Шестой лохматый к власти придет...

Комната, отемненная столь густо, что все предметы обстановки спеклись смутной массой очертаний. Можно, однако, судить, что это спальня - и спальня в зажиточном доме: таково изящество мебельных накладок, яркость фресок, величавая тяжесть драпировок, бросаемые время от времени в глаза зрителю безвестным бродячим отсветом. В комнате двое. Оба они в пиршественных венках, оба облачены в тоги с широкой пурпурной каймой - белизна их платья источает собственное сияние, проясняющее среди сумерек и рисунок, и выражения лиц. Хотя один называет другого братом, нет сомнений, что обращение его - символическое. Первый, лет пятнадцати, черноволос, изрядно закопчен солнцем, в наружности у него господствует спокойное патрицианское благородство. Второй, возрастом превосходящий мнимого родича года на три, рыжекур, бледен и с ног до головы, сколько разглядеть, осыпан веснушками - на руках они так крупны, что чистая кожа кажется проплешинами витилиго; вид его исполнен грубой плебейской мужественности. И это благородство, и эта мужественность прописаны природой типическими до карикатурности, которую еще более усугубляет напечатление неуместных при подобной однозначности - однозначности восковых масок в атрии - душевных порывов: у младшего - взволнованной чуткости, у старшего - лихорадочной надменности.

Младший сидит на полу, спиной привалившись к высокому ложу. Строгие складки его одежд смяты, размозжены, на запястьях под загаром расплываются пятна багряно-синей крови, нижняя губа прокушена насквозь - свирепость укуса, немыслимая для случая или напряжения воли, без обиняков обнажает насилие. Старший расхаживает по комнате, едва заботясь придерживать спадающий край шерстяного полотнища, у окна останавливается, касается запертых ставней.