На сегодня схема работы профессионального историка включает в себя неформальные моменты работы - в отличие от эпохи господства советской исторической школы, современная схема работы включает и своего рода "полуклассику" стиля написания научных работ. На фоне свободного, так сказать, отношения к историческим источникам и самой дисциплине источниковедения "транзитные", переходные учебники истории (скажем, начиная с конца 1980-х годов) представляются "литературой первого круга" и базисом для современной историографической традиции, и даже для того "исторического коллективного", на котором основываются исторические представления самого современного российского общества. Чтобы "подключить" к историко-общественной традиции новые данные науки, требуется особая сфокусированность на историческом переосмыслении, и требуется даже схема работы общественного сознания: все - именно как "режим работы" и "режим аналитического чтения". В чрезвычайно загруженной информацией жизни "со-бытийность", через интеллектуальную конвергенцию данных о быте и о прошлом, говорит о том, что происходит сопряжение исторических сюжетов и тем с современными сюжетами и темами. "Большой стиль" в современной историографии истории России, подкрепляемый определенной историософской традицией, выражаемой, в частности, СМИ, также вносит свою лепту в сегодняшнюю историческую "литературу первого круга". Современная же эпоха в российской гуманитаристике связана, как и двадцать лет назад, с разоблачением либеральной концепции истории страны (снятием целых тем) и, наоборот, "надеванием" новой концепции истории России, уже консервативной (иногда привлечением менее "отстоявшихся", в отличие от либерального научного потока, "подтем"). Если принять за истину то, что "историческое время" должно словно бы остановиться, став на какое-то время вечностью, в начале активной интеллектуальной работы, для которой важен внутренний покой, безопасность (достигаемые в безопасной обстановке, прежде всего семье), то можно отметить, что "сигналом", прерывающим остановившееся "историческое время", а также внутренним позывом, может быть, пожалуй, связанная с бытовыми нуждами человека реклама и потом даже самореклама, и это может быть толчок к выработке новых технологий общественной интеллектуально-исторической активности (связанной теперь напрямую с интернетом). Реальная жизнь, безусловно, фиксирует неофициальные "исторические карьеры" пользователей Сети, внося вклад в развитие сетевых "технологий" налаживания общественно-исторического массового мышления.
В контексте консервативной политики новой истории России вспоминается фигура императора Александра III, которого при жизни прозвали "мужицкий царь", что ему импонировало. Консервативная модернизация страны, во главе которой стояла фигура императора, происходила в обстановке соприкосновения социально-экономической политики с глубоко народной жизнью. Крестьянство, то есть подавляющее большинство населения России, было "подключено" к консервативному курсу правительства Александра Третьего, и при этом установилась консервативная идеология, принципы которой многие исследователи усматривают еще в "теории официальной народности" графа С.С.Уварова (эпоха Николая I), а именно: главенство принципов органически сочетаемых самодержавной и православной традиций, имевших огромное влияние на народную жизнь. Скорее всего, имея в виду время Александра III, нельзя прямо говорить о каком-либо "профессиональном пиаре" со стороны личности на троне, но все же нельзя сбрасывать со счетов того, что император, воспринимавший Россию как наследную вотчину Романовых, прибегал к рычагам, которые соединяли власть как с "цензовой общественностью", так и народной средой - то есть народным "environment". В обстановке так называемой в советской науке "реакции" и "охранительства", а также "русификации" страны при Александре III "пиаром" в современном понимании могла служить созданная властью идеологическая оболочка, которая заслоняла Российскую Империю в первую очередь от либерально-западных влияний. Тем не менее, нельзя не отметить, что Великие реформы Алксандра II способствовали рождению базы для образования гражданского общества, то есть некоего положения гуманитарного мышления, которое было характерно и в позднейшее время, эпоху Александра III, и последний прибегал к гуманитарной деятельности, к общению с консерваторами-интеллектуалами, а также к профессиональному коллекционированию искусства, созданию музеев как "мягкой силы" своего государства. Новая система развития с целью экономического процветания, также как и система борьбы с революционным движением, требовала не то, чтобы перестройки общественно-политической деятельности, а того, чтобы "кадры" такой деятельности имели подчиненный центральной власти, защищенный от разных политических влияний отдельный "участок работы". К началу 1880-х гг., воцарению Александра III после убийства революционерами его отца Александра II (1 марта 1881 г.),, происходила смена поколений в российской политике: Великие реформы проводились в конце 1850-х - 1860-х гг. поколением "сорокалетних" (как правило, "либеральных бюрократов"), а при Александре III в политике понадобились новые люди, которые бы основывались на консервативных воззрениях, свойственных новому императору (еще с молодых лет). Реанимация консервативных традиций власти, известная идеализация эпохи Николая I неизбежно влекли при Александре III интерес к православной религии как духовному базису народной жизни, и консерваторы-интеллектуалы на своих "участках работы" словно бы отчитывались о состоянии своей собственной души, к тому же веря - "учились" (в новой исторической обстановке), а размышляя, думая - "работали" (и часто в официозных изданиях). В обстановке необходимости государственного и даже высочайшего контроля за общественными изъявлениями (включая и революционное движение) "досье" могли завести даже на абстрактно мыслящую профессуру, студентов, и т.д., и, приступая к наведению порядка в стране, император мог работать, говоря современным языком, в "биографическом формате" - для подбора новых кадров для идеологической сферы, "ключи" к которой ему давал, согласно ряду историко-профессиональных мнений, его бывший учитель права, затем обер-прокурор Святейшего Синода К.П.Победоносцев (за ним закрепилась слава "серого кардинала" эпохи Александра III). И при этом, как представляется, Александр III более всего заботился скорее именно о "коллективном" сознании, верноподданном сознании простого пахаря (в условиях реального духовно-религиозного подъема 1880-х гг.), чем о конкретных интеллектуально выверенных проектах государственного переустройства, появлявшихся в виде "записок" на высочайше имя и исходивших от представителей знати. Как коллекционер, Александр Третий осознавал необходимость того, что сегодня называется "мягкой силой", заботился о пропаганде величия и силы России за границей, также он во внешней политике прослыл Миротворцем, не участвовавшим ни в одной из войн. Не исключено, что Александр III формировал своего рода "ставки" (как в университетах, либо в издательствах) для мыслящих и могущих быть полезными в сфере идеологии людей. Царствованию императора пришит ярлык "народного самодержавия", что он и сам одобрял - так что влияние стоящей на самом верху социальной лестницы могучей фигуры Александра III на большинство населения вполне могло осуществляться опосредованным ("цензовой общественностью") "пиаром", начиная от поездок по России и заканчивая изданиями. С целью удержания под контролем (включая полицейский) задействованных, так называемых "биографических форматов" император внедрял упомянутые "ставки" и все, что с ними связано (статус, финансирование, связи) в жизнь представителей общественности, будто бы внедрял (если бы жил сегодня) компьютеры- "персоналки" - причем условный в конце ХIX в. "компьютер", как будто бы в сегодняшний день, становился в силу своей аттрактивности настоящим "членом семьи" и обеспечивал доверие к такой форме высочайшего "покровительства-контроля". Представляется, что "подключение" представителей общественности к благородному делу "обустройства" мысли в России, а также давление на совесть этих представителей со стороны императора обеспечивали интеллектуальные гарантии внутренней политики, защиту многих подданных, безопасность для власти. Также, имея в виду возникавшие интеллектуальные нагрузки в рамках новой для конца XIX в. своего рода конфигурации безопасности и потребность "экономии исторического времени" (а оно словно бы останавливается в условиях интеллектуальной активности и для интеллектуальной активности), императора можно назвать истинным сыном своего времени, "новистом по духу", а также настоящим дипломатом в сфере идеологии - в условиях одной из самых известных модернизаций России (1881 - 1894 гг. ).
"Биографические форматы" при Александре III, при экономии исторического времени, могли создавать и, так сказать, "формат нового исторического времени", причем его политика в области идеологии еще при его жизни превратилась в одну из российских традиций (к тому же, Россия при этом императоре переживала мощный бросок в развитии после периода Великих реформ 1861 - 1874 гг.). Сами "биографические форматы" отразились в историческом наследии прежде всего письмами, источниками личного происхождения. Письма к императору - следствие как правило сложившейся общественно-политической и придворной карьер, сопряженных с рядом светских условностей и придворным этикетом. Пресловутое, говоря словами советских историков, "охранительство" при Александре III было бы невозможно, если бы "носители" упомянутых карьер, корреспонденты царя и одновременно "цензовые отличники" (иными словами, "сливки" "цензовой общественности" 1880-х - 1890-х гг. в России) не имели позитивных знаний о том, как живет социальный "environment", то есть прежде всего русская деревня, а также если бы они в ту эпоху, время расцвета традиционализма, не обладали глубокими знаниями в области истории и языка страны (то есть на деле эти люди работали, сопрягая находившиеся в социальной памяти дворянства целые исторические периоды 19 века, а также целые исторические темы, проблемы). Если сегодня представить, что в интернете карьера, сугубо личностно мотивированная, таит в себе социальную интригу и не возвращается поэтому "бумерангом" через Сеть к своему создателю, то можно сказать и то, что такая карьера теряет в смысле интриги, если на нее надета "маска", затушевывающая все - как архисоциальное, так и вовсе аполитичное: то есть "маска" здесь - в смысле политизированности человека, и тогда "карьера в маске" тем более, "бумерангом" возвращается к своему творцу, а разветвленного пиара при этом немного. Представляется, что Миротворец Александр III уже работал с определенной "пиар-сетью", созданной его отцом, Александром II, во время Великих реформ в либеральном духе, но, если так можно выразиться, система Александра III включала еще и своего рода "информационные тренировки", заменяющие подчас острую политическую полемику (а сами "кадры" идеологии Миротворца подбирались из проверенных лиц и подкреплялись вполне бережным и дипломатичным отношением царя к этим лицам, которые начали входить в его круг еще в бытность наследником престола). В архивах сохранились свидетельства вполне терпимого, полного юмора характера самодержца - письма к А.Ф Аксаковой (Тютчевой), также к В.П.Мещерскому, также сохранились письма к нему М.Н.Каткова, К.П.Победоносцева, А.Ф.Аксаковой, В.П.Мещерского, являющие свидетельства способности царя на многолетнюю дружбу и сотрудничество - с теми, кто был близок общественно-политическому ядру тогдашней России и одновременно контактировал с императорским двором (а также с теми, кто имел причастность к издательскому делу и был действенным патриотом страны, с сознанием исключительного значения ее православной веры). "Замаскированные" политически карьеры, говоря с высоты сегодняшнего времени, в эпоху Александра III вряд ли были, при отсутствии сети интернет, подвержены "принципу бумеранга": они, в обстановке проверки Великих реформ на прочность и одновременно в русле политики контрреформ, буквально "растворялись" в обществе - прежде всего обществе образованном. И именно поэтому можно было бы говорить о "государственном пиаре", подконтрольном самодержцу, "царю православному).
Из своих корреспондентов Александр III дольше всего лично знал Анну Федоровну Тютчеву (в замужестве Аксакову), поскольку она была близким человеком к его матери, императрице Марии Александровне и принимала участие в воспитании младших детей императора Александра II. Тютчева впоследствии стала автором мемуаров, изданных под заглавием "При дворе двух императоров". Темы писем к Александру от Анны Федоровны - "славянское дело" и благотворительность, неотрывные друг от друга. Дочь известнейшего русского патриота и дипломата, поэта Федора Ивановича Тютчева, Анна Федоровна была фрейлиной Марии Александровны, а потом покинула двор, выйдя в 1866 г. замуж за славянофила Ивана Сергеевича Аксакова, став ему настоящим другом и помощником - и именно в "славянском деле". Во время Восточного кризиса 1876 г., предшествовавшего русско-турецкой войне 1877 - 1878 гг., 20 июня 1876 г. Анна Федоровна Аксакова просила в письме самого наследника цесаревича Александра Александровича (будущего Александра III) принять серба, Прочича для разрешения вопроса о помещении облигаций сербского народного займа в России - помимо несогласия на это министра финансов. Она выразила в письме к цесаревичу политические оценки: " А если бы Вы знали, как тяжело ложится это молчание (русских дипломатов в ответ на зверства турок в балканских землях - Е.Р.) на нашу народную совесть, как жадно общественное мнение ждет твердого и громкого слова сочувствия и заступничества с высоты самодержавного престола" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 667, л. 3). Аксаков, муж Анны Федоровны, состоял в переписке с митрополитом Сербским Михаилом, который просил - только дать сербам оружие. Аксакова пишет: "На самом деле, если в этой роковой борьбе (сербов и турок. - Е.Р.) Турция, то есть Англия одержит верх и заберет в руки влияние на Востоке, то погибнут не только славянские народы, но погибнет дело Православия и все историческое значение России" (Там же, л. 4). Также Аксакова перефразирует митрополита Михаила: "Англия не боится помогать туркам и дипломатиею, и деньгами, и Россия не может даже позволить своим богатым людям дать заем Сербии" (Там же). Это был беспрецедентный шаг, шаг политический - пользуясь личными связями, фактически просить за "славянское дело", и Аксакова заканчивает письмо так: "Еще раз извините мою смелость говорить Вам обо всем этом. Я обращаюсь к Вашему русскому сердцу, которое я знала и любила в года Вашей первой молодости... Бог сохранял его для... счастия России" (Там же, л. 4 об. - л.5). 5 ноября 1876 г. Аксакова знакомит Александра Александровича с деятельностью Московского славянского комитета, прося просмотреть отчет о сборах и расходах комитета, сделанный ее мужем, И.С.Аксаковым. Она пишет: "Ведь это не просто отчет о приходах и расходах, но моральный отчет великого национального движения, которое преисполнило Россию в последние месяцы. Ваше Императорское Высочество сочтет его, наверное, интересным" (Там же, л. 7).
Переписка продолжалась, и вновь контакты с Александром, уже самодержцем, оживились после убийства народовольцами Александра II 1 марта 1881 г. 3 марта 1881 г. она выражает чувство любви к его покойной матери, императрице Марии Александровне, у которой была фрейлиной, пишет об образе св. Троицы, который она получила от императорской семьи, самой императрицы еще в бытность при дворе и который стал для молодой Тютчевой символом молитвы за царствующую семью (Там же, л. 16). Тему православия Аксакова развивает еще в двух письмах к Александру. Известнейший славянофил Юрий Федорович Самарин критиковал в своих "Письмах из Риги" как преступное отношение остзейского населения к русской православной церкви, и Аксакова в одном из писем к Александру пишет с благодарностью, что Самарина все-таки не отдадут под суд. Александр отвечает ей в письме, которое осталось недатированным: "Конечно, человека, который решается высказать всю правду и не боится писать такие статьи, и его за это под суд! Вместо того, чтобы быть благодарным такому человеку, который указывает правду и раскрывает глаза правительству, если оно само не видит всех гадостей, которые творятся в Прибалтике. Где, я давно слышал про все эти дела, но никогда не думал, что они доходили до такой возмутительной степени, как объясняет их г-н Самарин, и я вполне уверен, что нисколько не преувеличивает. Вообще в последнее время нелегко жить для истинно русского" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 638, л. 1 об. - 2). Аксакова благодарит, что Александр замял скандал с Самариным и обличает "некую партию", во главе которой мог быть министр внутренних дел П.А.Валуев, стоявший, по ее словам, за преобладание "какого-либо аристократического и олигахического начала, чуждого народному духу и историческим преданиям России" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 667, л. 14 об.). Там же Аксакова пишет, что если Самарин найдет свои письма из Риги среди своих бумаг в Самарской губернии, то она передаст их наследнику престола - вместе с другими бумагами об Остзейском крае. Она сообщила, что еще один экземпляр писем имелся, по слухам, у профессора Ламанского, в Петербурге, также сообщила, что будет просить К.П.Победоносцева справиться об этих бумагах. Примером прямых и бескорыстных отношений Аксаковой с будущим царем является также ее просьба помочь благотворительным дамам из Москвы (она сама была среди них) на православные храмы в Прибалтике, которые испытывали величайшую бедность. Аксакова просила Александра и его жену, Марию Федоровну, а также великих князей - через графа Перовского, о ткани (для облачений и проч.), образах, других церковных вещах, которые не надо было создавать заново и которые могли находиться в кладовых императорской семьи (ГАРФ, в 677, оп. 1, д. 667, л. 12). Она писала: "Благосостояние русской церкви в русском краю так близко каждому русскому сердцу, что оно, конечно, ближе всего Вашему сердцу" (Там же, л. 13 - 13 об.). Александр ответил согласием помочь - тем более, что эта идея, по его словам, искренне овладела его супругой Марией Федоровной. Раннее вхождение будущего Александра III в среду общественно-политических деятелей было невозможно без А.Ф.Тютчевой-Аксаковой, ее бескомпромиссного литературного и обличительного дара, который был направлен против врагов российского величия, веры и самобытности.
В отношениях с мужчинами Александр III придерживался делового тона, хотя и допускал их инициативу писать к нему, невольно таким образом выслушивая их мысли о государственных делах. Так, Михаил Никифорович Катков, представившийся царю (вероятно, во время коронации в Москве в 1883 г. ) в пространном письме, написанным каллиграфическим почерком, датированном 8 июля 1884 г., высказывал свое мнение о готовившемся положении о государственных экзаменах, что предусматривало, как Катков выражается, отделение экзаменов от преподавания. Катков говорит, что решение этого вопроса о высших учебных заведениях вообще (а не только университетах) было бы "первым органическим законом царствования" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д.564, л. 2). Катков пишет царю: "При коренных (русских по национальности. - Е.Р.) ректорах и деканах, при параграфах устава (университетского. - Е.Р.), усиливающих власть попечителей, ничто существенно не изменится, если экзамены не будут отделены от преподавания; только все дурное, видя свое торжество, почувствует себя еще сильнее" (Там же, лл. 4 - 4об.). Он, директор Лицея Цесаревича Николая, выпускник историко-филологического факультета и признанный публицист, продолжает: "Что государственные экзамены должны быть общим учреждением и касаться не одних университетов, это весьма желательно. .. Другие же (образовательные учреждения, кроме университетов. - Е.Р,) легко впоследствии примкнут к университетским... Реформа университетских экзаменов и послужит началом учреждения общих государственных экзаменов в той мере и в том виде, как укажут потребности и опыт" (Там же, лл. 4 об. - 5 об.). Катков явно нажимал на Александра III, ведь основная мысль письма была не откладывать университетские изменения (а вместе с тем не расшатывать учебную дисциплину), дожидаясь выхода какого-либо общего для всех учебных заведений положения - все, чтобы утихомирить образованную общественность. "Русские идеи" Каткова имели общероссийскую популярность, год от года он становился консервавтивнее во взглядах, и, несмотря на свою известность (прежде всего как редактора "Московских ведомостей") не отвергался Александром III в качестве желательного члена окружения царя - прежде всего как доверенное лицо обер-прокурора Синода, близкого к императору Константина Петровича Победоносцева. В письмах Александра к другому издателю (газеты "Гражданин", издававшейся на государственные субсидии) и личному другу, князю Владимиру Петровичу Мещерскому, знакомому царю по царскосельской жизни, с молодых лет, Александр говорит, что поездки по России, непосредственное знакомство с ней - вот то, что он считает обязательным для всех великих князей. Александр в письме от 20 апреля - 2 мая 1868 г. доверительно сообщает Мещерскому: "Все Ваши воспоминания о прошедшем времени много заставили меня передумать и вспоминать о прошедшем моем житии и внутренней борьбе, и я совершенно, как и Вы, смотрю на все перемены, происшедшие в последнее время, как на благословение Божие, даже как на чудо! Конечно, все это так случилось, потому что Господь меня не оставлял, и я постоянно молился и обращался к Нему во все важные минуты моей жизни. Да, Владимир Петрович, много мы пережили с Вами, и Вы видели, я совершенно уверен, всю страшную борьбу, которая происходила в моей душе, и всю эту бурю страстей, которая одно время овладела мною совершенно, но Господь помог вырваться из нее, и я постоянно благодарю Его за эту помощь, в которой очень нуждался" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 649, лл.2 - 3 об.). Образованный юрист, инициативный, имевший опыт высшей государственной службы как чиновник особых поручений Министерства внутренних дел, князь В.П. Мещерский состоял в переписке с будущим царем с первой половины 1860-х гг., они были добрыми друзьями, а затем покровительство Александра помогло князю сделать издательскую карьеру - помимо карьеры крупного государственного чиновника и камергера.
Переписка Александра III c Мещерским за 1869 - 1894 гг. в ГАРФ не сохранилась, однако М.Н.Покровским еще в 1923 г. были опубликованы письма князя к К.П.Победоносцеву - написанные уже тогда, когда Александр стал императором и возникли трудности в ведении корреспонденции, связанные со статусом и этикетом. В ответ на издание Манифеста о незыблемости самодержавия (29 апреля 1881 г.) В.П. Мещерский пишет тому, кто, на его взгляд, являлся наилучшим посредником между ним и Александром, Победоносцеву; "Манифест -- первый луч во тьме, первое веяние царской власти в кошмаре, нас давящем. Ваше имя на всех устах, но для меня тут не Вы, а исполнение того, во что я верую: действие Божьего промысла, за эти месяцы страшно очевидного и страшно близкого к нам. Можно ли что-нибудь сказать теперь обыденное, похожее на все, что говорилось вчера, третьего дня; нельзя, все будет пошло и фальшиво.
Живя с Вами мысленно, сладко молиться с Вами, веровать с Вами, молиться за Вас и хотеть веровать в Вас.
Да, вера в Вас коснулась души, но она не вошла еще в нее твердо, ибо все висит на вопросе, хватит ли Вашей силы до конца? Даст ли Вам Бог быть, всецелым орудием его воли? Это сомнение вопроса мучит. Манифест -- луч, но не дай Бог лучу оставаться долго одиноким. За ним быстро должны проявляться признаки перерождения тьмы во мрак (sic!). Манифест слово, а за ним должно быть действие, без которого слово не произведет желанного преобразования, а действие это -- явление царя народу. Манифеста народ не поймет, народ же поймет посещение царем Москвы и поездки по России. Это надо, надо во что бы то ни стало теперь, а не после" (см.: http://db.rgub.ru/classics/m/mesherskij_w_p/text_1881_pisma_k_pobedonostzevu.shtml). Новое царствование, по Мещерскому, должно было стать прорывным этапом в развитии идей государственности и охранительства (в смысле сохранения ценностей России - в первую очередь православия и самодержавия), и князь пишет К.П.Победоносцеву, прося передать свою записку о печати в новый, как ему представлялось, исторический период:
"Со вчерашнего дня изнемогаю болезненно под гнетом непонимания того, что есть долг преданного государю слуги-писателя, и предчувствую, что стал невольно по роковой мистификации наперекор главной мысли царю именно тогда, когда думал, что стою в ней и с ним. И сомнение берет, и толки со стороны влагают в душу странные {Написал дурные, но это не совсем верно.} чувства против Вас, и в то же время о Вас думаешь, за Вас молишься, любишь Вас всею силою прошлого, и свою заветную мысль любишь, словом, не могу передать, что в душе происходит. Кабы знал вчерашнее, молчал бы про то, про что говорить нельзя ЗА, в согласии с царем... Бога ради, заклинаю Вас, употребите все старания и усилия к тому, чтобы ПЕЧАТЬ не была в руках мин. внутр. дел. Теперь я постиг, что из этого может выйти за огромное дело. Печать должна быть самостоятельно и всецело в руках одного сановника, не министра. Иначе можно в нынешнее время Бог весть какие беды накликать"(см.:
http://db.rgub.ru/classics/m/mesherskij_w_p/text_1881_pisma_k_pobedonostzevu.shtml). Записка о печати Мещерского, как считал Покровский, была передана царю, и в жизни князя началась эпоха настоящего расцвета его как публициста и литератора (Ленин ненавидел Мещерского как одного из наиболее одаренных рупоров "охранительства" при Александре III).
В заключение отметим, что "сеть" литературно-публицистических связей императора опиралась на доверительные, многолетние отношения с теми, кто исповедовал русский патриотизм и в известной степени стоял в оппозиции к либеральным реформам Александра II. Аутентичность, органичность общественно-политических карьер при императоре измерялась талантом, личной преданностью государю, а также проявленными к началу царствовании способностями к пропаганде консервативных взглядов. Рассматривая источники, видишь, что они, исходящие от разных корреспондентов Александра III, содержат единство стиля, позволяющее отнести упомянутые источники к подлинно литературному кругу тогдашнего общественно-политического нарратива. "Перетекание" хорошего литературного вкуса и стиля было бы невозможно без определенной схемы работы - переделывания других работ (единомышленников), и, следовательно, выдерживания так называемого "охранительного" смысла, что свидетельствует о популярности (по крайней мере в среде "цензовой общественности") политики Александра III, закладывавшейся им еще в бытность наследником престола и ознаменовавшейся возникновением "государственного пиара", который, как представляется, предварял (после тщательной оценки инициатив тех, кто писал для нового царствования) конкретные политические шаги самодержавной власти, не утратившей в целом, по сравнению с эпохой Александра II, определенного творческого начала.
2. Социокультурное вокруг Александра III.
Сегодняшняя историография (на уровне историко-публицистических работ) периода истории России в правление императора Александра III содержит признание того, что политика царя строилась на широко осмысленных для того времени консервативных устоях и постулатах. Последние часто выражались в официальных изданиях, что подкреплялось обращениями царя к народу, поездками его по России, и проч. В упомянутой сфере, сфере официальной публицистики, доступной по смыслу лишь "образованному обществу" (и подчас только дворянской элите), угадывалось единство взглядов - тех, кто опирался на свой творческий талант, а также на личные связи, кто из "неспециалиста" в короткий период становился профессионалом пера, пользовался работами единомышленников (по выражению В.П.Мещерского, царских "слуг-писателей"), повышая свой профессиональный уровень и глубину консервативной общественно-политической мысли в стране. Высокий уровень публикаций в официальных источниках, имея в виду то, что они тут же становились "мягкой силой" России, указывают на массовую ориентацию идеологем царствования Александра III, который сам всерьез воспринимал, на уровне чуть ли не научной категории, понятие "народного духа" и который создал так называемое "народное самодержавие". Знакомый с российской жизнью, император Александр III заботился об "улучшении быта", как говорилось в XIX веке, крестьян, получив вследствие своих усилий в области консервативной модернизации России прозвище "мужицкий царь". Самобытность и известная закрытость России от "тлетворных" западных влияний при императоре Александре III, во многом опиравшемся в своей внутренней политике на "наивный монархизм" подавляющей части населения (русского крестьянства), предопределили стабильность отношения народа к власти в период указанного правления, и своего рода "политическое письмо" народа (а также городской "улицы") не содержало массовых выступлений против правительства - особенно как правительства царя-Миротворца (эта позитивная вера в устойчивость власти и политики стала основным "народным трендом" того времени). Император заботился о том, чтобы его царствование было популярно в народе, и, сконцентрировав внутреннюю политику в пореформенной России именно на экономике, в рамках Министерства финансов (министры Бунге, Вышнеградский и затем Витте), на деле проводил идею "незыблемости самодержавия", создав из своего правления настоящую "живую традицию". При этом Александр III был настоящим императором и в сфере идеологии: "историческое время" России для правительственных нововведений словно бы "экономилось" с помощью создания обеспечивавшей безопасность режима традиционалистской, консервативной общественно-политической мысли, и известно, что, учредив господство официоза в той же прессе, царь "подморозил" Россию в плане развития прогрессивных социально-политических идей (что особенно выделялось в мире именно тогда, в конце девятнадцатого века). Однако, представляется, по-настоящему живое "историческое время" доставалось ему как "аванс" от верившего "в Бога, Царя и Отечество" русского крестьянина. В исторически короткий период царствования Александра III произошла, в рамках российской цивилизационно-государственной традиции, "встреча" еще двух традиций, объединенных идеей духовного воспроизводства: одной - связанной с "народным самодержавием", то есть политическим курсом царя, другой - "живым народным духом" крестьянского традиционного общества ("народный дух" исследователи того времени находили в пореформенной деревне). И это кажущееся "совпадение", в контексте новизны правительственного курса, заявленного еще "Манифестом о незыблемости самодержавия" 1881 г., было не случайно: историю России 1881 - 1894 гг. (годы правления императора) определяло именно развитие, развитие самой политической ситуации в направлении переосмысления всего опыта правительственной деятельности в XIX в. При Александре III в России наблюдалось почти что процветание - участие в мировой торговле (в значительной степени хлебом), а также бурное развитие промышленности, совершенствование финансовой системы. Очевидно, что курс власти на стабилизацию, а также прекращение либеральных нововведений содержал и ориентацию на массовые процессы - но в понимании самодержца и правительства. После Великих реформ Александра II, отца Александра III, в эпоху последнего наладилось социокультурное воспроизводство - и именно на народном уровне, с "народным духом" и в рамках политической системы царя-Миротворца. Политика Александра III уже при его жизни воспринималась как укрепление благосостояния, а также самой государственности - в рамках развития имперской традиции (например, выражаясь словами советских историков, его политику определяли "охранительство" и "русификация"). Можно также сказать о том, что тогда, в модернизационном ключе воспроизводилось и само "историческое время" - как залог на будущее развитие (как оказалось, вплоть до революционной ситуации 1905 - 1907 гг., первой русской революции), что обеспечивало царю успехи в его так называемой сегодня консервативной модернизации страны. Имея в виду то, что пореформенная деревня развивалась при фактическом господстве там помещика (крестьяне после 1861 г. были отягощены "отрезками" и выкупными платежами), а не как своего рода "народохозяйственный комплекс", интерес к быту крестьян, подавляющего большинства населения империи, часто мог носить научный и одновременно в чем-то "социально-адресный" характер - так как властная элита периода 1881 - 1894 гг. знала, что понимание социокультурных особенностей России, особенно на фоне ее внешнеполитических противоречий с западными державами - это "ключ" к пониманию как правительственного курса, так и перспектив существования собственного, дворянского сословия. Создание блистательного образа России в рамках тогдашней "мягкой силы", верхушечно созданная "интеллектуальная оболочка" страны (основанная на работах лично преданных императору официальных деятелей), обуздание революционных настроений в обществе и печати, вообще вся политика контрреформ были также "верхушечными" проявлениями, которые, тем не менее, опирались на стабильное политическое отношение деревни к власти - в условиях социокультурного воспроизводства, а также в условиях применения новых для династии Романовых методов управления самой, пестрой социокультурной средой России (последнее строилось на принципах унификации). Именно в этом смысле можно усматривать то, что именно интерес к массовому благосостоянию, понимание того, что именно массы могут выйти на передовую политической жизни, можно воспринимать и личную заботу Александра III об интересах России именно как империи, которая уже успела претерпеть грандиозные изменения после Екатерины II и Александра II - во внутренней структуре, социальной базе власти и методах стимулирования экономического развития. Консервативная модернизация страны Александром III шла в русле целенаправленной промышленной политики императора и правительства, и эта модернизация действительно состоялась - путем щедрых инвестиций, защиты внутреннего рынка и использования положительных знаний о состоянии именно народной экономики с ее социокультурной, как правило "русской", составляющей (причем здесь огромную роль сыграли знания обо всей России, доступные на правительственном уровне и часто неофициальные).
"Русский дух" царствования Александра III проявлялся и в том, что ему поступали сведения, повествовавшие, как же все-таки "русскость" нарушается - и прежде всего имея в виду влияние объединившейся Германии. М.Н.Катков, издатель "Московских ведомостей", близкий к К.П.Победоносцеву, известный на момент 1887 г. консерватор, обласканный властью, составляет записку императору Александру III о необходимости ограничить влияние Пруссии на ход балканских дел и на русскую политику на Востоке. Записка была направлена прежде всего против канцлера Германии О. фон Бисмарка и его заявления о том, что-мол русская дипломатия сама толкала Австрию на Балканы и "торговала народами". Германия, в понимании Каткова, в лице Бисмарка сама устраивала препятствия для России и сама же бросалась с предложениями России их устранить. "Немецкий дух" поэтому, в понимании Каткова, чужд русскому. Он писал: "Освобождение русской политики отнюдь не угрожает опасностью Германии, но Россия свободна в своих действиях ставить Германию на ее место, отрезвляет ее, освобождает ее от демона властолюбия, который столько же опасен для других" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 477, л.1).
В 1885 году началась война между Сербией и Болгарией, чьими союзниками были, соответственно, Россия и Австрия. Франция стала поставлять оружие России, и Германия оказалась перед угрозой войны на два фронта, что, если бы это произошло, было равносильно поражению. Бисмарку пришли вести о том, что Генеральные штабы России и Франции начали разрабатывать планы войны с Германией. Началась тарифная война, связанная с поставками пшеницы и ржи в Германию. Российские активы были переведены из Берлина в Париж. 18 июня 1887 года Бисмарку удалось заключить Договор перестраховки с Россией. По условиям договора, обе стороны должны были сохранять нейтралитет при войне одной из них с любой третьей великой державой, кроме случаев нападения Германии на Францию или России на Австро-Венгрию. Народы Балкан, писал Катков императору в указанной записке, поверили в освободительную роль России, и одна из публикаций в "Московских ведомостях" приводила депешу, подписанную Н.К.Гирсом в должности статс-секретаря, 1873 года, из которой следует, что Россия никогда не торговала Востоком (Там же, л. 4 об.). Катков: "Этою выдержкой опровергается клевета Бисмарка, будто вопрос о присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии был решен до Берлинского конгресса и в то же время восстанавливается часть нашей политики во мнении народов Востока" (Там же). Катков также сообщал Александру III, что Бисмарк "ловит русских людей" в Берлине, чтобы найти через этих "представителей общественного мнения" доступ к высшим кругам власти в России. Само "общественное мнение" в лице Каткова будто бы заявляет: "Это временное зло, и оно не коснется тех основ, которыми Россия сильна на Востоке. Зло это исчезнет само собою как только в Европе выступит во всем величии, самостоятельная Россия, независимая от чужой политики и управляемая лишь своими, ясно сознаваемыми, интересами... Достаточно будет заявления очевидной для всех твердой решимости Вашего Величества сохранить полную свободу действий, при соответственном направлении нашей дипломатии" (Там же, л. 9 об.). Под конец записки интригой Бисмарка автор, называет отзыв французского телеграфного агенства Гаваса о публикации генералом Лефло в "Фигаро" некогда секретных документов по внешней политике исключительно его собственной волей, он докладывает императору, что это тоже было инспирировано германским канцлером, по мнению Каткова (Там же, л. 10).
Также антинемецкие настроения содержатся в записке за подписью "Патриот", сохранившейся в фонде Александра III в ГАРФ, под заголовком "Немцы и выскочки при русском дворе" (датируется 1890-ми годами). Автор пишет: "Россия - страна, своим подъемом обязанная знати, и только ей одной она обязана своей славной историей; новые же веяния, наоборот, ведут к ослаблению аристократии и как следствие - Романовых" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, л. 2). Автор пишет, что Александр III учредил Дворянский банк, провел аграрную реформу (вероятно, имелся в виду перевод бывших крепостных крестьян на выкуп). Но, пишет автор записки, при дворе существует сильная "немецкая партия", в центре которой - великая княгиня Мария Павловна, супруга брата царя, великого князя Владимира Александровича. Он называет членов этой "партии" - генерала Вердера, графа Редерна, сенатора Проффа, пастора Дальтона, генерала Розенбека, а также пишет, что Мария Павловна знает всех остзейских баронов и что вообще предпочитает говорить не по-русски, а по-немецки (Там же, л. 3). В заключение, после пассажей, связанных с безнравственным поведением некоторых Романовых, автор настоятельно советует императору выйти наконец из гатчинского уединения, так как в стране, в самых ее верхах, созрела опасность - вследствие засилья выскочек и в особенности иностранцев (Там же, л. 12). Противодействие всему иностранному, безусловно, входило в круг интересов Александра III, поэтому записка "Патриота" была бережно скопирована на пишущей машинке, сохранилась в его личном архивном фонде.
Проблема "укоренения" в ментальном плане - важная часть приведенных выше исторических документов. "Русский дух" в царствование Александра III должен был опираться, имея в виду главного адресата политики царя, то есть русский народ, на правдивые источники, и "сцепка" излагаемых в ту эпоху исторических и философских мыслей с текущей реальной жизнью была обязательна. Так, "опредмечивание" понятия, если можно так выразиться, национального колорита предполагало собирание фактов и самой истории царствования, этой "живой истории", в содержательно-предметном смысле подававшей идеологию, притом становясь ближе к источникам информации вообще. Если все "нерусское" осуждалось открыто, то тем более "нерусским" явлением считались революционные (анархические и др.) настроения. И это тоже касалось всего народа - даже если разговор шел об отдельном инциденте. Так, в 1887 г. в руки императора поступила записка о необходимости изменения системы народного образования и о мерах борьбы с антиправительственными настроениями в среде университетов, краткие пометы к которой сделал личный друг царя князь В.П.Мещерский. Этот документ появился после того, как на Невском проспекте в Петербурге были арестованы "бомбисты", среди которых были студенты Петербургского университета. Записка была издана печатно, по распоряжению Министерства Народного Просвещения. Основные мысли ее эмоционально выдержаны, автор (или авторы) высоко оценивают значение Петербургского университета как самого главного в Российской Империи, но источник преступности против правительства и царя, по мысли записки, находится в пестром социальном и даже национальном составе студентов. Отдельные мысли текста записки настаивают, чтобы устав 1884 года был дополнен новыми распоряжениями о чистке рядов студентов и полицейском (и даже общественном контроле) за ними - начиная с гимназической скамьи. Главная мысль записки - что именно царь, глава самодержавной страны, дает благо образования, а не кто-нибудь другой, и в этом угадывается доктрина "народного самодержавия", предполагающая обязательные "социальные лифты" после прохождения гимназического, а затем и университетского курса. В документе значится: " Личный страх перед безумием так же мало должен быть мотивом бездействия, как опасность от угрозы маниаков в больнице - влиять на решения доктора, признанного законом и его совестию к врачеванию их, и особенно к предохранению здоровых от бешеной заразы" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 588, л. 3). В записке также подчеркивается, что необыкновенное значение Петербургского университета как кузницы образованных кадров для России, кадров, которые будут трудиться для державы и всего общества, диктует необходимость как сохранение этого учреждения, так и проверку студенческой среды - и в первую очередь очистку ее от "пролетариата" (бедных студентов без стипендии, бегающих по урокам, подрабатывающих переписчиками, и др.), а также иногородних, переведенных из других университетов (которые должны учиться в максимально недалеко от места проживания). Предполагалось оставить только треть студентов - и это позволило бы, как написано, оставить наиболее способных и одновременно эффективно вести наблюдение над ними со стороны государства и полиции. В записке значится, что лучшее для Петербургского университета - это превращение его в "профессорский институт", где отобранные студенты будут рассматриваться как будущие научно-преподавательские кадры. Также говорится, что чистка студенческой среды должна быть в руках Министерства народного просвещения, которое также должно очистить от нежелательных элементов реальные училища и гимназии, учредить новую квоту для евреев, а также изменить правила приема девушек на высшие женские курсы (Там же, л. 16). Признание образования благом, которое должно даваться прежде всего благополучным подданным Александра III - это модель возможного, будущего "укоренения" представителей "общественности", которые должны были составить фундамент идеологии и внутренней политики его правления. Гражданственность понималась, судя по этой записке, как благожелательный контакт с верховной властью, а также щедрая отдача и благодарность, и как раз в прямой зависимости от социального происхождения и успехов на ниве интеллектуального труда - будто царская милость дает идею иметь большие социальные возможности в пределах России, а "оформление" этой идеи будет зависеть от человека, скажем, учащегося Петербургского университета, его друзей и родственников (во вполне цивилизованных рамках, с признанием важности для населения России особой миссии по-настоящему образованного человека).
Представляется, что акцент на социокультурных компонентах в идеологии, сделанный "в русском духе" и в царствование Александра III, усиливался по мере того, как помимо императорской власти, носитель "русского духа", крестьянство, становилось подобием "третьей силы" во внутренней политике - то есть, таким образом обнажались прежде всего пореформенные противоречия крестьянства с дворянством. На вершине власти считали, что Россия вся "выжата" Великими реформами Александра II и что ей нужна стабилизация и развитие. Так, сама политическая ситуация развивалась при Александре III в направлении консервативных реформ (контрреформ), а также на фоне переосмысления почти столетнего опыта модернизаций. В это царствование был заложен краеугольный камень в здание практического российского политического консерватизма, программа которого базировалась тогда на воле самодержца. Однако, в отличие от времен основателя консерватизма, Э.Берка, это мировоззрение при Александре III было лишено романтического ореола, превратившись в политическую идеологию. Если и был источник романтизма (прежде всего для политической сферы и политической деятельности), то его черпали в недрах русского народа и находили в виде различных проявлений "народного духа", подстраивая под это понятие даже внешний облик и практические шаги самодержавной власти. Обращает внимание сочетание во внутриполитической линии царя политического романтизма (если его источник считать массовым, народным) и светскости (она пронизывала жизнь "верхов" - дворянства во главе с императором). Думается, что сочетание политического романтизма и светскости определяло особый вес в правление Александра III науки истории, которая подавалась тогда как классический консервативный базис для понимания закономерностей отношения власти и большинства населения страны, причем движущей силой истории считался именно союз царя с народом - то есть делался акцент на массовых корнях, опоре самодержавия, прозванного при Александре III именно "народным". Национальная идея России смогла служить "первой силе", самодержавию, еще долго - почти до конца царствования Николая II, и социокультурное своеобразие страны, в том числе в виде идеологии "народного самодержавия", окончательно было отвергнуто "диктатурой пролетариата", пришедшей к власти в лице большевиков в октябре 1917 года.
3. О социокультурной парадигме царствования Александра III.
В сегодняшней жизни "пробегание" глазами газеты немыслимо без знакомства с романтическими по характеру "выкладками" в прессе - касательно здоровья, любви, спорта, культуры, и т.д. Это может объясняться и тем, что по мере развития политических событий мир становится в глазах пользователя неизмеримо большим, чем раньше, встает вопрос о собственной значимости, и, соответственно, важности собственного "формата", и так ведется самопознание, именно в романтическом ключе, в том, что касается чувств, предпочтений, симпатий. "Биографические форматы" ( в соответствии с "живым" общением онлайн и потребностью знать своего собеседника) множатся сегодня, а также укрупняются. Таким образом, можно предположить, что "биографические форматы" выстраиваются в династии (прежде всего по степени интеллектуального развития человека-пользователя), укрепляя консервативные тенденции развития общества. Власть личности, даже над бескрайней информацией в интернете, сочетается с, так сказать, элитным редактированием, которое воздействует над произведенной в "биографических форматах" информацией - , например, создавая компилятивные учебники, способствующие интеллектуальным знакомствам и просвещению. Действительно, регулировать мировой информационный поток можно, воздействуя на личности, и, например, убирать/добавлять "формат" лучше всего, как представляется, в так называемых конспектах лекций, где характер личности проявляется ярче всего, создавая, возможно, целые "диссертации своими словами" - и прежде всего, в смысле "своих слов", похожие на публицистические и политологические произведения. Поток информации с течением мировой истории продолжает нарастать, "биографические форматы" имеют тенденцию добавляться, а не убираться - тем самым усиливая роль "живого" в мировом информационном потоке и способствуя развитию современных консерватизма и гуманизма. К тому же, в эпоху серьезных политических перемен множится количество "имиджей" (прежде всего фото - самого дешевого и простого способа зафиксировать исторический момент и само историческое время), что способствует интересу к "биографическому формату".
"Политический заряд" информационного потока был важен во все эпохи Новой и новейшей истории - и в том числе в эпоху царствования в России убежденного консерватора Александра III. Этот российский император-Миротворец сознательно подбирал кадры для создания консервативной идеологии, из доверенных лиц, и "биографические форматы" существовали, таким образом, еще в 1880-е - 1890-е гг. Удалить/добавить "формат" в указанную эпоху было труднее, чем сегодня, в интернете. К тому же, в идеологии Александра III явственно прослеживается цель воздействия на большинство населения (сам он получил прозвище "мужицкий царь"), и воздействия в том направлении, которое царь считал единственно правильным - укрепления государственности, развития экономики, подчинения "низов" и так же "цензовых элементов" самодержавной власти. Не избежать было при этом императоре тогдашних "конспектов лекций" с ярко выраженными личностными свойствами авторов статей (например, в газеты, в исторических работах), однако отредактировать в угоду верховной власти продукцию интеллектуалов-консерваторов, работавших тогда на государство, можно было, например, с помощью своеобразного "плана-конспекта", то есть самой интеллектуально и системно выраженной воли самодержавия и его институтов. "Продавить" же определенные консервативные идеи можно было лишь просвещая широкого читателя (из числа грамотных в тогдашней России) - и в этом опираясь на, как представляется, романтико-реалистические представления о большинстве населения Империи. Главный "биографический формат" в идеологической системе 1881-1894 гг. представлял сам Александр III, а само русское крестьянство словно бы "спрессовывалось", в своей неграмотности и традиционализме, под воздействием воли власти, в единый "политический формат", и царь имел таким образом дело не с "рыхлой массой", а с форматом, имевшим свои, дистанцированные от власти чаянья и политические убеждения (таков был путь тогдашнего участия-неучастия крестьянства в политике) Используя тот факт, что бывшие крепостные, получившие личную свободу и землю в пользование при отце Александра III, Александре II, верили в "доброго царя", были убежденными православными христианами, "подключив" деревню к воздействию своей личности и политики, используя "биографические форматы" работавших на самодержавие интеллектуалов, Александр III разбудил сразу все поколения населения России, создав собственную, романтико-реалистическую по характеру, самодержавно-православную идеологическую "матрицу", что во многом определило стабильное развития в годы его царствования огромной страны. История, то есть сама по себе "живая" история его правления превращалась, на наш взгляд, в "духовно-политическую историю", в которой события и факты подгонялись под политические тезисы ("план-конспект") идеолога-самодержца и работавших вместе с ним единомышленников в "верхах". Восприятие России как наследной вотчины Романовых, в условиях пореформенного развития, восприятие в духе самобытного, самодержавно-православного пути, рисовалось в то время не только "версиями политического развития", но и "политическими версиями развития" - тем самым используя сравнительный анализ эпохи с уже ушедшими эпохами девятнадцатого века, и особенно с царствованием Александра II- Освободителя. "Разбуженные" для стабильной жизни поколения русской нации, даже не попадая в "биографический формат", становились не то, чтобы "винтиками" в механизме власти, а необходимым "действующим лицом" системы власти в правление Александра III, и даже полноправными элементами-участниками социокультурной парадигмы этого царствования.