Часто ли Вам, дорогой читатель, приходится слышать истории великой, но трагичной любви? Я, в силу своей профессии и природной склонности, слышу их каждый день. Меня зовут Джон Нойз, и я работаю психологом в Центре адаптации людей, чьи близкие стали жертвами авто, авиа, техногенных и природных катастроф. Наш Центр, расположенный в городе Орора, штат Иллинойс, является крупнейшем в восточной части страны.
Моей прямой специализацией являются автокатастрофы - самое, пожалуй, многочисленное ответвление и, в отличии, например, от техногенного отдела, относительно стабильное. Самолеты падают от силы один раз в месяц, землетрясения с жертвами случаются и того реже, а машины, к сожалению для большей части человечества, бьются ежеминутно. В прочем, мне грех жаловаться - автокатастрофы это мой хлеб. Простите мне мою циничность, но за десять лет работы в Центре я успел насмотреться такого, что волей неволей приходится черстветь душой - открою Вам завесу профессиональной тайны: 98% лучших психологов и психотерапевтов обладают куда более черным юмором, чем, скажем, патологоанатомы.
На самом деле, в глубине души, я люблю свою работу, хоть и считаю ее худшим из возможных проклятий. Я отношусь к тому типу людей, которых все почему-то считают лучшей из возможных жилеток. Я что-то вроде смеси Ника Каррауэя и моего тезки Джона Ватсона - наблюдатель, поверенный, человек, стоящий за спиной у по настоящему великих. Человек, которому судьбой уготовано смотреть на тех, что стоят на ступеньку выше и думать, что он смог таки дотянуться до высшей черты и однажды понять, что черта еще в добрых десяти футах над его головой. Когда я впервые читал "Приключения Шерлока Холмса", я то и дело презрительно посмеивался в сторону доктора Ватсона, думая про себя: "Что за недоумок? Почему он считает, что может делать выводы из трагических судеб великих людей? Для чего эти выводы могут пригодиться ему, жалкой посредственности"? Я думал так до того для, пока не встретил своего Гэтсби.
В университете я был за "среднячка" - учился на "хорошо", посещал ровно столько внеучебных мероприятий, сколько того требовали мои научные руководители, общался одинаково мало со всеми одногруппниками. За пять лет учебы я побывал на трех вечеринках, где неизменно надирался до едва вменяемого состояния, смущенный своей неуместностью здесь. Друзей у меня никогда не было, да и откуда им было взяться, если все свободное от учебы время я проводил за книгами, либо в бесцельных прогулках по набережной Фокса. У меня даже была своя беседка в парке Портер, где я любил проводить долгие летние вечера, сидя на парапете и разглядывая прохожих. Тогда, вглядываясь в улыбающиеся лица мужчин и женщин, степенно прогуливающихся по парку, я пытался использовать приемы, подчерпнутые на занятиях в университете, анализировать их мимику и движения, старая понять, что же творится в их душе.
Одним непогожим сентябрьским вечером я брел по парку из университета, размышляя, что сейчас будет для меня лучшим - посидеть в беседке, хоть частично, но укрытым от ураганного ветра, либо поторопиться и поспешить домой, в комнаты, которые я снимал на отцовские деньги, считая себя достаточно взрослым, чтобы начать жить отдельно от родных, но и достаточно молодым, чтобы оплачивать их самостоятельно. От парка до дома было около 20 минут быстрым шагом, и я уже было принял решение поспешить, как вдруг судьба решила все за меня. Сильный порыв ветра сорвал с моей головы новую, купленную буквально неделю назад шляпу и уронил ее прямо в лужу грязи на дорожке. Затем, видимо, решив, что этого недостаточно, подхватил ее и покатил в сторону беседки. Тут я, наконец, выйдя из ступора, побежал за ней, и ровно в тот момент, когда у меня таки получилось схватить ее кончиками пальцев, небо озарила яркая вспышка, и грянул ливень - из тех, которые промочат Вашу одежду до самых косточек в считанные секунды. Я заскочил под навес беседки и выругался, глядя на то, что осталось от белоснежной обновки - кусок серого тряпья, с которого тонкой ниточкой стекала грязь, лежал на моей раскрытой ладони. Поймите, мой друг, я не слишком трепетно отношусь к вещам, и вообще считаю, что наша жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые переживания. Однако на тот момент жизни единственным источником моих доходов был отец - а он работал главным инженером производственного цеха на пивоварне и получал не так много, чтобы я мог позволить себе купить две новые шляпы за неделю.
- Кажется, Вы остались без шляпы. Приношу свои соболезнования.
Мелодичный мужской голос с нотками иронии, раздавшийся так внезапно за моей спиной, заставил меня вздрогнуть и резко обернуться. В глубине беседки на той лавке, которую я считал абсолютно своей, сидел молодой человек приятной наружности - на вид ему было лет 26, тоесть немногим больше, чем мне. Слегка вьющиеся, видимо, от избытка влажности в воздухе, волосы, закрывали уши и мокрыми прядями спадали на глаза. Он был одет в темные брюки и белую с черными манжетами рубашку. Видимо, заметив моё удивление, незнакомец произнес:
- Простите, я не хотел напугать Вас. Вы не узнаете меня?
Я отрицательно покачал головой. Хоть его лицо, с правильными, словно вылепленными из глины, чертами, и казалось мне знакомым, я мог поклясться, что представлены друг другу мы не были.
- Меня зовут Адриан Уилс, я учусь в одном с Вами колледже, на направлении "Искусство". Мы встречались на дополнительных занятиях у профессора Эвердара.
Теперь я вспомнил его - действительно, год назад, когда профессор дистанционной психиатрии настоятельно порекомендовал мне посетить курс лекций про связь искусства и психологических черт характера, я провел семь скучных часов в обществе двенадцати человек, десять из которых, как и я, смутно понимали, что они там забыли. Одиннадцатым был сам профессор Эвердар, а двенадцатым - он, блондин с темными серо-голубыми глазами. Я запомнил его только благодаря тому, что ему единственному, казалось, было интересно вслушиваться в монотонные лекции засыпающего профессора.
- Да, я это припоминаю. Меня зовут Джон Нойз, рад встрече.
Я не был рад на самом деле - если уж мне предстояло провести пару часов в этой беседке, я предпочел бы сделать это в одиночестве. В компании людей такого склада, как Уилс, я чувствовал себя неуютно. Адриан был воспитан, все его движения обладали едва заметным налетом изящества, его простая одежда сидела на нем так, как ни один костюм никогда не сидел на мне.
Адриан не протянул мне руки, представляясь, и даже не поднялся на встречу. Я неловко попереминался с ноги на ногу, глядя вглубь ливня, словно где-то там были часы, которые могли показать, когда же закончится непогода. Ответа мне, конечно, не было, поэтому я медленно прошел к лавке, стоящей на противоположной стороне беседки. Мне почему-то казалось, что если я сяду, то неловкость исчезнет. Ничуть. Я покосился в сторону Уилса, в надежде увидеть, что он тоже чувствует себя неловко - но наткнулся на любопытный взгляд и тут же опустил глаза. Как назло, сегодня я не планировал нигде останавливаться, так что не взял с собой никакой книги, и отвлечься было решительно нечем.
- Ужасная погода, не так ли? Говорят, что лето в этом году закончилось, так и не начавшись.
Я поднял глаза на Уилса - он смотрел на меня с таким живым интересом, словно погода является самой интересной из возможных тем для общения. Не найдясь, что ответить, я только и смог, что глубокомысленно протянуть:
- М-дааа...
Я надеялся, что он заметит моё нежелание общаться, но не тут то было. У него вообще была удивительная способность не замечать чего-то, что мешало его планам.
- Я пришел в парк утром, надеялся немного порисовать, и закончил как раз не больше чем полчаса назад. Но, когда снимал лист с мольберта, моя рука дрогнула, и картину, которую я собирался назвать "Изгиб Лисы", постигла та же участь, что и Вашу шляпу.
Он махнул рукой вправо от себя, и только тогда я обратил внимание, что рядом со скамейкой, на которой он сидел, лежали сложенный переносной мольберт и большая сумка с пластиковым черным тубусом.
- Тогда я так расстроился, что решил было просидеть в этой беседке до тех пор, пока меня не продует и я не слягу с каким-нибудь смертельным воспалением легких, но потом сюда влетели Вы со своей шляпой, и я решил, что грех так расстраиваться из за какого то рисунка. Так что смело можете считать, что Вы спасли мне жизнь.
На его лице засияла такая лучезарная улыбка, что я невольно улыбнулся ему в ответ.
- Мне жаль Ваш рисунок. Наверное, он был хорош, если Вы ради него так расстроились?
- Нет, он не был хорош - я писал вещи и получше. Если сравнивать живопись с литературой, которая, я полагаю, Вам ближе, я бы сказал, что в центре большого города, даже в парке, можно написать не более чем пятистраничный рассказик для цветных газет, а настоящий роман... Настоящий роман можно написать только вдали от городской суеты, например на природе.
Я подумал, что он скромничает - многие люди искусства склонны принижать свои таланты, а потом искренне удивляться, что же нашли в их произведениях поклонники? Его скромность импонировала мне, но тут Адриан произнес следующую фразу, вогнавшую меня в ступор:
- Прошлым летом, в июле, я ездил отдыхать в Саванну, на озеро Спринг, там живет моя кузина Кэтрин. Господи, Джон, если бы Вы видели что там за природа! Я писал там круглыми сутками, исписал 4 холста за полтора месяца, у меня дважды закачивались краски - я тогда как раз учился писать маслом - но боже, я не жалею ни об одной потраченной минуте! Я привез оттуда 4 картины и каждую могу назвать настоящим шедевром.
Я криво улыбнулся, не зная, стоит ли считать это шуткой. Уилс тем временем сел на корточки около серой холщовой сумки и, засунув в нее руку по локоть, извлек на свет с самого дна металлический портсигар. Я завороженно наблюдал, как его бледные тонкие пальцы нажимают на медный язычок, смыкающий створки портсигара, достают сигарету. Адриан взял сигарету в руки, достал из кармана дорогую фирменную зажигалку, прикурил, и только после этого вопрошающе посмотрел на меня. Я, кивнув, взял протянутый мне портсигар. Доставая сигарету, я успел прочитать надпись, выгравированную на лицевой его половинке: "Милому другу. От его К".
От Уилса не ускользнул тот факт, что я заинтересовался гравировкой.
- Я перестал быть милым другом, когда занялся живописью, - он усмехнулся, но в выражении его лица я разглядел грусть. Впрочем, мне вполне могло и показаться - через мгновение его губы расплылись в дружеской улыбке.
- Посмотрите, дождь уже совсем закончился. Я думаю, мне пора - после беседы с Вами мне совсем расхотелось умирать, но под этим ветром я совсем продрог. Нам обязательно надо будет пообедать вместе - как насчет завтра? Мои занятия закончатся в четыре.
Я не являюсь любителем обедать в компании - в этом, как, в прочем, и во всем остальном, я предпочитаю общество Ги Де Мопассана и Эмиля Золи. Но когда я открыл рот, чтобы сказать, что завтра у меня, к сожалению, совершенно неотложные дела, как то само собой вырвалось:
- Мои в половину четвертого.
Адриан протянул мне руку:
- Тогда до завтра, мой добрый друг, встретимся в половине пятого у университетского фонтана.
Я машинально пожал протянутую руку. Адриан легким жестом подхватил сумку и мольберт и, махнув мне на прощание, вышел из беседки.