Я и пёс жили в небольшом домике на берегу реки. Домик обступали угрюмые клёны, а восточнее, вверх по течению, был автомобильный мост. Днём и ночью на нём шумели машины. Они напоминали, что цивилизация рядом.
Когда наступал новый год, я всегда ждал до двенадцати, а потом высовывался в окно. Через мост по-прежнему бежали золотые кружки автомобильных фар. Даже в новогоднюю ночь кто-то куда-то ехал. Значит, я не единственный, кому нет дела до нового года.
Домик был кирпичный, с деревянной обшивкой. Внутри он казался совсем убогим - полторы комнаты и отхожее место. Обои на стенах давно выгорели и стали похожи на обёрточную бумагу.
Я питался консервированной фасолью. Грел её на электроплитке, а банки закапывал в лесу. Мой пёс тоже питался из банок обычных консервов. Консервы для людей дешевле, чем для собак, а псу, мне кажется, всё равно.
За едой надо было ходить через тот самый автомост. Под опорами бурлила мутная, коричневая вода. В ларьке-времянке, собранном из фанерных щитов, продавались консервированная фасоль, чипсы, яблочный сок в стеклянных литровых банках. Я не покупал яблочный сок, у меня от него изжога. А чипсы просто не ем.
Уже на обратном пути я пару раз вспоминал, что никогда не видел продавца и даже не знал, он там один или они разные. Только тонкие руки двигались за замызганными стёклами - брали деньги, отдавали металлические банки.
Когда солнце скрывалось за сизой стеной леса, я водил пса на прогулку. Маршрут всегда один и тот же - по узкой тропинке вдоль берега, вниз по течению, прочь от моста.
Там, далеко-далеко впереди, где река делала поворот, горел красный огонёк. К этому огоньку мы и ходили.
Он вспыхивал в сумерках и горел до рассвета, спокойный и неподвижный. Если смотреть от моего домика, казалось, что он горит над деревьями, но чем ближе мы подходили, тем выше и гуще казался лес. В конце концов частокол стволов скрывал его, словно занавес. И только алое зарево между ветвями напоминало, что огонёк на месте, и он светит в полную силу.
По пути река всё больше дичала. Стены камышей, увенчанных серебристыми метёлками, разрастались в настоящие лабиринты, и вода в их тени казалось чёрной, как нефть. Листья трещали на ветру, и где-то внутри водяного лабиринта шлёпали выдры.
Растения блаженствовали на жирной почве и в топких местах могли вымахать по плечо. Было немного жутко наблюдать такое буйство знакомых трав, когда на них уже застывает сырая тень сумерек. А лес подбирался совсем близко к воде, и корявые ветки сосен, похожие на мускулистые щупальца, накрывали тропу так, что становилось ещё темней.
Мы настолько привыкли к красному огоньку, что если бы однажды вечером он не зажёгся, мы бы не знали, что делать.
Но мы так ни разу туда и не дошли. Уставал я, выматывался и пёс. И рано или поздно мы возвращались.
Однажды я не выдержал.
Страшная горечь ударила мне в грудь, так, что на глазах выступили слёзы. Я замер, вдохнул промозглый болотный воздух, и огляделся. Вокруг - никого, только сова ухала за деревьями.
Я опустился на колени, подтянул пса за ошейник. И начал говорить.
Почему мы живём здесь? Вдали от людей, на берегах равнодушной реки и возле неуютного леса, в который всё равно не ходим? Я видел, есть и другая жизнь. Кто-то живёт на том берегу реки, дальше, за ларьком с яблочным соком. Кто-то ездит каждый день и каждую ночь по мосту на рокочущих автомобилях. Кто-то встречается с девушками, гуляет, когда уже стемнело, по центральной улице города, разглядывает жёлтые окна старинных особняков и здание школы, которую когда-то закончил. Есть и другая жизнь, но почему мы живём здесь? Что нам надо от этого места?
Пёс слушал. А что ему ещё оставалось?
А я продолжал спрашивать.
Кто и зачем построил этот домик и поселил в нём нас? Я правда не помнил. Но собаки, которые всё понимают, только сказать не могут, наверняка способны припрятать такие воспоминания - как припрятывают сахарную косточку. Неужели нам так важно узнать, кто зажигает красный огонёк?
Чего от нас ждут?
Что мы вообще тут делаем?
Горечь душила меня. Я посмотрел на пса. Я был уверен, что сейчас получу ответ - любой, какой угодно...
И только теперь увидел, что лицо у пса - моё собственное.