Он выдрался из дурманящих лап мутного полудрема и лениво потянулся. В комнате, где он спал, болтался угрюмый полумрак, а за окном, похоже,вовсю шпарил дождь. Ну да, дождь. Чего еще ждать от скопища черных туч, тяжеленных, словно чугунные болванки. Тем, только зарождающимся
утром, никаким не чудесным или солнечно-прекрасным, его разбудил вопль тепловозного гудка. Проклятая электрическая скотина, пожирательница шпал, обитала поблизости. Она гудела, свистела, шипела и отравляла жизнь прочими гадостями. Ругаясь, он рывком вскочил на ноги и подошел к
кну. Мириады жирных, мясистых капель-камикадзе неслись на землю с космической скоростью чтобы расшибится о нее в лепешку. На небо можно было
не смотреть: там толкались, пихались тучи;каждая стремилась обрушить на ставшую болотистой жижой землю на ведро больше дождя, чем соседняя. Он любил дождь, свисание капель с капюшона любимого дождевика,высокие ботинки, давящие жидкую грязь, пустоту растревоженных улиц, колебания
воздуха, иногда свежего-свежего, а иногда тухляцки-удушающего. Самого себя он иногда с иронией называл человек дождя, по аналогии с аритетным допотопным фильмом. Какого труда стоило выдрать этот тлен из подагрически сцепленных лап частных коллекционеров!Фильм оказался безнадежно испорчен-речь в нем шла о каких-то дурацких танцах. Лишь позднее Он осознал, что и сам в какой-то степени является танцором дождя, выделывая длинные па по длинным макаронинам мокнущих улиц. А может и не па-он ведь не разбирался в этих штучках. Солнцу отдавалось куда меньше предпочтения, солнце заставляло чувствовать себя одиноким. Ибо глупо было прятаться в железобетонных коробках от солнца, стирая
очередные сантиметры от задницы. Надо было двигаться, нестись, вертеться, жить! И жизнь действительно перла мощным потоком, но почему-то мимо, по касательной, заставляя Его в такие минуты сознательно стопорить саморефлексирующие нотки, дабы избежать провала в пропасть одиночества. Другое дело было наблюдать за ворчливым замиранием обывательских мокриц, пугающихся лишнего порыва ветра или ведра дождя и стремящихся побыстрее скрыться в своих клетушках. В такие моменты дождевой червь напяливал плотные джинсы, шнуровал крепкие ботинки, влезал в дождевик, опускал капюшон и вытряхивался на улицу. Вот и сейчас уже через десять минут он сидел, шнуровал ботинки, напялил брезентуху и
готовился вытряхнуться прочь. В дверь позвонили, в глазке красовалась назнакомая девушка с чересчур серьезным для своего возраста лицом и аверняка чересчур старой загадочной абстракцией, называемой душой. Пачки каких-то бумажек занимали полностью ее руки. Ну все понятно,
агитаторша..
-Что надо?- равнодушно/равнодушно.
Оглохла она там, что ли? Девушка стояла, совершенно потерявшись, открывая/закрывая рот словно рыба. Ну и пошла она.. Когда Он парами минутпозднее закрывал дверь, след агитаториши простыл . Лишь этажами выше доносились серенады дверных звонков да стук маленьких кулачков по дверям.
Как оказалось, ливень затопил вход в подъезд и уже жадно нацелился на нижнюю ступень. Олимпийский прыжок на сколоченный деревянный щит, капюшон на голову и вперед навстречу стихии. Жиденькие струйки прохожих держали над своими драгоценными головами зонты. Зонты он не любил,
считая их крайне неудобными, непрактичными и лишь обременяющими лишней тяжестью. К тому же порывы хулиганского ветра очень любили пускать наружу кишки спиц, пружинок и стабилизаторов. Куда удобнее было зарыться в кокон брезентухи, идти четкими, рубящими шагами и впитывать,
впитывать дождь. В такие минуты он ощущал себя Гулливером в стране лилипутов( хотя это странное сравнение), чрезвычайно ловким дождевым червем, порывом ветра, осенним оторваным листом, почти счастливым..Хотя значение этого слова Он всегда не вполне понимал, настораживался при его произношении и не любил его при упоминании в больших концентрациях.
Сначала он размышлял, куда пойти, но затем решил просто идти, найдя хаотичное, ненаправленное, безвекторное, нераспланированное движение чудесным. По пути встречались и оставались за спиной магазины, машины, всевозможные кафэ, дурацкие вульгарные закусочные и прочий ширпотреб. В них пачками засели люди, скрываясь от воды за толщей витринных окон. Он никак не мог взять в толк, почему остальные так не любят дождь. Это дурачье признавало только безобидный грибной дождик, да и то согласно было его терпеть короткие оборванные минуты. Гораздо проще понять нелюбовь и интровертизм по отношению к другим людям! В одно из таких заведений он все же зашел, это был акт морального мазохизма, который выкидываем все мы время от времени. Люди жрали убогую говно-пищу, зараза которой приплыла со стороны U.S.A. Его поражало, что у целой страны может отстутствовать национальная кухня как таковая, ибо нельзя же считать национальной кухней камасутровые изощрения с несчастными булками. А еще резервуары кока-колы или ее производных, с торчащими трубочками, для страждущих припасть к ним своим ртом. И изобретатели этого дерьма еще после с надменностью смотрят на весь окружающий мир? Он взял дурацкий "ургер" с кучей приставок, простую воду и стал продираться поближе
к окну. Он ведь не хотел надолго расставаться с ливнем. Созерцать его мешал многочисленный свет, бьющий в глаза. Он ненавидел электрический свет днем, находя в этом какую-то противоестественность. Даже на столик поставили и включили маленький комок света, видимо для создания дешевого уюта.
После забегаловки родная стихия, казалось, принимала с радостными объятьями, опутывая своими колебаниями. Он взял курс на небольшой заброшенный пирс. Идти до него было далеко, но лезть в автобус Он не хотел. Хотя бы потому, что мокрицы сидят, задыхаясь, покрываясь потом, начиная вонять, создавать групповой запах человеческого амбрэ, но никто, не один человек, не возьмет и не откроет нормально пару окон, люков или форточек. Лезть в автобус не хотелось жутко.. Так он привык ходить пешком на большие расстояния, так его ноги стали крепки и жилисты. Да
и разве идти под любимым дождем не в радость? Родная стихия..Внезапно ему стало так хорошо, как бывает лишь редкие минуты и держится только эти же короткие минуты. Его шаг ускорился, тело стало легким-легким, а по ощущениям-ловким, пружинистым.
Так он прошел половину пути и уже вступил на железнодорожный мост, протянувшийся над твердой, мощной и равнодушной дорогой. Он немного попрыгал по шпалам и свернул на пешеходную дорожку. Плоские доски лежали обеими концами на мощных просмоленных брусьях, а посередине опирались лишь на не слишком надежный воздух. Но Он ходил здесь не раз и теперь уверенная поступь в стоый раз стирала очередные крошечные доли миллиметра от облитых дождем досок. Дождь, тучи, малолюдие, пасмурно, свежий, обжигающий легкие воздух, слегка приправленный запахом
сырости, сочащегося из земли-ему было так хорошо, как бывает лишь в редкие минуты. Он любил дождь, и это был единственный сорт любви, испытанный им за всю жизнь.Потрепленное крюками цинизма сознание давно отшвырнуло детскую маску нигилизма, ничего по сути не изменив, ибо под а самом деле ничего не оказалось. Он впитывал дождь, боялся солнца, а сам себе казался порой легкой пустотелой дверью.
Итак, нелюбить у него получалось лучше всего.Он нелюбил очень многое, чуть меньше ненавидел и лишь к одному испытывал любовь, и выбрал он ее на отстранных, далеких пространствах, посылающих изредка объект его вожделения. Он мог бы любить девушку, страну, родителей,хобби, собаку, котяру, вечерние посилки у костра, но предпочел что-то нерегулярное, холодное, сыплящееся из высот, доступных лишь истребителям. Что это было: обыкновенный эгоизм, неумение/неспособность любить по настоящему, черствость и плесневелость души, что-то еще..Мы этого никогда не
узнаем: обросшая белесым пушком трухлявая доска сложилась пополам в агонии обоссанной жизни, когда в нее, проскользив по слизи грязевого коржа врезалась голова несчастного робота. Шел дождь, он и безобразно стоптанная, истончившаяся доска отправили Его вниз, на асфальтик,прямиком под мощь восемнадцатиколесного магистрального здоровяка.
Любовь, сука, вернулась к Нему в такой же гипертрофированной форме, какой он ею обладал.