- Его понизили в должности, ему урезали зарплату, коллеги смотрят на него косо, женщины сторонятся. И теперь вы, господа присяжные заседатели... Я мог бы, подобно всем известному классику, спросить: в чем обвиняют подсудимого? В том, что он совершил убийство? Или же...
Мой адвокат умолкает - выдерживает эффектную паузу. Он еще не понял, что промахнулся, и промахнулся по-крупному. Беда с начитанными юнцами, у которых на все случаи жизни найдется отсыл!очка: к месту, не к месту - пренебречь, главное чтобы в тему. Хорош защитник, нечего сказать. Цены ему нет, бесплатному. Экспекто патронум, мать его. Ах да, он же постчеловек, у него нет матери.
У меня тоже, но это другое.
Среди присяжных юнцы в меньшинстве, однако начитанность - свойство без возраста. Кроме того, все они постлюди, а значит, дело мое вдвойне плохо. Частыми чернильными росчерками сверху вниз решетка вымарывает меня из общества.
- За что?!
- Вы знаете за что.
Я взвинчен до ознобной дрожи, шеф, напротив, деловит и спокоен.
- Ваше поведение... Начнем с того, что вы пьете.
- Кружку пива раз в месяц!
- Все равно. Потом, наутро после кружки, - опаздываете.
- Черт побери!
- Сквернословите, но это пустяк. Что гораздо хуже - у вас проблемы с агрессией. Вы совсем не владеете собой. Кто вчера мешал работать Эль? Кто навязывался в провожатые Фау? Кто, наконец, шантажировал Зетту: "Или идешь со мной на чашку чая, или я твоему новому куколду ноги переломаю арматурой"?
- Знаете... - вздыхаю я, до глубины души обмороженный его хладнокровием. - Мне тридцать восемь лет. Во времена моей молодости вот это вот все называлось ухаживаниями. Ухаживаниями, понимаете? А про ноги - просто шутка.
- Шутка? Сейчас другие времена.
- И другие люди, да? Которые не пожирали свою мать заживо, не пили ее кровь?
- Если вам угодно так выразиться.
Шеф по-прежнему невозмутим, а мой озноб сменяется жаром, прихлынувшая к лицу кровь немилосердно печет голову.
- Я был тогда эмбрионом! - взрываюсь я. - Зародышем, заготовкой, завязью, бессмысленным скопищем клеток! Меня вообще никто не спрашивал! Если я так мешал матушке, она могла бы и попросить меня на выход!
- Не могла, и вам это известно.
Шеф прав, и его правота лишь подливает масла в огонь моего гнева. Невольные слезы испаряются, едва вскипев; затылок готов расколоться от теплового удара. В наш век внематочных беременностей и силиконовых утроб никаких запретов на прерывание нет, но моя неведомая мать выбора и вправду не имела. Должно быть, поэтому я вырос в приюте.
- Да вы... - мне недостает слов. - Какой же вы чистенький, добронравный, современный... выблядок!
Я прав, но моя правота шефа нисколько не трогает. Он с независимым видом пожимает плечами - постчеловек, которого не способно оскорбить ничто, связанное с деторождением.
Искусственная утроба - это не унизительно. Зачатие в пробирке - не унизительно. Секс - не унизителен, и я мог бы долго и в красках описывать, какого рода сношениям хочу подвергнуть собеседника, а тот в худшем случае прочел бы мне нотацию, в лучшем же, что хуже некуда, - позвал на свидание. Постлюди не склонны к конфликтам, не склонны к пустому риску: должно быть, поэтому они процветают - уже не грядущая, но самая настоящая раса. А мое устарелое племя понемногу растратило себя в безрассудствах и забавах, которые шеф изящно поименовал агрессией.
И тогда я - сколько набралось сил - толкнул его в грудь. Постлюди - креатуры высокие и крепкие, не чета мне, так что никакого умысла у меня не было. Но шефа мой выпад застал врасплох: он покачнулся, рухнул навзничь, и его личная Голгофа треснула в своем основании - не лобном, но тыльном месте - от удара о край стола, а затем аккуратно разошлась по швам. Гора родила мозг. А меня ожидали двенадцать слушателей, которых мой неудавшийся спаситель только что настроил заведомо против.
Чернильные струи бьют от пола до потолка, застывают воронеными прутьями. Уже наполовину вычеркнутый, затертый вдоль, если не поперек, я скалюсь из-за решетки:
- Не вы ли довели меня, а? Вы, бетризованные бестии! Если б вам с рождения твердили, что вы, мать вашу... вашу мать выжрали до донышка, вы б не озверели?
Один из двенадцати - ражая рыжина волос, висельный узел галстука на шее - со значением кашляет.
- Не проясните ли вы нам кое-какой момент? - застенчиво интересуется он. - Вы ведь в самом деле питались материнским телом, ни в чем себя, так сказать, не ограничивая, и пили кровь, насыщенную сахаром по вашему вкусу?
Я молчу. Если на то пошло, звери не разговаривают. Эмбрионы тоже, но это уже неточно.