Лечить здесь нечем, обратно везти не можем. Помрут рано или поздно.
Заключённого, которого поставили работать вместе с Бертом, звали Одди. Тощий, с острым лицом он походил на скелет, обтянутый кожей. Он тоже болел, но, как и Берт, ещё цеплялся за жизнь. Этот был из старожилов, работал в лагере уже много месяцев, прежде Берт не обращал внимания на этого нелюдимого молчуна.
Сопровождали арестантов два стражника с повязками на физиономиях. Судя по глазам, испещрённым красными прожилками, солдаты уже были заражены.
Костёр разожгли чуть ниже по склону, в удалении от лагеря. Именно тут находился обрыв, куда и прежде сбрасывали трупы, но сейчас администрация лагеря приняла решения тела предварительно сжигать. Пришлось навозить кучу дров и развести огромное пламя, а затем таскать тела, бросать их огонь и ждать, пока от них останутся обугленные головешки.
Преодолевая омерзение, Берт брался за окоченевшие конечности трупов, твёрдые, будто камень, синие, покрытые сыпью и следами разложения. Поначалу выворачивало наизнанку, но под безжалостными взглядами конвоя приходилось продолжать. Одди за весь день не проронил ни слова, он таскал мертвецов с таким невозмутимым видом, будто занимался самым обычным делом. Процедура оказалась не быстрой: тела горели очень долго, воняя палёным мясом, от чего к горлу подступал ком тошноты. В огне мертвецы шевелились, изгибаясь и скрючиваясь, кожа обгорала, глаза лопались. Берту было не по себе от такого зрелища, но вот Одди... тот даже глазом не повёл, храня полное равнодушие ко всему происходящему.
Уже вечерело, а трупов меньше не становилось.
И вот, придя за очередной партией, Берт понял, что перед ним лежат те, кто утром ещё был жив: стражники закололи всех больных и вынесли на улицу. Когда же он увидел среди мёртвых Мана, то не смог сдержать слёз. Парень даже не успел попрощаться со своим приятелем: Ман исчез, а вместо него лежало остывающее тело - ещё один человек превратился в кусок задеревенелого мяса. Берт лишился не только семьи и дома, но и последнего друга, с которым пришлось делить невзгоды все полтора месяца заключения. Осталась лишь боль утраты.
- Твой друг? - негромко спросил Одди, и это были первые слова, сказанные им за день.
- Односельчанин. Росли вместе, вместе сюда загремели, - вздохнул Берт.
Напарник понимающе кивнул.
- Пошевеливайтесь! Уже вечер, а ещё вон сколько жечь! - поторопил их надзиратель.
Трупы один за другим поволокли к обрыву. Берт снова подошёл к черте изнеможения, которую перешагивал каждый день. Тела тащили по земле, будучи не в силах поднять, но даже так работа казалась невыносимой. "Больше не могу", - вертелось в голове Берта. Он падал, спотыкаясь на ровном месте, но потом вновь поднимался и волочил дальше труп по каменистому спуску, понимая, что останавливаться просто нельзя. А потом они с Одди возвращались назад, и всё повторялось по новой.
Стражники всё же разрешили передохнуть. Огромный костёр пылал на краю обрыва, разгоняя вокруг себя сгустившуюся тьму. Языки пламени временами приобретали зеленоватый оттенок от сгораемых мозгов и сухожилий, а дым стоял столбом, распространяя по округе нещадный, тошнотворный смрад, пропитывая насквозь одежду и даже кожу двух каторжников. Берт сел, прислонившись к дереву, и принялся отдирать очередной зудящий нарост. Он кинул взгляд на обрыв в двадцати шагах от себя: "А что, если... - возникла мысль, - и мучения прекратятся. Всё равно не убегу: в таком состоянии не пройти и мили". Стражники о чём-то болтали в стороне, они не успели бы остановить Берта, если б тот захотел прыгнуть.
- Я тоже терял близких, - вдруг проговорил Одди.
Берт посмотрел не него, не зная, что ответить на эту запоздалую реакцию.
Со стороны лагеря послышался шум: там кричали люди. Но что это были за крики! Устрашающий боевой клич десяток глоток разносился над склоном горы.
- Слышал? - спросил один из надзирателей своего коллегу. - Что там происходит? Будто стадо демонов из преисподней вылезло!
- Пойду, гляну, - вызвался второй, - а ты этих карауль.
- На кой ты туда прёшься? Опасно слишком. Прятаться надо.
- Думаешь, я собираюсь на рожон лезть, если там всё так плохо? Но проверить-то надо!
Он ушёл, а его товарищ остался, держа наготове копьё и опасливо посматривая в сторону леса, за которым находилась шахта. Судя по звукам, на руднике вовсю шёл бой.
Одди мотнул головой, показывая, что не знает, а затем поднялся с места и стал осторожно подходить к надзирателю.
- На шахту напали? - поинтересовался заключённый.
- Сиди, где сидишь! - раздражённо буркнул стражник и снова уставился в сторону леса.
Вопреки приказу, Одди не вернулся, а подошёл ещё ближе, пристально вглядываясь в темноту. Надзиратель хотел было осадить его, но арестант вдруг ткнул пальцев в сторону леса.
- Смотри, что там? - воскликнул он. - Бежит кто-то!
- Где? - солдат весь превратился в зрение.
- Да вон там, за деревьями.
- Ничего не...
Надзиратель не смог закончить реплику, потому что в этот момент Одди, будто хищник, тихо и молниеносно наскочил сзади, накинул ему на шею цепь, и стал душить. Они повалились на землю и начали кататься. Стражник хрипел и вырывался, но Одди не ослаблял хватку. Берт вскочил на ноги, наблюдая за их вознёй, не зная, что делать: то ли помочь, то ли бежать, то ли остаться на месте. Он не понимал, как этот щуплый человечек может бороться с крепким, откормленным солдатом. Тем не менее, цепь всё сильнее впивалась в глотку надзирателя, а тот лишь брыкался, безуспешно пытаясь разжать мёртвую хватку. Наконец, он перестал дёргаться. Одди, тяжело дыша, поднялся и плюнул на труп, а затем схватил копьё. Он казался таким же невозмутимым, как и минуту назад, когда сидел под деревом.
- Чего встал? - крикнул Одди, - Валим отсюда!
- Но что там происходит? - Берт снова указал в сторону шахт, где всё это время не смолкали крики.
- Какая разница? Пойдёшь узнавать?
Берт отрицательно покачал головой и, звеня кандалами, посеменил за избавителем.
Они углубились в лес. Огромный костёр с догорающими мёртвыми телами скрылся из глаз, и беглецы очутились в кромешной тьме. Они долго шли вдоль обрыва, пробираясь на ощупь через сосновый лес, а когда отвесная скала сменилась косогором, стали спускаться вниз. Спускались медленно, петляя между кустарником и разбросанными повсюду валунами, постоянно останавливались, чтобы отдышаться. Одди, как обычно, молчал, да и у Берта не было сил на разговоры - он думал только о том, как бы не споткнуться, как бы скованные ноги не подкосились в самый неподходящий момент. Деревья то расступались, то снова смыкались ветвями над головами беглецов, вокруг царил непроглядный мрак. Берт даже не успел осознать своё внезапное освобождение: в голове царила пустота, и он просто шёл за Одди, толком не понимая, что произошло.
Второпях Берт споткнулся о здоровый корень и упал, больно ударившись плечом. Он лежал и стонал, не чувствуя сил подняться вновь, а тем более продолжать путь со скованными ногами по опасному склону в кромешной тьме. Напарник пропал из виду, растворившись в ночи.
- Вставай, чего разлёгся? - раздался над ухом знакомый голос. Одди схватил Берта за цепь и поднял на ноги. Берт послушно посеменил дальше.
Казалось, шли целую вечность. Постепенно спуск стал более пологим, всё реже попадались кустарник и валуны. Вокруг росли сосны, а по земле стлался мягкий ковёр из хвои и мха. Берт передвигался от дерева к дереву, опираясь на стволы, чтобы не свалиться от слабости, нащупывал ногами землю, чтобы не споткнуться о корягу, ветку или не провалиться в яму, что скрывал в себе сумрак ночного леса. То и дело выворачивало от тяжёлого, рвущего глотку кашля. Одди, бредущего впереди, Берт почти не видел, плёлся на звук шагов, изо всех сил стараясь не отстать и боясь только одного - остаться один на один с тьмой. Молодой беглец потерял все ориентиры, он давно не понимал, куда и зачем идёт, и жив ли он вообще. Вокруг ничего не было: окружающий мир провалился в бездну, которую не мог постичь человеческий глаз, лес превратился в ничто, а собственное дыхание вытеснило из головы все звуки. "Может, я уже в преисподней, и теперь за грехи мне предстоит вечно тут скитаться?" - в полубреду спрашивал разум у неведомых сил.
К реальности вернуло едва слышное журчание воды за деревьями, и вскоре беглецы вышли к горному ручью. Берт окунул зудящее, потное лицо в холодный поток, и живительная влага, жадно втягиваемая пересохшими губами, наполнила измученный организм, давая силы существовать дальше.
- Ночуем тут, - решил Одди. Он тоже умылся, попил воды и теперь ковырялся снятым с древка наконечником копья в кандалах, пытаясь сбросить опостылевшую ношу. Берт отполз под дерево на мягкий мох и устроился, будто в кровати, между двумя торчащими корнями.
Только теперь в полной мере получилось осмыслить происшедшее. Он был свободен! Шахта, лагерь, надзиратели остались далеко позади, а впереди... А что впереди? Организм истощён, нет ни еды, ни оружия, чтобы добыть пищу, а вокруг горы, через которые не так-то просто перейти, даже будучи здоровым и сытым. Берта накрыли волна отчаяния и тяжёлая тоска, многократно усиленная телесной немощью. Он тосковал по погибшему другу, по своей жизни, по родной деревне, по приятелям, которые вероятно уже мертвы, даже по убитому надзирателю.
Под аккомпанемент депрессивных мыслей сознание начало погружаться в беспамятство. Берта вернули к жизни голоса, донёсшиеся из лесной чащи. Со временем они звучали всё отчётливее, их сопровождал хруст ломающихся веток: вдоль ручья шла группа людей.
- Тихо! - зашипел Одди. - Сюда идут, надо спрятаться.
Стараясь не греметь кандалами, оба беглеца поползли к валуну выше по склону, и пристроились за ним. Со стороны идущих раздавался привычный лязг цепей
- Это каторжники! - шепнул Берт. - Свои! Не мы одни спаслись!
- Тут нет своих, каждый сам за себя, - Одди напрягся, изо всех сил вглядываясь во тьму.
В это время группа проходила мимо того места, где затаились два беглеца. Люди разговаривали в полголоса, порой их реплики прерывал кашель.
- Если кто-то из солдат выжил, им теперь совсем не до нас, - рассуждал один из каторжников, - ушли мы недалеко, но искать нас тут точно не станут.
Берт узнал голос. Ну разумеется! С чем можно спутать шутливый бас здоровяка Эда? Значит там точно свои!
Не обращая больше внимания на яростный шёпот Одди, Берт выскочил из-за камня.
- Эй, парни! - он попытался крикнуть ослабшим голосом, - подождите! Это я, Берт.
Люди насторожились, но когда поняли, кто перед ними, расслабились.
- Глядите-ка! - воскликнул Эд, - знакомое лицо. Как же тебя угораздило здесь оказаться?
Остальных Берт тоже узнал: тут были Тэлор, Ульв и мальчишка лет пятнадцати, по кличке Малой. Берт хорошо его помнил - паренёк таскал камни в верхней штольне. Все они держали кирки, а кандалы на руках и ногах висели обрывкам цепей - разбить получилось, но снять так и не смогли. Люди выглядели измученными, Тэлор же был особенно плох и еле держался на ногах, как и Берт.
Одди вышел следом и хмуро уставился на компанию.
Примкнувшим беглецам Эд разбил цепи киркой, после чего все вместе устроились на привале рядом с ручьём, решив продолжить путь завтра.
- На шахту напали тёмные, - начал рассказ Тэлор. - Надзиратели убежали к лагерю, а мы остались одни. Ну и дали дёру. Вот только несколько всадников по дороге встретились. Ихние лошади так резво по горам скачут! Снелл набросился на одного и стащил на землю, а другой всадил ему стрелу в спину, - мужчина тяжело вздохнул, - Они ещё нескольких наших зарубили, только нам удалось в лесу скрыться. Впрочем, в этой кутерьме, может, и ещё кому свезло.
- Бежали, как последние трусы, - пробубнил Ульв, - вместо того, чтобы отдать жизнь в бою.
- Ман тоже погиб, - грустно произнёс Берт. - Он работать больше не мог - его закололи.
- Многие умерли сегодня, всю шахту ведь вырезали, - Тэлор закашлялся, - кажется, я тоже далеко не уйду.
- Брось ерунду городить, ты же солдат! - хлопнул его по плечу Эд.
- Да отвоевался уже, - отмахнулся Тэлор.
- Неужели хочешь повернуться задом к свободе в тот момент, когда она раскрыла перед тобой объятья? - удивился Эд. - Я, например, не собираюсь тут подыхать!
- Паршивое у нас положение, - мрачно заметил Одди, - еды нет, идти далеко, на дорогах - разъезды, а мы безоружны и истощены.
- А тебя вообще не спрашивали, - разозлился Эд, - я собираюсь выбраться и точка, а вы как хотите.
- Смерть всех настигнет, - равнодушно проговорил Тэлор, - тут или там - всё равно. Ладно, хватит галдеть, спать надо.
***
Утро разбудило беглецов пробившимися сквозь хвою лучами солнца. Озноб и слабость обрушились на Берта, едва он открыл глаза, пришлось сделать неимоверные усилия, чтобы в очередной раз поднять измученное болезнью тело. Спутники при свете дня представляли собой ужасное зрелище: грязные, перемазанные кровью и землёй одежды, измождённые, заросшие, исхудалые лица, покрытые бугрящейся сыпью и коричневой коркой.
Со стороны шахты повеяло гарью, дым стелился по земле, наполняя лес: недалеко бушевал пожар. Напившись воды из ручья, беглецы изнурённо поковыляли прочь.
Глава 30. Монтан 7
Солнце, стояло в зените. Плеск волн вместе с криком чаек наполнял тишину жаркого весеннего дня. Близилось лето. Городская суета была далеко. Пара рыбацких лодок на горизонте, да земледельцы, занимающиеся в полях своим мирным трудом, не могли нарушить покой в стенах загородного особняка, что возвышался на прибрежном утёсе.
Терраса с мраморными колоннами и балюстрадой выходила к океану, с неё открывался вид на бесконечные водные просторы, где волны игрались золотистыми бликами. Монтан и Лаодика отдыхали на ложе, устланном дорогими тканями. Она положила голову ему на грудь, а он перебирал её шелковистые, чёрные пряди. Нижнюю половину лица девушки, как обычно, скрывала ткань. Лёгкое белое платье оставляло обнажёнными смуглые руки, на которых почти не осталось следов от язв. Исключение составляла левая кисть, облачённая в длинную перчатку. На юноше красовалась просторная туника из шёлка, какие обычно носила местная аристократия. Рядом, на мраморном столике стояли серебряные кубки с лучшим вином, которое только можно найти на побережье.
Монтан и Лаодика сидели здесь с самого утра, наслаждаясь покоем, теплом солнечных лучей и обществом друг друга.
- Расскажи мне ещё что-нибудь, - попросила Лаодика после долгого молчания. - Расскажи о тех, кто живёт в замке на краю земли или о Тьме.
- Тут так хорошо, - произнёс Монтан, - зачем вспоминать о столь мрачных вещах?
- Ну расскажи, пожалуйста. Мне нравится слушать твои истории. Так зачем приходит Тьма?
- Таков естественный цикл: жизнь зарождается с наступлением света, а с приходом Тьмы умирает. Каждый раз, накрывая землю, Тьма истребляет всё живое, а затем мир возрождается вновь. Так было сотни тысяч лет и так будет впредь. Почему? Никто не знает, даже те, кто живёт в замке на краю земли.
- И когда теперь она явится?
- Может, завтра, а может, через сто лет. Известно лишь то, что Тьма придёт в этом столетии, точнее рассчитать невозможно.
- Подумать только, наш мир - это маленький шарик, висящий миллионы лет в бесконечной пустоте, и вот-вот его накроет Тьма, - Лаодика задумчиво посмотрела вдаль. - Как представлю, страшно становится. Зачем ты мне это рассказал?
- Сама же просила, - улыбнулся Монтан.
- Значит, мы все обречены, - продолжала рассуждать девушка. - Люди всегда верили в богов, которые управляют судьбами и даруют вечность. Но, получается, мы одни тут? Получается, наша жизнь, как и жизнь всех племён и народов - лишь миг, случайный и никому не нужный?
- Каждый сам может стать богом, если захочет, - Монтан провёл рукой по волосам Лаодики, - но люди не понимают этой простой истины. А, может быть, просто не хотят отказаться от вещей и эмоций, к которым привязаны. Ведь, чем больше ты отстраняешься от них, тем больше обретаешь силы, а чем больше обретаешь силы, тем равнодушнее становишь ко всему, что тебя окружает.
- Интересно, а что делают те, кто достиг пика могущества? Неужели им вообще ничего не нужно?
- Именно, и они просто исчезают, растворяя тело и сознание в небытие.
- Как это странно. Обычно люди жаждут силы, чтобы повелевать другими, а не чтобы исчезнуть.
- И тогда они становятся уязвимыми и ничтожными: тот, кто жаждет чего-то - уже слаб.
- Но разве стоит ради такого отказаться от всех желаний и стремлений?
- В том-то и дело: обычный человек вряд ли в состоянии отстраниться от вещей и эмоций. У меня не было выбора - я с младенчества жил в замке на краю земли и обо всё остальном знал лишь понаслышке. Но даже сейчас я уже не смогу отказаться от того, чем обладаю - я стал слаб, - Монтан тяжело вздохнул.
- И что же, ваши старцы годами сидят и ничего не делают? - скептически поморщилась Лаодика.
- И даже столетиями. Вначале мы познаём этот мир, наблюдаем и изучаем его явления, затем погружаемся в себя и стремимся достичь совершенства власти над материей, а достигнув, исчезаем. Я прошёл только первую стадию - прочитал все кодексы и свитки, которые хранятся в наших подземных пещерах, и во мне проснулось любопытство: я захотел изучить людей, понять их, прочувствовать.
- Подумать только, что бы вы могли сделать, если б использовали свои знания и силу! Избавили бы мир от нищеты, болезней и бедствий, создали бы на земле Сад Блаженства, куда все так жаждут попасть после смерти - место, где люди не умирают и остаются вечно молодыми.
- Или наоборот, развязали бы смертоносные войны и уничтожили эту Вселенную.
- Всё-таки, хорошо, что ты ушёл от них. В пребывании там нет никакого смысла.
- В пребывании здесь тоже нет никакого смысла. По крайней мере, я пока не нашёл.
- Но разве нет смысла в том, что мы вместе? Разве тебе плохо со мной?
- Мне сейчас хорошо, как никогда, и в такие моменты кажется, будто в этом и есть цель всей моей жизни. Но это лишь миг - миг скоротечный и неуловимый. Что станет с нами завтра или через год?
- Мы же боги, будет то, что захотим!
Монтан улыбнулся:
- Даже богам невозможно остановить счастливые мгновения, никто и ничто не властен над временем. Время - бог над всеми богами, безжалостный и неумолимый. Это не те добрые божки, которых придумывают люди. Это настоящий Бог - безличный, всеобъемлющий, не поддающийся ни уговорам, ни мольбам.
- Значит, этому... богу ты поклоняешься? Но ты же сам говорил: мы можем всё, если захотим.
- Этому "богу" поклоняться нет смысла, он равнодушен к обрядам и жертвоприношениям, как и к их отсутствии, он не милует и не карает - этот "бог" просто череда событий. Да, я говорил, но когда мы достигнем ступени могущества, на которой всё возможно, мы просто не захотим ничего. И в этом огромная нелепость этого мира. Наш мир вообще абсурден!
- Чем же?
- Ну вот, смотри: люди верят в сказки и мифы, в сильных, справедливых богов, что защищают и ведут по жизни, и вера эта помогает справляться с каждодневными тяготами. А когда узнают правду, реальность на них обрушивается, будто каменная плита, заставляя терять волю и смысл. Почему так? А разве не абсурдно, что человек, имея от рождения свободу, отдаёт её господину и жертвует собой, подчиняясь насаженным ему сверху правилам и истинам, служа чужой выгоде? Но сможет ли общество существовать, если отдельные его члены перестанут класть жизни во благо государств, королей и Отцов-покровителей? Если народы отвергнут мифы, впитываемые с молоком матери, и каждый начнёт искать собственный путь, что станет с человечеством? Великие державы рушились, когда люди переставали верить сказкам! Выходит, мир держится на лжи? Выходит, вся суть и устройство того, что мы называем, человеческое общество, абсурдно по своей природе, и абсурдно даже то, что абсурд не рушится, не самоустраняется, а живёт и процветает, неизменно входя в противоречие с самим собой и между отдельными ипостасями внутри самого себя? Если бы миром правили мудрые боги, тут не было бы столько нелепостей. Но развязка наступит. Она неизменно наступает каждые несколько тысяч лет - и это, наверное, единственные решение и выход, который предусмотрела Вселенная.
Монтан и Лаодик вновь погрузились в раздумья. Девушка прервала молчание:
- Кстати, по поводу богов... А что хотят те фанатики, которые поселились в роще неподалёку? Они считают тебя своим новым пророком?
- Они видят во мне сына их бога и Автократора всего мира.
Лаодика приподнялась и серьёзно посмотрела на Монтана:
- Знаешь, а тебе бы пошла такая роль. Я не встречала ещё ни одного человека, даже среди благородных аристократов, в ком столько спокойствия и достоинства, как в тебе.
- Думаю, не всё так просто. Скажи, подчинились бы мне знатные семьи Нэоса, если я им просто явлюсь и объявлю нечто подобное?
- По крайней мере, моё сердце ты подчинил, - Лаодика снова припала к груди Монтана. - Но, если серьёзно, то конечно, власть заполучить не так просто, как в фантазиях фанатиков.
- А если и правда, именно в этом мой путь и смысл? Как думаешь?
- Думаю, жизнь слишком коротка, чтобы гнаться за химерой. Нам бы удержать Нэос и ослабить катувелланского короля, чтоб убрать угрозу от наших земель. Но даже это совсем не просто.
- А если его убить?
- Такой вариант мы тоже рассматривали, но к Годрику сложно подобраться. Его окружают придворные, знать, дружина, много верных людей. Какой убийца сможет свершить подобное? Но даже если убить Железноликого, его лорды возведут на трон нового короля, и противостояние продолжится. Не короли управляют государствами, управляют те, кто стоит за королями, кто даёт им деньги и армию, кто прославляет и почитает их. Удар надо нанести по ним, тем самым расшатав опору трона - только тогда королевство падёт.
- Да уж, мир слишком сложно устроен. Легенды, сочиняемые людской молвой, бардами и летописцами не передают даже десятой доли того, что есть на самом деле. Имей я больше сил, мог бы многое сделать... Но с каждым днём я становлюсь слабее. Скоро превращусь в обычного человека: никчёмного, бесполезного, который не нужен никому в этом мире.
- Не говори так. Ты нужен мне, - Лаодика укоризненно посмотрела на Монтана.
- Сейчас ты считаешь так, но никто не знает, что будет потом, люди изменчивы, - печально произнёс он.
- С тех пор, как я встретила тебя, меня не оставляет страх, что однажды ты исчезнешь, как тогда, на второй день, когда я послала за тобой слуг. Боюсь, однажды просто не найду тебя здесь. Пообещай, что больше так не поступишь.
Монтан задумался:
- Я ничего не могу обещать. Это мне не по силам.
Лаодика хотела сказать ещё что-то, но тут послышались шаги и на террасе появился Лукас, как всегда одетый с иголочки. Но сейчас на его шоссах и высоких сапогах осела дорожная пыль.
- Приветствую вас, голубки, - на губах мужчины играла ехидная усмешка.
- Ты давно приехал? Даже не знала, что ты тут, - Лаодика поднялась с ложа.
- Только что. Есть кое-какие дела: пара человек из Совета желают пообщаться с тобой, сестрица. Кажется, речь идёт о нашем молодом друге.
- Причём тут Монтан? - голос Лаодики утратил мягкость и приобрёл прежние властные нотки. - Я поговорю с ними.
- Лучше их заверить, что его тут нет, - Лукас подошёл к столику, - дело весьма щепетильное. Понимаешь, город частично выгорел, и ходят нехорошие слухи. А ещё какие-то фанатики трезвонят, что явился их пророк и предал Нэос суду Божьему. Знаешь, какие дела там сейчас творятся? Доходит до открытых расправ над этими глупцами. Представь, если толпа узнает о сокрытии нами виновника бед?
- Толпе не по зубам стены моей виллы. Но с чего они решили, что это дело рук Монтана?
- Сложно сказать. Слухи рождаются сами собой, а опровергнуть их ой как не просто. Для нашей общей безопасности лучше отрицать любую причастность к этим событиям. Ты же не хочешь потерять сторонников в Совете?
Лаодика повернулась к Монтану:
- Видишь, дорогой, я тоже зависима от воли людей и даже от дурацких слухов. Ну и заварил же ты кашу! А ведь всего-то надо было рассказать о своей проблеме мне.
Она удалилась, а Лукас присел рядом с Монтаном.
- Как поживаешь? - поинтересовался он.
- Мне нравится здесь.
- Да, хорошее место, и виды превосходные. Я бы тоже поселился тут, но у нас, простых смертных, обычно много дел, а потому целыми днями приходится торчать в городской суете. А благодаря некоторым, там теперь воняет гарью, и бродят толпы злых, бездомных горожан. А ещё дворец... эх, ты бы видел, в какую ужасную пустошь превратился наш прекрасный садик! - мужчина сделал трагическую мину.
Монатан промолчал, и Лукас продолжил:
- Не знаю, как у тебя это получилось, но, что сделано, то сделано. У меня к тебе вот какой вопрос. Я понимаю, моя сестра от тебя без ума: ты избавил её от страшного недуга, и Лаодика теперь тебе по гроб жизни благодарна, да и я тоже. Но не обижайся: твоё присутствие здесь, скажем так, не очень желательно. Сестра, конечно, официально заявит, что тебя тут нет, и мы тебя не знаем, но не все слуги умеют держать язык за зубами - рано или поздно информация просочится. Я переживаю за наше будущее, да и за твоё тоже. Быть может, стоит на время уехать? Например, в Сапферос. Там очень даже не плохо. Может, найдёшь применение своим способностям. Если ты в одиночку полгорода сжёг и стольких людей поубивал, далеко пойдёшь в этом мире!
- Но ведь дело не только в этом? - Монтан внимательно посмотрел в глаза Лукасу.
- А в чём ещё?
- Я вижу, ты к своей сестре испытываешь не только братские чувства.
Мужчина слегка смутился, но быстро взял себя в руки:
- Я хочу для неё блага, как и ты. Если она выбрала тебя, что ж, не стану мешать. Но если положение нашей семьи пошатнётся, мы многое потеряем. Ты не глупый парень - должен понимать это. Богатство и знатное происхождение ещё не означают, что можешь вести себя, как вздумается. Порой приходится считаться с мнением толпы, или, по крайней мере, делать вид. И, наверное, ты уже понял, что симпатии граждан Нэоса сейчас не на твоей стороне.
Монтан задумался о том, как сложно устроен этот мир, как прочно всё переплетено в единый клубок, и как трудно порой стать здесь счастливым.
- Только не реши вдруг, что я хочу тебя оскорбить, - осклабился Лукас. - Не надо меня сжигать, как того врача.
- Что ты, я даже не собирался, - замотал головой Монтан.
- А хочешь, открою секрет? - Лукас наклонился к юноше, переходя почти на шёпот, - Если бы ты употребил свои силы, чтобы помочь Нэосу: например, обеспечил бы городу процветание, или прекратил очередную бесполезную войну, тебя бы народ признал, простил, и ты смог бы вернуться сюда с честью и славой. Ты бы стал героем в глазах многих!
- Но что я должен делать?
Лукас рассмеялся и развёл руками:
- О боги, я не знаю! У меня же нет таких способностей!
- Ладно, - сказал Монтан, - надо подумать.
- Что ж, очень благородно с твоей стороны. Знаешь, а я, наверное, сложу про тебя поэму: не часто среди нас, людей, появляются боги, - последнее слово Лукас произнёс с подчёркнутым сарказмом, и ехидная улыбка снова скривила его тонкие губы.
***
Солнце клонилось к закату. На западе над океаном небо наполняла зловещая синева, она набухала и бугрилась предгрозовой опухолью, издали угрожая ворчанием громовых раскатов. Ветер усилился. Он теребил ветви прибрежных деревьев, будто желая сломать их или пытаясь оборвать свежую, недавно окрепшую листву. В роще, что приткнулась к самому краю берегового уступа, сидели люди - человек пятнадцать, мужчины и женщины, - они расположились на земле вокруг юноши в богатых одеждах, внимая каждому его слову. Чуть поодаль на пригорке белел гранит каменной стены, окружавшей особняк.
- Вы преданно следовали за мной все эти дни, - говорил Монтан. - Знаю, некоторым из вас довелось пострадать, когда Суд Божий явился этому городу, знаю так же, что претерпели за имя моё, когда люди, не знающие истины, гнали вас и обвиняли в поджоге. Претерпели и не отступись! Но время пришло: я должен явить Божий Суд другим городам и правителям земли, а потому скоро я отправлюсь в Катувелланию прямиком к королю.
- Мы пойдём за тобой, о великий! - раздались несколько голосов.
- Нет, - юноша сделал лёгкий жест рукой, - всех взять не могу. Вы нужны здесь, дабы обращать заблудших. Кроме того, я не должен раскрывать себя, пока мы не доберёмся до места - таков замысел. Со мной пойдут лишь трое.
- Но кто?
- Те трое, кто первыми узнали меня.
- Я готов! - вскочил лысый Кенэй. - Сделаю, как скажешь, господин!
Нефсефей и Хирон так же приняли известие с энтузиазмом.
- Хорошо, тогда собирайтесь в дорогу: через несколько дней выходим.
Туча надвигалась, угрожая разразиться ливнем. Ветер рвал листву. Юноша поспешил обратно в особняк.