Наглый, пронзительный писк дешевого электробудильника, проникая острым шилом в сознание человека, скрючившегося на узкой кроватке с панцирной сеткой и никелированными шишечками на железных бельцах, вынудил его открыть глаза.
Серые, жидкие предрассветные лучики, безнадежно тужась, пытались разогнать сумерки маленькой, плохо обставленной комнаты. В ободранной деревянной раме небольшого окна, занавешенного выгоревшими на солнце полосками ткани неопределенного цвета, поскрипывала форточка, пропуская внутрь слабые порывы ветра, наполнявшего спальню сырыми, отдающими плесенью подвала, волнами осеннего воздуха.
Позевывая, человек повернулся на правый бок и медленно сел, свесив худые ноги на холодные, крашеные доски пола. Выковырнув сухопарой стопой из-под кровати забредшие туда впотьмах старые, протертые тапки, обулся, и, не разгибая спины, придерживаясь за поясницу, поднялся с продавленного матраса. Ойкая и тихо ругаясь, выпрямился и зашаркал к выходу, проем которого уже давно был освобожден от двери, нашедшей покой в крохотном, размерами метр на два на два, подвале пятиэтажки, наполовину затянутом пыльным паучьим шелком и щедро удобренным крысиным пометом земляным полом.
Втиснувшись в малюсенький, тускло освещаемый шестидесятиватной лампочкой без абажура, чуланчик с удобствами, едва вместивший корыто сидячей полуванны и древний водобачковый полуавтомат с собачьей цепочкой, человек хмуро уставился в зеркало. В укрепленном на стене стеклянном прямоугольнике с отслоившейся местами амальгамой, отразилось лицо - худое, с глубокими складками морщин и колючей, пегой порослью. Покрививши в гримасе обреченного разочарования необходимые для этого мимические мышцы, тяжело вздохнув, человек вытащил из пластикового прозрачного футляра импортный станок duo-blade, и принялся за прополку кожаных, сероватых грядок. Выкашивая затупившимся культиватором жесткие сорняки, срезая под корень редкие прыщики, чертыхаясь и надувая щеки, он, суча коленками, нервно пританцовывал.
Завершив сельхозработы, второпях промыв лезвия станка, оросив лицо пригоршнями холодной воды, человек торопливо захлопнул дверь изнутри, и, невзирая на полное отсутствие в квартире других постояльцев, заперся на щеколду. Ровно через одиннадцать минут, дверь, ведущая к удобствам, распахнулась, и человек прошаркал в кухоньку. Позавтракав, прошел в комнату, оделся, причесавшись у зеркала фанерного, когда-то покрытого лаком, платяного шкафчика, тщательно запер на два замка входную дверь, спустился по лестнице и вышел из подъезда.
Надо заметить, что, покинув квартирку, человек преобразился - плечи его выпрямились, голова на тощей, складчатой шее гордо поднялась, шарканье старого лыжника преобразилось в не очень уверенную, но все же походку. Проходя мимо дворника, разгоняющего грязные лужи по асфальту, человек кивнул ему, и, обнажив плохие зубы, улыбнулся.
- Здорово, Васильичь! На работу пошел? - Приветливо гаркнул вослед удаляющемуся человеку дворник, остановившийся посреди лужи. Человек, вздрогнув от возгласа и вспорхнувших с жухлой клумбы перепуганных голубей, утвердительно качнул головой и прибавил шагу. - Ну-ну! Это дело нужное... - Подытожив полудиалог, профессиональный знаток нужд и нужников, снова принялся разгонять последствия участившихся по осени отправлений малой нужды матушки природы, бессовестно увлажняющей и без того печальные пейзажи.
Карл Васильевич, скрывшись из зоны профдеятельности голосистого дворника за углом дома, побрел по тротуару, чавкающему грязной жижей под качающимися плитками давно не ремонтированного покрытия. Перепрыгивая с одного относительно сухого островка пешеходной тропы на другой, он сосредоточенно хмурился и шевелил губами, будто пережевывая что-то. Причина его сосредоточенности, скрываясь по ночам в неглубоких недрах головного мозга, каждое утро всплывала на поверхность сознания, и растекалась по нему маслянистой пленкой. Чем бы ни был занят Карл Васильевич днем, какое бы ответственное дело он ни выполнял, мысль, оформившаяся еще в далеком детстве, с каждым днем его существования, крепла и обретала все более четкие контуры.
А началось сие мышление давным-давно, в те милые времена, когда еще были живы родители Карла Васильевича. Телевидение тогда еще только-только оформилось и не успело заменить немногочисленными серо-белыми программами разнообразия полезных и познавательных развлечений, среди которых чтение книг уверенно занимало первое место. Начавший читать рано, в возрасте двух с половиной лет, Карлуша самостоятельно, маленькими розовыми пальчиками, выковыривал книжки из плотных пыльных рядов, прогибающих тяжестью мыслей, образов и разнообразнейших сведений, грубые полки, загородившие стеллажами практически все стены большой комнаты коммунальной квартиры.
Родители, люди принципиальные и щепетильные, особенно в вопросах свобод, дарованных каждой личности от рождения, не вмешивались в процессы выбора маленьким человечком источников информации, эмоций, моральных и эстетических переживаний. Поэтому, никого из домашних не удивило название первой книги, к изучению которой приступил маленький Карл. 'Энциклопедический словарь практической философии и научного атеизма' под редакцией профессора М.П. Таровинова, конечно, с большой натяжкой можно было отнести к детской литературе, но Карл, с удовольствием разглядывая крохотные иллюстрации, предваряющие разделы, главы и статьи, с большим любопытством, сначала по складам, а затем и более бегло, прочитывал комментарии к рисункам и фотографиям.
Засыпанные, поначалу частыми вопросами милого 'почемучки-чтоэточки', родители Карла терпеливо разъясняли любознательному малышу непонятные слова и расшифровывали загадочные ребусы картинок. Но, как этого и следовало ожидать, с течением времени количество обращений за пояснениями сократилось, а через месяц-другой, и вовсе приблизилось к нулю.
Обеспокоенные уменьшением любопытства сына, мама и папа, устроили юному читателю интервью, замаскированное под игру-викторину. Через два с половиной часа, сидя за столом маленькой кухни, молча, стыдливо и ошарашено, не поднимая виноватых глаз, родители, забыв вскипятить чайник, мелкими, редкими глоточками отхлебывали из фарфоровых, полупрозрачных чашек сырую, холодную воду, слегка подкрашенную кирпичной грузинской заваркой. Перепуганные и обескураженные, беспомощные и опустошенные, они сидели долго, неподвижно, лишь изредка тяжело вздыхая и покряхтывая. Так неожиданно распахнувшая свою страшную пасть бездна прозрения, как выражаются авторы добротной литературы, "повергла их в уныние".
Карлуша, их мальчик, до сих пор обнадеживавший своими несомненными способностями, сконцентрировавший, как им думалось, все ценное и достойное, с таким трудом накопленное предками в фамильных генах за века скромного, но возвышенно-одухотворенного прозябания, своими лаконичными, парадоксальными ответами на завуалированные гарниром рассуждений вопросы, быстро и уверенно загнал папу и маму в смысловой тупик, и подпер снаружи воротца единственного выхода из него аккуратным, логически безупречным высказыванием.
Родители, потрясенные безукоризненной гармонией интеллектуальных построений сына, не смогли противопоставить красоте и холоду изящных схем сложного и прекрасного мира, ослепившего их отблеском одной из многочисленных граней, ничего из бесформенного, теплого теста жизненного опыта и впечатлений, образовавшего их систему представлений о сущем.
Но не расхождения в интерпретациях принципиальных моментов их ужаснули. Явное противоречие между взглядами сына и принятыми обществом концепциями, напугало любящих родителей перспективой возможной агрессии, направленной на их мальчика.
Последовавшие, через некоторое время, новые спасательные упражнения-беседы, завершились так же плачевно. Окончательно убедившись в полной бесполезности своих усилий, совершенно скиснув и опустив руки, родители свернули мероприятия по исправлению мировоззрения сына. Получив полную свободу, убедившись в правильности и мощи своих устремлений, Карл продолжил самостоятельные экзерсисы в удивительном и необъятном пространстве, названном вспылившим отцом 'областью интеллектуального саморазвращения лжеистинами'.
Отштудировав от корки до корки не один десяток творений любомудров прошлого, наспех ознакомившись с современными оригинальными теориями, по большей части являвшимися лишь слабыми тенями великолепия древних храмов мысли, юный Карл сформулировал совершенно новый постулат, наделивший систему философских принципов качеством, к которому неявно, неосознанно стремились все выдающиеся мыслители. Но публиковать гениальное открытие, Карлуша предусмотрительно не спешил. На обдумывание деталей обоснования, полировку доказательных умозаключений, ушли десятилетия.
За эти годы, освободив для взаимодействия с окружающим миром одну треть сознания, занятого изысканиями в заоблачных сферах, Карл Васильевич окончил среднюю школу, легко преодолел пятилетний барьер технологического университета. За годы последовавшего затем ковыряния в ничтожной проблематике промышленного производства, он осиротел, поменял жилплощадь родителей на однокомнатную квартирку с доплатой, без претензий на роскошь обставил ее.
Между тем, глупая кинокартина жизни, сюжет которой, обыденной рутиной или редкими, малоинтересными событиями, давно уже не занимал Карла, развиваясь в рамках пошлого, закольцованного сценария, треща целлулоидом по истертым зубьям вечного проектора, мелькнув растянутыми в эллипсы черными кружочками сигналов синхронизации, приступила к демонстрации очередной своей части.
Обстоятельства начали складываться таким образом, что игнорировать происходящее на пожелтевшей простыне экрана, становилось все труднее и труднее. Потеряв стабильность, излишнюю в борьбе за либерализм и демократию, политическая и экономическая компоненты общества, склеенного в аморфную массу суперцементом псевдосправедливости, войдя в резонанс, покалечили друг-друга.
Как-то незаметно и стремительно исчезли из универсамов, магазинов и лавочек продукты питания; предприятия и коллективные хозяйства рассыпались и деградировали буквально на глазах. Да что там говорить, даже сам огромный и нерушимый, скрепленный братской дружбой и героическими подвигами, рухнул в грязь и пыль, разлетевшись на куски, подобно лобовому стеклу ГАЗовского лимузина средней руки партхозноменклатуры, фиктивный союз республик.
Жить стало трудно. Но, отложив на время важные размышления, Карл напрягся, и, потратив какое-то время впустую, все-таки устроился в небольшую коммерческую фирмочку, бородавкой прилепившуюся к рыхлому бюджетному телу районного отдела собеса. Работа была простой, но нудной, требующей большого внимания, и вместе с тем, малооплачиваемой.
Фирма занималась оказанием разнообразных услуг пенсионерам и инвалидам, в строгом соответствии с утвержденным прейскурантом, а в обязанности Карла Васильевича, помимо бумажного учета и перераспределения подержанного тряпья, входили проповеди психологической поддержки страждущих посредством телефона доверия. Именно данный род деятельности, вынуждавший Карла подолгу и многословно общаться с нравственными, либо интеллектуальными инвалидами, удручал более всего.
Возможности сосредоточиться на важных аспектах вынашиваемой философской парадигмы, гнуся в потный микрофон заготовленный заранее и утвержденный начальством текст, не было никакой. Именно поэтому, все свободное от работы время, Карл Васильевич посвящал сосредоточенному обдумыванию способов разрешения проблем, уменьшающимся своим количеством все менее и менее препятствующих воплощению давнего замысла.
* * *
Добравшись по грязному тротуару к переходу через неширокую дорогу, успешно форсировав ее, Карл Васильевич быстро зашагал по асфальтовому покрытию широкого пупырчатого языка, вывалившегося из многодверных ворот недавно открытой станции метрополитена, к ненасытному, снабженному подпружиненными челюстями обитых металлом створок, проглатывающему, и одновременно отхаркивающему около десятка двуногих, едалу.
Каждый день, проходя мимо расположившихся неподалеку от входа рядков мелких спекулянтов, Карл Васильевич скользил рассеянным взглядом по их скособоченным силуэтам, и с разгона нырял в распахнувшийся проем входа, иногда умудряясь протиснуться в стремительно уменьшающуюся щель, оставшуюся от резкого удара в створку прошедшим непосредственно перед ним каким-нибудь мужичком.
Но сегодня, совершенно случайно, его сознание выхватило из массы серых фигур торговцев, пирамидальный контур бабки, одетой в толстое, грязное, залоснившееся меховое мужское пальто. Отброшенный в сторону пыхтящим, матерящимся потоком спешащих людей, Карл Васильевич недоуменно оглядел старуху и ее товар. Затем, озадаченно тряхнув головой, быстро собрался, и, включившись в ритм спешки, юркнул в метро.
Ничтожное событие, не удержавшее бы, в другое время, его внимания более нескольких секунд, почему-то, однако, зафиксировалось в сознании странным послесвечением. Все утро, последовавшее за этим происшествием, мысли Карла Васильевича возвращались к старухе и ее товару. Точнее, сама старуха представала перед внутренним взором расплывшимся серым пятном, а вот выставленные ею на продажу трехлитровки с домашними консервами, вспоминались ярко и отчетливо...
Вечером, устало шаркая старыми подошвами, Карл Васильевич, выйдя из ярко освещенного здания станции метро в желто-фиолетовый полусумрак, поискал взглядом грязную меховую пирамиду, и, нисколько не удивившись ее присутствию на том же, что и утром, месте, направился к ней. Оживший меховой холм, радостно улыбаясь беззубым ртом, приветливо зашамкал дурацкие вирши самопальной рекламы:
- Подходи, милок, покупай грибок! Домашний, проверенный, вкусный, будь уверенный! А вот и помидорки! А вот хренок от терки! - Повторив несколько раз зазывальную белиберду, старуха фальшиво сникла, и с трудом выдавив грязную слезинку, продолжила прозой. - Ты уж купил-бы чего-нито, мил человек... Пенисия маленькая, дадут ее, так тут же и потратится - то хлебушка, то молочка, и за квартиру, а как же! Платить то надо...
Потоптавшись около бабки минуты три, Карл Васильевич, неожиданно для самого себя, купил два баллона - один с маринованными опятами, а другой с 'ассортёй', как выразилась торговка, составленной из огурцов, помидоров, капустных кочерыжек и бледно-зеленых патесонов. Расплатившись, он направился к своей пятиэтажке по тускло освещенной улице.
Придя домой, вскипятил воду, заварил чай. Наскоро почистив, нарубил соломкой картошку, и, прожарив кусочки старого, прогорклого сала в большой чугунной сковородке, высыпал в нее желтые брусочки картофеля. Откупорив баллон с опятами, с наслаждением вдохнул запах маринада, вывалил в фарфоровую, глубокую миску полкило скользких, упругих грибков, накрошил сверху лучка, и подлил пахучего, неочищенного подсолнечного масла.
К тому моменту, когда он накромсал булку хлеба на крупные ломти, картошка, скворча и шипя салом, покрылась золотисто-коричневатой корочкой. Карл Васильевич извлек из крохотного буфета початую бутылку водки, большую плоскую тарелку с синим узором каймы, и, отсыпав из сковороды добрую порцию жареной картошки, приступил к ужину.
С удовольствием выпив рюмку, разжевывая сладковатые, с едва уловимым запахом уксуса опята, хрустя лучком и картошечкой, Карл с удивлением размышлял о том, почему он так редко балует себя простыми и незатейливыми вещами, незамысловатыми, но такими приятными. Раздумывая над этим, не забывая периодически смачивать горло прозрачной, задиристой влагой, наполняя желудок простой, но вкусной пищей, Карл Васильевич все отчетливее понимал, что вина за все его единоутробие, аскетизм и одиночество, лежит на нем самом, а корни проблемы скрываются в тех долгих и нудных, потерявших исходную цель, поисках.
Как ни странно, затуманенное алкоголем сознание, в обычном состоянии лишенное возможности оперировать образами реальных объектов и явлений, теперь, после выпитого и съеденного, трезво и эффективно выстроило логику взаимосвязей и упорядочило хаос жизненных впечатлений, накопленных знаний, опыта.
Но самое замечательное произошло после того, как последняя капля горючей воды переместилась во внутренние полости Карла Васильевича, и он, окончательно захмелевший, съехал под шаткий обеденный столик. Лежа на холодном полу, Карл, вдруг ясно увидел потерянную цель своих философских исканий, ярко и просто осознал гениальность ее, и в очередную вспышку активности коры головного мозга, сначала почувствовал, а затем и буквально увидел решение, универсальным ключом отомкнувшее кладовые истины.
Если попытаться просто и приземленно описать смысл открывшейся ему мудрости, то один из вариантов проекции, мог бы быть следующим. Давным-давно, в голове еще маленького Карла, укрепилась идея, на которой построена концепция идеализма. Все, что свободно функционирующий разум способен воспринимать, в свою очередь, является порождением либо самого же воспринимающего разума, либо некоего другого, всеобщего, сверхразума.
Идея-то укрепилась, но вместе с ней возникло и противоречие, порождаемое, так называемой реальностью. Если мир есть порождение разума, его же воспринимающего (надо заметить, что Карл более склонялся к субъективной отрасли идеализма), то в чем смысл мучений, которые разум, таким образом, навязывает самому себе? Если не исходить из того, что целью является самодеструкция разума, понять логику подобной системы, становится практически невозможно.
Чтобы снять противоречие, юный Карл вынужден был сконструировать сложнейшую схему функционирования разума, в которой реальность, порожденная им, путем сложнейших трансформаций преобразовывалась в стимулы, заставляющие разум порождать реальность, и, в конечном итоге, сами эти стимулы. В рамках этой теории автоматически снимался вопрос о месте самого разума. Кто, или что породило сам разум, являющийся источником и создателем всего сущего, к которому он, вне сомнения относился и сам? Постулировав принцип круговорота идей, в соответствии с которым разум представал этакой машиной преобразования сущего, стоящей над сущим и в то же время являющейся частью его, Карл смог в общих чертах доказать непротиворечивость подобного построения. Оставшимися мелкими деталями доказательства, он и занимался с тех пор.
Конечно, если бы не архисложность системы, с которой пришлось иметь дело, все доказательство давно уже было бы завершено. Но Карл Васильевич, осознавая, что иного пути не дано, смело и решительно жертвовал своей жизнью, напрягая бицепсы мозга, миллиметр за миллиметром отвоевывал у хаоса чудный порядок истины. Сегодня же, безвольно расслабившись, но впервые не пожалев об этом, лежа под затянутой снизу паутиной и окропленной тараканьими посиделками столешницей, Карл прозрел. Разум, великий и ужасающе мощный, не мог быть так механически прост. Нет, не стимулы управляют разумом, разум сам является стимулом! Именно это делает его безграничным творцом, позволяет с легкостью порождать вселенные!
Эйфория накрыла философа своим дрожащим крылом. Тактовая частота, задающая ритм сознания, резко, скачкообразно увеличилась. Время, чье плавное движение так иногда раздражало Карла, замедлилось невероятно. Но теперь в этом виделось огромное преимущество: процессы, ранее занимавшие доли секунды, растянулись на часы, что позволило с легкостью и неспешно исследовать их во всех подробностях. Так чай, пролившийся из полной чашки от неловкого, судорожного движения ноги, толкнувшей ножку стола, растекшись по пластику поверхности, стал медленно стекать на пол. Карл Васильевич, восхищенно наблюдая за плавным формированием и последующим замедленным падением капель, закрыл глаза, и, выдав мысленную команду, открыл их. Очередная капля, полностью сформировавшаяся, почти отделившаяся от края столешницы, подчинившись непреодолимому приказу, не упала, а, повиснув в воздухе, засияла идеальной эквипотенциальной формой. Полюбовавшись на чудо, философ закрыл усталые вежды, и умиротворенно засопел...
Проснувшись ранним утром, ощутив небывалую бодрость и энергию, Карл Васильевич продолжил эксперименты. Перевернув усилием воли собственное тело на правый бок, он легко заставил его вылезти из-под стола, подняться на ноги, и, распахнув обитую черной клеенкой входную дверь, уверенными шагами выйти из квартиры. Не обращая внимания на некоторую одеревенелость мышц и сухость в горле, Карл величественно проплыл мимо разинувшего ротовое отверстие дворника.
Направив стопоходящий агрегат тела к станции метро, всемогущий разум вплотную приблизился к пешеходному переходу через дорогу, отделяющюю круглую, приземистую, застекленную башенку входа в подземку от группы жилых пятиэтажек. Немного помедлив, Карл, не дожидаясь переключения светофора, двинулся через дорогу. Зафиксированный суперзрением аж за триста метров грузовик, вдохновленный разрешающим зеленым светом, двигаясь по направлению к переходу, весело ускорился. Забавная, шутливая мысль осветившая ансамбль нейронов носителя освобожденного разума, растянула в улыбку губы Карла Васильевича. Он пристально посмотрел на грузовик, и, напрягшись, заставил его разделиться на две, совершенно идентичных копии! И вовремя - тот, жутко скрежеща, ревя и сигналя, успел уже почти докатиться до философа. Удовлетворенно прикрыв глаза, Карл Васильевич остановился, пропуская одну копию грузовика перед собой, а другую за собой...
Никто из толпы, собравшейся через пять минут вокруг окровавленного грузовика и тонко раскатанного половичка, формой напоминающего пятиконечную звезду с удлиненными лучами, также как и из приналегших на ограждение дорожки, ведущей ко входу в метро, не заметил, как странная, ворсистая пирамида, еще десять минут назад бывшая старухой-торговкой, бесшумно оторвавшись от серого асфальта, на секунду зависла над ним в полуметре, и, резко развернувшись, наискосок, шустро сиганула в серо-малиновое небо...
Пронзив земную атмосферу мохнатым обтекателем, Всткмнбор скорректировал маршрут, и, легким движением ложноножки передвинул черный кружок на изображение прекрасной голубой планеты, занимающей правый нижний угол в схематическом прямоугольнике, образованном анимированными изображениями невиданных землянами небесных тел. 'Как все-таки примитивны бывают носители разума, и как заносчивы, в своем стремлении стать в центр вселенной. А ведь порой достаточно всего-лишь нескольких спор Clostridium botulinum, чтобы навсегда решить проблему с претензиями на трон суперразума'. Стряхнув с антенны-усика печальную росинку, Всткмнбор удобно разместился в округлом ложе, и, слегка вздрогнув, пригасил фосфоресцирующие полипы.