Я работаю адвокатом. Помогаю людям понять, что они всего лишь люди, а закон - это Закон. Здание Суда находиться на соседней от меня улице, однако нельзя утверждать этот факт со стопроцентной уверенностью, так как я не знаю, где я на самом деле живу. Иногда мне кажется, что я живу прямо в здании Суда, однако и это нельзя говорить точно, так как я никогда по-настоящему и не выходил из этого здания и не видел вывески перед входом. Если мне нужно выйти - я выхожу через черный ход, но всегда очень ненадолго, потому что меня всегда во время таких выходов охватывает страх того, что я покидаю родной дом. И хоть я знаю, что живу на самом деле не здесь, а где-то рядом - я никогда там не был и не знаю, буду ли. Надежда никогда не покидает меня, живя во мне испуганно, в далеких уголках сознания, подавая оттуда слабые, но стойкие и непрерывные признаки жизни. И, хотя они и слабы, я то знаю, что как раз такие признаки самые стойкие; они привыкли быть слабыми, привыкли гнить, привыкли идти по грани, и поэтому их практически нельзя уничтожить. О том, что здание, в котором я нахожусь, это Суд - я могу догадываться по длинным узким коридорам, пересекающим его подобно муравейнику. Иногда, совсем неожиданно, среди этих коридоров попадаются двери, ведущие в большие полутемные комнаты. Окон в этих комнатах, как правило, нет; сидят адекватные комнатам темные люди и о чем-то молчаливо спорят. Когда я открываю одну из этих дверей в надежде найти наконец свой суд и своих подопечных, люди приветливо улыбаются мне, поднимают руки и приглашают меня войти. Редко когда я вхожу и присоединяюсь к их молчаливому спору; никогда никто из них не знает, в чем состоит предмет спора, но спор считают своей священной обязанностью, и поэтому не могут освободиться. Я думаю, что эти люди потеряли надежду закончить спор, а потому обречены сидеть здесь, пока не развалиться здание. Чаще же ухожу, оставляя за собой право найти когда-нибудь комнату, в которой буду не спорить, а защищать.
И вот я открываю одну из дверей. Комната за ней оказывается неожиданно большой, с тремя зашторенными окнами, более того, шторы задернуты так, что становиться непонятным, есть ли за ними окна, а свет льется от толстых восковых свечей, висящих под потолком. Посередине комнаты сидит маленький седой человек в длинном черном одеянии, по видимому - судья. Напротив него находиться обвинитель, а за ним расположились суровые зрители. По бокам сидят еще более суровые присяжные, смотря на меня так, как будто точно знают, с какой целью я сюда пришел, и заранее эту цель не одобряют. "Где вы были? - спрашивает обвинитель, смотря на свои часы - мы вас ждем уже очень долго". Мне отведено место на скамье подсудимых, куда я с облегчением прохожу, довольный тем, что нашел наконец место, где меня ждут. Я сажусь на скамью, и суд начинается. Выходит обвинитель и начинает читать длинную речь, из которой я понимаю лишь то, что обвиняют меня. Да и об этом я догадываюсь лишь по тому, что обвинитель гневно указывает на меня пальцем, так как речь он читает на сложном, непонятном мне языке. Когда я хочу сказать что-нибудь в свою защиту, мне это сделать не позволяется. Присяжные удаляются для вынесения приговора.
Через некоторое время они возвращаются, и судья молчаливо выносит окончательный приговор. Никто не говорит ни слова.
Ничего не изменилось с тех пор, кроме того, что теперь я живу без надежды.