"Девять", - охнул коротышка в зелёном жилете. Две кости остановили своё вращение на "четырёх" и "пяти". Бросок был последним из дюжины и предшествовавший ему в паре был "семь". Проигравший поджал губы, пьяно и тяжело вглядываясь в почерневшие доски стола. Он был одет по-дорожному и правый рукав его куртки был украшен зелёным листком клёна размером в ладонь. Очевидно, парень работал на семью Фалацци, мощнейших торговцем вином на Западе.
Выигравший, казалось, не интересовался происходящим. Он хладнокровно и лениво рассматривал балку низкого потолка таверны. Худой, чем-то похожий на Сержа, с рубцом от сабельного удара, пересекающим левую сторону лба.
"Партия", - вытянул коротышка. Его руки с короткими, толстенькими пальчиками, отпустив стакан, сплелись на животе. "Десять из дюжины", - сказал он проигравшему: "Пятьдесят солидов".
Парень с кленовым листком вздрогнул и испуганно начал искать кого-то взглядом в полумраке зала, в зеваках, толкавшихся у стола. Но искал он напрасно, его собутыльники, накачивавшие несчастного три часа вином и подбившие испробовать удачу в игре, исчезли. Там, где до этого стоял рыжий молодец, дружески хлопавший его по плечу и шептавший ободряющие слова, образовался господин в чёрном сюртуке, брезгливо и безучастно смотревший на неудачника сквозь сильные стёкла пенсне.
Проигравший потёк. Тяжело ворочая языком, он начал рассказывать коротышке и сопернику о некоей сумме, которая ждёт его дома, об отце, который несомненно выручит его ("он сапожник, все его знают у нас в Сагузе"), о начальнике его курьерской службы.
"Ветеран" (назовём его так) оторвал взгляд от балки, рассеянно посмотрел на пьяного и лениво, даже участливо, бросил: "Завтра так завтра, что ж поделаешь".
Парень явно обрадовался, рассыпался в благодарностях и не заметил тишины, воцарившейся вокруг. Зеваки, срочно и вдруг заинтересовавшиеся другими столами, быстро покидали поле боя. У проигравшего капитану Линду и не расплатившегося в тот же час "завтра" не было. Капитан очень высоко ценил своё время.
- Ну и за что Вы барашка на убой послали? Кому он дорогу перешёл?
Вопрос хозяина повис в душно натопленной задней комнате таверны. В ответ в вопрошающего холодной сталью впился взгляд, ничуть не смягчаемый поблескивающими стеклами пенсне. Молчание чуть затянулось, толстяка-хозяина вдруг пронзил озноб и он быстро опустил глаза к лежащему на столе мешочку с солидами (за то, что жертву опаивали и подбивали к игре была заплачена сумма, превышающая её проигрыш). Казалось, сейчас случится что-то жёсткое, что-то жестокое. Но раздался лишь мягкий, бархатистый смех ответчика.
- Когда это тебя интересовало, Вилли? Мало ли чужих браков разбито в нашей славной Сагузе? Мало ли мужей ищут способ наказать соперника? Надо ли тебе знать об этом? Сие есть тайны со-кро-вен-ные.
Хозяин таверны поднял глаза. И где же этот убийственный взгляд, заставлявший дрожать его внутренности? Перед ним стоял заурядный чиновник-писарь в чёрном, чуть замаслившемся на локтях сюртучке, с добродушными, смеющимися глазами, симпатичнейшей улыбкой и подрагивающими румяными щёчками. Ну и фрукт этот господин! Ну и фрукт! Время от времени он появлялся в таверне и всегда приносил лёгкие деньги. Маленькие, почти невинные с первого взгляда просьбы, хорошо оплачиваемые золотыми монетами. Да раза два буквально спасал хозяина от не в меру заинтересовавшихся его деятельностью приставов. Бог (а скорее, чёрт) знает как спасал!
- Что ж, сокровенные так сокровенные. На кой мне чужие проблемы.
- И вправду, Вилли, и вправду.
Курьер на неверных ногах возвращался домой. Было мерзко. Впереди ожидались многочисленные зуботычины отца, которому придётся раскошелиться, чтобы расплатиться за проигрыш сына. Опять выслушивать горькую "правду" о том, какой он балбес и никчёмность. Как бессмысленно прожигает он свою жизнь, не желая заняться шитьём сапог, их семейным ремеслом.
И нет им дела (всем!) до того, как тяжело, как бесцветно жить ему в этих пригородах Сагузы, среди постоянного монотонного ритма ремесла, вони кож, щёлока и всякой шипящей, дымящей, пачкающей дряни. Так тяжело, что аж выть хочется. А он выбрался, да! Он ходит в дома-дворцы хозяев-Фалуцци, Ронкастро, Гринальди, других заправил торговой Сагузы. Он соблазняет не соседскую замарашку из семьи кожевника, а смазливых служанок из дворцов. Когда он ожидает ответа на послание, его на кухнях угощают такими блюдами, какие и не представляют себе его домашние. И одет он в ладный, по фигуре, костюм, всегда чистый, всегда бросающийся в глаза, а не в заштопанные грязные тряпки. От так! Вот только чёрт бы побрал этих сторожей!
Утром секретарь Фалацци послал его за каким-то важным пакетом в Порт-Сагузу. Туда тридцать миль, тридцать миль обратно, там ждал - вот и опоздал. Закрыли мост, отделяющий ту Сагузу, к которой рвалось его сердце, город сверкающих домов и важных персон от той Сагузы, которой он бежал, города грязных, погружённых в свои грязные промыслишки людей. Пришлось до утра остановиться в родительском доме, да в таверну свалить. Не сидеть же со своими семейными, их то рожами он уже налюбовался всласть. Господи, как же так вышло-то. Пятьдесят солидов!
Курьер остановился на углу улицы, ухватившись рукой за заборный столб и уставился мутным взором на полную луну. И тут от столба отделилась чья-то фигура, лунный свет мягко осветил старый сабельный рубец на лбу, а последнее, что почувствовал курьер, был запах железа и кожи. Шесть дюймов лезвия пронзили ладный, по фигуре, костюм, брюшную стенку и, как яблоко, снизу вверх насадили его сердце.
Капитан безразлично посмотрел на усевшееся у столба тело, похожее на брошенную тряпичную куклу. Обыскивать убитого он не стал. Наоборот, достав из складок рукава солид, вложил его в раскрытый рот жертвы - "на похороны". Капитан был одной из тех крепких фигур, которые, уже перемолотые жерновами жизни, остаются верны каким-то, зачастую замысловатым, принципам, и танцуют свой танец, вызывая равно уважение и насмешки публики. Достаточно сказать, что солид, отданный трупу, был одним из двух оставшихся у их вечно нуждающегося и быстро прожигающего выигрыши хозяина.
Капитан исчез, луна ласкала беспутного курьера, прощаясь с ним навек.
Чья-то рука бесцеремонно достала монету из рта трупа и повалила его набок. Знакомый нам чиновник (впрочем, утерявший пенсне и, кажется, нисколько в нём не нуждающийся) расстегнул куртку курьера, нащупал кожаный ремешок и вытянул тубус с так и не переданным покойным посланием. Срезав тубус тонким и острым ножом, выскользнувшим из его рукава, он, более не оглядываясь на беднягу, поспешил вслед за капитаном.
Линд не заканчивал Академию. Он был простым служакой, но был им достаточно долго, чтобы приобрести нюх на опасность. Вокруг его была тишина ночных улиц, но сердце отчего-то подпрыгнуло в его груди. Он поспешил спуститься к реке, где недалеко было его логовище, домик вдовы такого же как он сам солдата, которому повезло чуть меньше на последней войне. Чувство, что идёт охота не покидало капитана. И самое чудное было то, что это была охота на него. И не на поле сражения, где бродили волки, подобные ему, а здесь, среди тихих овец! Он почти выбежал к воде и только тогда чувство преследования... нет, не ушло, но как-то притупилось. Что же происходит?! Солдат нырнул под доски широкого причала, по которому днём таскали грузы на лодки. Впереди возникли очертания домика вдовы. И тут он вспомнил это чувство затухающей, но не уходящей тревоги. В пору межусобицы, в схватке с северянами его полк отступал под нажимом врага. И вдруг, этот нажим ослаб, но осталось именно это поганенькое чувство тревоги. Тогда противник обошёл их конными отрядами по флангам и вышел лоб в лоб, поймав в мешок. Да!
Поздно. Сверху, с досок пристани чёрной молнией по дуге упала рука с блеснувшим тонким лезвием. Кровь из сонной артерии капитана свистящей струей чиркнула по бревнам-столбам причала. Охотник, ставший добычей, вскинул руку к горлу, а другую протянул к дому, куда так и не дошёл, к женщине, которая волнуясь ждала его каждую ночь, убийцу, пропойцу, дурного, любого... и упал плашмя на мокрый песок.
Сверху мягко, почти неслышно проструился чёрный силуэт "чиновника". Он схватил за шиворот капитана и с неожиданной силой протащил его к воде. Не обращая внимание на то, что его чулки погибают в тёмной мусорной воде реки, он подтянул тело к привязанной к столбу причала лодке и, вытянув из рукава сюртука (чего там только не было) тонкую верёвку, приторочил труп за шею к вбитому в корму кольцу, как подстреленную утку к поясу охотника. Затем залез в лодку, отвязался и плавными, но мощными движениями, стараясь не вынимать весел из воды, вытянул её из-под причала на середину реки. Здесь он обрезал верёвку и распрощался с Линдом, которого подхватили мягкие руки речного потока.
"Чиновник" опрокинулся на дно лодки. Луна осветила его лицо, он с улыбкой смотрел на жёлтый круг светила, отдыхал. Наконец, сделав пару глубоких вдохов, по-кошачьи, плавно прогнувшись, сел в лодке и всё такими же бесшумными, но мощными движениями вёсел направил её к темнеющим шпилям соборов центра Сагузы.
В салоне графине ДАгилье вечер плавно перетекал в утро. Многочисленные гости рассредоточились в соответствие со своими интересами. Большинство лениво следили за также лениво перебрасывающимися картами игроками. Несколько юношей и девушек по очереди терзали пиано. Хозяйка салона угощалась вялеными фруктами и беседовала с расположившимися вокруг её приближёнными лицами. Порой она вглядывалась в часы на камине, порой слишком задумывалась над ответами на пустые светские вопросы. Было очевидно, что она что-то или кого-то ожидает.
И вот явился новый гость, в ярком, переливающемся красками одеянии, шумливый, салонный вертопрах. Кто бы мог подумать! Наш "чиновник". Только взгляд уже не стальной и не рассеянный, а игривый, как огонь. Только лицо более худое, только причёска волосок к волоску. Чудо да и только. Кажется, представить этого жуира плетущим заговоры с отребьем и перерезающим глотки невозможно. Это другая жизнь, это другой мир.
И это только кажется. Списки товаров и сметы каравана Салуцци через трупы, грязь ремесленных районов, окрашенную кровью пену речной волны и засахаренные фрукты салона графини попадут в руки семьи Ронкастро. И дом Ронкастро выиграет схватку этого года, заранее где надо выбросив товар, где надо свернув производство.
А "чиновник", "жуир", "убийца" вернётся в свой особнячок на улице Виктории. И будет вновь упражняться загадочными стилями борьбы, читать философские трактаты и что-то писать в тяжёлую книгу в красной кожаной обложке.
Когда виконт Антуан Себастьян Монро не оглядываясь покинул стены Соул-факультета, его учитель, старый профессор Боле долго приходил в себя. "Он не понимает. Он пожалеет. Это не его путь", - шептал старый книжник в свою бороду, а в уголках глаз стояли слёзы.