Что может быть хуже испорченного воскресного покоя. Особенно во все еще скованные тьмой предрассветные часы, когда сон особенно сладок. Бодрствующий патруль решает разделить участь со всем городом. Улицу оглашают громкие, трудно различимые голоса, щедро сдабриваемые хохотом. Звенит разлетающаяся в дребезги бутылка.
Догорающий огарок свечи уличного фонаря вырывает у темени лишь небольшой участок. Никто не озабочивается поддерживать освещение импровизированной воинской части. Большое здание лежит уснувшим монстром, едва очерчивая под звездами хаотично нагроможденные контуры зданий и недостроенных цехов.
- Ну что там? - раздается едва различимый, преисполненный спиртовыми парами голос. - Все допили?
- Нее-а, - гогоча отвечает второй. - Тут еще пару капель...ик...осталось.
На освященный пятачок вываливается нечто напоминающее солдат. С трудом волоча ноги, цепляясь друг за друга и постоянно спотыкаясь идут двое. Остановившись у фонаря, действительно цедят из бутылки капли, споря и толкаясь.
- А Петька где потерялся? - говорит один, мутными глазами глядя, как товарищ слизывает с пальца только добытый нектар.
- А Петька тут! - вышеназванный пугает округу громким, лающим голосом.
Боец совсем не способен стоять на ногах, уподобившись собаке ползая на карачках.
- Ты карабин где потерял, дурья башка? - смеются драгуны.
Петр недоуменно смотрит за пустую спину, при этом закручивая целый круг. В этот момент около стены заводского блока раздается шум. Чьи-то неосторожные движения задевают консервную банку. Протяжно верещит испуганная кошка.
- Там есть кто-то, - мямлит один из кавалеристов, трясущейся рукой пытаясь загнать патрон в патронник.
Трудно поверить как, но пьянчуги даже в таком состоянии улавливают едва различимый звук. Размытый человеческий силуэт отделяется от груды мусора и кирпичей, пригибаясь бросаясь прочь. Щелчок взводимого курка. Грохот выстрела.
- Это называется разместим с удобствами.
Григорий вместе с Вячеславом вышагивают очередной круг у солдатских жилищ. Не особо впрочем смотря по округе, скорее ноги размять и время убить. Следить за порядком не способны даже офицеры, что с караульных взять. Пьяная джигитовка по улицам и бесцельная стрельба потехи ради начинается ближе к закату и не унимается даже сейчас.
- Вроде не в горах давно и не в казарме, - продолжает жаловаться на жизнь недовольный Гриша, - а спим все равно, что в хлеву.
Он досадливо сплевывает. В заводских и складских зданиях конечно никто не озабочивается о солдатском благе. Мешки, что самостоятельно приходится набивать травой и размещаться на бетонном полу. Более того в цехах где недостроенная, где проваленная крыша. Все жутко мучаются от сквозняков и охают на поясницу.
- А ейное благородие, - вспоминая Швецова еще более вескими эпитетами и пожеланиями, - сейчас в замка сидит. В тепле. Щупает графскую дочку и кушает мясо маленькими вилочками и ножичками.
От бури эмоций, сморщившись, ефрейтор пародирует столовый этикет. Бьет гром. С небес падают морось, мелкая, но до невозможного противная.
- Да пошло оно все! - драгун досадливо пинает мусор ногой. И уже тише, до шепота. - Надоело все, на войну хочу обратно.
Слава только посмеивается без злобы над криком души товарища.
- Ну вот что ты от него хочешь? - поучительным тоном говорит он, натягивая на голову башлык и им же заворачивая горло. - Что бы штабс-офицер с лошадьми спал?
- Остальные то спят! - находит аргумент, не унимаясь, Григорий.
- Ну, - Вячеслав чешет репу, - наши то всю Курхскую от начала до конца прошагали. Тут в другом дело. Не поймет его иначе высший свет. А мы, друг мой. от него сейчас больше зависим, чем от нищей армии.
Ефрейтор хочет возразить, но в этот момент раздается выстрел, очередной за последний час. Уставшие от пьяных выходок сослуживцев друзья и внимания то не обратили бы, кабы не выбежавший навстречу паренек.
- А ну стой! - первым успевает Григорий, хватанув нарушителя за край серой робы.
Мальчуган оказывается мало того, что прытким, так еще и боевитым. Не мирясь с поражением, порывается освободится.
- Вот сорванец!
Трещит слабенький шов шахтерской одежды, но кавалерист успевает схватить и скрутить запястье.
- Тебя как звать-то, малой? - поспевает на помощь Вячеслав.
- Мишка я, - оставив серьезные попытки, но брыкаясь изредка из принципа, говорит подросток. Замызганный в угольной саже, что чертенок и смотрит дико. - И не малой уже, мне шестнадцать. Я семье кормилец.
- Экий ты важный, - смеется Вячеслав, но тут же переходит на серьезный лад. - А в суме что прячешь?
Вот тут на глазах парня наворачиваются слезы. Даже вырываясь, Михаил продолжает сжимать потертую кожаную сумку. Преодолев отчаянное сопротивление, Слава попросту вытряхивает содержимое на землю.
- Что ж ты, кормилец, - цедит он сквозь зубы, нагибаясь за рассыпавшимися бумажками, - всю семью под монастырь подводишь?
И без долгих объяснений резко и сильно бьет прикладом. Клацает чудом не сломавшаяся челюсть. Михаил, выпав из Гришиных рук падает на мостовую, прокатившись с метра два. Не на шутку разъяренный Вячеслав порывается добавить, но дорогу заступает Григорий, широко расставив руки.
- Ума лишился! Насмерть ведь зашибешь. Он же ребенок!
- Ага, ребенок, - на кавалериста сейчас смотреть страшно. - А ты на это вот, погляди.
И с этими словами протягивает хранившуюся в суме бумагу. На типографском листе запечатлена непомерно жирная и довольная своим существованием свинья. Только облаченная почему-то в военный мундир (не способный застегнуться на объемной тушке), с полным бантом орденов и золотыми эполетами. Хряк подминает под себя, восседая аки на троне, толпу простого люда. Даже в каламбуре переплетенных рук и ног можно узнать рабочих и крестьян.
- Енто что за образина такая? - хмыкает, не понимая, Григорий.
- А это царь батюшка наш, Борис Брянцев, в их, - плевок в сторону съежившегося на земле мальца, - представлении.
Верху карикатуры большими красными буквами отпечатана надпись: "Трудовой народ Симерии, сбрось ярмо царизма!"
Испуганный Гриша медленно поворачивается к Михаилу.
- Ты чего творишь, дурында?
- Военное положение в стране еще не отменили, - продолжает метать молнии Слава. - Вот это, - он потрясает листовкой и в сердцах рвет на кусочки, - даже не каторга, а эшафот.
Обеспокоенный совсем притихшим подростком, Гриша подходит к все еще распростертому на земле. Только спустя две минуты Миша подает признаки жизни. Словно в замедленном синематографе пробует пошевелится, касается рукой гудящей паровозом головы. На ладони остается след крови.
- Что ж ты его так, Слава? - цокает драгун языком, видя последствия удара. Окованный металлом приклад не шутка и не игрушка. Мужчина, осторожно беря голову парня пальцами, осматривает крупную ссадину. - Ты как, малец? Встать можешь?
- Без тебя разберусь, - Миша постепенно приходит в себя и даже отдергивает руку от попытки помочь.
Вячеслав наблюдает за трогательной сценой, скептически скрестив руки на груди, да посмеиваясь.
- Альтруист, - улыбка играет на губах, но в глазах солдата все еще бушует пожар гнева. - Доиграешься ты с этим либерализмом, как и вся страна. Оглянуться не успеете, а они уже везде. Полезут из всех щелей, обратно не загонишь.
- Ты это, малец, - Григорий стоически не обращает внимание на драматическую позу товарища и льющийся водопад нравоучений, - дуй домой, пока еще чего худого не случилось. А про эти дела, - кивок на разбросанные листовки, - забудь раз и навсегда. Как бы лиха настоящего не накликал на голову.
Жилище Михаила располагается через пару кварталов. Так что добредает молодой и неудавшийся бунтарь с солнцем, уверенно отвоевывающим место в черте горизонта.
Вспоминая позор, парень всхлипывает и утирает сопливый нос рукавом.
"Ничего эти милитаристы не понимают, - упорно гнет свою линию шахтер, обиженный на весь мир. - Оболганный царизмом и потерянный класс. Чего стоит жестокая и не оправданная интервенция против трудового народа Курхистана"
К великому счастью хоть это горе-революционер в глаза драгунам высказать не догадался. Не иначе сработал инстинкт самосохранения. Даже миролюбие Григория имеет границы - командировка в горы останется для всех рваным рубцом на сердце.
Скрипит калитка и Михаил оказывается во дворе родного дома. Молодой человек ненадолго останавливается, глядя на строение. Добротное здание, с идеально подогнанными брусками. Братья и после смерти отца рук не опускают, из всех сил поддерживая, а местами и улучшая. Крышу увенчивает не какая-то солома, вечно пахнущая плесенью и протекающая, а (гордость Михаила) настоящая черепица. Вот и след умелых рук Анатолия - неоконченная резьба на оконных рамах. Петушки всякие, единороги и цветочки-ромбики. Тонко. Привыкший к кирке и лопате работяга так не умеет.
"Тольке нужно не сапоги драить, - засматривается парень на творение, - а ремесло развивать. Ну ничего, - подбадривает он себя, идя к порогу, - вот станем свободной страной, устрою его в школу"
Вздохнув и наконец улыбнувшись, Михаил тянет на себя дверную ручку...
- Ты совсем с ума сошел?! - обрушивается на несчастного вихрь непреодолимого женского гнева. - Ты хоть представляешь какой сейчас час?!
А парень еще питал иллюзии застать мать спящей. Куда там. Людмила поди всю ночь глаз не сомкнула, дожидаясь взбалмошное чадо. Она, с красными глазами и невероятно изможденная, живо однако вскакивает с табуретки, бросаясь к Михаилу и не прекращая тараторить.
Цепляющаяся за молодость женщина неизменно сдает позиции. Годы и тяготы овдовевшей семьи оставляют сеть морщинок под глазами. Выглядывает выбившаяся из расшитого цветками платками первая седая прядь. На матери посеревшее, выцветшее платье в горошек, хранимое и содержимое не смотря на бедность в идеально чистом состоянии.
Миша, вдавив голову в плечи и набычившись, пытается пройти без долгих сцен и объяснений. И шахтер еще считает себя сильным мужчиной и чуть ли не главой семьи. Одним рывком, схватив за локоть, Людмила останавливает нахала и заставляет развернуться к себе.
- Куда пошел? - противостоять материнскому гневу просто невозможно. - Ты что, робу порвал? Во что ты вечно ввязываешься...
Она ахает и закрывает рот ладонью - в порыве эмоций женщина не сразу замечает крупную ссадину на скуле чада. Глаза несчастной увлажняются. Как не старается Людмила, мальчикам не хватает мужского воспитания. Иногда она жалеет, что не отвечала на многочисленные ухаживания после смерти мужа. Не до того как-то было, да и горе от потери не давало взглянуть вперед.
- Это все твой директор, да? - всхлипывает она. - Чем он вам, детям, мозги то забивает?
Женщина старается из всех сил, но разбивая себя на куски даже вырвав сердце не в силах достучаться до растущего в сомнениях и внутренней борьбе сына. Михаил при упоминании шахтного директора наконец поднимает глаза на мать, вскинув гордо голову.
- Вадим Юрьевич достойный человек! - вспыхивает юноша огнем фанатизма. - Он говорит, один не должен решать за всех. Мы должны быть свободны. Мы и есть свободны, только боимся взять, хотя она так близка.
Людмила отшатывается и поспешно осеняет себя крестным знамением. Спаси Бог, не иначе ума сын лишился.
- А вот это, - брезгливо скривившись выдает шахтер, - мракобесие. Нет там никакого Бога!
- Да как ты..., - в конец не выдержав, по лицу женщины проходит волна праведного гнева.
Она подходит, занося руку для удара. И кончится большой и не поправимой бедой, кабы не скрипнувшая дверь. Оба отходят друг от друга, стыдливо опуская глаза.
- Вы закончили? - нахмурившись, Анатолий даже не пытается проявить чувство такта.
Младший (и похоже самый благоразумный член семьи) смотрит на мать и брата. Как же надоедают все эти перепалки. Неужели так трудно общий язык найти? Вздохнув, не надеясь получить ответ, продолжает:
- Вы новости то слышали? - Толька потрясает кипой еще не распроданных газет.
На мальчугана устремляются одновременно непонимающие и осуждающие взгляды.
- Ой, - хихикает он, высунув язычок и постучав по голове, вспоминая "недуг" родных. - Простите, запамятовал.
Анатолий садится на табурет, разворачивая газету. Парню приходится с минуту сидеть, шевеля губами в попытке хоть для себя правильно прочитать сложный текст.
- Царь Борис Брянцев, - мальчик воюет по слогам с каждым словом и местами даже путает буквы, - вчера вечером скончался...
Далее редакция кратко вдается в медицинские объяснения причины смерти. Но и без того совершивший литературный подвиг, Толя окончательно вязнет в непонятных терминах. И главное какова риторика. Царь. Ни государь, ни его царское высочество и прочая и прочая. Ни разу не упоминаемое так сухо, будто плевок на Симерийский престол. Словно речь о чем-то незначительном, достойном лишь краткого очерка в конечных колонках газеты.
Силы покидают Людмилу. Она делает шаг назад, другой и едва успевает схватится за край стола. Женщина медленно оседает, скользя ладонью по ножке, мутнеющим взглядом смотря в пустоту.
- Ура! - кричит, задыхаясь от переполнившей радости Михаил.
Лицо его, наоборот, сияет ясным солнцем. Он скачет по всей комнате и хлопает в ладони. Даже Анатолия пытается закружить в танце, весело смеясь. Вот только младший брат мало что понимает и как-то не охотно реагирует.
- Толька-Толька! - не перестает Михаил, тряся газетчика за плечи. - Свершилось!
- Что свершилось то? - по прежнему не доходит до мальчика, он даже злится начинает.
- Жизнь! - Миша и правда исходит лучами света. - Нет больше царя - мы себе сами голова. Жить будем, как за границей, как..., - он мечтательно закатывает глаза, - как люди. Только представь - ты в школу пойдешь, как и мечтал. Маме платье новое купим, да и сами больше обноски носить не будем.
Людмила же, на коленях, ползком приближается к углу дома. Бережно отодвинув расшитые цветами занавески, открывает лики святых на иконах. Истово крестясь, не перестает плакать.
"Что дальше? - причитает она, заливая щеки потоком слез. - Что будет со всеми нами?
Поместье графов Малаховых. Ок 7 - 30
При детальном изучении не все внутренние помещения замка подвергаются капитальной переделке. В конечном счете для обеспечения жизни небольшой семьи и нескольких залов для приемов, не так уж много нужно. Предоставленный в эти дни сам себе, Швецов в полной мере пользуется гостеприимством, облюбовав заброшенные этажи башен. Его встречают ветхие, но все еще крепкие двери средневековья, с их массивными узорчатыми замками. Большая часть заперты с незапамятных времен и дворецкому приходится извести пол рабочего дня в поисках подходящих ключей.
- Надо же, - восхищается Алексей, с натугой открывая защелки металлического переплета, - не знал, что где-то такие есть помимо Академии.
Страсть дворян прошлого к тайным знаниях не новость. Но Малаховы в прошлых поколениях наверняка были мастерами по части волшбы. В заброшенной, затхлой библиотеке хранятся редчайшие книги. На особо заросших паутиной углах можно даже отыскать тубусы со свитками. Туда впрочем офицер залезть не решается, справедливо опасаясь повредить рассыпающийся папирус.
Сев, по восточному скрестив ноги и сбросив китель, Швецов со всех сторон ограждается баррикадами из книг.
- А граф поди и не подозревает о замковых сокровищах, - покачивает головой подполковник, перелистывая страницы.
Он замирает, наткнувшись на до боли знакомое заклинание. До сжавшегося сердца, все еще хранящее горькое разочарование. Первые амбиции молодого мага, мечтающего прорвать блокаду колдовского застоя. Восторженные юношеские мысли "а что, если это буду Я?". И первые горькие разочарования от неудач.
"Да брось! - смеялись однокурсники, а преподаватели улыбались, не иначе вспоминая себя. - Это и без того бесполезная в быту магия!"
- Бред, - Алексей прячет горе воспоминаний в гневе и сжимает кулак, - все это давно мертво.
Каменная плита в метре от офицера идет трещинами, будто раскалывается под птичьим клювом панцирь моллюска. Сперва, извиваясь маленьким, но настойчивым червячком, на поверхность протискивается стебелек. Уже через мгновения раскрывается бутон лепестков и на изумленного подполковника смотрит настоящая роза.
- Какого..., - ничего не понимает офицер, уставившись то на свои руки, то на цветок.
А растение и не думает успокаиваться. Стебель утолщается до крупной гадюки, обрастая шипами и разрастаясь по комнате, взбираясь ввысь по стеллажам и стене. Один из отростков норовит обвиться вокруг сапога, Швецову в спешке приходится отползать.
- Барон? Я вас пол часа ищу, - в дверном проеме появляется начальник штаба. - Силы великие, что тут происходит?
С приходом майора буйство природы успокаивается, но и без того зрелище еще то. Вся библиотека усыпана ярко красными розами, а посреди хлопающий глазами Алексей сидящий на задницы.
- Кажется вы поторопились оставлять стены Академии, - то ли с похвальбой, то ли с издевкой хмыкает Максим. - Впрочем, - он тот час хмурится, - на эти игры нет времени. Полагаю вы так увлеклись, что все пропустили.
Начальник штаба чуть ли не насильно вкладывает в руки командиру утреннею газету. Вся магия разом выветривается из головы.
"Сегодня исторический день для вооруженных сил Симерии, - читает Швецов после главной новости о внезапной кончине государя. - Армия доказала, что верность должна принадлежать не одному тирану, а всему народу целиком. Это поворотный момент всей нашей истории. Узнав о смерти царя, столичные полки, Преображенский, Семеновский и Измайловский один за другим отказались присягать наследнику. Блюдя интересы трудового народа они, объединенные единой целью принести Симерии свободу, вышли на площадь перед дворцом. Загнанный в угол Алексей Брянцев, так и не успев стать Четвертым, отрекся от престола"
Подполковник складывает свежую, пахнущую бумагу.
- Что за "Временный комитет государственного управления"? - спрашивает он, выхватив не вполне ясные замечания о переменах из газеты.
- Как нетрудно догадаться. новая власть из путчистов, - отвечает Максим, пытаясь по каменному выражению лица командующего прочесть истинные эмоции. - Барон, - не выдерживает он, придав голосу стали, - вы хоть понимаете в каком мы положении? Это конец. Конец всему.
Подполковник некоторое время словно и не замечает слов начальника штаба. Штабс-офицер зачем-то берет завалявшуюся в углу старую газету и подносит к сегодняшней.
- Барон!
Только теперь подполковник, подхватив мимоходом китель, поднимается.
- В казармы.
Первый драгунский замирает во времени, насмерть пораженный новостями. Солдаты падают, где стоят либо бесцельно бродят по цехам. Страх и уныние. Появившись на территории, Швецов не замечает ни одного караульного у входов-выходов или вышагивающих патрулей. Кто-то, заметив начальство, пробует подойти с расспросами, но спешащий Алексей только грубо отмахивается.
- Барон, - поспевает Максим, - поговорите с батальоном. Все вот-вот рухнет, никто ничего не понимает.
Командир резко и неожиданно останавливается и поворачивается к чуть отставшему начальнику штаба. Подполковник хватает майора за портупею и подтягивает к себе.
- Вы мне тут все уши прожужжали, что батальон боевой, а не строевой, - шипит он, - хоть раз извольте соответствовать, а не сотрясать воздух. Ваши люди в последние дни кроме бутылки ни с кем не воюют.
- Эти люди, - с нажимом говорит Максим. Он стряхивает руку Алексея и оправляется, - в большей степени ваши, чем мои. Не забывайте.
- Наведите порядок, - не прекращает напирать подполковник. - Постройте этих плаксивых гимназисток. Восстановите охрану. Уберитесь в конюшнях, в конце концов, мы же кавалерия.
С этими словами Швецов удаляется в отведенный и пока еще не занятый директорский кабинет. Оторвавшись от наседающих вокруг, в одиночестве командир начинает лихорадочно думать. Насколько все на самом деле плохо? Нельзя же в серьез доверять на слово средствам массовой информации.
В первую очередь - связаться хотя бы с дивизией. Но и тут проблема на проблеме. Проклятая Симерийская безалаберность! Отправить целый батальон неизвестно куда и не позаботится о военных каналах связи, даже телеграмму не отослать. Можно конечно воспользоваться письмом, но события развиваются быстрее маленьких крыльев голубя.
"Придется бежать на гражданскую телеграфную станцию, - сетует Швецов, - вот ведь позорище"
Однако дивизия успевает раньше. Все и правда происходит слишком уж быстро.
В импровизированный кабинет вваливает незваный гость в полковничьих погонах. Подтянутая фигура человека, старшего Швецова лет на пять. Коротко подстриженные волосы сильно вьются, усы, вопреки моде, подбриты в тонкую полоску у пухлых губ. При его виде драгунского командира перекашивает волна ярости.
- Ты, - скрежещет он зубами.
- Ну не трясись ты так, Алешенька, - в ответ гость лишь смеется и панибратски хлопает подполковника по плечу, будто старого приятеля.
С Семеном Вишневским Алексей и правда знаком давно, еще с Курхской. Вот только отношения эти приятельскими не назовешь. По милости этого субъекта Швецов с Генерального Штаба и вылетел.
Полковник тем временем вольготно садится за стол и принимается рыскать внутри. Не иначе в поисках вина или чего крепче.
- А я думал служба в боевом подразделении пробудит в тебе интерес к жизни, - разочаровывается он. - Ну да ладно. Вы у нас на отшибе, много еще не знаете, но на счастье я о своих друзьях не забываю.
"Издевается?", - думает Швецов, храня молчание.
- Я с приказами от корпуса, - наконец переходит к делу Вишневский. - Ваше пребывание в Ольхово более нежелательно. К тому же, - смеется он, - на вас и так жалобы на жалобе. У тебя не солдаты, а сброд.
- Они МОИ солдаты, - с нажимом говорит драгунский командир, - и я не позволю говорить так о людях, ливших кровь в курхской войне.
- Это они тебе такое сказали? - заливаясь смехом гость чуть не падает со стула. - Твой доблестный батальон всю войну просидел в крепости, заливаясь местным самогоном, меняя его на патроны у башибузуков А ты, Алешенька, лишний раз доказал свою неспособность, - Семен поднимает палец и опускает, заржав, - как офицера конечно. С остальным слышал все в порядке. Хороша эта калека графская? А?
- Ах ты выродок! - еще чуть-чуть и Алексей сорвется, набросившись с кулаками.
- Но-но! - грозит пальцем Вишневский. - Учти, нет твоих покровителей, - насладившись удивлением на лице "приятеля" продолжает. - Великого князя из-за связи с бывшей царствующей семьей от командования ясно дело отстранили. И дружка твоего хряка Дорошенко тоже, выступал уж больно много. Так что хочешь погоны сохранить - делай что велено.
Закончив спектакль, полковник удаляется, бросив на последок:
- Собирай скорее своих оборванцев.
Центральная площадь. Ок. 14 - 00.
Площадь Ольхово, хоть и забитая битком конными войсками, выглядит необычайно пустынной. Никто, за исключением вернувшегося из поездки графа Малахова не торопится проводить войско. Да и городской глава воспринимает отбытие драгун с плохо скрываемой радостью, улыбаясь и невпопад пытаясь шутить. Тем нелепее звучит марш согнанных музыкантов, безбожно сбивающихся и фальшивящих.
- Господин Алексей, - освободившись от придерживающего дворецкого, Ольга догоняет стоящего у лошади Швецова.
Виконтеса хватается за плечи подполковника. Тот даже слегка краснее слишком уж близко оказавшись у лица девушку.
- Умоляю, - шепчет она испуганно, глаза Малаховой увлажняются, - не уводите войска, не бросайте город.
Алексей стыдливо отмалчивается, не зная что сказать. Подполковнику приходится пережить не лучший момент жизни, глядя, как тухнет надежда во взгляде Ольги.
- У нас есть приказы, мадмуазель, - козыряет майор Максим, стоящий неподалеку. - Мы обязаны подчиняться. Это и делает нас солдатами.
Гордая аристократка, кровь от крови древней Симерии, вскидывает голову и быстро вытирает слезы.
- Я думала вы настоящий мужчина, - в сердцах говорит она, - а вы...
Щеку Алексея обжигает чувствительная пощечина.
- Оленька! Что за манеры?! - граф Малахов впервые видит дочь в таком состоянии. - Извинись немедленно перед господином подполковником!
Но девушка, не произнеся более ни слова, удаляется к стоящей на другой стороне площади карете. Калека страшно хромает, ковыляя как сказочная баба яга, отбившись от всех попыток прислуги помочь.
Несмотря ни на что в эту минуту мысли Швецова совсем о другом.
" А с Максим Петровичем ты, Алеша, лучше общий язык найди. Это достойный человек", - вспоминает он завещания верного друга Петра Дорошенко.
Что ж, время бросить кости.
- Господин майор, - обращается, понижая голос, Алексей к начальнику штаба, - у вас есть по настоящему надежные люди?