Гонт.

"Интересно, а что они обо мне подумали? Да, собственно, какая разница, кому
любопытен такой жирный боров, как я", - втихую оглядывая своих попутчиков,
кумекал гонт. Брюшко он и вправду отрастил основательное, да и как тут не
отрастишь, ежели селянин несет, и притом настойчиво... Все хотят с баушкой
пообщаться, узнать, где старая дарственную на дом положила, али деда
потревожить, совета спросить. Кому больно начхать, что кое-кто за такое дело
гораздо более важной вещью расплатится, нежели барашек, кошелек или лошадь.
Зато брюшко сытое... Потряхивая трудовой мозолью, ворчащею от переизбытка
проглоченной накануне ухи, гонт то и дело плевал на высохшую от отсутствия
дождей летнюю землю. Пожары сильно поубавили поголовье зверей в этих местах.
Даже леший переехал другие угодья искать. Все как есть оставил. Это наводило
на думы. Думы тревожные и настораживающие. Зверья тут должно было быть пруд
пруди, последний оазис в пустыне копоти и сажи, но на деле - шиш. Обитатели
леса словно сговорились обходить путников стороной. Гонт принюхался, с
мертвечиной он вроде не якшался, хотя от гонтии до некромантии один шаг.
"Да что я в самом деле в порты наклал, аль я не гонт?" - спросил себя толстяк
и сам себе ответил: "Гонт, правда хреновый." Да и как тут учиться, ежели не
прижилось в этой странной стороне ремесло его? Народ богобоязненный, сам царь
лоб об пол расшибает ночами перед очередным утром с очередными казнями. Но
ведь несут в дом на окраине, и помногу несут. Порешив про себя, что зверье
испужалось его колдовских способностей, толстяк внешне приободрился и внушил
себе уверенность. Двое путников, двигавшихся за ним производили впечатление
тягостное, жалкое и ... необычайное. Старик, восседавший на полудохлой кобылке
был из отряда "божьих одуванчиков", хотя держался молодцом. Молодцеватости
ему придавал длинный палаш, устроившийся в комке тряпья позади. Ну як боец...
Преклонные года в этих местах ничего не значили, старость тоже была оружием.
Гонт иногда поглядывал назад, он такой клячи никогда не видывал. Старой
кобыле, очевидно было все равно, кого она несет и зачем. Напади сейчас волки,
она бы наверное лишь устало всхрапнула: "Ну наконец-то, давно бы уж..."
Старца же "иноходец", по всему, вполне удовлетворял. На лице его не было
живого места от морщин. Под заступ, короче... "Прогуляться решил на
напоследок, перед тем как в ящик сыграть", - убежденно хмыкнул про себя гонт,
который за три часа пути не обмолвился словечком ни с одним из своих спутников.
Да и зачем? Все имеют право на тайны, а в душу к человеку лезть нехорошо, тем
более что толстяк и так немало их потревожил, будь неладны эти барашки,
кошельки, магарычи...
Второй же попутчик являл собой нечто удивительное, приковывающее взгляды и
мысли толстяка. Невероятная бледность лица, совсем не гармонирующая со смоляной
бородой и волосами цвета воронова крыла выдавала страшную слабость. То и дело
прижимая к животу руки, мужчина тяжело дышал, идя, как ни странно, пешком, в
тени  кобылы. Гонт озлобился на старикана, восседавшего на кляче подобно богу.
Наверное чернобородый боялся с лошади упасть, иногда лучше чувствовать боль,
чтобы  идти... "С деда уже песок сыплется, а все туда же, наездник хренов.
Не хотел бы я до такого дожить... Да я и не доживу, аль я не гонт?" - за
такими размышлениями толстяка застала ночь. Костер как нельзя лучше располагал
к беседе, но колдуну почему-то не хотелось начинать ее самому. Старичина грелся,
старательно подобрав полы своего платья. Бородач жадно пил из фляги воду.
Казалось, он отгрызет горлышко сосуда. Дотянув влагу до конца, он успокоился,
а потом откинулся на снятое с лошади седло и выдал: "Отхожу я, отхожу..."
"Глупости."- буркнул старик. Гонт участливо спросил "Простите, други, может
помочь чем?" "Да!!!" - резко, с вспыхнувшими от волнения глазами просипел
бородач. "Нет." - спокойно возразил старик. С минуту все неловко молчали,
затем страдавший хрипло сказал, обращаясь к старику. "Знаешь, что самое
страшное? Знать, что Там для меня ничего нет... Я не вижу встречающих меня.
Я ничего не вижу... Вечной жизни нет, ты врал мне, как распоследний поп."
Старик, глотая слезы, отвернулся от товарища. Он прошептал: "Да, для нас там
не светят звезды, мы выбрали иной путь... Как знать, может и стоит жалеть об
этом..." "Позвольте рассеять ваши сомнения", - голос гонта прорезал ночную
теплоту: "Все там будем. Я могу показать вам загробный мир, не весь конечно,
но душам вашим легче станет, поверьте мне на слово. Я лишь как лучше хочу."
"Вы маг?", - с изумлением спросил старик, - "Так почему же вы не..."
"Я гонт!" - с достоинством перебил толстяк, хотя гордиться было собственно
нечем. Там гонтов ждали не Эдемские сады. Старик пожал плечами - "Что ж, каждый
зарабатывает хлеб как умеет, всем хочется долго жить... Ему вон тоже."
"Я прошу тебя, добрый человек..." - собравшись с силами, твердым голосом молвил
чернобородый. Он приподнялся на локтях и изобразил жалкое подобие улыбки.
Через полчаса было все готово. Горящие палочки были воткнуты вокруг костра
на местах пересечения незамысловатой пентаграммы. Старик хмыкнул: "Вот бы их
на храмы заместо крестов!" Гонт, поярче раздувая кострище, буркнул: "Ежели в
стране дело так и дальше пойдет, то кто знает, кто знает..."
Бросив щепоть порошка из своей торбы в костер, гонт обратился к лесу:
"Отвернитесь, все." Деревья стыдливо закрылись ветками, зверей же вокруг так и
не появлялось с утра.
"Кого видеть желаешь?" - вопросил толстяк бородача, погладив взмокшую лысину.
Сам он уже смотрел отрешенно. Он был ни здесь и не там, он бродил между.
Парень загадал. Гонт вздрогнул, костер потух, из пепла встал крохотный смерч.
Из земли полезли руки, но обжигаясь горячими углями скрывались, хватая воздух,
как золотые монеты. В столбе теплого воздуха явилось видение лица девушки, по
нему полз синий огонь.
Гонт прошептал: "Даже здесь нет вечности, дурачок. Что ты наделал. Мы не
будем вместе..." Лицо распалось на куски, гонт тяжко вздохнул -"Быстро, однако,
кабы всегда так, а то обычно: "Батюшки, а как этот, а как тот, а где сейчас,
а что сейчас?..."
"Помолчите!" - цыкнул старик, указывая на провалившегося в беспамятство мужчину.
Рана на животе была страшная, вся в занозах и с рваными краями.
"Кто его так?" - ужаснулся гонт.
"Мужик, по-пьяни, кол из забора выдрал... Нам все-таки пришлось уехать из села." -
старик опустил голову, потом, видимо что-то решив про себя, взглянул на гонта и
ровным голосом сказал: "Спать пора, ночью люди не должны бодрствовать." И гонт
понял, что глаза у него по-лукошку, не видят ни крошки: "Да, и впрямь я устал,
истомился весь,  хоть вперед ногами выноси, да ищо старцы всякие смотрят
пристально, душу бередят... Парню не помог, жаль - я не целитель, лучше лечить
людей, чем беспокоить их души... На что я потратил жизнь..."
Перед глазами поплыли деревья, звезды, красная луна и морфей забрал толстяка
в страну сновидений. Рассвет встретил его страшным оцепенением, ни руки поднять,
ни головы. А старик сидел все на том же месте. На лице его было написано
полнейшее опустошение. "А где ваш спутник?" - осведомился толстяк, еле встав на
колени. "Он умер, я его похоронил." - скучным, ничего не выражающим голосом
промолвил старче.
- Где? Я мог бы его навещать...
- Достаточно близко... Думаю, что пути-дорожки наши с этого момента расходятся,
мне в горы... Старик, неожиданно резво юркнув на седло своей клячи, бросил:
"Удачи тебе, и храни тебя... Бог. И помни, жизнь коротка, но нам каждый день
ее дарят."
"Прощайте." - откликнулся гонт.
Всю дорогу до родного села, связывая цепь странных событий и наблюдений, гонт
пришел к выводу, что со старцем и его спутником было что-то не то... Вдруг
посреди дороги, уже наблюдая избы впереди, его осенило. Лучи солнца освещали
кобылу и старика, но рисунок теней на земле не включал в себя фигуры всадника.
Толстяк помчался что было духу на звон колоколов. Он бежал прямо в храм,
чтобы помолиться.
                                            Вместо эпилога.
Вечером старая бабка вышла из избы и остолбенела. Местный колдун
крадучись шел по улице с совершенно безумными глазами. За спиной его
болталась тряпичная сумка, откуда он поминутно доставал пригоршню маковых
зернышек и затем разбрасывал их по всей пыльной улице. Прислушавшись к его
бормотанию, она различила лишь нечто вроде: "Подыхай с голоду, стервец..."
"Совсем рехнулся, бедолага..." - подумав, решила старуха и пошла по своим
делам.