Мик сидел на тёплом камне, уронив голову на руки, испачканные охряной пылью.
Его невидящий взгляд остановился на размазанном зноем горизонте, где бледно-голубой плавно перетекал в бледно-жёлтый, а в глубине обширного плато, за щёткой "болванов", разлёгся местный космодром.
Столбы выветривания, они же "болваны", стояли так плотно, словно их натыкал от бессильной скуки неведомый великан, и успешно гасили в себе шумы техники и ветер. Именно над ними должна была появиться падающая звезда заходящего на посадку шаттла.
Обычно этот сектор неба выглядел оживлённо - то кто-нибудь взлетал, то приземлялся. На него выходили окна школы и Мику неоднократно влетало на уроках за то, что "пялится в окно, а не куда положено".
Сегодня небо пустовало - все, кто мог, давно улетели и возвращаться пока не собирались. Это означало, что поиски безрезультатны, но продолжаются.
Только бы они не останавливались, тоскливо думал Мик, только бы искали до конца...
Только бы нашли.
Ему вспоминался отец - он появлялся то в окружении флитов, техников и коллег-гонщиков, то в рабочем комбинезоне. Гонщиком отец был давно - Мик тогда ещё не понимал ни их особых словечек, ни шуток про слесаря, рыдающего в кустах, пока гонщик убивает машину. Потом отец ушёл из гонок и семья переехала сюда, в царство охряных россыпей, над которыми вечно висела Кайса. С космодрома то и дело взлетали шаттлы; день за днём они увозили на Кайсу бригады рабочих, потом привозили обратно, уставших, осунувшихся.
Добываемый на Кайсе тетрафит использовали для изготовления сложной электроники и звездолётов. Да что там - его использовали везде. Но главное, из него делали флиты - наверно, именно потому отец и согласился на эту работу.
И вот теперь он пропал где-то на Кайсе. Мик помнил времена, когда мать горестно твердила, что однажды отец убьётся на этих своих гонках. А вышло вон как...
Мик тоскливо вздохнул. Здесь даже самые маленькие знали, что время в таких делах работает против человека. Если не нашли сразу, дальнейшие шансы убывают со временем в геометрической прогрессии. Лучше бы отец остался гонщиком... и ничего бы этого не было.
- Ты глянь, какие люди! - услышал Мик за спиной.
Ну точно, Гиря со своими подхалимами. Последние два дня школу прогуливали даже самые примерные ученики, не то что Гиря. И никто не обращал внимания.
- Отвали, - сказал Мик скучным голосом. Он даже не обернулся. - Не до тебя.
Классика жанра, угрюмо подумал Мик. В конце концов, это должно было случиться.
Гиря, вообще-то, не был настолько плохим, чтоб совсем безнадёжным, но часто вёл себя как последняя сволочь и иные дни портил основательно. А Мик не ощущал себя достаточно, как говорила мама, "продвинутым", чтобы заниматься чьим-то перевоспитанием. Может быть, зря. Может быть, он слишком инертен и именно поэтому отец периодически вздыхал, глядя на него?
- Хочешь погрустить вместе? - спросил Мик с вызовом и, наконец, обернулся.
Гиря насмешливо глядел на него из-под выгоревшей до белизны чёлки. Выглядел он не слишком агрессивным - пожалуй, даже сочувствующим, во всю мощь природных актёрских данных.
- Ты думаешь, я это делаю потому, что мне нравится? - сказал ему Гиря однажды. - Так нет же! Это не мне, это вселенной надо (я не знаю, зачем, но зачем-то надо, точно!). Да и сил нет смотреть на всякое чмо. Вот вижу чмо и думаю: спит в нем мужик, а оно и не подозревает, не догадывается. Надо бы помочь, разбудить. Ты как считаешь: ты мужик или кто?
- Я Мик.
- Вот видишь, - подхватил Гиря, и по его виду было не вполне ясно, понимает ли он сам, к чему относится это "видишь".
Приятели Гири тоже смотрели на Мика с неприятной, липкой жалостью. Вряд ли в посёлке хоть кто-то не знал, что среди пропавших его отец. Любой мог представить себя на месте Мика. И никто не хотел там оказаться.
- Я и так всегда грущу, - бросил Гиря. - По судьбам мира.
- Ха-ха, - Мик снова отвернулся. Юморист выискался...
- А я давеча слыхал, как твой отец с физруком разговаривали.
- Ну и что?
- Да папашка твой плакался, что гонщик из тебя не выйдет.
Мик напрягся.
- Да что там гонщик, - продолжал лениво тянуть Гиря, - вообще спортсмен. Не тот, говорит, у тебя дух. Не бойцовский, значит, характер. Размазня ты, короче. Сопля на палочке.
- Врёшь ты все.
- Да вот ещё. Надо больно. Так и было, можешь мне верить. Мечтатель ты, он сказал. И машина у тебя дохлая.
- Что?.. - Мик похолодел. Неужели правда? Вот об этом Гиря точно знать не мог. Значит, не сочинил...
Время от времени отец давал ему поводить флит. Мик не рвался, но и не отказывался, изображал воодушевление, насколько мог - чтобы не огорчать отца. Флит его пугал. Иногда он заходил в гараж, смотрел на его неподвижные зловещие обводы и не мог избавиться от ощущения, что тот смотрит в ответ. Нехорошо так смотрит. Как снайпер в прицел. Равнодушно и оценивающе.
Об этом он отцу тоже не говорил. Иногда ему казалось, что отец любит флиты больше него и мамы вместе взятых. И старался думать, что это лишь фантазии. А если не поднимать тему, то можно притвориться, что и причин для неё нет.
Однажды он спросил отца, почему тот ушёл из гонок. Они сидели во флите, любуясь пустынным закатом, причудливыми силуэтами "болванов" на фоне неба. Небо тут всегда было таким высоким и чистым, что хоть пей.
- Это ушёл не я, - непонятно ответил отец, - это ушёл он...
Мик думал, что объяснений не последует, но отец продолжил:
- Понимаешь, - сказал он, - у хорошего гонщика... нет, не так... у настоящего гонщика флит оживает. Пока это не случилось, ты можешь быть просто хорошим гонщиком, но ты никогда не покажешь реальный максимум, на который способен. И реальный максимум машины. Ваш общий максимум. Вернее, как раз максимум ты и покажешь. Потому что там, за чертой, никакого максимума нет. Ты можешь рваться изо всех сил и выкладываться на полную катушку, но пока ты не переступил через нечто внутри себя или, может, над собой, все, на что ты можешь рассчитывать, это быть просто хорошим гонщиком. Я слишком путано объясняю?
Мик зачарованно покачал головой.
- А... дальше?
- Ну вот. У каждого настоящего гонщика однажды наступает момент, когда флит просыпается. Говорят.
- Говорят? - переспросил Мик. - У тебя было не так?
- У меня он всегда был живой, - улыбнулся отец, - сколько я помню. - И улыбка погасла.
Мик подавил вздох. Ему стало ясно, почему отец так странно и напряжённо смотрел на него и словно прислушивался к чему-то, когда Мик брался за управление флитом. Иногда ему даже казалось, что отец чего-то боится.
А он всегда его разочаровывал. Всегда.
- Когда флит живой, - медленно продолжал отец, будто разговаривал с самим собой, - у вас нет предела. Ты летишь, как по линии жизни - прямо и только прямо, только к цели, и не видишь ничего, кроме неё. Она просто не может уклониться. Ты как пуля, которая никогда не промахивается. Как струна, натянутая от старта до финиша. Вы с машиной превращаетесь в одно существо - ты чувствуешь, как проскакивают в нем импульсы и вращаются шестерёнки, а он дышит вместе с тобой и отзывается на каждый удар сердца... На каждый чёртов удар сердца!.. Ты чувствуешь такую остроту жизни, такую безграничность и силу внутри себя, что это невозможно передать словами. В этом состоянии нельзя проиграть. Ты - воплощение мощи, точности и скорости. Совершенство, пугающее и восхитительное в своей бездумности и целеустремлённости...
- А потом? - спросил Мик.
- А потом он ушёл. Или уснул. Или умер. Называй, как хочешь. И я ушёл тоже. После того, как был настоящим гонщиком, уже невозможно быть просто хорошим.
Они долго молчали, не глядя друг на друга. Отец, думал Мик с горечью, наверно просто забыл, что сидит тут не один, а Мик боялся смотреть на отца, потому что не был уверен, что увиденное ему понравится. А потом совсем стемнело...
Жизнь отца в пору гонок была действительно яркой - даже Мик помнил это, хотя был тогда маленьким. Будь он на месте отца, то сказал бы, что даже слишком яркой. Нестерпимо. Постоянно в окружении массы людей и в центре внимания. У них всё было нацелено на зрелищность. Каждая деталь должна была впечатлять публику, возбуждать любопытство и вызывать восхищение. Или даже ажиотаж. У них и прозвища были... слишком громкие. И какие-то смешные ритуалы. Как часто он слышал перед началом гонок: "Удачи, Шайтан! Чуда, Архангел!" Даже смешно как-то. При чём там архангелы? Мик не понимал. Можно подумать, отец кого-то спасал или защищал. Или что там архангелы делают.
Это вечное "удачи, Шайтан, чуда, Архангел" Мик воспринимал, как иные дети воспринимают стишки-присказки на ночь. Пока не начал задумываться.
- Многие такие гонщики потом пишут в мемуарах, что флиты научили их жить, - сказал отец голосом, от которого Мика мороз продрал по коже. - Они, дескать, научились чувствовать жизнь каждой порой. А потом перенесли это умение в другую сферу деятельности. И никогда не жалели о прошлом. Я не смог. Получилось как в песне: гляжу внутрь себя и вижу своё сердце чёрным.
И мемуаров никогда не напишешь, закончил мысленно Мик. Потому что об этом невозможно писать.
- Тебя звали работать тренером... Как и Шайтана. Шайтан же согласился?.. - Ещё не договорив, он уже пожалел об этом.
Шайтан был лучшим другом отца. И остался там же, где и гонки. В прошлом.
Из всего прошлого только флит по-прежнему был рядом. Ну и они с мамой...
Отец повернул голову и посмотрел на Мика в упор. В темноте это было особенно неприятно. Он ничего не ответил, но Мик и так понял, что бы он мог сказать - что если его бесхарактерный сын родился без этого проклятого дара, то он не будет тренировать никого.
- Может быть, он вернётся... - неуверенно предположил Мик. Кажется, губы у него прыгали. Хорошо, что в темноте не видно.
- Нет, - отрезал отец. - Они не возвращаются. Никогда.
В тот момент Мик понял, что ненавидит флиты.
Они затаились, зловеще глядя из гаражей и со стоянок, сделали вид, что ушли, отказались разговаривать с отцом, и тот угас, превратившись в тень прежнего себя. В тень, переложившую всю свою жажду настоящей жизни на сына, который был к этому не годен. Эти невыполнимые надежды давили на Мика, мешая ему жить своей обыкновенной детской жизнью, и заставляли ненавидеть тетрафитовые чудовища с удвоенной силой.
Порой ему так жгуче хотелось показать, на что он способен... Может быть, даже на что-то совершенно невероятное, чего сразу и не придумаешь. Независимо от того, дохлая у него машина или не дохлая. Не все же становятся гонщиками, но всё равно делают нужные, ответственные и даже опасные вещи. И Мик тоже мог бы, если бы знал, что. Он искал собственный смысл и не находил. Наверное, тот был как флит - не хотел оживать для Мика и баста.
И вот теперь отец, может статься, останется разочарованным в сыне навсегда.
Даже у Гири есть свой смысл, отчаянно думал Мик. А у него - нет.
- Дохлая, - глумливо цедил Гиря, - дохлая, дохлая, дохлая машина. - Он прочистил горло и приготовился запеть. Голос у Гири был что надо - густой и звучный. И громкий.
- До-о-оо-хла-я, - протянул Гиря на залихватский мотив.
- Заткнись! - рявкнул Мик.
- До-о-о...
- Заткнись, я сказал!..
- Это с чего это? - притворно удивился Гиря.
- С того! - огрызнулся Мик.
- А то что? Побьёшь, что ли?
Кто-то хихикнул.
- Может и побью!
Гиря хмыкнул.
- Давай так, - миролюбиво предложил он, - обойдёшь меня на флите - тогда заткнусь.
- Чего?..
- Чего слышал. Обойдёшь, говорю, меня на флите, тогда заткнусь. Прямо сейчас. Пока твой папаша не вернулся и гараж не запер от тебя, безрукого. Отсюда и до "мизинца". Кто первый придёт, тот и выиграл. Годится?
"Мизинцем" поселенцы называли первого "болвана" со стороны посёлка. Он, подобно часовому, одиноко стоял в двух километрах от основной гряды.
- Странно, что от тебя твой папаша гараж не запер, - пробурчал Мик. - Я б на его месте закрыл.
- Я тя умоляю... Да, потом, я и вожу-то не часто. То есть, погонять как следует иногда тянет, да одному скучно. Я, знаешь, тоже не гонщик, у меня других талантов хватает. Так что соглашайся, пока я добрый. Заодно проверим, такой ли ты безнадёжный, как твой папаша думал...
- Не смей говорить о нем в прошедшем времени!
- Я свои условия выдвинул, - осклабился Гиря и ткнул пальцем в темнеющую вдали щётку "болванов". - Быстрее прикатишь, быстрее мне рот затыкать сможешь.
- Думаешь, я тебя не сделаю?
- Сам как полагаешь? - Гиря зевнул. Эдак лениво-показательно. Гад.
- Хорошо, - кивнул Мик. - Встречаемся здесь?
- Угу.
- Ну, я пошёл.
- Давай, давай, - Гиря продолжал ухмыляться.
Мик повернулся и побежал по дорожке. Первые метров двадцать он ожидал, что в спину ему угодит камень. Или ещё что-нибудь. Но никакой пакости так и не последовало.
Неужели Гиря и вправду решил позабавиться гонками, недоумевал Мик. Если так, то он идиот. Должен соображать, что в гараже у гонщика, пусть даже бывшего, стоит, скорей всего, машина, которая может и выглядит, как обычная, но нашпигована начинкой, не значащейся ни в каких реестрах. Чтобы обогнать серийный драндулет гириных родителей, не надо быть не то, что гонщиком, а вообще уметь ездить не обязательно. Нажал педаль и жми по прямой. Дальше дело техники. В смысле, машины.
Мик влетел в гараж не таясь - мать с тех пор, как случилось несчастье, почти не появлялась дома. То в центре связи пропадала, то ещё где. В окружении людей, планирующих и координирующих действия спасателей. Мика туда не пустили.
Какое-то лихорадочное возбуждение овладело им. Он сам не заметил, как оказался в водительском кресле и завёл мотор. И только после этого вспомнил, что флит пугает его до оторопи, до слабости в коленках, до позорной дрожи в руках. И что на этот раз рядом не сидит отец, с которым не страшно.
Как странно, удивлённо подумал Мик, неужели про страх можно забыть? Вот так, без причины?
Он настороженно покосился по сторонам, прислушался к своим ощущениям. Ничего. Совсем. Действительно, просто дохлятина. Бесчувственная тетрафитовая дохлятина. Как он мог бояться её?..
Мик помнил первый свой полёт. То было размытое, словно и не настоящее воспоминание, в котором смешались в один круговорот и небесная синь и земля, мелькающая перед глазами. Солнце светило в глаза, сменяясь на доли секунды жгучей тенью, Мик не видел почти ничего осмысленного, но этот калейдоскоп света и тени был самым ярким зрелищем в его короткой жизни.
Когда всё закончилось, Мик выпал из машины и сам удивился, почему ноги не держат и откуда это нестерпимое желание вывернуться наизнанку. Но земля была такой восхитительно твёрдой!
Он лежал, уткнувшись носом в сырую траву, а перед глазами не уставали мелькать цветные пятна, пульсируя под грохот сердца. Когда тошнота ослабла, Мик открыл глаза.
Муравей виделся очень чётко. Как маленький, но упорный первопроходец, он решительно карабкался по носку спортивного ботинка в ярких фирменных цветах. На мгновение Мик прикипел взглядом к этому муравью, потом ботинок сдвинулся, сильные руки подняли Мика вверх и он оказался лицом к лицу с отцом.
- Жив? - спросил отец, напряжённо выискивая что-то у Мика в лице. Но Мик сейчас был способен только недоумённо моргать. "Жив?!..." - эхом отозвалось у него в сердце, боявшемся поверить в происходящее. Реальность казалась такой хрупкой...
- Понравилось? - продолжал допытываться отец.
На глаза Мика наворачивались слёзы. Он изо всех сил помотал головой.
Дальше воспоминание ускользало, а может, Мик просто уснул...
Гиря уже ждал. Стоял, расслабленно облокотившись на флит, и щурился на низкое солнце. Увидев соперника, он кивнул и молча полез в кабину.
Мик тоже кивнул. Сухо. Как взрослый. Странное возбуждение не оставляло его. Ему даже показалось, что отключилась какая-то часть сознания, как будто сознание может дробиться. Как будто происходит что-то важное. Он отлично понимал: чем не закончатся гонки, это ничего не изменит в расстановке сил. Наверняка и Гиря это понимает. Максимум, на что может рассчитывать Мик - что Гиря заткнётся на пару дней. А потом все вернётся на круги своя.
Неужели он делает это лишь ради того, чтобы доказать хоть что-то, думал Мик. Не отцу, так Гире? Обидно. Но плевать.
"Обидно, но плевать", - повторил Мик и флит сорвался с места.
Он летел через пустыню, прямо к цели, не думая ни о чём. Удивительно, но его впервые в жизни не мучили никакие подспудные опасения. Прогулянная школа, вечные жёлто-коричневые пятна от въедливой пыли на одежде, чьи-то мнения о его персоне - всё казалось неважным и бесконечно далёким. Он начал понимать, чего хорошего отец мог находить в этой безудержной скорости, от которой, по большому счёту, никому в мире ни горячо, ни холодно. Ну, кроме самого гонщика.
Пролетев "мизинец", Мик нехотя затормозил. Флит с лихвой оправдал ожидания - Гиря остался далеко позади. Да, видно, не особо он и торопился.
Печально сознавать, что личной заслуги в том нет, но Гире на этот раз придётся утереться. Откинув дверцу, Мик постарался придать лицу подобающее случаю выражение (с налётом героической скромности) и теперь усиленно напрягал фантазию в поисках достаточно знаменательной фазы. Ничего не придумывалось.
Гиря неспешно подрулил и тоже открыл дверцу. "Заценив" гримасу Мика, ухмыльнулся.
- Ну как, взбодрился? Молодца.
Сначала Мик подивился какому-то странному злорадству в голосе Гири - словно он только что выиграл, а не наоборот, и только потом до Мика дошёл смысл слов.
Гиря и не собирался выигрывать. Он знал, что проиграет.
Мик молча смотрел на соперника и чувствовал, что откуда-то изнутри него поднимается холодная ярость. Это было жутко и... интересно. Внезапно он ощутил себя очень старым. Таким старым, словно живёт уже три тысячи лет и перевидал таких вот Гирь столько, что и сосчитать невозможно.
- Эй, мужик, ты чо? - насторожился Гиря.
- Я устал.
- Устал? От чего?
- От всего. - Мик немного подумал. - От всех. - И захлопнул дверцу.
На самом деле это хорошо, когда от тебя никто ничего не ждёт и никто ни во что не ставит, думал Мик, влетая в частокол "болванов". Можешь делать что угодно. Никого не подведёшь, ничьих надежд не обманешь. Чем бы ни кончилось, все могут сказать: "Я так и знал!" Вот она, настоящая свобода! Это когда вселенной плевать на тебя!..
Первую пару "болванов" Мик обогнул рефлекторно. Потом пришёл ужас.
Мик слишком плохо владел управлением, чтобы грамотно тормозить и отворачивать от столбов одновременно. Он мог сосредоточиться только на чем-нибудь одном.
"Болваны" стояли часто, они вырастали из ниоткуда, выскакивали перед самым носом и исчезали в никуда. Мик понял, что умрёт, причём очень скоро.
И смирился с этим.
Наверное, так было суждено. По крайней мере, он умрёт красиво. Если повезёт, от него не останется даже неприглядной кровавой лепёшки - все сгорит. Ярко и феерично. Как маленькая сверхновая.
Это будут зрелищные похороны.
- Не бойся, - шептала эта новая фееричная вселенная, - всё хорошо. Всё так, как надо, как и должно быть...
Этот вкрадчивый шепоток просачивался внутрь его существа. И нарастающий ужас сменился звериным предвкушением. Это тоже было ново... и интересно. Сегодня просто день открытий, ха!
Мик так увлёкся созерцанием новых ощущений, что не заметил, как нарастает скорость. Он летел к смерти и смеялся. Казалось, флит смеётся тоже.
"Болваны" слились в бесконечное пятно. Бесформенное, как поплывшая акварель. Все происходило так быстро, что Мик не мог поручиться, действительно управляет машиной или только думает об этом. Так или иначе, машина слушалась. И это завораживало.
- Не бойся, - шептал флит, - я с тобой... Я теперь всегда буду с тобой.
И Мик верил. Он знал, что будет именно так, ведь иначе не может быть.
Флит скользил, мчался, изворачивался. Рвал пространство. Заставлял его прогибаться.
Быстро. Очень быстро. Ещё быстрее.
Линия жизни, вспомнилось Мику. Линия жизни.
Недолгая жизнь Мика осталась далеко позади. Теперь была новая. И какой бы короткой она не вышла, нет сомнения, что она будет яркой. Ослепительной. Как маленькая сверхновая.
И Мик смеялся.
В груди щемило. Ему казалось, что сердце рвётся на осколки.
"Смотри, папа! - Хотелось крикнуть ему. - Он вернулся! Вернулся! Вернулся! Увидь же нас!.."
Было почему-то и больно и сладко. Хотелось лететь вечно. Безудержно и безумно. Прямо и только прямо. Всегда.
И флит летел.
"Это не флиты засыпают. Это засыпаем мы. Когда теряем свою линию жизни... Он не вернулся, он никогда не уходил... Это не флит просыпается, это просыпаемся мы ..."
Невозможно промахнуться, всплывало откуда-то из прошлой жизни. Той, которая была за линией.
- Не бойся, - шептал флит, - у нас получится. Мы - одно и однажды у нас получится...
Удачи, Шайтан, проносилось где-то за краем сознания. Зачем? Новый Мик не знал этого, для нового Мика эти глупые обрывки фраз не несли никакого смысла. Может, они не несли смысла ни для кого. Он знал только, что ему нельзя проиграть. И рвался к цели.
Чуда, Архангел! Я - натянутая струна. Нет, Мы. От старта и до цели. Мы - пуля.
Мы - совершенство, пугающее своей целеустремлённостью. Мы - это всё...
Чуда, Архангел! Отец наверняка услышит это.
Не может не услышать.
Чуда!..
Они вырвутся из щётки "болванов". Окажутся перед бескрайним плато. И над ним в небе обязательно будет падающая звезда идущего на посадку шаттла. С отцом на борту.
Звезда обязательно будет там. Обязательно будет. Да!..
Это должно быть, потому что не может быть иначе.
Потому что в этом состоянии нельзя проиграть.
Последний ряд столбов. Падающая звезда.
Ну же!.. Чуда, Архангел!
Сейчас!..
Каменная стена, белая вспышка... такая белая - ярче жизни! И рвануло куда-то прочь, швырнуло с размаху о землю.
- Однажды у нас получится , - уловил он краем сознания.
Он лежал, уткнувшись носом в сырую траву, а перед глазами не уставали мелькать цветные пятна, пульсируя под грохот сердца. Когда тошнота ослабла, Мик открыл глаза.
Муравей виделся очень чётко. Как маленький, но упорный первопроходец, он решительно карабкался по носку спортивного ботинка в ярких фирменных цветах. На мгновение Мик прикипел взглядом к этому муравью, потом ботинок сдвинулся, сильные руки подняли Мика вверх и он оказался лицом к лицу с отцом.
- Жив? - спросил отец, напряжённо выискивая что-то у Мика в лице. Но Мик сейчас был способен только недоумённо моргать. "Жив?!..." - эхом отозвалось у него в сердце, боявшемся поверить в происходящее. Реальность казалась такой хрупкой...
- Понравилось? - продолжал допытываться отец.
На глаза Мика наворачивались слёзы. Он изо всех сил помотал головой.
- Ну и слава Богу! - улыбнулся отец, подхватил маленького Мика на локоть, прижал к себе. - Слава Богу, нормальный пацан!.. - и зашагал размашистым шагом по поросшему короткой травой полю. "Что же это, - растерянно думал Мик, - отец никогда не хотел, чтобы я стал гонщиком?.." Мысль ускользала, словно задёрнутая занавеской. Мик ещё чувствовал, что должен чему-то радоваться, но не мог вспомнить, чему. И стал радоваться просто тому, что есть.
Оставленный флит медленно удалялся, а вместе с ним удалялись, уплывали куда-то в небытие и полёт по линии жизни, и приставучий Гиря, и охряные пустоши, выжженные светом Кайсы.
- Не становись, как я, - тихо шепнул отец ; его голос долетел как будто издалека. Маленький Мик смотрел через его плечо на пламенеющий от ярких красок флит, а флит смотрел на него.
- Однажды у нас получится , - казалось, шептал он.