Судья тщательно поковырял палочкой в зубах и оглядел зал. Присутствующие - а их было человек десять, включая техничку, которая перед началом трудовой смены присела набраться сил - не шевелились и ждали, что скажет судья.
- Итак, подсудимая Рязанова, встаньте, пожалуйста. Вы обвиняетесь в изнасиловании, которое было произведено тридцать первого сентября этого года...
К судье подошёл взволнованный пристав и что-то шепнул ему на ухо.
- Ах, да, спасибо. Извините за неточность, тридцатого сентября. Что вы скажете по этому поводу?
Надежда Рязанова, хрупкая девушка восемнадцати лет, встала и оглядела зал. Пронёсся шепоток, техничка вздохнула "Ах, какая маленькая дрянь!" Взгляд Наденьки остановился на мальчике Алёше, которого судья только что назвал истцом. Она не смогла сдержать ласковую насмешливую улыбочку, после чего распахнула свои ясные глаза и уставилась на судью.
- Уважаемые присутствующие. Я не знаю, признавать мне свою вину или нет. С одной стороны, вне всякого сомнения, я подтверждаю, что факт изнасилования существует. И если необходимо, я признаю свою вину прямо сейчас, и не буду ничего говорить, - Надя ещё раз оглянулась на скамейки. Техничка осуждающе качала головой, остальные не двигались. - Но мы собрались здесь, в этой камерной обстановке, не на пятнадцать минут, не так ли? Мы собрались здесь, чтобы восстановить справедливость, единственное благо, созданное нами, человечеством. Именно поэтому я вкратце расскажу, что же произошло между мной и истцом Фёдоровым.
- Да, именно этого мы и ждём! Твоего рассказа! - истошно крикнул из зала друг истца. Его глаза сверкали маленькими огоньками, а руки не могли найти себе места: он то прятал их в карман, то растягивал вдоль спинки скамейки. Судья давно поглядывал на этого нервного человека и только и ждал, когда тот что-нибудь натворит, чтобы можно было с чувством личного превосходства выгнать его из зала суда.
- Тишина в зале! - гаркнул судья. - Подсудимая, продолжайте.
- Итак, сейчас я расскажу свою историю, а потом вы, присутствующие здесь, дадите оценку моим действиям, и кто знает, будет ли она отрицательной. Извините, я очень волнуюсь, поэтому никак не могу перейти к делу. - Наденька выдержала небольшую паузу. Её лицо было самым умиротворённым среди сидящих в зале, голос не дрожал, в руках она спокойно держала план рассказа, который подготовила за десять минут до начала слушанья. - Итак, тридцатого сентября этого года я решилась на действие, которое в моём деле значится как изнасилование. Истца я знаю очень немного времени, видела его два-три раза, не больше. Он друг моего молодого человека. Как-то раз я даже была в гостях у истца, и поэтому знала, где он живёт.
Для начала я расскажу истоки этой бредовой идеи, последствием которой является этот судебный процесс. Я познакомилась с Алёшенькой в не самый лучший момент его жизни: он поссорился со своей девушкой, она уехала в деревню к дедушке, не звонила и не писала ему. Так как в такой ситуации дело и до суицида недалеко, то мы с моим молодым человеком...
- Простите, а как зовут вашего молодого человека?
- Сергей Власенко, он присутствует в зале суда. Серёжа, встань и помаши ручкой судье. Вот. Он не имеет решительно никакого отношения к процессу, я вас уверяю. Итак, мы с Сергеем решили, что надо Алёшеньку выручать, как-то хотя бы попытаться ему помочь. Вы извините, что я истца так называю, но назвать его как-то по-другому у меня язык не поворачивается.
Мы прогулялись втроём по парку и улицам нашего Клюшкина. В процессе общения с Алёшенькой я пришла к некоторым выводам. Алёшенька ныл по поводу расставания со своей девушкой очень назойливо, и приводя глупые доводы. Мы пытались втолковать ему, что он в корне не прав. Ну взять хотя бы его слова "Я привык к ней, я столько денег на неё потратил за три года общения, и теперь не могу представить, что всё придётся начинать сначала". Ну разве это подход к столь серьёзному делу, как жизнь? Это даже эгоизмом назвать сложно. Например, я не знаю, как это назвать, у меня слов не хватает.
Мы пытались ему втолковать, что на его возлюбленной мир не заканчивается, что он её не любит, что ему нужно просто некоторое время пожить для себя, без девушек и всей этой мишуры. Он отвечал, что ему это неудобно. Тогда я впервые почувствовала к нему нечто вроде злости, но какой-то непростой... Видите, товарищ судья, у меня не хватает слов! Я подумала (и потом записала в своём дневнике, вот ксерокопия), что его надо как следует оттр... изнасиловать в общем, чтобы понял, что такое жизнь, что она не ограничивается потребностью в комфорте и безопасности собственной шкурки.
- Подсудимая, спокойнее, - осадил Наденьку судья, видя, как загораются бешенством её глаза. - Передайте мне ксерокопию через судебного пристава. Можете продолжать.
- Извините, - без тени смущения сказала Надя. - Истец показался мне при первой встрече тепличным растением, взращенным в атмосфере полного невнимания к развитию личности. Проще говоря, до него никому не было дела, кроме факта, что он в сохранности явился домой до восьми часов вечера. Товарищ судья, да его родители до сих пор ставят ему условие приходить в двадцать ноль-ноль!
- Не твоё дело, скотина! - рявкнула из зала мамочка Алёшеньки. - Давай быстрее, мне некогда, у меня ещё дела! - она постоянно смотрела на часы и недовольно ёрзала на скамейке.
- Тишина в зале! Продолжайте, Рязанова.
- Спасибо, - улыбнулась зачем-то Наденька. - После этого я видела истца ещё один или два раза, а так же много слышала о нём от моего молодого человека. Из наших разговоров, которые с вашего позволения я оставлю в тайне, я поняла, что Алёшенька - человек низкий, подлый и духовно бедный. Вы скажете, что степень духовности других - это не моё дело? Я согласна с вами. Поэтому в жизнь истца не вмешивалась.
Однако, сама судьба свела меня с ним снова. Однажды я шла в наш сельский магазин за чашками. Промтоварный отдел довольно далеко находится от моего дома, пришлось идти через всё Клюшкино.
- За какими чашками вы шли? - поинтересовался судья, наблюдая в окно за детишками, ковыряющимися в грязи перед входом в здание суда.
Наденька удивилась:
- А разве это имеет значение?
- Разумеется!
- За обыкновенными чашками для чая, моя кошка залезла в посудный шкаф и, когда вылезала, расколотила две чашки, - пожала плечами Надя. - Мне можно продолжать?
Судья кивнул.
- Так вот, я шла и вдруг увидела Алёшеньку, который стоял возле своей машины и нервно курил. Это было как раз перед домом его возлюбленной. Ставни в этом доме были закрыты, на калитке висел огромный замок, - при этих словах Наденька показала размеры замка, чтобы судья случайно не перебил её ещё раз глупыми вопросами. - Я подошла к Алёшеньке. И вот тут, товарищ судья, я вдруг почувствовала, что что-то в моей душе дёрнулось и полетело в пропасть. Я спросила его, что он тут делает. Он ответил: "Я, мол, жду мою любимую". "Она куда-то уехала?" - спросила я тогда. "Да, она уехала на море, приедет или завтра, или послезавтра". Тогда я поинтересовалась, зачем же он стоит тут сейчас. Он ответил: "Я ей не верю, она наверно мне наврала. Она наверно приедет сегодня. Ведь никогда не поймёшь, говорит девушка правду или врёт! Как это понять? Вот ты, как девушка, объясни мне?" Я в это время украдкой оглядывала Алёшеньку. Он был одет в футболку и спортивные штаны. Эта одежда так шла ему, настолько идеально на нём сидела, подчёркивая его изящность и хрупкость, настолько гармонировала с его ростом, сложением, так удачно была подобрана цветовая гамма, что я с неописуемым трудом удержалась от проявления эмоций на этот счёт. Мои эмоции напугали бы бедного Алёшеньку: он сам жаловался, что боится любых проявлений симпатии со стороны противоположного пола, боится, что между ним и кем-то возникнет притяжение - ведь у него есть возлюбленная, что он потом ей скажет, ей же надо будет об этом рассказать... У меня не было совсем никаких симпатий к нему самому, но вот к этим спортивным штанам и белой футболке, к этой одежде, принявшей столь притягательные очертания... Я прекрасно понимала, что задолбаюсь потом объяснять человеку, в чём разница между симпатией и простым любованием приятными формами. Поэтому я взяла себя в руки насколько это возможно и ответила на его вопрос: "Я бы тебе объяснила, как понять, врёт девушка или говорит правду, но мне надо идти в промтоварный, а до него почти час пути". Как я и рассчитывала, он предложил подвезти меня до магазина.
- Стерва! - взвизгнули в один голос мамочка Алёшеньки и техничка. Взвизгнули - и сами напугались тому, как складно у них это получилось.
- Соблюдайте тишину! - сказал судья, неспешно жуя яблоко. - Судебный пристав, принесите Пелагее Ивановне валокордину, а гражданке Фёдоровой валерьянки, они себя неважно чувствуют. Продолжайте ваше увлекательное повествование, гражданка Рязанова.
Надя хотела было объяснить, почему её поведение нельзя называть стервозным, но с ближнего ряда кто-то шепнул "не надо метать бисер перед свиньями", и она продолжила рассказ:
- Итак, мы оказались с истцом в одной машине. Я пыталась втолковать мальчику, что такой наивный юноша никогда не поймёт, врёт девушка или нет. Но мой голос дрожал, звучал неубедительно, и Алёшенька спорил. А я замучилась осознанием того, что если сейчас кто-нибудь из нас немедленно не выйдет из этой машины, я за себя просто не отвечаю... Мой мозг сверлила мысль: "Взять бы это бесхарактерное растение, придушить чуть-чуть, чтобы не опомнился, изнасиловать, а потом отпустить и больше никогда не видеть". У меня, прошу заметить, товарищ судья, такого желания ни один молодой человек не вызывал никогда, я девушка воспитанная, из хорошей семьи, да и к тому же... Ну, это неважно, я сохраню тайну личной жизни, чтобы не настраивать общественность заведомо против меня.
- Ни в коем случае! - крикнула из суда подруга Наденьки.
- Да тишина же в зале суда! Выгонять скоро начну! Как дети малые! - встрепенулся судья.
Наденька продолжила:
- Я благодарила Бога, что в тот момент мы доехали до магазина, и мне надо было выходить. Иначе я бы точно пристала к Алёшеньке, и попала бы в неловкое положение. Ещё раз повторю, я никогда не испытывала подобных эмоций и даже не знала, как нужно начинать приставать. Да и это казалось просто глупо. Притягательная фигурка тепличного растения ещё не означает ничего.
В магазине я хотела привести нервы в порядок и начала себя уговаривать: мол, этот Алёшенька так глуп и мерзок, существо без личности и самосознания, без гордости и гражданственности, бестелесное, эгоистичное, мучитель своей девушки... К сожалению, это только распалило мою страсть: я вновь почувствовала злость и желание испугать этого мальчика, показать ему, что его зачаточный инстинкт самосохранения весьма далёк от настоящего. Домой из магазина я пошла пешком, так как Алёшенька уехал. Проходя мимо, я видела, что его машина опять стоит возле калитки с огромным замком.
- Простите, я бы хотел уточнить, - вставил судья, - когда происходили эти встречи?
- В июне и июле. Вот на этих ксерокопиях моих дневниковых записей всё написано - в том числе и подтверждение того, что я не сказала сейчас ни слова лжи.
- А подлинники?
- Товарищ судья, я дам вам свои дневники, но при условии, что кроме записей, касающихся этого процесса, вы ничего не будете читать.
- Окей! Пристав, принесите мне всё, что передаст гражданка Рязанова. Продолжайте.
В это время со скамейки встала техничка, сказала "Ох!" на весь зал, взяла со звоном лентяйку и ведро, вышла и хлопнула дверью, приговаривая "Увидимся с тобой ещё, дрянная девчонка, в тюрьме!"
- После этого случая я больше не виделась с истцом до самого тридцатого сентября. Но мои мысли полностью поглотил этот образ: хрупкое тельце в белой футболке, спортивных штанах, кроссовках и лёгкой ветровке, придававшей силуэту дополнительный антураж. Я не могла спокойно спать, перестала есть, и самое главное - не могла понять причину этого душевного беспокойства. При любом упоминании об Алёшеньке Фёдорове вся моя сущность переворачивалась от негодования: упоминания были двух видов - "Алёша помирился со своей любимой" и "Алёша вновь поссорился с ней". Мой парень частенько общался с Алёшей и доносил до меня сведения из его жизни. Однажды судьба свела меня с возлюбленной Алёши - Олей. Мы с Сергеем гуляли и встретились с ней.
Я представляла её совсем другой: худенькой, измождённой, измученной любовью к Алёше... Передо мной предстала пышущая здоровьем дебелая деревенская мадам, которая стреляла глазками направо и налево, не пропуская ни одного мальчика. Оказалось, что они с Алёшей днём раньше в восьмой раз расстались окончательно, и Ольга радостно сообщила нам, что "наконец-то может посвятить свою жизнь поискам нормального мужчины, который не будет сидеть с ней целыми днями и собирать разные вариации детской железной дороги". Да-да, товарищ судья, Алёшенька увлекается детской железной дорогой, в его доме целая комната отведена под многоуровневый стол для рельсов, гор, рек и прочей красоты. Он уже три года к ряду ежедневно собирал и разбирал эту дорогу с Ольгой, выдумывая новые маршруты. Объяснял он это так: "Я наслаждаюсь тем, что Оля всегда со мной, что она рядом, не где-то с кем-то. Она ничего не понимает в жизни, ей нужен покровитель, она же глупая, без меня она сразу пойдёт кого-то себе искать". Смею заметить, товарищ судья, что на вопрос "А зачем она пойдёт кого-то искать" Алёшенька не ответил ни разу.
На деле Ольга оказалась совсем не глупой, ей вот-вот скоро исполнится 18, и она постоянно ищет какой-нибудь безапелляционный вариант расставания с Алёшей. Идеальной была бы измена, но сама Оля - девушка целомудренная, и делать ошибки только из-за такой смешной цели она бы не стала (хотя уже была близка к этому. Мешало то, что Алёшенька постоянно возле неё). А Алёшенька никогда не смог бы изменить, и подобный вариант даже не обсуждался.
После общения с этой девушкой нехорошая мысль окончательно завладела моим сознанием. Девушка Ольга всем своим существом беззвучно молила меня помочь ей освободиться от тирана, с которым она вместе уже с четырнадцати лет. Возможно, я не вняла бы её мольбам - собственно, кто она мне такая, чтобы я рисковала своей честью? Возможно, я попыталась бы найти более мудрое решение... Но из головы не выходил тот чарующий образ в футболке... Я незаметно для себя начала выдумывать планы действий, представлять различные ситуации и пути выхода из кризисов. Двадцать пятого сентября рассказала о своих тайных мыслях Сергею, он ответил: "Да, я буду тебе благодарен, если ты это сделаешь, потому что он своим нытьём меня уже достал! Он каждый вечер мне звонит и жалуется, что ему без Оли плохо, но помириться он с ней не может. Я был бы против твоих мыслей, но не в этой ситуации". Не знаю, было ли это шуткой, или Серёжа всерьёз от отчаяния сказал это, но именно эти слова стали решающими в моём выборе.
Я приготовилась к делу очень тщательно. Раздобыла у знакомого милиционера в отставке наручники, постирала и надушила любимыми духами шарфик, укоротила свою юбку. Извините, за то, о чём сейчас я буду говорить, но исключительно из соображений справедливости я ничего не скрою.
Тридцатого сентября я, прочитав трижды "Отче наш", пришла к дому Алёшеньки. Никого не было дома, и пришлось подождать на скамейке рядом. Вскоре приехал с учёбы он - примерно в два часа дня. Он вышел из машины. На нём была белая футболка, с поразительной точностью передававшая все нюансы и переходы его изящного стана, спортивные штаны, так восхитительно подчёркивавшие его небольшой рост, кроссовки... Не было только ветровки. Алёшенька достал с заднего сиденья машины ветровку песочного цвета и надел её, поёжившись от сентябрьского холода.
Товарищ судья, со мной такого не было никогда! Я всегда презирала подобную внимательность среди легкомысленных девушек. И в тот момент во мне боролись два начала: разумное и женское. Разумное твердило: "Брось эти мысли, ты пришла всего лишь узнать, как у него дела, поговорить с ним про Ольгу, попить чаю. У тебя есть молодой человек, не забывай..." А женское начало ничего не твердило, оно проверяло, на месте ли наручники и зелёный мохнатый шарфик.
Алёшенька удивился, увидев меня, и пригласил в дом. Мы попили чай в кухне. Я старалась не выдать своего волнения, расспрашивала, как у него дела, учёба... Он говорил мерзости, противные моему гражданскому сознанию. Например, рассказывал, как лихо он "подмазывается" к преподавателям, чтобы те ставили ему завышенные оценки и давали фору на экзаменах. "К вышестоящим всегда надо вовремя подмазаться, поподхалимничать!" - советовал он мне, высокодуховной натуре. Это подстёгивало меня ещё сильнее, и дрожь в руках я уже не пыталась унять. Алёшенька говорил, что он уже готов искать новую девушку, но не может и не хочет, потому что начинать всё заново ему лень. Снова говорил мне, как жаль ему потраченных на Ольгу денег. Сетовал, что теперь ему не с кем играть в железную дорогу. На мой вопрос "Ты думаешь, ей было интересно играть в неё?" Алёшенька ответил "Конечно! А чем ещё заниматься?" Он согласился со мной, что не любит её. Говорил, что она маленькая и глупая, ему с ней неинтересно, но именно такой должна быть женщина: она не должна ничего понимать в технике, в жизни и в кошках. Она должна уметь готовить, сидеть дома и ждать мужчину с работы, она не должна даже смотреть в сторону других мужчин, будь это хотя бы даже её собственный брат. А ещё Алёша жаловался, что не хочет праздновать двадцатилетие (тринадцатого октября) и Новый Год в одиночестве, ему это неудобно и нежелательно...
Товарищ судья и все присутствующие в зале! Я благодарна судьбе за то, что мне не пришлось в тот момент что-либо говорить: голос сразу выдал бы все мои намерения. Впрочем, вряд ли это бесхарактерное тепличное растение заметило перемены, происходящие со мной. Я ещё раз всё обдумала. Вспомнила лицо Ольги, доброе такое, несчастное... И сказала Алёшеньке: "А давай поиграем в твою знаменитую железную дорогу?" Он радостно согласился... Бедняжка, подумала я с иронией, истосковался по женскому вниманию...
Мы вошли в комнату, где возвышалось огромное пространство покруче наших РЖД. Алёшенька стал рассказывать, что здесь надо делать, как управлять. "И так каждый день - он приходит сюда и пускает одни и те же составы по одним и тем же маршрутам. С Олей или без неё, и ему совершенно наплевать, что происходит за пределами его крошечной никчёмной душонки" - думала я, вцепившись в наручники, лежавшие в кармане. Мне приходилось глуповато улыбаться и смотреть на бегущий по маленьким рельсам маленький поезд. Украдкой я взглянула в лицо Алёши: оно не выражало никаких эмоций, кроме какой-то одержимости. Это показалось похожим на самогипноз.
Минут через двадцать молчаливого наблюдения за поездом я решила, что пора действовать. Сделав вид, будто что-то уронила, я залезла под стол, вынула из кармана наручники и оттуда, снизу, резким движением сцепила его руки, находившиеся на пульте управления дорогой как раз самым удобным образом.
Алёшенька закричал. Я вылезла из-под стола, вся дрожь сошла, появилась неописуемое спокойствие и хладнокровие. Просто мне на глаза снова попался этот образ в футболке, спортивных штанах - ну, в общем, вы поняли. Теперь этот силуэт находился рядом и был в моей власти - что может быть более сильным успокоительным! Единственное, чего я боялась - что его очень тонкие хрупкие руки выскользнут из наручников, предназначенных для страшных могучих зэков. Более меня ничего не страшило.
"Что ты делаешь? Ты хочешь меня убить?" - вопил Алёшенька, глядя бешеными от страха глазищами.
"Что ты кричишь так громко, я же нахожусь совсем близко, оглохну", - шепнула я ему на ухо, прикусив слегка мочку. Мне было очень интересно, как такие вот тепличные растения реагируют на то, что их кусают за мочку уха. И вообще, товарищ судья, всё, что делалось в тот момент, было исключительно из любопытства, я старалась не причинить ребёнку ни малейшего вреда, чтобы без помех продолжать утолять жажду познания.
"Отпусти меня! Что ты делаешь?" - продолжал кричать Алёша. Тогда мы пришли в его комнату, я плотно закрыла дверь... Я так хорошо помню, как тщательно закрывала эту дверь...
Я и не собиралась отвечать на его глупые вопросы. Была к этому готова.
"Перестань орать как сумасшедший! Твоей шкурке ничего не угрожает. А ты ведь, как известно, за шкурку беспокоишься куда больше, чем за свою и чужие души. Я пришла не совсем к тебе. К твоему притягательному хрупкому силуэту, к этой одежде, которая так идёт твоему телу. Мне очень нужно, чтобы ты больше не мог мнить о себе как о чём-то сверхбожественном, ты такой же человек, как мы все, и я тебе сейчас это докажу. Больше ты не посмеешь необоснованно упрекать Ольгу в физической неверности". Такие слова я произнесла на ушко, завязывая его глаза мохнатым шарфиком. Он дрожал, его хрупкое тельце тряслось от ужаса. Я в каком-то исступлении ощущала в своих руках этот тонкий почти не мужской стан. У вас, товарищ судья, наверняка было такое в жизни хоть раз: вы ненавидели, презирали что-то и одновременно желали этого, трогали это, ощущали каждым миллиметром ладони, хотели уничтожить это и наслаждались им. Ну, было?
По залу суда прошёл гул, показавшийся Наде одобрительным. Она не знала, как назвать то состояние, и поэтому пыталась описать его со всей тщательностью. Её голос стал похож на нежный густой кисель, она словно переживала всё заново. Даже судья перестал крутить в руках огрызок яблока, откинулся в своём кресле и прикрыл глаза. Вопроса, обращённого к нему, он не заметил и только слегка кивнул головой.
- Ну вот и я ощущала это в тот момент, - продолжила Наденька. - Я понимаю, что тогда я вела себя с Алёшенькой как с вещью, с неживым предметом. Но разве может быть живым то, что само сделало свою жизнь однообразной, а дух мёртвым? Это успокаивает мою совесть.
Я завязала ему глаза. Лёгкого усилия было достаточно, чтобы повалить мальчика на диван. Он был уже настолько испуган, что совсем не сопротивлялся. Мне кажется, что внутренне он молил какое-то своё божество, чтобы я провалилась сквозь землю. Это заводило меня ещё больше: так вот, значит, как такие бестелесные существа реагируют на нестандартные ситуации!
Товарищ судья, я прошу меня извинить, но я не буду описывать, что происходило дальше. Я достаточно высоконравственная личность, чтобы опуститься до этого. Скажу только, что ни малейшей боли ему я не причинила, если, конечно, глубокие страстные исступлённые поцелуи не приносят боль. Ни единого проявления злобы, агрессии я не совершила, так как в тот момент для меня перестала существовать личность Алёши Фёдорова, и остался только этот силуэт, гармоничный и нежный.
Вот такая моя история. Я не считаю себя виновной потому, что я не совершила ничего против человека, против его тела и души (за отсутствием последней). Спасибо. У меня всё.
Судья пошевелился и открыл глаза. Посмотрев на огрызок, он со злостью швырнул его в мусорку и вытер руки каким-то документом из рассматриваемого дела.
- Спасибо, подсудимая, вы можете сесть. К вам только одно замечание. Перестаньте называть меня товарищем, мы уже давно не в Советах живём. На крайняк господин, можно гражданин... Но только, ради Бога, не товарищ. Есть ли вопросы у стороны обвинения?
- Есть, господин судья, - взвизгнул адвокат потерпевшего. - Гражданка Рязанова, был ли между вами и моим подзащитным непосредственный половой контакт?
Надя вспыхнула от неожиданно откровенного заявления.
- Господин судья, это некорректный вопрос! - парировал адвокат Наденьки.
- Вопрос отклонён, - ответил судья.
- Нет, зачем же? - сказала Наденька. - Я могу ответить. Ведь превыше всего в этих стенах справедливость. И если истец заявил, что его изнасиловали, то и я должна сказать на этот счёт слово. Нет, непосредственного контакта не было, и я надеюсь, что Алёша врать не будет, да он и не умеет. А то, что произошло между нами в тот день, надеюсь, так между нами и останется. Очень не хочу очернять свою незапятнанную честь, - Наденька сделала ударение на слове "незапятнанную".
- Спасибо, вопросов больше нет, - писклявый адвокат Алёшеньки сел на место.
- Теперь хотелось бы выслушать истца. Вы передали первое слово подсудимой, она высказалась. Ваша очередь.
Алёшенька сидел глубоко в кресле, был бледен и за всё это время ни разу не взглянул куда-либо кроме почеркушек обличительной речи. Он составлял её три дня, извращаясь над каждым словом, чтобы придать ему более мрачный тон.
Истец Фёдоров поднял глаза на судью, картинно встал, изорвал свою "шпаргалку" и смял обрывки.
- Господин судья, - сказал он тихо, но уверенно. - Мне нечего добавить к рассказу подсудимой. Она рассказала всё так, как было на самом деле. Надя действительно не причинила мне боли. Она только напугала меня, но я уже спокоен. Полового контакта такого, какой в ваших взрослых представлениях, между нами не было. Я так и не понял, в чём провинился перед Надей, за что она это сделала. С Ольгой мы так и не помирились и наверно не помиримся - ведь я изменил ей физически. Это очень грустно, я хочу снова быть с ней вместе, но я её не люблю и не хочу возвращать всё, что было.
- Вы морочите нам всем голову, - возмутился адвокат Нади. - Была измена или нет? Хотите вернуть Ольгу или не хотите, любите или не любите?
- Вопросы отклоняются, - ответил судья.
Наденька больше не слушала их. Она устроилась поудобнее на скамейке, посмотрела в окно, где по-зимнему рано темнело. Улицы родного села Клюшкина тонули в надвигающемся мраке. Она была абсолютно спокойна за своё будущее. Судья был подкуплен головкой настоящего голландского сыра, который завтра Наде должны были привезти из Амстердама. Весь процесс был липовый, ни о каком составе преступления и речи не велось, весь спектакль был разыгран специально для успокоения души Алёшиной мамочки. Даже адвокат Алёши был "свой" человек.
Наденьке было немного обидно, что головка голландского сыра достанется не ей почти напрасно. Всё, что она совершила тогда, тридцатого сентября, и о чём рассказала сейчас, не дало никаких результатов.
Девушка устало положила голову на стол и задремала. Ей снилась белая футболка, спортивные штаны, кроссовки и песочного цвета ветровка на изящном тонком стане.
14.11.2006, Челябинск