Еще недавно я была счастлива. Жизнелюбие и легкое дыхание даровала мне сама Венера, и потому все у меня получалось красиво и складно. Нет дела, которого я не умею делать. Даже забивая гвозди в щиколотки распятого мною мужчины, я обхожусь без травм - достаточно помассировать руки дорогим кремом.
Однако, последнее время я стала ощущать тревогу. Мне пришло в голову : а вдруг я уйду и не успею, не успею передать своего легкого дыхания, моей легкой, легчайшей энергии, которая время от времени принимает форму Слова. В огромном мире слов, потерявших ныне всякую ценность, наверное, я имею право на свое Слово, которое выражает только мое чувство и мою мысль.
Всю жизнь я писала письма друзьям и близким, заказные статьи, рецензии на чей-то бездарный умственный труд, сценарии праздников и мероприятий, жалобы и какие-то заявления, переводила стихи с языка для многих чужого, а потому и поэзия в моей передаче мало кому была нужна.
Но приходили ко мне и другие слова на родном языке, который один хороший человек называл великим и могучим. Правда я, владеющая всего одним мало кому нужным языком, с ходом жизни в этом немного усомнилась. Но не важно. Важно то, что и ко мне приходили слова красивые и трепетные...В них был минимум шипящих звуков и неоправданно длинных слогов, хотя и я, воспитанная в рамках школьной программы не могла долго обходиться без причастных и деепричастных оборотов.
Но иногда и моя Фраза звенела натянутым луком, и музыка падающих слов была подобна беззвучной неге осыпающихся розовых лепестков. Они приходили и уходили эти разные слова, часто не успев лечь узорной строкою на бес-при-страс-тный - о, Боже, что за слово! - лист бумаги. Для мира это совсем не потеря, но порой я начинаю сожалеть о своей бе-за-ла-бер-нос-ти, - а это звучит еще хуже, но точнее на русском языке не скажешь... Все же мне пришлось осознать свое неуважение к словам, безупречными жемчужинами вы-па-дав-ши-ми ! - о, Боже! - из розовых уст женщин, которые живут во мне каждая своею странной жизнью. Да, да, они живут во мне, каждая думая и творя, то что им за-бла-го-рас-су-дит-ся ! Вот ведь опять словечко-то какое! Древнеарабский поэт пересмешник Абу Нувас, великий рапсод и творец пустыни не вынес бы неблагозвучия этого слишком длинного, а потому и потерявшего смысл слова!
Слова теряют смысл, а мы продолжаем говорить ими, убеждать, кричать, требовать. А почему бы нам не поискать слова, которые понятны, когда их произносят шепотом? Но так думает только кроткая Пенелопа. Ее шепот, ее вздохи красноречивее слов, слышит одна Луна. Кроткая Пенелопа, по ночам мечтает о возвращении своего Одиссея! А утром просыпается воинственная Амазонка. Злая, решительная, настроенная только на победу. Ну, а вечером, лишь закат полыхнет черно -красным испанским веером, я превращаюсь в неистовую, безудержную Кармен.
И все эти женщины по разному чувствуют. Действуют и говорят они вразнобой, и именно поэтому мужчины не понимают меня. В моем лице они хотят видеть женщину, которую придумали себе сами. Ведь с воображением ни каждому мужчине в этой жизни повезло. На худой конец, у всех мужчин достает воображения, искать ту, которая хотя бы немножко похожа на их маму. А может быть наоборот, искомая женщина является ее полной противоположностью. Что и говорить, вариангтов у мужчин не так уж и много. И что мне остается?
Великодушно прощать их не дальнозоркость.
ИЮЛЬ - ВРЕМЯ ПОЮЩЕЙ ЦИКАДЫ
-У вас глаза дракона домезазойской эры.- улыбка, которую он пытался изобразить, выглядела преглупейше.
- Неужели ? -спросила я удивленно.
- Вы даже не представляете... Моя воля оказалась под угрозой ресниц-кинжалов. Я бросил свои пожитки в поток безумия. Вы даже не можете представить... А я представляю... Вы открываете глаза, именно в ту секунду когда мы находимся на вершине страсти...
- Вы и я? - я обязана была задать этот вопрос наглому человеку, подошедшему ко мне посреди улицы, распаленной зноем. Солнце стояло в зените. Ни одна птичка не рискнула пискнуть в ветвях переставших шелестеть пирамидальных тополей.
- Да, конечно! Поволока ваших карих глаз - цвет тающего шоколада! Вы открываете их, и я падаю в пучину. Как орел с неба. Орел, расправивший крылья вожделения! Как мне выбраться теперь на берег разума?
Говоря эту чепуху, он уже шагал со мною рядом, легко подпрыгивая и слегка вытягивая носок. В его небольшом, плотно сбитом и изящном теле ощущалась скрытая сила и энергия.
- Как вас зовут? - спросила я , смирившись с его присутствием. Не смириться было нельзя. Он был как ветерок, освежающий и от этого волнующий. Он был загадочен, как полоса снега на вершине горы среди знойного лета. Он был похож совсем не на орла, а просто на птицу, которую грешно спугивать с ветки. Он был особым созданьем, это увидели сразу все - и Пенелопа, и Амазонка и Кармен. Насторожилась Амазонка. Кармен усмехнулась. Пенелопа обреченно вздохнула.
Дюс.- указательным пальцем он поправил очки на переносице, но улыбка от этого не стала умнее. Дюс...- повторила я про себя. Ну, и имечко.
Пойдемте в Аккушку.- сказал он, взяв меня за запястье.- Пожалуйста!
--
Его чувственные губы потянулись к моей руке.- Я ведь аккуист. Но почему я вас никогда не видел ни в этом кафе, ни в одном другом?
Я пожала плечами.
-Я редко посещаю это милое заведение, хотя там самый лучший кофе во всем городе поэтов.
- Аккуизм- это философия города поэтов.- продолжал он. - Я ее гений, и я научу вас ей, если... если вы позволите упасть в пропасть ваших шоколадных глаз.
- Вы интригуете меня... - вырвалось невольно у Амазонки.
- Что вы ! Аккуизм - это великая философия, и я ее создатель. Я никому, слышите, никому ее не навязываю. Но большинство тех, кто посещает Акку - прирожденные аккуисты. Хотя, может быть, они не знают об этом. Аккуизм рожден моим внутренним миром для немногих. Только для красивых, только для избранных, только для утонченных, только для тех, кто способен к особому ощущению ... И вы из них. Из этой редкой породы. Я знаю, я вижу, я ощущаю это каждой своей клеткой.
Этот гений льстил Амазонке, он угадал ее самое слабое место.
- Мой Аккуизм - моя страсть и боль. Больно быть непонятым. Если вы позволите себе стать моей королевой, я сам, сам совершу обряд посвящения в аккуизм...- он умолк. Десять секунд по законам сцены длилась пауза, и после он тихо прикоснулся к венке на сгибе моей руки - я ощутила это электрическим ударом.
- Я обожаю вас!.. - воскликнул он в следующую секунду сдавленно, театрально, но я уже верила ему.
- Можно?- спросил он, приближая губы, и вдруг другой рукой снял очки. Лицо было радостно-беззащитным, но глаза - два зеленых нефрита, подернутые дымкой нежности все же оставались глазами искусителя.
- Вы позволите? -он спросил это на придыхании. Уже десять минут назад, едва он только поравнялся со мной, я знала, что позволю... Что через час, мы, как два молодых дракона в смертельной схватке, схватимся, чтобы скатиться, царапая кожу о горячую траву южного склона Алатау в бешеной скачке страсти.
- Красивое должно принадлежать красивому! - патетически восклицал он, слизывая растаявший шоколад с моего живота и обмахивая меня веером из мелких цветов, напоминающих легендарные эдельвейсы.
- Ты Дюс или Нарцисс? - хохотала я, как распутная вакханка, кусая его круглые икры бывшего танцора и сильные ягодицы, похожие в полутьме на полумесяцы.
- Я был Нарциссом пока не осознал красоту июля. А потом я стал просто Казановой. Я -Казанова. Это моя бездумная, легкокрылая и первобытная стихия и я не продам ее за миллион. Когда я танцевал, я знал, что я частица июля, частица его зноя и страсти. Ты слышишь цикаду?
Я хотела было прислушаться, но он не ждал ответов на задаваемые самим же вопросы. Этот дракон знал все, что случилось после мезозойской эры. Для него не существовало мрачных тайн. Он хранил в памяти только красивое: стихи ушедших поэтов, лица красивых женщин, легенды исчезнувших народов, картины, которые рисовали на скалах еще до прихода Спасителя..
- Хочешь? - спросил он.
- Хочу! Хочу тебя... - упоенно ворковала и требовала я самозабвенно.- Ведь мы вступили в долину сказок!
--
Хочешь, я расскажу тебе о самом страшном потрясении своей жизни? Я тебе расскажу не сказку, этот жанр именуется натурреализм.
--
Я ненавижу все измы.- успела прокричать я, но он не услышал. Или не захотел.
--
Именно его создал пролетарский писатель Максим Горький, кстати, очень хороший писатель, а ему придумали какой-то пресловутый соц-реа-лизм!
Я согласно кивнула, полагая, что это и есть начало посвящения в аккуизм.
- Мне было двадцать четыре года. Я прожил уже два зодиакальных витка и по этому великому закону должен был поумнеть. На гастролях в Самарканде мы жили в старой гостинице. Представь, раскаленный зной, запах пыли, медленно угасающий от одного только журчания воды в старом фонтане. Угнетающе пахло пылью и хлебом, таким же сухим, как запах пыли, ароматом тонкой лепешки, испеченной в горячем темном нутре тандыра.
По утрам я стал просыпаться от божественных звуков скрипки. Она выдергивала меня из мягкой колыбели сна и медленно сводила с ума. Я грезил оазисом и белотелой нимфой, плескающейся в водах озера. Едва скрипка смолкала, сразу же, я видел это с балкона, из тамерлановских дверей гостиницы выходила девушка. У нее были ни ноги, а растения, у нее были ни руки, а лебяжьи крылья. Ее белокурые волосы струились по спине до самых бедер, высоких и стройных. А глаза, это были глаза удивленно глядящей на безупречную красоту мира лани.
Сказать, что она была красавицей - просто ничего не сказать. Это была сама небожительница, пери, воплощение богини на земле. Чина и Чингила замазали бы свои прекрасные лица глиной, если б им удалось увидеть это совершенное созданье Творца.
Я перестал есть, я перестал спать, и во время спектакля от потери сил ронял партнершу. Сердце и дух мой, и яшмовая трость моей страсти оставались неутоленными. Однажды я не совладал с собой и рано утром, вышел в коридор. Тогда я не знал, что тот кто жаждет вкушать со стола любви, изведает только кровь своего сердца. Тот кто пригубит напиток любви, не найдет в чаше ничего, кроме соленой влаги своих собственных глаз ! Розовый куст любви наивный жених поливает только потоками слез, а ветерок любви целыми охапками обрывает розы на ниве сердца.
Долго шел я на звук скрипки по стершимся от времени ковровым дорожкам, пока не остановился перед тяжелой дверью. Я толкнул ее рукой, и она медленно растворилась.
О, то что я увидел, будет терзать меня до конца жизни !
Посреди комнаты уродливый горбун играл на скрипке. Голый горбун, его одеяньем был только горб ! А перед ним на коленях стояла эта нимфа ! Ее белокурые волосы стелились по исхоженному тысячью суетливых ног паркету. Ее длинные беломраморные пальцы сжимали тощие синие ягодицы урода, ее розовые губы, похожие на утреннюю зарю впились в корявый сучек его плоти. А лицо ее, нежнейшее из всех, которые довелось мне видеть в этой жизни, лицо с закрытыми глазами дышало неземным сладострастием....
Июль в городе поэтов звенел рапсодиями цикад, и в зное того пролетевшего единым мигом лета в предгорных садах Алатау зрели прохладные, упругие, похожие на груди невинных девственниц, розовые персики.
Весь тот долгий и сладкий июль Дюс обещал посвятить меня в аккуизм, но кончилось тем, что он подарил мне свою философию, так и не просветив ею мой затуманенный страстью и наслаждением ум. Наши битвы на постели и траве были так продолжительны и радостны, что на занятия столь серьезной наукой никак не хватало времени. А в перерывах он поил меня вином, освежал яблоками и танцевал для меня умопомрачительные композиции самых древних хореографий.
Дюс об июле и о нас
Июль - время поющей цикады..
Полнота степного полдня,
Нескончаемые рецитаты
Неисчислимых рапсодов :
Жж-ии- зз - нннь....
Звенит отовсюду Великое Множество,
Все в унисон уникальным хоралом,
И каждый силится спеть, как можется,
Под этим огромным сине-купольным храмом :
Жж-ии-зз-нннь...
Меж колоннами трав ристалище рыцарей,
С головы до ног покрытых латами,
А между - огромноглазое рыльце
Дамы Прекрасной, блестящей лаково.
Жж- ии- зз-ннь...
Чиркая голенью голень, где зубчики,
Всем существом трепеща и радуясь,
Рыцарь Зеленый выпевает звучную
Неистовую руладу :
--
Лл- юю-бб-лл -юю....
Он в общем хоре сумел изумительно
Вывести коленце настолько тонкое,
Что посмотрело на него умилительно
Любимое насекомое.
--
Ллл-ююю...
Возможно, на ноте кто-то и сломится,
Или не хватит кому-то дыхания,
Но будет другими продолжена звонница,
Ликующая и нескончаемая.
--
Жж-ии-зззз-ннь...
Июль -время поющей цикады...
Лето лишилось одной половины,
В белом звенящем зное царствует,
Самой себе распевая гимны
Ж И З Н Ь !...
ПЕРСИДСКИЙ МОТИВ
Я шагнула с лестницы и едва не вскрикнула от неожиданности. На желтом полу длинного, уходящего в темную глубину коридора, лежал человек. Распластанный, как бабочка на листе бумаги. Прекрасное лицо его было необычайно бледно. Диковинные бутоны черных роз - его глаза медленно раскрылись. Они излучали свет духа, простирающегося в глубину и в ширину. Чудные эти глаза вспыхнули пламенем и тут же омрачились тенью глубокой меланхолии.
-Пойдем со мной. Ты мне нужна.- произнесли его губы. Их изгибы были так сладострастны, что тюльпаны Чуйской долины от зависти в один миг поблекли.
Будто он знал меня, будто оставил десять минут назад, до того как упасть на пол в этом длинном пустынном коридоре киностудии. Он поднялся и протянул мне руку. Кисть была сухой и горячей, смуглые пальцы длинными и тонкими. И я пошла, не зная почему, но зная точно, что могу пойти за ним хоть на край света. Два часа вслед за этим из темного угла съемочного павильона, я заворожено смотрела , как выразительно взлетали его изумительные руки, как он метался от стены к стене, как вглядывался в объектив кинокамеры, падал на колени и произносил какие-то реплики, которые должна была повторить актриса. Я была уверена, что он забыл обо мне, но не обиделась. Все мое существо оказалось приковано к нему, приклеено почной и невидимой нитью. Не в силах я была оторвать взгляд от его лица. Поражающая красота его глаз и лица - призвана была стать сетью ловца человеческих душ. Его глаза были одновременно глазами орла и рыси. Казалось, они все видят и во все проникают. Совершенная форма лукообразных бровей придавала особенную окраску его взгляду. Прямой нос, словно высеченный рукою древнего скульптора мог принадлежать жрецу, уже только в нем можно было уловить аристократическое превосходство души многое пережившей. От одного созерцания его красоты можно было опьянеть. Жемчужные зубы в рубиновых устах казались Плеядами на утренней заре, и алмаз от зависти к ним мог потерять блеск. Его высокое чело было озарено светом разума, лицо излучало мудрость данную не по летам.
Меня пронзила волшебная догадка : я уже видела это необыкновенное лицо, кажется, в учебнике истории или каком-то художественном альбоме. Или только увижу на файюмских портретах в Каирском музее. Но я наверняка знала это лицо, боготворила его и была уверена в том, что никогда, никогда в течение всей своей жизни не встречу лица одухотвореннее и красивее, чем это.
Мы вышли из павильона в ночь последними. Сине-сиреневый купол неба был усеян мелкими звездами. Было еще не темно, бархатная темнота ночи только ожидала смены декорации - главного преображения, когда мистерии оживают и сердце человека наполняется ожиданием удивительного и прекрасного.
На улице он обнял меня.
- Я тебе не сказал как меня зовут...- произнес он устало.- Джанхандар. А ты не называй мне своего сегодняшнего имени. Тебя я знаю. Твои струящиеся волосы и перламутровое сияние твоей кожи волнуют меня до сумашествия. Я открою тебе твое истинное имя - Фаррох Лека, моя лучезарная избранница - Фаррох Лека. Я вновь встретил тебя. О, как я соскучился по запаху твоего тела, ласке твоих рук ! Я хочу тебя... Я хочу тебя как рыба хочет плавать, я хочу тебя как сумашедший славы.
Он произнес это страстным полушепотом . Я знала эти строки, они принадлежали Великому Поэту Степи. Знал ли он? Или это была врожденная способность к образности и сумашедшей экспрессии, доставшаяся ему в наследство от прошлых жизней? Впрочем, как и Великому Поэту Степи. Но я не успела даже задать себе этот вопрос..
-Ты не скупа? Нет, ты не скупа. Ты всегда была щедрой в любви. Ты не можешь быть скупой к герою...ведь я только что сошел с фриза Пергамского алтаря после битвы с Богами. Я был свободен, как и всякий победитель до недавней минуты, когда увидел надо мной твое склоненное лицо.
Но теперь я похож на теленка, которому необходимо прижаться к теплому вымени и втянуть ртом молоко жизни. Я сумашедший, одинокий скиталец, и я жажду тебя, моя пери...
Любопытная луна четырнадцатого дня, юная и нежная, приостановилась на лунной дороге, чтобы заглянуть в благоуханные сады благословенного августа, где с отяжелевших веток со стоном падали яблоки и сизые горлинки шуршали атласными опереньями в травах, готовых щедро отдать земле свои соки.
Яблоки падали в садах земли всю ночь, и всю ночь дрожали от страсти травы на пустырях планеты, где опустошив свои бутылки, лениво дожидались утренней звезды пьяницы, чтобы поздороватьсяс нарождающимся миром без надоедливых свидетелей их незадавшейся жизни. Были ли среди них Омары Хайямы, рассыпающие слова, будто рубины из рудника? Или они устали завивать волшебные кудри своих слов, которые никто больше не хотел слышать. И тогда сладостные речи запечатлелись на скрижалях их сердец, а с пиршественного стола разума пришлось подбирать им крохи. Ни миру, ни любимым, оказалось, не нужны были прекрасные слова.
Луна двигалась вкрадчиво, как кошка, стерегущая горлинок, и также неслышно передвигались по неровным стенам старых зданий крохотные песочные ящерицы, похожие на новорожденных крокодильчиков. Их изумрудные глазки отражали гроздья созвездий на темнеющем бархате небосклона, и в Москве на улице Бажова, и в далеком Сиди-Абдурахман, где море плещет бирюзою выплаканных глаз.
Мы также бесшумно двигались в ночи, обнимая друг друга. Мы молчали, как глухонемые странники. Стучали наши сердца. Пустырь под виадуком, где нашли себе приют пьяницы, казалось, упирался в черный горизонт, и здесь, у горизонта, в центре Москвы, неизъяснимым чувством печали была наполнена эта светлая - светлая лунная московская ночь.
Мы пришли в старое пятиэтажное общежитие, скользнули мимо мирно похрапывающей вахтерши, устало склонившей к плечу свою седую голову, как проскальзывали сюда по ночам наши предшественники по перу и кисти, образу и подобию : Шукшин и Губенко, Мордюкова и Тихонов и многие, многие другие по своему великие и несчастные, знаменитые и забытые, знавшие только про себя, что они родились должниками этого удивительного мира и обязаны отдать ему все лучшее, чем наградил их Бог и опыт предыдущих жизней.
Мы вошли в неприбранную комнату. Стол был завален фотографиями, кассетами с пленкой и остатками скудной пищи. Натюрморт был достоин кисти художника : недопитый бокал с вином, засохшая долька лимона, съежившаяся на большом блюдце, усеянном пышными кустодиевскими розами. Кусок московской булки давно превратился в сухарь. Над кроватью висело глиняное распятье, а на подоконнике, усыпанном опавшим лиловым цветом сирени еще в мае, стояла почти выгоревшая свеча в старинном бронзовом подсвечнике. Сквозь нищету алмазной пылью сиял бисер, который художники, повинуясь законам творчества, мечтали бросить под ноги толпы.
-Расплети косу...- ни то приказал, ни то попросил он, и опустившись на колени, медленно и жадно стал целовать мои ноги. Долго передвигалась лунная тень на стене - так долго он освобождал свое тело от пут рубашки. С безмерной жадностью я припала к его смуглым плечам, бесчисленными поцелуями осыпала его тело - звенящее, как ствол молодого кипариса.
Сейчас он мог приказать мне умереть или продать душу дьяволу.
-Ты похожа на маленькую птичку на розовом кусте.- шептал он. Сейчас ты живешь и поешь для меня. Потому что я - царь персов вышел в свой дивный сад. Я знаю, какие слова ты хочешь сказать мне. Я верю тебе ! Но молчи ! Ничего не говори... Ты хочешь любить меня вечно, и не оставишь ни в богатстве, ни в бедности. Тебе все равно где пройдет наша жизнь - на Памире, среди лиственниц Канады, или в сточной канаве России. Тебе все равно, чем я убью тебя - словом, ножом или отравой. О, потерявшая сердце ! Любовь человечья скитается по улицам и закоулкам городов в поисках взаимности. Во дворце владыки любви царский венец и шапка нищего идут за одну цену, а роскошные одеяния Хосрова не предпочитают рубищу Фархада. Но разве это закон? В любви не ценится ни происхождение, ни богатство, моя Фаррох Лека. Во дворце любви чаша мечтаний до краев наполняется вином наслаждения. Но не говори этого, моя дивная птичка! Моя нежная, моя сладкая, выдохни мне свой восторг, свою любовь, заплачь и закричи от страсти. Пусть твоя страсть пронзит пространство ночи, и нас услышат там, на голубой равнине луны, где с вожделением и восторгом ждут флюидов нашей любви, чтобы передать их в другие пространства, задыхающиеся от неспособности любить... Спасибо тебе, моя легкокрылая птичка. Благодаря тебе, человек в жилах которого живет кровь персидских царей, снова стал победителем. Я выпью нектар твоего нежного тела, он без изъяна и порока, я наслажусь его белизной и чистотой, я навсегда, до конца своих дней запомню эти сладкие изгибы и запах твоих подмышек - запах амбры и мяты... И я отпущу тебя, моя любимая. У нас с тобой разные пути. И я не могу взять тебя с собой, потому что взяв- погублю навсегда. Но я дам тебе царский подарок - я дам тебе силу великой женственности. Ее может подарить только древний царь. Лети, птичка, через моря, и никогда никого не бойся ! Ты защищена силой моей древней крови и моей любовью, ибо этой ночью в полнолуние я снова назвал тебя своею женою. Но и я не властен...Мое желание исполнится только в следующей жизни. Поэтому наша встреча неизбежна. Жди ее, я снова приду в этот сияющий по ночам алмазами мир и разыщу тебя в толпе. А сейчас не время. У меня другие задачи, мои Боги приказывают мне идти другим путем. Но ты, моя избранница, ты никогда не потеряешь уверенности в себе, в своей совершенной женственности, и всякий мужчина, на котором остановится твой лучистый взор станет твоим рабом по твоему велению. Так приказываю я, персидский царь...
Мне хотелось задать ему вопросы, но не было сил... Необходимо было спросить о чем-то важном, но я не смогла.
Рассвет заглянул в окно и утренняя свежесть заполнила комнату. Сон сомкнул наши губы и веки, наполнил усталостью звенящие тела. И когда я отрыла глаза, солнечный луч качался на качелях веселого утра. Я была одна в чужой студенческой комнате, на старой кровати с металлическими спинками. На столе лежала записка : "Лети птичка, лети..."
Через пару лет я вернулась в Москву и навела справки о студенте с режиссерского отделения по имени Джанхандар. Он не закончил институт, сначала уехал к себе на Памир, говорят, видели его в Афганистане с камерой.
-Да, да, был такой.- рассказывала мне вахтерша с интеллигентной внешностью старой москвички, мимо которой мы проскользнули той лунной летней ночью. -Джан - самый красивый парень во ВГИКе ! Уж поверьте мне, я здесь тридцать лет сижу. Слава Тихонов изумительно был хорош. Почему я Славу вспомнила ? Он ведь не вашего поколения. Глаза у него грустные были какие-то. И в кино тоже. Особенные глаза у Славы. Вот и у Джана, а мы называли его только так, особенные были глаза. Джан - по персидски - душа. Он так говорил. Объяснить мне трудно. Он очень талантливый был, но своевольный и поэтому конфликты постоянные. Он очень отличался от других молодых людей, но странный какой-то был, хотя добрый и воспитанный. И действительно, говорят, потомок персидских царей.