Я заметил свет костра издалека, с дороги и двинулся к нему сквозь лес. Мычание, возню и сладострастные мужские хрипы я услышал, еще не дойдя до поляны.
Мужик был крупный, обрюзгший, а девчонка - совсем маленькой, казалась лет двенадцати, хотя потом выяснилось, что пятнадцати. Он насиловал ее сзади, ее рот был забит кляпом из какой-то рванины, ею же были связаны руки за спиной. Мужик дергал за жгут на запястьях, выворачивая девчонкины руки, и издавал те самые низкие стоны, которые я слышал еще из леса. Глаза ребенка над тряпкой были широко раскрыты.
Я хотел боком пройти в обход костра и зайти сзади, но тогда голова покатилась бы вперед, стукнула девчонку по спине и кровь из разрубленой шеи тоже хлынула бы на нее. Почему-то этого мне не хотелось.
Я вышел из-за деревьев прямо на них, доставая мечи из-за спины медленно, плавно, необратимо - мне хотелось дать грязной свинье прочувствовать глубину момента. Он успел закричать и отвалиться назад, но встать с колен я ему не дал - снял голову перекрестным рывком двух мечей. Голова покатилась под дерево, тело завалилось набок, поливая кровью сухие листья.
Я развязал девчонку и вытащил кляп. Она зашипела на меня и бросилась в лес, как была, в одной короткой рубашке. Я осмотрел вещи у костра - две котомки, зазубренный топорик, крепкая войлочная подстилка. Я сел, привалился спиной к бревну, достал из своего мешка яблоко и гроздь винограда. Яблоко съел, глядя в огонь. Девчонка вернулась, села у костра с другой стороны, как можно дальше и от меня и от трупа.
- Ты из деревни? - спросил я. Ответа так быстро я не ждал, его и не было. Девчонка смотрела затравлено и зло. Я показал ей виноград, гроздь была крепкой и крупной.
- Лови, - сказал я и бросил его через костер. Она не поймала, но быстро подняла гроздь с земли, понюхала. Оторвала ягоду, положила в рот.
- Я иду за водой, - сказал я ей и ушел искать ручей, мимо которого шел к поляне. Вода была холодной, чистой. Я напился и наполнил флягу. Когда я вернулся, девчонка нашла свою одежду - в руках у нее были штаны и куртка из крепкой некрашеной ткани. Она держала их и смотрела остановившимся взглядом.
- Ты из деревни? - опять спросил я. - Где он тебя поймал? Ты знаешь, где твоя мать? Или отец?
Она подняла на меня глаза.
- Вот мой отец, - сказала она, кивая на обмякший безголовый труп. Встала, подошла к нему, несколько раз пнула ногой, потом помочилась на него, стоя, как мальчик. Оделась и снова села у костра.
- Винограду больше нет? - спросила она хрипло. Я покачал головой.
Позже она взяла топорик, вырыла яму у большого дуба, нашла голову отца и похоронила её. Прежде чем уронить ее в разрытую землю, она долго смотрела в его лицо, держа голову за волосы. Потом закрыла ему глаза, уронила в яму, забросала землей, вернулась к костру и тут же уснула.
На вторую ночь я проснулся, открыл глаза и увидел, что она стоит надо мной с топором. Она не могла знать, как быстро я умею двигаться, что я легко ушел бы от удара. Мое лицо было освещено луной, её - в тени. Мы долго смотрели друг на друга. Она не опускала топора, но он начал дрожать в ее занесенной руке. Потом мне надоело, я закрыл глаза и уснул. Проснулся утром под запах травяного чая - девчонка набрала каких-то ягод и листьев, сварила в котелке, напиток вышел очень душистым.
На третью ночь она призывно раскинулась на своей войлочной подстилке.
- Хочешь? - спросила она и отбросила назад длинные светлые волосы движением настолько женственным, что моя кровь поневоле вспыхнула, а в глазах потемнело.
Я накрыл ее плащом ее отца, погладил по голове и ушел выслеживать олениху - на тропинке были свежие следы. Я принес к костру свежую тушу и привел на веревке олененка - он был еще маленьким, хоть и не сосунком, и не успел далеко убежать.
- Назову его Рем, - сказала девчонка и, напевая, пошла собирать для него траву, мокрую от ночной росы.
Через неделю мы вышли к большой деревне, около сотни дворов. Трактир стоял наособицу, прижавшись к дороге. Хозяйство было большим, кормили вкусно.
- Здесь спокойно и безопасно, хозяйка будет к тебе добра, - сказал я. - Тебе позволят держать олененка, если ты будешь сама собирать для него еду и чистить его угол в хлеву. Ты будешь мыть посуду и помогать в зале.
Она кивала и не смотрела на меня. Я знал, что хозяйка будет снисходительна - всю ночь я мял её полные груди, впечатывал ее зрелое тело в соломенный матрац, ласкал ртом пряные, тугие складки ее плоти. Она будет надеяться, что я вернусь и снова поведу ее в старую конюшню. Она присмотрит за девчонкой.
Через четыре дня, когда я вернулся к костру с водой и куропаткой, девчонка сидела рядом, вытянув к теплу сбитые ноги и глядя в пламя. Рем щипал траву под деревом. Чтобы догнать меня, ей надо было идти сутками, иногда бежать, иногда нести олененка. Но она была здесь и смотрела на меня вызывающе.
- Больше так не делай, - сказала она. - Не смей за меня решать.
Я кивнул и бросил ей куропатку, ее надо было ощипать.
- Меня зовут Лара, - сказала она, когда мы ложились спать. Как будто отдала мне что-то, чего до этого не собиралась и не могла, протянула свое имя в ладони, глядя внимательно и серьезно.
Я взял.
На следующий день я вырезал два меча из тяжелых крепких ореховых веток и начал учить ее драться.
Что она беременна, я понял поздно, когда она уже вся ушла в живот - на лице остались одни глаза, щеки втянулись, ключицы, колени и локти торчали, как у скелета, а живот бугрился - гладкий, большой. Она носила своего брата или сестру, знала об этом, но обсуждать не хотела.
Мы прекратили тренировки, я стал чаще охотиться и покупать в деревнях больше молока, меда и творога. Я предложил остаться и пожить на ферме или постоялом дворе, пока ребенок не родится - я легко находил работу - но Лара отказалась.
- Я не могу останавливаться, - сказала она. - Нам нужно идти. Пойдем дальше. Пожалуйста.
Роды начались в проливной дождь, мы не успели дойти до фермы, хотя шли среди возделанных полей. Я подхватил Лару на руки и унес с дороги на холм, под большой клен, листва которого слегка задерживала воду с неба. Я постелил на мох старый плащ ее отца, и она корчилась, выгибалась и каталась по нему следующие несколько часов. Мальчик родился мертвым, синеватым, перевитым пуповиной. Я разрезал тугой канатик, помассировал маленькую грудь - бывало, что такие младенцы снова начинали дышать. Этот не начал. Лара держала и укачивала его тельце, пока не стемнело. Кажется, она что-то ему пела. Дождь кончился, облака расступились, мы завернули мальчика в окровавленный старый плащ и похоронили под деревом, где он родился.
Мы забыли привязать оленя, он убежал, но потом вернулся сам, ткнулся Ларе в руку, лизнул ее. Она погладила Рема по голове.
На ферме я подрядился вспахать под озимые несколько полей. Лара лежала на сеновале и целыми днями спала. Я приносил ей хлеб и молоко, она немного ела, жадно выпивала большую кружку, кивала и снова засыпала.
Через неделю я вернулся с работы и не нашел ее там, где обычно. Девчонка ушла в лес и прыгала по поляне с деревянным мечом, яростно колотя по низким сосновым веткам, как по тянущимся к ней жадным рукам.
Рем щипал траву под деревом и не обращал на бой никакого внимания.
Я долго смотрел на Лару.
- Не так, - сказал я наконец. Подошел и показал ей, как.
Однажды ночью мне приснилась огромная черная женщина, худая, как смерть, выше деревьев. Вместо рук у нее были грабли, черные волосы космами свисали над белым лицом с круглыми мертвыми глазами. Она рыла своими ужасными руками склон холма, земля сходила слоями, а в ней были кости, чумные кости, и ветер нес темное облако чумы вдаль, через лес, к ближайшей деревне.
- Почему мы ждем здесь? - спросила Лара. У нее был арбалет, стреляла она уже вполне прилично. Мы лежали за камнями у вершины холма и ждали чумное чудовище. И оно появилось, многоголовое, разноголосое.
Разбойники ехали на лошадях, а перед собой гнали крестьян из соседней деревни - с кирками и лопатами. Я слышал о таких бандах. Чужими руками, наблюдая с безопасного расстояния, они раскапывали старые могильники и грузили монеты и ценности в плотно сшитые кожаные мешки. Скупщики вываривали добычу в трех водах - красной, зеленой и белой, потом снова пускали в оборот. А старые болезни просыпались в разрытых костях и приходили в города и деревни вместе с теми, кто их потревожил.
- Дай-ка мне арбалет, - сказал я Ларе. Девчонка заупрямилась, отвела руку.
- Почему?
- Рано тебе еще в людей стрелять. Я сам.
- В которого первым? - спросила девчонка, упрямо дернув плечом.
Крестьян была пара десятков, они разбежались, как только людям с оружием стало не до них.
Разбойников было восемь. Лара убила одного и подстрелила еще двоих. Я помчался вниз по склону, доставая мечи из-за спины. Шестеро полегли, двое сбежали, мы не стали догонять.
Может быть, они две недели шли по нашим следам, держась на отдалении. А может, наши пути разошлись и пересеклись опять по воле той сущности или силы, которые ведут нас туда, куда нам суждено, желаем мы того или нет.
Так или иначе, но разбойники подкрались к костру, когда я спал, а Лара ушла на охоту. Меня ударили по голове и привязали к дереву. Когда я очнулся, они пили вино из моей фляги, а на углях костра жарился Рем - Лара оставила его пастись на привязи. Мужики были крепкие, бывалые, злые. Их равнодушные взгляды скользили по мне, не предвещая ничего хорошего.
- Ну что, глаза или яйца? - спросил тот из них, кто был лыс, другого, со шрамом через всю морду.
- А не знаю даже, всё весело, - ответил разбойник со шрамом. - Можно и то, и другое, но не знаю, с чего начать.
Они достали затертый стаканчик с костями и сыграли на то, ослепить меня или оскопить. Выиграл первый.
- Ну а как же теперь, выколоть или выжечь? - задумался над забавой лысый.
Выпало, что выжечь. Один примотал мне голову к стволу и задрал руками мои веки, выставив глазные яблоки. Он дышал возбужденно, часто, обдавая меня зловонием. Второй шел от костра с двумя тлеющими сучьями. Я думал, что последним, что я увижу, будут их мерзкие рожи - но за секунду до того, как огонь коснулся моих глаз и взорвался в голове, в круг костра вышла Лара. Ее лицо было очень белым и напряженным, в руках она держала тушку кролика и один из моих мечей.
Она опоздала всего на несколько мгновений. Но я успел увидеть ее лицо.
Одного она зарубила почти сразу, ему повезло. Второй, судя по звукам, долго пыхтел и прыгал вокруг костра, потом меч свистнул коротко, он свалился в угли, заорал, покатился, замер, постанывая и тяжело дыша. Я понял, что Лара встала над ним.
- Пожалуйста... - жалобно простонал разбойник. Меч свистнул, что-то хрустнуло, плеснуло, раздался вопль боли. Потом она ему еще что-то отрубила. Он орал не переставая.
- Нет, мне так не нравится, - сказала Лара почти задумчиво, и я услышал, как лезвие вошло глубоко в плоть. Разбойник умолк.
Лара бросилась ко мне. Увидев мое лицо, она застонала, но руки быстро отвязали меня от дерева, поддержали. Она помогла мне доковылять до костра и уложила на землю. От нее пахло кровью и прелой листвой.
- Жди здесь, - сказала она. - Глаза... раны нужно промыть и забинтовать. Я вскипячу воды и соберу целебных листьев там, у ручья. Не вздумай умирать, слышишь? Не вздумай!
Я не умер.
Лара стала моими глазами, моим посохом, моим мостиком обратно.
Мы останавливались на фермах, на постоялых дворах, и теперь я лежал и спал на сеновалах, а она шла мыть посуду, чистить хлев или рубить курам головы. Иногда ко мне приходили женщины - фермерши, служанки, наймички. Они жалели меня, гладили мое лицо, ласкали, жарко шептали в ухо, туго насаживали свои горячие тела на мою плоть. От них пахло молоком, навозом, потом, землей, травами, солью. Когда мы уходили, они набивали наши котомки вкусной едой, иногда добавляя несколько монет к тому, что заработала моя "дочь".
Однажды Лара не стала разжигать костер, когда мы остановились, а вложила мне в руки две тяжелые палки. Их концы были обточены в точности, как рукояти моих мечей. Это были не те мечи, что я когда-то вырезал для нее из молодого ореха - те давно сломались, истерлись и сгорели в костре. Эти были новыми и крепкими - теперь она позаботилась обо мне.
- Похоже? - спросила Лара. - Давай, атакуй. Совсем разленился.
- Темно, - сказал я. - Мне темно.
- Для тебя нет темноты, - ответила она. - Темно бывает, когда возможен свет. Или он есть, но тебе мало, ты силишься рассмотреть, но не можешь. А если света вообще нет и увидеть нечем, то все одно. Нюхай. Слушай. Бей.
Я ударил. Попал. Она охнула и засмеялась. Я падал и поднимался. Тело вспоминало. Я начал учиться жить в темноте.
В мою деревню мы вошли около полудня. Я узнавал запахи домов, деревьев и камней колодца на площади, прогретых осенним солнцем. Они были такими же, как двадцать лет назад, когда я уходил отсюда на далекую войну, неопытным, но самоуверенным наемником в войско короля Дэндэва.
Теперь, достигнув цели, я перестал понимать, почему шел именно сюда, в чем было отличие этого места от любого другого. Мои родители умерли, брат ушел на войну через два года после меня и пока еще не вернулся. Я сидел на каменной скамье у колодца и смотрел прямо перед собой глазами, которых больше не было. Я шел не домой, я шел к себе, чтобы найти того, прежнего себя, попытаться снова им стать.
- Дом кузнеца на холме в лесу пустует, - сказала Лара, вернувшись. - Местные верят в проклятье, что-то про медведя, смерть и деву. Зимовать будем там.
И она взяла меня за руку и повела от старого-себя к новому-себе, к тому, кем я стану, когда у меня хватит сил каждый день продолжать им становиться.
Лара привела в дом раненого, когда в лесу уже лежал снег. Она уходила охотиться далеко, за полдня пути, через лесные топи, почти к самому замку Цагаан. Они ввалились в дом в облаке морозного воздуха, рука юноши на плечах Лары, она помогала ему идти, почти тащила. Она очень выросла и окрепла за последнее время, начала набирать силу.
Теперь я чувствовал и понимал многое по малому, моя темнота больше не была пустой и плоской. Из запахов, звуков, неощутимой для меня раньше мелкой дрожи земли и предметов, из тепла на моем лице и оттенков холода под моими пальцами ткался гобелен мира. Он был совсем другим, чем тот, что я раньше видел при свете, но рассказывал о мире и людях так же много. Иногда даже больше.
Юноша был одним из принцев Цагаана, на него напали на охоте, стреляли из арбалетов, убили лошадь, пробили ему плечо и ногу. Ему удалось убежать глубже в лес, пошел снег, скрывал его следы и кровь. Тогда преследователи спустили собак. Когда Лара нашла его, обессилевшего на снегу, лай своры был уже слышен за деревьями.
- Раздень его, - попросила она меня. - Я вскипячу воды, перевяжем его. Стрелу надо вынуть. Ты голодный? На ужин сегодня собачье рагу.
Принца звали Арвай, он был приятен в разговорах, не привередничал в еде и был благодарен нам за приют. У него был хороший голос, он пел, когда мы его просили, и учил Лару стихам и песням.
Он подолгу смотрел, как мы с Ларой бьемся во дворе на палках. Когда его нога зажила, он попросил меня испытать его в поединке. Я обрадовался - как боец, Лара была моим созданием, слишком походила на меня в приемах и движениях, порою казалось, что я дерусь с самим собой, предугадываю собственные движения и уклоняюсь от ударов до того, как они приходят мне в голову. У принца была отличная выучка, много новых приемов, бой с ним заставил меня попотеть. Когда мы закончили, он дышал тяжело и долго молчал. Потом поклонился мне низко, я почувствовал движение воздуха.
Весной Лара принесла из деревни новости - в замке случился переворот, наследником престола объявили Арвая, хотя уверенности, что он еще жив, у группы советников, захвативших власть, не было. На прошлой неделе на главной площади Цагаана пытали и сожгли тех, кто напал на принца на охоте, а на этой - тех, кто дал приказ это сделать.
Арвая усиленно искали, хотя уже начали поговаривать о том, что он безнадежно мертв, и короновать следует его двоюродного брата. Но тот не отличался сговорчивостью и мягкостью характера, и для новых советников Арвай был куда предпочтительнее.
Арвай и Лара долго шептались тем вечером. Я мог прислушаться и услышать, но не стал. Наутро принц простился со мной, поклонился.
- Спасибо, усэй.
Лара ушла проводить его до замка через заросли, болота и топи. Вернулась очень молчаливая и рассеянная.
Я попросил ее спеть, она завела одну из песен Арвая, прервалась на полуслове, замолчала.
- Прости, усэй, - сказала она и ушла спать. Теперь и она звала меня усэем.
Сваты приехали через месяц, когда весь снег сошел и река бежала между холмов бурная, громкая, наконец свободная ото льда.
Мы сидели за столом, а молодой король, волнуясь, ждал за дверью. Я кивнул и Лара открыла.
- Сохор усэй, - попросил Арвай. - Отдай мне Лару.
- Она не моя, чтобы отдавать, - сказал я. - И ты уже взял.
- Тогда скажи, чем мне отплатить тебе за мою жизнь, усэй?
Я подумал, и ответил, чем.
Строители из замка работали быстро. Дом кузнеца на холме выглядел по-прежнему, но под ним теперь была система хранилищ и подземелий не хуже той, сквозь которую я влюбленным юношей пробирался к красавицам в замок Цагаан. Я не помнил имен и лиц красавиц, но до сих пор помнил подъемы и повороты тех подземелий. Там было очень темно, я пытался разогнать густой плотный мрак светом своего факела и каждый раз очень боялся. Если бы не томление в сердце и в паху, и не предвкушение горячей влажной неги, я боялся бы той темноты еще сильнее. Теперь я знал, что она была лишь предчувствием настоящей.
Первые ученики пришли ко мне в тот летний день, когда Лара стала Королевой Цагаана. Советники отговаривали Арвая от женитьбы на дикой девчонке из леса, да и Лара говорила, что будет счастлива просто рядом с ним, как наложница, не жена. Пусть Арвай никогда не женится, но пустующий трон королевы всегда будет означать возможность и дипломатический рычаг для других династий.
Но король был непреклонен и отказывался торговаться. Он хотел жениться на Ларе и возложить на ее светловолосую голову золотую корону своей матери.
Так он ее любил.
Я сидел на крыльце и слушал мир. Миру не было дела ни до далекой коронации, ни до меня.
Сначала их было двое, один постарше, покрупнее, сильный и крепкий, второй еще совсем мальчишка, шел, как летел. Они встали на колени и застыли в низком поклоне, не дойдя до меня нескольких шагов.
- Сохор усэй, - сказали они хором, очевидно, подготовившись. - Просим вас, примите и научите.
Я усмехнулся и ушел обратно в дом. Юноши не тронулись с места. Я позвал их уже к вечеру, когда я закончил готовить рагу из кролика, а где-то во дворце Лара и Арвай, усталые и улыбающиеся, закрывали за собой дверь спальни.
Юноши вскочили с колен, радостно побежали к дому. Я сел за стол, показал им на котел и на стопку посуды. Они загремели, накрывая на стол, старательно сдерживая возбуждение, переговариваясь шепотом.
Осенью нам пришлось достраивать дом - учеников было уже семь.
В весне они жили в спальнях по четверо - их стало двадцать.
Я учил их драться, бегать, прятаться в засаде, держать дыхание, двигаться быстрее, чем может ожидать враг. Мы разговаривали о мире и войне, о том, что есть правда и доброта, о том, какими растениями лучше приправлять речную рыбу и о свойствах стали в оружии разных стран. И о любви. Мы говорили о любви.
Лара присылала мне длинные письма - она знала про моих учеников и что мне их прочитают. Она была очень счастлива. Арвай был хорошим королем. Они любили друг друга. Вначале она диктовала свои послания, но потом, научившись, стала писать сама. Мне говорили, что у нее красивый почерк - сильный и летящий.
К концу ее беременности тон писем стал более беспокойным, она искала моей поддержки, она знала, что я тоже помнил про клен на холме и сверток под его корнями. Но она разрешилась благополучно и в срок, здоровой девочкой, и пушки Цагаана палили так громко и долго, что эхо доносило и до нас.
- Ничего, что девочка, король и королева так молоды, у них еще уйма попыток, - говорила торговка хлебом, и звала меня в кладовку за амбаром, тесную и жаркую, чтобы я проверил качество муки. Ведь мы покупали так много хлеба. Я шел, держась за ее мягкую руку, проверял. Мука как мука.
О том, что случилось в замке, я узнал спустя целую неделю.
Королева, как многие советники и подозревали изначально, оказалась ведьмой из далеких земель и отравила молодого короля. Зря он не слушал советников.
Лару тут же бросили в темницу и после небольшого допроса она во всем созналась - и в ведьмовстве, и в намерении ослабить Цагаан, сделать его легкой поживой для врагов. Двоюродный брат Арвая, теперь наследник престола, никак не мог решить судьбу своей маленькой племянницы. С одной стороны, королевская кровь, с другой - ведьмино семя.
Учеников у меня за последние три года стало уже больше сотни - целая армия. В дальних комнатах подземелья была сокровищница и арсеналы - Арвай был щедр, мы были богаты и хорошо вооружены. Мы были сильны.
Я выбрал двоих учеников - тех самых, первых, чтобы довести меня до Цагаана. Лесными тропами, через топи, прямо под стены города.
- Усэй, - сказал, волнуясь, Мунх, сильно выросший мальчик с легкой походкой. - Позвольте нам пойти с вами. Вы - великий воин, но вы слепы, усэй.
- Я знаю, - сказал я. - И мне не нужно стараться осветить темноту. Я могу быть ее частью. Откатывайте камень.
Упираясь, вдвоем они откатили от скалы огромный булыжник. Я протиснулся в тайный вход и пошел по подземелью. Я шел быстро и боялся, как никогда прежде. Не за себя всегда страшнее.
Одна из моих юных подруг была дочерью тюремщика, я помнил повороты. Я вспомнил и её - светловолосую, капризную, пугливую, но очень страстную. Она когда-то показала мне "королевское крыло" темницы.
Я давно не убивал и жалел, что снова придется, но я не мог рисковать, что тот или иной тюремщик очнется и поднимет шум. Чтобы добраться до Лары, мне пришлось перерезать четыре горла. У предпоследнего мертвеца нашлись ключи, один из них подошел к решетке "королевского крыла". Войдя, я затушил факелы в коридоре. Пусть всем здесь будет темно, как мне.
- Лара, - позвал я шепотом. - Лара.
- Усэй, - тихо отозвался голос. Потом она впервые позвала меня по имени. - Ерден, я здесь.
В камере пахло очень плохо - застарелым физическим страданием, кровью, дерьмом и плесенью. Воздух не двигался, окон не было, мы были глубоко под городом. В углу чадила свеча из дешевого жира. Лара лежала на соломенном матраце на полу, а на скамье у стены сидела полная женщина средних лет, держала на руках полугодовалого младенца и вздыхала от удивления.
Я опустился на колени перед Ларой, нашел рукой ее плечи, погладил по лицу. Сухие губы дрогнули, прижались к моей руке.
- Арвай так ужасно умер, Ерден, - сказала она. - Ему было так больно, так долго, а я ничего не могла сделать. Завтра меня собираются сжечь на костре с нашей дочерью на руках. "Очищение огнем". Это Сарнай, наша кормилица. Ее обещали потом отпустить, но мы обе в этом сильно сомневаемся. Она поможет тебе с малышкой. Ты сможешь её защитить?
- Я смогу защитить вас всех, - сказал я. - Нас ждут снаружи. Если ты не можешь идти, я тебя понесу.
- Нет, - сказала она и откинулась на матрац. - Они меня сломали, Ерден. И внутри и снаружи. Нога, с которой сняли кожу, воспалилась, в другой кость раздроблена. Не заживет, не срастется. Я смотрела, как корчится и умирает мой муж, а потом оговаривала себя в его убийстве. Я пуста и разбита. Нет, усэй. Защити мою дочь. Ее зовут Ада.
Малышка вздохнула на руках у кормилицы. Женщина тихо плакала. Мы никогда не плакали, ни я, ни Лара.
- Выйди, Сарнай, - сказал я. - Отойди на пять шагов от входа, прислонись к стене и жди меня. Осторожно. Там очень темно.
- Как? - спросил я Лару. Она подумала несколько мгновений.
- Руками, Ерден. В моем теле за последние дни было достаточно острого металла... Подожди... Я хочу тебя поцеловать.
Я наклонился к ее лицу и поцеловал ее. Она пахла смертью и гнилыми цветами.
- Спасибо, - сказала она. - Спасибо.
Я зажал ей нос и рот, перекрыл воздух и крепко держал ее голову, пока она не обмякла и не перестала биться. Лара была последним, что видели мои глаза. Я был последним, что видели её.
Я опустил ей веки, разгладил волосы. Я не стал прощаться и шептать мертвой девушке о своей любви. Весь мир дышал моей любовью, ею пульсировала темнота и дрожали камни большого города. Не было силы крепче, чем она, не было света ярче.
- Держись за мою руку, Сарнай, - сказал я, выходя из камеры. - И покрепче держи малышку. Мы пойдем быстро, пол гладкий, но от страха можно споткнуться.
Ада проснулась и залопотала, бессмысленно и прелестно. Её кормилица сжала мою руку своей, мягкой, но крепкой.
- Веди, усэй, - сказала она. У нее был приятный голос.
Мы пошли сквозь подземелье к тайному лесному выходу.
Сквозь темноту - к свету. Как все всегда надеются.