Авторы "Этюдов о собственности" продолжают свое уникальное исследование поведения людей, конкурирующих между собой за дефицитные возможности. Такие исследования принято проводить в рамках экономической науки. Но экономисты постоянно путают проблемы эффективного хозяйствования с проблемами эффективного общения: там, где уместно лишь договариваться, они запросто предлагают хозяйничать.

Во избежание путаницы такие феномены человеческого общения, как рынок, цены, деньги, рекомендуется изучать в рамках отдельной науки. Авторы называет ее терминомикой или чуроведением.

Частоту, с которой дефицитные возможности меняют своих хозяев, называют ликвидностью. А самые ликвидные дефицитные возможности – это и есть деньги.

Какое отношение имеют к деньгам золото и серебро? В чем ценность бумажных денег? Почему в настоящее время их эмитирует (выпускает) исключительно государство? Как осуществляются безналичные расчеты и в чем их смысл? Отчего случается инфляция? Почему про деньги так длинно и непонятно говорят экономисты и почему их не любят моралисты? Ответы на эти вопросы вы получите на простом русском языке. Если они ошеломят вас своей необычностью, значит, все в порядке: эти ответы были неожиданны даже для самих авторов.

Для тех, кого интересуют законы человеческого общения и такой замечательный результат этого общения, как деньги.

© Е. Репин, 1997.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие ко второму изданию

Часть 1. Деньги в эволюции обменов

Глава 1. Трудности обмена
Глава 2. Праденьги

Продавцы и покупатели
Деньги и насильники

Глава 3. Деньги из драгоценных металлов
Глава 4. Кредитные деньги, или деньги-обещания

Публичные обещания банкира, или наличные деньги
Именные обещания банкира, или безналичные деньги

Расчет между клиентами одного банка
Расчет между клиентами разных банков

Господство безналичных денег
Тяжелая поступь государства

Часть 2. Деньги под прессом государства

Глава 1. Монетная регалия
Глава 2. Огосударствление обещаний
Глава 3. Принуждением по сомнению

Смутность и сомнительность государственных обещаний
Силы, удерживающие высокую ценность смутных обещаний

Первая сила: добропорядочность обещающего
Вторая сила: подражание поверившим
Третья сила: принуждение обещающего

Живучесть бартера
Государственные помехи обмену на деньги
Необязательность, порождаемая государством

Часть 3. Деньги в экономической теории

Глава 1. Неуместность экономических теорий
Глава 2. Социально-экономическая феня

Употребление плеоназмов
Недержание основания в классификации
Недержание смысла слова
Буквальное понимание тропов
Одушевление коллективов

Глава 3. Угадывание экономических образов

Часть 4. Чуроведческий подход к проблемам экономики

Литература

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Наше объяснение денег заметно отличается от традиционного, а некоторые выводы прямо противоположны общепринятым.

Нетрадиционные подходы и утверждения требуют особо тщательного обоснования, поэтому, чтобы быть лучше понятыми мы добавили во втором издании новую, четвертую часть книги. В этой части мы изложили свой подход к описанию феноменов человеческого общения. Это последовательный персонализм. Мы уже писали о нем в своей предыдущей книге "Этюды о собственности". Но она вышла малым тиражом, поэтому будет не лишним вкратце повториться.

В остальном текст второго издания мало отличается от первого.

1999 г.

ВВЕДЕНИЕ

Деньги завораживают. Страсть к ним ненасытна. Все хотят их больше, но... одновременно многие их осуждают.

"В обладании ими есть что-то гадкое, безнравственное", – писал Лев Николаевич Толстой. Деньги, утверждал он, "ближайшая причина порабощения одних людей другими".

В советской песне на вопрос: "Хочешь миллион?" – хор отвечал: "Нет!".

Один наш знакомый банкир как-то проговорился, что деньги – зло и что он их не любит. Правда, банк его вскоре рухнул.

Суждения о деньгах противоречивы. В 40-х годах XIX века английский политик Гладстон в парламентских прениях заметил, что даже любовь не свела с ума стольких людей, сколько мудрствование по поводу сущности денег. Сегодня это мудрствование стало еще изощреннее. Оно облачилось в математические формы. Оно "обогатилось" Кейнсом. Но не стало от этого понятнее и прозрачнее. Более того, оно заводит в тупики тех, кто пытается честно действовать в соответствии с ним.

Причина повышенного интереса к деньгам в легкости, с которой их можно обменять на другие возможности. Эта легкость (ликвидность) делает деньги похожими на джинна из волшебной лампы Аладдина. Деньги служат своему хозяину. Они могут сдвигать горы, строить дворцы, очаровывать принцесс... И чем больше денег, тем больше, при прочих равных условиях, могущество, возможности человека. Вот почему деньги – предмет страстного желания и повышенного интереса.

Предмет страсти может вызывать чувство греха. Шутят же: все желанное – либо аморально, либо ведет к ожирению. Причем, чем желаннее, тем бессовестнее и вредней. И наоборот, чем больнее грызет совесть за свои желания, тем сильнее желаешь. Некто, прочитав письмо святого Иеронима, где тот необычайно выразительно описывает силу одолевавших его плотских искушений, заметил с завистью: "Будь я способен на такое неистовство плоти, меня не устрашили бы все муки ада".

О предмете сильной страсти часто говорят неискренне. Неискренность порождена борьбой за предмет. Борьбой, в которой открытость – не всегда лучшая стратегия, в которой блеф, удачно запущенная дезинформация помогут вам опередить конкурента. Не исключено, что мысль о греховности страстей запущена с целью дезинформации в борьбе за предмет.

Дезинформацию могут повторять искренние и доверчивые люди. От многократного повторения в нее могут поверить даже сами дезинформаторы. Тогда дезинформация, по сути, перестает быть таковой. Она превращается в массовое заблуждение, в массовую глупость. В отличие от дезинформации, где есть победители и есть жертвы, в случае с массовой глупостью нет победителей. Все, в большей или меньшей степени, становятся ее жертвами.

Экономические суждения о природе денег (как, впрочем, и о других феноменах человеческого общения) являются примером массовой глупости. Эти суждения портят язык. Они создают у граждан завышенные требования и вечное недовольство по отношению к государству. Они вводят в заблуждение политиков, искренне желающих добра своим гражданам. Эти политики, боясь показаться некомпетентными, пытаются говорить на модной социально-экономической фене. Они всерьез бросаются решать нерешаемые задачи, оставляя нерешенными решаемые. И после всего этого они искренне удивляются инфляции, коррупции, неплатежам, забастовкам и даже бунтам.

Мы не намерены перегружать вас новыми знаниями. Об этом можно судить по малым размерам книги.

Мы просто хотим показать, что о деньгах можно говорить точно и вместе с тем просто, на нормальном понятном русском языке. Для этого всего лишь необходимо отказаться от многих принятых среди экономистов шаблонов. Необходимо вернуться к старым и простым словам. Последовать совету Черчилля, который говорил, что лучшие слова – это старые слова, а среди старых слов – короткие слова.

Простота изложения не была для нас самоцелью. Было желание донести до читателя смысл происходящего. Это желание вынуждало говорить просто, как говорят между собой квалифицированные специалисты, занятые общим и конкретным делом. Это желание выталкивало, выжигало из нашего текста принятую, привычную среди обществоведов ритуально-демонстративную, но дезинформирующую демагогию. Демагогию, которую многие обществоведы считают непременным признаком учености, но которая только для того и нужна, чтобы показать свою ученость, которая прячет суть вещей за нагромождением слов. Не обнаружив привычных признаков учености, эти люди непременно обвинят нас в ненаучности. Пусть. Не для них мы расстарались.

Ч А С Т Ь 1.
ДЕНЬГИ В ЭВОЛЮЦИИ ОБМЕНОВ

Людей притягивает торговля. Даже самые суровые коммунистические режимы не смогли ее искоренить.

Почему рынок столь живуч? И почему он одновременно столь гоним?

Рынок неискореним по причине своей плодотворности. Причем в обмене могут богатеть обе стороны. Еще Адам Смит убедительно показал это. Но до сих пор миллионы людей, включая политиков, ищут источники богатства где угодно, только не в обмене. До сих пор их убеждает такая логика: раз в обмене количество товаров не увеличивается, значит, в обмене не создается богатство, значит, единственным источником богатства является производство. Значит, обмен представляется вредным, бесполезным или, по крайней мере, не очень полезным занятием, отвлекающим от настоящих дел. Следуя этой логике, обмен нужно либо вовсе запретить, либо разрешить, но в безопасных границах. Это ограниченная логика. Она не учитывает того, что богатство зависит не только от количества, но и от оценки товаров. А оценки всегда индивидуальны.

Иванов может ценить товар, принадлежащий Петрову, выше, чем свой товар. Петров наоборот: товар, принадлежащий Иванову, выше, чем свой товар. В этом случае обмен между ними может сделать богаче как Иванова, так и Петрова.

Люди неодинаковы. У них разные вкусы и обстоятельства жизни. Поэтому они всегда смогут найти массу взаимовыгодных комбинаций обмена своего на чужое. Рынок – это поиск и осуществление таких комбинаций на основе согласия сторон. Возможность взаимной выгоды сторон на основе их доброй воли делает обмен одновременно плодотворным и гармоничным. Вот почему обмен столь популярен.

Регулярная торговля позволяет человеку специализироваться в любимом деле, в деле, в котором он достиг мастерства. Все остальное он получит, меняя плоды своего мастерства на то, что принадлежит другому. Причем получит гораздо больше и лучше, чем если бы он пытался все сделать сам. Однако обмен связан с трудностями. Эти трудности удается преодолеть с помощью специфических товаров, товаров, которые стали называть деньгами.

Г л а в а 1. ТРУДНОСТИ ОБМЕНА

Трудно было меняться известному английскому путешественнику Камерону в Африке. Вот как в 70-х годах XIX века он описал сделку с африканскими арабами. Эта сделка заняла у него несколько дней.

"Забавно было видеть, как мне пришлось платить наемную плату за лодку на рынке в Кавеле, на берегу Танганьики. Агент Саида требовал уплаты слоновой костью, которой, однако, у меня не было; тогда я узнал, что Магомет ибн-Салиб располагает слоновой костью и желал иметь сукно; однако это известие принесло мне еще немного пользы, пока, наконец, я не услышал, что Магомет ибн-Гариб имел сукно и желал иметь проволоку. Эта последняя у меня, по счастью, была, и, таким образом, я дал Магомету ибн-Гарибу требуемое количество медной проволоки, он передал Магомету ибн-Салибу сукно, а этот последний дал агентам Саида требуемую слоновую кость; тогда только я получил от последнего право воспользоваться лодкой" (Аникин А.В. Золото. С. 27).

Для того чтобы привести пример многоэтапного обмена, не обязательно отправляться в Африку прошлого века. Такими примерами кишит жизнь сегодняшней России.

Один хороший знакомый описал сделку, в которой он сам участвовал. Маленькая фирма изготовила силовое электрооборудование и поставила его на крупный металлургический завод. У завода денег нет, поэтому он рассчитался за электрооборудование стальным прокатом. Прокат удалось обменять на электрокабель. Кабель – на спецодежду. Спецодежду согласились взять трамвайщики. Но у трамвайщиков денег нет, так как им не платит городская администрация. У администрации денег тоже нет, потому что ей не платят налоги, но зато у мэрии есть должники, в частности – угольные разрезы. Мэрия соглашается засчитать угольщикам налоги, если они расплатятся с трамвайщиками углем. Трамвайщики этим углем рассчитываются за спецодежду. На этом этапе уголь попадает нашему знакомому, и он поставляет его на крупный химический завод, у которого есть собственная ТЭЦ. Вот для этой ТЭЦ химикам и нужен уголь. У химзавода есть ТЭЦ, но нет денег. Поэтому с нашим знакомым химики рассчитываются тосолом, который они, в свою очередь, получают от одного маленького предприятия в уплату за аренду помещения. Этот тосол знакомый поставляет оптовику, с которого ему, наконец, удается получить рубли и рассчитаться с ребятами за электрооборудование. Для того чтобы замкнуть круг, потребовалось не несколько дней, как Камерону, а много месяцев. Камерону было намного проще: ему не нужно было отчитываться перед налоговыми и таможенными органами, ему не нужно было платить за свою торговую активность государственной и прочей братве.

Другой знакомый строит для мэрии больницу. Мэрия рассчитывается с ним не рублями, а металлом (железом). Почему металлом? У металлургического завода нет рублей, поэтому налоги в городской бюджет он отдает металлом. Вот этим металлом и рассчитывается мэрия за строительство. Металл этот знакомый отправляет в другой город на железобетонный комбинат. Но там с ним тоже рассчитываются не рублями, а бензином. И вот только этот бензин удается обменять на рубли, поставив его на автозаправочные станции.

Когда люди обмениваются редко, то они могут позволить себе неудобства, связанные с многоэтапным обменом. У них не возникает особой потребности в совершенствовании обмена. Скажем, если вам нужно забить всего один гвоздь, то можно обойтись камнем. Но когда требуется забивать много гвоздей, есть смысл обзавестись специальным приспособлением – молотком.

Если живешь в основном натуральным хозяйством (почти все для себя делаешь сам и можешь, в принципе, обойтись плодами исключительно своего труда), то можно позволить себе меняться, как Камерон в Африке. Но если начинаешь меняться чаще и уже не мыслишь своей жизни без обмена, то начинаешь думать, как избавиться от досадных повторяющихся помех в деле.

Г л а в а 2. ПРАДЕНЬГИ

Когда обмены участились, обнаружилось, что у некоторых товаров появилось очень полезное свойство, которое сегодня принято называть ликвидностью (от лат. liquidus – жидкий, текучий). Что это за свойство?

Ликвидные товары – это такие товары, о которых ни один нормальный человек не скажет, что у него их слишком много: их всегда не хватает. Это такие товары, которые всегда и всем нужны. И не просто нужны, а нужны практически в неограниченном количестве. Причем, нужны не только за качества, ценимые в старые добрые времена. Времена, предшествующие эпохе регулярных обменов. Они нужны как удобное средство для дальнейшего обмена.

Многие увидели, что гораздо проще обменять то, чем располагаешь на ликвидный товар, а затем этот ликвидный товар – на то, что тебе нужно, чем искать партнера для прямого обмена или вовлекаться в длинную цепочку обменов без участия ликвидных товаров. Ликвидные товары стали припасать, что еще более увеличивало нужду в них и делало их еще более ликвидными.

Мена без участия ликвидных товаров становилась редкостью, анахронизмом, дилижансом в век автомобилей, а самые ликвидные товары, то есть товары, которые обеспечивали обмен с минимальными хлопотами, становились деньгами.

Деньги позволили избавиться от кошмара многоступенчатого обмена. Они позволили свести количество промежуточных обменов до одного. Достаточно раздобыть деньги, чтобы обменять их на необходимый товар.

Карл Менгер не пользовался словом "ликвидность". Он говорил о способности к сбыту. Вот как он описывал процесс появления денег (курсив его):

"... экономический интерес отдельных хозяйствующих индивидов приводит по мере развития понимания ими этого интереса без всякого соглашения, без законодательного принуждения, без всяких даже соображений об общественном интересе к тому, что индивиды отдают свои товары в обмен на другие, обладающие большей способностью к сбыту, несмотря на то, что для непосредственных целей потребления они в них не нуждаются. Так возникает под мощным влиянием привычки то наблюдаемое всюду при росте экономической культуры явление, что известное число благ, и именно те, которые обладают в смысле времени и места наибольшей способностью к сбыту, принимаются в обмен каждым и поэтому могут быть обменены на всякий другой товар. Такие блага предки наши называли Geld – деньгами от слова "gelten" – "исполнять", "платить", почему "Geld" на немецком языке означает платежное средство вообще.

... Обмен товаров, обладающих меньшей способностью к сбыту, на товары с большей способностью к сбыту вызывается экономическими интересами всякого отдельного хозяйствующего индивида, но фактическое проведение таких меновых операций предполагает понимание этого интереса со стороны хозяйствующих субъектов, соглашающихся принять в обмен за свой товар благо, само по себе для них, быть может, совершенно бесполезное, только ради большей его способности к сбыту. Никогда сразу все люди не приходят в одно и то же время к этому пониманию. Наоборот, сначала только часть хозяйствующих субъектов начинает понимать преимущество, достигаемое тем, что они во всех случаях, где непосредственный обмен их товаров на потребительские блага невозможен или очень сомнителен, согласятся принять в акте мены другие товары, обладающие большей способностью к сбыту, – преимущество, само по себе совершенно не зависимое от общего признания какого-нибудь товара деньгами, так как подобный обмен всегда и при всех обстоятельствах сильно приближает отдельного хозяйствующего индивида к его конечной цели – к приобретению нужных ему потребительских благ. Но так как нет лучшего средства просветить людей насчет их экономических интересов, как дать им на примере видеть успех тех, кто для осуществления своих интересов прибегает к правильным средствам, то станет понятным, что ничто так не способствовало возникновению денег, как именно то обстоятельство, что наиболее предусмотрительные и дельные хозяйствующие субъекты практиковали в целях собственной экономической пользы в течение долгого времени прием товаров, обладающих наибольшей способностью к сбыту, в обмен на все другие товары. Таким образом, практика и привычка немало способствовали тому, что наиболее в данное время способные к сбыту товары стали приниматься в обмен за все другие товары не только многими, но и всеми хозяйствующими индивидами" (К. Менгер. Основания политической экономии/ Австрийская школа в политической экономии. С.219 – 221).

В качестве первых денег ходили соль, редкие ракушки (например, каури), какао-бобы, меха, зерно, вино, растительное масло, чай, куски ткани, рыба, скот, рабы, табак, водка, медь, железо, серебро, золото.

Во многих языках слово "деньги" происходит от перечисленных выше слов. Разменная монета Гвинеи и сейчас называется каури. У французов деньги и серебро обозначаются одним словом "argent". Немецкие деньги "geld" "превращаются" в золото заменой одной буквы (gold). А вот латинское название денег "pecunia" имеет "скотское" происхождение (pecu – скот, домашние животные). На Руси княжеская казна называлась скотницей, а казначей скотником, несмотря на то, что в казне содержались меха и серебро, а не быки и козы. Налицо "скотские" корни русских денег.

Сегодня трудно, особенно в городских условиях, представить себе скот в качестве денег. Но Карл Менгер очень убедительно описывает, как это могло быть при обилии пастбищ:

"В ранние периоды хозяйственного развития большинства народов Старого Света товаром, обладавшим наибольшей способностью к сбыту, стал скот. У номадов и всех народов, переходящих от кочевого состояния к земледельческому хозяйству, главную часть состояния отдельных лиц составляют домашние полезные животные, их способность к сбыту простирается на всех хозяйствующих субъектов и определяется ввиду отсутствия искусственных путей сообщения и того обстоятельства, что скот сам себя транспортирует (в ранние периоды культуры почти без издержек), более широкими пространственными границами, чем у большинства других товаров. Скот представляет собой товар с достаточной способностью сохраняться, издержки на его содержание всюду, где много лугов и где он содержится не в особых помещениях, чрезвычайно малы, и на той степени культуры, когда каждый стремится обладать как можно большими стадами, вряд ли мыслимо переполнение им рынка, так что все благоприятствует его способности к сбыту и во временном, и в количественном отношении. В период, о котором мы здесь говорим, нет другого товара, по отношению к которому так совпали бы условия широкой способности к сбыту. Если мы прибавим ко всему этому, что при таких обстоятельствах, несомненно, обмен полезных животных был развит больше, чем торговля другими товарами, то, конечно, скот представится нам как товар, обладающий большей способностью к сбыту, чем все остальные, как естественные деньги народов Старого Света" (там же, с. 225).

А вот пример вовсе экзотических, недвижимых денег.

В Тихом океане есть Каролинские острова. Один из этих островов называется Яп. На нем живут япцы. Среди прочих занятий они уже сотни лет изготавливают мельничные жернова из известкового шпата. Материал для этих жерновов они берут на островах Палау, что в 200 милях от острова Яп. Жернова они используют не только для обмолота, но и как средство для облегчения обмена, как деньги. Приняв жернов в обмен на другие товары, они не перекатывают его на свой двор, а оставляют лежать там, где он лежал, так как некоторые из этих жерновов диаметром превышают три метра и весят несколько тонн. Эти огромные каменные изделия меняют своих хозяев, но не местоположение. Жернов может обслужить массу обменов, прежде чем очередной хозяин вздумает использовать его для производственных нужд.

Обмен, как видим, не всегда сопровождается физическим перемещением обмениваемого имущества. Иногда такое перемещение просто невозможно, когда речь идет о так называемом недвижимом имуществе: о земле и обо всем, что тесно с ней связано. Иногда перемещение в принципе возможно, но по некоторым причинам неудобно или нецелесообразно. И, тем не менее, физически не перемещаемое при обмене имущество может использоваться как средство для обмена. Более того – как деньги.

Продавцы и покупатели

Деньги разделили меняющихся людей на два больших класса: покупателей и продавцов. Те из меняющихся, кто получает деньги, стали называться продавцами, а те, кто отдает, – покупателями. И дело не только в названии. За покупателями и продавцами закрепились разные роли. Обычно активной стороной в обмене является продавец, который вступает в обмен с менее ликвидным, с более трудоемким для обмена товаром. Он, как жених невесту, обхаживает покупателя, который является владельцем более ликвидного, менее трудоемкого для обмена товара – денег. Продавец нахваливает или, как сейчас говорят, рекламирует свой товар. Он называет цену. Покупателю же достаточно сказать "Да", "Беру", "Отрежь", "Насыпь", "Заверни" или что-нибудь в этом роде, чтобы сделка состоялась.

Деньги не нужно рекламировать. Это такой товар, который известен всем. Все грамотные люди знают, на что годятся деньги, как ими пользоваться и в каких пропорциях их легко обменять на другие нужные и знакомые им товары. Это отличает деньги от многих других, неликвидных товаров, правильно оценить которые способны лишь немногие профессионалы. Все другие люди рискуют ошибиться в оценке неликвидных товаров и сильно прогадать в обмене.

В оценке денег все профессионалы. Поэтому покупателю нет нужды тратить время, объясняя продавцу, на что годятся деньги и какова их ценность. Только покупатель может нуждаться в разъяснениях. Это обстоятельство еще раз выгодно отличает обмен на деньги от безденежного обмена (бартера, как принято у нас называть такой обмен), где обе стороны могут нуждаться в разъяснениях о ценности получаемого товара. Если прибавить к этому многоступенчатость бартера, то можно только удивляться: как такой дикости удалось дожить до наших дней. Как нужно было помешать денежному обмену, чтобы бартер, несмотря на все свои неудобства, прижился в современной России!

Ценность денег известна всем. То есть каждый знает, сколько нужно денег, чтобы без проблем обменять их на другие привычные товары. Можно сказать то же самое несколько иначе: деньги для всех людей сделались мерилом ценности других товаров. Это упростило проблему ценников. Продавец теперь обычно назначает цену в деньгах, в отличие от множественности цен в доденежную эпоху.

Деньги позволяют преодолеть кошмар параболического роста количества ценников в зависимости от роста разнообразия товаров. В отсутствии денег для прямого обмена одного вида товара на другой необходимо (n-1)n/2 ценников, где n – количество видов товара.

Когда все обмены опосредуются одним из товаров – деньгами, мы имеем лишь линейный рост количества ценников в зависимости от роста разнообразия товаров. При обменах с непременным участием денег количество ценников уменьшается по сравнению с доденежным обменом до величины (n-1), где n – количество видов товара, включая деньги.

Назначенная продавцом цена – это то количество денег, которое продавец предлагает заплатить за свой товар. Покупатель может предложить свою, более низкую цену. Сделка состоится, если продавец оценивает получаемые деньги выше отдаваемого товара, а покупатель наоборот: отдаваемые деньги ценит ниже, чем приобретаемый товар. Разница между ценностью приобретаемого и отдаваемого образует выгоду обмена. Причем разница в оценках позволяет получить выгоду как продавцу, так и покупателю. Умение правильно оценивать и оставаться в выигрыше – это великое искусство купли-продажи.

Приходится писать такие простые истины только потому, что господствуют иные представления. Например, представление о том, что ценность это нечто независимое от мнений продавца и покупателя, что справедливый обмен – это непременно эквивалентный обмен, то есть обмен товарами, равной ценности, что, если в обмене один богатеет, то непременно за счет другого. Отсюда можно делать далеко идущие выводы с разрушительными последствиями.

Вот, например, логика Маркса, ведущая к революции.

Капиталист-работодатель, покупая рабочую силу, ожидает выжать из нее больше, чем он потратит в виде заработной платы. И обычно выжимает. Полученную разницу между тем, что дает капиталисту рабочий и тем, что ему платит капиталист, Маркс назвал прибавочной ценностью. Обнаружив прибавочную ценность, Маркс делает вывод, что капиталист эксплуатирует, то есть обирает рабочего, и что было бы справедливо экспроприировать экспроприатора, то есть отобрать у капиталиста всю присвоенную им прибавочную ценность.

Мы в отличие от Маркса и ему подобных исходим из того, что вся прелесть обмена в его неэквивалентности. Мы исходим из того, что оценивать могут только люди, что они могут оценивать неодинаково и что эта разница, эта неэквивалентность в оценках побуждает людей обмениваться. Работодателя и работника тянет друг к другу только тогда, когда они по-разному оценивают рабочую силу и заработную плату, когда каждый из них получаемое ценит выше, чем отдаваемое. Неразумно тратить силы на обмен, если получаемое ценишь не выше, чем отдаваемое. Эквивалентный обмен – это как бизнес из известного анекдота:

Герой анекдота варил яйца и продавал их по цене сырых яиц. Когда его спрашивали, что он от этого имеет, он отвечал: навар от яиц и занятость.

В отличие от Маркса, мы видим, что не только капиталист может выиграть от покупки рабочей силы, но и работник – от ее продажи: прибавочная ценность, которую присваивает работодатель-покупатель, может сочетаться с прибавочной ценностью, которую присваивает работник-продавец. Там, где Маркс видел грабеж, со всеми вытекающими выводами и последствиями, мы видим взаимовыгодное сотрудничество.

Радикальная разница во взглядах вытекает из "мелочи": из признания индивидуальности оценок, из отказа рассматривать некую объективную, не зависимую от обменивающихся людей ценность товаров.

Плотно общаясь, люди сближают оценки товаров. Но эти оценки никогда не совпадают полностью. Это несовпадение тем больше, чем более отличаются их виды деятельности. Поэтому у таких людей всегда есть возможность для взаимовыгодного обмена. Обмена, который с появлением денег стал называться куплей-продажей или торговлей.

"Конкуренция" между деньгами привела к "победе" ценных металлов: золота и серебра. Чем хороши эти металлы в качестве денег?

1. Из них легко (металлы ковкие) делать гигиеничную посуду и великолепные украшения.

2. Хранятся как угодно долго, не теряя своих качеств.

3. Легко и без потери общей ценности делятся на части. Ценность металла, как правило, прямо пропорциональна его массе, что очень удобно для расчетов.

4. Содержат в малом объеме большие ценности, что снижает затраты по транспортировке этих денег.

5. Их ценность относительно стабильна. Это означает, что одну и ту же массу металла на протяжении многих лет можно обменять примерно на одинаковую "корзину" прочих традиционных товаров.

Все эти качества в совокупности сделали драгоценные металлы наиболее ликвидным товаром, то есть таким товаром, который никому не лишний, который все охотно берут в уплату, который все чаще и чаще стал присутствовать в обменах. Редкий обмен обходился без золота и серебра, что и сделало эти товары деньгами.

Деньги и насильники

Деньги облегчили не только обмен. Они в силу компактности и сохранности облегчили принудительное изъятие имущества. О том, что вещи, обладающие качествами денег, удобны для отбирания, догадываются даже обезьяны.

"... Обезьян обучили, качая в определенное время рычаг, зарабатывать жетон, на который можно в автомате получить то, что выставлено за стеклом. Общество сразу расслоилось: одни зарабатывали жетон, другие попрошайничали у автомата, а доминанты – грабили, причем быстро сообразили, что отнимать жетоны, которые можно хранить за щекой, выгоднее, чем купленные тружеником продукты" (Дольник В. Р. Вышли мы все из природы. С. 247).

Исходя из удобства отбирания, Лев Николаевич Толстой в своей работе "Так что же нам делать?" объявил деньги средством порабощения одних людей другими. По его мнению, деньги создали насильники для удобства в насилии.

"Почему же там, где нет насильственного требования денежных податей, никогда не было и не могло быть денег в их настоящем значении, а было и будет, как это было у фиджианцев, у киргизов, у африканцев, у финикийцев и вообще у людей, не платящих подати, то прямой обмен предметов на предметы, то случайные знаки ценности: бараны, меха, шкуры, раковины. Известные, какие бы то ни было деньги получают ход между людьми только тогда, когда их насильно требуют со всех. Только тогда каждому они становятся нужны для откупа от насилия, только тогда они получают постоянную меновую ценность. И получает ценность тогда не то, что удобнее для обмена, а то, что требуется правительством. Будет требоваться золото – золото будет иметь ценность, будут требоваться бабки – бабки будут ценность. Если бы это было не так, то отчего же выпуск этого средства обмена всегда составлял и составляет прерогативу власти? Люди – фиджианцы, положим, – установили свое средство обмена, ну и оставьте их обмениваться, как и чем они хотят, и вы, люди, имеющие власть, т.е. средства насилия, и не вмешивайтесь в этот обмен. А то вы начеканите эти монетки, никому не позволяя чеканить такие же, а то, как у нас, только напечатаете бумажки, изобразите на них лики царей, подпишете особенной подписью, обставите подделку этих денег казнями, раздадите эти деньги своим помощникам и требуете себе в форме государственных и поземельных податей таких монеток или бумажек, с такими точно подписями, столько, что рабочий должен отдать весь свой труд, чтобы приобрести эти самые бумажки или эти самые монетки, и уверяете нас, что эти деньги нам необходимы как средство обмена...

Наука говорит: деньги есть такой же товар, как и всякий другой..., только с той разницей, что этот товар избран как самое удобное для установления цен, для сбережения и для платежей средство обмена: один наделал сапог, другой напахал хлеб, третий выкормил овец, и вот, чтобы им удобнее меняться, они заводят деньги... и посредством их променивают подметки на баранью грудинку и десять фунтов муки.

Люди этой воображаемой науки очень любят представлять себе такое положение дел; но такого положения дел никогда в мире не было. Такое представление об обществе все равно что представление о первобытном, неиспорченном, совершенном человеческом обществе, которое любили делать прежние философы. Но такого положения никогда не было. Во всех человеческих обществах, где были деньги, всегда было насилие сильного и вооруженного над слабым и безоружным; а там, где было насилие, знаки ценностей – деньги, какие бы то ни было: скотина, меха, шкуры, металлы – всегда неизбежно должны были терять это значение и получать значение откупа от насилия. Деньги, несомненно, имеют те безобидные свойства, которые перечисляет наука, но свойства эти они имели бы в действительности только в том обществе, в котором не появилось бы насилия одного человека над другим, – в идеальном обществе; но в таком обществе и денег, как денег, общей меры ценности, и вовсе бы не было, как не было и не могло их быть во всех обществах, не подвергшихся общему государственному насилию.

Во всех же известных нам обществах, где есть деньги, они получают значение обмена только потому, что служат средством насилия. И главное значение их не в том, чтобы служить средством обмена, а в том, чтобы служить насилию" (Л. Толстой. Не могу молчать. С.178-181).

Лев Николаевич увидел и ярко показал насильственную сторону современных денег, сторону, на которую экономисты обычно не обращают внимания. Действительно, все современные деньги, "деньги в их настоящем значении" несут на себе явные следы государственности. Действительно, выпуск (эмиссия) современных наличных денег составляет прерогативу власти. Но утверждение Толстого, что деньги придумали люди, облеченные властью, для того, чтобы им было удобнее насиловать прочих людей – слишком категорично.

Нужды обмена – это мощные и вполне достаточные силы, для того, чтобы создавать и совершенствовать деньги. Государству, то есть людям, облеченным властью, лишь остается "оседлать" то, что создается в результате обменов, "изобразив на деньгах лики царей и подписав их особой подписью". "Оседлать" для того, чтобы было удобнее принуждать. Иногда это "оседлывание" бывает настолько обременительным, что многие обмены принимают доденежные, бартерные формы.

Г л а в а 3. ДЕНЬГИ ИЗ ДРАГОЦЕННЫХ МЕТАЛЛОВ

"Нет в мире совершенства", – сказал Лис Маленькому Принцу, узнав, что на его планете нет кур. Его разочарование можно понять. Ведь он только что радовался отсутствию на этой планете охотников. Деньги, даже в виде золотых и серебряных слитков, не являются верхом совершенства. Вот как описывает известный этнограф Бастиан торговлю в Бирме в начале XIX века.

"Когда в Бирме отправляются на рынок, то запасаются кусками серебра, молотком, резцом, весами и гирями. "Что стоят эти горшки?" – "Покажите мне ваши деньги", – отвечает купец и определяет, смотря по внешнему виду их, ту или другую цену известным весом денег. Торговец дает вам маленькую наковальню, и вы отделяете столько, сколько нужно, серебра. Затем вы взвешиваете на собственных весах отбитый кусок, потому что весам торговца доверять нельзя, и прибавляете или отнимаете, пока не получите требуемого веса. Конечно, при этом теряется много серебра благодаря обрезкам, и всегда предпочтительнее купить не то именно количество, какое необходимо, а эквивалент куска серебра, отколотого вами сразу. При больших закупках, за которые платят серебром высшей пробы, процесс еще сложнее: нужно позвать пробирщика, чтобы он точно определил пробу серебра, за что, конечно, платят" (Аникин А.В. Золото. С. 33).

Усовершенствованием металлических денег стала их унификация по весу и составу. За несколько тысячелетий до рождения Христова появились стандартные слитки золота и серебра. На них часто стояло клеймо. Его ставили люди или организации, пользующиеся доверием граждан. Таким авторитетом мог быть фараон, император, храм, корпорация купцов, городские власти... Теперь достаточно было посчитать количество стандартных кусочков металла и не заботиться о проверке веса и пробы. Однако находились мошенники (а когда их не было?), которые обрезали металл вокруг клейма, совали испорченный слиток сомневающемуся продавцу и говорили: "Смотри, клеймо-то есть! Чего тебе еще надо?"

Для лучшей защиты слиток стали клеймить со всех сторон, и тогда он приобрел знакомый нам всем вид монеты. Первые монеты появились примерно в VII веке до нашей эры. Одни говорят, что сначала в Лидии, а затем на греческом острове Эгине. Другие говорят, что наоборот. Третьи говорят, что впервые монеты были отчеканены в Китае. Но пусть в этом разбираются историки.

В Риме в храме Юноны (Монеты) на вершине Капитолийского холма чеканились деньги. Теперь остается только гадать: то ли у Юноны с тех пор появилось второе имя – Монета, то ли начеканенные деньги назвали вторым именем богини – монетами? Но и этот вопрос (что было вперед: монета или Монета?) оставим историкам.

Монеты из драгоценных металлов – пик развития денег, которые мы будем называть самоценными. Самоценные – это такие деньги, которые в отличие от современных кредитных, могут непосредственно пригодиться в хозяйстве. Если не в своем хозяйстве, то в хозяйстве соседей или знакомых соседей.

Не рельефные изображения или знаки наделяют ценностью золотую или серебряную монету. Ценностью обладает металл, из которого она сделана. Знаки лишь подтверждают, что определенное количество металла определенной пробы содержится в данной монете. (Речь не идет о нумизматах, для которых подлинность, прикосновение к эпохе, а не содержащийся в монете металл, может быть ее главной ценностью). Но правителям иногда кажется, что они могут повелеть подданным принимать монеты по любой цене, независимо от их металлического содержания.

"Забавная и поучительная история произошла с раковинами у Калигулы. Этот римский император прославился необыкновенным даже для монархов сумасбродством. Властолюбивый деспот, он требовал, чтобы подданные воздавали ему почести как богу: отвешивали земные поклоны, целовали ноги. Своего коня он приводил на заседание сената и хотел провозгласить консулом Римской империи.

Расточительный, падкий до всякого рода роскоши, Калигула вконец разорил государственную казну.

И тогда самонадеянный правитель решил, что поправить дела можно очень просто. Он приказал собрать на морском побережье обычные ракушки и объявил их деньгами.

Но даже самый могущественный властелин не может по своему хотению "придумать" деньги. Раковины Калигулы не имели ценности, их никто не брал, и затея кончилась крахом" (Елизаветин Г. Деньги. С. 23).

Тем не менее, на протяжении тысячелетий во многих странах правители повторяли один и тот же эксперимент: они облегчали монеты из золота и серебра, они приказывали подмешивать в них дешевые металлы. Результат обычно был таков: ценность монет падала, цены, выраженные в этих монетах, росли. Правители сердились и обвиняли в росте цен алчных торговцев. Они повелевали ограничить цены. За превышение цены предусматривались наказания. Иногда очень строгие, вплоть до лишения жизни, как это было, например, при императоре Диоклетиане в 301 году н. э. (Мартин П. Н. "Борьба за "быстрые" деньги"// Наука и жизнь. 1990. Љ 4. С. 80-82). Но кому охота торговать в убыток? Поэтому прилавки пустели, легальная торговля замирала, рынок уходил в подполье, где рискующие головой авантюристы заламывали такие цены... Двойная инициатива правителей: сначала по облегчению монет, а затем по ограничению цен – не давала гражданам дремать в сытом довольстве и благополучии.

"Но как же современные деньги?" – спросите вы. Они сделаны из бумаги и дешевых металлов, но ценятся высоко, хотя их в отличие от золота, серебра, скотины и прочих самоценных денег трудно использовать непосредственно в хозяйстве. Обои из современных бумажных денег никудышные: неудобно клеить и вредны они для здоровья. (Из старых сотенных и двухсотенных бумажек делали, правда, "пяточки" – мундштуки для того, чтобы не обжигать губы при курении "травки". Но это экзотика. Непосредственно хозяйственная полезность современных денег минимальна.)

Разве не государство наделяет ценностью цветные бумажки и металлические кружочки из дешевых сплавов? Да, государство, но их высокая и стабильная ценность возможна лишь при определенных условиях, которые правители часто не выполняют.

Впрочем, наделять ценностью обычные бумажки способны не только императоры и президенты, но и нечиновные граждане. Проявляется эта способность в том, что одни люди дают в уплату подписанные ими бумажки, а другие соглашаются принимать их. Такие бумажки называют векселями, банкнотами или чеками. Практика расчета такими бумажками имеет многовековую историю.

Рассказывают, что способность наделять обыкновенный лист бумаги высокой ценностью поражала знаменитого шотландца Джона Ло (1671-1729) еще в детстве. Он расплачивался в трактирах и магазинах листком бумаги, на котором, к примеру, выводил: "Ордер на полсоверена". Бумагу эту он подписывал и распоряжался отнести приказчику отца, обещая, что тот немедленно выплатит деньги. Так оно и бывало. Трактирщики и торговцы, зная, что Джон – сын богатого ювелира и ростовщика, охотно брали эти бумажки. Это поражало как самого Джона, так и его приятелей (Йожеф Р. История денег. С. 46-51). Почему то, что не удавалось Диоклетиану и множеству других правителей от древности до современности, удается даже ребенку?

Дело в том, что Диоклетиан и иже с ним заставляли людей (нередко под страхом смерти) принимать облегченные и разбавленные монеты как полновесные золотые и серебряные, в то время как маленький Джон гарантировал, что его бумажка будет немедленно по предъявлении обменена на полсоверена. Если бы Джон сказал: "Вот бумажка – это полсоверена", то его бы приняли за ненормального или наглеца и вытолкали в шею. Но он сказал: "Отнесите эту бумагу к приказчику отца, и он немедленно выплатит полсоверена". После такого обещания, в котором не было причин сомневаться, простая бумажка приобретала ценность полсоверена. Когда же такие люди, как Диоклетиан, говорят: "В монете нет обычного количества золота и серебра, но это неважно. Повелеваю принимать ее так, как будто есть" – им никто не осмеливается говорить, что они сумасшедшие или наглецы. Но при этом все и всячески избегают брать порченые монеты по полной цене.

Г л а в а 4. КРЕДИТНЫЕ ДЕНЬГИ,
или
ДЕНЬГИ-ОБЕЩАНИЯ

Мельничные жернова япцев трудно унести с собой. Монеты из драгоценных металлов – гораздо легче, поэтому они нуждаются в охране. Можно охранять их самому, а можно поручить охрану специалистам. Например, банкирам.

Банкир клятвенно обещает выдавать монеты хозяину или тому, на кого укажет хозяин монет. Выдавать по первому требованию. А мы уже знаем: кто дает обещание, становится должником. Обещание банкира становится его обязательством, долгом.

Хозяин монет может заплатить своими деньгами, не забирая монеты у банкира. Достаточно по договоренности с банкиром перевести банкирский долг на того, на кого укажет хозяин монет. То есть хозяину монет можно уплатить не монетами, а обещанием банкира выдать эти монеты. Разумеется, обещания охотно принимаются в уплату лишь тогда, когда они неукоснительно выполняются.

Когда оплата обещаниями банкира стала распространенным обычаем, эти обещания стали деньгами. В отличие от золота и серебра ценность этих денег заключена не в материале, из которого они изготовлена. Их ценность – в обещании конкретного лица. В обещании банкира. Сомнение в выполнении этих обещаний может обесценить эти деньги. Обесценить вплоть до нуля.

В зависимости от формы учета и хождения обещаний, они разделяются на публичные (наличные деньги) и именные (безналичные деньги).

Публичное обещание удостоверяется документом, на основании которого податель документа может получить у банкира обещанное. Любой предъявитель документа считается хозяином обещанного. Банкиру достаточно личного контакта лишь с тем, кто соглашается принять его документ в уплату, и с тем, кто приносит ему этот документ, желая получить обещанное. Но ему нет нужды договариваться о чем-либо лично со всеми промежуточным владельцами документа. Этот документ обычно представляет собой бумагу с хорошей степенью защиты от подделок и называется банкнотой или банковским билетом. Из за материала, из которого они изготовлены, банкноты принято называть бумажными деньгами. Для мелких расчетов используют металлические жетоны из дешевых сплавов. Их тоже называют монетами, но в отличие от золотых и серебряных монет их ценность не в металле, а в обещании банкира.

Именное обещание, в отличие от публичного, это всегда обещание банкира конкретному лицу. Обещание либо выдать обещанное, либо перевести обещание на другое конкретное лицо, на которое банкиру укажет кредитор, то есть тот, кому банкир должен. При расчете именными обещаниями, в отличие от публичных, банкиру необходимо поддерживать личные контакты со всеми кредиторами (со всеми, кому он должен).

Перевод персональных обещаний банкира с одного лица на другое стали называть безналичными расчетами. Когда такие расчеты вошли в обычай, персональные и переводимые обещания банкиров стали называть безналичными деньгами или деньгами на текущих банковских счетах.

Рассмотрим подробнее эти два вида обещаний, ставших деньгами.

Публичные обещания банкира, или наличные деньги

Современные наличные деньги изготовлены из бумаги или недорогих металлов. Ценность этих денег, как правило, гораздо выше ценности материала, из которого они сделаны. Источник их высокой ценности – обещание банкира.

Высокая ценность денег, изготовленных из дешевых материалов, поразительна для тех, кто не понимает природу этой ценности. С какой стати люди соглашаются отдавать несомненно полезные вещи в обмен на какие-то фантики и жетончики? Такой обмен иногда удивляет даже нас, несмотря на регулярность такого обмена. Можете себе представить изумление людей, которые впервые с ним столкнулись. Например, европейцы несколько столетий назад, впервые очутившись в Китае:

"В Китае, стране древней культуры, в эпоху царствования могучей династии Тан (618-907 гг.) были в обороте медные деньги "юань-пао" весом в 3,8 грамма. Однако сколько-нибудь значительную стоимость эти мелкие монетки представляли лишь в огромной массе... Для облегчения торгового оборота в 650 году император выпустил отпечатанные на высококачественной бумаге денежные знаки "пао-цзао" достоинством в 10000 "юань-пао", которые можно считать первыми бумажными деньгами. Денежных знаков меньшего достоинства не было, поэтому бумажными деньгами пользовались лишь при заключении очень крупных сделок. Бумажные деньги в любое время можно было свободно разменять на имеющиеся в обращении медные деньги..." (Йожеф Р. История денег. С. 42-43).

Марко Поло увидел в этих деньгах новый способ достижения цели, к которой стремились алхимики, – создавать золото. Пусть это "золото" не желтое и не металлическое. Но так ли это важно? Удивляло то, что эти бумажки все принимают к оплате так же охотно, как и золото.

Есть такие грани мира, которые достойны чувства вечного изумления, чуда, тайны. Например, само существование этого мира и нас в нем. С другой стороны, есть феномены, на которые не следует тратить это чувство, чтобы не транжирить его по мелочам, чтобы не предаваться утонченной, но праздности. Эти феномены можно и нужно объяснять, чем, собственно, и занимается наука. Одним из таких феноменов являются бумажные деньги.

Бумажные деньги – одно из направлений развития кредитных или долговых отношений. Это отношения, в которых одна сторона выступает в роли кредитора или заимодавца, а другая – в роли дебитора, должника или заемщика. Одна сторона дает в долг (верит должнику), другая – берет в долг (обещает нечто кредитору, занимает у него). Строго говоря, ни один обмен не возможен без кредита. Хоть на краткий миг одна из сторон оказывается в роли должника, а другая – в роли кредитора. Даже в обмене между Чичиковым и Собакевичем был краткий период, когда один уже полностью овладел чужим имуществом, но еще не выпустил из рук своего.

Конечно, далеко не все кредитные или долговые отношения (название зависит от того, с чьей стороны посмотреть: кредитора или должника) требуют документального подтверждения. Но когда эти отношения растягиваются на часы, сутки, месяцы, когда их становится слишком много, чтобы удержать в голове, тогда желательно иметь вещественное свидетельство задолженности. Это обычно расписка, в которой дебитор признает свой долг и берет на себя обязательство погасить его до указанного срока. Такая расписка может называться векселем.

Иванов может рассчитаться с Петровым не золотом или серебром, а векселем. Если Иванов надежный человек, то Петров охотно берет вексель в уплату. Ведь по этому векселю он может получить наличность (золотые или серебряные монеты) после указанного на нем срока. Причем, как правило, получить несколько больше (с процентами), чем если бы он настаивал на немедленном расчете наличными. Более того, если бы Петров упорно настаивал на наличных деньгах, то сделка могла бы и вовсе не состояться из-за временного отсутствия золота и серебра у Иванова. Петрову вовсе не обязательно дожидаться указанного на векселе срока, чтобы полученными деньгами рассчитаться, например, с Сидоровым. Ему достаточно написать на векселе, что он отказывается от получения долга в пользу Сидорова. Сидоров также может использовать вексель не для получения денег с Иванова, а для расчета с другим человеком. Не исключено, что этим векселем рассчитаются с Ивановым и тогда круг замкнется. Вексель обслужит целую серию обменов. При этом золотые и серебряные монеты, не шелохнувшись, пролежат в сейфах и подвалах.

Еще более упростили обмен публичные банковские обещания, которые получили название: кредитные билеты, банковские билеты или банкноты. На банкноте было указано количество золота или серебра, которое предъявитель банкноты мог получить в банке. В отличие от векселя на банкноте не указывается срок погашения, и в этом смысле банкнота – бумага бессрочная. Банк обязуется выдавать драгоценные металлы в любой момент по предъявлении банкноты. При таком условии (условии бессрочности) проценты за кредит, как правило, не взимаются.

Банкноты удобнее векселей в расчетах. Если вексель – бумага именная (на ней указывается имя кредитора), то банкнота – это бумага на предъявителя. На ней не нужно делать передаточной надписи – индоссамента – с указанием имени нового кредитора взамен старого. Любой предъявитель банкноты автоматически признается кредитором банка, пустившего в оборот эту банкноту. Владелец банкноты может в любой момент обратиться в банк, который выпустил (эмитировал) данную банкноту, и потребовать погашения долга, то есть потребовать выплаты наличности по добровольно взятому на себя обязательству, каковым является банкнота.

Мы знаем: чтобы обмен состоялся, в нем должны видеть выгоду обе стороны.

В чем выгода банка-эмитента? Выдавая бумажки в обмен на то, что ему требуется, банк таким образом получает бесплатный (беспроцентный) кредит от тех, кто соглашается брать банкноты в уплату.

В чем выгода тех, кто соглашается брать банкноты в уплату и таким образом кредитовать банк? Кредиторы получают удобное средство для обмена. Банкнота легче и удобнее в расчетах, особенно при крупных сделках. Ее ценность в отличие от золотой монеты не зависит от степени изношенности. Более того, испорченные и даже уничтоженные банкноты при некоторых обстоятельствах могут быть обменены на новые.

У Эдуарда Тополя в романе "Любожид" некто Раппопорт вывез из СССР миллион долларов. Причем вывез, находясь под пристальным надзором КГБ. Для этого ему пришлось... сжечь доллары. Правда, сжечь на глазах трех американских и двух австралийских дипломатов. До этого каждый из дипломатов получил от героя микропленки с фотографиями десяти тысяч стодолларовых купюр, а также перечень их номерных знаков. Дипломаты сверили этот перечень с оригиналом. Затем, когда деньги были сожжены, они составили акт об их уничтожении. В США на основе фотографий, перечня номерных знаков и акта об уничтожении банкнот, заверенного представителями двух посольств, американский федеральный банк обязан выдать предъявителю новые банкноты на сумму уничтоженных.

В аэропорту Шереметьево таможенники долго трясли и резали чемоданы Раппопорта, обыскивали и просвечивали рентгеном его самого. Все напрасно. Миллиона, о котором они доподлинно знали, не было.

Лучшее понимание сущности бумажных денег обеспечило герою победу в смертельно опасной игре с коммунистическими властями.

Итак, бумажные деньги – это, по сути, унифицированные долговые расписки, имеющие широкое хождение. Должником здесь выступает тот, кто первый этими расписками расплачивается или, другими словами, кто их эмитирует. Обычно эмитентом является банк, поэтому эти расписки принято называть банкнотами. Любой владелец банкноты – кредитор эмитента, кредитор банка. Кредитор может потребовать от дебитора выполнения обязательства, которое последний добровольно взял на себя. И если это добровольно взятое на себя обязательство или обещание смутно, уклончиво, непонятно, то вряд ли данная банкнота будет надежной валютой. Люди будут предпочитать ей более надежные и определенные обещания. А как же современные банкноты? Какие обязательства берут на себя их эмитенты? Что обещают современные эмитенты владельцам бумажных денег? Немногое – не обесценивать их слишком быстро. Удивительно, но иногда этого бывает достаточно, чтобы бумажные деньги действительно не очень быстро обесценивались.

Бумажные деньги – первый этап развития кредитных или долговых денег. Оплата этими деньгами – это оплата чьими-то обещаниями, в выполнение которых верят, иначе бы эти обещания не принимали к оплате. Обычно это обещания очень надежных банков. Годами, десятилетиями приучают они клиентов к своей надежности, что позволяет им расширить эмиссию, то есть получить дополнительный беспроцентный кредит у своих клиентов. Причем не обязательно в виде банкнотной эмиссии, а просто в виде записи в банке о величине его долга перед клиентом. Люди приучаются принимать оплату за свой товар в виде банковской записи, отражающей приращение долга банка перед ними. Банковские записи о величине долга перед клиентом – новый этап развития кредитных денег. Еще менее материальных денег, чем бумажные. Безналичных денег. (Следует отметить, что при хождении монет из драгоценных металлов безналичными деньгами считались также и банкноты.)

Именные обещания банкира, или безналичные деньги

Безналичные деньги – это тоже обещания. Обещания выдать (обычно по первому требованию) монеты или банкноты. А так как банкноты – это тоже обещания, то безналичные деньги могут быть обещаниями обещаний. Впрочем, и банкноты в принципе – это не обязательно обещания о выдаче золота или серебра. Банкноты тоже могут быть обещаниями других обещаний.

В отличие от банкнот (публичных обещаний, обещаний их безымянному предъявителю) безналичные деньги – это обещания, которые банк дает каждому клиенту лично. Расчеты этими обещаниями между клиентами (безналичные расчеты) – это изменение величины обещаний банка в пользу одного клиента и за счет другого. Клиент может оплатить свои расходы, не прибегая к монетам и банкнотам. Просто долг банка перед ним будет уменьшен по его распоряжению в пользу получателя безналичных денег. Клиент может получить плату, не видя в глаза наличных денег. Просто долг банка перед ним будет увеличен по распоряжению плательщика и за счет плательщика.

Свой долг перед каждым клиентом банкир учитывает отдельно. Такой долг, предназначенный для расчетов, называют переводным или трансакционным депозитом (вкладом). У нас в России его принято называть расчетным или текущим счетом. В США – чековым депозитом.

Зачем банки ведут расчеты своих клиентов, и как они это делают в подробностях?

Сперва ответим на вопрос "зачем?" Основные доходы банков – это плата, которую банки берут за предоставление ссуд. Чем больше денег дает банк в долг при фиксированном ссудном проценте, тем больше его доход. Чтобы больше давать денег в долг под проценты, банки стремятся как можно больше получить денег от клиентов. А ведение расчетов – одна из привлекательнейших услуг, ради которой люди держат свои средства в банках. Эти средства обычно не приносят клиенту процентов. Зато клиент в любой момент может их забрать или отказаться от них в пользу другого лица, которое тоже может забрать эти средства или отказаться от них в пользу третьего лица. И так далее. Вот этот отказ от своих средств в пользу другого лица и есть безналичный расчет.

Существует версия, что первыми изобрели безналичные деньги рыцари-тамплиеры еще в XII веке. Орден бедных братьев Христа из храма Соломона или просто Орден храмовников (тамплиеров) был богатейшим в Европе.

"Источником этих невиданных богатств была не военная добыча, не пожертвования верующих, не дары монархов, а ростовщичество, поставленное храмовниками на недосягаемый для своего времени уровень. Располагая приоратами во всех государствах Европы и Ближнего Востока, тамплиеры изобрели безналичный перевод денег, когда золото не перевозилось физически, а переводилось со счета на счет по письмам казначеев приоратов. А поскольку приораты храмовников были разбросаны по всей Европе, ни один светский ростовщик не мог оказать клиентам подобных услуг...

Кроме безналичного перевода денег, храмовники придумали множество банковских новинок. Они изобрели систему банковских представительств, отделили собственно банковское дело от купеческой торговли, изобрели систему чеков и аккредитивов, ввели в обиход "текущий счет". Все основные банковские операции, по сути, изобретены... тамплиерами. Знаменитые флорентийские и еврейские банкиры эпохи Возрождения были не более чем простыми подражателями "бедных братьев Христа из храма Соломона"...

Порчу золотой монеты, которую не раз пытались провести французские короли, тамплиеры воспринимали как святотатство и всячески этому препятствовали, понимая, какой колоссальный ущерб может нанести их хорошо налаженной финансовой системе снижение содержания золота в монете. Недаром именно в парижском Тампле хранился эталонный золотой ливр" (Смирнов В. Куда уплыло золото тамплиеров//Чудеса и приключения. – 1995. – Љ 10. С. 31-32).

Как же осуществляется безналичный расчет?

Расчет между клиентами одного банка

Когда клиент банка, скажем, Иванов намеревается забрать свои деньги, чтобы обменять их на нечто, принадлежащее Петрову, банк может предложить ему свою помощь. "Не хлопочите, – могут сказать в банке, – поручите это дело нам". Иванов приятно удивлен и поручает банку (обычно в письменном виде) расплатиться с Петровым. Предположим сначала, что Петров тоже является клиентом этого банка. Банк, получив платежное поручение от Иванова, уменьшает свой долг перед ним на указанную в платежном поручении сумму и ровно на такую же сумму увеличивает свой долг перед Петровым, уведомляя Петрова об этом. После этого Иванов идет к Петрову за покупкой. На всякий случай Иванову следует прихватить с собой копию платежного поручения с отметкой банка, что это поручение банком выполнено. Вдруг сообщение об оплате еще не дошло до Петрова, а Петров недоверчивый человек.

Описанная процедура безналичных расчетов – не единственная, но она распространена у нас, в России. По процедуре, принятой в США, банк выдал бы Иванову книжечку с отрывными листами – чековую книжку. Иванову уже нет нужды по каждому распоряжению об оплате лично обращаться в банк. Он носит с собой чековую книжку и, когда ему нужно расплатиться, выписывает чек на нужную сумму, вырывает его из книжки и передает его продавцу, скажем, тому же Петрову. Теперь уже Петров идет в банк или посылает туда полученный от Иванова чек. Банк на основании распоряжения Иванова, отправленного Петровым, увеличивает свой долг перед Петровым на сумму, указанную в чеке, и ровно на эту же сумму уменьшает свой долг перед Ивановым.

В первом случае (российском) о доставке платежного распоряжения в банк заботится плательщик (покупатель). Во втором случае (американском) – получатель денег (продавец). Первая процедура, где забота о доставке распоряжения ложится на плательщика, может отвратить покупателя от покупки. Вторая процедура, где о доставке распоряжения в банк хлопочет продавец, явно облегчает покупателю расставание с деньгами. Поэтому продавцам есть смысл побеспокоиться об обеспечении потенциальных покупателей чековыми книжками как это принято в США.

"...Лицо, получающее чек, обычно не обладает полной уверенностью в том, что этот чек обеспечен вкладом, размер которого соответствует сумме, обозначенной в чеке. Однако, как это ни удивительно, чеки с готовность принимаются при совершении платежей.

Широкому использованию чеков способствует существующая в США система законов, защищающая права лиц, принимающих чеки. Считается, что человек совершает преступное деяние, если он платит за товар чеком, зная, что средств на его счету недостаточно для оплаты покупки. Как и в случае с любым преступлением, издержки наказания ложатся на государство, а не на пострадавшего. Обвинение должно доказать, что мошенничество было намеренным, но обычно это не составляет труда. При наличии соответствующего заявления продавца, попытка покупателя приобрести товар расценивается как свидетельство намерения совершить мошенничество. В странах, не обладающих подобной системой законов, чеки не имеют широкого применения". (Долан Э. Дж. и др. Деньги, банковское дело и денежно-кредитная политика. С. 249)

Расчет между клиентами разных банков

Безналичный расчет между клиентами одного банка – это расчет обещаниями одного и того же банкира. Можно сказать, что это расчет деньгами одного и того же эмитента, расчет, как принято говорить, в рамках единой валюты. Это тот случай, когда оба клиента лично выразили доверие, такой валюте, таким обещаниям, когда обоих устраивает один и тот же эмитент.

Но часто бывает, что люди, которым нужно рассчитаться между собой желают иметь в своем распоряжении обещания разных банкиров, желают иметь, по сути, разные деньги, разные валюты. Поэтому в расчете между такими людьми стоит проблема обмена одних денег (обещаний одного банкира) на другие деньги (обещания другого банкира) как, скажем, стоит проблема обмена долларов на рубли.

Можно, конечно, проблему обмена одних безналичных денег на другие оставить клиентам банка. В этом случае банку достаточно выдать клиенту обещанное – наличные деньги. Получив наличные, клиент расплачивается с партнером. Партнер несет эти наличные в свой банк. Этот банк принимает наличные и обещает выдавать их по первому требованию.

Превращение обещаний одного банкира в обещания другого банкира состоялось. Но такое превращение создает массу проблем для клиентов банка. Сначала клиент банка меняет обещания своего банкира на наличные деньги. Затем наличные нужно доставить партнеру. А это трудно, если партнер далеко. И, наконец, партнер меняет полученные наличные деньги на безналичные деньги, эмитируемые его банкиром.

Хочешь удержать клиента, создай ему удобства, а не трудности. Поэтому банкиры приняли на себя все хлопоты по обмену одних безналичных денег на другие. Приняли так умело, что люди престали видеть различия между обещаниями разных банкиров, перестали считать их разными деньгами. Перестали замечать, что рубли на счетах, скажем московского и сибирского банка, это разные деньги. Да и как заметить, ведь они даже называются одинаково – рубли. Тем не менее, это обещания разных эмитентов. Это разная валюта, как, скажем, доллары и рубли. Но люди начинают ощущать эту разницу лишь тогда, когда происходят сбои и некоторые банки перестают выполнять свои обещания. И тогда они начинают понимать, что миллион рублей на счету надежного банка и миллион рублей на счету банкрота – это разные рубли.

Но не будем пока про плохое. Вернемся к вопросу: как банку осуществить безналичный расчет, когда только один из участников этого расчета является его клиентом, то есть когда только один клиент лично выразил доверие данному банкиру? Второй же участник сделки является клиентом, вкладчиком, кредитором другого банка.

Как банку, не озадачивая своих клиентов, трансформировать, конвертировать, превратить одни деньги (свои обещания) в другие деньги (обещания другого банка)?

Первый способ конвертации обещаний: каждый безналичный расчет между клиентами различных банков сопровождать наличным расчетом между этими банками. Пусть Иванов и Петров – клиенты разных банков. Получив платежное распоряжение от своего клиента, скажем, Иванова, банк уменьшает свою задолженность перед ним и посылает курьера с необходимым количеством золота, серебра или банкнот в банк, клиентом которого является Петров. По получении наличных денег "петровский" банк увеличивает свою задолженность перед Петровым. Пока расчеты между банками редки, а банки расположены рядышком, такая процедура расчетов может сгодиться, как годится единичку обозначать одной, двойку – двумя, а тройку – тремя палочками. Но если такие расчеты регулярны, а банки разделяют сотни, тысячи километров, то нужно искать более тонкие ходы. Ведь десятку уже неудобно обозначать десятью палочками.

Второй (более тонкий) способ конвертации: договориться с банками (особенно – с дальними), наличные расчеты с которыми становятся довольно частыми, о сокращении количества расчетов, о взаимном кредите. Связанные договором банки увеличивают вклады своих клиентов (свою задолженность перед ними) сразу после получения сообщения о платежном поручении, не дожидаясь курьера с деньгами. Они верят банку-должнику или, другими словами, кредитуют его. Расчет между банками теперь производится только после того, как долг достигнет некой предельной величины или по истечении определенного срока.

Пусть Иванов поручил своему банку (назовем его первым) рассчитаться с Петровым – клиентом второго банка. Второй банк, удостоверившись, что первый банк намерен выполнить распоряжение Иванова, немедленно увеличивает вклад Петрова на величину, указанную в платежном распоряжении. По сути, второй банк кредитует первый. По сути, второй банк наряду с Ивановым становится клиентом первого банка, а первый банк должником своего нового клиента.

Первый банк открывает счет своих долгов второму банку, как Иванову, как прочим своим кредиторам. Как и любому другому своему клиенту, он обещает выдать наличные по первому требованию клиента либо того лица, на которое укажет клиент. Однако у банкиров есть причуда: называть счет банка-клиента по особенному – корреспондентским счетом. Причем банк-клиент (в нашем случае второй банк) называет этот счет ностро (от ит. nostro conto – наш счет), а обслуживающий (первый) банк – лоро (от ит. loro conto – их счет). Это чтобы не путаться. Ведь первый банк, принимая платежи от Петрова, может в свою очередь кредитовать второй банк. При этом первый банк, наряду с Петровым, становится клиентом второго банка. Второй банк открывает счет своих долгов первому банку. И тогда этот счет первый банк будет называть ностро, а второй – лоро. Ностро первого банка равняется лоро второго, и наоборот: лоро первого – ностро второго.

Оказывая друг другу встречные кредиты, банки ускоряют расчеты своих клиентов, привлекают их к себе. Время от времени в соответствии с договором банки подводят итоги, или, говоря на английский манер, осуществляют клиринг (clearing – прояснение), определяя, кто из них должник, а кто кредитор. Если разница между ностро и лоро положительна, значит нам должны, если отрицательна, значит мы должны. И только когда эта разница переходит некоторый заранее оговоренный предел, должнику необходимо посылать курьера с наличными деньгами для того, чтобы погасить или уменьшить задолженность.

Налицо огромный выигрыш в скорости расчетов: люди, находящиеся на разных концах земли, могут расплатиться друг с другом в мгновение ока, что делает банки, связанные кредитными договорами, очень привлекательными для клиентов. Налицо экономия в транспортных расходах: банк освобождается от необходимости сопровождать каждое изменение задолженности перед другими банками перемещением гор золота, серебра, банкнот...

Но опять повторим за Лисом из сказки Сент-Экзюпери: нет в мире совершенства. Для обслуживания безналичных расчетов своих многочисленных клиентов банку приходится устанавливать кредитные (корреспондентские) связи с огромным количеством других банков, разбросанных по всему миру. И со всеми этими банками время от времени необходимо рассчитываться грудами золота, серебра, банкнот. Конечно, это лучше чем мотаться по поводу каждой сделки своих клиентов, как в первом случае, но и второй способ обмена обещаниями не является верхом совершенства.

И опять на помощь приходит отказ от универсальности. Опять на помощь приходит специализация и разделение ролей.

Отказ от того, чтобы каждый был универсалом и все для себя делал сам, вызвал к жизни обмен между людьми. Но этот обмен смог серьезно захватить всех только тогда, когда люди выделили специализированный товар – деньги. Без денег обмен мог бы осуществляться только в очень ограниченных масштабах.

Теперь настала очередь банковской специализации. Пришла пора отказа от универсальности, от необходимости каждому банку быть связующим узлом, центром межбанковских расчетов.

Третий (еще более тонкий) способ конвертации: "пристегнуться" к банку, который уже наладил широкую сеть межбанковских связей, и иметь дело только с этим банком, то есть только с этим банком заключить кредитный договор и только с этим банком производить окончательный расчет по своим обещаниям. Происходит специализация. Часть банков концентрируется на расширении и поддержании межбанковских связей на огромной территории, в то время как другие работают только с близко живущими клиентами. Первые банки становятся банками для банков. Их можно назвать глобальными банками, связующими банками, расчетными центрами или банковскими узлами. Их задача – удерживать широкомасштабную кредитную сеть. Прочие банки специализируются на поддержании локальных кредитных взаимодействий.

От добровольной специализации обычно выигрывают обе стороны, иначе они бы не специализировались. Выигрыш локального банка – в освобождении от необходимости поддерживать широкомасштабные кредитные связи. Конечно, за это освобождение нужно платить связующему банку. Но эта плата меньше, чем затраты по организации и поддержанию этих связей. Локальный банк получает возможность сосредоточить свое внимание на услугах для местных клиентов. Выигрыш связующих банков – в плате, которую он получает от массы локальных банков. Обычно эта плата берется в виде обязанности локальных банков хранить часть своих денежных средств: золота, серебра, банкнот в связующих банках без требования процентов по этим вложениям. А это огромные кредитные ресурсы, приносящие проценты.

В глобальный банк направляются все платежные распоряжения клиентов нашего локального банка клиентам других банков. Платежные распоряжения клиентов других локальных банков в пользу клиентов нашего банка также проходят через глобальный банк. Если наш банк посылает через глобальный банк платежные распоряжения на более крупную сумму, чем получает через него, то его запас наличных денег в глобальном банке может истаять до нуля, и потребуется внесение дополнительной наличности для того, чтобы глобальный банк продолжил ведение расчетов. Если, наоборот, больше получает, чем отсылает, то при слишком разбухшем вкладе наш банк может забрать из глобального банка часть своих наличных.

Обещания глобальных банков или другими словами безналичные деньги, эмитируемые глобальными банками, признаются локальными банками и охотно принимаются ими в уплату. Эти обещания по отношению к обещаниям локальных банков становятся тем же, чем стали в свое время драгоценные металлы по отношению к прочим товарам. Как в свое время редкий обмен обходился без золота и серебра, так и сегодня – редкий обмен банковскими обещаниями обходится без обещаний глобальных банков.

Между глобальным и локальным банком уже нет былой зеркальности отношений при осуществлении безналичных расчетов клиентов. Возникает асимметричность корреспондентских связей. Если раньше банки взаимно заводили у себя корреспондентские счета, то теперь корреспондентский счет открывается только в глобальном банке. Глобальный банк не нуждается в открытии такого счета в локальном банке. Конечно, глобальный банк может кредитовать локальный, но обещание локального банка вернуть долг трудно использовать как деньги, ведь сфера хождения обещаний локального банка относительна невелика. Другое дело обещания глобального банка.

Теперь локальный банк, получив платежное распоряжение от клиента-плательщика, уменьшает свой долг перед клиентом и, свою очередь, поручает глобальному банку перечислить деньги по указанному адресу. Глобальный банк уменьшает свой долг перед банком-плательщиком и ровно на такую же величину увеличивает свой долг перед банком-получателем. Банк-получатель, в свою очередь, увеличивает свой долг перед клиентом-получателем. Таким образом, обещания банка плательщика преобразуются в обещания глобального банка, а затем – в обещания банка-получателя.

Господство безналичных денег

Установление и расширение доверительных отношений между банками и их специализация, с одной стороны, изобретение и совершенствование электронных средств связи, с другой стороны, позволило клиентам банков рассчитываться друг с другом в считанные минуты, даже если эти клиенты находятся в различных частях света. Безналичные деньги открывают такие возможности, которых нет ни у монет, ни у банкнот. Огромное преимущество в скорости и экономичности безналичных расчетов по сравнению с наличными сделало безналичные деньги самыми популярными (см. таблицу).

Структура денежной массы в США, Великобритании и Франции (%)

Цифры взяты из книги А. В. Аникина "Золото", с. 45.

Тяжелая поступь государства

Если популярность безналичных денег резко возросла в связи с изобретением электронных средств связи, то исчезновение из денежных расчетов золотых и серебряных монет – результат резкого усиления в ХХ веке государственного контроля за поведением граждан.

"...я снова и снова получаю истинное наслаждение, видя, как удивлены молодые люди, когда узнают, что до 1914 года я путешествовал в Индию и Америку, не имея паспорта и даже вообще не имея понятия о таковом. Ехал куда и когда хотел, не спрашивая никого и не подвергаясь расспросам, не было необходимости заполнять ни одну из той сотни бумаг, которые требуются сегодня. Не было никаких разрешений, никаких виз, никаких справок; те же самые границы, из-за патологического недоверия всех ко всем превращенные сегодня таможенниками, полицией, постами жандармерии в проволочные заграждения, были чисто символическими линиями, через которые человек переступал так же просто, как через меридиан в Гринвиче" (Стефан Цвейг. Агония мира/Статьи, эссе. "Вчерашний мир. Воспоминания европейца". Пер. с нем. – М.: Радуга, 1987. С. 434).

Власти могут всячески препятствовать выезду своих граждан и въезду иностранцев, а то – и тому, и другому. "Охота к перемене мест" была совсем неуважительной причиной для поездки за границу, например, для граждан бывшего Советского Союза.

О герое нашей следующей истории писал журнал "Огонек":

"По профессии – океанограф, по натуре – романтик, по призванию – путешественник, испытатель, он был негласно приговорен к иной судьбе – объявлен "невыездным" за то, что во время войны его отец был в плену...

"В тот день, когда мне уже в который раз отказали в визе для работы на океанографических судах дальнего плавания, мое терпение пришло к концу. Обычно мне отказывали без указания причин. На этот раз в моем личном деле была приписка-приговор: "Товарищу Курилову – посещение капиталистических государств считаем нецелесообразным". Все во мне взвилось на дыбы! Выход был только один – бежать! Куда угодно, только бежать прочь. Я почувствовал себя изгнанником и стал внутренне свободным. Оставалось одно – дождаться подходящего случая и бежать.

И случай вскоре представился. Я случайно прочел в газете объявление, что большой пассажирский лайнер идет к экватору с туристами на борту. Никаких виз не требовалось: в течение двадцати дней лайнер будет находиться в открытом океане без заходов в иностранные порты...

Маршрут предстоящего рейса держался в секрете от туристов; его не сообщили даже перед началом плавания. Известно только, что к чужим берегам лайнер не приблизится... нам была предоставлена неограниченная возможность мысленно посетить города и страны, которые проплывут мимо, где-то близко за чертой горизонта, невидимые и недостижимые.

Меньше всего лайнер был приспособлен для побега...

Мне нельзя было показывать тропики. Я чувствовал себя рожденным в неволе диким зверем, которого впервые вывели погулять на цепи в его родные джунгли. Теперь уже никакая сила не могла меня вернуть обратно.

У острова Лусон капитан неожиданно изменил курс, и мы, в первый раз за весь рейс, приблизились к берегу так близко, что даже увидели пальмы...

К борту невозможно было протиснуться – все туристы высыпали наверх и теснились, оттирая друг друга, чтобы увидеть своими глазами берег чужой земли. Через час иди два мы снова стали удаляться в океан, а остров остался в памяти, как сон, как мираж. В дальнейшем, до самого острова Сиаргао, мы видели берега только далеко на горизонте.

Лайнер приближался к десятому градусу северной широты – острову Сиаргао – той самой намеченной мной точке, где я мог бы незаметно оставить судно ночью и вблизи берега.

Это день, 13 декабря, был одним из незабываемых в моей жизни...

Я оперся левой рукой о фальшборт, перебросил тело за борт – и сильно оттолкнулся..."

Свободу он обрел сразу же. Трое суток абсолютной свободы в океанских волнах...

Все планы его сбылись. Работал за Полярным кругом в составе американской нефтяной экспедиции. Исследовал дно Ледовитого океана. Плавал на канадских океанографических судах в экваториальных морях. Месяц прожил один в гондурасских джунглях...

Сегодня Слава Курилов – научный сотрудник Израильского исследовательского института океанографии и лимнологии.

Уроженец России, русский, гражданин Канады, Слава Курилов живет в Иерусалиме, работает в Хайфе.

Он мог утонуть, но – выплыл" (Курилов С. Побег//Огонек. 1991. Љ 33. С. 26.)

Это было в 1974 году. А вот совсем недавний случай.

"Привет из Сан-Франциско, будь он неладен!" – такими словами начинал свои письма из Америки известный в Новокузнецке исполнитель бардовских песен Валерий Червяков. О его приключениях благодаря лос-анджелесской газете "Контакт" узнали восемьдесят тысяч русскоязычных читателей. Прямо из аэропорта нашего земляка увезли в наручниках в Оклендскую тюрьму.

Дело в том, что Валерий, приехав в гости к родным по туристической визе, не имел с собой достаточной (по американским меркам) суммы денег. Друзьям и дальним родственникам пришлось нанимать адвоката, потратив на это триста долларов. На вопрос, почему он приехал в США почти без денег, Валерий ответил: "Я ехал к родным и друзьям, которые в прошлом году несколько месяцев гостили у меня, и для них это было бесплатно. На то же самое я был вправе рассчитывать здесь. Так принято у русских людей".

Ну, а пока суд да дело, пришлось нашему герою посидеть за решеткой – в камере, где по-английски говорили все, кроме него и старого китайца" (Из новокузнецкой газеты "Экстра-Н", Љ 4 от 25 мая 1997 года).

Властям может не нравиться, когда иностранные граждане приезжают почти без денег, а может не нравиться, когда свои вывозят много денег.

"Слушание дела Руцкого-младшего состоялось вчера в Головинском межмуниципальном суде. Сын знаменитого курского губернатора "залетел" на таможне аэропорта "Шереметьево-2". Александр и его жена Татьяна отправлялись в свадебное путешествие в Майами. 28 августа ребята расписались, два дня гуляли... А в 6.00 утра 30 августа с круглыми от недосыпа глазами (гости ушли в третьем часу ночи) Александр и Татьяна встали в огромную очередь на Шереметьевскую таможню.

– К нам подошел таможенник, говорит, чего вы стоите, я свободен. Мы к нему и направились, – рассказывает Татьяна, студентка 4-го курса Курского сельскохозяйственного института, – я отдала банковскую справку на 9632 доллара, которую мне положила мама, и пачку денег. Он повертел ее в руках, отдал обратно, даже не пересчитывая, и начал копаться в портфеле у Саши. Нашел там еще деньги.

По словам Татьяны, ее родителей и мамы Руцкого (папа Руцкой в суд не приехал), это были деньги, подаренные на свадьбу, и никто их особенно не пересчитывал: банковская справка есть, да и ладно.

– Я никогда в такую ситуацию не попадал! – недоуменно разводит руками молодой Руцкой. – Поймите правильно, не о том голова болела! Да неужели бы я не взял еще одну бумажку, если б знал, что так получится..."

Суд приговорил Александра Руцкого-младшего к 1,5 годам (условно) с отсрочкой исполнения приговора на 2 года" (Павлов А. Руцкой со свадьбы загремел под суд//"Комсомольская правда", 9 декабря 1998).

"– Дело сына Руцкого прозвучало лишь из-за его фамилии, а для нас ничего необычного в нем нет, подобных нарушений – множество, – сказал нам пресс-секретарь Шереметьевской таможни Виктор Костянов.

Что грозит нарушителю правил? Если сумма незадекларированной и не подтвержденной справкой валюты меньше 500 минимальных зарплат, он наказывается – штрафом, если свыше 500 – заводится уголовное дело. Но в любом случае "тайные деньги конфискуются" (Умеренков Е. Не возите валюту чемоданами. Там же).

Государственный надзор за перемещением граждан и их имущества сделал современные деньги, в частности рубли, столь непохожими на те, которые могли бы возникнуть из свободного от государственного вмешательства обмена. Вот лишь некоторые последствия этого надзора:

Запрещено производство денег из драгоценных металлов.

Эмиссия публичных обещаний (наличных денег) составляет прерогативу государства обычно в лице Центрального банка.

Государственные наличные деньги (кредитные билеты Центрального банка) представляют собой уклончивые обещания. Они хронически обесцениваются.

Государство обычно препятствует свободному хождению денег, эмитируемых другим государством.

Эмиссия именных обещаний (безналичных денег) даже частными банками ограничена государством. Запрещается обещать не то и не столько, что и сколько предписано государством.

Государство навязывает частным банкам в качестве глобального свой Центральный банк.

В начале XX века Лев Николаевич Толстой назвал деньги инструментом насилия. В конце XX века у него было бы больше оснований считать деньги инструментом, который изобрели и совершенствуют государственные насильники для удобства в насилии. Но даже сегодня мы настаиваем: государство не порождает и не совершенствует деньги. Государство использует деньги как самое удобное средство для отбирания. Это отбирание мешает обмену и портит деньги.

Ч А С Т Ь 2.
ДЕНЬГИ ПОД ПРЕССОМ ГОСУДАРСТВА

Обмен, как правило, делает богаче обе обменивающиеся стороны. Следовательно, где обмен – там и богатство. Вот почему государственные люди вьются вокруг обменов, как осы вокруг сладкого, обязывая обменивающихся людей делиться с ними полученными доходами. Поскольку редкий обмен обходится без денег, постольку особо пристальному надзору со стороны государства подлежат именно деньги.

Г л а в а 1. МОНЕТНАЯ РЕГАЛИЯ

С появлением монет из драгоценных металлов государство сразу же начало стремиться к монетной регалии, или, другими словами, к прерогативе на их чеканку. Чеканка даже очень качественных, полноценных монет, но частным образом ограничивалась.

Почему государство оставляло право чеканки только за собой, пресекая в этом других? Отметим, что сама постановка такого вопроса государю, обладающему огромной властью над людьми, требовала мужества. Поэтому его редко кто ставил с интонацией сомнения в справедливости такого права. Страх подавлял такие вопросы в зародыше, не давая им словесно оформиться. Там, где эти вопросы пробивались, люди удовлетворялись следующими поверхностными ответами:

а) для стандартизации,

б) для предотвращения жульничества,

в) в силу особой общественной значимости денег,

г) во всех цивилизованных странах существует монетная регалия.

Спрашивать дальше мог только безумец. Хотя вопросы оставались. Зачем для стандартизации запрещать все монетные дворы, кроме царских? Достаточно предписать им царский стандарт веса и качества денежного металла в монете, и пусть чеканят на ней, что хотят.

Следующий вопрос невозможно было задать ни при каких обстоятельствах: где гарантия, что государь менее склонен к жульничеству, чем прочие владельцы монетных дворов?

Почему чеканка монет имеет более высокую общественную значимость, чем, например, выпечка хлеба?

И, наконец, можно ли оправдывать свои действия примером соседних правителей, если те оправдывают свои действия вашим примером?

Монетная регалия имеет более потаенную, непроговариваемую цель, чем это следует из поверхностных ответов. В ней правители чувствуют свой главный интерес – усиление личной власти.

Чеканя на монете свой лик и выигрышные для себя события (прежде всего военные победы) властитель, особенно при отсутствии газет, радио, телевидения, становится человеком непревзойденной славы. А слава – это уже большая власть над людьми. Делиться с кем-нибудь из живущих славой, а, следовательно, властью, правители не намерены.

Присутствуя своим ликом или атрибутами своей власти (гербом, флагом, девизом) в каждой торговой сделке, правители внушают гражданам свою причастность ко всему происходящему в стране. Богатство, которое приносит торговля, люди начинают связывать с государем. Если позволить чеканить монеты частным образом, то люди увидят, что роль государя в их благополучии заметно скромнее, чем того хотелось бы государю.

Монетная регалия позволяет правителям устанавливать монопольную цену за чеканку для тех, кто обращается на монетный двор со своим металлом для того, чтобы наделать из него монет.

И, наконец, прерогатива государства на чеканку монет облегчает жульничество со стороны правителей.

"...Во всех странах мира, как я полагаю, скупость и несправедливость государей и государственной власти, злоупотреблявших доверием своих подданных, постепенно уменьшали количество металла, первоначально содержавшееся в их монетах. Римский асс в последние времена республики был уменьшен до 1/24 своей первоначальной стоимости и стал весить только пол-унции вместо фунта. Английские фунт и пенни содержат в настоящее время только около трети, шотландский фунт и пенни – около 1/36, а французские фунт и пенни – около 1/66 своей первоначальной стоимости. Посредством таких операций государи и правительства, совершавшие их, получали, как казалось, возможность уплачивать долги и выполнять свои обязательства при помощи меньшего количества серебра, чем требовалось бы без такой подделки. Однако это была только видимость, ибо их кредиторы фактически оказывались обманутыми и лишались части того, что им следовало бы получить. (Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. Книга первая. С. 29-30).

Примеров порчи монет по распоряжению властителей накопилось великое множество. Приведем еще один пример, уже из российской истории.

"Шел 1654 год. Девятый год сидел на московском престоле Алексей Михайлович Романов. Россия вступила в изнурительную войну с Польшей. Война опустошила казну...

Царь увеличил налоги, но обнищавшему народу нечем было платить. Вконец разорялись люди, за недоимки отнимали у них последнее.

И тогда боярин Ртищев придумал средство, которое, по его мысли, должно было пополнить казну, а на самом деле привело к самым пагубным последствиям.

В то время в России ходили серебряные деньги...

Своего серебра в государстве не было, и они изготавливались необычным способом: из иностранных монет. Чаще всего для этой цели использовались западноевропейские иоахимсталеры. Их называли так по месту чеканки – чешского города Иоахимсталя. В России иоахимсталеры называли ефимками. На ефимках поверх латинской надписи ставили русскую. Иногда латинскую надпись предварительно сбивали "наглатко".

По совету бояр царь задумал извлечь пользу из переделки. Ефимок обходился казне в 50 копеек, а царь приказал ставить на нем рублевый штемпель.

Но это не все. Решено было выпускать полтинники, полуполтинники, алтыны, гривенники и копейки из дешевой меди. А ценить их заставляли как серебряные... Из куска меди ценой меньше чем в полкопейки можно сделать 50-копеечную монету!

Посчитали царские советники, и вышло, что от такой реформы получится 4 миллиона рублей дохода, в десять раз больше того, что давали в год все налоги!

Царь приказал делать новые монеты "наспех, днем и ночью, с великим радением... чтобы денег вскоре наделать много".

Царские монетчики принялись повсюду закупать медь, переливать в деньги медную посуду, открывать новые монетные дворы...

... люди России скоро почувствовали на себе последствия царской реформы.

За работу, за все, что покупалось для царского двора, армии и других государственных нужд, крестьянам и ремесленникам платили медными деньгами. Жалование служилым людям и солдатам выдавали тоже медными. А налоги и всякие другие платежи в царскую казну принимались серебром...

Народ понял, что в государстве два сорта денег: одни хорошие – серебряные, другие худые – медные. Медных избегали. Крестьяне не продавали за них ни хлеба, ни других продуктов, требовали серебра...

Серебро росло в цене. За вещь, что стоила рубль серебром, нужно было платить 17 рублей медными.

Стали люди бедовать... Солдаты просили подаяние.

Зато бояре зажили припеваючи... Тайком скупали они дешевую медь и, сговорившись с монетчиками, чеканили для себя на монетных дворах деньги. Этими деньгами расплачивались с трудовым людом и наживались вместе с царской казной.

Глядя на бояр, и монетные мастера стали для своих нужд чеканить "воровские" деньги, а на них ставили себе каменные дворы в Москве, покупали дорогие заморские вещи, наряжали жен, покупали съестные припасы, не считаясь с расходами.

Тут и пошли доносы царю: "Мы, твои людишки, совсем пропадаем, а бояре пузатые да монетчики воровскими деньгами богатеют".

Царь приказал своему тестю боярину Милославскому и думскому дворянину Матюшкину учинить сыск. Только ничего из этого сыска не вышло, потому что Милославский сам 120 тысяч рублей начеканил воровским способом.

Поднесли виновные ему да дьякам с подьячими, что вели сыск, богатые подарки, тем и откупились.

А доносы все шли. Тогда царь приказал пытать денежных мастеров, и те признались, что делали воровские деньги, а доходы делили с Милославским, Матюшкиным, с дьяками и подьячими. Лютой казнью казнили преступников: заживо к стене у монетных дворов прибили, руки, ноги отсекли. Имущество отобрали. На тестя же своего и на Матюшкина, с которым тоже в родстве состоял, царь только посердился." (Г. Елизаветин. Деньги, с. 49-52).

Итак, царское невежество и лукавство породило целую волну жульничества со стороны его приближенных. Пример высокопоставленного мошенничества заразил монетных мастеров и контролирующих чеканку начальников. Эти люди обогатились за счет массы обманутых, за счет тех, с кем расплатились медными монетами по цене серебряных. Но медные монеты, как обнаружилось через некоторое время, оказались в 17 раз дешевле серебряных. Обманутые возмутились. Свирепая казнь "стрелочников" лишь на короткое время выпустила пары недовольства. Но она не устранила главной причины – царского обмана. Поэтому медные монеты и после казни не выросли в цене. Новая волна недовольства вылилась в так называемый медный бунт. Жизнь царя и бояр висела на волоске. Но бунт был подавлен, а сотни его участников казнены. Оставшихся в живых бунтовщиков клеймили раскаленным железом. Однако бунт все-таки заставил царя прекратить обращение медных денег.

Мы знаем, что в уплату могут приниматься даже бумажные деньги. А тут медь. Правда, уже не серебро, но ведь еще и не бумага. Почему бумажные деньги в иных обстоятельствах не вызывают такого гнева, как эти медные? Дело, оказывается, не столько в материале, из которого сделаны деньги. Дело в смысле, который вкладывается в чеканку монет или печатание банкнот.

Царь, чеканя серебряные монеты, удостоверял своим авторитетом их качество. Тот же смысл – подтверждение полноценности – он стал вкладывать в чеканку неполноценной монеты.

Значит ли это, что замена серебряных монет медными такого же размера всегда обречена на провал? Нет. Медные монеты могут цениться наравне с серебряными при изменении смысла чеканки.

Царю следовало бы обещать неограниченный и по первому требованию (или с отсрочкой, после войны, например, но за дополнительную плату, за определенный процент) обмен медных монет на серебряные. Тогда чеканка приобрела бы смысл производства долговых жетонов вместо жульнического подсовывания меди вместо серебра. Другими словами, медные монеты следовало бы объявить кредитными деньгами, получением которых не заканчиваются расчеты с государем, как не заканчиваются у вас отношения с гардеробщицей, когда она выдает вам дешевый алюминиевый жетон, принимая дорогую шубу.

Царь не сделал ничего подобного. Отказываясь принимать медные монеты в уплату налогов, он ясно показал, что не признает за собой никакого долга перед держателями медных монет. То есть он повел себя подобно гардеробщице, решившей что, вручив жетон в обмен на шубу, она с вами полностью расплатилась. Такое поведение царя есть фальшивомонетничество, борьбой с которым обосновывают монетную регалию.

Г л а в а 2. ОГОСУДАРСТВЛЕНИЕ ОБЕЩАНИЙ

Эмиссия кредитных денег так же, как и чеканка монет из драгоценных металлов, вызывает повышенный государственный интерес. В Конституции РФ (ст. 75) провозглашается прерогатива государства на эмиссию денег: "Денежной единицей в Российской Федерации является рубль. Денежная эмиссия осуществляется исключительно Центральным банком Российской Федерации. Введение и эмиссия других денег в Российской Федерации не допускается".

Центральный банк – это, конечно, государственный банк. Его еще называют Банк России. Только ему основной закон страны позволяет эмитировать деньги. И только рубли.

Законы российские многочисленны и суровы. Что их смягчает, так это необязательность исполнения. Не только Центральный, но и прочие банки, вопреки Конституции, эмитируют деньги. Правда, только безналичные.

Расхождение между формальными и реальными нормами поведения – нередкая ситуация в России. Связано это с излишней строгостью или невразумительностью многих российских законов.

Когда законы излишне строги (как, например, налоговые законы), то они не выполняются потому, что в правоохранительных органах немало здравомыслящих людей. Они с пониманием относятся к нарушениям законов, противоречащих чувству меры и справедливости. Они с легкой душой закрывают глаза на такие нарушения, особенно когда нарушители делятся с ними частью своих доходов.

Когда законы невразумительны, их мало кто понимает, а потому мало кто осознает, что они нарушаются.

Запретить в соответствии с Конституцией эмиссию денег всем банкам кроме Центрального, значит, запретить этим банкам проводить безналичные расчеты, значит, лишить их одной из самых привлекательных для клиентов возможности.

К счастью, никто не собирается, следуя Конституции, запрещать всем банкам за исключением Центрального ведение безналичных расчетов. Причем не только из-за чрезмерных требований Конституции, но и из-за смутного понимания природы денег вообще и современных рублей – в частности.

До многих просто не доходит, что банк, открывая текущий счет своему клиенту, осуществляет вопреки Конституции денежную эмиссию. Причем эмиссию иной валюты, нежели та, что эмитируется Центральным банком. Но состояние многовалютности плохо заметно по двум причинам.

Во-первых, из-за того, что российским банкам в качестве безналичных денег разрешено обещать своим клиентам только наличные рубли, которые эмитирует исключительно Центральный банк. Такое ограничение на эмиссию безналичных денег создает иллюзию прерогативы государства на эмиссию денег вообще. Люди из-за плохого понимания природы денег не всегда различают, что обещание наличного рубля банком, в котором открыт текущий счет, и сам наличный рубль, как обещание Банка России, это разные валюты. Им часто кажется, что это одни и те же деньги. Ведь они даже называются одинаково – рубли.

Во-вторых, из-за надзора Центрального банка за объемом денежной эмиссии прочими банками. А при жестком надзоре, когда все банки становятся чуть ли ни филиалами Центрального банка, их эмиссию трудно отличить от эмиссии Центрального банка.

Почему Конституция только Центральному банку разрешает выпускать деньги? Почему эмиссия денег провозглашена исключительным правом государства? Традиционные ответы на эти вопросы во многом повторяют обоснование монетной регалии.

Прерогатива (монополия, как сегодня ее принято называть) государства на денежную эмиссию необходима:

а) для унификации денег, для введения единой валюты вместо необозримого и путаного разнообразия частных денег;

б) для предотвращения недобросовестной эмиссии;

в) в силу особой общественной значимости денег;

г) потому, что она существует во всех цивилизованных странах.

Но в отличие от монетной регалии огосударствление современной денежной эмиссии объясняется еще одной причиной:

д) необходимостью регулирования общего объема денег в обращении.

Поясним эту последнюю причину, поскольку остальные мы уже обсуждали.

Современные правительства руководствуются теориями, в которых прерогатива государства на денежную эмиссию рассматривается как способ обуздания рыночной стихии. Стихией у государственных людей принято называть то, что происходит помимо их контроля, надзора или участия.

Считается, что, изменяя объем денег в обращении, государство в силах смягчить и даже предотвратить спад производства, безработицу, инфляцию. Теоретики государственного облагораживания рыночной стихии объясняют это так: стоит только наметиться спаду производства и росту безработицы, тут же государству необходимо взбодрить, подстегнуть, разогреть экономику, впрыснув в нее деньги. Они так и говорят: взбодрить, подстегнуть, разогреть... Как будто речь идет о лошади. У них удивительно образный язык.

Денежные инъекции в застойную экономику надо осуществлять в виде финансирования важных программ, в виде дешевых кредитов, в виде безвозмездных субсидий особо нуждающимся. У людей появятся дополнительные деньги, они начнут больше покупать. Предприятия, откликаясь на повышенный спрос, начнут больше производить. Возникнет дополнительный спрос на рабочую силу. Производство вырастет, безработица снизится. Правда, говорит эта теория, если денег в экономику впрыснуть очень много, то может случиться инфляция, так как население, получив деньги, предъявит слишком большой спрос на продукцию фирм, и те, не успев нарастить производство, ответят на возросший спрос ростом цен.

Получается: чуть меньше доза денежной инъекции – застой экономики, чуть больше – ее перегрев. Поэтому регулирование количества денег в экономике – это тончайший процесс, который нельзя пускать на самотек, который нужно осуществлять сознательно.

Самотек у государственных теоретиков, как и стихия – это то, что происходит помимо государственных людей. А "происходить сознательно" у них означает "происходить с их ведома и разрешения".

Когда негосударственные люди делают нечто, по их мнению, осознанное, но без ведома государственных людей, то с позиции государственной теории они поступают неосознанно и стихийно. Поэтому неподконтрольная государству денежная эмиссия – это по определению самотек и стихия.

Эмиссионная стихия не сможет обеспечить нужного объема денег в экономике, и стране в этом случае грозит череда спадов производства, перемежающихся инфляцией. Только строгий государственный надзор за эмиссией позволит выпустить столько денег, сколько нужно.

Такова в общих чертах логика тех, кто обосновывает прерогативу государства на эмиссию денег. И эта логика выглядит убедительно. Она закреплена законами, включая Конституцию.

Однако подобной логикой можно "обосновать" государственную монополию на все что угодно: на сталь, нефть, продовольствие... Но если по отношению ко всем этим и многим другим товарам кошмары государственной монополии очевидны многим, то по отношению к деньгам все наоборот: прерогатива государства на эмиссию денег считается естественным состоянием и признается во всем мире. При этом аргументы в пользу денежной монополии государства нисколько не убедительнее, скажем, его хлебной монополии. Разве что примеры такой монополии труднее отыскать у соседних правителей.

Попробуем применить приводимые выше аргументы (стандартизация, качество, общественная значимость, количество) в пользу государственной монополии на производство, например, хлеба.

Стандартизация. Только государственная хлебная монополия покончит с расточительным разнообразием хлебобулочных изделий. Излишнее разнообразие затрудняет выбор потребителям. Оно создает массу неудобств хлебозаводам. Неоправданное разнообразие увеличивает издержки производства, ведет к разбазариванию общественных ресурсов.

Качество. Только государственная хлебная монополия может предотвратить недобросовестность частных хлебопроизводителей, которые в погоне за прибылью могут подсыпать в муку опилки, а то и что-нибудь похуже.

Общественная значимость. "Хлеб – всему голова". Известный российский политик Аман Гумирович Тулеев даже клянется хлебом. Заметьте: не деньгами! Так что в этом плане аргументы в пользу хлебной монополии государства выглядят более весомыми, чем аргументы в пользу денежной монополии.

Количество. Только государственная монополия гарантирует оптимальный объем производства хлеба. Без такой монополии страну будет потрясать то перепроизводство, то недопроизводство хлеба. Первое повлечет за собой разорение массы хлебопроизводителей, особенно мелких. Второе – голод.

После того, как мы убедились в жизненной необходимости хлебной монополии, нужно срочно по образу Центробанка (Банка России) создавать нечто типа Центрохлеба (Хлеба России). Целями этой организации по аналогии с целями Банка России (ст. 3 Федерального закона "О Центральном банке РСФСР (Банке России)") и тем же языком мы провозгласим:

защиту качества хлеба и обеспечение устойчивости его цены;

развитие и укрепление системы производства хлеба;

обеспечение эффективного и бесперебойного функционирования системы распределения хлеба.

Хлеб России по аналогии Банком России (ст. 4 того же закона) будет осуществлять следующие функции:

1) во взаимодействии с Правительством разрабатывать и проводить единую государственную хлебную политику, направленную на поддержание высокого качества и низкой цены хлеба;

2) монопольно осуществлять производство зерна и муки;

3) являться поставщиком последней инстанции для хлебных организаций;

4) устанавливать правила распределения хлеба;

5) устанавливать правила изготовления хлеба, бухгалтерского учета и отчетности для изготовителей хлеба;

6) осуществлять государственную регистрацию хлебных организаций; выдавать им и отзывать их лицензии; лицензировать аудиторов хлебных организаций;

7) осуществлять надзор за деятельностью хлебных организаций;

8) регистрировать эмиссию ценных бумаг хлебными организациями;

9) осуществлять самостоятельно или по поручению Правительства все виды деятельности, необходимые для выполнения основных задач Хлеба России;

10) осуществлять регулирование объема производства хлеба, включая операции по экспорту и импорту хлеба; определять порядок расчетов за хлеб с иностранными государствами;

11) организовывать и осуществлять хлебный контроль как непосредственно, так и через уполномоченные организации;

12) принимать участие в разработке прогноза хлебного баланса и организовывать составление этого баланса;

13) в целях осуществления указанных функций проводить анализ и прогнозирование состояния экономики Российской Федерации в целом и по регионам, прежде всего хлебных, финансовых и ценовых отношений; публиковать соответствующие материалы и статистические данные;

14) осуществлять иные функции в соответствии с федеральными законами.

Читатель сам может применить приведенные выше аргументы для обоснования государственной монополии на все, что ему понравится: на производство детских игрушек, оказание медицинской помощи, выпуск автомобилей, колготок, презервативов... И это "обоснование" будет не менее убедительным, чем "обоснование" денежной монополии. Ведь это одностороннее обоснование. При таком обосновании государство как масло, которым кашу не испортишь. Чем его больше – тем лучше.

Доводы в пользу Центробанка нисколько не убедительнее доводов в пользу Центрохлеба. Но Центробанк есть, а Центрохлеба нет. Почему?

Настоящая причина повышенного государственного внимания к деньгам – в легкости и удобности отбирания денег по сравнению с отбиранием других видов имущества. Хлеба, например. Особенно легко отбирать именные обещания банков (безналичные деньги). В этом случае нет нужды что-то искать, грузить, увозить, охранять. Достаточно приказать банкиру, чтобы он показал сколько он наобещал тому, у кого нужно отобрать, а затем списал часть этих обещаний в пользу того, кто отбирает. В данном случае – в пользу государства.

"Правительству катастрофически не хватает "живых" денег. А президентский указ, требующий выплатить долги бюджетникам, висит дамокловым мечом. Не выполнишь – место потеряешь, выполнишь – рискуешь полностью потерять доверие налогоплательщиков, за счет которых, в конце концов, и производятся "политически значимые выплаты".

Второй вариант, видимо, пугает меньше. Иначе чем можно объяснить поведение московских налоговых инспекторов (в частности из ГНИ Љ 2 г. Москвы), которые придумали новый способ сбора налогов. Без какой-либо провинности и даже без предупреждения со счетов "предприятий, имеющих устойчивое финансовое положение", списываются весьма значительные суммы в безакцептном порядке. А на возмущенные вопросы пострадавших они отвечают письмами с просьбой о зачете этих денег в счет будущих платежей "в связи с необходимостью пополнения доходной части бюджета"" (Зиновий Хорт, Павел Никич. Не храните деньги в банке // Финансовая Россия. 1997. Љ 47 (70). С. 1).

Чтобы банкиры были послушны, их обязывают получать лицензию от Центрального банка. Необходимость лицензирования объясняется особой значимостью банковского дела и защитой клиентов банка от недобросовестных банкиров. Но российский опыт последних лет показал, что лицензии не спасают от массовых потерь вкладчиками своих денег. Главный смысл лицензирования – обеспечение покорности банкиров. За непослушание банкиров могут лишить лицензии. А работа без лицензии может быть расценена как преступление.

Волшебная легкость отбирания безналичных денег, эмитируемых поднадзорными государству банками, побуждает государство ограничивать другие виды расчетов и хождение других денег, включая наличные деньги. Например, только государству разрешается заниматься эмиссией банкнот – ликвидных публичных обещаний. Государственная монополия на выпуск банкнот стала столь привычной, что трудно представить иное. И тем не менее...

"Наиболее интересен исторический опыт Шотландии от 1716 г., когда пала монополия Шотландского банка, до 1845 г., когда был принят закон об окончательной монополии банка Англии на эмиссию денег. Уайт обобщил этот опыт и сравнил его с опытом Англии. В Шотландии ничто не препятствовало учреждению новых банков. Все банки, кроме трех, были основаны как фирмы с неограниченной ответственностью, так что их владельцы в случае банкротства должны были нести ответственность перед вкладчиками и держателями банкнот. С 1765 г. был запрещен выпуск мелких банкнот и принято требование оплачивать банкноты по предъявлении, что сделало незаконным прежнюю практику, в соответствии с которой банк мог оплачивать предъявленные банкноты с задержкой на 6 месяцев, выплачивая за этот период проценты держателям. Таковы были единственные формы регулирования.

В Англии, напротив, на протяжении большей части этого периода выпуск банкнот был запрещен, если в банке было более 6 совладельцев; после 1826 г. была разрешена эмиссия банкнот банкам, расположенным на расстоянии более 65 миль от Лондона. Уровень банкротств в Англии более чем в 4 раза превосходил соответствующий показатель для Шотландии, и убытки зачастую ложились на держателей банкнот, тогда как в Шотландии, как правило, убытки покрывались владельцами банков.

В США "свобода" банков означала не свободу предпринимательства, а возможность учреждения банка без специального разрешения законодательных органов. Опыт США отличался крайней пестротой, поскольку законы некоторых штатов работали вполне хорошо, а в некоторых были просто чудовищны. Даже внутри штатов, как правило, не разрешалось создавать банковские филиалы. Некоторые штаты использовали банки как рынок для своих облигаций и требовали от них скупать облигации для обеспечения эмитируемых банкнот, но при этом требовали, чтобы облигации учитывались не по рыночной цене, а по номинальной цене. Эмитенты были привязаны к номинальной цене облигаций, и если последняя превышала рыночный курс, банки (даже в случае банкротства) могли получить мгновенную прибыль за счет эмиссии банкнот, обеспеченных ценными бумагами штата. Согласно Рокову эти правовые ограничения стали причиной возникновения крайне рискованных (диких) форм банковской практики, характерных для одних штатов и неизвестных в других; другим результатом была неспособность банков погашать эмитированные банкноты в случае обесценивания облигаций штата, что было результатом невозможности в достаточной степени диверсифицировать активы. Некоторые штаты оказывались неспособными закрывать неплатежеспособные банки.

Стабильная система свободных банков, похожая на шотландскую систему, возникла в штатах Новой Англии – конкурентный выпуск банкнот, забота о поддержании номинального курса и система межбанковского клиринга, начало которой положил бостонский Suffolk Bank.

Стабильная система развилась и в Нью-Йорке, национальном центре торговли и промышленности. В 1840 г. был принят закон, по которому облигации штата, служившие обеспечением эмиссии, учитывались по рыночной цене. В общем случае закон предполагал ограниченную ответственность банков. Были установлены нижние границы уставного капитала банков, и если при наличии долгов оказывалось, что уставный капитал изъят, накладывался запрет на выплату дивидендов владельцам до тех пор, пока они не возмещали убыль уставного капитала. За изъятие уставного капитала банк мог подвергнуться ликвидации. Нью-йоркский закон требовал также наличия резервов в размере 12,5 процентов от суммы эмитированных банкнот и гарантировал компенсацию тем держателям банкнот, которым банк отказал в погашении по предъявлении.

В Швеции частные коммерческие банки с неограниченной ответственностью эмитировали банкноты с 1830 по 1904 г., когда эта практика была запрещена; параллельно ходили деньги государственного банка... Сэндберг считает банковскую систему одним из важнейших слагаемых успеха Швеции, в том числе самых высоких темпов роста ВНП в Европе в период 1870-1914 гг. Банковских банкротств не было.

Между 1826 и 1850 гг. швейцарские кантоны разрешали частным банкам эмитировать банкноты. Пример Швейцарии особенно интересен, потому что в то время там не существовало единого валютного стандарта и банки были вольны выбирать денежную единицу. Восемь банков с различными формами собственности использовали четыре валютных стандарта. Базельский банк, банкноты которого были деноминованы во французских франках, и цюрихский, эмитировавший банкноты в брабантских таллерах, принимали банкноты друг друга по курсу, установленному банком-эмитентом. Время от времени частные небанковские эмитенты приостанавливали конвертируемость, но банкротств не было. Законы, ограничивавшие объем эмиссии и устанавливавшие резервные требования, не влияли на поведения банков, поскольку размер эмиссии неизменно был ниже разрешенного по закону, а объем резервов в среднем превышал требуемый законом.

История свободных банков в ряде стран на протяжении длительного периода – в Шотландии более 100 лет, в США от 1838до 1860 гг. – в целом гораздо доброкачественнее, чем можно было бы представить по анекдотам о диких банках" (Аннелиз Андерсон в кн.: Денежная реформа в посткоммунистических странах. С. 133-135).

Какую выгоду получает государство от монополии на эмиссию наличных денег? (А мы уже знаем, что государственная монополия на эмиссию кредитных денег реально распространяется только на наличные деньги. Безналичные деньги, хоть и вопреки российской Конституции, можно эмитировать частным образом.)

Первая выгода. Государственная монополия на эмиссию наличных денег (и в этом ее сходство с монетной регалией) позволяет эффективно вводить в заблуждение граждан относительно роли государства в организации их сотрудничества. Как это происходит?

Деньги – один из самых притягательных магнитов на свете. Ради получения денег создаются многие блага. Если устроить так, чтобы люди получали только государственные деньги (часто с изображением царей, королей, вождей или атрибутов государственной власти), то у них возникнет иллюзия, что все в стране организует государство.

Многие государственные люди только вредят добровольной кооперации граждан. Но им часто удается представить свою вредоносную деятельность как чрезвычайно полезную. Им, как крошке Цахесу, удается присвоить себе результаты творчества талантливых людей.

"Бальтазар вынул тщательно перебеленную рукопись и принялся читать.

Собственные стихи со всей силой, со всей живостью возникшие из подлинно поэтического чувства, все сильнее воодушевляли его. Чтение его все более проникалось страстью, обнаруживая весь пыл любящего сердца. Он трепетал от восторга, когда тихие вздохи, еле слышные "ах" женщин и восклицания мужчин: "Великолепно, превосходно, божественно!" – убеждали его в том, что стихи увлекли всех.

Наконец он кончил. Тут все вскричали:

– Какое творение! Сколько мысли! Сколько фантазии! Какие стихи! Какое благозвучие! Благодарим, благодарим, любезный господин Циннобер, за божественное наслаждение!

– Как? Что? – вскричал Бальтазар, но него никто не обратил внимания, – все устремились к Цинноберу, который, сидя на диване, заважничал, словно индюк, и противно сипел:

– Покорно благодарю, покорно благодарю, не взыщите. Это безделица, я набросал ее наскоро прошедшей ночью.

Но профессор эстетики вопил:

– Дивный, божественный Циннобер! Сердечный друг, после меня ты – первейший поэт на свете! Приди в мои объятия, прекрасная душа! – И он сгреб малыша с дивана, поднял его на воздух, стал прижимать к сердцу и целовать. Циннобер вел себя при этом весьма непристойно. Он дубасил ножонками по толстому животу профессора и пищал:

– Пусти меня, пусти меня! Мне больно, больно, больно! Я выцарапаю тебе глаза, я прокушу тебе нос!

– Нет! – вскричал профессор, опуская малыша на диван. – Нет, милый друг, к чему такая чрезмерная скромность.

Мош Терпин, оставив карточный стол, тоже подошел к ним, пожал крошечную ручку Циннобера и сказал очень серьезно:

– Прекрасно, молодой человек, – отнюдь не преувеличивая, нет, мило нарассказали мне об одухотворяющем вас высоком гении.

– Кто из вас, – снова завопил в полном восторге профессор эстетики, – кто из вас, о девы, наградит поцелуем дивного Циннобера за стихи, в коих выражено сокровеннейшее чувство самой сильной любви?

Кандида встала – щеки ее пылали, – она приблизилась к малышу, опустилась на колени и поцеловала его мерзкий рот, прямо в синие губы.

– Да, – вскричал Бальтазар, словно пораженный внезапным безумием, – да, Циннобер, божественный Циннобер, ты сложил меланхолические стихи о соловье и алой розе, и ты заслужил дивную награду, тобой полученную!

С этими словами он увлек Фабиана в соседнюю комнату и проговорил:

– Сделай одолжение, посмотри на меня хорошенько и скажи откровенно и по совести, в самом ли деле я студент Бальтазар, или нет, впрямь ли ты Фабиан, верно ли, что мы в доме Моша Терпина, – или это сон, или мы посходили с ума? Потяни меня за нос или встряхни, чтоб я избавился от этого проклятого наважденья.

– Ну, как это ты можешь, – возразил Фабиан, – ну, как это ты можешь так бесноваться из простой ревности, оттого что Кандида поцеловала малыша. Тебе все же надобно признать, что стихотворение, которое прочитал малыш, и в самом деле превосходно.

– Фабиан, – в глубочайшем изумлении вскричал Бальтазар, – что ты говоришь?

– И впрямь, – продолжал Фабиан, – и впрямь, стихотворение малыша было превосходно, и я нахожу, что он заслужил поцелуй Кандиды. Вообще мне сдается, в нем кроется много такого, что дороже красивой наружности. Даже его фигура уже не кажется мне столь отвратительной, как сперва. Во время чтения стихов внутреннее воодушевление скрасило черты его лица, так что он подчас казался мне привлекательным, стройным юношей, невзирая на то, что его голова чуть виднелась из-за стола. Оставь свою вздорную ревность и подружись с ним как поэт с поэтом.

– Что? – вскричал в гневе Бальтазар. – Что? Мне еще подружиться с проклятым оборотнем, которого я охотно задушил бы вот этими руками!

– Итак, – сказал Фабиан, – итак, ты совсем глух к голосу разума" (Э.Т.А. Гофман. Крошка Цахес по прозванию Циннобер/Новеллы/Пер. с нем. – М.: Московский рабочий. 1983. С. 245-247).

Наивно полагая, что только благодаря государственному управлению производством и распределением произведенного создаются все блага цивилизации, люди безропотно несут тяготы государственного принуждения. Такая наивность удобна циничным политикам. Они умеют извлекать из нее выгоду.

При расчете частными деньгами труднее поддерживать в людях ощущение благотворности государства для сотрудничества мирных людей. Частные банкноты могут ослабить чары, благодаря которым современные государства выглядят столь привлекательно.

Вторая выгода. Прерогатива государства на эмиссию наличных денег в отличие от монетной регалии дает государству широкие возможности для получения беспроцентного кредита. Рассчитываясь бумажными деньгами и монетами из дешевых сплавов, государство, по сути, получает бесплатный кредит от тех, кто соглашается принять его деньги-обещания в уплату. Нуждаясь в наличных деньгах, люди делают их запасы. Все эти запасы наличных денег в совокупности и образуют беспроцентный кредит, полученный государством. Если позволить эмиссию частных денег, то нужда в государственных деньгах может уменьшиться, и тогда у государства будет меньше возможности для получения бесплатного кредита.

Третья выгода. Как и при монетной регалии, государство может отказаться от части своих долгов, рассчитываясь порчеными деньгами. При монетной регалии правители портили деньги, облегчая монеты или разбавляя драгоценные металлы дешевыми добавками. При монополии на эмиссию наличных денег правители портят деньги, не выполняя обещанное, обманывая своих кредиторов. Не будь монополии государства на эмиссию наличных денег, люди избегали бы принимать в уплату порченые государственные деньги. Они могли бы предпочесть им частные банкноты. Но государственная монополия лишает их такой возможности. Всем банкам, кроме Центрального, запрещено эмитировать публичные обещания – банкноты.

Г л а в а 3. ПРИНУЖДЕНИЕМ ПО СОМНЕНИЮ

В прошлом бумажные деньги, выпускаемые государством, долгое время могли сохранять форму четкого публичного обещания.

Во-первых, эти бумажные деньги назывались государственными кредитными билетами. Словом "кредитный" государство признавало за собой роль должника. В этом слове угадывалось обещание государства погасить свой долг перед кредитором – предъявителем кредитного билета.

Во-вторых, это обещание государства было сформулировано весьма конкретно. Например, в России после реформы Сергея Юльевича Витте на бумажных царских рублях было написано, что "Государственный Банк разменивает кредитные билеты на золотую монету без ограничения суммы (1 рубль = 1/15 империала, содержит 17,424 долей чистого золота)". При этом обещание было подкреплено подписями конкретных людей: управляющего и кассира Банка. И это обещание неукоснительно выполнялось. Любой на 15 бумажных рублей мог получить в банке империал – золотую монету, содержащую 11,61 г золота. Монету с изображением императора на одной стороне и российского герба – на другой.

В-третьих, чтобы у кредитора, принимающего государственные кредитные билеты в уплату, не возникло сомнения в надежности Государственного Банка, размен этих билетов на золотую монету обеспечивался всем достоянием Государства. И это тоже было записано на кредитном билете.

Современные наличные деньги потеряли форму обещаний. По крайней мере, форму ясных обещаний.

Смутность и сомнительность государственных обещаний

Во-первых, исчезло слово "кредитный". Государственные бумажные деньги теперь называются банковскими или казначейскими билетами, расчетными или казначейскими знаками. Но знак чего или билет куда? Какие возможности или права этот знак или билет обеспечивает?

Во-вторых, с государственных билетов и знаков исчезает обещание разменивать их на что-либо в заранее оговоренной пропорции. Более того, в Законе о Банке России, например, написано (ст. 28), что "официальное соотношение между рублем и золотом или другими драгоценными металлами не устанавливается". Правда, там говорится (ст. 30), что "банкноты и монеты являются безусловными обязательствами Банка России". Но что это за обязательства ясно не сказано. Вроде как Банк России признает за собой роль должника, дебитора перед держателями банкнот и монет, но размер этого долга и способы его погашения не уточняет.

Раньше, когда было обещано золото или серебро, величину долга банка-эмитента перед владельцем банкнот можно было выразить количеством обещанного драгоценного металла. Но чем выразить долг Банка России перед владельцем наличных рублей?

В-третьих, заверения в надежности государственных банкнот становятся все более странным и непонятным. Обеспеченность всем достоянием государства: что она означает, когда исчезает обещание размена? Если раньше это была обеспеченность размена банкнот на золото, то во что она превращается, когда размен прекратили? Если раньше владелец государственной банкноты мог рассчитывать на имущество государства при отказе Банка выдать причитающееся ему золото, то сейчас, когда размен не обещан, как может владелец банкноты рассчитывать на достояние государства? Что должно натворить государство, что должно произойти, чтобы владелец банкноты мог претендовать на достояние государства и получить вполне определенную часть этого достояния? После этих вопросов складывается ощущение низкой (скажем так) ответственности государства по отношению к владельцам государственных банкнот.

В-четвертых, исчезает обеспеченность всем достоянием государства. Остается обеспеченность активами государственного банка. А активы государственного банка – это всего лишь часть достояния государства.

Впрочем, вопрос об обеспеченности (о гарантиях) уместен, когда ясно, что обеспечивается. Зачем гарантировать выполнение обещания, когда трудно понять, что обещано? Зачем интересоваться реальностью возврата долга, когда непонятно в чем состоит долг?

Затуманивая свои обязательства, государство уходит от них. Уход от своих обязательств нередко сопровождается обременением обязательствами других. Объявляется, например, обязательность приема банкнот во все платежи на территории страны по их нарицательной стоимости. Таким заверением уже можно воспользоваться. Рассказывают, что им пользовался в советские времена академик Сахаров. В те годы обычные советские магазины были очень скудны. Часто в них возникали огромные многочасовые очереди. Номер очереди нередко писали на руке. Но наряду с обычными магазинами в крупных городах существовали так называемые валютные магазины ("Берёзка"), где за иностранную валюту можно было без очереди купить товары, которые не попадали в обычные магазины.

Легенда гласит, что академик Сахаров хулиганил, рассчитываясь в валютных магазинах рублями по официальному курсу – 65 копеек за 1 доллар в то время как на черном рынке у фарцовщиков доллар стоил в несколько раз больше. При этом он ссылался на надпись об обязательности рублей к приему на всей территории СССР во все платежи для всех учреждений, предприятий и лиц по нарицательной стоимости. Работники магазина звали милицию. Но милиция, узнав, что перед ними прославленный академик, создатель водородной бомбы и скандальный диссидент, отступалась. И даже товар не забирала.

Обязательность к приему – хороший способ повысить авторитет государственных денег. Но только в условиях тоталитарного государства. В условиях, когда государство устанавливает цены. Причем такие цены, при которых продавец терпит убытки. Чтобы убытки были меньше, он старается придержать свой товар. Деньги, обязательные к приему, заставляют его отдавать придержанное. Деньги становятся средством насилия над продавцом. Мандатом, предписывающим отдать накопленное.

В стране, где государство не вмешивается в ценообразование, обязательность к приему выглядит рудиментом тоталитарного порядка. Этот рудимент сохранился в Законе о Банке России (ст. 30): "Банкноты и монета Банка России обязательны к приему по нарицательной стоимости при всех видах платежей, для зачисления на счета, во вклады и для перевода на всей территории Российской Федерации". В странах со свободным ценообразованием обязательность к приему – это избыточное требование к качеству денег. Причем, эта избыточность сочетается с отсутствием у государственных наличных денег необходимых качеств. Это как пятое колесо к телеге. Но все колеса квадратные. Ехать можно, но потрясывает.

Есть и другие способы украсить телегу с квадратными колесами. На долларах США, например, поминают Бога ("IN GOD WE TRUST"). Кроме того, доллары объявлены законными средствами платежа ("THIS NOTE IS LEGAL TENDER FOR ALL DEBTS, PUBLIC AND PRIVATE"). Последнее не менее забавно. Ведь деньги для того и выпускаются, чтобы ими можно было платить. Писать на деньгах, что ими можно заплатить, не нарушив закона, столь же странно, как рекламировать продукты питания заверением, что их можно съесть и не отравиться.

В Законе о Банке России (ст. 29) его банкноты и монеты для повышения их авторитетности объявлены не просто законным, но единственно законным средством платежа на территории России. Опять повторимся о суровости российских законов. И опять порадуемся необязательности их исполнения, иначе пришлось бы отказаться от оплаты безналичными рублями, от бартера, от расчетов в иностранной валюте.

Несмотря на смутность, зыбкость, неопределенность и даже забавность современных государственных публичных обещаний они могут годы, десятилетия удерживать высокую ценность, их могут охотно принимать в уплату и даже накапливать.

Силы, удерживающие высокую ценность смутных обещаний

Есть только три силы, побуждающие принимать смутные предложения: добропорядочность предлагающего, подражание принявшим предложение, принуждение со стороны обещающего. Какой же из этих сил и в какой степени обязаны своим существованием современные наличные деньги? Деньги, которые не обещано разменивать на золото, серебро, другие драгоценные металлы.

Первая сила: добропорядочность обещающего

Предложения стороны, с которой находишься в хороших, добрых, проверенных отношениях, не нуждаются в особой проверке. Ты уверен, что тебя не подставят, что тебе не "двинут фуфло", что тебя не "кинут". Нечеткий договор с добропорядочной стороной может быть лучше четкого – с жуликоватой. Последняя всегда стремится оставить партнера в дураках, даже формально выполнив все условия договора.

Если у граждан хорошее, доброе отношение к государству, если оно их никогда не подводило, то они будут охотно принимать и держать его бумажные деньги, не утруждая себя ознакомлением с деталями данного обещания. Ведь у них всегда был благоприятный опыт общения с государством. Граждане уверены, что государство сделает все, даже в ущерб себе, чтобы они не остались в обиде. Например, при снижении ценности своих публичных обещаний государство компенсирует снижение ценности всем потерпевшим. Компенсирует золотом, серебром или прочим государственным имуществом. Но такая уверенность в добропорядочности государства делает в принципе невозможным снижение ценности государственных наличных денег.

Очевидно, что современные государства не могут похвастать столь высоким авторитетом. Их публичные обещания хронически обесцениваются. К их обесцениванию, которое стали называть инфляцией, все привыкли. Обесценивание на несколько процентов в год никого не пугает. Оно воспринимается как норма. Но бывают и обвалы ценности. В России последний такой обвал произошел в 1992-1994 годах, когда рубль обесценился в тысячи раз. И это "цветочки". Вот нарисованные Ремарком в "Черном обелиске" (цитируется по изданию Кемеровского книжного издательства, 1982. – 416 с.) художественные картинки германской инфляции, которая в свой пик, в 1923 году, породила банкноты в 50 миллиардов марок:

"– Сколько же стоит доллар сейчас?

– Сегодня в полдень он стоил тридцать шесть тысяч марок! А утром всего тридцать тысяч!

Георг Кроль рассматривает свою сигару.

– Уже тридцать шесть тысяч! Дело идет быстрее кошачьего романа! Чем все это кончится?

– Всеобщим банкротством, господин фельдмаршал, – отвечаю я. – А пока надо жить. Ты денег принес?

– Только маленький чемоданчик с запасом на сегодня и завтра. Тысячные и стотысячные билеты и даже несколько пачек с милыми старыми сотенными. Около двух с половиной кило бумажных денег. Инфляция растет такими темпами, что государственный банк не успевает печатать денежные знаки. Новые банкноты в сто тысяч выпущены всего две недели назад, а теперь скоро выпустят бумажки в миллион. Когда мы будем считать на миллиарды?

– Если так пойдет дальше, то всего через несколько месяцев.

– Боже мой! – вздыхает Георг. – Где прекрасные спокойные дни 1922 года? Доллар поднялся в тот год с двухсот пятидесяти марок всего до десяти тысяч. Уже не говоря о 1921-м – тогда это были какие-то несчастные триста процентов" (с. 10).

"Купишь книжечку с десятью талонами – и каждый обед обходится немного дешевле. Эдуард ввел когда-то эти книжечки, чтобы поднять популярность своего ресторана. Но за последние недели инфляция перечеркнула все его расчеты; и если стоимость первого обеда по такой книжечке еще в какой-то мере соответствовала ценам, установленным на данный момент, то когда наступало время десятого, курс успевал уже резко упасть. Поэтому Эдуарду пришлось отказаться от системы абонементов: он слишком много при этом терял. Но тут мы поступили весьма предусмотрительно. Прослышав заблаговременно о его планах, мы полтора месяца тому назад всадили все деньги, полученные за один из памятников павшим воинам, в покупку этих обеденных книжечек "Валгаллы" оптом. А чтобы наш маневр не слишком бросился в глаза Эдуарду, использовали для покупки самых разных людей – гробовщика Вильке, кладбищенского сторожа Либермана, нашего скульптора Курта Баха, Вилли, несколько наших фронтовых товарищей, знакомых, связанных с нашей фирмой, и даже Лизу. Все они приобрели для нас в кассе "Валгаллы" обеденные книжечки. Когда Эдуард затем отменил абонементы, он рассчитывал, что все они будут использованы в течение десяти дней, ибо в каждой было по десяти талонов, а он полагал, что ни один здравомыслящий человек не будет покупать одновременно несколько абонементов. Однако у каждого из нас оказалось свыше тридцати абонементных книжечек. Когда прошло две недели после отмены абонементов и Эдуард увидел, что мы все еще расплачиваемся талонами, он забеспокоился; через месяц у него был небольшой приступ паники. В это время мы уже обедали за полцены; через полтора месяца – за стоимость десятка папирос. Изо дня в день появлялись мы в "Валгалле" и предъявляли наши талоны. Наконец, Эдуард спросил, сколько же у нас еще осталось. Мы ответили уклончиво. Он попытался наложить запрет на абонементы, но мы привели с собой юриста, пригласив его на венский шницель. За десертом юрист прочел Эдуарду целую лекцию о том, что такое контракты и обязательства, и заплатил нашими талонами" (с. 22-23).

"Инвалиды – самые тяжелые жертвы инфляции. Их пенсии настолько обесценены, что на них уже почти ничего нельзя купить. Время от времени правительство повышает пенсии – но с таким опозданием, что в тот день, когда их увеличивают, они оказываются снова почти обесцененными; доллар стал неистовствовать, он подскакивает ежедневно уже не на тысячи и десятки тысяч, а на сотни тысяч марок. Позавчера он стоил миллион двести тысяч, вчера – миллион четыреста. Ожидают, что завтра он дойдет до двух миллионов, а в конце месяца – до десяти. Рабочие получают теперь заработную плату два раза в день – утром и под вечер, – и каждый раз им дают получасовой перерыв, чтобы они успели сбегать в магазины и поскорее сделать покупки – ведь если они подождут до вечера, то потеряют столько, что их дети останутся полуголодными" (с. 254).

"Мы сидим в "Красной мельнице". Перед нами – бутылка шампанского. Она стоит два миллиона марок – столько, сколько получает за два месяца на себя и на семью безногий инвалид войны" (с. 255).

"– Хочешь увидеть одну штуку, которая волнует почти как картина Рембрандта? – спрашивает Георг.

– Ну что ж, валяй.

Он вынимает из своего носового платка какой-то предмет, и тот падает со звоном на стол. Я не сразу различаю, что это. Растроганные, смотрим мы на него. Это золотая монета в двадцать марок. В последний раз я видел такую монету еще до войны.

– Вот было времечко! – говорю я. – Царил мир, торжествовала безопасность, за оскорбление его величества еще сажали в кутузку, "Стального шлема" не существовало, наши матери носили корсеты и блузки с высоким воротом на китовом усе, проценты выплачивались аккуратно, марка была неприкосновенна, как сам господь бог, и четыре раза в год люди спокойненько стригли себе купоны государственных займов и им выдавали стоимость в золотой валюте. Дай же облобызать тебя, о блистающий символ дней минувших!

Я взвешиваю на ладони золотую монету. На ней изображен Вильгельм Второй, теперь он живет в Голландии, пилит дрова и отращивает себе эспаньолку. На монете у него еще торчат лихо подкрученные усы, которые тогда назывались "Цель достигнута". И цель действительно была достигнута.

– Откуда это у тебя? – спрашиваю я.

– От некоей вдовы, получившей в наследство целый ящик таких монет.

– Боже милостивый! Сколько же такая монета сейчас стоит?

– Четыре миллиарда бумажных марок. Можно купить себе домик. Или десяток роскошных женщин. Целую неделю кутить в "Красной мельнице". Восьмимесячная пенсия инвалида войны" (с. 303-304).

"Эдуарда чуть удар не хватил, когда он нас увидел. Доллар вскарабкался почти до биллиона, а у нас все еще имеется запас талонов, и он как будто неисчерпаем" (с. 371).

Почему люди соглашаются принимать смутные обещания не очень (скажем так) добропорядочной стороны? Неужели нельзя рассчитаться другим имуществом: драгоценными металлами или обещаниями, но более добропорядочного эмитента? Что этому препятствует? Что это за мотивы, которые побуждают людей принимать невыгодные предложения?

Вторая сила: подражание поверившим

Иванов может поступать данным образом лишь потому, что так поступают Петров и Сидоров, а Петров и Сидоров потому, что так поступает Иванов. Наивное, некритичное подражание может вызвать эффект цепной реакции, когда масса людей, подзаводя друг друга, бросается в авантюру. Думается, что кризисы перепроизводства в значительной мере порождаются эффектом некритичного подражания. Люди взаимовоодушевляют друг друга сомнительными предложениями, массово вкладывают средства в неэффективные проекты и, в конце концов, становятся жертвами завышенных ожиданий. Ожиданий, порожденных силой подражания.

Ценность неразменных бумажных денег также может удерживаться силой подражания: люди будут брать их в уплату по высокой цене, потому что все берут их в уплату по такой цене.

Случай, который лучше всего показывает силу подражания в сотворении высоких ценностей, когда люди, глядя друг на друга, массово вкладывают средства в сомнительные вещи, произошел в Голландии в XVII веке. В 30-х годах голландцы резко заинтересовались тюльпановыми луковицами. Сначала цены на них росли из-за того, что тюльпаны становились модным цветком. Стало хорошим тоном украшать свой сад или клумбу тюльпанами. Но многие голландцы стали покупать эти луковицы не столько потому, что они очень полюбили тюльпаны, сколько для того, чтобы с выгодой вложить деньги (инвестировать, как сейчас говорят). Скупка луковиц привела к тому, что цены на них становились все выше. А это сделало их еще привлекательнее для инвестиций. Чем активнее их покупали, тем быстрее они росли в цене. Возник эффект так называемой положительной обратной связи.

"Если ранее голландские садоводы обменивались или продавали дюжины невзрачных луковиц по приемлемой цене, то с 1634 года в ход событий вмешалась спекуляция. Чтобы придать ей профессиональный характер, луковицы стали продавать с помощью аптекарских весов на крупных аукционах, используя особые меры веса, так называемые "ассы". К тому времени биржа существовала уже полтора века, а акции – около трех десятилетий, так что приемы и трюки биржевой спекуляции были быстро освоены ловкими дельцами и в торговле тюльпанами.

Почти все население Голландии ринулось в водоворот спекуляции. Деревенские постоялые дворы мгновенно превратились в набитые тюльпанами биржи. Финансовые операции с тюльпанами по сравнению с абстрактными акциями или облигациями оказались для всех более доходчивы и понятны. Ведь каждый первый встречный мог купить луковицу и посадить в своем саду. Неудивительно, что интерес к торговле тюльпанами охватил самые широкие слои населения. В книжице под говорящим само за себя названием "Взлет и падение флоры", вышедшей в 1643 году, рассказывается, что тюльпаноманией были поражены ремесленники и моряки, крестьяне и разносчики торфа, слуги и служанки, мелочные торговки и трубочисты и, конечно, купцы и дворяне. Неудивительно, что курс тюльпанов быстро шел на повышение...

... Вскоре до тюльпанов добрались юристы, создавшие наспех правила и законы торговли цветами. Появились пронырливые адвокаты, толковавшие эти правила и законы. Целая армия таких специалистов и писцов занималась оформлением многочисленных сделок. При завершении крупных торговых контрактов устраивались пышные приемы с обилием яств. Продавец, как правило, мог радоваться по поводу значительного выигрыша, а покупатель надеялся на дальнейшее повышение цен и соответственно на хороший доход от инвестиций. Как это случается при всех крупных спекулятивных операциях, в Голландию наехали авантюристы из соседних стран, привлеченные слухами о сказочных доходах.

Между тем события продолжали стремительно развиваться. Появилось нечто вроде цветочного биржевого бюллетеня. Такие сорта тюльпанов, как "Адмирал ван Эйк", "Адмирал Лифкен" и "Семпер Аугустус" были признаны лучшими объектами для капиталовложений, правда, доступными лишь для богачей. В то же время простые люди довольствовались менее известными сортами, выменянными, скажем, на постоялом дворе. Вообще же как в благородных кварталах Амстердама, так и на заурядном постоялом дворе шла охота за прибылью, ибо цены на тюльпаны непрерывно поднимались. В конце концов при достаточной ловкости за одну луковицу можно было получить огромную сумму – 2500 гульденов. За эту цену по тем временам можно было купить два воза пшеницы, четыре воза сена, четырех откормленных быков, столько же откормленных свиней, дюжину взрослых овец, четыре бочки пива, две бочки сливочного масла, 500 килограммов сыра, кровать, костюм и серебряный кубок, что документально подтверждено в ходе тогдашней биржевой операции. Один голландский город в ту спекулятивную пору пустил в оборот тюльпаны общей стоимостью в 10 миллионов гульденов – в такую же сумму оценивалась на бирже вся движимость и недвижимость Ост-Индской компании – самой мощной колониальной монополии своего времени.

Голландия, казалось, сорвалась с цепи. Анекдот того времени повествует об одном боцмане, который в разгар тюльпанового бума был за какую-то услугу приглашен на обед к богатому купцу. Моряк, вернувшийся из дальних стран и не ведавший о спекуляциях тюльпановыми луковицами, вместе с селедкой и жбаном пива нечаянно откушал один особо дорогой экземпляр, незадолго до этого приобретенный хозяином на аукционе. Нам неизвестно, как купец реагировал на горькую потерю, но надо думать, что самым нелицеприятным образом. Благороднее всех поступили горожане Алькмара. Отцы города устроили в пользу сиротского дома распродажу на аукционе 120 луковиц, за которые слетевшиеся со всех сторон спекулянты заплатили ни много ни мало 90 тысяч гульденов.

Финансовая игра на тюльпанах все больше подчиняла остальные дела страны. Купцы за бесценок сбывали свои товары, чтобы на вырученные деньги купить луковицы тюльпанов. Там, где богатство кажется почти осязаемым, рождается возможность больших кредитов, чтобы пустить полученные деньги в спекулятивный оборот. Даже беднейшие из бедных объединялись в клубы для участия своими скромными средствами в покупке луковиц. Как и всегда в спекулятивную пору, оптимизм не знал границ. Каждый держался за свои тюльпаны с железной стойкостью в надежде вскоре получить за них немалое состояние. С другой стороны, никто не задавался вопросом, что он станет делать с луковицей, если не сможет получить за нее заветные две-три тысячи гульденов.

И вдруг так же неожиданно, как пришла спекулятивная лихорадка, последовал ее крах. Он вроде бы начался с того, что некоторые недоверчивые купцы стали делать попытки превратить свои тюльпаны в золото. Один из продавцов получил на аукционе "только" 1000 вместо 1250 гульденов, на которые рассчитывал. С быстротой верхового огня при лесных пожарах эта новость облетела страну. Многие владельцы тюльпанов ринулись их продавать, но тут же выяснилось, что сделки не проходят так гладко, как раньше. Предложение резко превысило спрос. Беспокойство быстро проникло в гостиные дворы, преобразованные в тюльпановые биржи. Тем, кто спекулировал в кредит, пришлось особенно скверно. В то время как цены на их луковицы постоянно падали, они должны были платить и долг, и проценты.

Неудивительно, что среди загнанных в угол спекулянтов немедленно разразилась паника. Вскоре оказалось, что никто не желает покупать те тюльпаны, за которые покупатели еще вчера были готовы расстаться с домом и двором. Можно представить себе шум и гвалт в постоялых дворах, где по-прежнему восседали тюльпановые нотариусы и писцы с их аптекарскими весами, на которых грамм в грамм определялся вес луковиц. Появилась возможность купить целый воз их, не тратя на это особо крупной суммы. Профессиональные торговцы организовывали большие рекламные собрания, на которых пункт за пунктом доказывали, какой высокой ценностью обладают тюльпаны. Слушатели вроде бы заинтересованно внимали увещеваниям, но это не помогало больше оправиться ценам. Тюльпаны вновь стали тем, чем они были, – обычными садовыми цветами." (Мартин П. Н. "Борьба за "быстрые" деньги"// Наука и жизнь. 1990. Љ 4. С. 80-82.).

Сила подражания в раздувании и удержании высокой ценности способна творить чудеса. Но ее эффект недолговечен. Этой силой нельзя объяснить долговременное существование неразменных на золото бумажных денег.

Третья сила: принуждение обещающего

Только хорошо организованным принуждением можно объяснить длительное существование современных неразменных бумажных денег. Причем государство не прямо принуждает брать граждан свои бумажные неразменные деньги. Оно просто ставит их в такие условия, когда граждане сами хватают эти деньги.

Мы уже говорили об одной из форм государственного принуждения: о государственной монополии на эмиссию банкнот, то есть о запрете на эмиссию частных публичных обещаний, обладающих высокой ликвидностью. А что будет, если кто-нибудь попытается эмитировать свои обещания и эти обещания будут хорошо приниматься в уплату, то есть станут деньгами? В принципе за подобную деятельность в современной России могут привлечь к уголовной ответственности по статье 172 Уголовного кодекса "Незаконная банковская деятельность". По этой статье "за нанесение ущерба государству" можно получить до семи лет лишения свободы с конфискацией имущества.

Государственная монополия на эмиссию ликвидных публичных обещаний – не единственная форма государственного принуждения, повышающего ценность государственных неразменных денег.

Государство может ограничить своим гражданам обмен с участием других видов ликвидного имущества: иностранной валюты, драгоценных металлов, чтобы у людей не было искушения расплачиваться этим имуществом, а не государственными деньгами. В СССР за нарушение этого ограничения могли расстрелять (и расстреливали). В современной России (статья 191 Уголовного кодекса "Незаконный оборот драгоценных металлов, природных драгоценных камней и жемчуга") могут лишить свободы на срок до десяти лет.

Государство может увеличить налоги и ответственность за их неуплату. Налоги, взимаемые государственными деньгами. В России за уклонение от уплаты налогов можно лишиться свободы на срок до пяти лет (статьи 198 и 199 Уголовного кодекса). Принуждение граждан платить государству его же обещаниями, пусть даже смутными, увеличивает ценность последних, то есть увеличивает ценность государственных неразменных денег.

Государство может обязать частные банки, чтобы они обещали своим клиентам (открывая им счета) только государственные деньги. Это также поднимет спрос на государственные деньги и их ценность.

Итак, у государства есть две возможности для удержания высокой и стабильной ценности своих публичных обещаний: быть добропорядочным или организовать принуждение. Современные государства явно нажимают на вторую возможность.

Живучесть бартера

Деньги сделали обмены настолько удобнее, что, казалось бы, все они должны заключаться в форме купли-продажи. Обмен же без участия денег, бартер, наоборот, должен стать экзотикой.

Но бартер не умер. Более того, в современной России он стал обычным делом. Им рассчитываются между собой предприятия, им платят налоги, им государство расплачивается со своими кредиторами. И это несмотря на весь анахронизм и неудобство бартера. В чем дело?

Мы видим две причины живучести бартера.

Первая причина – в столь мешающем государственном контроле за ликвидными товарами, деньгами, что люди предпочитают торговать по старинке, без денег, как Камерон в Африке.

Вторая причина – в необязательности, которую плодит государство и которую оно пытается замаскировать. На этот раз – бартером.

Рассмотрим эти причины поподробнее.

Государственные помехи обмену на деньги

Нельзя рассчитываться традиционными деньгами: золотом или серебром. За такой расчет как продавец, так и покупатель, согласно статье 191 Уголовного кодекса Российской Федерации, могут лишиться свободы на срок до десяти лет с конфискацией имущества.¹

Нельзя расплачиваться обещаниями других государств или, как у нас принято говорить, иностранной валютой: долларами, фунтами, марками, франками... Ибо, согласно Закону о Центральном банке Российской Федерации (Банке России), только рубли являются законным средством платежа на территории России.

Уголовно наказуем, как мы уже знаем, выпуск и расчет частными банкнотами.

Государство всячески препятствует хождению таких денег, как драгоценные металлы, частные обещания и обещания иностранных государств для того, чтобы поднять цену своих обещаний. В российском случае – рублей. Но даже на обращение рублей наложены некоторые запреты. Более того, рубли – это самое незащищенное от государственного произвола имущество.

Государственное нормирование обращения и хранения рублей. Например, нельзя платить или принимать к оплате сумму свыше двух миллионов рублей наличными (бумажными) деньгами. К нарушителю, согласно Указу Президента от 23 мая 1994 года за Љ 1006, применяется штраф в 2-кратном размере суммы произведенного платежа. Правда, штрафу подлежат лишь так называемые юридические лица. На граждан санкции не распространяются.

Нельзя, согласно этому же Указу, держать в кассе предприятия слишком большую сумму наличных рублей. Сумму сверх установленного лимита.

Оперативность изъятия денег государством. Российское государство оперативно, без сложных судебных процедур может отобрать деньги у предприятия, нарушившего налоговое законодательство. А поскольку это законодательство очень сложное, запутанное и противоречивое, то почти любого можно объявить нарушителем и предъявить ему счет невыплаченных налогов и счет штрафов за уклонение от налогов. Если гражданин не соглашается платить по этим счетам, то его можно заставить платить только через суд. Что касается предприятия, то согласия его руководителей никто не спрашивает. Налоговая инспекция просто отбирает деньги предприятия, если они у него есть. Можно жаловаться в вышестоящие налоговые службы, можно обращаться в суд и можно даже вернуть свои деньги. Но на все это уйдут месяцы и даже годы.

Обмен на деньги преобладает, когда возникает традиция делать запасы ликвидных средств, традиция, которая приносит успех тем, кто ей следует. Бесцеремонно покушаясь на ликвидные средства, государство разрушает эту традицию. Вот почему удобная, но ставшая опасной купля-продажа частично заменяется неудобным, но менее опасным бартером.

Есть легенда, объясняющая любовь украинцев к салу. Говорят, что в стародавние времена они подвергались набегам мусульман, которые грабили древних украинцев, уводя их скот. Но свиней мусульмане не брали. Не положено мусульманам есть свинину. Похоже, что российские предприниматели полюбили бартер, потому что государственные люди в современной России предпочитают отбирать деньги. У них еще нет опыта в отбирании других видов имущества.

Бесцеремонность государства по отношению к ликвидным средствам – к деньгам – лишь одна из причин популярности бартера. Вторая причина – необязательность государства.

Необязательность, порождаемая государством

Бартер позволяет нерентабельным предприятиям и государству делать вид, что они рассчитываются по своим долгам. Делается это так: нерентабельные предприятия (а это, как правило, бывшие советские крупные предприятия), ссылаясь на отсутствие денег, предлагают своим кредиторам, включая государство, принять оплату натурой, то есть своей продукцией. При этом, ссылаясь на высокую себестоимость, они предлагают продукцию по гораздо более высокой цене, чем та, по которой эту продукцию можно свободно продать. И ее берут, полагая, что с паршивой овцы хоть шерсти клок. Берут, с потерями, поставщики. Берет государство. Причем взимание натурой по повышенной цене улучшает картину собираемости налогов. Затем продукцией по повышенной цене государство рассчитывается со своими кредиторами. И кредиторы берут, надеясь, опять-таки, хоть на шерсти клок. А государству такой расчет натурой позволяет преуменьшить степень своей необязательности. Получается, что государство вместо того, чтобы бороться с необязательностью, провоцирует и маскирует ее. Если в 1992 и в 1993 годах невыполнение обещаний маскировалось инфляцией, то сегодня оно маскируется бартером.

Огосударствление денег и прочие государственные помехи обмену приводят к тому, что люди вынуждены возвращаться к его допотопным формам, к бартеру. Самое забавное, что экономическая теория считает государственные помехи обмену очень важным и нужным делом.

Ч А С Т Ь 3.
ДЕНЬГИ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Мы выяснили, что современные деньги – это обещания. Но известнейшие экономисты высказываются так, как будто современные деньги – это условность, введенная государственными декретами.

"Деньги – это искусственная социальная условность. Если по той или иной причине какая-либо вещь начинает применяться в качестве денег, то все – и трезвенники, и вегетарианцы, и люди, не верящие в ее внутреннюю полезность, – начинают ценить ее. Пока за данную субстанцию можно покупать и продавать вещи, люди соглашаются продавать и покупать с ее помощью. Это парадокс: деньги признают, потому что они признаны!

Бумажные деньги получили широкое распространение потому, что они обладают многими удобствами как средство обмена. Деньги нетрудно носить и хранить. Приписав больше или меньше нулей к нарицательной ценности банкноты, можно в этом легком, удобном для передвижения средстве обмена воплотить большую или меньшую ценность... Тщательная гравировка делает ценность денег легко различимой и предохраняет их от подлога и подделки. То обстоятельство, что частные лица не могут по своему желанию создавать деньги в неограниченном количестве, сохраняет их редкость, то есть делает экономическим, а не свободным товаром.

Современные деньги при таком ограничении их предложения имеют ценность – на них можно покупать вещи независимо от какого бы то ни было золота, серебра или государственного покрытия" (Самуэльсон П. Экономика. С. 69).

"В отличие от других экономических благ деньги приобретают ценность в силу социальной условности; мы наделяем их косвенной ценностью не за их непосредственную полезность, а из-за того, что можем покупать на них товары" (Там же, с. 72).

"В настоящее время все американские деньги, по существу, представляют собой неразменные бумажные деньги. Они являются деньгами потому, что государство декретировало их как деньги, и потому, что мы все приняли их" (Там же, с. 311).

Подобное объяснение денег в экономических учебниках является общепринятым. Его иллюзорность обнаруживается не сразу. Авторам данной книги понадобилось лет пятнадцать (после окончания вуза), чтобы разобраться в основных изъянах традиционного экономического подхода к общественным процессам.

Один из авторов² учился на физическом факультете Новосибирского государственного университета. Это была вторая половина 60-х годов. Физики были в большом почете. Конкурсы на физические факультеты вузов – огромными. Советская физическая школа – одной из лучших в мире.

Так случилось, что после двух курсов физического я оказался студентом второго курса экономического факультета того же университета. Я догадывался, что физики и экономисты это разные типы людей, но не ожидал, что настолько.

Первое изумление: преподаватель на экзамене по политической экономии потребовал от меня конспект "Капитала" – главного труда Маркса. Без этого конспекта он отказывался принимать у меня экзамен. Это было странно. Я честно прочитал весь первый том "Капитала" и выборочно – второй и третий. Я готов был обсудить прочитанное на экзамене, но преподавателю нужен был зачем-то конспект. Это было тем более странно, что на физическом факультете никогда не требовали делать конспекты трудов корифеев, тем более, корифеев прошлого. Считалось, что для понимания сути лучше слушать лекции и читать труды современников. Корифеи прошлого, конечно, уважаемые люди, но ведь наука не стоит на месте, и поэтому их взгляды требуют, по меньшей мере, корректировки. "Капитал" же, несмотря на свою древность, выдавался за непревзойденную вершину экономической мысли. Студентам предлагалось изучать его даже прежде современных учебников, так как учебники могут исказить, упростить, вульгаризировать недосягаемый идеал – объяснение мироустройства самим Марксом.

По отношению к Марксу советские экономисты вели себя не как ученые (ученые всегда оставляют своим корифеям право на ошибку), а как вечные ученики, как приверженцы религиозного учения. Ссылка на Учителя считалась у них лучшим доказательством своей правоты и неправоты оппонента. Ведь Учитель всегда прав, и богохульство, страшный грех, верх неприличия сомневаться в этом.

Однако религиозные черты в поведении советских марксистов, не были для меня достаточным основанием для того, чтобы усомнился в научной добросовестности самого Маркса.

Несколько лет ушло, на то, чтобы понять такого непростого и многотомного Маркса, да еще в компании с Энгельсом.

Второй раз я был экономически изумлен, когда понял марксову трудовую теорию ценности (трудовую теорию стоимости, как перевели ее название русские марксисты), теорию, на которой построена вся марксистская политическая экономия. Маркс без доказательства, как самоочевидный факт, как аксиому, провозглашает: ценность товара определяется количеством труда, идущего на изготовление этого товара, труда, кристаллизованного, овеществленного в этом товаре. Но такое утверждение, мягко говоря, неочевидно. Теория, базирующаяся на таком постулате, описывает фантастический мир, в котором ценность товара зависит от количества "впрыснутого", "закаченного" в него труда. Это забавный мир, но он далек от реальности, в которой люди ценят товары, не считаясь с количеством затраченного на них труда.

В фантазиях Маркса бесплодный (по определению) Капитал эксплуатирует творящий ценности Труд. Маркс возмущается неблаговидной деятельностью паразита Капитала. Он с пафосом призывает к его низвержению и к установлению господства Труда. Причем, Маркс не видит границы между фантазией и реальностью. Его антикапиталистический пафос выплескивается в реальный мир. Это тем более забавно, что в третьем томе "Капитала" Маркс берется объяснять, почему его утверждение о трудовой природе ценности при реальном капитализме несколько не "работает". И это то самое утверждение, из-за которого Капитал выглядит таким бессовестным эксплуататором, присваивающим то, что создано исключительно Трудом! И это то самое утверждение, из-за которого Труд подстрекался к тому, чтобы стать могильщиком Капитала! И это то самое утверждение, из-за которого был взбаламучен весь мир!

Ну, да ладно, думал я. Марксизм – это не вся экономическая наука. Западная экономика наверняка свободна от столь грубых просчетов. Но вот рухнула советская власть. Перестали действовать многие информационные фильтры. Появилась множество изданий, в которых излагались взгляды западных экономистов. И тут случился третий шок. Оказалось, что и на Западе основная масса ученых экономистов увлечена проблемами эффективного выбора там, где неуместно выбирать, и проблемами рационального хозяйствования там, где неуместно хозяйничать.

Г л а в а 1.
НЕУМЕСТНОСТЬ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ

Начнем с определений предмета науки экономики. Причем, с определений, данных ее современными корифеями. Вот высказывание нобелевского лауреата по экономике Пола Самуэльсона:

"Экономическая теория есть наука о том, какие из редких производительных ресурсов люди и общество с течением времени, с помощью денег или без их участия, избирают для производства различных товаров и распределения их в целях потребления в настоящем и будущем между различными людьми и группами общества" (П. Самуэльсон. Экономика. С. 25).

Мало изящное, скажем так, определение. Но поскольку корифей выделил курсивом слова "редкий" и "избирают", то можно догадываться, что речь идет о проблеме выбора в условиях ограниченности, дефицитности, редкости ресурсов или возможностей. Выбор, по всей видимости, может быть хорошим, эффективным, рациональным, а может быть и не очень. Экономика, по всей вероятности, призвана помочь сделать эффективный выбор. Мысль об эффективности подхватывает другой нобелевский лауреат по экономике Морис Алле:

"Основная цель экономической деятельности – удовлетворение практически безграничных потребностей людей с помощью имеющихся у них ограниченных ресурсов – труда, природных богатств, технического оснащения, учитывая при этом и ограниченность их технических знаний. Тем самым экономическая наука предстает как наука об эффективности ..." (М. Алле. Экономика как наука. С. 27).

Забавный переход от цели экономической деятельности к предмету экономической науки, но привыкайте: неряшливая многословность – характерная черта большинства высказываний на экономические темы.

Вот цитата из учебника, изданного 200 тысячным тиражом:

"... мы можем определить экономику как общественную науку, которая описывает и анализирует выбор общества при ограниченных ресурсах для удовлетворения потребностей" (Прикладная экономика. С. 10).

А вот цитата из словаря, изданного 50-ти тысячным тиражом. Экономическая теория, согласно словарю, это

"наука, изучающая то, как люди осуществляют выбор среди ограниченных ресурсов, которые могут ими альтернативно использоваться для производства различных товаров и услуг и распределяться затем для потребления в настоящем и будущем" (Экономикс: Англо-русский словарь-справочник. С.12).

Дальнейшее цитирование современных экономистов на тему о том, что собой представляет экономика, мало что добавит. Современные экономисты единодушны в том, что их профессиональная задача – эффективный выбор в условиях нехватки ресурсов, эффективное использование дефицитных ресурсов, эффективное хозяйствование. Благородная задача. И название науки совпадает с этой задачей. Ведь экономика в переводе с греческого означает домоводство, домострой или, другими словами, искусство ведения дома, хозяйства. А любой хозяин или нанятый хозяином управляющий испытывает ограниченность, нехватку средств, и ему бы очень могли пригодиться наработанные экономистами правила эффективного использования ограниченных ресурсов, правила выбора оптимального варианта хозяйствования.

Однако, удивительная вещь. Очень авторитетные ученые, называющие себя экономистами, прямо заявляют, что советы по рациональному ведению домашнего хозяйства или по максимизации прибыли коммерческого предприятия – это не их дело.

"Экономическая теория не является экономикой домоводства. Чтобы обучиться искусству выпечки тортов и ведению домашнего счетоводства, нужно обратиться в другое место.

Экономическая наука не является наукой об управлении предприятиями. Она не раскроет вам секретов успеха – как заработать миллион долларов, подготовить годовой финансовый отчет, разработать наилучшую рекламную стратегию или предвосхитить курс акций на бирже" (П. Самуэльсон. Там же. С.26).

Сторонясь помогать конкретным хозяевам в эффективном использовании их ограниченных средств, экономисты готовы решать эти проблемы для страны, региона, отрасли. И это странно. Ведь ни страна, ни территория, ни отрасль не являются хозяйством. Их ресурсы, если там не тоталитарное государство, принадлежат разным людям. И эти люди могут не согласиться с оптимальным выбором ученого экономиста по использованию их ресурсов.

Прежде чем оптимально выбирать и эффективно использовать дефицитные ресурсы, уместно было бы поинтересоваться, чьи ресурсы выбираются и оптимально используются. Однако вопрос "ЧЬЕ?" не является для экономистов существенным. Существенными для них, судя по современным экономическим учебникам, начиная с Самуэльсона, являются вопросы: ЧТО? КАК? КТО? ДЛЯ КОГО? То есть: ЧТО производить? КАК производить? КТО это будет производить? и ДЛЯ КОГО?

Таким образом, проблемы собственности, проблемы согласования человеческих интересов, проблемы человеческого общения не являются для современных экономистов главными. Более того, институт собственности, необходимость учета интересов хозяина ресурсов может мешать им в поиске оптимальных вариантов. Поэтому экономические рецепты – это часто рецепты принудительного исправления имущественных границ, рецепты вмешательства в частную жизнь, рецепты ограничения добровольных взаимодействий между людьми, рецепты насилия. Прерогатива государства на эмиссию банкнот, то есть запрет на частную эмиссию ликвидных публичных обещаний – одно из таких ограничений.

Наиболее проницательные и добросовестные экономисты, понимая неуместность распределения чужих ресурсов, переносят центр своего внимания с проблем эффективного хозяйствования на проблемы эффективного взаимодействия, на проблемы общения различных хозяев, на проблемы их безопасной координации. Согласитесь, что проблема эффективного, хозяйского использования дефицитных возможностей и проблема взаимодействия хозяев по поводу прав на эти возможностей – это разные проблемы.

Как только экономисты от проблем хозяйствования переходят к проблемам взаимодействия хозяев, они перестают, строго говоря, быть экономистами. Можно, конечно, подходить и не строго, можно расширить предмет экономической науки, включив в него проблемы прав на дефицитные возможности, проблемы имущественных границ, проблемы собственности. Однако слово "экономика" (домоводство) постоянно сбивало и будет сбивать даже самых проницательных исследователей на решение хозяйственных задач вместо того, чтобы решать задачи уточнения и защиты имущественных границ.

Мы уже неоднократно предлагали³ и еще раз повторяем предложение: назвать науку об изучении имущественных границ терминомикой или чуроведением (terminus по-латыни – межа, граница, так же называли древние римляне своего бога границ; Чур – славянское божество межей и границ). Новое название станет еще одним уровнем защиты мирных людей от инициатив по принудительному использованию принадлежащих им ресурсов.

Неуместность экономических рецептов, более того, их вред для частной жизни и свободы добровольных взаимоотношений между людьми хорошо замаскирована. Но нельзя сказать, что государственные чиновники вредят, а ученые экономисты маскируют этот вред, участвуя в некоем заговоре против всех остальных людей. Нет, чиновники и экономисты лишь подражают действиям и словам других, авторитетных для них людей. За эти действия и слова они получают вознаграждение. На эти действия и слова они тратят большую часть своей жизни. Как и все люди, они нуждаются в оправдании своей жизни. Экономическая теория дает оправдание в творимом ими вмешательстве в частную жизнь других людей. Поэтому подавляющее большинство участников и апологетов такого вмешательства с уважением относится к экономической теории, не вникая в ее тонкости, упорно не замечая всей ее нелогичности. Ведь сомнение в уместности, например, "регулирования рынка" или "придания реформам социальной направленности" может вызвать у совестливых регулировщиков чувство депрессии от бессмысленности и даже вредности для регулируемых и социально защищаемых той деятельности, которую они всегда считали высоко полезной.

Мы сочувствуем таким регулировщикам, но ведь нужно посочувствовать и регулируемым, которые не желают, чтобы их регулировали. Поэтому, как ни горька правда, мы вынуждены констатировать, что современная экономическая теория это источник хорошо замаскированных, а потому – массовых и опасных, заблуждений.

Современная экономическая наука создала два способа защиты от критики.

Первый способ – это употребление особого языка. Он мало пригоден для объяснения, доказательства. Но на нем хорошо создавать видимость объяснения. На нем хорошо имитировать доказательство. Экономисты настолько преуспели в этой имитации, что сами свято поверили в осмысленность своих высказываний.

Второй способ – это постоянные намеки на существование исполинских персонажей типа Народа или Общества. Их интересами экономисты оправдывают свои рецепты по распоряжению чужим имуществом.

Сначала прислушаемся к маскировочному языку.

Г л а в а 2. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ФЕНЯ

Многие знания мы получаем в виде высказываний других людей. Но эти высказывания могут быть ложными по причине наивности или лукавства высказывающихся. А ложные знания хуже незнания, как говорил Будда. К счастью, есть несложные лингвистические признаки, которые ставят под сомнение ум или искренность высказывающегося. Вот эти признаки:

1. Употребление плеоназмов.

2. Недержание основания при классификации.

3. Недержание смысла слова.

4. Буквальное понимание тропов.

5. Одушевление коллективов.

Рассмотрим их по порядку.

Употребление плеоназмов

Плеоназмы – это словесные излишества, повторы. Иногда они уместны. Например, в поэзии. Хороши они в анекдотах. Но в науке их нужно всячески избегать. Самые распространенные плеоназмы – тавтологии.

Примеры тавтологий: "самый оптимальный" (оптимальный – это уже самый), "своя автобиография" (автобиография – это описание своей жизни), "прейскурант цен" (прейскурант – это перечень цен), "кредит доверия" (кредит – это доверие), "реальная действительность" (как будто может существовать нереальная действительность или реальная недействительность), "целостная система" (система – это и есть целое), коммерческая торговля (коммерция – это и есть торговля).

Тавтология может быть признаком плохого понимания предмета или поспешности в суждении.

Один давний и хороший знакомый, в прошлом физик, а ныне коммерсант, как-то оговорился "радиационное излучение", а потом долго плевался и причитал о своей дисквалификации, так как радиация (от латинского radio – излучаю) это и есть излучение.

Тавтология может быть попыткой умничать, говорить длинно и "учено". "Утоплый труп мертвого человека" в устах унтера Пришибеева тому пример.

Тавтология может быть признаком робости высказывающегося, не смеющего спорить и повторяющего тавтологии за авторитетом.

Общественные науки, в рамках которых объясняется феномен денег, нашпигованы тавтологиями. И ничего. Никто не плюется. Наоборот, авторитеты с удовольствием плодят тавтологии, а эпигоны без тени юмора их повторяют.

Тавтологией является выражение "частная собственность", когда им обозначают порядок, который коммунисты мечтают ликвидировать. Ведь оба слова в этом выражении указывают на обособление, отделение, размежевание, разграничение.

Социологи могут запросто говорить о социальной структуре общества, хотя социальный – это и есть общественный.

Политологи – о государственной политике, хотя политика – это и есть государственные дела.

Экономисты – об экономике домоводства, хотя экономика переводится с греческого как домоводство, домострой.

Тавтологии встречаются даже в законах – документах, нормирующих поведение человека, объясняющих, что ему можно, а что – нельзя.

В Конституции РФ (ст. 1) записано, что Россия есть демократическое государство с республиканской формой правления. А ведь "демос" в "демократии" и "публика" в "республике" означают одно и то же – народ. Только первое слово взято из греческого языка, а второе – из латыни.

В Гражданский кодекс РФ (ст. 141) вкрались валютные ценности, хотя валюта – это и есть ценность.

А вот как звучит Федеральный закон РФ: "О порядке установления долговой стоимости целевого долгового обязательства Российской Федерации". Долговое обязательство – тавтология. Ведь долг – это всегда обязательство так же, как и обязательство – это всегда долг.

Прейскурант цен – явная тавтология. Но она уже заняла свое место в российском законотворчестве. Смотри Федеральный закон РФ "О драгоценных металлах и драгоценных камнях" (ст. 10).

Бухгалтеров в официальных документах приучают говорить о дебиторской задолженности. Но ведь дебитор – это должник и, говоря о должниковой задолженности, остаешься в недоумении: кто кому должен? Оказывается, что этим словосочетанием хотят сказать: мне (нам) должны. Не проще ли так и сказать?

Это коротенькие и очень распространенные тавтологии. Но бывают длинные, авторские. Одну из них, принадлежащую лауреату Нобелевской премии по экономике Василию Леонтьеву, позвольте привести:

"Под понятием "программирование национальной экономики" я имею в виду весь комплекс политических, законодательных и административных мер, нацеленных на точное формулирование и практическую реализацию всеобъемлющей национальной программы экономического развития" (Леонтьев В. Экономические эссе. С.394).

Оказывается, что программирование национальной экономики – это воплощение национальных экономических программ.

Таким образом, язык общественных наук поражен неоправданными плеоназмами. Последние проникли даже в тексты важнейших государственных документов, которые составляются с особой тщательностью. Что уж тут говорить о прочих текстах, связанных с деньгами и расчетами. Речь идет о депозитном вкладе (депозит – это и есть вклад), расчетном счете (лучше было бы сказать о вкладе для расчетов, расчетном вкладе или текущем счете), о выплате заработной платы, о заверенной доверенности.

Тавтологии могут создавать иллюзии существования того, что существовать не может. Поясняем.

Если есть выплаченная заработная плата, то возникает ощущение, что может быть и невыплаченная плата. Миллионы людей работают за иллюзорную невыплаченную заработную плату. До них долго не доходит, что плата – она или есть, или ее нет, что невыплаченной платы не бывает.

Если есть долговое обязательство, то возникает ощущение, что может быть и недолговое обязательство, то есть обязательство, по которому никто никому ничего не должен. Или, наоборот, – должен, но не обязан.

Если есть частная собственность (порядок, который не нравился Марксу и который они с Энгельсом собирались уничтожить), то возникает иллюзия, что может существовать нечастная собственность, которая придет на смену частной. Но если собственность – это институт границ, отделяющих мое от чужого, то собственность либо есть, либо ее нет. Институт общественной, необособленной собственности – фантом, ради которого было пролито столько крови.

Забавно, что там, где говорят о народной демократии или народной республике – мало республики и демократии. А народно-демократические республики представляют собой тоталитарные режимы. Там, где говорят о коммерческой торговле – нет свободы торговли. Там, где говорят о выплаченной заработной плате – трудно получить заработанное. Там, где говорят о долговых обязательствах – часто не возвращают долги и не выполняют свои обязательства. Там, где говорят о частной собственности – нет должного уважения к имущественным границам и частной жизни.

Недержание основания при классификации

Нелепо говорить "фрукты и яблоки", ведь яблоки – это один из видов фруктов. Тем не менее, широко распространены выражения "управление и планирование", "товары и услуги", хотя планирование – один из элементов управления, а услуги вполне могут быть товаром. Сатирик Михаил Задорнов обратил внимание на название "Институт стали и сплавов". Сталь – это тоже сплав. В Конституции РФ (ст. 8) противопоставляются товары, услуги и финансовые средства. В Гражданском кодексе РФ процедуры мены и купли-продажи регламентируются разными статьями, регламентируются как разные процедуры человеческого взаимодействия без малейшего намека на то, что купля-продажа – это один из видов мены, частный случай мены, мены, в которой хотя бы одна из сторон предлагает в уплату деньги.

Противопоставление фруктов и яблок вызывает улыбку, поскольку все хорошо знают, что яблоки – тоже фрукты. Но к противопоставлению товара и денег отношение серьезное. Оно освящено теорией. Вспомните хотя бы формулу Маркса: "Деньги – Товар – Еще большие деньги". И эта серьезность позволяет спрятать товарную сущность денег, что облегчает их огосударствление вплоть до полного запрета на хождение частных денег.

Если товар – это возможности, предназначенные для обмена, то финансовые средства, включая деньги, тоже товар. Деньги – один из видов товара. Причем строгой границы между теми товарами, которые можно называть деньгами, и теми, которые – нельзя, не существует.

Нехорошо получилось и с ценными бумагами. Гражданский кодекс почему-то не относит к ним деньги, хотя деньги нередко представляют собой бумагу, и довольно ценную.

Недержание смысла слова

Многие слова имеют не одно, а два и более значений. Это явление называется полисемией. В наибольшей степени различаются значения в омонимах. Пример омонима – слово "коса". Коса – это и способ укладки волос, это и песчаная отмель, это и инструмент, которым срезают (косят) траву.

"... В ликвидации недоразумений, могущих возникнуть благодаря омонимам, прежде всего помогает контекст, и чем отдаленнее тематически омонимы, тем менее они опасны в отношении двусмысленности и недопонимания речи ( например, брага – "сорт пива" и брага – "канат на речных судах", бур – "инструмент" и бур – "голландец в Южной Африке" или гамма – "греческая буква" и гамма – "последовательность музыкальных тонов"...". (Реформаторский А.А. Введение в языкознание. С. 96).

Когда смысл омонима легко угадывается из контекста, проблем с объяснением и пониманием не возникает. Но когда по ходу объяснения омонимы неожиданно наполняют то одним, то другим смыслом – это признак наивности или лукавства объясняющего. Он или не понимает, о чем говорит, или с пониманием пытается ввести в заблуждение окружающих.

"... Омонимы во всех случаях – это досадное неразличение того, что должно различаться. Поэтому положительную роль омонимы играют только в каламбурах и анекдотах, где как раз нужна "игра слов", в прочих же случаях омонимы только помеха пониманию". (Там же, с. 94).

Употребление некоторых омонимов трудно объяснить шуткой, веселым розыгрышем. Например, омонима "государство". С одной стороны, государство – это страна, а с другой – организации по поддержанию общественного порядка. Из российской Конституции трудно понять, где Российская Федерация – страна, а где – организация. Такая неясность позволяет организации, которая называет себя государством, уверенно выступать от имени страны, которую тоже называют государством. И руководители государства (организации) могут выдавать себя за руководителей государства (страны). Незаметная подмена смысла у слова "государство" позволяет этим руководителям командовать не только своей организацией, но и всеми гражданами страны как своими подчиненными.

Незаметно меняется смысл у слова "социальный". С одной стороны, оно означает общественный, а с другой – благой, благожелательный, благотворящий, высокоморальный. Именно в этих последних смыслах Российская Федерация названа в Конституции социальным государством (не общественным же!). В этих последних смыслах слово "социальный" имеет хвалебный оттенок. Но похвалить свою власть, свою партию, свою программу, прибавив к их названию слово "хорошая", "благая", "высокоморальная", считается неприличным. Вот почему политики ухватились за слово "социальный" или "социал", где есть похвальба, но похвальба завуалированная. Симпатия к социализации, к социализму, к социал-демократии во многом объясняется завлекающим, похвальным смыслом слова "социальный". И люди, завороженные социальным в смысле благим, вляпываются в социальное в смысле обобществленное, коммунальное, казенное. В то самое гуртово, которое по украинской пословице чертово.

Плохо различаются два разных значения слова "собственность" (Владимиру Ивановичу Далю больше нравилось "собь", чем "собственность"). С одной стороны, собственность – это порядок, закрепляющий за каждым человеком дефицитные возможности или ресурсы. С другой стороны, собственностью называют сами эти принадлежащие кому-либо дефицитные возможности.

Если собственность понимать в первом смысле, как институт межей и границ, то к этому слову нелепо добавлять прилагательные "частная" или "общественная". В первом случае мы получим тавтологию. Ведь собственность всегда частная в том смысле, что обособление – это всегда выделение и закрепление части дефицитных возможностей за владельцем. Институт частной собственности – это институт частной частности, отдельной отдельности или обособленной собственности. В случае с общественной собственностью мы получим оксюморон, то есть сочетание двух взаимоисключающих друг друга слов. Ведь "общественная" указывает на общность, неразделенность, а собственность – на обособление, отделение. Институт общественной собственности – это институт нерасчлененной обособленности или нераздельной отдельности.

О тавтологичности "частной собственности" и бессмысленности "общественной собственности" мы впервые прочитали у Гасана Гусейнова и Дениса Драгунского (Право на чужое без права на свое // Век ХХ и мир, 1990, Љ 2, с. 16-19).

О частной или общественной собственности допустимо говорить, но не как о порядке, институте, учреждении, а как о ресурсах, возможностях, имуществе, принадлежащих частным лицам (частная собственность) или государству (общественная собственность).

"Монополия" – еще одно слово, которое страдает недержанием смысла.

Монополия может быть исключительным правом на торговлю чем-либо (например, водочная монополия). Это право предоставляется только монополисту. Все остальные лишаются права торговать монопольным товаром. Монополия в этом смысле устанавливается силой или угрозой силы.

Монополия во втором смысле – это преобладание в торговле чем-либо вплоть до единственности. Причем это преобладание, этот монополизм не предполагает ограничения или запрета для других: продавай вместе с монополистом и даже обгоняй его в объеме продаж, если получится. Это безнасильственное преобладание. Преобладание в силу высокого качества и низкой цены товара. Преобладание в силу несравненных достоинств монополиста в изготовлении и предложении товара.

В российской Конституции монополия, без уточнения ее смысла, считается вредным явлением. По крайней мере, в статье 34 указано: "не допускается экономическая деятельность, направленная на монополизацию". Для борьбы с монополиями создан Государственный комитет РФ по антимонопольной политике (заметили тавтологию?). Но этот комитет борется только с монополией-преобладанием и мирится с монополией – исключительным правом. Например, он мирится с водочной монополией или монополией на эмиссию ликвидных публичных обещаний, которые могли бы стать деньгами.

Борьба государства с монополией-преобладанием – типичный пример борьбы с ветряными мельницами, врагами, порожденными непродуктивным воображением. Воображением, возбужденным современной экономической теорией. Эта теория объявила несовершенной ситуацию преобладания. Мол, преобладание снижает накал конкурентной борьбы. Поэтому экономисты организовали борьбу с преобладанием. В этой борьбе идет насильственное исправление безнасильственно складывающихся отношений между людьми. Уголовно преследуется, например, согласование цен между продавцами.

"Бывший председатель правления компании "Олгни Пепси-Кола Ботлинг" был приговорен к трем годам тюремного заключения – ему инкриминировался сговор между его фирмой и рядом местных владельцев розничной торговой сети по поводу жесткой фиксации цен на продукцию в период с1982 по 1985 год.

Один из владельцев розничной сети был оштрафован на 100000 долларов и на аналогичный срок отправлен на общественные работы – 35 часов в неделю в течение первых двух лет и 35 часов в месяц в течение последнего года.

Судья, выносивший вердикт по этому делу, заявил, что никогда еще не выносил такого приговора столь богатым и преуспевающим людям, однако выказанное обвиняемыми пренебрежение к существующим законам и к общественному мнению несомненно заслуживает суровой кары.

Адвокаты обоих подсудимых заявили, что они будут апеллировать в суд высшей инстанции, однако показания ряда служащих компании о предварительных переговорах по поводу фиксации наиболее выгодных цен на прохладительные напитки суд счел вполне достаточным доказательством вины этих бизнесменов" (Долан Э. Дж., Линдсей Д. Рынок: микроэкономическая модель. С.382).

Пол Хейне предлагает выбросить опасное слово "монополия" из рабочего словаря.

"У него слишком много значений, и они слишком неопределенны. "Когда я использую слово, – насмешливо заявлял Шалтай-Болтай, – оно означает только то, что мне хочется: ни больше, ни меньше". "Монополия" – любимое слово современных шалтай-болтаев. И поэтому мы не собираемся его использовать" (Хейне П. Экономический образ мышления. С. 232)

Ярчайший пример омонима, смысл которого почти неуловим, – слово "экономика". Первоначально Ксенофонт, предполагаемый автор этого слова, понимал под ним домострой – искусство или науку ведения дома, хозяйства. Например, как выбрать и подготовить управляющего, как отучить жену от применения косметических средств и приучить ее к укреплению тела заботами о хозяйстве, как убрать хлеб и очистить зерно, как повелевать людьми. Сейчас под экономикой понимают гораздо более широкий круг научных дисциплин, чем науку об эффективном, рачительном ведении хозяйства. Более того, экономикой стали называть само хозяйство, хозяйствование. Ксенофонт очень бы удивился таким выражениям как экономическая свобода, экономические преступления, экономический рост. Это не единственный пример подобного неудачного расширения смысла слова: перенос названия науки на предмет этой науки. Другие примеры – технология и экология. Технологией стали называть не только науку о процессах производства, но и сами способы производства, саму технику, а экологией – не только науку об окружающей среде, но и саму окружающую среду. Однако называть рост результатов хозяйствования или рост продукции экономическим ростом, новую технику – новой технологией, а загрязнение природы плохой экологией – дурной тон, неумеренная погоня за модными словами, китч. Подобное словоупотребление ничем не лучше тавтологии. Оно – признак невысокой культуры, намерения выделиться, навести тень на плетень. Оно порождает омонимы, затрудняющие понимание.

Слово "экономика" по широте смыслов, которые оно в себя вобрало, уникум. Сегодня этим словом называют столь многие виды человеческой деятельности, что почти невозможно выделить неэкономическую деятельность. Поэтому когда авторы экономических книжек пишут, что экономика – это жизнь, или экономика – это все, что нас окружает, они почти не преувеличивают. Столь широкий спектр смыслов делает слова "экономика", "экономический" словами-паразитами. Эти слова перестают что-либо объяснять. Они лишь создают видимость объяснения.⁴

Мы неоднократно проводили следующий эксперимент: брали текст на так называемую экономическую тему и пытались убрать или заменить в нем слова "экономика" и "экономический". Текст от этого всегда становился короче и прозрачнее, понятнее. (То же самое относится, между прочим, и к словам "общество", "общественный", "социальный" и, конечно же, к словосочетанию "социально-экономический".)

Приведем для примера следующий текст:

"Информационная сфера в нашей стране становится все более важной составляющей общественной жизни, во многом определяющей перспективы успешного осуществления социально-политических и экономических преобразований российского общества". На смену звездным войнам приходят информационные // Российская газета, 23 августа 1997 года, с.6.

Если перевести эту фразу на нормальный язык, то получим, что со временем важность информации в России возрастает. В оригинале глупость этой фразы замаскирована словами-паразитами, словами, которые не держат смысл. В переводе эта глупость очевидна.

Буквальное понимание тропов

Тропы – это слова, употребляемые в переносном смысле. Они делают речь образной и емкой. Но их нельзя понимать буквально. Смешно пытаться небоскребом скрести небо, подмоченную репутацию сушить у горячей печки, а стреляного воробья держать за раненую или пуганую птицу.

Буквальное понимание метонимий. Метонимия – вид тропа. В метонимии что-либо называется не прямо, а по имени тесно связанного с ним предмета или явления, по имени тесно связанной с ним личности или характеристики. Например, комплект мебели для спальни нередко называют спальней, произведение – именем его автора (купить Куприна, снять с полки Толстого). Подобное переименование и есть метонимия. Буквально понимать метонимии смешно, а иногда – опасно. Тем не менее – понимают.

Руководителей госаппарата часто называют руководителями страны (или региона). В стране, где власть госаппарата ограничена обычаем или законом, такое называние есть метонимия. Однако многие люди, включая представителей госаппарата, столь наивны, что не ощущают переносного смысла данного словоупотребления. В высших государственных чинах они действительно видят руководителей страны или региона, которым вручена безграничная власть и на которых лежит безграничная ответственность за благополучие подвластных им людей. Подобная наивность мешает как государственным, так и нечиновным людям. Те и другие страдают от завышенных ожиданий. Возникают конфликты. Их можно разрешать мягко, избавляясь от наивности. Их можно разрешить жестко, расширяя власть государства вплоть до тотальной власти, вплоть до превращения всей страны в большой госаппарат. И тогда руководство государством буквально превратится в руководство страной.

Частный случай метонимии – синекдоха. Синекдоха – это называние целого по имени его замечательной, выдающейся части. Можно целое назвать по имени его отличительной, характерной части, но такое называние не дает оснований считать, что целое и часть это одно и то же. Можно девочку в красной шапочке назвать Красной Шапочкой, а человека с бородой – Бородой, но смешно путать красную шапочку с девочкой в красной шапочке, а бороду – с бородатым человеком.

Современные русскоязычные экономисты очень часто употребляют слова "ценность" и "стоимость" как синонимы. Но ценность – более широкое понятие, чем стоимость. Стоимость – это тоже ценность, но только ценность затраченного. И хотя ценные возможности часто дорого стоят, ценность и стоимость нельзя считать синонимами. Ведь нельзя же считать синонимами слова "светить" и "жечь", хотя светящий предмет часто бывает обжигающим, а обжигающий – светящим. Если полагать, что "светить" и "жечь" синонимы, то можно обжечься горячим, но темным, и дуть на светлое, но холодное. При неразличении ценности и стоимости можно почти даром отдать высокоценную, но легко доставшуюся возможность или заломить отпугивающую цену за никчемный, но тяжело сработанный товар.

Начало отмеченной синонимичности положили, по мнению Туган-Барановского, русские марксисты.

"Наш разговорный язык обладает двумя словами "ценность" и "стоимость" с существенно различным значением. Я могу, например, сказать: "эта картина стоила мне очень мало, но ценю я ее очень высоко" – и всякий поймет о чем идет речь. Но благодаря низкому уровню у нас теоретического знания, произошла поистине курьезная вещь: научная экономическая терминология не только не усовершенствовала терминологии разговорного языка, а существенно ухудшила ее и внесла в нее путаницу, которой разговорный язык лишен. Среди многих русских экономистов (особенно среди марксистов) вошло в обычай употреблять термины "стоимость" и "ценность" не как противоположные, а как тождественные понятия, синонимы. Эта пагубная привычка была, по-видимому, введена и закреплена, главным образом, первым русским переводом "Капитала" Маркса, где немецкое слово "Wert" было ошибочно переведено словом "стоимость", а не "ценность". Между тем немецкий язык знает наряду с термином "Wert" (ценность) другой термин "Kosten" (стоимость), точно также, как и по английски слово "value" (ценность) никоим образом не может быть смешиваемо со словом "cost" (стоимость)...

По всем этим причинам, русский теоретик, развивающий теорию стоимости, должен употреблять большие усилия, чтобы его читатели понимали, о каком экономическом явлении идет речь, и чтобы последние не смешивали "стоимость" с "ценностью" (Туган-Барановский М. И. Основы политической экономии. – Петроград, 1917, с. 62).

В оправдание переводчиков "Капитала" скажем, что превращению Wert (ценности) в стоимость способствовала затратная теория ценности, которую разделял Маркс. Ценность товара в рамках этой теории объясняется его стоимостью. Это объяснение наивно по современным меркам. До Маркса эта наивность не имела разрушительных последствий. Марксу, в отличие от предшественников, мало было объяснить мир. Он призвал его переустроить. Но в проект переустройства были заложены ошибки. Одна из главных ошибок проекта – затратная (трудовая) теория ценности. По этому проекту в России стали строить коммунизм. Негодность проекта обнаружилась с большим опозданием. И одной из причин опоздания была путаница в словах.

Не все теоретики большевизма путали ценность со стоимостью. Хорошо образованный Бухарин в отличие от Ленина и Сталина употреблял слово ценность (трудовая ценность, прибавочная ценность). Но Бухарин оказался врагом Сталина, и его расстреляли. После этого ценность у советских экономистов окончательно превратилась в стоимость. В 4-х томной Экономической Энциклопедии, изданной в 1980 году, нет статьи "ценность". Зато "стоимость" расписана на четырех страницах.

Буквальное понимание метафор. Метафора – это троп, в котором присутствует уподобление. Человека, например, за присущие ему качества могут назвать орлом, курицей, попугаем, медведем, свиньей, чурбаном, валенком, неявно уподобляя его этим животным и предметам, но не отождествляя его с ними.

Но вот когда страну называют домом или семьей, многие теряются и начинают вести себя так, как будто страна это дом, только большой, а население страны – большая семья. И совсем фантастическое умопомрачение наступает, когда человеческую активность в стране или регионе называют народным хозяйством: все воспринимают данную метафору буквально. Народным хозяйством пытаются управлять как реальным хозяйством. А ведь управлять народным хозяйством как реальным ничем не лучше, чем стоять на предсъездовской вахте как на реальной вахте на корабле, ничем не лучше, чем добывать железо из железного Феликса или из железной поступи пролетариата. А советы экономиста в управлении "народным хозяйством" столь же уместны, сколь объяснения орнитолога о повадках "стреляных воробьев".

Рынок часто уподобляют механизму. Иногда прямо так и говорят: рыночный механизм. Раз механизм, то должен быть и механик для установки, налаживания, регулирования, ориентирования. Роль такого механика экономисты отводят государству. Но если обойтись без метафор и представить рынок в виде обменивающихся людей, то необходимость их регулирования, ориентирования, совершенствования со стороны государства, не столь очевидна. Особенно, когда обменивающиеся люди не просят об этом государство. И тем более, когда они дружно противятся государственному вмешательству.

Буквальное понимание оксюморонов. Оксюморон – это троп, в котором сталкиваются противоположные по смыслу слова. Например: "живой труп", "горячий снег", "зияющие вершины", "веселая грусть", "нарядная обнаженность", "жар холодных чисел", "умная голова, да дураку дана".

Употребление оксюморонов – это один из способов построения фантастических миров, свободных от некоторых правил, обязательных для нашего мира. Оксюмороны хороши как средство для привлечения внимания. Противопоставлением смыслов они могут ошеломлять, поражать, вызывать неожиданные ассоциации, смешить. Но к этому противопоставлению нужно относится не более как к фантазии, будоражащей воображение. Впрочем, все тропы, если их понимать буквально, – фантазии, небывальщина. Эти фантазии нельзя принимать за реальность, иначе, руководствуясь вымыслом, можно "не вписаться" и больно удариться о непохожую на него действительность. Но некоторые оксюмороны люди упорно понимают буквально. Поэтому данные оксюмороны могут быть мощным гипнотическим средством, средством внедрения иллюзорных представлений о мире, средством манипулирования людьми.

В Конституции СССР (ст. 63) воинская служба провозглашалась почетной обязанностью советского гражданина. Почетная обязанность – оксюморон. Ведь к тому, что почетно, не обязывают. И, наоборот, в том, к чему обязывают, нет почета. Почетным может быть лишь право, но не обязанность. Но об этом мало кто задумывался, поэтому коммунистическим начальникам удалось убедить миллионы советских людей в почетной обязанности воинской службы. Это позволило им создать для защиты своего режима огромную армию, в которой большинство военных служило режиму бесплатно.

Гипнотическим воздействием обладает и другой оксюморон – общественная собственность. Ликвидация института собственности путем ограбления граждан государством выглядит не очень симпатично. Но если насильственную концентрацию огромных богатств у государства назвать общественной или социалистической собственностью, то начинает действовать утешительный гипноз оксюморона. Этот оксюморон создает у многих людей иллюзорное чувство хозяина, собственника огромных экспроприированных богатств, иллюзию сохранения и даже совершенствования института собственности при реальном разрушении этого института.

Гражданским кодексом РФ (ст. 48) некоторые лица могут наделяться обязательственными правами по отношению к другим лицам. Например, акционер по отношению к акционерному обществу. Казалось бы, у акционера по отношению к акционерному обществу должны быть только права. И они провозглашаются в статье 2 (пункт 1) Федерального закона "Об акционерных обществах", но – права обязательственные. Наделение обязательственными правами вряд ли логичнее, чем провозглашение обязанностей почетными. Обязательственные права могут оказаться обязанностями. Так, одного нашего знакомого чиновники обязали сдать дела по одному акционерному обществу, когда он собирался учредить другое акционерное общество.

В том же Гражданском кодексе есть понятие "бездокументарные ценные бумаги" (ст. 149), а в статье 142 ценная бумага провозглашается документом. Таким образом, бездокументарная ценная бумага является бездокументарным документом.

Широко распространено выражение "невыплаченная заработная плата". Что это: плата или не плата? Денег не дают, но миллионы людей ведут себя так, как будто это плата. Они месяцами ходят на работу, довольствуясь "невыплаченной заработной платой". Они соглашаются даже платить налог с "невыплаченной заработной платы". Согласно Инструкции государственной налоговой службы РФ по применению Закона РФ "О подоходном налоге с физических лиц" (раздел 1, пункт 3), доходом, полученным и подлежащим налогообложению, может считаться неполученный доход. В данной Инструкции датой получения дохода провозглашается дата начисления дохода, хотя между датой начисления (формальной бухгалтерской процедурой) и датой получения могут лежать многие месяцы. И люди платят подоходный налог за неполученный доход. Оксюморон делает свое дело: хоть и не выплаченная, а только начисленная, но ведь плата.

Оксюмороны – великолепное средство для шутки, для игры. Но относиться к ним всерьез, включая их в законы, это либо обманываться самому, либо обманывать других.

Одушевление коллективов

Для названия группы людей есть такие слова, как народ, общество, класс, партия, коллектив... Об общих чертах в поведении или состоянии людей из той или иной группы может быть сказано как о поведении или состоянии группы, коллектива. Например: народ голодает или толпа заволновалась. О коллективе часто говорят такими же словами, что и о человеке. То есть речь может идти об интересах народа и потребностях общества, о страданиях рабочего класса и о дружбе между народами. Но из такого разговора вовсе не следует, что коллективы – это существа, способные радоваться, страдать и общаться наподобие людей. Тем не менее, широко распространены рассуждения о группах людей, особенно о больших группах, таких как народ, общество, как об одушевленных существах, как о субъектах. Причем о существах и субъектах более высокого ранга, чем отдельный, даже самый выдающийся человек.

"Народ, народные массы – социальная общность...; творец истории, ведущая сила коренных общественных преобразований. Народ – подлинный субъект истории; его деятельность создает преемственность в поступательном развитии общества. Место и роль народа в истории впервые раскрыл марксизм-ленинизм, устранивший один из главных пороков идеалистической социологии, которая игнорировала решающую роль народа в общественном развитии, приписывая ее выдающимся личностям (см. В. И. Ленин, ПСС, т. 26, с. 58)" (Философский энциклопедический словарь. – М.: Сов. Энциклопедия, 1983, с. 395).

"Давно уже существовало и теперь еще существует страшное суеверие, сделавшее людям едва ли не больше вреда, чем самые ужасные религиозные суеверия. И это-то суеверие всеми своими силами и всем своим усердием поддерживает так называемая наука. Суеверие это совершенно подобно суевериям религиозным: оно состоит в утверждении того, что, кроме обязанностей человека к человеку, есть еще более важные обязанности к воображаемому существу. Для богословия воображаемое существо это есть бог, а для политических наук воображаемое существо это есть государство." (Л. Н. Толстой. Не могу молчать. С.198).

Фундаментальные понятия экономической науки: собственность, социальный, монополия, государство и само слово экономика, не держат смысл. Такие важные категории, как товары, услуги, деньги, а также купля-продажа и мена неправомерно противопоставляются, а другие – ценность и стоимость, наоборот, отождествляются. Метафоры типа потребности общества, народное хозяйство и рыночный механизм, понимаются буквально.

При таком словоупотреблении невозможны логичные рассуждения и, соответственно, точные выводы. Любое утверждение может быть "доказано" или "опровергнуто". Это свидетельствует о глубоком кризисе экономической науки

Итак, анализ современного языка, на котором разъясняются феномены человеческого общения, свидетельствует о крайней ненадежности таких разъяснений. Здесь черное может быть названо белым, а белое – черным. А лишь этого уже достаточно, чтобы "доказать" или "опровергнуть" любое утверждение. Однако экономисты любят "доказывать" далеко не все, а лишь те утверждения, из которых следует их огромная управленческая, организаторская значимость в жизни людей. Причем управлять и организовывать они собираются исключительно в крупных масштабах: в масштабах мира, страны, на худой конец, в масштабах региона или города.

Г л а в а 3.
УГАДЫВАНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ОБРАЗОВ

Несмотря на всю чудовищность языка, за "социально-экономическими" высказываниями можно разглядеть смутные образы. То есть эти высказывания не всегда тарабарщина и заумь. Иногда за ними скрывается некоторый смысл. Правда экономисты не склонны прояснять смысл своих теорий, неосознанно чувствуя всю их непрочность. Придется нам самим по отдельным осмысленным фразам, спрятанным под многотомием тривиальных или неряшливых высказываний, восстанавливать их образ, их картину мира.

Ученые экономисты, как мы уже поняли, неохотно берутся за решение проблем эффективности домашнего хозяйства или предприятия. Их привлекают масштабные задачи. Но вот неприятность: дефицитные ресурсы, которыми экономисты собираются по-хозяйски распорядиться, обычно принадлежат разным людям. Чтобы преодолеть эту неприятность экономисты намекают на то, что они служат гораздо более важному существу, чем отдельный человек. Это существо может называться Человечеством, Народом, Обществом, Отечеством, Державой, Россией, Экономикой, Экономической системой, Территорией, Регионом, Отраслью, Городом...

У этого существа много общего с человеком. Оно, как человек, имеет цели, интересы, желания, потребности. Оно, как человек, имеет ресурсы, средства, возможности для достижения целей и удовлетворения желаний, потребностей. Оно, как человек, испытывает нехватку, дефицит возможностей.

"Человек ограничен в своих возможностях. Ограничены его физические и интеллектуальные способности. Ограничено время, которое он может уделить тому или иному занятию. Ограничены средства, которые он мог бы использовать для достижения желанной цели. А мир так богат и многообразен.

И не только человек – все общество, даже если рассматривать его в планетарном масштабе, ограничено в своем стремлении к свободе, счастью, благополучию. И хотя за тысячелетия своей истории люди существенно раздвинули рамки этих ограничений, но и сегодня, как и в любой момент прошлого и будущего, постоянная недостаточность наличных ресурсов – главное и весьма жесткое условие, накладываемое объективной реальностью на размеры общественного и личного благосо-стояния и возможности их роста" (В. М. Гальперин, С. М. Игнатьев, В. И. Моргунов. Микроэкономика. С.13).

Вот на службу Обществу в распределении его ограниченных ресурсов и намекают экономисты. Этому Исполину готовы помогать экономисты в разрешении трех (по некоторым подсчетам – четырех) коренных экономических проблем.

"Любое общество, является ли оно полностью коллективизированным коммунистическим государством, племенем обитателей южных морей, капиталистической индустриальной нацией, семейством робинзонов или состоит только из одного Робинзона Крузо – и даже можно добавить, если это просто рой пчел, – должно тем или иным путем решить три коренные взаимосвязанные проблемы:

1. Что должно производиться, то есть какие из взаимно исключающих друг друга товаров и услуг должны быть произведены и в каком количестве?

2. Как будут производиться товары, то есть кем, с помощью каких ресурсов и какой технологии они должны быть произведены?

3. Для кого предназначаются производимые товары, то есть кто должен располагать этими товарами и услугами и извлекать из них пользу? Или, иными словами, как должен распределяться валовой национальный продукт между отдельными индивидуумами и семьями?

Эти три вопроса – основные и общие для всех хозяйств. Но разные экономические системы пытаются по-разному решать их" (П. Самуэльсон. Экономика., с.34).

Конечно, экономисты помнят, что Общество состоит из людей. Но люди у них лишь кирпичики, звенья, члены, клеточки Общества, винтики Хозяйственного Механизма, Экономической Системы или Общественного Производства. Только Общество они удостаивают чести называться системой, целым. Человек у них лишь часть этого целого, лишь член Общества. Интересы отдельного человека – это, конечно, очень важно, но их следует учитывать лишь в той мере, в которой они не противоречат интересам Общества.

Если Общество у экономистов – это все сверхсущество, то Экономика, Экономическая Система, Общественное Производство, Народное Хозяйство, Хозяйственный Механизм – это лишь материальная основа Общества, его тело, его плоть.

У материалиста Маркса Экономика (плоть) составляет основу, базис Общества и определяет его надстройку – дух. Но по-настоящему этот дух прорезается лишь после того, как до Общества доходит вся ограниченность капиталистической плоти. Общество силами Труда революционно преобразует свою основу. Лишь после освобождения от оков Капитала начинается подлинная история Общества. Только ликвидировав "частную собственность", Общество сможет сознательно контролировать свою Экономику. Анархии слепого функционирования плоти приходит конец.

Представители экономикс не столь радикальны. Они против революционных преобразований капиталистической Экономики. Да, тело без духа слепо. Но духу незачем постоянно вмешиваться в телесные, плотские, экономические процессы, если они протекают как капиталистические, рыночные процессы. Капиталистическая Экономика на удивление эффективная система. Предоставленная сама себе, она обычно достигает наилучших для Общества результатов. Только в тех случаях, когда автоматизм рыночной Экономики дает сбои, есть основание для сознательного вмешательства Общества в тонкую саморегуляцию своей плоти.

Подавляющее большинство экономистов, особенно после экспериментов с коммунизмом и фашизмом, считает, что в интересах Общества предоставить людям некоторую свободу в ремеслах и торговле, поскольку торгующие люди, преследуя собственные интересы, будут автоматически служить интересам Общества. Однако полностью полагаться на автоматизм рынка Обществу ни в коем случае нельзя. Торговля (рынок) – хороший, но далеко не идеальный механизм распределения ограниченных ресурсов Общества. У рынка бывают сбои, провалы, фиаско, которые оборачиваются потерями для Общества. Рынок не сразу приводит к оптимальным решениям: он нащупывает их слепо, путем проб и ошибок, что также приводит к потерям для Общества. Вот как описывает проблему рыночных коммуникаций лауреат Нобелевской премии по экономике Василий Леонтьев:

"... экономическая теория не только формулирует проблему, но и объясняет, каким образом она решается или, по крайней мере, может быть решена с помощью механизма конкурентных цен, то есть процесса проб и ошибок, который автоматически устанавливает равновесие на любом рынке. На отдельных рынках и при определенных обстоятельствах этот механизм действительно работает. Но, учитывая недостаток надежной информации, на которой основываются прогнозы, многие представители делового мира осознали, что игра проб и ошибок вместо желаемого состояния стабильного равновесия приводит к просчетам в размещении ресурсов, недоиспользованию производственных мощностей и безработице. Это означает потери в заработной плате, прибыли, налогах, которые обязательно порождают социальное беспокойство и обостряют политические конфликты" (Леонтьев. В. Экономические эссе. С. 395-396).

Описанные несовершенства рынка побуждают Общество к сознательному вмешательству в обменные процессы, которые происходят между его людьми-клетками. Степень сознательного вмешательства Общества в обмены между людьми – предмет острых дискуссий между экономистами разных школ. Но усомниться в необходимости такого вмешательства, тем более посмеяться над нелепым мифом об Обществе, экономисты пока не могут. Трудно расставаться с мифом, который отводит тебе столь важную роль. С мифом, который поднимает тебя вровень с Обществом над прочими людьми, действующими хаотично, спонтанно, автоматически. С мифом, в котором только твои действия признаются сознательными и который наделяет тебя правом корректировать прочих людей, действующих в отличие от тебя стихийно, а потому не всегда в интересах Общества.

Однако приятная для экономистов вера в Общество настолько нелепа, что они сами себе боятся признаться в этой вере. Отсюда – их обычай косноязычных и уклончивых высказываний. Поэтому нам приходиться договаривать то, о чем умалчивают экономисты и выискивать то, что они прячут в неряшливом словоизвержении.

Раньше Общество было безмозглым, не осознающим себя организмом. Оно развивалось инстинктивно, бессознательно, опираясь на слепые механизмы саморазвития. Например, на рыночный механизм. Но в последние столетия благодаря экономистам у Общества стал разрастаться мозг (государство) и прорезаться сознание. Бессознательное развитие было лишь предысторией развития Общества (Человечества). Его настоящая сознательная история только начинается. Общество с помощью экономистов начинает оценивать слепой рыночный механизм и находить в нем изъяны. Один из таких изъянов – деньги из драгоценных металлов в качестве средства обращения. И экономисты посоветовали Обществу заменить дорогие деньги на дешевые: знаковые, информационные.

Однако замена дорогих денег дешевыми породила некоторые проблемы. Теперь Общество должно следить за количеством дешевых знаковых денег в обращении. Их должно быть ровно столько, сколько нужно Экономической Системе. Если выпустить их больше, то они, как говорят экономисты, переполнят каналы обращения и вызовут инфляцию. Если выпустить их меньше, чем нужно, то Экономическая Система будет испытывать денежный голод. Это приведет к угнетению ее развития, к снижению темпов экономического роста, к увеличению безработицы.

Экономисты любят говорить о здоровье Общества или Экономики. Они измеряют параметры его или ее здоровья: темпы роста производства, количество денег в обращении, уровень инфляции и безработицы, как врач измеряет пульс и давление у человека. Они выписывают рецепты его оздоровления.

Экономисты говорят о денежном обращении как о кровообращении Общества. Если в доисторическую, в досознательную эпоху Общество не заботилось о денежном обращении, то современное Общество с его знаковыми деньгами не может пустить денежную систему, как, впрочем, и остальные рыночные механизмы на самотек. Современное Общество нуждается в Центральном банке, которому поручено регулировать объем денежной массы с помощью разнообразных инструментов. Вот почему современные экономисты так много усилий отводят подсчету количества денег в обращении, определению оптимального размера денежной массы и способам ее регулирования. Они принадлежат разным школам, которые спорят между собой за право давать советы Обществу по поводу организации его денежного обращения.

Наибольшую известность имеют две школы: кейнсианская и монетаристская. Написаны тома, насыщенные графиками и формулами, в пользу каждой из школ.

Кейнсианцы полагают: Обществу гораздо важнее обратить внимание на налоги и на государственные расходы, чем на денежную массу. На экономической фене это звучит так: кейнсианцы отдают приоритет фискальной, а не монетарной политике.

Монетаристы же считают, что денежная масса оказывает огромное влияние на Экономику: на темпы роста производства, на уровень инфляции и безработицы.

Спор этот имеет все атрибуты научного спора. Но на самом деле он не имеет научного смысла. Ведь он порожден верой в Общество. Но Общества нет. Есть только общество: множество общающихся людей. Для тех, кто это видит, спор о регулировании денежного обращения со стороны государства – всего лишь этап борьбы за власть между политиками.

Представление об Обществе способствовало установлению монополии государства на эмиссию банкнот. Но именно эта монополия породила проблемы, о способах решения которых спорят кейсианцы и монетаристы. Введи монополию на что угодно, например, на продовольствие, то есть запрети продавать продукты питания кому-либо кроме государства, и тут же с едой возникнут те же проблемы, что и с современными деньгами. И тотчас же экономисты начнут спорить об оптимальной массе продовольствия, о влиянии этой массы на валовой национальный продукт, на уровень безработицы и цен, о методах регулирования продовольственной массы.

Они разделятся на школы.

Представители одной школы, скажем, продовольственники, будут настаивать на первоочередном регулировании массы продовольствия в Экономике. Ведь если продовольствия мало, то это приведет к недоеданию экономически активного населения и спаду производства. Кроме того, из-за нехватки продовольствия резко возрастет его цена, что вызовет дестабилизацию Экономики.

Если продовольствия много, то это не лучше. Упадет его цена и государство не получит запланированных от продажи продовольствия средств, что вызовет дефицит государственного бюджета. Кроме того, часть продовольствия пропадет, а это расточительное использование ресурсов Общества.

Другие экономисты, скажем, фискальщики, будут стабилизировать Экономику в первую очередь налогами и государственными расходами. При росте цен на продовольствие можно повысить налоги, взимаемые с населения, и тогда у него будет меньше денег, что стабилизирует цены на еду. Одновременно с этим можно уменьшить налоги для производителей продовольствия, что будет стимулировать рост его производства.

При снижении цен на продовольствие, можно наоборот, снизить налоги для населения и увеличить их для производителей продовольствия. Кроме того, можно направить часть государственного бюджета на консервирование продовольствия, на его накопление. За счет накопления часть продовольствия будет изъята из текущего потребления, что также будет способствовать стабилизации потребления продовольствия и цен на него.

Наши рассуждения о регулировании Экономики в условиях продовольственной монополии государства – лишь бледное подобие того, как это могло бы получиться у настоящих экономистов. Об этом можно судить по их рассуждениям о деньгах в условиях денежной монополии государства.

Однако государство обратило свой пристальный взор на ликвидные, а не на продовольственные товары. И мы знаем почему: деньги удобнее отбирать. Деньги вообще самый удобный для отбирания товар. Вот почему продовольственная составляющая современной экономической теории разработана несравненно меньше, чем денежная.

Итак, сквозь многотомие неряшливых экономических текстов нам все же удалось разглядеть их главный изъян. Экономисты рассуждают так, как будто они служат какому-то сверхсуществу, одно из имен которого – Общество. Интересы этого существа более важны, чем интересы любого отдельного человека. Телесная часть этого сверхсущества называется Экономикой, Экономической Системой, Общественным Производством или Народным Хозяйством, а деньги – это нечто типа кровеносной системы в теле Общества.

Ч А С Т Ь 4.
ЧУРОВЕДЧЕСКИЙ ПОДХОД К ПРОБЛЕМАМ ЭКОНОМИКИ

Современные экономические представления нередко далеки от научных канонов. В них проявляется поэтический стиль мышления. Так, слишком далеко заходит аналогия общества, страны с одушевленным существом. То есть с существом, имеющим цели, интересы, потребности. С существом, испытывающим нехватку (дефицит) ресурсов. С существом, ведущим свое хозяйство – народное хозяйство, которое еще называют национальной экономикой или просто экономикой. Такая аналогия зачастую приводит на практике к неожиданным и не всегда приятным последствиям. Освободиться от опасной аналогии отчасти мешает название науки – слово "экономика". Многие искренне полагают, что экономика (наука) призвана давать рецепты управления экономикой (народным хозяйством).

Предлагается проблемы взаимодействия людей по поводу дефицитных отчуждаемых возможностей изучать в рамках науки с иным, нежели экономика, названием. Авторы называют ее чуроведением или терминомикой. В ней есть основные понятия и аксиомы. А первая аксиома этой науки (аксиома о персонализме) запрещает рассматривать коллективы в качестве реальных конкурентов за обладание дефицитными отчуждаемыми возможностями.

Хорошая теория – это особый, высокоорганизованный тип знаний. Она создает мысленный образ объекта. Этот образ позволяет увидеть связи между свойствами объекта и предсказать его поведение.

Современные экономические высказывания не всегда создают образ. А если и создают, то неадекватный, то есть такой, с которым просто опасно работать. Поэтому те, кто всерьез относятся к экономическим теориям, могут оказаться в глупом положении.

"Со временем все более справедливым становится парадоксальный вывод: способность экономиста предложить что-либо полезное с точки зрения политика или практика зависит от его готовности забыть или не замечать большую часть освоенных в ходе обучения формальных теорий и опираться в своей работе на комбинацию интеллекта, жизненного опыта и здравого смысла. Впрочем, без работы не остаются и те, кто не готов освободиться от избыточного теоретического балласта... В результате экономическая наука сталкивается со все более углубляющимся противоречием. Те, кто стремится применять свои знания и умения для решения реальных проблем современного мира, покидают университеты, мир же профессуры престижных кафедр становится все более замкнутым..." (Аккерман Ф., Ананьин О., Вайскопф Т., Гудвин Н. Экономика в контексте (вопросы преподавания экономической теории) // Вопросы экономики. – 1997. – Љ 2. – С. 135).

Современные экономические представления нечеловечны в том смысле, что их главным персонажем является не человек, а коллективные существа по имени Общество, Народ, Регион, Город... Об этих существах говорят так, как будто они имеют цели, интересы, желания, потребности. Причем цели более важные, чем цели каждого отдельного человека. Об этих существах говорят так, как будто они общаются: дружат, воюют, торгуют. Как будто они оценивают и выбирают. Из таких высказываний складывается ощущение одушевленности коллективов. Ощущение того, что люди лишь члены Общества, клеточки организма некоего сверхсущества.

Многим нравится мысль об одушевленности коллективов. Но ее редко проводят последовательно и до конца: слишком она нелепа, слишком противоречит очевидному. Поэтому ее высказывают уклончиво, недоговаривая. Ее маскируют. Однако при некотором навыке обнаружить эту мысль не представляет большого труда.

Почему мысль об одушевленности коллективов может нравиться? Потому что одним она позволяет легко повелевать, выдавая свои интересы за интересы Народа, Родины, России. Другим она дает утешение в необходимости подчиняться: ведь они служат не отдельным людям, а более высокому существу – Обществу.

Мысль об одушевленности коллективов прячется в рассуждениях о "фиаско рынка".

Марксисты говорят, что рынок (товарное производство и его высшая стадия – капиталистическое производство) слепой, бессознательный механизм человеческой координации, что он чреват расточительным использованием ресурсов, нищетой одних и сверхбогатством других, что поэтому его следует заменить плановой, сознательной координацией людей в масштабах Общества и в интересах Общества.

Для подавляющего большинства современных экономистов рынок не столь плох, как для марксистов. Современные экономические учебники описывают рынок как некий механизм, который может работать на благо Общества, но лишь при определенных условиях. Например, в условиях совершенной конкуренции. Чтобы конкуренция была совершенной, не должно быть крупных, способных повлиять на рыночные цены, продавцов и покупателей. Совершенные условия должно создать государство, в том числе за счет принудительного дробления крупных предприятий. Без таких условий, предоставленный самому себе, рынок, как и любой тонкий механизм, будет давать сбои.

Учебники описывают ситуации, где рынок не работает (терпит "фиаско") и делают отсюда вывод, что ту работу, которую не выполняет рынок, должно выполнять государство. Например, строить маяки и справедливо перераспределять доходы, обязывая людей платить налоги.

Люди могут координировать свои действия на основе взаимного согласия (добровольно) и вопреки такому согласию (принудительно). Государственное совершенствование добровольных коммуникаций, в том числе обменных (рыночных) коммуникаций, всегда ведет к росту принуждения. Ведь все государственные учреждения, даже если они не исполняют напрямую функций принуждения, существуют на принудительно изымаемые средства – налоги.

Экономисты впрямую не наделяют коллективы душой, сознанием. Но они рассуждают о несознательности людей, участвующих в обменах, о необходимости подправить добровольные коммуникации государственным принуждением. Ради чего? Если в интересах одних людей за счет других людей, то это понятно, но некрасиво. Если в общих интересах, в целях оптимального распределения ресурсов в масштабах общества, то это звучит привлекательно, хотя не очень понятно. Рассуждения о целях экономической системы, о народнохозяйственных интересах для оправдания принуждения даже по отношению к добровольным взаимодействиям людей и особенно рыночным взаимодействиям, все эти рассуждения о единстве целей людей неявно внушают мысль об одушевленности коллективов.

Мысль об одушевленности коллективов внушается также через несоответствии между предметом и названием современной экономической науки. У изобретателя этого слова Ксенофонта такого несоответствия не было. Его "экономика" и по названию, и по предмету была искусством управления домом, хозяйством. Современные экономисты не рассматривают экономическую науку, как науку управления реальным хозяйством, реальным домом. Их интересует совокупность этих хозяйств, которую они называют народным хозяйством или экономической системой. И все бы ничего, но очень многих "заносит", и они, находясь под гипнозом названия науки "экономика", начинают относиться к народному хозяйству как к реальному хозяйству, хозяином которого является, естественно, Народ. Они ставят перед Народом, Обществом и его "хозяйством" такие вопросы, которые уместно ставить только перед реальным хозяйством: Что производить? Кто это будет производить? Как? и Для кого?

Низкий уровень экономических знаний вообще, знаний, не дотягивающих до уровня хороших, практичных теорий, делает даже марксизм заметным достижением экономической мысли. Поэтому когда люди, овладевшие современной "экономикс", стали проводить по его рецептам российские реформы, они получили гораздо более скромный результат, чем ожидали. Осуществление идей так называемой "смешанной экономики" привело к такой массе негативных последствий, что появилась реальная опасность реставрации коммунизма и его идеологии – марксизма.

Для удержания государственного принуждения в безопасных рамках нужна традиция и нужна теория, оправдывающая эту традицию. На Западе есть укоренившаяся традиция частной жизни, поэтому слабость теории, защищающей эти традиции, там не столь опасна как в бывших коммунистических странах. Например, в России, где эти традиции были уничтожены десятилетиями коммунистического тоталитаризма. Поэтому в нашей стране недостаток традиций должен восполняться более строгим отбором преподаваемых социальных теорий.

Преподавание в духе "смешанной экономики" не создает достаточной защиты частной жизни, включая торговлю, от экспансии государства. Более того, теории "смешанной экономики" создают ощущение благотворности помех в общении, даже построенном на ясно выраженном согласии мирных людей. И государство беспрепятственно воздвигает преграды между этими людьми, например, в виде таможенных или антимонопольных мер. В виде необходимости тратиться на всевозможные лицензии. Причем люди, выдающие лицензии, часто хуже разбираются в лицензируемом деле, чем те, кто получает эти лицензии. Лицензии создают иллюзию защиты от мошенников. Поэтому многие забывают о бдительности и терпят убытки от лицензированных мошенников или неумех. Эти теории обосновывают полезность принудительной взаимопомощи. И государство обязывает богатых помогать бедным, молодых – старым, здоровых – больным, работающих – безработным. Но ведь еще Адам Смит понимал и показал, что в рамках добровольных отношений, люди, преследуя свои личные, часто корыстные цели, принесут гораздо больше пользы окружающим, чем, если они непосредственно, даже бескорыстно, будут заботиться об окружающих, невзирая на желание последних.

Мы считаем, что в изучении и преподавании феноменов человеческого общения необходимо сделать упор на ином направления экономической мысли, нежели "смешанная экономика". Это направление можно обозначить тремя выдающимися учеными: Адамом Смитом, Людвигом фон Мизесом и Фридрихом Августом фон Хайеком. Это направление принято называть либерализмом. Мы, как и Ф. А. фон Хайек, считаем такое название не слишком удачным и вслед за Николаем Бердяевым предпочитаем называть его персонализмом. Персонализм – это система взглядов, где общество – не более чем общающиеся люди, рынок – не более чем обменивающиеся (торгующие) люди, а народное хозяйство – не более чем метафора для обозначения суммы человеческих хозяйств.

Учебники, написанные в духе "смешанной экономики", рассматривают народное хозяйство как реальное, а не метафорическое хозяйство. Они побуждают решать проблемы мифического хозяина – Народа, Общества, не слишком церемонясь с интересами реальных хозяев – людей. Эти учебники слишком буквально относятся к названию своей дисциплины, к слову "экономика", хотя предмет этой науки уже давно перерос искусство ведения дома или хозяйства. Экономисты уже давно занимаются не столько проблемами рационального хозяйствования, сколько проблемами взаимодействия (координации) хозяев, проблемами их прав на дефицитные ресурсы, проблемами собственности. По отношению к метафорическому народному хозяйству только последние проблемы имеют смысл. Однако учебники, находясь под гипнозом буквального смысла слова "экономика", вместо того, чтобы отвечать на вопрос "чье?", неуместно вопрошают: "что?", "кто?", "как?" и "для кого?" по отношению к объектам, которые не являются хозяйством.

Для того чтобы избежать путаницы, проблемы так называемого "народного хозяйства": проблемы собственности, проблемы имущественных границ – целесообразно изучать в рамках отдельной дисциплины. Мы называем ее чуроведением (по имени славянского бога межей и границ Чура) или терминомикой (от латинского terminus – межа, граница)⁵.

Эту дисциплину мы строим на аксиоматическом принципе. Аксиомы связывают между собой четыре основных понятия терминомики: желание, возможность, общение, ценность. Через основные раскрываются все остальные понятия чуроведения.

Итак, сначала об основных понятиях, а по ходу изложения – и о некоторых производных.

Желание, оно же хотение, потребность, стремление, страсть, цель. Желание всегда порождено неудовлетворенностью (озабоченностью, печалью), крайним проявлением которой является горе, беда, несчастье, страдание. Например, в виде голода, холода, одиночества, боли...

Возможность, она же средство, ресурс, благо, с помощью которого, удовлетворяют желание, уходят от страдания, чувствуют радость, испытывают счастье.

Возможности делятся на отчуждаемые – те, которые можно отобрать, обменять, подарить (например, деньги), и неотчуждаемые (например, возможность хорошо петь или возможность быть молодым).

Возможности делятся на дефицитные – те, которых не хватает (например, деньги) и недефицитные (например, возможность смотреть на деньги или слушать звон монет).

Дефицитные отчуждаемые возможности порождают острую конкуренцию. Для смягчения ее накала, люди создают институт собственности, институт межей и границ, а дефицитные отчуждаемые возможности превращаются в чье-то имущество.

Общение, оно же взаимодействие, коммуникация, отношение, трансакция, связь. Установление, уточнение и изменение имущественных границ – один из способов общения.

Общение бывает добровольным, то есть с согласия всех участвующих в общении сторон, а бывает принудительным, когда оно осуществляется против воли хотя бы одной из сторон.

Добровольное изменение имущественных границ может быть корыстным, рыночным, то есть с условием оплаты, получения чего-то в обмен, а может быть бескорыстным, дарственным, бесплатным.

Возможности, предназначенные для обмена суть товары, для бесплатной передачи – суть дары, пожертвования, наследство.

Принудительное изменение имущественных границ может быть осуждаемым и одобряемым. Осуждаемое – это воровство, грабеж, мошенничество, невыполнение договоров, порча чужого. Одобряемое – это противодействие осуждаемому принуждению и принуждение по отношению к малым, неразумным и любимым людям.

Ценность, она же значимость, важность, полезность. Людям удается сравнивать различные вещи или их наборы и предпочитать одни из них другим. Более ценными считаются те, которым больше радуются в случае приобретения. А потери более ценных вещей больше печалят.

Ценность возможностей называют богатством. Низкую ценность возможностей – бедностью. Затраты – стоимостью.

Теперь – об аксиомах.

Аксиома о персонализме: желания, возможности, общение, ценности всегда персональны в том смысле, что желать, искать средства для утоления этих желаний, общаться и оценивать могут только индивиды, но не коллектив, не группа, не общество.

Аксиома о жадности (дефиците): сколько бы ни было возможностей, всегда остаются неутоленные желания.

Аксиома об эгоизме: утоление своих желаний, желаний родных и близких всегда заботит больше, чем утоление аналогичных желаний далеких незнакомых людей.

Аксиома о жалости (зависти): чем беднее человек, тем выше готовность помочь ему (чем богаче человек, тем меньше печалишься о его потерях).

Аксиома о разнице: люди неодинаковы в своих желаниях, возможностях, общении и оценках.

Что позволяет новое название науки и ее аксиомы?

В теории:

1. Уйти от слова "экономика", которое сегодня чаще запутывает, чем проясняет.

Во-первых, этим словом называют не только науку. Этим словом называют также всю плотную, материальную (часто еще говорят: производственную) человеческую деятельность, а также все, что связано с торговлей, деньгами, налогами.

Во-вторых, когда этим словом называют науку, то оказывается, что предмет этой науки совсем не соответствует ее названию, то есть оказывается, что труды по современной экономике не посвящены искусству ведения хозяйства.

Но самое скверное, что несоответствие между названием и предметом современной экономической науки очевидно только узкому кругу профессионалов. Подавляющее большинство граждан, включая политиков, питают иллюзию, что страной, областью, городом, нужно управлять как хозяйством. Только большим хозяйством. Народным хозяйством. И что рецепты такого управления нужно искать в экономической науке, которая для того и придумана, чтобы наработать рецепты управления экономикой (хозяйством) страны, области, города.

Тем, кто хочет ясности, понимания, искренности мы настоятельно советуем, как можно реже употреблять слова "экономика" и "экономический", заменяя их более точными или опуская их вовсе. Если же ясность, понятность не является вашей целью, если нужно навести тень на плетень, "повесить лапшу на уши", то эти слова – важное подспорье. Они сделают текст более длинным и солидным. Они в силу своей многозначности всегда оставляют пути к отступлению. Вы всегда можете возразить недружественному оппоненту, что имели в виду совсем иное, чем он подумал.

2. Очеловечить науку, которую сегодня принято называть экономической.

Изгнать из нее коллективных монстров. По настоящему превратить ее в гуманитарную, гуманную науку. В науку, предметом исследования которой являются люди. Общающиеся люди. А не Общество, не Социум.

Общество – это не более чем общающиеся люди, а социальные, общественные проблемы – это не более чем проблемы общения. Однако сегодня слова "общество", "общественный", "социальный" принято употреблять с намеком на одушевленность коллективов. Поэтому, если хотите ясности, избегайте слов "общество", "общественный", "социальный", наряду со словами "экономика", "экономический".

Народное хозяйство, общественные потребности, международные отношения, общественная оценка – это не более чем поэтические вольности, метафоры, сокращения речи. При этом народным хозяйством нельзя управлять как реальным хозяйством, а интересами общества нельзя оправдывать нарушение интересов конкретных людей.

В практике:

1. Принять как данность такие неотъемлемые человеческие качества, как жадность, эгоизм, зависть и учитывать эти качества в общении. Осознать бесперспективность борьбы с ними, ибо это борьба против всех. Борьба с огромными человеческими жертвами, как показал опыт построения коммунизма в разных странах.

Необходимо снять с себя "розовые очки". Чужие люди не станут заботиться о вас так, как они заботятся о себе. Но они, как правило, не будут действовать против вашей воли, так как принуждение может обернуться против самого принуждающего. Они постараются добиться вашего согласия, договориться, если вы их заинтересовали. И, несмотря на свою жадность и эгоизм, могут действительно принести вам выгоду.

Когда присущая людям жадность, эгоизм и зависть выливается в принуждение по отношению к другим людям, возникают конфликты. Гашение этих конфликтов, отпор принуждению, уточнение имущественных границ – вот задачи государства. Но граждане ставят перед государством, то есть перед людьми, которым дано законное право применять принуждение, гораздо более широкие и размытые задачи по устройству своей жизни. Задачи типа "сделайте нам красиво". Но ставить такие задачи перед государственными людьми – значит ставить перед ними нечеловеческие, непосильные задачи. Государственные люди, как и все прочие люди не ангелы. Они эгоистичны и ненасытны. При мягком режиме широта государственных задач (их социальная направленность как принято сегодня говорить) ограничивается казнокрадством со стороны государственных людей, то есть имущественными потерями со стороны подданных. При жестком режиме, государство, озабоченное всеобщим счастьем, лишает своих граждан не только имущества. Миллионы лишаются свободы, и даже жизни.

2. Лучше противодействовать принуждению.

Люди могут общаться только на добровольной или принудительной основе. Третьего не дано.

Никто не оспаривает необходимости принуждения, направленного против принуждения. Спор может идти лишь о мере такого принуждения. О мере, закрепленной в законе.

Гораздо больше неясности в отношении действий, в которых отсутствует принуждение. В каких случаях закон может оставить в покое людей, которые не замечены в принуждении? Здесь разброс, судя по законам различных стран и времен, гораздо шире. В одних странах можно легально покупать и продавать наркотики, в других – за те же действия могут осудить на смерть. То же касается купли-продажи иностранной валюты: в СССР за это даже расстреливали. В современной России это легальная процедура. В современной России закон не наказывает смертью за безнасильственные действия. Но это не значит, что современные российские законодатели оставили в покое всех, кто не уличен в принуждении. Отнюдь. Они скопировали западную систему принуждения. Массового принуждения добропорядочных (не уличенных в принуждении) людей. Принуждения в виде так называемого регулирования или социального ориентирования рынка.

Экономическая наука оправдывает такое принуждение необходимостью оптимального распределения ресурсов для решения экономических и социальных задач Общества, то есть для решения производственных и перераспределительных проблем, стоящих перед Обществом. Ведь поступки людей, даже если они добропорядочны, не всегда рациональны и справедливы с точки зрения Общества. Поэтому Обществу нужно подправлять, подталкивать людей к более рациональным и справедливым поступкам. Даже вопреки воле этих людей. У Томаса Мора таким подталкиванием занимались сифогранты, которые следили за тем, чтобы утопийцы не сидели праздно без работы. У Карла Маркса – некий дирижер, который согласует индивидуальные работы в движение всего производственного организма. У Ленина – единая воля руководителей трудового процесса, призванная осуществлять строжайший и повсеместный учет и контроль производства и распределения продуктов в масштабах страны. У современных сторонников "смешанной экономики" – социальное государство.

В рамках чуроведения нет Общества, интересами которого можно было бы хоть что-то оправдывать и возводить в закон. В том числе принуждение по отношению к добропорядочным людям. Но такое принуждение широко и легально применяется. Можно ли такое принуждение обосновать иначе, нежели социально-экономическое? То есть можно ли его обосновать, не прибегая к интересам коллективных персонажей? Да, такое принуждение можно оправдать, но лишь при выполнении одного очень важного условия: те, кто принуждает должны быть одновременно умнее, добрее и сострадательнее тех, кого они принуждают.

Принуждение мирных, добропорядочных (то есть не уличенных в принуждении) людей можно оправдать лишь неразумностью, недоразвитостью последних и почти родительской любовью, которую испытывают к ним принуждающие. Но где доказательства, что государственные люди дальновиднее своих подданных и что они любят их почти как своих детей? И пока такого доказательства нет, любое принуждение людей, которые решают свои проблемы на основе добровольных контактов с другими людьми, например, на основе торговых, рыночных отношений, приобретает черты осуждаемого принуждения. Такого как воровство, грабеж, мошенничество.

Отсюда следует одно из двух. Либо доказать, что государственные люди – это особо прозорливые, нестяжательные и сострадательные люди, и тем самым доказать их право на принуждение менее разумных, более жадных и эгоистичных подданных, либо вовсе отказаться от принуждения добропорядочных людей. Ведь при отсутствии доказательств более высоких интеллектуальных и нравственных качеств государственных людей организуемое ими принуждение добропорядочных граждан в свете чуроведения выглядит заурядным обманом, воровством, грабежом или мошенничеством.

Подведем итоги. Дисциплины, изучающие законы человеческого общения, в том числе экономика, в своих основах еще не дотягивают до уровня хорошей теории. Они оперируют ненаблюдаемыми сущностями – одушевленными коллективами. Это болезнь роста. Пожалуй, все научные дисциплины проходили через это. Вспомним такие выдумки, как философский камень, флогистон, физический эфир. Мы предложили альтернативу экономическим представлениям – науку чуроведение и продемонстрировали лишь некоторые ее возможности. Они огромны. Некоторые выводы этой науки в корне противоречат общепринятым, в том числе экономическим, представлениям и имеют далеко идущие практические последствия.

Чуроведение позволяет строить мир, в котором будет меньше принуждения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Кажется, все сказано, но некоторые вещи не грех повторить. Вольтер говорил: не бойтесь повторять правильные вещи, потому что неправильные повторяют еще чаще.

Богатеть можно за счет других, а можно вместе с другими. Торговля открывает возможности богатеть вместе с партнером по обмену. Ведь обмен происходит лишь при обоюдном согласии сторон. И если хотя бы одна сторона сомневается в выгодности обмена, то она вправе отказаться от него.

Добровольность и плодотворность обмена делает его столь популярным.

При регулярности обмена и многообразии товаров обмен переходит на новый уровень. Все начинают запасаться товарами определенного сорта. Запасаться потому, что эти товары легко обменять на другие товары. Запасы всегда связаны с затратами. Но зато эти запасы облегчают обмен. Товары, которые все охотно принимают в обмен и которые требуют самых малых затрат на их "запасание", становятся деньгами. Когда обмен регулярен, а товары разнообразны, почти все обмены опосредуются деньгами. Посредничество денег фантастически облегчает обмен. И, наоборот, попытка обменяться напрямую, без посредничества денег, связана, как правило, с огромными трудностями. В современном мире такой обмен смотрелся бы экзотикой, если бы не государственные помехи. Особенно помехи обмену. Особенно обмену на деньги.

Деньги появились столь давно, что уже никто не помнит когда. Долгое время это были грубо материальные, самоценные деньги. Пик развития самоценных денег – монеты из драгоценных металлов.

Несколько столетий назад появились кредитные деньги или деньги-обещания. Это публичные обещания (бумажные деньги) и именные обещания (безналичные деньги).

Со второй половины XIX века в связи с изобретением электронных средств связи безналичные деньги стали самыми распространенными в мире. Миллиарды людей сегодня связаны друг с другом торговлей посредством безналичных денег. Порви эти связи или только помешай им, как миллионы людей будут обречены на нищету и дикость.

Несмотря на удивительную благотворность и миролюбие обмена одни люди постоянно мешают другим людям торговать. Кто эти мешающие и чего они хотят, мешая другим мирно общаться и распоряжаться принадлежащими им возможностями?

Одни из мешающих считают, что принуждением и жульничеством добьешься большего, чем взаимовыгодным обменом. Они пытаются обогащаться насилием, вымогательством и мошенничеством. Задача непростая, но разрешимая. И когда получается – эти люди ловят свой кайф. С этими все понятно.

Другие мешают из зависти к более успешным людям. Задача тоже непростая, но разрешимая. Досаждая благополучным, с их точки зрения, людям, завистники тоже ловят свой кайф, и с ними тоже все понятно.

Третьи, вдохновленные экономической наукой, мешают из высших побуждений, из лучших чувств к тем, кому они мешают. Они всей душой хотят облагородить хаос и спонтанность торговли. Они пытаются делать невозможное: помогать торгующим людям, мешая им торговать. Они пытаются воплотить в жизнь оксюморон, небывальщину: мешающую помощь. Причем абсолютно серьезно, без тени шутки. Эти третьи просто донкихоты, начитавшиеся глупых книжек. Книжек по экономике.

ЛИТЕРАТУРА

Сноски

¹ Правда, пока мы писали эту книгу, Правительство РФ утвердило 30 июня 1997 года два постановления: Љ 772 "Об утверждении Правил совершения банками сделок купли-продажи драгоценных металлов с физическими лицами" и Љ 773 "О внесении изменений в порядок регулирования цен (тарифов) на драгоценные металлы". Теперь граждане России, впервые за 77 лет, смогут купить в банке, имеющем специальную лицензию Центрального банка, золотые слитки. Первым гражданином, кто на законных основания купил такой слиток, стал первый заместитель главного редактора газеты "Комсомольская правда" Владимир Ларин. Однако попытка расплатиться слитками из драгоценных металлов либо принять их в уплату может быть признана незаконной. Ведь в статье 29 Закона "О Центральном банке Российской Федерации (Банке России)" сказано, что "банкноты (банковские билеты) и монета Банка России являются единственным законным средством платежа". К регулярному расчету слитками из драгоценных металлов можно придраться и на основе статьи 75 Конституции РФ, в которой записано, что введение и эмиссия других денег, кроме рубля, не допускается. А регулярный расчет такими слитками может быть расценен как введение других денег наряду с рублем. обратно

² У второго автора путь в экономику был короче. Поступив на экономический факультет университета сразу после школы (а после университета – в аспирантуру), я не испытывала сомнений в необходимости читать и конспектировать Маркса. Марксизм казался истиной в последней инстанции. Искренне поверила (и казалось, что понимаю!) в "доказательства" теории трудовой стоимости. Когда с 4-го курса увлеклась эконометрическими моделями, читала западную литературу. Теоретически и идеологически макроэкономика представлялась близкой к марксизму. Сомнения начались в аспирантуре (тема: Эконометрическая адаптивная модель СССР с межотраслевым балансом). В бесплодности подобного моделирования разобралась не сразу. Первое, что пришло в голову: а как же масса книг, диссертации и прочее на эту тему? Но даже мои тогдашние познания в истории науки убеждали: мало ли какую ерунду могут написать ученые. Надеялась развеять эти сомнения на встрече с нобелевским лауреатом Я. Тинбергеном, который в конце 70-х посетил Академгородок. Не получилось. Аспирантуру закончила, но диссертацию защищать не стала. По-настоящему задумалась над противоречиями в марксизме, когда пришлось преподавать политэкономию в вузе. В разгар сомнений ушла из преподавания в НИИ, где и началось научное сотрудничество с первым автором. обратно

³ Репин Е.Н., Репина Н.А. Этюды о собственности. Новокузнецк: Изд-во ИПК, 1996.
Репин Е.Н., Репина Н.А. Миф о Социуме// Общественные науки и современность, 1996, Љ 5, с. 28-33. обратно

⁴ По причине невразумительности Хайек давал себе зарок не употреблять слов "общество" и "социальный" (Хайек Ф. А. Пагубная самодеятельность. С. 189). Но даже проницательный Хайек не распространил свой зарок на слова "экономика" и "экономический" – слова-чемпионы по части недержания смысла. обратно

⁵ Кстати, Ф. А. фон Хайек отмечал неудачность термина "экономика" для обозначения "народного хозяйства" и науки, его изучающей. Он предлагал "большое количество взаимодействующих индивидуальных хозяйств" называть "catallaxy" ("каталлаксия"), а соответствующую науку – "каталлактикой". (Ф. А. фон Хайек. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. – Пер. с англ. – М.: Изд-во "Новости" при участии изд-ва "Catallaxy", 1992. С. 193-194). обратно