Прошлой ночью мне снилось, что я опять вернулась к Мэндерли.
Нет, это не самое оригинальное начало, но Дэвид Мэндерли действительно снился мне в ночь своего убийства. Мы летели невысоко над бесконечным хвойным лесом, в мире была зима, на полянах и в прогалинах лежал снег. Дэвид догнал меня, хохоча, схватил за ногу - я сбилась с ритма движения, попыталась лягнуть его, начала падать, выправилась у самой земли, но Дэвид уже догонял, мягко толнул меня и мы оба полетели в сугроб.
- Дурак, - сказала я сердито, отряхиваясь и складывая крылья. - Мэндерли, ты - дурак.
Он закрыл мне рот поцелуем. Губы были сухие, горячие, зеленые глаза в прорезях маски лихорадочно блестели.
- Где мы? - спросила я, оглядываясь. Сосны стояли вокруг нас высокой темной стеной.
- Какая разница, - сказал Дэвид, - иди ко мне, - и опять потянул меня в снег. Он лежал на спине, я - на нем. Он хотел целоваться, я же внезапно захотела, чтобы он снял маску.
- Пожалуйста, иди ко мне, - повторял он горячо и настойчиво.
Но реальность сна шептала мне, что это - не Дэвид, а тот, кто им притворяется, хочет меня обмануть, притупить бдительность, а потом...
Я подцепила у шеи и стянула с него синюю термомаску, и лицо его вдруг застыло, черты заострились, я с ужасом смотрела, как Дэвид утекает из своих глаз в темные колодцы расширяющихся зрачков. Пошел снег, он не таял на его лице.
Я закричала и проснулась, села в кровати, сглатывая наваждение, ничего не слыша, кроме своего сердца.
- Спи, Люси-Лю, спи, еще только три утра, - сказала спальня голосом Рика. Вот уже почти полгода Рик спал не здесь и не со мной, а у меня все не хватало духу стереть его голос из системы. Не хотелось нырять обратно в сон в такой тревоге, я пошла за водой на кухню, и два моих любовника, Дэвид и Рик, первый и последний, шли со мной в моей голове, не расплескать бы.
- Расшторься, - сказала я окну, и кристаллы стекла повернулись прозрачной стороной, открывая мне вид на ночной Лондон, улицы, полные разноцветного света, свечи и паруса домов, темные прогалины парков. Я присела в кресло у окна на минутку - выпить стакан воды, и проснулась в нем же четыре часа спустя, хмурым зимним утром, когда мне позвонили из Бюро.
Старший инспектор Вирд сообщил мне о смерти Дэвида Мэндерли, далеко в России, на Выборгском кинофестивале, куда он повёз свой последний фильм "Отрёкшийся Икар".
Это было убийство. Бомонд фестиваля праздновал закрытие на базе отдыха на одном из островов Финского залива. Дэвида никто не видел примерно с полуночи, а на рассвете тело вымыло на берег в одной из маленьких бухт.
Дэвид был крупной культурной и политической фигурой (я прочел, что вы вместе заканчивали школу "Стрижей", я соболезную вашей утрате друга юности), поэтому мне (вы - один из наших лучших следователей, Люси, и ваш русский язык, я слышал, очень хорош) предлагалось тотчас же вылететь в Россию и присоединиться к расследованию (не то, чтобы мы не доверяли нашим российским коллегам, но дело получит резонанс, поэтому особенно важно, чтобы расследование прошло быстро, чисто и эффективно, все данные сейчас загружаются в ваш персональный интерфейс).
Кнопка наушника звякнула о столик, выпав из моих пальцев. На красном ковре темнела лужа - разлилась вода, которую я наливала ночью, думая о том, кто в это время умирал.
Я не спешила вставлять электронные линзы или брать планшет и погружаться в волшебный мир криминального расследования, голографий проломленного черепа и тела в воде, карт местности и профилей свидетелей. Знакомство с деталями могло подождать еще немного. Я могла задержаться мыслями и думать не о трупе на острове, а о моем Дэвиде - живом, молодом, зеленоглазом.
"Иди ко мне," - сказал он.
Я начала собираться.
День первый
ПУТЬ
Из Петербурга в Хельсинки сновал пневматический челнок, он останавливался в Выборге. Можно было добраться за полчаса вдавленной в кресло, видя за окном по большей части лишь размазанные сполохи зеленого, белого и синего. А можно было, как и сто, и двести лет назад, доехать на пригородном поезде - намного дольше, но за окном лес, платформы, деревни, люди, собаки, птицы. К тому же от пневматики меня тошнило.
Я подключилась к Сети как только аэробус приземлился. Дело Дэвида я так еще и не посмотрела, но сейчас не было времени - поезд отправлялся с Финляндского вокзала через полчаса. Я запросила коридор, запрос обработался буквально в мгновение ока - я моргнула, и вот линзы уже высветили мне зеленый коридор через все небо. В больших городах иногда приходится ждать по несколько минут, но сегодня мне повезло. Я раскрыла крылья - вокруг заахали и захлопали, молоденькая девушка подняла на руки малыша, зашептала ему что-то, показывая на меня. Может, редко видят Птеров, а может, у мальчика тоже модифицированный скелет, вот мама ему и объясняет - будешь без споров пить свои капсулы каждый день, вырастешь большой-крепкий-легкий, тоже будешь по городу летать и людям помогать.
Много думать про малыша не хотелось. То место в моей душе, где был Рик и его отчаянное желание иметь со мной детей, и все разговоры и споры на эту тему, все еще саднило, но я улыбнулась маленькому и помахала рукой, взлетая. Несколько ворон оторвались от своих важных дел и взлетели за мной, недовольно каркая.
- Шу, кыш, глупые птицы, - прошептала я по-русски. Синтетические мышцы крыльев молотили воздух, отрывая меня от серого асфальта - выше, выше, над домами, над деревьями. Я вытянулась, поймала поток воздуха, напрягла крылья и заскользила над прекрасным городом - древними и новыми домами, улицами, прохожими, церквями, дворцами, пневмотрамваями, мостами, памятниками. Люди поднимали головы, некоторые показывали на меня пальцами. На одной из крыш я видела пару местных полицейских Птеров в синих зимних термокостюмах с короткими городскими форменными крыльями. Я помахала им рукой, они ответили невнимательно, сосредоточенно наблюдая за чем-то внизу, на площади.
В тот год осенняя погода стояла долго на дворе, снег еще не выпал, свинцовая вода не замерла ледяными глыбами. Нева бежала через свой город, глубокая, быстрая, темная. Между рекой и вокзалом возвышался бронзовый исполин Ленин, рубил воздух раскрытой ладонью, тащил свой народ в очередное кровавое потрясение двести пятьдесят лет назад.
Я приземлилась прямо у ступеней вокзала, крылья сложились в аккуратный рюкзак за спиной. Эти были мои любимые, компактные, графеновые, почти невесомые, но очень мощные.
В вагоне я взяла кофе из автомата в стене. Стакан из термопены приятно грел пальцы, но кофе оказался ужасным. Поезд тронулся. Откладывать было больше нельзя.
Я сняла с рукава гибкий лист планшета, расправила его на столе, перешла в служебную зону и открыла файл Дэвида Мэндерли, 43 лет, гражданина Великобритании, депутата нижней палаты Парламента, известного режиссера.
Время смерти - между половиной двенадцатого и часом ночи, причина смерти - многочисленные черепно-мозговые травмы, орудие убийства не обнаружено. На экране передо мной лежало его мертвое тело, такое же безжизненное и загадочное, как десятки других, чью смерть я расследовала. Нужно было отвлечься от того, что это тело было моим Дэвидом - он и не был моим Дэвидом вот уже больше двадцати лет.
Я рассмотрела травмы, увеличивая и приближая картинки, просмотрела патолог-отчеты из морга - рентген, магнето-резонанс, био-образцы. Прочитала и прослушала заметки следователей, вызванных к телу и опрашивавших свидетелей.
Дэвида несколько раз ударили по голове тупым тяжелым предметом, возможно, просто камнем. В момент первого удара он стоял боком к нападавшему, но следы борьбы отсутствуют, скорее всего, он знал убийцу и не ожидал атаки. Убийца не был особенно силен, либо не знал, что Дэвид был Птером, либо не осознавал, насколько прочны наши кости, включая черепную коробку. Чтобы добить его, потребовалось шесть ударов, после третьего жертва (о, Дэвид!) уже не поднималась с земли. Труп был сброшен в воду, море смыло все следы ДНК, которые могли остаться от убийства. Тело было обнаружено в 7.45 утра, выброшенным на берег в северной части острова, в километре от базы отдыха. На базе находилось двадцать человек, пятнадцать - гости, фестивальная публика, и пять - обслуживающий персонал. Никто из них не покидал остров и в данный момент полиция продолжает снимать показания. Остров, кроме самого здания базы, не освещен, ночная съемка со спутников никакой информации не содержит. Камер на базе почти нет, никто ничего не видел.
Классический герметичный детектив. Кто-то лжет. Возможно, все. Надо выяснить, кто и почему.
Я вздохнула и оторвала глаза от страницы планшета. В вагоне, помимо меня, ехала строгая старуха с толстой девочкой-подростком и неопрятный заросший мужик, допивавший пятую кассету пива. Пустые были выставлены перед ним на столе рядком, как блестящий серебристый заслон от реальности. Заметив мой взгляд, мужик икнул и игриво мне подмигнул.
У прапорщика Маши Смирновой, встречавшей меня у поезда, за спиной был рюкзак с крыльями, как и у меня.
Большинство Птеров красивы - если будущие родители принимают решение внести в эмбрион генетические поправки, то, как правило, они берут весь комплект. Облегченные полые кости достаются всем, так как являются основной целью модификации. Больше сорока пяти килограммов не поднимают даже самые мощные крылья. Если принимать специальные укрепляющие препараты весь период активного роста, кости становятся вдвое крепче, чем у среднего человека.
Ну а правильные черты лица, ускоренный метаболизм, густые волосы, плотность лобных долей, пластичность мышц, скорость формирования синапсов в мозгу, сопротивляемость к ВИЧ, гриппу и большинству типов рака - это не гарантировано, но вероятность попадания в верхние пять процентов популяции по всем этим параметрам весьма высока.
Маша выиграла в генетическую рулетку много, очень много. С такими глазами, ногами и скулами она могла бы выбрать куда менее беспокойную и сомнительно оплачиваемую карьеру. Впрочем, в России правила другие, система менее гибкая, возможно, у нее не было особенного выбора. Машин партнер, Игорь, не был Птером, но тоже производил впечатление молодости и силы.
- Не ожидал вас с поезда, Люси, - пошутил он. - Я думал, вы прилетите из самого Питера, а может, и из Лондона, вы ведь умеете.
- Вы умеете бегать, Игорь, - ответила я. - Не желаете пробежаться до Москвы или Хельсинки? По холодку?
Он смутился, я улыбнулась. Полет - это счастье, навык, дар, но и большое физическое усилие. Как бег и прыжки. Желанное состояние, абсолютная свобода, быстрый способ преодолевать пространство, бесценное дополнение к большому числу профессий. Но только дурак, полный щенячьего энтузиазма, полетит своим лётом за двести километров без очень веской на то причины.
- Как вы отлично говорите по-русски, - искренне восхитилась Маша. - Очень чисто. Пойдемте, на площади ждет вертушка. Или вы хотели взглянуть на тело? Оно в городском морге.
- Нет, спасибо, возможно, позже. Давайте начнем с острова. Все свидетели еще там?
Игорь обернулся, он шел впереди, показывал дорогу через подземный переход.
- Да, мы всех задержали на острове, хотя далось это нелегко. Там ведь все если не знаменитости, то миллионеры. Гор, Стэн Пиро, Элиза Рэйн, наша Прасковья, не уверен, что вы знаете, но у нас ее очень любят. Лара Танина, новая пассия покойного мистера Мэндерли и - тревожная музыка - его же бывшая жена, Мэгги Синь. У меня в юности ее угловая голограмма комнату украшала, в таком коротеньком...
Маша кашлянула, Игорь замолчал и покраснел.
- Ну, сами их всех увидите. Залезайте. Это Россия, можно не пристегиваться.
Маленький вертолет легко оторвался от парковки, поднятый нами ветер сорвал несколько последних осенних листьев с кленов у площади. Кружась под нами в желтом свете фонарей, они опускались на древнюю темную брусчатку, мокрую от недавнего дождя. Это было красиво и почему-то очень грустно, как невольные мысли о скорой одинокой смерти.
Перед сном я просматривала свои заметки. Мы прибыли на остров Вихревой, когда уже совсем стемнело, много сделать не получилось. Место преступления еще не обнаружили, я собиралась сама посмотреть завтра утром. База отдыха была выстроена в форме средневекового замка - при моем относительном невежестве в архитектуре, я бы все же предположила, что австрийского. Мне выделили спальню в восточной башне, рядом с опечатанной комнатой Дэвида.
Старший следователь, Багиш Ашотович Айвазян, всплеснул руками.
- Боже мой, - сказал он, - вы же так похожи на Анжелину Джоли! Знаете, была такая актриса, безумно красивая в молодости, очень крупный политик в старости. У моего деда в гараже вся стена была в плакатах из ее фильмов, старых, еще двухмерных.
Выборг был демонстративно кинофестивальным городом. Все думали и говорили первым делом о кино и актерах. Собственно, так оно и было - Выборгский фестиваль был вторым крупнейшим по России после Москвы, но Москва и не такое переваривала не глядя, а для Выборга, конечно, фестиваль был одной из основных городских индустрий. Он и игорная зона "Карелия".
Покончив с лирическими отступлениями, Багиш посерьезнел, разложил на столе планшет, щелкнул пальцами, разворачивая голограммы, и мы быстро, за полчаса проговорили весь ход расследования. По предварительному отсеву зерен от плевел, у одиннадцати из гостей и четверых из обслуги было вольфрамовое алиби - всю ночь они предавались пищевым, алкогольным и стимуляторным излишествам в большом зале замка и все время были друг у друга на глазах и в поле зрения единственной камеры в здании.
Из пяти оставшихся я успела поговорить с тремя, двоим придется завтра проснуться пораньше и уделить мне немного внимания.
Лара Танина, новая любовница Дэвида, девочка-Барби, спала, обколотая успокоительным. В истории человечества, я думаю, не было и не будет ни одного сорокалетнего здорового и свободного от обязательств мужчины, который отверг бы внимание и тело хорошенькой двадцатилетней блондинки, кем бы она ни была - официанткой, массажисткой, или, как в данном случае, певичкой с большими амбициями. Клише, Дэвид, ты - ходячее клише. Хотя вот уже и не ходячее.
С Мэгги Синь мы были представлены на какой-то вечеринке лет пятнадцать назад, еще до того, как они с Дэвидом поженились и его фильмы сделали ее не просто звездой, а сверхновой. Ненадолго, но очень ярко. Кажется, именно из-за Мэгги Дэвид тогда развелся с первой женой. Мэгги была красива, изящна, очень умна и действительно талантливо играла. Она курила на крыльце после полуночи и видела Дэвида идущим в сторону моря. Ах, если бы ей пришло в голову остановить его, поговорить с ним, возможно, позволить ему подняться в ее комнату лишь на одну ночь. Ах, если бы она позволила себе внять предчувствиям - ведь люди, которые были так близки, как она и Дэвид, навсегда остаются связанными мистической нитью... Всё это, возможно, произвело бы на меня некоторое впечатление, если бы я не видела и не читала ее многочисленных интервью в последние семь лет, где Дэвид поливался грязью и выставлялся исчадием ада. Ну, и если бы я не знала, какая она хорошая актриса.
Дима Реутов был капитаном, лоцманом, мажордомом базы, распорядителем фестиваля, крупье в казино "Карелия", и я бы не удивилась, если бы в свободное время он также писал романы, выпиливал лобзиком, дрессировал хомяков и вел классы по тай-чи. Он был средних лет, очень маленького роста и безудержной энергии, большая часть которой уходила на то, чтобы не дать окружающим заметить, какого он маленького роста. Он вчера выпил лишнего, осознал это, проверил, достойно ли обслуживается вечеринка, остался доволен, да и уже выключался, ушел спать на яхту. Ничего не видел и не слышал. Даже сны не снились.
Салават Хамраев работал с Дэвидом уже над третьим фильмом. Писал пронзительную музыку и неплохую прозу на четырех языках. Вчера ощутил вдохновение, убрел далеко в лес, нет, не мерз, потому что, заранее предвкушая творческий порыв, надел термобелье, нет, вы пощупайте, мисс Чейз, на Венере ночью спать можно. Сидел на камне среди сосен, у ног плескалось море, пальцы трепетали над изгибом плейвесина, божественные мелодии рвали сердце, в них вмещалось все - шум сосен, вздохи волн, одинокий крик, полный боли, уханье совы... Крик? Нет, не заметил, во сколько или откуда. Луна стояла над самой высокой сосной, мелодия выходила в крещендо, связь с Сетью сбоила... Салават и был человеком, обнаружившим тело. Проснувшись на позднем зимнем рассвете, он услышал беспокойство тюленей в северной бухте, пошел проверить. Не сразу заметил тело, не сразу распознал в теле человека - сначала думал, что это мертвый тюлень, был совершенно потрясен и разбит, узнав, что человеком был Дэвид.
И, наконец, Гор.
Гор. Гор.
С Гордеем Горским, актером, игравшим Икара в последнем фильме Дэвида, я говорить сегодня не стала. Могла, но не стала. Подняла на него глаза, кивнула, осознала, что со мной происходит и решила отложить интервью до завтра. Дать себе время преодолеть внезапное, ошеломляющее, вызывающее слабость в коленях и другие физические реакции страстное влечение к этому чересчур красивому человеку.
Пресыщенному вниманием и страстями незнакомцев человеку.
Человеку, которого никто не видел всю ночь, хотя несколько дам его усиленно искали.
Завтра. Завтра пыль уляжется, мои нервы успокоятся, эмоции смирятся под привычной уздой разума. Завтра я спокойно посмотрю в его серые глаза и задам все свои вопросы.
Я распечатала стакан питательного шейка - есть не хотелось, но и голодной засыпать не стоило. С ним в руках я подошла к окну. Луна была полной, чешуйки ее света падали в море, мерцали на поверхности, как дорога домой для Гензеля и Греты, для всех потерянных, брошенных ночью на погибель. Луна была полной и вчера - я надеялась, что Дэвид нашел свою лунную дорогу и ушел по ней в холодное небо.
На террассе внизу стоял Гордей Горский и курил сигару - очень высокий, длинноволосый, невозможно красивый даже на расстоянии.
Я замерла у окна. Как кролик, увидевший лису - не заметила бы. Или как лиса, почуявшая кролика - не спугнуть бы.
Как будто почувствовав мой взгляд, Гор поднял голову и посмотрел прямо на меня.
Помню, что в этот момент я подумала три вещи.
Первая - что это он убил Дэвида. Надо было только выяснить, как и почему.
Вторая - что я все равно хочу его, как никогда не хотела ни одного мужчину. Это было чувство, описанное в сентиментальных романах и учебниках по физике - я притягивалась к нему с силой, прямо пропорциональной произведению наших масс и обратно пропорциональной квадрату расстояния между нами.
Третья мысль была о том, что ничем хорошим это не кончится. Совсем.
Я отошла от окна, быстро, в два глотка, выпила шейк, не чувствуя вкуса, разжевала капсулу, очищающую зубы перед сном и забралась в постель.
Вопреки ожиданиям, я уснула почти мгновенно.
День второй
РАССЛЕДОВАНИЕ
Это был один из самых странных дней в моей жизни.
Я проснулась, разделенная на двух женщин. Одна из них была холодным профессионалом, ведущим расследование в чужой стране среди незнакомцев. Вторая - страстной девочкой-подростком, по уши влюбленной в одноклассника, не подозревающего о ее существовании. Эмоции второй черной рамкой вокруг кадров на старинной киноленте обрамляли деятельность первой, она разбивала день на сцены своим томлением, своим отчаянием, быстрым биением сердца и попытками всячески избегать, но при этом не выпускать из виду объект страсти.
Вот я чищу зубы, глядя в зеркало. Говорят, к сорока годам все мы получаем такое лицо, какого заслуживаем. Может быть, стоило постараться заслужить побольше? Никогда не поддаваться гневу, отчаянию, тоске одиночества, соблазну накачаться стимуляторами? Или просто сделать подтяжку с иньекциями стволовых клеток? Наверняка второй вариант надежнее.
Гор стоит внизу в холле, запрокинув голову смотрит вверх, где мы проходим по коридору над лестницей. Или просто рассматривает картину под потолком?
Вот мы с Багишем осматриваем комнату Дэвида. На столе осколки вазы, вещи разбросаны неаккуратно, постель смята, но не так, как если бы в ней кто-то спал. Опустошенная горем юная пассия Дэвида ночевала не здесь. И кто-то здесь что-то искал.
- И нашел, - говорит Багиш. - Два дня назад, в субботу, мистер Мэндерли крупно выиграл в казино "Карелия". Очень крупно. "Карелия" выставляла новую ювелирную коллекцию, он выбрал взять выигрыш драгоценностью. Колье "Десятая Слеза Венеры" работы Дюбуа.
Я смотрю на него, открыв рот.
- Сколько же он выиграл? Это ведь один из цветных алмазов, которые "Настойчивость" доставила с Венеры? Их же всего сотня на весь мир! И он привез его сюда, на остров? Кто об этом знал?
Багиш кивает печально.
- Весь мир и знал. Знаменитость-миллионер срывает куш в казино и надевает известную драгоценность на шею молоденькой любовницы... Сколько, по-вашему, прошло наносекунд прежде чем новость взорвалась в Сети?
Мы спускаемся по лестнице в холл, в углу накрыт стол-буфет. Я беру кофе и водорослевый батончик. По спине, как ток, пробегает то самое чувство притяжения, я поворачиваюсь, Гор стоит в метре от меня.
- Как вам кофе? - спрашивает он по-английски. Его голос хрипловат, как будто от страсти, никогда не замечала этого эффекта в его фильмах.
- Я еще не попробовала, - отвечаю я по-русски. Он кивает и отходит к столу, тоже берет себе кофе и круассан.
Мы с Машей собираемся облететь остров и поискать место преступления. Багиш Ашотович говорит ей что-то, она кивает, отвечает, он смотрит на ее губы, она быстро гладит его по руке. Ему за шестьдесят, ей нет и двадцати пяти (Мне сорок два, а Гору слегка за тридцать, я знаю из таблоидов).
Маша взлетает первой, я выхожу из задумчивости, спешу за ней. Девочка летит хорошо, отличная выучка, сильные мышцы.
- Мы весь остров вчера обшарили, - кричит она мне сквозь ветер. - И на ногах, и с воздуха. Нашли несколько мест с примятым мхом, пару следов крови - выглядело многообещающе, оказалось кроликом и голубем. Тут лисы есть, барсуки, кошки дикие, кто-то когда-то привез и бросил.
Я киваю, поднимаюсь выше. Остров Вихревой невелик - километр в ширину, около двух в длину. Гранит во всех его видах, размерах и проявлениях - от кругляшей размером с палец до валунов размером с корову. Да и само тело острова - это огромная гранитная туша, замершая в холодной воде, проросшая жидким мхом и негустым смешанным лесом. Прилив крадется по краю камня, стучит в него, поднимается высоко, смывает все, что когда-либо случилось у моря.
Любое из этих открытых каменных пространств могло стать местом, где Дэвид был убит. Любой из многих тысяч камней, над водой и под нею - проломить его череп.
- Возвращаемся, - говорю я Маше. Она делает петлю, ложится на вираж, рисуется перед старшей иностранной коллегой. Я просто лечу из точки А в точку Б.
Гор опять курит на веранде, поднимает голову, щурится на нас, когда мы пролетаем над замком. Я бы узнала и почуяла его в любой толпе или сквозь стены здания. Он смеется и машет нам рукой. Маша машет в ответ.
- Что я без него? - Салават, соавтор Дэвида, поднимает на нас глаза, полные злых слез. - Вы же не знаете... представить себе не можете, чем мы были друг для друга. Творчески, лишь творчески, не улыбайтесь, молодой человек!
Багиш Ашотович бросает строгий взгляд на Игоря, тот виновато кивает, стирая с лица усмешку.
- Почему в современном обществе все вертится вокруг секса?! - Салават бьет ладонью по столу, морщится. - Как будто стремлением к совокуплению исчерпываются и описываются все проявления дружбы, близости, тепла между людьми. Я вот, знаете, никогда не испытывал влечения ни к мужчине, ни к женщине, ни к картинке, ни к голограмме, ни к животному, ни к ребенку. Пять-шесть веков назад я был бы святым, религиозным аскетом, почитаемым среди братии. Люди шептались бы, что когда я умру, моя плоть не истлеет. В нашей одержимой страстями цивилизации я - непонятный извращенец, играющий не по правилам... Дэвид понимал меня, - он опять плачет, растирая слезы по щекам. Потом поднимает глаза.
- Я хотел бы помочь следствию, - говорит он. - Мне так жаль, что я невнимательный. Мне кажется, я видел и слышал ночью что-то важное, но я не могу вспомнить, что. Когда я пишу музыку, я ничего вокруг не замечаю... Пожалуйста, попробуйте на мне эту вашу... "корону правды" или как там ее.
Багиш вздыхает, машет рукой.
- В вертушке, - говорит он Игорю. Тот кивает, исчезает за дверью.
- Вы уверены? - спрашиваю я. - Это обычно делается только по ордеру. Вы потеряете весь остаток дня, наркотик выводится из организма восемь часов, после электронной стимуляции коры возбуждение сменяется торможением... Это довольно неприятно.
- Я уверен, - кивает он. - Только... я бы предпочел, чтобы женщины не присутствовали.
Я выхожу, страясь не сердиться. Странный сексизм для асексуального человека.
Гор сидит в кресле в холле, что-то читает с планшета. Напротив него сидит девочка Прасковья, веснушчатая и трогательная суперзвезда, все билеты на ее турне по России выкуплены на полгода вперед. Она тоже вроде бы читает, но на самом деле поглядывает на Гора. Я прохожу у него за спиной, меня ждёт Лара Танина. Прохожу тихо, но он чувствует меня, оборачивается, смотрит мне вслед.
Вот Мэгги Синь подходит ко мне сзади, когда я стою на веранде и смотрю на море.
- Оставь Лару в покое, Люси, - тихо говорит она по-английски. - Это не она, точно не она.
Я оборачиваюсь к ней. Она одета в платье из тяжелого натурального шёлка, красного с серебром, на плечах меховая шаль. Её прекрасное азиатское лицо, белоснежное, без возраста, выглядит слегка надменным. Волосы забраны в конский хвост.
Она ловит мой взгляд на своём платье, пожимает плечами.
- Знаю, слишком нарядно. Фестивальные платья, больше ничего нет. Ехали сюда на одну ночь, теперь никак не выберемся.
- Я не собираюсь сильно давить на Лару, Мэгги, - говорю я, опять отворачиваясь к морю. - Но она лжёт, нескладно и довольно агрессивно. У нее нет алиби, как, впрочем, и у тебя. Она отказывается отвечать, где провела ночь. Она отказывается говорить о пропавшей драгоценности. Мы вообще закончили разговор тем, что я выучила несколько новых русских матерных выражений в свой адрес.
Мэгги подходит ко мне, ставит локти на перила, вздыхает, но улыбается.
- Она была со мной, Люси. И провела ночь в моей постели. Она вбила себе в голову, что подобный скандал очень повредит моей карьере, так как я - романтическая героиня гетеросексуального большинства. Ну, и её карьере - потому что здесь, в России, на это смотрят косо. И она чувствует себя виноватой, потому что порвала с Дэвидом тем вечером. Он расстроился и пошел бродить по ночному острову. А колье она и не собиралась принимать. Лара из очень богатой семьи. У нее своих побрякушек много, хотя, может, и не таких редких. А уж если наши с ней сокровища вместе сложить...
Мэгги задумывается, очевидно, плененная идеей. Потом снова улыбается мне.
- Лара - прекрасная девочка, Люси. Смелая, преданная, страстная. Она не такая талантливая певица, как она надеется, и вскоре ей предстоит это понять, но она всегда твердо знает, чего она хочет. Я вижу в ней себя десять лет назад - но лучше, правдивее, сильнее. Я продиктую и подпишу показания, можете их обнародовать, если нужно. Я действительно видела Дэвида идущим к морю около полуночи. Мы с Ларой поднялись наверх, в мою комнату, сразу после этого, и не расставались до утра. Мы совсем не спали, поэтому мы обе можем поручиться, что другая не отлучалась из комнаты. Я готова открыть доступ к временным подписям моего биометрического монитора, они подтвердят, что я находилась в радиусе десяти метров от него. Можете вычеркивать нас из своих списков... сколько там у вас в них народу без алиби?
Большая волна рабивается о гранит, холодная водная пыль поднимается в воздух, сверкает на солнце, оседает на наших лицах. Сзади раздается вежливое покашливание - Игорь стоит у входа на веранду, манит меня рукой. Я киваю Мэгги, улыбаюсь ей, ухожу за Игорем.
В замке чувствуется напряженное оживление, как в тихо гудящем улье. Люди перешептываются возбужденно, выглядывают в окна, выходящие на восточный берег.
- Быстрее, - говорит Игорь. Мы бежим.
- Люси, летите за Машей, быстрее, я объясню, - кричит Багиш с берега. Маша уже на полпути к материку, маленький черный крылатый силуэт в небе. Я отталкиваюсь от мокрого гранита, в прыжке расправляю крылья, мчусь за ней.
- Это Дима Реутов, - говорит Багиш возбужденно в мой наушник. - С нейростимуляцией Салават вспомнил, что, когда шел на базу, видел, как Реутов возвращался на яхту около половины второго - он вполне мог подкараулить и убить мистера Мэндерли, обойти базу с черного хода, чтобы никому не попасться на глаза, пробраться в комнату жертвы, найти и похитить "Слезу Венеры". Футляр от ожерелья мы нашли на яхте. Он тяжелый, из полихрусталя, поэтому он его с собой не взял, ему каждый грамм был важен, он два часа назад улетел с яхты на джет-паке. Он у него служебный, низкозарядный, на полчаса лёту. И он отслеживается со спутника. Вы в линзах, Люси? Вы должны видеть координаты.
- Нет, - цежу я, работая крыльями быстрее. - Я попытаюсь догнать Машу.
- Попытайтесь, - смеется он. - Она очень быстрая.
Гор - не убийца. Это не он, это не он. Пожалуйста, пусть будет, что это не он.
В морге вечная зима, тишина, полумрак.
Я сажусь на пластиковую скамейку, нажимаю на кнопку в стене.
Тело беззвучно выезжает из ячейки. Я не видела Дэвида больше десяти лет, только иногда, мельком, в каком-нибудь интервью или репортаже. В те моменты мне казалось, что он постарел и раздался, но сейчас смерть стерла с его лица все выражения и мысли, заострила скулы, смыла годы, он снова похож на того мальчика, которого я любила.
Он омыт, причесан, облачен в темный костюм. Он выглядит, как бледный викторианский поэт, прекрасный и трагический, безвременно почивший от чахотки.
- Эх, Мэндерли, Мэндерли, - говорю я тихо. - Так глупо, Дэвид, так несправедливо. Нельзя искушать малых сих, многие соблазны для них неподъемны.
Я кладу голову на его жесткую ледяную грудь, чувствую запах ткани, фриона, формальдегида.
- Мы его поймаем, Дэвид. Он сбросил джет-пак и скрылся в лесу, но не мог взять с собой ни особых припасов, ни инструментов. А в мире, в нашем мире - зима. Надеюсь, там, где ты сейчас, ее нет. Я помню, ты терпеть не мог, когда холодно.
Я глажу его по щеке, трогаю кнопку, Дэвид уезжает обратно в стену, наполненную холодной, мертвой, стерильной темнотой.
Я выхожу на улицу в темноту живую, дрожащую, пахнущую скорым снегом, разбавленную светом фонарей.
Ужинаю в ресторане в толстой маленькой башне на рыночной площади, не чувствуя вкуса сыра и овощей.
Лечу в гостиницу, снимаю крылья, спускаюсь в спортзал, потом долго плаваю в бассейне.
Думаю о Дэвиде, неподвижно застывшем в вечном спокойствии, о Багише Ашотовиче, прочесывающем ночные леса, поля и данные спутников, о маленьком, щуплом Диме Реутове, залёгшем где-то в лесу у кромки болот, либо попросившемся на ночлег в какой-нибудь деревушке, либо взломавшем пустой дом в дачном поселке. Жжет ли его карман кровавое ожерелье? Помнит ли он тяжесть камня в руке, недоумение и испуг на лице человека, который ему доверял, крик боли, звук падения тела на гранит?
И думаю о нём, конечно, думаю о нём. Мысли о Горе непроизвольны, как стук сердца, как движение крыльев в полете, как дыхание.
Я выхожу из лифта и останавливаюсь. На ковре у моей двери сидит Гор, на нем джинсы и черная футболка, длинные ноги перегораживают коридор, затылок прижат к стене. Я смотрю на него, потом подхожу и сажусь рядом. Он трогает мои волосы.
- Мокрые, - шепчет он..
- Я плавала в бассейне, - тихо говорю я. - Что ты тут делаешь?
Он отвечает не сразу, смотрит мне в глаза. Его лицо так близко, что закрывает весь мир. Его глаза серые, как штормовое небо.
- Ты когда-нибудь падала, Люси? С высоты?
- Нет, - говорю я. - У меня есть крылья.
- У меня нет, - говорит Гор. - И мое сердце падает, падает в какую-то бесконечную пропасть с той минуты, как я увидел тебя. Я хочу, чтобы ты меня поймала. Хочу перестать падать.
Он тянется ко мне и момент, когда наши губы встречаются, ощущается как удар ножа в мою грудь.
День третий
ПАДЕНИЕ
Рассвело поздно, хмуро, неохотно.
- Ты всегда надеваешь крылья? - спросил Гор, глядя на меня с кровати с выражением, которое я затруднялась прочитать.
- Кроме постели, душа, бассейна, моря и спортзала - всегда. Без них я... как голая.
- Ты и есть голая, - сказал он, откидывая одеяло. Он тоже был голый, такой прекрасный, что дыхание перехватывало. Он маняще качнулся, я шагнула к нему, роняя свою сбрую.
- Нет, - сказал он хрипло. - Надень крылья.
Я послушно вскинула крылья на спину, защелкнула ремни - над грудью, под грудью, на талии, вокруг бедер. Считанные разы в моей жизни между мной и крыльями не было никакой одежды. Ощущалось это дико, странно, прекрасно - как почти абсолютная степень свободы.
- Взлети, - приказал Гор. - Пожалуйста.
Я свела малые грудные мышцы, расправляя крылья. Потолки в гостинице были высокими, метра три. Я слегка оттолкнулась, ударила крыльями раз, другой, зависла между ковром и потолком. Гор смотрел на меня со странным выражением - как будто он меня любил и ему было больно.
- Лети сюда, - сказал он. Я усмехнулась и поднялась к самому потолку.
- Ну и вид! - рассмеялся он и откинулся на подушки. - Иди ко мне.
С каждым медленным взмахом трепещущих крыльев я снижалась на полметра. Гор кусал губы белыми зубами и смотрел мне прямо в глаза.
- Знаешь, я летал в детстве, - сказал он потом, лежа на моем плече. - Мои родители долго думали, что бесплодны. Тогда, тридцать пять лет назад, всем, кто делал ЭКО, предлагали бесплатную модификацию. Родился Андрей, а потом их как прорвало, какое там бесплодие - еще трое, я средний. Андрюха меня любил очень, мы дружили, всё вместе делали. Он мне все показывал, чему его учили в Птер-классах. Он был мелким, как все Птеры, его крылья мне были по размеру, несмотря на три года разницы. Один комплект ему выдали в школе, он упросил родителей купить ему второй, более мощный, сказал - для тренировок. Они, может, и догадывались, но виду не подавали. Не знаю, как у вас, а у нас не-Птерам летать не дают в детстве. Считается, что потом будет сильная травма. Хотя крылья-то долго поднимают, некоторых лет до пятнадцати.
- А тебя? - спросила я.
- До тринадцати. Мы жили в городке маленьком, почти деревня, дом был на краю. Летали почти каждый вечер, низко, ночами часто, никто не видел. Над холмами, над лесом, речка у нас там красивая. А потом я стал расти и набирать вес резко, чуть ли не по килограмму в месяц. Летать было все тяжелее, и однажды Андрюха приехал на каникулы - он уже стажировался в "Соколах" под Москвой... Отца не было, мама читала на кухне, сестры сидели в кинозале и рыдали среди романтических вампиров из голо-проектора, тогда было модно... Мы вышли в сад, спустились к реке, я достал крылья из рюкзака, надел... Андрюха все порывался что-то сказать, но никак не мог выдавить. И вот я все сделал как обычно - а от земли уже не оторвался. До сих пор помню это чувство... Небо меня отвергло.
Он вздохнул, сел в кровати, пропустил волосы сквозь пальцы.
- Всё бы отдал, чтобы снова полететь. Я, конечно, пробовал и глайдеры, и пневматику, джет-паки, но это все не то, не то...
Он повернулся ко мне, почти враждебный.
- Ты понимаешь, какая ты счастливая? Ты можешь взмахнуть крыльями - и земля тебя отпускает. Меня она теперь всегда держит крепко. Намертво.
Его взляд был копьем, мой - щитом.
- Я редко ем столько, сколько мне хочется. Приходится держать вес на десять килограммов меньше, чем комфортно моему телу. Я тренируюсь по часу в день, каждый день, независимо от желания и самочувствия. Еще в юности я трижды сказала "да" и мне удалили матку - женщины либо летают, либо рожают, или-или. Я забрала у себя возможность передумать. Земля меня отпускает, но я плачу воздуху дорогую цену. Я плачу по своим счетам каждый день, Гор. Мы все платим, только счета разные. И тебе ли жаловаться на свой...
Он пожал плечами, открыл рот что-то сказать, но кнопка наушника в моем ухе задрожала вызовом. Я накинула халат, жестом показала Гору, что принимаю звонок и вышла на балкон. Было холодно, ночью поднялся ветер, принес с севера низкие темные облака. Одинокая снежинка залетела мне в рот, растаяла на языке крохотным ледяным уколом.
- Поймали, - сказал Багиш Ашотович. - Сейчас диктует признание. Он был на яхте, как и говорил, имел... тактильную голографическую связь со своей постоянной любовницей, Оксаной Кривко, она живет в Москве. Эту часть я вам пересылать не буду, только если сами захотите убедиться, но по времени там все совпадает. Мертвое тело Дэвида, полупогруженное, ударилось в борт лодки, ну, сами знаете, кости эти ваши, тела не сильно тонут. Реутов услышал, вышел проверить, не отключая камеры, увидел труп, узнал Дэвида, резко протрезвел, собирался звонить в полицию. Оксана, которой он до этого рассказал о выигрыше и о "Слезе Венеры", предложила преступный план... Ну, у них обоих будет несколько лет, чтобы поработать над своими моральными качествами. Эти записи я уже сделал для вас доступными. Время звонка подтверждено спутником. Он Оксану не отключал, они, можно сказать, вместе пробрались в комнату Дэвида, разбили вазу, перебрали его личные вещи, нашли футляр с ожерельем... Это алиби, мисс Чейз. Реутов жадный вор, но не убийца. Остается Гор. Но у него нет мотива, и у нас ничего, ничего на него нет. Не знаю даже, с какой стороны к нему подойти и как его зацепить - публика на уши встанет моментально. Вы меня слушаете, Люси?
Я поняла, что киваю молча, обреченно.
- Да, - сказала я наконец зимним голосом. - Я слушаю и слышу.
- Давай залезем на башню, - сказал Гор, глядя в потолок. Я вошла с балкона, не задернув двери, холодный воздух ворвался в комнату, поднял волоски на его коже, но он будто и не замечал.
- Башня святого Олафа, та самая, белая с зеленой крышей, которая на всех картинах, голограммах, открыточках и магнитиках про Выборг. Она старая, Люси-Лю, такая старая, века тринадцатого. Я там был давно, еще ребенком, мы сюда приезжали всей семьей. Внутри в башне винтовая каменная лестница, сотни ступеней, древние прокопченные факелами камни, стены толстенные - там есть бойницы, видно, что они метр толщиной. Я стоял на площадке башни, смотрел на брусчатку далеко внизу, там такие круглые булыжники, на крыши замка в рыжей черепице, на залив, на город под нами. Конечно, я бы не полетел с башни, это был мой и Андрюхин секрет, но я мог бы, знал, что мог, и это многого стоило.
Он повернулся, посмотрел мне в лицо почти с вызовом.
- Давай залезем на башню.
Я улыбнулась и кивнула.
- Дура, - сказал Дэвид Мэндерли в моей голове. - Чейз, ты - дура.
Я кивнула и ему, и начала одеваться.
Наверху было холодно, редкие снежинки ветер швырял с такой силой, что они царапали кожу моих щек. Кроме нас, никого не было ни на башне, ни в замке - фестиваль закончился, туристы разъехались, да и кто бы еще сюда полез в такую погоду.
Гор раскраснелся от подъема, его глаза сияли, дыхание было поверхностным, сбивчивым. Мое сердце билось в обычном ритме.
Город лежал перед нами как на ладони, прелестный и старинный, окруженный темной водой. Старые и новые дома, церкви, улицы, парки, набережные - чистые, сильные линии врезались в душу, рождали изысканную смесь гордости от исторической сопричастности ко всему прекрасному, что сделано и построено людьми, и грусти от осознания собственной преходящести, бытия крохотной точки на гигантском полотне. Ведь и сто, и триста, и пятьсот лет назад кто-то стоял именно здесь, смотрел на этот же вид, думал точно такие же мысли. А потом умер, исчез, унесенный ветром времени, как вот эта снежинка, лег в общий снежный слой прошлого - кто на дерево, кто на камень, кто на птичий помет на голове бронзового памятника. И этот снег не растает, никогда не растает, будет лишь прибавляться новыми и новыми снежинками.
- Давай обойдем, - сказал Гор. - С той стороны ветра меньше, крыша загораживает. И там вид на Монрепо, очень красивый парк.
"И еще там нет камер, а эта часть площадки просматривается с камер ратуши," - подумала я. Но пошла вслед за ним. Объяснить свое поведение я себе не могла. Усталость от жизни? Суицидные настроения? Кризис среднего возраста? Внезапная любовь? Глупая надежда, что я ошибаюсь, следствие ошибается, логика ошибается?
Насладиться видом я не успела - Гор прижал меня к перилам и поцеловал, страстно, настойчиво, крепко сжимая мои плечи, приподнимая меня в воздух. Мое сердце забилось чаще, адреналин прошел по телу багровым приливом. Когда Гор быстро, одним движением, перебросил меня через перила и отпустил, я была почти готова.
Во всех учебных группах Птеров, начиная со школы, я никогда не была самой быстрой или выносливой, но меня всегда отличала необыкновенная скорость реакции и контроль. Думаю, лишь один из полусотни мог бы успеть, как я, развернуть крылья и затормозить у самой мостовой - отчаянным движением, рывком, все равно не успевая погасить удар полностью, теряя равновесие и разбивая коленки о булыжники.
Я поднялась, чувствуя боль в коленях, запоздалый физический ужас падения, досаду на себя, облегчение, что пик противостояния пройден и события начинают заворачиваться. И бесконечную грусть, да, тоскливую, острую, холодную. Она, как рыбу леской, потянула меня обратно вверх, туда, где смотрел с башни вниз Гор, слишком красивый мальчик, от которого отказалось небо. Я поднималась медленно, вертикально, как вставала из глубины. Я видела, как он перебросил ногу через перила, потом вторую, сел, держась руками, как на жердочке.
- Ну, ангелица, - сказал он весело, когда наши глаза оказались на одном уровне. - Поздравляю, ты победила. И меня, и ускорение свободного падения. Вот уж не думал, что возможна такая быстрота реакции. Ты молодец, Люси-Лю. Ближе только не подлетай, а то я борюсь с желанием прыгнуть, вцепиться в тебя и украсить мостовую внизу смесью наших мозгов. Помоги мне в этой борьбе, держись подальше.
- Зачем ты убил Дэвида? - спросила я.
Он пожал плечами.
- Потому что предоставилась такая возможность. Потому, что почувствовал, что право имею. Вам не понять, Достоевский в вашем сокращенном переводе - херня, а не Достоевский. Хотя ты, может, читала в оригинале? Нет? Ну, неважно. А я-то пять лет только его и играл, только его и читал, спорил с ним, сны видел. Фильм еще этот наш, "Отрекшийся Икар". Дэвид Мэндерли, настоящий Икар, отрекся от неба и крыльев, чтобы иметь возможность кушать бутерброды трижды в день, нежиться в бездельи, выступать в клоунском вашем парламенте и снимать слезливые истории про то, что быть слабаком - это нормально и так по-человечески. А я, Икар фальшивый, готовый на любые жертвы ради возможности летать на крыльях, но заранее отвергнутый, три месяца на съемках смотрел вверх, страдал в камеру, поднимался к небу на воображаемых крыльях, которые потом дорисуют, и отрекался, отрекался за Дэвида день за днем. Когда мы встретились у моря, остановились покурить, мой взгляд упал на хороший такой круглый булыжник...
Его слова падали в мой разум, как камни в воду. Сердце колотилось, висеть на месте было тяжело.
- А меня? - наконец спросила я. - У нас же ничего на тебя не было, Гордей. Ни улик, ни мотива. Только математика, а с ней суды не работают. Но ты же не мог серьезно рассчитывать сбросить меня сейчас с башни и выйти сухим из воды.
Он посмотрел вниз, чуть сместил вес вперед, облизнул губы. Мое сердце пропустило удар.
- Не мог. Но я уже был готов от фазы один - Преступление, перейти к фазе два - Наказание. Я тебя полюбил, Люси, но решил принести в жертву переходу между фазами. Мне показалось, что на каком-то уровне ты и возражать особенно не будешь. Ты же вся - как ледник на вулкане. Снаружи замерзшая, никому не расслабиться, да и самой хреново. А внутри - лава страстей под давлением, тоже радости мало. А вообще можешь считать, что я - образцовый преступник психопатического типа, как у вас в учебниках. Я убил раз, мне понравилось, внутренние барьеры пали, я бы стал убивать еще и еще, но при этом какая-то малая часть меня совестилась и желала, чтобы меня кто-то остановил. Ну вот, ты меня и остановила.
Он помолчал, глядя на меня, как будто хотел одновременно поцеловать и ударить, потом перевел глаза к низкому небу.
- Впрочем, что это я, как злодей в конце фильма - рисовка, пространные монологи. Злодеев-то я никогда не играл. Но и Гамлета не вышло. Только перед зеркалом. Прощай, прощай и помни обо мне...
Он соскользнул с перил вниз легким неожиданным движением, как маленький мальчик, усаженный на слишком высокий стул и спрыгивающий на пол. Полторы секунды, два стука сердца, и снизу донесся удар и тошнотворный всплеск.
Я спустилась вниз, неловко, из последних сил хлопая крыльями, опять потеряла равновесие, упала на колени рядом с телом. Из здания замка выбежала пожилая работница музея, всплеснула руками, закричала. Я подняла руку к уху, активировала Сеть, вызвала полицию и скорую.
Гордей лежит на спине, серые глаза распахнуты в серое небо. Кровь из его разбитой головы пропитывает мои леггинсы, смешивается с кровью из моих разбитых коленей. Время застыло. Я не знаю, что я чувствую. Много всего.
Что мне холодно и больно.
Что Гор еще совсем теплый, что он пахнет кровью и шампунем.
Что я больше не молода, никогда не буду молодой, что жизнь моя пуста, конечна и не ведет ни к какому возвышенному смыслу или итогу, а лишь к смерти и забвению.
Что в мире - зима, и снег начинает идти все гуще, скрадывая звуки, пряча грязь и кровь под пушистой белизной.