Синоптики на сей раз не ошиблись - ураган бешеной метлой прошелся по городу, уничтожил тополиный пух, проклятье аллергиков, посрывал крышки с урн и опрокинул сами урны. И мусор, разбросанный по улицам и газонам, присыпал сбитыми листьями и ветками.
Об урагане рассказала Анжелочка, я же, как водится, проспал все на свете. А из окна моего не видно ничего, кроме кирпичной стены, одинаковой и зимой, и летом, и в грозу, и в солнечный день. Сейчас на этой стене подрагивал зайчик - бледно-золотое живое пятнышко. Робкая радость, совсем как у трехлетнего племянника Макса, карапуза, который вчера посадил свое дерево. Взрослые помогли малышу и копать ямку, и придержать саженец клена. А когда мальчишка полил дерево и привязал ленточку ему на ветку, сиял как раз таким солнечным зайчиком.
Ленточка... когда-то я считал это глупостью. Зачем она? Главное - сделать выбор и назвать своим дерево. Но может, предки вовсе не зря придумали обряды? Смысла мало, а берет за душу. И на всю жизнь запомнишь...
Потягиваюсь, переворачиваюсь на живот, потом на спину. "Тише, мыши, кот на крыше!" - постукивают часы. А потом в их размеренное бормотание вклинивается канарейка звонка.
Когда я добрался до двери и открыл ее, Анжелочка чуть не подпрыгивала на пороге, покусывая губы, и каблучки ее, будь они более острыми, наделали бы дырок в полу.
- Я тут час звоню! - выдохнула она, глядя весьма недобро. И очень испуганно.
Анжелочка блондинка, чрезвычайно хорошенькая, из-за восторженности излишней многим кажется дурочкой. Но у нее золотая медаль и диплом с отличием, полученные никак не за красивые глаза и льняные кудряшки.
- Ольгино дерево.
- Что? - у меня в голове все еще мешались вчерашняя радость Максова карапуза и незатейливая песенка часов. Анжелочка отпихнула меня и ворвалась в комнату.
Что Ольга неизлечимо больна, мы как-то привыкли. Грустно было, порой едва переносимо, и все же... да, умирают люди. Но остается надежда, большее, чем надежда - дерево человека. Дверца в новую жизнь.
...И вот соком разольется под корой душа, и пуще прежнего зазеленеет дерево, разрастется. А придет срок - утечет сок через корни в землю, или паром уйдет на небо. Уж кому что ближе.
Говорят, на деревьях людей необычных, талантливых, самых лучших живут золотые белки. Носятся по стволу, играют, насмешливо смотрят вниз, а наземь никогда не сходят. И если покормить такую белку с руки, если соизволит она взять у тебя орех или семечки, научишься предвидеть будущее. Или смотреть в прошлое. Или еще что подобное.
В детстве мы все рощи облазили, даже самые простые деревья не пропускали. А белки попадались обыкновенные - глупые, рыжие, иногда пушистые, иногда облезлые после линьки. Они перебирались с ветки на ветку, по земле перебегали с дерева на дерево - занимались своими делами.
Но талантливых людей я знал многих. А если ты ярок и даришь свет, не так важно, кто живет на твоем дереве, сказочные зверушки или простые синицы, верно?
Только вот и вся сказка. Нет дерева - не станет и человека. Совсем, навсегда. Другие уйдут и вернутся, а ты...
И мысли не возникло, что мог кто-то нарочно сломать. Даже по пьяни. Даже по сильной злобе на Ольгу. Чье-то дерево тронуть - рука не поднимется у самого отпетого негодяя, если он еще хоть капельку человек. И ошибиться нельзя, видно такие деревья.
- Ураган, - тоскливо вздохнула Анжелочка. - Я ведь как чуяла - проезжала мимо, глянула из окна...
Я не знал, какое дерево сажала Ольга. Почему-то думал - рябина. Она сама такая была - строгая, горьковатая, яркая. Но Анжелочка сказала - дубок.
А потом мы молчали - и пока шли к остановке, и когда ползли по дороге в новеньком алом автобусе. И только у самого леса Анжелочка произнесла беспомощно:
- Ольге-то двадцать исполнилось...
И больше говорить стало совсем нечего. Потому что "свое" дерево должно быть ровесником человеку, более или менее, пусть не совсем одногодком. Иначе связи не выйдет. Пять лет разницы сойдут, но не пятнадцать. Может, какой-нибудь бугай способен и пятнадцатилетний "саженец" на новом месте укоренить, но не Ольга, которая руку поднимает едва.
А дубок Ольги и вправду погиб. Мы, пока шли, надеялись - ведь такие деревья сильные; может, сломалась верхушка, а нижние ветви продолжат расти? Бывает подобное. У нас, к примеру, простую акацию возле дома пополам переломило - ничего, оклемалась. Теперь низенькая, но вполне живая. А тут...
Дубок лежал, придавленный мощным серым стволом соседа. И листья пожухли, будто пылью покрылись - тусклые.
Анжелочка не плакала, только глаза у нее стали как эти листья.
Потом мы сидели на кухне перед согретым по привычке, никому не нужным чайником. В доме через несколько улиц лежала в постели наша подруга, и от нее не отходили сестра-подросток и хлопотливая, весьма пожилая тетка. Больше родных у Ольги не было. А мы сидели и единодушно разглядывали кирпичную стену за окном - Анжелочка, Макс и я. Часы не тикали - забыл завести.
-Наверное, не надо... - первым не выдержал Макс. Он похож на задумчивого жирафа: длинная шея, маленькая голова и печальные темные глаза, затененные огромными ресницами.
- Может, Ольге не говорить? - предложил он.
- Ну ты даешь... - Анжелочка слов не нашла. Только возмущенно смотрела.
- Она все равно узнает. Почувствует, - не знаю, откуда я это взял. Но сказал - и понял, что правда. А Макс не унимался:
- Ты наверняка знать не можешь. Ни у кого из наших знакомых подобного не случалось! Хочешь, чтобы она умирала, понимая, что никогда не вернется? Ты хоть представь себе - никогда!
- Да что уж тут представлять... - произнесла Анжелочка, и поникла, и пальцы бездумно обрисовывали белый круг на клеенке.
А я подумал, что на самом деле представить подобное невозможно. Можно грустить. Можно впадать в панику. Еще множество вариантов, кроме одного, простейшего: вообразить, что солнце встанет еще тысячу миллионов раз, и трава будет шуршать под ветром, и люди - дружить, ссориться, влюбляться, а ты ничего этого не увидишь и не сумеешь никогда.
Когда Анжелочка и Макс уходили, я вышел их проводить. На обратном пути остановился возле своего подъезда. Перед ним растут тополя, высокие, узкие - целая аллея. А еще - клены, листья их резные качаются, похожие на ладошки и звезды, какие рисуют дети. А осенью алые, золотые, оливковые, будто художник пробовал на них всю свою палитру. Из кленовых листьев хорошо делать корону - летнюю озорную, совсем не величественную; осеннюю торжественную - настоящую королевскую. В детстве мы жевали кленовые листья - чуть кислые, будто щавель. И деревья казались - неуязвимыми.
Ольга не вставала уже, и двигаться почти не могла - только до стакана с водой дотянуться, что на тумбочке рядом. И говорила с трудом, но ясно. И улыбалась. Бледная, едва не прозрачная, а глаза огромные, как у мадонн со старинных полотен. Улыбка тоже особенная - чуть застенчивая.
- Люблю я вас, ребята, - сказала Ольга. Доверчиво и без тени страха. А я подумал - может, и прав Макс... она ничего не знает. Даже если поймет перед самым концом, это недолго. Лучше, чем недели отчаяния.
А после злость разобрала - ненавижу собственную беспомощность. Не сказать - остаться трусом, сволочью, может быть... ненавижу громкие слова, но какие еще подобрать? А сказать - еще хуже.
- Что-то случилось? - спросила Ольга прежним, серьезным голосом, в котором была готовность помочь. Ольга всегда помогала, и на курсе над чужой трудной задачей готова была ночь просидеть рядом, спокойная, энергичная, только морщинка прорезалась между бровей. И если случалось иное что - никогда не сдавалась, и, видя такое ровное упорство, отступала проблема или беда.
Так по какому праву я отказываю ей в возможности знать, а может, найти выход? - подумал я.
...Сейчас я пытаюсь понять, не было ли мое решение рассказать попыткой переложить ответственность на другого? Мол, подключай мозги, родная? И до сих пор кажется - нет. Просто Ольга не из тех, от которых скрывают правду. С такими незачем играть в прятки.
- Я думаю, все будет хорошо, - убеждала Ольга, и знакомая морщинка прорезала ее лоб. Голос звучал тихо и ломко, но рассудительно. - Все происходит потому, что должно происходить.
- Нет уж! - Анжелочка растягивала губы в улыбке, но видно было, что ей хочется зашипеть. Не при Ольге говорила - по дороге домой: - Нет уж, и сто раз нет! Фатализм - черта благородная, но я не хочу складывать лапки.
- Ты об Ольге... - я не успевал возмутиться, Анжелочка перебивала меня, сердитая, как маленький смерч:
- Она нас хочет утешить и освободить, ты понимаешь? Она совершенно права. А мы должны быть правыми по-другому! Мы-то не больны, и если, философски поплевывая, сядем на лавочку, это будет подло и еще раз подло!
Вечером мы устроили "мозговой штурм". Как с минимальными потерями выкопать взрослое дерево, перенести его на новое место и, самое главное, - как его посадит Ольга? Даже малышам можно только слегка помогать. Ямку вырыть - куда ни шло, но держать - самостоятельно. Иначе это будет не личное дерево, а так... зеленое насаждение.
- А если...
- Нет, погоди! - мы перебивали друг друга, изобретая фантастические конструкции. Они и для здорового человека мало годились...
- Стоп! - Анжелочка хлопнула по столу ладонью. Мы вскинули глаза, а она продолжила медленно и раздельно, будто объясняла несмышленышам.
- По-моему, мы застряли. Сидим, как бараны, бодаем стенку. Может, попробуем ее не пробить, а обойти или подвинуть?
Мы с Максом переглянулись. Он пожал плечами. А у меня что-то такое вертелось в голове, жужжало надоедливой пчелой. Потом взгляд упал на Анжелочку, ее белокурые прядки; и сама она сидела - тоненькая, маленькая... Не знаю, какие процессы шли в голове у Анжелочки, но подскочили мы одновременно.
- Есть!
Лететь пришлось Максу - он был свободней всех, а скидывались втроем. Мы очень надеялись, что времени ему хватит.
- Я вас очень люблю, ребята, - говорила Ольга, и улыбалась. Только теперь стало ясно, насколько она тревожилась раньше.
- Какие же мы болваны! - в сердцах сказала как-то Анжелочка. Я понял - она тоже верила спокойствию мнимому.
Карликовая ель была похожа на игрушечную, нарядная, голубая, пушистая, всего-то метр высотой.
- Ей почти двадцать лет! - внушительно сказал Макс, и на елку мы посмотрели с уважением. Такая кроха, а растет под открытым небом.
Чтобы вывезти Ольгу в лесопарк, пришлось заказывать кресло-коляску и специальную машину. Но деревце почти ничего не весило, и посадить его Ольга сумела сама.
Потом, парой недель позже, дни стали долгими и печальными, а еще недели спустя появился и свет, потому что деревце прижилось и над голубыми иголками вились мотыльки. И теперь я уверен, что когда-нибудь к одному из нас подойдет девчушка с конфетой или плюшевым зайцем в руке, и доверчиво протянет - на! И гримаска на ее лице будет уморительно серьезная и чуточку застенчивая. А может, через много-много десятков лет четверо незнакомых людей соберутся посидеть на кухне, и вспыхнут в головах картины из никогда не бывшей вроде, но общей жизни. И по занавескам пробежит солнечный луч, как золотая белка.