Разум плавал во тьме, блуждая в вечности холодных коридоров пустоты, а потом вынырнул из бездны небытия и вновь очутился среди привычной обыденности ощущений. Казалось, пролетело мгновение с тех пор, как мир исчез, с тех пор, как отключилось изнурённое нагрузками и болезнью тело. Будто ничего не произошло, будто всё оставалось по-прежнему.
Берт открыл глаза. Он находился в сумрачной зале, заваленной обтёсанными булыжниками, брёвнами и гранитной крошкой. Дневной свет бил в похожие на щели окна, резал стоящую в воздухе пыль и расплывался пятнами на каменном полу. Берт обнаружил себя под грязным плащом на куче одежды, которую кто-то заботливо навалил ему под бок, спина и суставы изнывали от долгого неподвижного лежания. Пошевелился. Крыса, что сторожила спящего, с писком бросилась наутёк и затаилась в тёмном углу. Приподнялся, опершись на руку. Пронзительная слабость объяла конечности, голова закружилась, и Берт снова повалился на импровизированную лежанку. "Где я? Что произошло? Где остальные? Как долго я тут?" - мысли безудержным и тревожным потоком наполнили разум.
Прислушался. Тишина. Шуршание и писк в углу - ничего необычного. В амбразуры окон пробирался запах костра с улицы - там были люди.
- Эй! Есть тут кто-нибудь? - позвал Берт, но голос его звучал настолько слабо, что парень и сам едва слышал собственные слова. - Помогите!
Никто не откликнулся, лишь прохладный ветерок ворвался в оконный проём, заставив поёжиться и натянуть плащ по самые уши. Крикнув ещё пару раз, Берт решил прекратить бесплодные попытки и ждать. Силы стоило экономить.
Он помнил всё произошедшее, но было оно как в тумане: нечёткие образы плавали перед глазами суетливой, невнятной пляской, где смешались события и лица. Проматывая в памяти последний день, Берт дивился самому себе: тому, что не струсил взять лук и вступить в бой с бандитами, тому, что вышел из схватки победителем, будучи совершенно измождённым, тому, что выжил - то было чудо или великое везение, которое случается раз в жизни. Теперь эти события с трудом укладывались в голове. Берту довелось взглянуть в глаза смерти, и она оказалась не столь страшна, как боль и страдания, через которые молодой каторжник шёл день за днём целый месяц. Смерть в те горькие дни была предпочтительнее. Но это было тогда - не сейчас. Сейчас, когда свобода распахнула свои объятья, хотелось жить.
Берт осмотрел своё тело под рубахой и руки: сыпи больше не наблюдалось, коричневая корка постепенно сходила, а расчёсанные язвы начали заживать. Болезнь, которая сгубила стольких людей, не смогла победить его и бежала прочь, оставив на коже следы минувшей схватки в виде борозд и шрамов. Не смотря на слабость, Берт чувствовал себя значительно лучше: голова не болела, тошноты и озноба не было, а здоровый голод, который настиг его вскоре после пробуждения, говорил о том, что организм пришёл в норму.
Повалявшись некоторое время, Берт снова попытался подняться. На этот раз смог-таки принять сидячее положение, хотя голова продолжала кружиться. Так он сидел, привыкая к обретённой свободе и наслаждаясь жизнью, что едва не ускользнула из рук.
Берт услышал, как кто-то поднимается по лестнице, насторожился. В проёме с отсутствующей дверью появилась взлохмаченная фигура щуплого подростка. Малой - его не возможно было не узнать. Тот на мгновение замер, удивлённо вылупившись на Берта своими большими, почти ещё детскими глазами.
- Очнулся! - воскликнул Малой. - Охренеть! А мы ужо думали, ты копыта протянул. Погодь, ща всех позову.
С этими словами подросток опрометью выскочил из помещения, и Берт слышал, как весёлый молодой голос разносится над горами с радостной вестью. Вскоре в зале собралась вся группа беглых каторжников. Они столпились вокруг Берта, а он лишь смущённо улыбался.
- Ну ты молодец! - восхищался здоровяк Эд. - А я говорил, что выкарабкается. Не смотри, что дохлый с виду, силёнок зато ого-го сколько!
Здоровяк выглядел бодрым, на его заросшей жёсткой бородой физиономии застыла довольная усмешка. Фалька и Малой тоже казались полными сил. Болезнь отступила, сыпь поутихла, а у Фальки с лица почти сошли следы побоев, хотя жёлто-коричневые пятна ещё расплывались местами на бледной, синюшной коже девушки. Только Одди смотрел на всех, как и прежде, молчаливо и хмуро, будто плевать ему было на выздоровление товарища, будто съедала его некая скорбь, что лежала на душе бывшего каторжника тяжёлым грузом, заставившим раз и навсегда замкнуться в себе. Суровая сосредоточенность этого человека и недоступность содержимого его головы пугали, провоцировали недоверие. Никто не знал, какие демоны прячутся за напряжённой маской исхудалого лица, а страх заставлял предполагать худшее. Одди не проронил ни слова, он бросил на очнувшегося взгляд исподлобья, прислонился к стене, скрестив руки на груди, и застыл, всем своим видом показывая, насколько ему безразлично общее ликование.
- Это травы помогли, - улыбнулась Фалька, - тебе надо выпить отвар, ты ещё не до конца выздоровел. Надо лежать. И поесть тебе принесу, подожди маленько, - с этими словами девушка торопливо вышла из комнаты.
- Ну конечно! - хлопнул себя по лбу Эд. - Стоим тут, лыбимся, а парень пять дней нежрамши! Брюхо-то набить надо. Сам Всевидящий послал нам эту Фальку. Её травы всех нас на ноги поставили. Чудеса! А конину как она жарит, пальчики оближешь! Не баба, а сокровище.
- Пять дней? - выдавил из себя Берт. - Почему пять дней?
- Потому что ты валяешься тут пять дней, как дохлая курица. Бывало, думали, совсем окочурился. А бывало, проснёшься, и что-то бубнишь под нос - хрен разберёшь.
Берт почесал копну грязных, спутанных волос - по пальцам побежали вши. Раздавил того, который попался на ноготь. Пять дней выпали из памяти, будто их и не было. Пять дней обратились в ничто. Он не мог понять, где находился всё это время, где странствовал его разум. Переступал ли границу этого мира и того? Если так, то кроме пустоты там ничего нет. "Наверное, именно это и происходит, когда умираешь, - решил Берт, - просто исчезаешь - и всё. Но почему никто не говорил мне об этом? И почему я вернулся?"
- А вы что встали столбом? - Эд обратился к Малому и Одди. - Давайте ка, помогите Фальке, воды принесите, еду. Эдак, пока вас дождёшься, снег выпадет.
Здоровяк присел на корточки:
- Можешь встать?
- Не знаю. Слабость, - промычал Берт.
- Ну дык ясен хрен, меня б пять дней не покормили, хрен бы я куда поёл! Ну ничего, поставим тебя на ноги. Жратвы тут достаточно: мы лошадей, которые не совсем протухли, разделали и засушили, - Эд поднялся и подошёл к окну, загородив свет своей широкой фигурой, стал наблюдать за происходящим снаружи. - На переход через горы хватит. Теперь надо думать, как выбраться отсюда. Засиделись. А ведь того и гляди скоты эти серомордые вернутся, или люди графа. Пёс разберёт, что там у них сейчас происходит.
- Так вы ради меня остались? - Берт продолжал сидеть на куче тряпья, борясь с головокружением и слабостью.
- А ты думал, я товарища кину? - Эд обернулся. - Ну уж нет! Никогда друзей не бросал и не брошу. Тем более, мы тебе должны быть благодарны, что не лежим сейчас там, с Тэлором и Ульвом, утыканные стрелами. Твой дружок Одди - вот он натуральный говна кусок. По повадкам вижу! Требовал бросить тебя и удрать. Ссыкло! Сам-то, чуть что, задницу свою поторопился спрятать - терпеть таких не могу.
- Он меня спас, - Берт посчитал нужным вступиться за нелюдимого каторжника. - Когда всё случилось, Одди убил охранника, и мы бежали. Если б не он, не знаю, что со мной было бы.
Здоровяк Эд подумал, а потом произнёс:
- Себя он спасал. Ну да ладно, плевать. Сейчас дорога у нас одна, а выберемся - пусть валит на все четыре стороны. Уходить надо поскорее. Чуешь вонь?
Берт покачал головой: он ощущал слабый запах костра и больше ничего.
- А я насквозь провонял, трупный смрад уже в глотке стоит. Будто мне покойник в рот нагадил, - Эд хмыкнул. - Тут одни трупы вокруг, и они гниют. Мы два дня мертвецов подальше от башни оттаскивали: там внизу куча тел теперь навалена. Поначалу блевать тянуло, а потом попривык. Ха, к мертвечине попривык, бывает же. Живые мы среди покойников. Как это странно. Тут нет места живым. Тут нынче смерть властвует. Так что, парень, поправляйся скорее, - подытожил здоровяк, - хочу уже свалить с богомерзкого рудника, да и не вспоминать его никогда больше.
- Постараюсь, - промолвил Берт.
- Ну уж постарайся. Тем более, ты с луком хорошо управляется и в охоте опытный. Я-то не силён в этом, а те трое - куда им? Баба, да юнец. А на того пса вообще не рассчитываю. Не нужен он нам, пусть валит своей дорогой, как на равнину выйдем.
Некоторые перемены произошли в облике здоровяка с тех пор, как Берт его видел в последний раз. И вроде оставался Эд прежним, вот только исчезла из него былая беззаботность, будто груз лёг на душу этого добродушного глумливого верзилы. Не было теперь и следа легкомысленной удали и кипучего задора, и тень постоянной тревоги сквозила во взгляде. Жизнь и его поломала.
Вернулись Фалька и Малой. Девушка держала в руках глиняную чашку с горячим отваром. В нос Берта ударил запах трав, а от вида жирного куска конины, который принёс парнишка, можно было захлебнуться слюной.
- Ну и гадость! - Берт сделал глоток, и поперхнувшись горечью, чуть не выплюнул отвар.
- Тогда пил - и ничего, а теперь - гадость, видите ли, нос воротит! - добродушно посмеивался Эд. - Но если не хочешь околеть, придётся хлебать.
- Мой отец травником был, он и научил меня, - объяснила Фалька. - Я знаю, что надо делать при недуге. Ты не бойся: лечение горько, но потом легче становится - вот увидишь.
- Вы меня этим уже поили? - преодолевая отвращение, Берт снова отпил из чашки.
- А то! Как очухивался, так тебе в рот и заливали. Даже кормить пытались. Но ты, кажись, не помнишь ни шиша, - ответил Эд, - хоть и бредил постоянно.
- Не помню. А что я говорил? - отвар мелкими глотками поступал в пищевод, и Берт почувствовал себя лучше, даже голова стала меньше кружиться.
- Да мы не поняли ни рожна: ну о бабе своей, вроде талдычил, о монахах каких-то, замке... да не помню я уже. Но, признаться, страшно ты выглядел, словно сам не свой, будто вселился в тебя кто-то. Иногда сидишь сиднем, а в глазах - пусто. Вот это самое паршивое было. Клянусь Всевидящим, в таким моменты думал, что тобой нечисть какая овладела. А потом опять валяешься и стонешь. Неужели и впрямь забыл всё?
Берт кивнул:
- Пустота только. Миг одни прошёл - и вот я уже тут. Я и удивился, что пять дней лежал.
Берт принялся уплетать мясо. Фалька научила, что надо есть маленькими кусочками, иначе после долгой голодовки станет плохо. Подопревшая жареная конина показался такой вкусной, какой не была даже медовуха дяди Говарда - самое сладкое, что молодому охотнику доводилось пробовать в жизни. Он бы махом съел весь кусок и попросил добавки, но довольно быстро почувствовал тяжесть в животе.
- Хватит. Нельзя есть сразу много, - напомнила Фалька. - По чуть-чуть.
Никто не заметил, как в помещении снова появился Одди. Он тенью скользнул в угол, устроился на груде отёсанных камней и ушёл в себя, не обращая внимания на компанию.
- Спасибо всем вам, - растрогался Берт; от горячей пищи разморило, а на душе потеплело от заботы, проявленной этими людьми. Товарищи по несчастью в этот момент стали ближе и роднее, чем односельчане, с которыми парень провёл всю жизнь.
- Да брось, было б за что! - Эд дружески хлопнул Берта по плечу, да так, что тот чуть не повалился. Эда и Малого это развеселило, Берт улыбнулся.
Наконец получилось встать, хоть слабость и головокружение не отступали. Шатаясь, Берт подошёл к окну и выглянул наружу. После тёмного, непрогретого помещения было приятно подставить лицо под лучи летнего солнца. Комната находился на втором этаже недостроенного донжона, под окнами лежали булыжники, доставленные сюда для возведения крепости, а вокруг торчали огрызки незаконченных стен и башен. Сгоревшие деревянные фортификации отсюда видно не было: они располагались ниже по склону, и каменные строения закрывали их.
Зато хорошо просматривались остовы домов близлежащего поселения. Руины раскинулись остывшими углями и равнодушно чернели траурным напоминанием о недавнем присутствии здесь людей. А вокруг лежали седовласые громады гор, которым было плевать на копошащихся внизу человечков. Выжженные леса по склонам гранитных великанов делали картину ещё более зловещей. Только теперь Берт почувствовал доносимый ветром гнилостный запашок.
Всё вокруг напоминало о смерти: смерть жила в этом месте с тех пор, как люди обнаружили в горах Восточного хребта драгоценный металл. Она поселилась здесь, питаясь нескончаемыми жизнями, что клались в жертву наживе лорда предгорных земель, а сейчас смерть воцарилась тут единоличным правителем. Для Берта это место стало олицетворением смерти во всей её мерзости, во всём непотребстве и безумии. В скольких позах она представал перед молодым каторжником, и каждая новая оказывалась отвратительней и ужасней предыдущих. Берту захотелось покинуть недостроенную крепость, и чем скорее, тем лучше. Он, как и здоровяк Эд, желал забыть проклятый рудник и тот кошмар, через который пришлось пройти. Нельзя было здесь умирать. Только не здесь. Берт знал по рассказам о демонах, что пируют на полях битв, и боялся стать их добычей.
- Надо что-то решать, - сказал Эд. - Не знаю, как вы, а я предлагаю завтра же убираться отсюда.
- Парень слаб, - подал голос Одди из своего угла.
- И что? - Эд грозно зыркнул на него, с физиономии здоровяка тут же слетело добродушие.
- Повременить, - ответил Одди.
- Нет уж, хватит! Я с покойниками оставаться не хочу. Отойдём подальше, в долину, там и схоронимся в лесу, пока Берт не окрепнет.
- Я согласен, тоже не хочу тут находиться, - поддержал здоровяка Берт.
Устав стоять, он снова уселся на гору тряпья.
- Как предлагаешь идти? Дорогами? - Одди с прищуром смотрел на Эда.
- А как ещё? - буркнул тот. - По ёлкам прыгать?
- Дорогами опасно. Если на разъезды нарвёмся...
- Если б да кабы, рос бы хер из головы! - разозлился громила. - Можешь вообще здесь оставаться, никакого настроения нет слушать гундёж обгадившегося труса.
- Что? - Одди поднялся с места. - Повтори, что сказал, - в руке его блеснул извлечённый из-за пояса длинный нож.
- Хватит! - Берт вскочил на ноги, переводя взгляд то на одного, то на другого. - Хватит ссориться. Мы не должны ругаться между собой. Убери нож, Одди. А ты, Эд, не говорит таких слов: Одди спас меня, и я ему благодарен. Среди нас нет трусов, раз мы выжили.
Одди сел на место и спрятал оружие, и теперь они с Эдом лишь сверлили друг друга взглядами, полными презрения и злобы.
- Вспомните, что Снелл говорил? - продолжал Берт, почувствовав в себе необычайную уверенность, неведомую прежде. - Надо держаться вместе. Только так мы выберемся из этого дерьма, только так справимся с напастями. Я тоже никогда не был храбрецом, я не убивал людей, даже толком не дрался ни разу. Почему меня трусом не зовёшь, Эд? Если б ни храбрость остальных парней, я вряд ли осмелился бы биться с Ломтём и его дружками. Да никто из нас тут не сидел бы! Снелл был прав: бороться с невзгодами можно только сообща. Он постоянно твердил это, он всех нас сдружил, и он пожертвовал собой, чтобы мы смогли жить дальше. Неужели теперь, после стольких преодолений, после того, как Снелл, Тэлор, Ульв погибли за нас, будем сраться по мелочам и резать друг друга в никчёмной ссоре? Ну уж нет, я не дам это сделать. Вместе выберемся из гор, а потом, кто хочет, пусть валит, куда знает. Вот только стоит ли расходиться? В родные места нам не вернуться: на лбу - клейма, любой наёмник нас прирежет, а в любой деревне - сдадут в сеньору. Понимаете, в каком мы положении очутились? Думаете, перейдём горы, и всё закончится? Хрена лысого! Мы для них больше не люди, мы - беглые каторжники, которым нет места в их мире, живые покойник. Тот мир для нас чужой, только мы есть друг у друга. Зачем ссорится?
Все взгляды были устремлены на Берта, здоровяк Эд даже рот раскрыл, не ожидая столь проникновенных слов от молодого серва, прежде державшегося в стороне и не отличавшегося разговорчивостью.
- Эд, проси прощения у Одди, - сказал Берт, - отныне никаких ссор.
Произнесённая речь будто отняла у Берта остаток сил: он, закашлялся, лёг на ворох грязного тряпья и укрылся плащом.
Со стороны Эда в Одди полетел ещё один грозный взгляд.
- Ладно, извиняюсь за свои слова, - пробурчал здоровяк, продолжая исподлобья глядеть на нелюдимого тощего каторжника. - Парень прав: надо вместе держаться. Поодиночке мы - покойники, а вместе - хоть какой-то шанс пережить это дерьмо.
Одди что-то буркнул в ответ, и на этом конфликт иссяк.
А Берт лежал и думал - думал о том, как быть дальше. Освобождение принесло новые хлопоты, новые тяготы, и никто не мог сказать, что ждало впереди. Прежняя жизнь никогда не вернётся, она ушла, исчезла, обрекая беглецов на неизбежные гонения и презрение со стороны рода людского. Клеймо выжигало человечность, клеймо делало изгоем и свербело вечным проклятием, что довлело теперь над ушедшими от правосудия преступниками. Клеймо обесценивало любое спасение, любой путь, любые надежды на новую жизнь, по крайней мере, среди своего народа.
Глава 2 Эстрид 1
Поскрипывали колёса телеги, что катилась по неровной колее среди столпотворения вековых сосен и пихт, затмивших небесную синеву хвойными лапами. Нетронутая человеком глушь, чаща буреломов и болот простиралась на десятки и сотни миль вокруг, пряча небольшие одинокие поселения, разбросанные то тут, то там среди вечнозелёного молчания. Совсем редко здесь можно было встретить замок или город. Таким неприветливым и дремучим выглядело владение барона Уриэна Кобертона - одна из северных областей Катувеллании, дикая, необжитая, суровая. И, разумеется, бедная, ибо скудность населения и тяжёлые климатические условия предполагали крайне малую выручку, которую барон мог извлечь из своих подданных.
А повозка, запряжённая пегой лошадью, одиноко тащилась по дороге, петляющей между древесных гигантов, и везла вглубь тайги двух женщин.
Эстрид лежала, закутанная в плед, и безучастным взором смотрела в небесную твердь, а на миловидном личике, покрытом ещё не зажившими кровоподтёками и ссадинами, то и дело возникало страдальческое выражение, когда телегу встряхивало на очередной колдобине. Всё болело. Слишком мало оказалось недели, чтобы травмы могли зажить, Эстрид даже ходила с трудом, а в дороге предпочитала неподвижно лежать, покорившись воле бывшей служанки Халлы, которая сидела впереди, одетая в мужской наряд, и держала поводья. С накинутым на голову шапероном Халла походила на крупного мужика - даже вблизи было сложно распознать в ней женщину. С одной стороны так и задумывалось, ведь две одинокие путешественницы легко могли стать объектом нападок в глухих селениях, с другой - дело было в элементарном удобстве. И хотя Халла поморщилась, когда натягивала грубые холщовые шоссы, отметив, что в её племени мужчины носят "нормальные штаны, а не хрень всякую", такая одежда всё же больше подходила для дороги и охоты, нежели юбки.
Позади лежали лук, колчан со стрелами и фальшион. И оружие, и одежда, и лошадь с повозкой - всё было взято из имущества Эстрид. Именно на этой телеге дочь купца ещё совсем недавно проделала путь от Нортбриджа до поместья Мьёлль. А под боком у Эстрид пристроился бережно завёрнутый в промасленный холст меч Хенгиста. Девушка настояла, чтобы Халла забрала клинок. Эта вещь напоминала о любимом, чьё тело теперь гнило в особняке вместе с телами слуг. Но память нельзя было сгубить или предать, память - это всё, что осталось от того короткого счастья, которое Эстрид довелось испытать с любимым.
Телесные муки от побоев были не самым страшным, что она пережила. Унижения и боль потери сделали тусклым взгляд, исковеркали душу, вырвали с корнем и сломали детскую непосредственности и наивность, что до того момента жили в сердце девушки. Вера во всё хорошее была попрана, изгажена и растоптана чужим, жестоким сапогом.
Ехали молча. Поначалу Эстрид было всё равно, куда её везут и что с ней станет. Она желала смерти и временами злилась на бывшую служанку за то, что та не дала убийцам закончить дело - в такие моменты Эстрид лежала и тихо всхлипывала. Халла жалела её, но жалела молча, изредка поправляла плед, следила, чтобы девушке не приходилось много двигаться. Суровая северная женщина не была склонна к сентиментальностям и не умела выражать эмоции, но в глазах её читалось глубокое сочувствие к горестям несчастной. Хоть Халла и рвалась поскорее покинуть катувелланские земли и вернуться в родное племя, она не смогла бросить девушку на произвол судьбы и взяла с собой, дабы пристроить в ближайший монастырь, где по слухам находился госпиталь.
Четвёртый день тряслись по не езженой колее. По заверениям селян из поместья Мьёлль, женский монастырь находился всего в двух днях пути, но на второй день в одной из редких придорожных деревень, местные объяснили, что до обители ещё далеко, да и госпиталя там никакого нет. Халла огорчилась, но не стала менять направление, решив всё же довести девушку и отдать на попечение сестёр-монахинь. В последнем же селении, которое сегодня проехали путницы, мужики объяснили, что монастырь за лесом у реки, и до него - миль десять, а значит, близился тот момент, когда дороги бывшей служанки и бывшей госпожи разойдутся навсегда.
На очередной яме телега дёрнулась, лужа под колесом расплескалась, Эстрид поморщилась от боли. Ни с того ни с сего накатил страх. Только теперь она осознала, что осталась одна в этом мире. С самого детства заботливая рука отца, а потом любовника-графа вели по жизни юную дочь купца, оберегая от тягот и опасностей. Вряд ли она могла подумать, что однажды затеряется среди диких лесов избитая, опороченная, всеми покинутая. Мир, который простирался за пределами её уютного домика, оказался чужим и враждебным, полным насилия и боли. Теперь это был её мир, и Эстрид стала частью его неоправданной жестокости.
- Халла, - тихо сказал она, но северянка не услышала.
Позвала громче, та обернулась:
- Что случилось? Тебе нехорошо?
- Я не хочу туда ехать. Можем отправиться в другое место? - из-за отсутствия пары зубов, которые были выбиты одним из ночных налётчиков, Эстрид слегка шепелявила.
Халла вздохнула:
- Не знаю, куда ещё тебя везти. Тебе нужны уход и забота. В монастыре самое место.
- Но что я стану делать одна?
- О тебе позаботятся.
Эстрид на некоторое время замолчала.
- Халла, отвези меня домой, - попросила она робко, - я хочу домой.
- Твой дом далеко - туда не поеду.
- Пожалуйста, - Эстрид сделала жалобное лицо, но Халла сидела к ней спиной и не видела, - я боюсь. Мне страшно, не знаю, как дальше жить. Не знаю, что будет. Хочу вернуться к отцу в Нортбридж.
- Ты, кажется, говорила, что убийц подослала графиня, - напомнила Халла, - а теперь желаешь ехать туда, где поджидает злейший враг?
- Больше не знаю, куда. Там - дом, там - семья. Или возьми с собой, куда ты едешь. Не бросай только.
- Нет, со мной нельзя. Я возвращаюсь в родное племя, тебе там делать нечего: ты из другого народа, ты для нас - чужачка. Когда выздоровеешь, иди к местному сеньору, покажи бумаги, что я нашла у твоего покойного мужа. О тебе позаботятся. Благородные должны тебя принять: ты одна из них. А я - нет. В рабство не вернусь. Теперь Халла - свободный человек, Халла желает оставаться таковой и впредь.
Эстрид погрузилась в раздумья, много вопросов судорожно роилось в голове, ища ответы. А телега катилась, и тайга тянулась сплошной дремучей стеной по обе стороны, девушка смотрела в небо и видела верхушки деревьев и между ними тонкую полоску мутной, голубоватой дали, затянутой курчавыми облаками.
- Халла, - снова позвала Эстрид, - почему ты хотела убежать? Тебе оставалось служить совсем немного, потом тебя бы отпустили. Разве у нас было плохо? Другие обращаются со слугами хуже. А я никогда никого не обижала. Почему ты решила бросить нас?
Северянка долго молчала, будто не слыша вопроса, пока Эстрид повторно не окликнула её.
- Тебе не понять, - сухо произнесла Халла, - такие, как ты наслаждаются свободой и всеми благами, что даются вам по праву рождения. Ты не знаешь, что значит неволя. Ты не знаешь, что такое попранная гордость. Мне не нужна ваша свобода, я не желаю, чтобы мне её даровал сеньор: Халле унизительны подачки. Свобода моя по праву. Я долго терпела, но сейчас пришло время взять то, что моё, и я взяла, - басовитый голос женщины звучал грозно и решительно. Её гордость и воинственность больше не скрывались под маской вежливости, и дикая, суровая ярость, что таилась в непокорном сердце, теперь била ключом.
- Я не понимаю, - почти шёпотом простонала Эстрид, напуганная таким тоном.
- Именно. Ты не была в рабстве, а если бы и была, в тебе нет гордости, какая есть у свободных племён. Катувелланцы променяли гордость на послушание. Вы - рабы сеньоров. Позволяете себя грабить и отнимать нажитое тяжким трудом, даже мужчины ваши разучились держать в руках оружие и стали пугливы, как крысы. Наш народ совсем другой: каждый - мужчина, женщины, даже малые дети - могут воевать и охотиться, и просто так в обиду себя не дадут. Жалкую жизнь ведёт ваше племя под пятой лордов, жалкую и ничтожную!
Эстрид не нашла, чего ответить. Она с трудом понимала, смысл речи бывшей служанки, да и не было ей дела до подобных вещей. Горе давно затмило мысли, а туманное будущее не давало покоя.
Дорога плавно завернула влево и вскоре вывела к берегу полноводной реки. Лес отступил, начались поля, где уже зеленели первые всходы. Местами поросшая травой тропа, по которой не так часто ездили повозки, серой полосой тянулась вдоль прибрежных зарослей кустарника. Далёкий грай ворон тревожил висящую над просторами тишину.
В поле среди посевов путницы заметили наполовину обглоданную коровью тушу, чёрные падальщики облепили её, раздирая на части.
- В полях никого, - заметила Халла, - что-то тут не так.
Вдали на прибрежной возвышенности показался двухэтажный каменный особняк, рядом располагалось большое огороженное поселение. И тут женщины поняли, что случилось. И частокол, и дома за ним представляли собой груды обугленной древесины, а на стенах особняка виднелись следы копоти, а от его кровли остались только обгоревшие балки. Поражённые картиной царящей разрухи, путницы, открыв рты, смотрели на пожарище, Эстрид даже приподнялась, забыв о травмах.
- Деревня сгорела, - произнесла она.
- Сожгли, - поправила Халла.
- Почему так говоришь?
- Людей нет. Либо убежали, либо их угнали в рабство, либо убили.
- Но кто мог такое сотворить?! - ужас, смешанный с растерянностью, навалился на и без того измученную Эстрид.
- Надо узнать, - Халла стегнула поводьями, лошадь поплелась дальше.
Дорога огибала поселения и вела к монастырю, который находился дальше на берегу. Вблизи обугленные брёвна частокола выглядели ещё страшнее, они торчали вверх скучающей безысходностью, олицетворяя всё самое ужасное, что может постичь человек в этом бренном безмолвии. Эстрид боялась заглянуть сквозь бреши: костлявая бродила там - об этом говорили вороны хриплым карканьем. Халла не стала заезжать в деревню, направила повозку прямиком к Господней обители. Эстрид изо всех сил вглядывалась вдаль в серые стены монастыря, умоляя высшие силы, чтобы он не пострадал, и чтобы с его жителями всё было хорошо. Но чем ближе подъезжали к ветхой каменной ограде, тем яснее становилось, что и монашескую общину беда не обошла стороной: в небе кружили стаи чёрных птиц.
Издали увидели двух здоровых волков, которые жадно рвали добычу у открытых ворот. Халла остановила лошадь. Долго смотрела на серые мохнатые фигуры.
- Волки-людоеды, - сказала она, - их здесь так называют. Охотятся парами, падалью не брезгают. Ох, и много же там мертвечины, ежели такой лютый зверь понабежал.
Халла подогнала телегу ближе, затем взяла лук, встала в полный рост и выстрелила. Первая стрела вонзилась в землю и только отвлекла животных от трапезы, те приподняли головы и пристально поглядели на людей. Вторая попала в бок волку покрупнее. Зверь заскулил, бросился бежать, но через несколько футов свалился на землю. Другой потрусил прочь от опасного места.
Изъеденная ветрами и непогодой невысокая ограда монастыря была сложена из грубого, плохо отёсанного камня и мало подходила для обороны от вооружённого нападения. Даже зубчатых галерей и бойниц не было. Да и жили тут одни монашки, защитницы из которых так себе. Когда путницы подъехали ближе, картина, открывшаяся им, обеих заставила содрогнуться. У Эстрид прихватило дыхание, разум отказывался принять злую неизбежность разверзшейся пред глазами реальности.
- Что это, Халла? - пролепетала она. - Не может быть! За что?
Халла молчала, поджав губы. Хоть северянка и не была столь впечатлительной, как юная дочь купца, зрелище смутило даже её: столкнуться здесь с подобным женщина никак не ожидала.
- Кто же это сделал? - опять спросила Эстрид. - Какой изверг?
- Надо осмотреться: вдруг, кто уцелел, - тихо сказала Халла, - Жди здесь и гляди в оба. Если что - кричи.
Повязав на пояс фальшион и приготовив лук со стрелой, северянка спрыгнула с воза. Эстрид было схватила её за рукав, но та цыкнула на девушку и отдёрнула руку. Подбежав к воротам, Халла осмотрела двор, прислушалась, а затем скрылась за оградой.
А Эстрид осталась одна посреди творящегося ужаса, испуганно таращась по сторонам и пытаясь унять нервную дрожь.
На воротах покачивалось обнажённое женское тело со следами множественных порезов. Оно посинело и распухло, и мёртвая плоть, облепленная мухами, свисала клочьями, издавая характерный запах. Во дворе виднелись тела в серых рясах. Распаханные жадными клювами птиц, они бесстыдно протухали в мимолётных лучах солнца, застенчиво выглядывающих из-за туч. А прямо на дороге лежали двое мужчин в стёганках, утыканные стрелами и тоже изрядно подгнившие.
Волк-людоед, которого подстрелила Халла, скулил в траве недалеко от ворот. Огромный мохнатый зверь был беззащитен и обречён, ему оставалось только молить о смерти, которая никак не желала придти, чтобы положить конец страданиям.
Казалось, вечность миновала, прежде чем Халла вернулась.
- Никого, только покойники, - сообщила она, - поехали.
Женщина вскочила на воз и подстегнула лошадь, которая устало побрела через ворота, не обращая ни малейшего внимания на бардак вокруг.
- Я не хочу туда ехать! - пролепетала Эстрид.
- А куда ещё? Предложишь лучший вариант? Тут есть крыша и стены - всё, что нам сейчас требуется.
- Я здесь не останусь, Халла, увези меня, пожалуйста! - умоляла девушка. - Мне плохо.
- А кому хорошо? Тебе нужен покой. Насчёт тел не волнуйся: вечером вытащу за ограду, чтоб не воняли под боком. Тех, кто это сотворил, тоже не стоит опасаться: делать им здесь нечего. Всё, что можно было разграбить и сжечь, они разграбили и сожгли. Вряд ли вернутся.
Пока ехали через двор, Эстрид с отвращением озиралась по сторонам. Повсюду лежали трупы. У некоторых монахинь были разорваны рясы и обнажены нижние части распухших и размякших тел. Кровь засохла на одеждах, кровь смешалась с дорожной пылью. И мухи настойчивым жужжанием доходчиво объясняли каждому, что теперь это их владение. Производя угнетающий гул, они радостно пировали на останках служительниц Хошедара.
- Ты меня не оставишь тут одну? - Эстрид с мольбой посмотрела на бывшую служанку.
- А куда я денусь? Халла не поступит подло, не бросит беспомощную девочку на произвол судьбы. Отлежишься, выздоровеешь, а там что-нибудь придумаем.
- Но что за изверги сделали такое? Кто посмел в Господней обители совершить столь мерзкое злодеяние?
- Те, кто не почитают твоего бога. Какое-то племя приплыло по реке с севера. Кто именно, не ведаю. Но для них твои святыни - ничто. Они пришли убивать и грабить. Быть может, неурожай и голод погнали воинов на юг - не знаю. Нет в этом ничего необыкновенного, таков порядок, заведённый испокон веков: катувелланские лорды режут нас и угоняют в рабство, мы режем их людей. Это вражда тянется столетия и не скоро закончится. Могу сказать лишь то, что мужчины этой местности слишком сильно приросли к плугу и разучились воевать, раз были не в силах защититься, имея каменные стены.
- Но это ужасно! - воскликнула Эстрид.
- Это жизнь, девочка, привыкай.
Монастырь представлял собой длинное, двухэтажное каменное здание с одноэтажной боковой пристройкой и колокольней. Тут же, за оградой, расположилось маленькое, на вид очень древнее святилище. Амбары, хлева и конюшня стояли нет.
- Ваши племена - звери, а не люди! - вымолвила она, - Разве тебе не жалко этих бедных женщин? Зачем так поступать? Зачем творить пустые - всё имущество и скот налётчики забрали.
Халла повела Эстрид на второй этаж. Поднимаясь по узким, высоким ступеням, девушка почувствовала себя совсем плохо: мутило то ли от болей, то ли от увиденного во дворе. Ей становилось не по себе от мыслей о том, что обитель Господа превратилась в обитель страданий и смерти. Жуткие картины заставили вернуться в ту страшную ночь, вновь пережить боль, унижение и пронзительное, бездушное зверство мучителей, что измывались над ней в сладострастной жестокости. Местные обитательницы тоже вынесли подобное. Но они умерли, они свободны. Эстрид -
насилие и причинять боль?
В узеньком коридоре на втором этаже царил мрак, двери келий тянулись по обе стороны, некоторые были распахнуты настежь, мёртвое тело лежало в дальнем углу. Халла вошла комнатушку рядом с лестницей, Эстрид проследовала за женщиной, и в нос ударил запах старого тряпья, который показался райским ароматом по сравнению с тем, что было во дворе. Убранство комнаты составляли дощатая кровать, да почерневший от времени стол в углу. На неоштукатуренной стене белел намалёванный глаз Всевидящего.
- Жалко, - ответила Халла. - А ты знаешь, что я пережила? Думаешь, тебе одной плохо и тяжело? Племён много, я даже не знаю, жив ли род, к которому я принадлежала, или их вырезали катафракты и наёмники, которых послал твой благородный граф, чтобы так же изнасиловать наших женщин и убить наших мужчин, а кто остался, забрать в вечную кабалу. Так как же ты жалеешь одних и не жалеешь других? Почему мой народ подобное заслужил, а твой - нет?
Эстрид присела на кровать. Она не знала, как ответить на эти вопросы, ей просто было больно от всего увиденного, чувствовала, что это неправильно, что такое не должно происходить. Она закрыла руками лицо и заплакала.
А глаз, что выцветшим абрисом покоился на грубой каменной стене, равнодушно наблюдал за двумя путницами, которые стали невольными гостьями в обители Всевидящего Бога.
Глава 3 Ардван 1
Когда сэр Бараз догнал армию графа, тот лежал в своём шатре. Уже сутки войско не двигалось с места. Люди и животные устали от долгой дороги, в обозе начали дохнуть лошади. Ардван, огромными темпами гнавший армию к Марибургу, решил дать, наконец, подданным отдых перед последним рывком.
Солнце нагревало разноцветную толстую ткань купола шатра, от чего внутри царила духота, и лишь изредка слабый ветерок влетал под откинутый полог, принося малую толику прохлады. С улицы доносились солдатские голоса и звон кузнечного молота. Щебетали птицы.
Старенький мобад Гира, уже много лет служивший лекарем при дворе графа, смазывал затёкшую, гудящую спину лорда дурно-пахнущей мазью.
- Милорд, я должен прочитать молитву, - возразил лекарь.
- Давай, только скорее.
Быстро, насколько позволяло религиозное чувство, Гира пробубнил молитву и удалился. Ардван же остался наедине с недомоганием и тяжёлыми мыслями. Стареющее тело требовало отдыха, ломота в суставах и боли, с которыми знаком каждый солдат, проводивший дни напролёт в пути, и прежде беспокоили, но в этом походе организм решил окончательно восстать против тягот военной жизни. И в этом была одна из главных причин того, что граф отдал приказ остановить армию. Он уединился и в шатре и никого к себе не пускал, дабы подчинённые не стали свидетелем позорной немощи - старый вояка не мог позволить себе проявить слабость перед людьми. Всю дорогу он гордо держался в седле, ни единым мускулом лица не выдав мук, причиняемых ноющими суставами, которым в такт подвывали пара давних травм.
Впрочем, кому было легко? Ардван прекрасно знал, что остальные катафракты, особенно те, кто в возрасте, чувствуют себя не лучше. Барон Тунберт так и вообще постоянно жаловался на неудобное седло, да на левое колено, некогда пострадавшее в поединке, и чем дольше ехали, тем больше приходилось слушать стенаний барона о его нелёгкой участи. Остальные бароны, да и сам Ардван, посматривали с пренебрежением на Тунбера, но предпочитали молчать, не желая вносить разлад в войско.
"А ведь ехать ещё далеко, - сокрушался про себя граф, - до Марибурга рукой подать, но кто знает, сколько придётся ползти на юг: месяц, а то и больше. Проклятая старость".
Юноша-оруженосец Харди, что охранял вход, заглянул внутрь:
- Ваше Сиятельство, приехал мой отец, сэр Бараз, просит аудиенции.
Ардван немедля поднялся с кровати и начал натягивать камизу:
- Да, да, пусти его.
В шатёр неторопливо и важно вошёл дружинник в запылённом от дальней дороги плаще. Щёки и подбородок сэра Бараза за время пути заросли жёсткой щетиной, придававшей его грозному лицу с глазами навыкате и густыми чёрными усами ещё более дикое и суровое выражение. Дружинник поклонился.
- Выполнил поручение? Как прошло? - тут же накинулся с расспросами граф.
- Всё хорошо, милорд, я проводил сэра Хенгиста и леди Эстрид до их имения. По пути происшествий почти не было.
- Почти?
- Ерунда. У коленопреклонённого, у которого мы остановились на ночь, возникли кое-какие проблемы бытового характера.
- Ладно. Спасибо тебе: хоть один груз спал с моих старых плеч.
- Нездоровится? - поинтересовался сэр Бараз.
- Пустяки, - махнул рукой Ардан, - годы дают о себе знать. Наверное, и сам понимаешь, что это такое. Старость безжалостна.
- Верно. Молодёжи, может, и не понять, но когда переваливает за сорок, всё становится иначе.
- Но война есть война, сэр Бараз. Это наша священная обязанность. Возраст - не оправдание.
- Верно, милорд, воину не престало роптать на судьбу, дарованную Всевидящим.
В сэре Баразе искренность, честность и простодушие сочетались с глубоким чувством собственного достоинства. Ардвану хотелось, чтобы таких людей было больше среди подданных, но вокруг год от года умножались только хитрецы и интриганы. То ли с возрастом обострялось чутьё на внутреннюю сущность человеческую, то ли времена изменились, и честь теперь стала не в почёте. Когда-то давно мир выглядел иначе, и в чём причина перемен, Арван не понимал.
- Хочу прогуляться, духота тут смертельная, - сказал он, одевая поверх камизы тонкую полотняную котту и опоясываясь мечом, - не составишь компанию? Заодно расскажешь о том, что случилось в дороге.
- С удовольствием, милорд, - слегка поклонился сэр Бараз.
Они вышли из лагеря и лёгким шагом направились мимо рощи, рядом с которой встало войско. Уже много дней на улице властвовала жара. Весна подходила к концу, и лето накатывало варевом зудящего зноя, испепеляющими лучами неумолимого солнца, да смердящей духотой застывшего воздуха. После ливня, грянувшего на прошлой неделе, дождей больше не было, и жара легла тяжёлой ношей на плечи измученных дорогой солдат. Ардван не сетовал на погоду, ему приходилось воевать и в худших условиях. Восемь лет назад в походе к западному побережью, люди в нагретых солнцем доспехах помирали от жары прямо на ходу. Впрочем, северянам всегда приходилось туго в южных широтах, дети жарких краёв гораздо лучше переносили духоту и зной.
Поднялись на пригорок. Позади пестрел раскинувшийся вдоль реки лагерь, оттуда доносилось лошадиное ржание и человеческие голоса, а далеко впереди виднелась деревушку в десяток дворов. Дружинник всю дорогу рассказывал о путешествии в поместье Мьёлль, не оставив без внимания и случай, который произошёл в доме сэра Фарроха. Посетовал на то, что сервов без разбирательств увели посреди ночи.
- Наёмники творят много бед, милорд, - подытожил сэр Бараз, - по собственной прихоти забирают невиновных людей, и совершенно невозможно знать, по-настоящему ли они исполняют приказ, либо пользуются дарованной им регалией, дабы наживаться на продаже селян на невольничьем рынке.
Граф тяжело вздохнул:
- Ты не первый, кто доносит о проблемах с наёмниками. Но не они сейчас наша главная забота. Слышал ли ты, что тёмные перешли горы? Говорят, армия их велика, и движется прямиком к Нортбриджу.
- Знаю, ходят такие слухи, но неужели всё настолько серьёзно? - сэр Бараз вопросительно посмотрел на графа.
- Более чем серьёзно: из замка пришло письмо.
Сэр Бараз нахмурился, его густые усы недовольно зашевелились.
- Нехорошо, - покачал он головой, - очень нехорошо.
- Да, это так. А мы с тобой в безвыходном положении, раздираемые на части двумя необходимостями: служить Господу и королю и защищать свой дом. Многие мои люди недовольны походом.
- Их можно понять, милорд.
- Можно. Но потворствовать упадническим и бунтарским настроениям нельзя.
- Это так. Но ведь нет ничего плохого в том, чтобы защищать свою землю. Тем более, когда мы на страже границы королевства. Признаться, удивлён столь опрометчивому указу Годрика. О чём он думает? Разве ещё Годрик Первый не предписал лордам пограничных доменов ставить в приоритет оборону рубежей?
Лёгкий ветерок колыхал складки одежд, но не давал прохлады, Ардван остановился, достал платок и вытер пот, обильно выступивший на лбу. Стал осматривать окрестные поля, зеленеющие всходами. Мошкара резвилась в воздухе.
- Знаешь, сэр Бараз, - медленно проговорил Ардван, - я размышлял над этим вопросом...
Дружинник вопрошающе посмотрел на графа.
- И полагаю, что в настоящий момент разумнее не вступать в конфронтацию с королевским домом, - закончил мысль Ардван.
- Это понятно, но всё же.
- Полагаю, довольно об этом, - Ардван поморщился, - рассуждениями в данном случае бессмысленны - ни к чему сотрясать воздух.
Он намеревался идти обратно, как вдруг со стороны деревни донеслись крики.
- Кажется, зовут на помощь, милорд, - сэр Бараз, прищурившись, смотрел вдаль, - какие-то люди бегут сюда.
И действительно, по дороге, что вела к деревне, семенили два местных жителя. Они увидели благородных на горе и взволнованно замахали руками.
- Что стряслось? - нахмурился Ардван. - Похоже, им что-то угрожает. Неужели разбойники орудуют прямо у меня под боком?
- Или бесчинствуют наших наёмники, милорд, - предположил дружинник.
- Выслушаем этих сервов, сэр Бараз.
Два тощих, низкорослых мужчины с землистыми лицами, едва приблизившись к знатным господам, тут же бросились на колени.
- Милорды! - басовито воскликнул тот, который постарше, в голосе его чувствовалось отчаяние. - Нижайше просим, избавьте от напасти ради Всевидящего. Нелюди лютуют: амбары вычищают и женщин наших против воли берут. Заступитесь за простых людей, благородные господа.
Граф окинул покровительственным взглядом бедолаг, которые подползли к самым его ногам.
- Чья это деревня, кто напал на вас и в каком количестве? - спросил он.
- Господин, деревня принадлежит графу Снорри Белому, - отвечал тот же серв, - а напали на нас человек десять; одни выглядят, как бандиты, а другие - будто благородные. Всё разорили, последних лошадей и коров уводят. Помогите, ради Всевидящего!
- Что ж, пожалуй, взгляну, что за наглецы посмели заниматься грабежами без моего на то ведома, - произнёс Ардван, и уже было направился в сторону домов.
- Милорд, лучше вернуться в лагерь и взять собой нескольких воинов, - посоветовал сэр Бараз.
- Ерунда, - отрезал граф и быстро зашагал по дороге, сервы потрусили за ним, дружинник вздохнул и тоже пошёл следом.
В деревне царил хаос. Местные жители - мужчины, женщины, дети - испуганно сбились в большую серо-коричневую толпу на пятачке между домами. Два человек в стёганках сторожил их, наставив копья. Плакали младенцы на руках причитающих селянок, которым солдаты то и дело приказывали заткнуться. Ещё несколько воинов ходили по дворам, выгоняли из хлевов и сараев птицу, мелкий и крупный скот. Истошно визжа, бегали свиньи, тут и там раздавалось недовольное кудахтанье кур. Здоровый бородатый кнехт тащил за поводья лошадь. Какой-то мужик отделился от группы селян и подбежал к солдату, умоляя не отнимать последнее средство к существованию, но грабитель ударил его тыльной стороной ладони, и мужчина свалился в дорожную пыль; стал подниматься, потирая ушибленную скулу, к нему тут же подбежала толстая баба и заголосила. В суматохе никто и не заметил двух благородных, вошедших в деревню.
- Что тут происходит? - гаркнул Ардван.
Солдаты замерли на месте, растерянно уставившись на графа.
- Милорд, мы ээ... - замялся тот, который тащил лошадь.
- Кто приказал грабить деревню? Кому ты служишь?
- Милорд, - солдат потупился, - нам велели пополнить провиант. Я служу сэру Язату. Сэр Язат и сэр Сигерик здесь по приказу барона Тунберта, милорд.
- Где они?
- Там, милорд, - кнехт указал на длинный дом, самый большой в деревне.
Ардван знал этих двоих: один племянник, другой зять барона Тунберта. Оба неплохие воины, но как и подобает людям молодым, способные на необдуманные поступки. Оставив сэра Бараза разбираться с солдатами, мирными жителями и имуществом, Ардван решительным шагом направился к хижине, где засели коленопреклонённые. Отворил скрипучую дверь, пригнувшись, вошёл в душное, задымлённое помещение. Угли в очаге еле тлели, а свет сюда поступал через три крошечных окна, и потому темень стояла такая, что глаза после улицы привыкли не сразу.
Сэр Сигерик - рослый и худой коленопреклонённый с крупным, скуластым лицом и длинной, почти до плеч, шевелюрой - сидел за столом с кружкой пива и бараньим ребром, ему прислуживала молодая селянка, запуганная до дрожи в руках. На полу, у стены лежала ещё одна. Лежала неподвижно, и в слипшихся волосах её алела кровь. Наверху, на заваленном соломой чердаке, куда вела приставная лестница, раздавалось ритмичное кряхтение.
Когда граф вошёл, сэр Сигерик поднялся с места и почтительно склонил голову, поприветствовав его.
- Что здесь происходит? - строго спросил Ардван. Он стоял, заложив руки за спину, и обводил помещение тяжёлым взглядом из-под сведённых бровей.
Кряхтение наверху прекратилось, и с чердака выглянуло круглое молодое лицо сэра Язата - племянника барона Тунберту. Послышалась возня, и вскоре коленопреклонённый спустился вниз, поправляя длинную котту с незамысловатым орнаментом и отряхивая её от соломы. За ним слезла растрёпанная девушка, испуганно косясь на благородных. Сэр Язат раздражённо замахал на неё рукой, приказывая убираться, и та выбежала вон, за ней последовала вторая.
- Милорд, - нетрезвым голосом проговорил сэр Сигерик, - мы явились за провиантом для армии. Таков приказ барона Тунберта.
- А по-моему, вы творите произвол и насилие над людьми, которые вам не принадлежат, - проговорил граф, продолжая испепелять взглядом коленопреклонённых, - за такое и плетей можно отведать.
- Но милорд, - возмутился сэр Сигерик, в непонимании чеша затылок, - нам требуется продовольствие и кони. Наш обоз потерял трёх лошадей! Действуем мы с разрешения барона, а потому и претензии к нам с вашей стороны излишни. Так что извините, Ваше Сиятельство, но...
- Что с девкой? - Ардван кивнул на неподвижное тело.
- Имела наглость сопротивляться, - вступил в разговор сэр Язат, - по башке треснул слегонца, может, ещё очухается.
- Ладно, - махнул рукой Ардван, - если девка померла, сам заплатишь графу Снорри, которому принадлежит деревня, две золотые короны, понял? Я не желаю терпеть убыток из-за ваших проделок. А теперь забирайте кнехтов и ступайте вон.
Коленопреклонённые поклонились и вышли.
Едва они покинули дом, как влетела заплаканная женщина. Не обращая внимания на графа, она бросилась к девушке, что лежала на полу, стала тормошить её.
- Убивцы, - повторяла она сквозь слёзы, - изверги!
Следом вошёл сэр Бараз.
- Сегодня мы пресекли воровство и насилие, - сказал Ардван. - Пусть многие придерживаются иной точки зрения, я всё же полагаю, что не правильно грабить земли тех лордов, кто служит нашему королю. Надо бы держать баронов в узде, иначе окажемся в долгу у каждого, через чей домен пройдёт моё воинство. Но нам пора возвращаться, сэр Бараз. Распорядись, чтобы селяне передали нам пятерых баранов и двадцать бушелей зерна в благодарность за моё заступничество.
- Милорд, эта женщина убита горем, - сказал сэр Бараз, - похоже, мы не успели остановить злодеяние.
Ардван достал из поясного кошеля золотой и кинул на пол рядом с телом девушки, а затем развернулся и с чувством выполненного долга покинул дом.
Когда же он вернулся в лагерь, к нему уже катился толстопузый барон Тунберт, насупившийся от негодования, он то и дело утирал щекастое лицо платком.
- Милорд, - начал он недовольным тоном, - позволь высказать претензию. Угрожать моим людям плетьми - это унизительно для них и меня! Вы же не с сервами обращаетесь, в конце концов. Всё понимаю, но это слишком. Я попросил бы извиниться.
- Извинения? - Ардван стрельнул взглядом в Тунберта. - После того, что я сегодня видел? В чьей армии ты находишься, барон? Почему столь подлые дела творятся за моей спиной? Твои люди грабят и убивают чужих подданных, будто разбойники, да ещё с твоего ведома. Эти земли принадлежат Снорри Белому - моему родственнику, между прочим. И почему я не в курсе проблем с продовольствием, если таковые, конечно, имеются? Я бы взыскал с тебя штраф за причинённый ущерб и разбой, но на первый раз, так и быть, прощаю, но впредь, барон, смотри у меня! Больше снисходительности не жди, - Ардван погрозил пальцем и проследовал в шатёр, оставив Тунберта в недоумении.
Глава 4 Берт 2
Последний перевал остался позади, и дорога, кривым серпантином поползла вниз, туда, где лесным массивом зеленели равнины, по которым так соскучились усталые путники. Для каждого из них эти горы стали воплощением смерти, каждый похоронил частицу себя там, среди безжалостных, холодных глыб, скребущих небесную простыню гордыми пиками вершин. Берт часто вспоминал путь на рудник: перед глазами снова и снова вставали сгорбленные безвольные спины бредущих на медленную гибель каторжников, а звон цепей, навечно засевший в голове похоронной музыкой, до сих пор резал уши, будто наяву. Мысли о чудовищном обвале, унёсшем жизни десятков заключённых, тоже не давали покоя: всю дорогу Берт боялся повторения того кошмара, но на сей раз Всевидящий миловал.
Обратный путь оказался легче. Не обременяло железо цепей, оковы не натирали запястья и лодыжки, конвоиры не гнали плетьми. Компания шла не торопясь. Конечно, все жаждали поскорее убраться из смертоносных скал, но не все имели достаточно сил для длительных переходов, а потому на отдых останавливались часто. Берту понадобилось два дня на то, чтобы окрепнуть, но и после этого он временами ощущала головокружение и быстро утомлялся. Остальных пережитые невзгоды и болезнь тоже изрядно вымотали.
Вопреки общим опасениям проблем на пути почти не встречали. На горном тракте больше не было конных разъездов, отлавливавших беглецов. Лишь один раз, под вечер, когда компания устроилась на ночлег в низине в придорожном лесу, мимо проскакала группа всадников. Путники так и не узнали, кто это был: затаились в зарослях, боясь шевельнуться и высунуться из укрытия, молились богам, какого кто знал. Всадники ехали в полном молчании, ехали быстро, и по одному этому можно было понять, что под ними не лошади, а хорошо приспособленные для передвижения по горам верховые животные, какие имелись только у тёмных. После того случая стало ещё страшнее, особенно на лысых перевалах, где горстка беглецов могла оказаться лёгкой добычей для солдат или бандитов.
Впрочем, путники теперь тоже не были беззащитными: фальшионы и ножи болтались на поясах мужчин, а тела защищали толстые стёганки, снятые с убитых солдат, даже Фалька имела при себе кинжал. Берт, Одди и Малой несли каждый по луку и колчану стрел, а здоровяк Эд поверх мешка с припасами, взвалил круглый щит и топорик на длинной рукоятке. "Пригодится", - уверял он.
Когда внизу показалась долина, сердца беглецов наполнились радостью. Даже Эд, который за время пребывания в сожжённом лагере начал впадать в астеническое состояние, вновь повеселел, став прежним собой, и опять зазвучали его шутки, сдобренные богатырским хохотом. Берту они всегда казались дурацкими, но сейчас он искренне им радовался, ведь это был знак того, что товарищ приходил в норму.
- Дом, - улыбался Эд. - вот и пришли. Встречай нас, земля родная. "Не перемололи нас шахты, не съели нас горы, свободные вернёмся на наши просторы", - напел он старую каторжную песню.
Здоровяк Эд по его же рассказам, родился в Хирдсбурге и прожил там всю жизнь, трудился то на мельнице, то на каменоломне, да и на других тяжёлых работах довелось батрачить. Поэтому на руднике ему приходилось не так туго, как некоторым арестантам, вроде Берта. Но не только честным трудом занимался здоровяк - на том и погорел, ибо к воровскому делу таланта у него не оказалось, и об этом теперь напоминали обрубки ушей, прикрытые отросшей шевелюрой.
- Хочешь домой вернуться? - спросил Берт
- Хочу. Очень хочу, а нельзя. Все меня там знаю, чем я промышлял и за что влип, да и третий глаз выдаст.
Берт усмехнулся. Так Эд называл клеймо, что шрамом каторжной отметины рубцевалось на лбу. Все пятеро повязали голову полосками ткани, но не догадаться, что под ними прячется, мог человек только бестолковый или несведущий.
Лишь Одди всю дорогу молчал, изъяснялся только по делу и всегда кратко. Никто не знал, кто он и откуда, а любые расспросы заканчивались ничем. Берта и самого это напрягало, появилось раздражение на тощего молчаливого каторжника. Теперь Берт тоже считал, что Одди должен покинуть компанию, но высказывать свои мысли не торопился, не желая отрекаться от произнесённых ранее слов. Вот только чувствовал себя молодой охотник неспокойно: неуютный человек был этот Одди, подозрительный.
В горах было прохладно, особенно на перевалах, где свирепствовал ветер. Ночами температура падала, путники кутались в одежду и укрывались ветвями, но всё равно мёрзли. А вот на последнем спуске стало ощутимо теплее, и вскоре пришлось скинуть чепчики, плащи, и толстые стёганки, промокшие от пота.
И вот крутой серпантин остался за спиной, и Берт почувствовал себя дома. У подножья беглецы свернули с дороги и отошли подальше в чащу, спрятавшись от жарких солнечных лучей и взора случайных прохожих. Привал устроили под высокой сосной на краю лесной прогалины, заваленной буреломом. Затяжной спуск вымотал, хотелось понежиться в тенистой прохладе и хорошенько набить брюхо. Впрочем, еды после перехода оставалось мало, котомки почти опустели.
Но не только это бередило умы беглецов. Была проблема посерьёзнее, но в пути о ней почти не говорили. Пугала неизвестность, что ждала впереди. Она довлел тяжёлым бременем, и немой вопрос витал в воздухе.