Рябинина Татьяна : другие произведения.

Анатомия страха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Все считали, что Светлана трагически погибла, и официальное расследование подтверждало эту версию. Но Дмитрий Сиверцов так не думал. Он любил Светлану при жизни, хотя она и ушла от него к другому, не смог выбросить ее из своего сердца и после ее смерти. Поэтому вопреки фактам виновником трагедии Дмитрий считал своего соперника - друга детства Олега Свирина. И вот, как в детстве и юности, они оказываются друг против друга. И снова между ними та же женщина. Живая или мертвая?.. Книга вышла в издательстве ЭКСМО в 2002 г, дважды переиздана в мягкой обложке (под названием "Боги просят пощады")
[]

ПРОЛОГ

   Мурманск, ноябрь 1998 г.
  
   Я вошла в подъезд нашего старого дома и, перепрыгивая через ступеньку, поднялась на второй этаж. На площадке, прямо на полу, стоял гроб, обитый красной материей. Я знала, кто там, внутри - наш сосед, умерший от рака капитан-ракетчик. При жизни он был худым, некрасивым и угрюмым, никогда не отвечал на мое робкое "здрасьте", и я его боялась. Осторожно, бочком, я обошла гроб и вошла в открытую дверь своей квартиры. И уже закрывая ее, увидела, как крышка сдергивает материю и медленно открывается. Я застыла у порога, не в силах оторваться от глазка, а звонок заливался пронзительной трелью. Ужасный скелет, одетый в серую капитанскую шинель и фуражку, все нажимал и нажимал на кнопку, и я знала, что сейчас он дернет ручку и...
   С трудом переведя дух, я оторвала голову от подушки.
   Опять этот сон! Сколько лет уже он мне не снился, и вдруг - пожалуйста... Сердце колотилось где-то в горле. Раньше можно было уткнуться в Колино плечо и отшвырнуть от себя кошмар, как резиновый мячик. Но Коли не было. Уже несколько лет его не было нигде.
   Будильник показывал половину второго. Я потрясла головой, словно пытаясь отогнать сон в темноту. Звонок во сне... Он показался странно реальным. Но все было тихо, только мерное тиканье ходиков и сонное дыхание ночного города за окном. Я легла, закрыла глаза, и тут же звонок ожил снова - коротко, будто кто-то едва дотронулся до кнопки и сразу отдернул палец.
   Накинув халат, я вышла в прихожую. Посмотрела в глазок и увидела только желто-красные квадратики плитки на полу. Ушли? Или стоят сбоку, там, где невидно? Мне стало страшно, словно за дверью притаилась сама смерть, тот самый капитан-ракетчик из детского кошмара.
   - Кто там? - спросила я тихо.
   - Мама, это я, открой, - так же тихо ответили из-за двери.
   За дверью стояла Наташа, моя дочь. На улице был мороз, но она просто напугала меня своей мертвенной бледностью. А худая, измученная! Глаза ввалились и лихорадочно блестели, из-под жалкой серой шапчонки свисали длинные немытые космы. Вместо теплого зимнего пальто с песцовым воротником какой-то немыслимый пуховик неопределенно-грязного цвета. Рядом с ней сиротливо притулилась небольшая дорожная сумка, судя по спавшимся бокам, полупустая.
   Я ахнула и закудахтала, как испуганная курица:
   - Наташенька, доченька, что случилось, ты откуда, как?
   - Мама, - простонала дочь, прислонившись затылком к стене и закрыв глаза, - прошу тебя, все потом. Постели мне, пожалуйста, я хочу лечь. Мне плохо. Очень плохо.
   - Может, вызвать врача?
   - Нет, не надо. Мне просто нужно лечь. Я устала.
   - Может, чаю? Или поесть?
   - Нет. Только спать.
   Я стелила Наташе постель и пыталась отогнать дурные мысли. Нет, она просто устала с дороги. Может, простудилась. Выспится, отдохнет, все расскажет. Наверняка ничего страшного. Поссорилась с мальчиком. Или из института выгнали. На худой конец, забеременела. Неприятно, но не смертельно.
   Чушь все это! Не обманывай себя, дорогая. Слишком много ты их таких видела. Одного взгляда достаточно.
   - Наташенька...
   Я вышла в прихожую. Дочь сидела на корточках на том же самом месте, неподвижно, с закрытыми глазами. Казалось, она спит или... Я вздрогнула, внутри все обмерло. Так же, как много лет назад, когда смерть - не скелет-капитан, а совсем другая, реальная и от этого еще более страшная, шла за мной по пятам...
   - Пойдем, я тебе постелила.
   Я потянула ее за руку, она с трудом поднялась и навалилась на меня, словно потеряв последние силы. Может, она пьяна, мелькнула последняя надежда. Но нет, запаха не было. Вернее, был, но совсем не спиртного. А давно не мытого тела и грязного, донельзя грязного, белья. Так пахнет от бродяг-сумасшедших, которых привозят к нам в отделение с улицы. Но Наташа, чистюля, утенок, которая с детства привыкла каждый день принимать душ и менять белье... Волосы не мыты несколько недель, одежда словно с помойки!
   Наташа упала на кровать и тут же уснула, едва успев прошептать:
   - Мамочка, помоги мне...
   Может быть, это была просто просьба помочь раздеться, но мне показалось, что это крик, мольба о помощи. Вот так вот она, четырехлетняя, болела скарлатиной, металась в жару и без конца повторяла: "Мамочка, помоги мне, спаси меня!".
   Я села рядом на кровать, развязала шнурки мужских ботинок, давно утративших первозданный цвет, стянула их и заскорузлые носки, сквозь дыры которых выглядывали пальцы со страшными когтями. Осторожно приподнимая и переворачивая тяжелое расслабленное тело, сняла куртку, растянутый по вороту серый свитер и заношенные до бурой желтизны джинсы. Бросив страшные тряпки подальше в угол, я вытянула из-под Наташи одеяло и укрыла, подоткнув его со всех сторон под матрас. "Мамуля, сделай мне норку!" - просила маленькая Наташа, когда я приходила пожелать ей спокойной ночи...
   В карманах ничего не оказалось. Я хотела выкинуть тряпье в мусоропровод, но подумала, что лучше предоставить это самой Наташе, собрала в мешок для мусора и оставила у двери. Убедившись, что она спокойно спит, вышла из комнаты. Маленький ночник-грибок, когда-то подаренный Наташе бабушкой Ирой, Колиной матерью, остался гореть на тумбочке.
   Сумка по-прежнему лежала на полу в прихожей. Я открыла молнию. Еще один свитер, брат-близнец того, который упокоился в мешке с мусором. Щетка для волос, зеркальце. Кусок французского батона, завернутый в газету. Томик Бунина. Паспорт. Портмоне - кожаное, почти новое, явно дорогое. И абсолютно пустое, только питерский проездной на сентябрь в прозрачном кармашке для кредиток.
   Значит, в сентябре она была еще в Питере. Да и звонила в конце месяца, говорила, все нормально. Судя по голосу, не обманывала. А что потом? Сейчас-то уже конец ноября. Что она делала два месяца?
   Покидав "вещи" обратно в сумку, я поставила ее рядом с мешком, пошла в ванную и долго-долго мыла руки.
   Охрипшая кукушка на кухне прокуковала, или, точнее, каркнула три раза и исчезла, громко захлопнув за собой дверцу, как сварливая баба, обозлившаяся на недотепу-мужа. Я заварила кофе и села с чашкой за стол, кутаясь в махровый халат - батареи были чуть теплые, а завернувший на улице мороз было не стыдно продать в Воркуту или Магадан. На стекле намерзли роскошные толстые узоры. И как только Наташка не окоченела в такой куртешке и ботиночках?
   Как она вообще сюда добралась? Если бы была где-то в городе, кто-нибудь увидел бы, сказал. Значит, ехала из Питера. Самолет отпадает. Поезд? Автостоп? Или на перекладных - электричками, автобусами? Денег ведь ни копейки не осталось. Боже мой, да что же все-таки случилось?!
   Прекрасно ведь знаешь, что! Ты еще летом все поняла, когда она на каникулы приезжала. Просто предпочла глаза закрыть. Еще бы, попробуй признай, что у мамочки-психиатра доченька-наркоманка! Как удобно думать, что все в порядке.
   Накапав лошадиную дозу валерьянки и запив ею таблетку нозепама, я усмехнулась: браво, доктор, может, еще укольчик в попу? Успокоительное скоро начало действовать, захотелось в тепло, мягкое , усыпляющее. Я пошла в гостиную, легла на диван и укрылась пушистым тибетским пледом, который сослуживец Николая привез из высокогорного монастыря. Этот плед всегда был для меня лучшим снотворным. Иногда я возвращалась после суточного дежурства такой вымотанной, что просто не могла уснуть. Тогда я вставала с постели, ложилась на диван и моментально засыпала, убаюканная ласковым прикосновением длинного ворса и едва уловимым загадочным запахом.
   Но сегодня не помогало даже испытанное средство. Стоило только закрыть глаза, как дремоту острыми пылающими стрелами начинали вспарывать мысли о дочери.
   ... Окончив школу, Наташа высказала намерение поехать в Петербург и поступить на журфак университета. Я отговаривала ее как могла. Училась Наташка средне, перебиваясь с "тройки" на "четверку", и только по двум предметам у нее было неизменное крепкое "пять": по русскому языку и литературе. Научившись читать в четыре года, она уже не расставалась с книгой, глотая все, что попадалось под руку. Писала очень грамотно, и сочинения ее на фоне "шедевров", списанных с книжечек типа "1000 лучших школьных сочинений", блистали если не талантом, то, по крайней мере, самостоятельностью суждений. Напрасно я убеждала Наташу, что этого слишком мало, чтобы стать студенткой. У нас не было ни полезных знакомств в этой сфере, ни денег на взятку или коммерческое отделение. Конкурс на обычное, "бесплатное" был таков, что шансы даже золотого медалиста не рассматривались как бесспорные.
   Однако Наташа, всегда бывшая до неприличия упрямой и доходившая в этом до абсурда, сделала по-своему. И с треском провалилась на первом же экзамене, схлопотав "пару" за сочинение. Каким-то чудом в последний день она успела подать документы на филфак педагогического и поступила. Узнав о ее приключениях, я была в шоке. Как бы там ни было с журналистикой, но педагогика - это уж совершенное не то. Наташа всегда сторонилась малышей, совершенно не представляя, о чем с ними говорить, да и объяснить никогда ничего толком не могла, если ее просили, предпочитала дать списать. Но делать было нечего. Пусть учится, думала я, хоть диплом получит.
   Письма мы обе писать не любили, а звонила Наташа домой редко. Для студентки, живущей в общежитии на стипендию, скромные переводы из дома и случайные подработки, это было непозволительной роскошью. До развала СССР мы жили пусть и не слишком богато, но это был стабильный достаток. Николай, подполковник КГБ, получал неплохую по тем временам зарплату, да и доходы врача были не столь нищенскими, как сейчас. Мы могли позволить себе и поездки на юг, и солидные - опять же, по тем временам - покупки.
   А потом все рухнуло. В последние годы нам с Наташей пришлось особенно тяжело. Выручали частные, строго конфиденциальные консультации, за которыми ко мне периодически обращались высокопоставленные наркоманы, алкоголики и импотенты. Кто-то другой, может, уже давно бы нажил "палаты каменные", но я никогда не могла запросить астрономическую сумму даже с тех, кто мог заплатить и больше. Всегда брала ровно столько, сколько пациент клал в конверт сам. А они, заранее зная об этом моем, по их мнению, смехотворном свойстве, клали до бесстыжего мало.
   Студенткой Наташа была самой рядовой, успехами не блистала, но на второй курс перешла без "хвостов" и пересдач. Подрабатывала где могла репетиторством, вела себя, насколько мне известно, очень скромно. Вообще отношения с противоположным полом у нее как-то не складывались. Мало того, что характер непростой - упрямая, замкнутая, так еще и красотой не блещет. Это для мамы свое дитятко самое замечательное, а для других... Нет, уродкой Наташа не была, я всегда ей говорила: если она постарается, то сможет быть очень хорошенькой. Но Наташка стараться не хотела. Невысокая, худенькая, ни одной яркой черты, не за что глазу уцепиться. Пройдешь мимо - и не заметишь.
   Однако на летние каникулы после второго курса Наташа приехала сильно изменившейся - похорошевшей, светящейся от счастья. Буквально с порога она выпалила, что у нее появился друг по имени Олег, безумно хороший, умный и красивый, и у них все серьезно. А познакомились они случайно: она поскользнулась и упала в лужу, а он помог ей подняться и подвез до общежития.
   На этом поток информации иссяк, но я не спешила расспрашивать, зная, что дочь расскажет ровно столько, сколько захочет. Давления она не выносила, при малейшем нажиме пряталась в свою раковину и молчала, как партизан на допросе, даже о том, о чем пять минут назад хотела рассказать сама.
   Уже тогда мне не понравились ее совершенно непонятные перепады настроения, отсутствие аппетита, постоянная жажда. Но я ничего не хотела знать. Скучает по своему Олегу, говорила я себе. А тревога... Это просто беспокойство матери за своего подросшего птенчика. Не дождавшись конца каникул и пробыв дома всего месяц, в конце июля Наташа вернулась в Петербург...
  
   Едва дотерпев до восьми утра, я позвонила в больницу и договорилась о неделе за свой счет по семейным обстоятельствам. Хоть и с ворчанием, но мне все же пошли на встречу, поскольку там мадам Гончарова еще пользовалась авторитетом.
   Все-таки я задремала, и разбудил меня какой-то шорох. Наташа, завернувшись в одеяло, стояла у секретера и вытаскивала из ящика перламутровую шкатулку, где мы всегда держали деньги.
   - Наташа, - тихо позвала я.
   Дочь вздрогнула и выронила шкатулку. Какое-то время она молча стояла спиной ко мне, потом повернулась. Взгляд ее был затравленным, словно она смотрела на гестаповца, готового приступить к самым изощренным пыткам.
   - Скажи мне, что ты употребляешь и как долго? - спросила я.
   Наташа разразилась слезами, которые переросли в классическую истерику - с судорогами, битьем головой об стену и сдавленными воплями, из которых я кое-как поняла, что Наташа с таким трудом добралась домой в надежде, что здесь ее поймут и поддержат, а вместо этого ей устраивают допросы и подозревают черт знает в чем.
   Но удивить меня истерикой было достаточно сложно. Хоть я и была вымотана бессонной ночью и тревогой за дочь, но держалась твердо. И в конце концов Наташа сдалась. Она упала головой ко мне на колени и, захлебываясь слезами, рассказала обо всем.
   Выяснилось, что ее Олег, мужчина в годах ("он немного старше тебя, мама"), то ли бизнесмен, то ли бандит, пристрастил ее к кокаину, убедив, что это почти безопасный наркотик, от которого можно легко отказаться, к тому же это так изысканно, богемно, сексуально, не зря же светские дамы начала века увлекались им почти поголовно ("Ты же так много знаешь о "серебряном веке", детка!"). Сам Олег кокаин, разумеется, не нюхал, называл его "женским баловством". Похоже, он вообще не употреблял наркотики.
   Все шло более или менее неплохо. Олег снял ей квартиру, убедил бросить непрестижный и бесперспективный институт, заваливал подарками - и исправно снабжал кокаином. До тех пор, пока Наташа не призналась, что беременна.
   Олег, женатый на победительнице одного из престижных конкурсов красоты, известной манекенщице, которая работала за границей, неоднократно говорил Наташе о своем намерении развестись с женой и жениться на ней. Поэтому она не сомневалась, что, узнав о ребенке, Олег немедленно осуществит это намерение. Однако вышло совсем по-другому.
   Выслушав Наташу, Олег заявил, что ее беременность - это ее дело, а никак не его. Лучше надо было предохраняться. Когда же обиженная девчонка заявила, что поставит в известность его жену, он избил ее, затолкал в машину и отвез в какую-то клинику ("частная, небольшой такой особняк, трехэтажный, розовый"). Там, несмотря на крики и сопротивление, Наташу усыпили, а когда она проснулась, все было кончено.
   Вернувшись на следующий день домой, она узнала, что Олег забрал оба ключа от квартиры - и ее, и запасной, который хранился у соседки. Взамен ключа он передал Марине немногочисленные Наташины вещи, оставшиеся с доолеговой эры. ("Представляешь, мама, даже трусы - грязные, но на его деньги купленные, и те не отдал!").
   А потом начались ломки. Находясь на полном наркообеспечении, Наташа даже не подозревала, где можно достать кокаин самостоятельно. Впрочем, это было не самой большой проблемой: мелкие торговцы чуют потенциального клиента за версту. Сложнее было с деньгами. Она продала те немногочисленные драгоценности, которые в тот злополучный день были на ней: серьги с рубинами, два кольца и золотую цепочку с крестиком, а потом и другие вещи. Попытки обратиться к Олегу ничего не дали. Он просто бросал трубку, если она звонила, и приказал охранникам ни в коем случае не подпускать ее к офису.
   Впрочем, однажды он все-таки снизошел. Тогда Наташа позвонила и успела выкрикнуть в трубку угрозу пойти в милицию. Олег за две минуты в красочных выражениях объяснил, что избавиться от нее - что таракана раздавить. "Впрочем, - равнодушно добавил он, - можешь обращаться. Все равно никто не поверит. Врач будет молчать, как могила. К тому же ты наркоманка".
   Деваться Наташе было некуда. Какое-то время она жила у соседки, пока та не стала проявлять недовольство. Идти к знакомым было стыдно. К тому же она боялась, что не сдержится и украдет что-нибудь для покупки очередной дозы. Ей пришлось скитаться по вокзалам, подвалам, случайным углам. Она пыталась воровать - по мелочи, на рынках, с лотков, но ее ловили и били. Пробовала продать себя - избили снова, на этот раз конкурентки. Вместе с другими бомжами, на которых она раньше смотрела с брезгливым презрением, Наташа рылась в мусорных ящиках в поисках пустых бутылок и чего-нибудь съестного.
   Однажды ночью ей повезло. На лавке в скверике спал прилично одетый мужчина, пьяный до утери бдительности. Отчаянно труся, что увидит случайный прохожий или пьяный проснется, Наташа аккуратно вытащила из его кармана бумажник. Денег было достаточно, их хватило и на запас кокаина, и на еду. Но через какое-то время в кошельке остался только старый проездной. И тогда Наташа поняла, что у нее есть только два варианта: умереть под забором или попытаться вернуться домой, в Мурманск.
   Она ехала автостопом, расплачиваясь собой. Если, конечно, водитель был не слишком разборчив и не брезговал сто лет не мытым телом. Впрочем, другие рядом с ней и не останавливались. Иногда ей даже давали поесть. Хуже было с наркотиком. У нее оставался небольшой запас, и Наташа растягивала его как могла, увеличивая до предела промежутки между приемами и одновременно уменьшая дозы. Их хватало только на то, чтобы не терять сознание от слабости и боли во всем теле.
   Ей казалось, что она очутилась в страшной сказке, где чем дольше идешь по заколдованной дороге, тем дальше от цели оказываешься. Ей казалось, что она пробирается не в Мурманск, а по крайней мере во Владивосток. Ее без конца мутило, и это была не только ломка: бесконечная тряская лента шоссе, потные и жадные чужие руки, запах бензина и собственного грязного до отвращения тела - запах, к которому так и не удалось притерпеться...
  
   На какой-то момент меня охватило отчаяние, но усилием воли я прекратила панику. С этим надо было бороться. Я заняла денег и заставила Наташу пройти курс быстрой детоксикации, чтобы снять ломку. Потом отвела ее на обследование к венерологу и гинекологу. Я буквально не сводила с нее глаз, готовила бульоны и пюре, почти насильно заставляла есть.
   Наташа не сопротивлялась. Она была похожа на большую тряпичную куклу: вялая, сонная, молча делающая то, что ей говорили. В глазах, казавшихся на исхудалом личике просто огромными, застыла собачья тоска и безысходность.
   Впервые я не знала, что делать. То, что помогало моим пациентам, никак не срабатывало с Наташей. Она с каждым днем все глубже и глубже погружалась в пучину депрессии. Я пригласила нарколога, моего старого знакомого. Он только развел руками и предложил попробовать гипноз. Я понимала, что теперь, когда наркотики уже перестали приносить забвение, Наташа снова и снова переживает в душе потерю любимого человека и его предательство. На мои банальные сентенции о том, что все пройдет и время лечит, Наташа с трудом, словно продираясь через слова, ответила:
   - Мама, самое страшное, что я... по-прежнему его люблю. Это сильнее меня. Понимаешь, я ненавижу его - и все равно люблю!
   Что я могла ей сказать? Любовь не лампочка, которую можно выключить в любой момент. Действительно ли говорят правду те "счастливицы", которые уверяют, что обида и уязвленное самолюбие излечили их от любви - моментально и навсегда? Или обманывают себя и других, стараясь казаться гордыми и независимыми? А может, и не было ее, любви-то? Кто может объяснить, как чувство, еще вчера такое светлое, радостное, заставляющее весь мир сверкать радужными красками, вдруг превращается в мучительную болезнь, захватывающую каждую клеточку тела, каждое движение мысли, не дающую дышать, не дающую жить? "Как можно любить этого подонка, это ничтожество?!" - вопит измученный разум, но память, не слушая, рыдает о бесценных мгновениях, еще более прекрасных, оттого, что они уже никогда не вернутся, отравленные ядом предательства...
  
   Мне позвонили вечером и попросили приехать. У одного из моих "конфидантов" наступило резкое ухудшение. Мне очень не хотелось оставлять Наташу одну, но это были деньги - реальные и жизненно необходимые сейчас. Дочь уже спала. Я тихо прикрыла дверь и на цыпочках вышла из квартиры, стараясь не лязгнуть замком.
   С пациентом, высокопоставленным чиновником городской администрации, пришлось провозиться долго. Он сидел в углу, мелко дрожа, снимал с себя динозавриков, каждого заворачивал в бумажку и клал в почти заполненную коробку из-под обуви. Пару штук предложил и мне. Делать укол он отказывался категорически, поскольку динозаврики ему нравились, разве что царапались сильно. Наконец я его уговорила, уложила в постель, подождала, пока не уснет, а потом еще долго убеждала его надменную супругу поместить любителя динозавров в клинику, пока он не начал ловить на себе живность в общественном месте.
   Уловив тот момент, когда эта полная холеная дама, в присутствии которой я чувствовала себя горничной, пришедшей наниматься в богатый дом, полезла за кошельком, я назвала сумму, втрое превышавшую обычный гонорар. Дама удивленно сморгнула, но, ни слова не сказав, послушно отсчитала зеленые купюры.
   Я бежала домой по завьюженным улицам, тщетно высматривая такси, и во все корки ругала этого охотника за привидениями, из-за которого мне пришлось так надолго оставить Наташу без присмотра.
   В квартире было темно. Я заглянула к Наташе. Дочь по-прежнему тихо спала, лежа на спине. Слишком уж тихо! Войдя в комнату, я остолбенела от тошнотворного ужаса. На тумбочке валялись пустые пузырьки из-под антидепрессантов...
   Натужный вой спешащей по пустынным улицам машины "скорой помощи". Прозрачный мешок капельницы. Массаж сердца. Дефибрилляция. Реанимационная палата. Трубки, провода, противно попискивающие мониторы. Кома...
  
   Самая длинная ночь в году. Не просто ночь - полярная. Даже полдень больше похож на поздние сумерки, что уж говорить о полночи. Кажется, что солнце тяжело больно, с каждым днем ему все тяжелее вставать с постели и карабкаться на небосклон. Не поднявшись даже над горизонтом, оно выбивается из сил и падает. Настанет миг, когда оно устанет бороться и умрет. Ночь воцарится навсегда...
   Я стояла в больничном коридоре у окна и смотрела в темноту. Если где-то и были огни, их скрывала вьюга. Снег с шипением носился по земле и по небу длинными белыми змеями. Он был везде, даже между двойными рамами насыпался крохотный сугробик. Голые ветки дерева стучали в стекло, как страшные когтистые лапы из фильма ужасов. В носу щипало от густого больничного запаха - запаха лекарств, дезинфекции и страдающей плоти. Где еще думать о больном, умирающем солнце, как не здесь! Совсем рядом, за стеной, лежала Наташа. Вернее, то, что раньше было Наташей.
   Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась и увидела Костю, Наташиного лечащего врача, который сегодня дежурил по отделению. В ответ на мой немой вопрос он удрученно покачал головой:
   - Поверь, мне очень жаль. Был минимальный шанс, что после терапии хоть какие-то функции восстановятся. Конечно, она и тогда осталась бы навсегда глубочайшим инвалидом... Короче, мы отключили аппараты. Почти на минуту...
   - Мозг умер? - перебила я.
   - Да. Она не может дышать самостоятельно.
   - Не знаю, сколько она не дышала до моего прихода. Я сразу массаж сердца начала делать, пульс появился минут через пять, но в машине снова пропал.
   - Да, я знаю. Ты все делала правильно.
   Не выдержав, я уткнулась в Костино плечо и разревелась.
   - Это я во всем виновата! Я не должна была оставлять ее одну!
   - Послушай, ты же не могла быть рядом с ней двадцать четыре часа в сутки, - возразил он. - Если она действительно хотела сделать это, то все равно нашла бы подходящий момент. Не обманывай себя. Уж кому как не тебе это знать!
   - Ты не понимаешь! - всхлипывала я. - У нее была страшная психическая травма. К тому же она... наркоманка! - как больно было говорить об этом! - А я, зная это, ушла и оставила лекарства рядом с кроватью! Никогда себе этого не прощу!
   Костя обнял меня и, как маленькую девочку, погладил по голове. Прошло несколько минут, прежде чем я смогла хоть как-то взять себя в руки.
   - Послушай... Я еще раз говорю, мне очень жаль, но... Тебе предстоит принять решение...
   Я застонала, как раненый зверь:
   - Ты уверен, что нет никаких шансов?
   - Разве что второе пришествие Христа.
   - Получается, я должна убить свою дочь?!
   Костя мягко, но настойчиво взял меня за руку и повел в ординаторскую. Закрыл дверь, усадил в кресло. Налил в мензурку спирта, в эмалированную кружку - воды из графина, протянул мне. Я попробовала было отказаться, но он насильно всунул мензурку мне в руку.
   - Пей! Опьянеть все равно не сможешь, а шок снимешь.
   Я одним глотком выпила спирт, почти не почувствовав ни вкуса, ни запаха, запила водой.
   - Вот и умница! - Он пододвинул стул поближе и посмотрел мне прямо в глаза. - Ты рассуждаешь, как... не знаю кто. Я понимаю, это твоя дочь. Но ты же врач. Психиатр к тому же. Наташи уже нет. Осталась лишь оболочка, в которой аппараты поддерживают базовые функции. Даже амеба - более живой организм, потому что функционирует самостоятельно. Да что я тебе объясняю!
   - А что бы ты сделал на моем месте?
   - Не знаю... У меня нет детей.
   Мы замолчали. Время уже не работало против меня. Не работало и за - оно шло где-то в другом измерении. А в этом - остановилось.
   - Я знаю, это тяжело... - Костя задумчиво рассматривал свои руки. - Никто не воспринимает это спокойно. Пусть человека уже фактически нет, но он дышит, сердце бьется. Мозг умер, но тело-то еще живет. И нужно решиться, отнять у любимого человека последние искорки жизни, своей волей превратить его в кучу гниющих останков...
   - Прекрати! - крикнула, еле сдерживаясь, чтобы не ударить его.
   - Прости, - вздохнул Костя. - Я не должен был так говорить.
   - Это ты меня прости, - мне удалось наконец справиться с собой. - Можно я посижу с ней?
   - Конечно.
   Я вошла в палату. Медсестра, не говоря ни слова, пододвинула мне стул и вышла в смежное помещение, оставив дверь открытой.
   Бледное лицо с опущенными темными веками... Слезы жгли мне глаза, крупными каплями расплывались на простыне. Я вспоминала, вспоминала...
   "Мамоська, я так теба лублю, ну плосто как Мулзика. Или дазе больше!". "Мамуленька, тебе плохо? - голос дрожит от близких слез. - Поправляйся скорее, мне без тебя скучно!". "Ой, мама, ну почему я такая уродина, ну почему я не похожа на тебя ни капельки?". "Вы, взрослые на все смотрите по-другому. Вы просто не можете нас понять. Как будто сразу же взрослыми и родились и сами такими не были!". "Самое страшное, что я по-прежнему его люблю. Это сильнее меня"...
   - Маленькая моя, - прошептала я. - Что же ты сделала и с собой, и со мной!
   "Отпусти меня, мама! И прости!" - голос прозвучал так тихо, умоляюще.
   Похолодев, я вглядывалась в Наташино лицо, но оно оставалось неподвижным. По-прежнему тихо попискивал кардиомонитор и, словно аккомпанируя ему, в углу басовито урчал холодильник. Что это было? Галлюцинация? Или спирт наконец подействовал? Или я на самом деле это слышала?
   Костя стоял в коридоре, на том же месте у окна, где я совсем недавно вглядывалась в метельную мглу. Встретив его вопросительный взгляд, я не нашла в себе сил, чтобы ответить, и только кивнула. Так же молча подписала нужный документ и снова вернулась в палату.
   Я смотрела на Наташу, вглядывалась в каждую черточку, стараясь запомнить навсегда. Остановившееся время рванулось вперед со страшной скоростью. Рубикон был перейден, и песчинок в часах с каждой секундой становилось все меньше и меньше...
   - Иди домой, - сказал Костя. - Ни к чему тебе это видеть. Мы обо всем позаботимся. Прими снотворное и ложись спать. И помни, Наташи давно уже нет. Ты не должна себя винить. Ты же знаешь, к чему это может привести. Я снова кивнула, механически, как робот. Когда умер Коля, я чувствовала себя щенком, выброшенным из теплой комнаты на мороз. А сейчас мне казалось, что мир сжался до размеров этой комнаты. И стоит из нее выйти, я окажусь в пустоте. Абсолютной, космической пустоте...
  
   Хилый заполярный день давно угас, не успев начаться. Я сидела в полной темноте за письменным столом в комнате Наташи, положив голову на руки. Организацию похорон взяли на себя наши друзья, и мне с утра было нечем занять себя.
   Вернувшись из больницы, я едва успела положить голову на подушку - и пришел сон, больше похожий на обморок, глубокий и черный, как омут. Утром я чувствовала себя абсолютно больной и разбитой, но все-таки встала. И вот так до сих пор бесцельно бродила по квартире. Мне страшно было зайти в Наташину комнату, но словно какая-то сила тянула меня туда.
   Устав сопротивляться, я вошла и села. За окном снова завывал ветер, поднимая снежную муть. Мне захотелось, чтобы снег не прекращался никогда, чтобы он шел, пока не погребет под собою весь город, весь мир - навсегда.
   Вдруг мне показалось, что я слышу какой-то шепот, странные шорохи, краем глаза улавливаю движение теней. "Помоги мне! - молила я высшую силу, знающую суть вещей и законы мировой гармонии. - Подскажи, что мне делать! Дай знак!"
   "Смирись!" - услышала я.
   "Нет! Только не это!".
   "Тогда я не смогу тебе помочь".
   Словно крылья большой птицы прошумели рядом. Что-то твердое мешало под правым локтем. Я включила настольную лампу. Бумажник. Тот самый, что был в Наташиной сумке.
   Охваченная непонятной дрожью, я крутила его в руках, пристально рассматривая со всех сторон. Натуральная, тонко выделанная кожа, золотое тиснение. Такая штучка стоит немалых денег. Почему она оставила его себе, не продала, не обменяла на наркотик? Почему он лежит здесь, на столе?
   Я открыла портмоне, заглянула во все отделения, расстегнула молнию на маленьком кармашке. Пусто. Только старый проездной по-прежнему сиротливо ютился в прозрачном окошке. Какие-то цифры написаны на нем...
   Я пригляделась внимательнее и вдруг увидела, что из-под проездного выглядывает белый уголок. Приподняв пластик, вытащила проездной и то, что пряталось под ним. Это оказалась маленькая, размером не больше визитки, фотография, на обороте которой четким почерком было написано: "Моей сладкой ягодке Натали. С любовью, Пушкин".
   Чувствуя, как пересыхает во рту и немеют руки, я перевернула фотографию и встретилась взглядом с холодным прищуром светлых глаз...
  
  
   Санкт-Петербург, полтора года спустя

Глава 1.

  
   Дима сидел за своим столом в своем же кабинете и откровенно бездельничал. Утробный гул восьмиполосного (плюс трамвай посередине) проспекта, подтаявшего от жары, как крем на пирожном, действовал усыпляюще. Конечно, он вполне мог найти себе занятие. Например, разобрать бумаги на столе, вставить клизму парочке нерадивых подчиненных, наконец включить компьютер и поиграть в какую-нибудь хитрую игру, вроде "Века королей". Он мог даже плюнуть на все, уехать домой и завалиться спать под мерное гудение кондиционера. В конце концов он был директором и подчинялся напрямую хозяину фирмы, которого интересовали исключительно престиж и прибыль своего детища.
   Их детективному агентству исполнилось недавно три года, располагалось оно в бывшей огромной коммуналке недалеко от кинотеатра "Зенит" и называлось весьма неоригинально: "Аргус", хотя местные остряки предлагали переименовать его в "Рога и копыта". Помимо классического, в этом было еще как минимум два смысла. Первый - намек на рогоносцев-клиентов и ходоков-наблюдаемых. А второй намек - на то, что оставалось после клиентов после того, как они оплачивали счет. Как ни противно было Диме рыться в чужом грязном белье, он не мог не признать, что бизнес этот приносит солидный доход. Впрочем, ему самому заниматься делами было необязательно.
   Попал Дима в "Аргус", можно сказать, случайно. Если, конечно, не считать, что случайностей на свете не бывает. Его элементарно попросили из органов, когда он, майор уголовного розыска одного из РУВД, совершенно сознательно и демонстративно позволил скрыться преступнику. Летчик гражданской авиации выпустил шесть пуль в бандита, который, ограбив его квартиру, зарезал жену и двух дочек трех и семи лет. Грабителя задержали, но через несколько дней, хотя все улики были на лицо, по высочайшему повелению отпустили. И тогда летчик свершил правосудие сам.
   Диме светил суд, но, хотя умысел в его действиях был очевиден всем и каждому, доказать это не удалось. Тогда его начали элементарно увольнять, намекнув, правда, что если он раскается - как следует раскается, то дело, возможно, удастся замять. Дима раскаиваться не желал, ни как следует, ни как-либо вообще. Он любил свою работу, но этот случай стал критической точкой, в которой количество негативных эмоций перешло в качественно новое к ней отношение. Он просто не мог больше выносить жадность и продажность своих коллег, не мог терпеть несправедливость. Конечно, он понимал, что не всегда бывает так. Чаще всего - не так. Но и того, что было "так", Диме вполне хватило.
   Он подождал, пока все документы на увольнение "за дискредитацию" были оформлены, а потом зашел к кадровику и ткнул его носом в свое личное дело, из которого следовало, что Дмитрий Иванович Сиверцев с учетом льготных (были в его карьере такие адреналиновые периоды, когда год засчитывался за полтора, а то и за три) уже полгода как может удалиться на пенсию. Кадровик схлопотал взыскание, а Диму, к великому разочарованию начальства, вместо позорного изгнания проводили на заслуженный отдых.
   Однако через три месяца, когда все положенные при выходе в отставку выплаты были проедены, а ореол героя-мученика несколько потускнел, Дима призадумался. Прожить на мизерную пенсию представлялось нереальным, а послов, предложивших бы ему пост главы какой-нибудь службы безопасности, что-то не наблюдалось. Оставшихся не у дел ментов, фээсбэшников и прочих силовиков в Питере было гораздо больше, чем синекур, к тому же в определенных кругах стало известно о его нелояльности.
   Скоро дела стали совсем плохи, и Дима стал всерьез задумываться, а не занять ли где денег и получить лицензию на право заняться частной детективной деятельностью. Он видел себя эдаким Арчи Гудвином. Вот тогда-то ему и позвонил бывший сокурсник Вадик Соловьев по прозвищу Птица.
   Они не сталкивались с самого выпуска, и Дима был изрядно удивлен, увидев вместо тощего пронырливого паренька солидного лысого дядьку в роскошном костюме, вылезающего из "вольво" цвета зеленой навозной мухи. Птица сразу взял быка за рога и предложил Диме пост генерального директора своего нового предприятия - детективного агентства, специализирующегося на слежке за неверными супругами. К посту прилагался процент от прибыли и служебная "волга", правда, без шофера.
   Дима колебался. Это было уж как-то слишком вовремя. Он элементарно не мог понять, зачем Птице понадобилось детективное агентство. Для прибыли заводят совсем другие игрушки. Для охраны и прочих бандитских гешефтов - тоже. Но он также знал, к счастью, не по своему опыту, что проявлять любопытство насчет бизнеса даже близких друзей, не говоря уже о просто знакомых, может быть опасно для здоровья.
   Птица отверг все возможные возражения и сомнения. В качестве зицпредседателя предполагался коммерческий директор. На Диму возлагались обязанности главного специалиста-координатора, кадровика и технического директора. Однако по глобальным вопросам предлагалось все же советоваться с большим боссом Птицей, который поклялся, что не собирается втягивать его ни во что скользкое. "Мне нужен человек, которому можно доверять и в личном плане, и в профессиональном. Который, к тому же, не будет задавать лишних вопросов", - сказал он.
   И дела пошли. Был ли Дима таким хорошим организатором, или все дело было в актуальности услуг, но клиент повалил валом, оставляя в кассе немалые денежки.
  
   Итак, в пределах своей миссии Дима мог все, но в данный момент не хотел ничего. Ему было элементарно лень даже подняться из-за стола и доползти до кресла или диванчика. А объяснялось все просто: он очень плохо переносил жару, тем более жару питерскую, не очень жаркую, но влажную и душную. Вообще он был "кофейным наркоманом" и не мог сносно существовать без ведерной чашки животворного напитка с утра и еще нескольких в течение дня. Но в жару кофе рыл подкоп под сердце, и приходилось переходить на крепкий холодный чай.
   Глотая отвратительную бурую бурду, Дима исходил раздражением и с грустью вспоминал об отпуске. Сотрудники агентства родили "народные приметы": "Жара - к начальственному гневу" и "Лето на жару, Сиверцев - на север". Словно оправдывая свою фамилию, Дима уже лет двадцать ездил отдыхать не в Крым, не на Кавказ и даже не на модные заграничные курорты (хотя такая возможность появилась совсем недавно), а действительно на север - в Карелию или Поморье.
   Он любил хмельной боровой воздух, холодную синь озер, торжественную тишину бескрайних лесов, нарушаемую лишь щебетом птиц и шумом ветра. Там были его корни: Димин дед родился в крохотной лесной деревушке под Сортавалой, прожил в ней всю свою жизнь и умер в возрасте ста тринадцати лет - еще крепким и вполне здоровым, тихо, как уснул...
   Дима собрал себя веничком на совочек и нажал кнопку переговорного устройства.
   - Слушаю, Дмитрий Иваныч! - кокетливо отозвалась секретарша Леночка.
   - Лена, меня нет, - простонал Дима. - Ни для кого.
   Он отключился и вяло добрался до дивана. Нет, жара жарой, а так распускаться просто неприлично.
   Зимой ему стукнуло сорок два. Именно стукнуло, а не исполнилось, потому что как-то вдруг, неожиданно он заметил, что время с каждым годом летит все быстрее и быстрее. Конечно, с его сумасшедшей работой оно никогда не стояло на месте, но только после сорока Дима отчетливо понял, что прожитых лет становится все больше, а тех, что остались, - соответственно меньше. Это ведь только в молодости кажется, что впереди - немереная целина, которой столько, что и не жаль.
   Тем не менее, сорок два ему никто не давал, от силы лет тридцать пять. Статью Дима пошел в предков-поморов, по семейному преданию, в восемнадцатом веке переселившихся в Карелию из-под Архангельска. Он был высоким, худощавым, но не тощим, а жилистым, крепким. Русые волосы, серо-голубые глаза и аккуратная, чуть светлее волос, борода делали его похожим на былинного витязя. Помимо всего прочего, в Диме была какая-то загадочная отстраненность, делавшая его необыкновенно притягательным для дам всех возрастов.
   Не вставая с дивана, Дима позвал Лену, и, когда она просунула в дверь голову, попросил еще чая. Хотел было попросить ее заодно почесать ему пятки, но побоялся, что она воспримет это всерьез. Он поправил под головой ярко-желтую ворсистую думочку с вышитыми пальмами, снежинками и пронзительной надписью "Хреновое лето!". Подушку ему презентовала в качестве сувенира именно Леночка. Она привезла сувенир из Сочи, куда поехала отдыхать одна после нескольких неудачных намеков на то обстоятельство, что их отпуска совпадают. Дима намеки понял, равно как и надпись на подушке, но виду не подавал. Ему казалось слишком банальным заводить интрижку с секретаршей. Тем более Леночка, которую он звал про себя Подлещиком, была совершенно не в его вкусе: мелкая и чудовищно костлявая.
   Отхлебывая мерзкий холодный чай, пахнущий веником, Дима с сожалением думал о том, что, наверно, придется скоро расстаться с Аллочкой, невероятно сексуальной девицей, обладавшей ногами от подмышек, длинными рыжими волосами и малахитовыми глазами. Аллочка могла соблазнить даже идола с острова Пасхи, но при этом слишком бросалась в глаза и поэтому хорошо запоминалась.
   Помимо слежки за неверными супругами агентство занималось и вовсе малопочтенным промыслом, именуемым "провокацией". В обязанности нескольких ослепительных красавиц и красавцев, работающих провокаторами по трудовому договору, входило соблазнение супруга или супруги клиента, причем секс был необязателен. Считалось достаточным, чтобы клиент просто застукал свою половину в пикантной ситуации и получил повод для развода, скандала или чего он там еще желал.
   Несколько раз Диму просили сделать видео- или фотосъемку, но не жены или мужа, а совершенно постороннего человека. Памятуя о громких скандалах с голыми министрами и прокурорами, он неизменно отказывался.
   Посылая своих подчиненных на ассенизационные работы, сам Дима изнывал от скуки. До тех пор, пока не появлялось настоящее дело. Обычно это были личные просьбы знакомых. Он вставал на уши, задействуя все свои старые связи, и чаще всего добивался успеха. Деньги при этом брал исключительно на текущие расходы. Если адюльтеры были его нудной, но доходной работой, то раскрытие краж, убийств, поиск пропавших людей превратились в хобби, дело для души.
   Однако если нет худа без добра, то и добро, как известно, без худа - чудо. "Собственные" дела имели обыкновение сваливаться на него именно в тот момент, когда это было наименее кстати. Так случилось и сегодня. Запищал мобильный, который Дима, размякший от духоты, забыл отключить, и голос бывшего сослуживца Вальки Стоцкого произнес:
   - Митька, у меня тут клиентка есть. Для тебя лично.
  
   Женщина сидела перед Димой, нервно комкая носовой платок. Ей было лет тридцать пять. Около глаз посетительницы прорезались заметные морщинки, корни рыжевато-каштановых волос предательски темнели, кое-где поблескивая серебряными нитями.
   "Еще лет пять назад, наверно, была красавицей, - подумал он. - Или это от переживаний так сдала?"
   - Валентин Сергеевич сказал., что еще раньше хотел с вами связаться, но забыл. А когда я спросила, не знает ли он хорошее частное детективное агентство, снова вспомнил.
   - Да, я знаю, - кивнул Дима. - Он мне говорил по телефону. Понимаете, дело в том, что мы с Валентином тоже закончили юрфак, как и Сергей, только Валентин на год раньше. Когда завели дело, Стоцкий подумал, что я должен Сергея знать, но закрутился, так и не позвонил. Мы когда-то вместе с ним работали, с Валентином, я имею в виду, хотя и недолго.
   Он раскрыл блокнотик и приготовился записывать. При первой беседе с клиентом он никогда не полагался на память, чтобы не упустить впоследствии какую-нибудь важную деталь, показавшуюся поначалу незначительной.
   - Итак, Ольга Артемьевна, давайте по порядку. Стоцкий мне все обрисовал очень кратко. Я с ним потом еще встречусь, а пока расскажите, что знаете. Дело в том, что мы с вашим... мужем дружили в детстве. Жили в одном доме, учились в одном классе, вместе в университет поступили. Но... так уж сложилось, что курса с четвертого перестали общаться, и я о нем абсолютно ничего не знаю.
   - Сережа был генеральным директором "Радио-Эль". Новая станция, ей всего-то полтора года. Российско-американская, принадлежит компании "Медиа-Экшн". Это девелоперская фирма.
   Поймав недоумевающий Димин взгляд, женщина пояснила:
   - Открывает станции по всей стране, раскручивает и продает.
   - Хорошо, я понял, продолжайте, - Дима сделал в блокноте кое-какие пометки.
   - Ну и вот... Пятого июня он пропал. Обычно он всегда звонил, если задерживался. А тут ничего. Наоборот, утром сказал, что придет пораньше, часа в четыре. Я ждала до двух ночи, потом стала звонить на станцию, всем знакомым, в больницы. Никто его не видел. Юля, секретарша, сказала, что он ушел около часа дня. Машина осталась около станции, на Гороховой.
   - А сегодня у нас второе августа. Почти два месяца... - нахмурился Дима. - Скажите, у него были какие-нибудь служебные неприятности? Или еще какие-нибудь?
   - Точно не знаю, но думаю, что нет. Наоборот, в последнее время он такой веселый был, оживленный. Как будто какую-то проблему для себя решил. А до этого - да, было, еще весной, хмурый ходил, неразговорчивый. Сердился из-за ерунды всякой.
   - Враги были у него?
   Ольга с досадой покачала головой:
   - Не знаю! Не могу сказать, что Сережа часто делился со мной своими проблемами. Мы прожили вместе четыре года, но он так и остался для меня загадкой. Честно говоря, я особо и не пыталась ее разгадать.
   - Можно нескромный вопрос?
   - Пожалуйста.
   - Вы ведь не расписаны, да? А кто из вас не хотел этого?
   Женщина чуть порозовела.
   - Если честно, то я. Сережа настаивал, он хотел в церкви венчаться. Но, во-первых, я неверующая, а во-вторых, уже была замужем...
   - Понятно. Скажите, когда вы подали заявление о розыске?
   - Восьмого, через трое суток, но заявление у меня не приняли. Сказали, принимают только от родственников или с работы. Тогда я приехала на следующий день с коммерческим директором, Никитой. Никита привез справку со станции, что Сергей - генеральный директор. У него приняли, хотя и со скрипом. Вы же знаете, наверно, как неохотно такие дела заводят.
   - Да уж, - согласился Дима. - А почему вы решили обратиться в частное агентство?
   Ольга помолчала какое-то время, разглядывая замок своей сумки, потом подняла голову, и у Димы дух захватило от ее огромных серо-синих глаз.
   - Честно говоря, я не верю, что милиция сможет что-то сделать. Если бы Сергей был жив, думаю, за два месяца он дал бы о себе знать. А если... - голос женщины дрогнул, - если нет, то найти его могут лишь случайно.
   - Возможно, вы и правы... А вы не исключаете такую мысль, что Сергей может просто скрываться от кого-то? Или от чего-то?
   Она не ответила, только вздохнула тяжело и снова опустила глаза.
   - Значит так, Ольга Артемьевна, - Дима захлопнул блокнот и отложил его в сторону. - Давайте договоримся... Не знаю, сказал ли вам Стоцкий, что у нашего агентства совсем другой профиль, нежели поиск людей. Но Сергей как никак был моим другом когда-то, и я займусь этим сам. Постараюсь сделать, что могу.
   Заметив, что жена Сергея порывается что-то сказать, он остановил ее жестом:
   - Насчет оплаты. Я возьму с вас деньги только на необходимые по делу расходы. Но сделаем так. Если в течение трех месяцев ничего выяснить не удастся, мне придется от расследования отказаться. Согласны?
   Ольга согласилась, оставила свои координаты и ушла. А Дима, наплевав на жару, созвонился с Валентином, оседлал служебную "Волгу" и поехал к нему на Васильевский.
  
   Следователь районной прокуратуры Валентин Стоцкий восседал в том же кабинете и за тем же столом, что и семнадцать лет назад, когда Дима перебрался на работу из своего отделения в Василеостровское РУВД. С тех пор Дима поменял не одно место службы, а Валентин был незыблем, как скала. Казалось, он даже внешне почти не изменился, разве что чуть погрузнел и обзавелся плюсовыми очками.
   В университете они знакомы не были. Но когда после выпуска Дима, отчаянно считая себя неудачником, пришел в отделение на должность, более приличествующую выпускнику школы милиции, он сразу подумал, что физиономия вон того молодого опера ему, кажется, знакома. Общая несправедливая, как им тогда казалось, судьба, общие воспоминания о промерзающих зимой насквозь аудиториях и злодеях-преподах, разумеется, сблизили их моментально. Год они проработали бок о бок, а потом Валентин, отличавшийся какой-то врожденной занудливостью и педантизмом, попал в зону особого внимания пожилого следователя прокуратуры Егора Андреевича.
   По согласованию с начальством, Андреич методично натаскивал Валентина и, уходя на пенсию, завещал ему свой кабинет. А следователь из Стоцкого получился отменный. Возможно, на начальном этапе расследования его въедливость и тормозила дело, поскольку он никогда не отвергал версию, не проверив ее от и до. Зато ухватив истину за хвост, он вцеплялся в нее, как бультерьер, и не ослаблял хватку до тех пор, пока дело не отправлялось в суд.
   Все эти годы они оставались достаточно близкими друзьями, часто созванивались и встречались. Дима пытался было переманить Валентина к себе, соблазняя высокими заработками, но Стоцкий любил свой стол, свой кабинет и свою работу в целом, и поэтому категорически не желал перемен. К тому же его жена когда-то сбежала к ресторанному пианисту, оставив отцу трехлетнего сына, и Валентину претило получать деньги, как он выразился, за "выслеживание блядей".
   Дима заглянул в кабинет и увидел, что Валентин, припав к столу и яростно сверкая очками, змеем шипит на прыщавую деваху в кожаной набедренной повязке. Он хотел подождать в коридоре, но Стоцкий призывно махнул рукой: заходи! Чуть не прорвав бумагу, размашисто подписал повестку и швырнул ее девице.
   - Иди отсюда, шалава! Только учти, что когда эти мальчики выйдут с зоны, вряд ли ты долго проживешь. И я буду рад, если так случиться, потому что за все в жизни положено платить.
   "Шалава" подавилась жвачкой и исчезла со сверхзвуковой скоростью. Стоцкий машинально вытер пот со лба замшевой салфеткой, посмотрел на нее с недоумением, протер очки и сунул их в футляр.
   - Здоров, Митяй! Дверь закрой на собачку. Рабочий день закончен. Сейчас мы с тобой по стопарику примем. За встречу и для разрядки напряженности.
   Он вытащил из сейфа бутылку коньяка и две рюмки, а из стола - большую шоколадку. Пытаясь скрыть улыбку, Дима смотрел, как Валентин, деловито нахмурившись, пытается разломать ее на равные части, не снимая обертки. Вообще Стоцкий всегда напоминал ему слоненка из мультфильма про тридцать восемь попугаев - такой же занудливый, но симпатичный.
   - Видал клюшку? - спросил Валентин, отправив в рот шоколадную дольку. - Сам бы убил, да нельзя - потерпевшая! Клейма на ней негде ставить, на потерпевшей. Затащила к себе домой троих парней, устроила стриптиз-шоу до победного конца, а потом, разумеется, написала заявление об изнасиловании. Ей-то пятнадцать всего, а тем придуркам восемнадцать-девятнадцать. С блеском прошла все экспертизы, описала, так сказать, все интимные особые приметы, глазом не моргнув. Ты же знаешь, сколько изнасилований утаивается только потому, что потерпевшие не хотят переносить еще одно унижение - осмотры, расспросы, намеки на то, что сучка не захочет... А эта!... Позвонила мамашам пацанов, потребовала по штуке баксов с носа - и заберет заявление. Пойдут в милицию - отвертится и не заберет. Мамаши-курицы денежки и собрали. Она взяла, а заявление забирать не стала. Фиг теперь чего докажешь! Пытались ей через мамаш еще денег предложить, ну, чтобы взять с поличным, так отказалась! Формально дело выеденного яйца не стоит, надо в суд передавать. Пацаны, вся вина которых в том, что их мозги вместо головы помещаются в письке, попадают в зону и автоматически становят чушаками. Групповое изнасилование несовершеннолетней! Вся надежда на адвокатов. Ладно, Митька, вздрогнули!
   Валентин опрокинул в рот рюмку, будто это был не дорогой коньяк, а жуткий сивушный самогон, поморщился, зажевал шоколадкой. Его оттопыренные уши моментально покраснели.
   - Плебей ты, граф Стоцкий! - Дима смаковал свою порцию крошечными глоточками, как положено, грея рюмку в ладонях. - Тебе только пиво хлебать. Давай-ка лучше к делу!
   - Ты о Балаеве? Эка я тебя на живца выманил!
   Дима действительно не виделся со Стоцким месяца два, но черный юмор Валентина ему не понравился.
   - Так, закончили балаган! - сухо сказал он. - Как бы там ни было, но мы с ним дружили с пеленочного возраста, считай двадцать лет.
   - Прости, Митька, - Стоцкий виновато потупился и налил себе еще. Дима прикрыл свою рюмку ладонью. - Просто эта жаба достала... Я помню, ты рассказывал о нем, и о других, и о своей девушке...
   - Да. Когда Света стала встречаться с Олегом, Сергей и Генка стали меня избегать. Особенно после того, как Света погибла. Да и я не стремился с ними видеться, слишком уж все о ней напоминало...
   Стоцкий молча достал из сейфа тоненькую папочку.
   - Держи. Конечно, я совершаю должностное преступление, но будем считать, что я отвернулся, а ты, мерзавец, воспользовался и сунул свой буратиний нос в мои бумаги.
   - А что я буду иметь с того, если своим буратиньим носом что-нибудь разнюхаю? - уточнил Дима.
   - Вечную мою благодарность и дюжину "Балтики".
   - Годица! Только "троечку", пожалуйста.
   - Ты пока читай, а я пару звоночков сделаю. Потом расскажу о том, чего в деле нет. Хотя там вообще еще ничего нет, как-то недосуг.
   Дима просмотрел по диагонали несколько листочков, делая себе в блокнот пометки. Заявление, подписанное неким Н.Г.Векшиным, объявление в розыск, показания Ольги, сотрудников...
   - Значит, слушай, - Валентин положил трубку и раскрыл потрепанный ежедневник. - Тебе подруга его, кстати, что рассказала?
   - Да, собственно, ничего особенного. Ушел из дома т.Бендер. Ни проблем, ни врагов, красота. Вернее, она просто ничего не знает.
   - Или говорит, что ничего не знает. На мой взгляд, непростая дамочка, - возразил Стоцкий.
   - Возможно.
   - А вот мы узнали, что у Балаева были оч-чень серьезные заморочки. Вернее, не были, а назревали, да один хрен. Денежки казенные он хапал просто в наглую. Станция еще и раскрутиться не успела, а уже на грани банкротства. Когда начальство из Москвы приехало да аудит сделало - за голову схватились!
   - Деловые разборки?
   - Не исключено, конечно. Но в таких делах всегда какой-нибудь дятел Вуди нарисуется, а тут два месяца - и тишина. Мертвая. Боюсь, закопали твоего друга где-нибудь под сосенкой.
   - Типун тебе на язык! - разозлился Дима.
   - Ага, и два под язык. Между прочим, нам дана установка каждого "потеряшку" разыскивать как труп. Поверь, если человек прячется где-нибудь в тесной землянке, кто-нибудь что-нибудь всегда знает, и слушок пройдет, рано или поздно.
   - А если он уже за шеломянем?
   - За чем? - не понял Валентин.
   - Классику надо читать. У Инки своей спроси. "Слово о полку Игореве". За бугром.
   - Да нет, какое там. Ты слушай! Я просто в папку все никак бумаги сложить не могу. Секретарша сказала, что в тот день, пятого июня, ему позвонила женщина, себя назвать наотрез отказалась, заявила, что имя ему ничего не скажет, а дело не терпит отлагательств. Причем голос ей показался знакомым. Балаев поговорил с этой дамой минут пять...
   - А секретарша случайно не подслушивала? - перебил Дима, заинтересовавшись.
   - Увы! У них там мини-АТС, на которую скоммутированы все станционные линии, кроме двух студийных, которые на прямой эфир идут. То есть все звонки попадают к секретарше, а она их уже разбрасывает по назначению. Когда линия занята, у нее ничего не слышно.
   - Жаль. Значит, он говорил пять минут...
   - Потом вышел из кабинета, бледный, напуганный, спросил секретаршу, с какого вокзала та ездит на дачу. Она сказала, что с Московского, Балаев ответил: "Не то!" и вышел, больше ничего не сказав. Один из сотрудников станции встретил его на улице, когда тот ловил такси. Дали по телевидению фотографию, обратились к таксистам. И представь себе, нашли. Он приехал на Финляндский вокзал, там его запомнил продавец газет. По его словам, Балаев стоял у расписания, очень нервничал, все время на часы смотрел, вроде, ждал кого-то, потом к платформам пошел. А дальше - тишина, как говорил Шекспир. Мы, между прочим, тоже классику читаем. Иногда. Больше никто его на Финбане вспомнить не смог - ни служащие, ни шантрапа вокзальная. Дали еще одно объявление. Позвонили два человека. Один видел его в приозерской электричке, другой - в сестрорецкой. Кто-то из них врет или ошибается. Может, оба. Тем более не слишком он приметный.
   - В Приозерском направлении у нас были дачи, - задумчиво сказал Дима, покусывая ручку. - В Лемболово. Но я знаю, что он свою давно продал.
   - А ты, кажется, Аньке отдал?
   - Да. Не мог туда ездить. За десять лет два или три раза был, и то, пока родители были живы.
   - Из-за Светы? - тихо спросил Стоцкий.
   - Из-за Светы тоже. Это трудно объяснить. Понимаешь, нас туда ссылали каждое лето, начиная с младенчества. Кто с бабкой, кто с теткой. Я очень хорошо помню себя именно на даче - и маленьким, и постарше. Помню, о чем думал, чего хотел, чего боялся. А когда стал взрослым - вдруг все изменилось. Приезжаешь весной и видишь, что за полгода деревья стали выше, пруд грязнее, дети, которые вот только что ездили в колясках, целуются в кустах. В городе время идет, быстро или медленно - неважно. А там оно на зиму засыпает, а потом делает рывок. И от этого становится страшно, особенно когда подумаешь, что детские мечты не исполнились - и уже никогда не исполнятся...
   Стоцкий задумчиво смотрел на Диму, подперев голову рукой.
   - Я, Митрий, давно тебе говорил, что ты не ту специальность выбрал. Ты - этот самый... рефлектор. Или как там это называется - тот, кто рефлексией страдает. Тебе надо было стать философом. Писал бы умные книги о сложной и загадочной судьбе человечества в целом и отдельной личности в частности.
   Они долго еще сидели на бутылкой и рассуждали о спасении цивилизации и мировом разуме, жонглируя словами и восхищаясь своим несравненным интеллектом. То ли от жары, то ли от дискуссии Дима вдруг почувствовал себя невероятно пьяным. Пришлось звонить зицпредседателю Грише и просить доставить свое директорское величество по месту проживания.
  

Глава 2.

  
   Алексей Викторович с наслаждением вдыхал пряный лесной воздух. Сейчас он напоминал себе подростка, тайком смакующего аромат "Момента", или беременную женщину, которую неудержимо тянет нюхать креозот. Его личным, персональным наркотиком был лес. Грибы! Сам Алексей Викторович есть их не так чтобы уж очень любил. Разве что груздик соленый под водочку. Зато он любил сам процесс "охоты". Встать рано-рано, когда солнце еще только начинает выглядывать из-за горизонта, а над озером висит густой туман. Войти в лес - сумрачный, суровый, настороженный, в тысячный раз пройти по знакомым местам, здороваясь с привычным, отмечая новое: вот здесь лось ходил, а тут ручей совсем подмыл дерево. Видеть, как постепенно лес светлеет, начинает играть в солнечных лучах, как ложится на моховой ковер муар бликов. Сесть на пенек, съесть нехитрый завтрак, послушать, как гудят на ветру корабельные сосны. Всего этого достаточно, чтобы почувствовать себя счастливым. А ведь еще грибы...
   Есть сумасшедшие кошатники и собачники, альпинисты и садоводы, а Алексей Викторович был сумасшедшим грибником. Последние двадцать лет он все отпуска и летние выходные проводил только на даче в Лемболово. Грибы приносил из леса всегда. Даже тогда, когда коллеги по цеху выносили дружный вердикт: грибов нет. Открывался сезон пригоршнями лисичек и колосовиков в июне, закрывался ведрами груздей и волнушек в октябре. Он никого не допускал до своей добычи, все делал сам: сортировал, чистил, сушил, солил, мариновал. А потом с удовольствием смотрел, как другие едят его грибочки.
   Сегодня он вышел из дома рассветом. Накануне вечером прошел дождь, с деревьев капало. Небо хмурилось, но муравьи работали во всю, значит, в ближайшие часы непогоды можно было не опасаться.
   Грибов было много даже в Ближнем лесу, вдоль и поперек истоптанном многочисленными дачниками. Корзина быстро наполнялась. Алексей Викторович решил, что жадничать не будет и в Дальний лес, за Чертово болото, не пойдет. Напоследок он захотел обойти несколько своих заповедных местечек, куда обычные грибники никогда не заглядывали - то ли ленились, то ли не допускали мысли, что там может что-то вырасти.
   Сырая скользкая яма подарила семейку маслят, в невероятно густом молодом ельнике, где пробираться можно было, лишь нагнув голову и прикрыв лицо рукой, притаились два белых. В остальных "тайниках" на этот раз ничего не было. Оставался лишь один, дорога как раз шла мимо него.
   Алексей Викторович вышел на поляну, которую пересекала грунтовка, делившая Ближний лес надвое. В солнечную погоду здесь было нереально, фантастически красиво: высоченные могучие сосны и ковер цветов по одну сторону дороги, по другую - ровная, как газон, лужайка, окруженная одними только березами. Здесь часто устраивали привалы и пикники, были даже место для кострища и яма для мусора.
   За мусорной ямой начинался непролазный березовый "подшерсток", скрывающий фундамент давным-давно сгоревшей финской мызы. Судя по останкам, мыза была не из бедных. У дальнего угла фундамента росла молодая осина, а прямо под ней большие лесные муравьи построили настоящую пирамиду Хеопса - муравейник в человеческий рост. По цементным осколкам шла даже не дорога - настоящее муравьиное шоссе. Кто бы мог подумать, что под муравейником прячется грибница! Уже не раз Алексей Викторович осторожно вытаскивал из его подножья крепенькие красноголовые подосиновики.
   Продираясь сквозь заросли, он вдруг почувствовал странное беспокойство. Показалось, что солнце вдруг спряталось за тучу, но ведь и солнца-то никакого на небе не было! Ему вдруг расхотелось заглядывать в муравейник, но привычка доводить начатое до конца взяла верх.
   Алексей Викторович раздвинул ветки, вышел на каменный пятачок с проросшей сквозь трещины травой и замер. Величественное муравьиное сооружение напоминало кучу мусора. Словно на муравейник бросили что-то большое и тяжелое. Муравьи старались изо всех сил, но вернуть своему жилищу первоначальную красоту пока не смогли.
   "Вот же варвары! - вздохнул Алексей Викторович, подходя ближе. - Такой дворец испортить!"
   Тут он почувствовал, как остатки волос под кепкой в буквальном смысле слова встали дыбом, а все обитатели муравейника будто в один миг переселились ему на спину.
   Из-под тонкого слоя хвои, сучков и травинок выглядывал застывший в безмолвном крике предсмертного оскала человеческий череп...
  
   Дима припарковал служебную "Волгу", включил сигнализацию и вошел в подворотню. Как и подавляющее большинство старых питерских зданий, его дом в двух шагах от "Петроградской" был похож на загадочного принца, ставшего с возрастом только более изысканным. Но стоило войти под арку, принц превращался в безобразное до тошноты чудовище, как будто под парадным камзолом у вельможи оказалось ветхое, ни разу не стиранное белье. Он открыл дверь квартиры, в которой прожил больше тридцати лет -всю жизнь за исключением периода, проведенного на территории Анны. Как ни противно было смотреть из окна во двор-колодец (к этому Дима так и не смог привыкнуть), саму квартиру он обожал - несмотря на тараканов, стаями заползавших с черной лестницы, и отсутствие ванной. Квартира представляла из себя заднюю часть огромной десятикомнатной, ее отрезали от перенаселенной коммуналки специально для Диминого деда, известного архитектора, умершего в блокаду. От былого великолепия остались две большие комнаты, чуланчик, предназначенный когда-то для прислуги, и огромная кухня, угол которой удалось отгородить под душевую кабинку. Год назад Дима сделал евроремонт, но обстановку менять не стал, за исключением пары ветхих стульев, да на кухню приобрел гарнитур со встроенной техникой.
   Он снял ботинки и лег на диван в гостиной, пробежался по каналам телевизора, выключил и закурил, стряхивая пепел в панцирь черепахи, стоящий рядом на журнальном столике. Настроение было просто ужасным. С утра приехал очень важный клиент, рекомендованный персонально Птицей. Клиент был разгневан тем обстоятельством, что его жену никак не могут выследить на предмет супружеской измены. В то, что жена абсолютно ни с кем не встречается, он поверить не желал. Кончилось все крупным скандалом, криками и угрозами. Криками Диму удивить было сложно, угроз он не боялся, а вот скандалов элементарно не любил.
   Кроме того прошло уже две недели с того момента, как ему позвонил Валентин, а поиски Сергея, несмотря на все усилия, так и не сдвинулись с мертвой точки. Словно в воздухе человек растворился. Ольга звонила через день, и каждый раз Дима чувствовал себя крайне неловко, говоря, что новостей пока нет. При всем при том он, ругая себя во все корки, ждал ее звонков.
   Но и сама Ольга, и поиски Сергея бередили душу, напоминая о том, что совсем не хотелось вспоминать. Он не врал, когда говорил, что не хочет ничего знать о бывших друзьях. Слишком много усилий пришлось приложить, чтобы загнать боль в самые дальние тайники души.
   А дело было так. Когда-то давным-давно, в совершенно невероятной молодости Дима был до безумия влюблен в одну девушку, на которой собирался жениться. Любовь была взаимной, но так уж вышло, что Светлана предпочла Олега. Полностью разорвав отношения с обоими, он только через год узнал, что Света погибла. Спустя два месяца Дима женился на сокурснице Анечке, очаровательной кудрявой хохотушке. Что двигало им, было понятно: отчаянье, безысходность и надежда выбить клин клином - Дима и не скрывал этого, по крайней мере от себя самого. Но вот что заставило выйти за него замуж Анечку, имевшую богатейший ассортимент поклонников - это так и осталось для него загадкой. Вопрос о любви даже не стоял, разве что о вполне качественном сексе. Родители Димы были людьми хоть и не бедными, но и не настолько состоятельными, чтобы строить брак по расчету.
   Дима с Анечкой обитали в крохотной однокомнатной хрущобке в Купчино, доставшейся ей по наследству от тетки. Жили более чем скромно - на две стипендии и кое-какую помощь со стороны тех и других родителей. Еще не четвертом курсе Дима устроился помощником к известному адвокату, но работал исключительно за спасибо и рекомендацию. Однако стать адвокатом ему так и не удалось. По окончании университета его настоятельно пригласили на работу в милицию. Анечка попала по распределению в забытую Богом юридическую консультацию, где почти бесплатно разбирала коммунальные склоки и жалобы. Совсем скоро она стала такой же склочной бабой, как и ее клиентки. Анечка считала, что жизнь не удалась, и во всем винила Диму. Дима поворачивался спиной и уходил на работу, откуда старался возвращаться пореже.
   Удивительно, но это безобразие продолжалось без малого девять лет. Бесконечные ссоры, изредка прерываемые идиллическими примирениями, стали рутиной и принимались как данность. Детей у них не было. Сначала Анечка не хотела портить фигуру, а когда захотела, выяснилось, что родить она не может в принципе, причем приговор окончательный и лечению не подлежит.
   Распечатав четвертый десяток, Дима понял, что молодость его была сожрана не только напряженной работой, но и безрадостной семейной жизнью. Искренне жалея Анечку, он собрался с духом и подал заявление на развод. И только тогда понял, что жалеть надо было самого себя. За несколько лет до этого родители Димы погибли в железнодорожной катастрофе, оставив ему в наследство квартиру, дачу, "жигули"-"шестерку" и кое-какие ценности. Анечка требовала поделить - непременно через суд! - все, вплоть до носовых платков и чайных ложек. Процесс был затяжным и изматывающим, как партизанская война. Потребовалось вмешательство тестя и тещи, безоговорочно ставших на сторону зятя - уж они-то прекрасно знали свою доченьку и не уставали удивляться Диминому долготерпению. В результате Анечка удовольствовалась дачей в Лемболово.
   С тех прошло одиннадцать лет, жениться снова Дима не собирался, хотя анахоретом, конечно, не жил. Нельзя сказать, что он был таким уж записным юбочником, напротив, предпочитал отношения прочные и стабильные, однако стоило очередной пассии начать намеки на положительные стороны союза, освященного государством, Дима рвал с ней окончательно и бесповоротно.
   Была и еще одна причина, по которой он не стремился к брачным узам. Связана она была исключительно со специализацией их агентства. Точно так же как большинство психиатров подозревают, что весь мир сошел с ума, а большинство милиционеров в каждом встречном человеке видят потенциального правонарушителя, Дима подозревал, что все без исключения мужья изменяют женам, а жены - мужьям. Сам он, правда, был патологически верен и Анечке, и своим подругам, а насколько они верны ему, никогда не интересовался. Но Анечку он не любил, а подруги были только подругами. Становиться же обманутым мужем ему никак не хотелось. Он даже как-то ознакомился со статистикой и с ужасом узнал, что число супругов, хотя бы раз в жизни сходивших налево, стремится к абсолюту. Дима понимал, что если ситуация действительно такова, ее надо принимать как неизбежность, но перспектива стать рогоносцем все равно не прельщала.
   Сейчас у него был роман с дамой по имени Ксения, директрисой модного фитнес-клуба, и отношения, начавшиеся сравнительно недавно, находились уже в стадии полураспада. Ксения, красивая и надменная, словно византийская императрица, искренне недоумевала, как существо мужского пола - существо, по определению соперничающее примитивностью с амебой, - может не хотеть находиться рядом с ней двадцать пять часов в сутки. Она все чаще оставалась ночевать, мотивируя это тем, что от Димы ближе до работы, и даже перевезла кое-какие вещи. Он следил за этими поползновениями с любопытством энтомолога, прикидываясь до поры до времени лопоухим дурачком.
   Беда была в том, что они пока еще не вышли из экстремальный фазы романа со всеми вытекающими последствиями, вроде походно-полевого секса в лифте, потому что подождать до квартиры не хватает терпения. Порвать с Ксюшей теперь было бы еще слишком болезненно. Другое дело, когда страсти-мордасти улягутся. Вот тогда расставание вызовет только грусть и легкое сожаление. Если, конечно, вызовет.
   Телефон заверещал как-то особенно мерзко.
   "Если Ксюха, - подумал Дима, - скажу, что занят".
   Видеть ее сейчас не хотелось. Не хотелось видеть вообще никого.
   - Митрий, ты что, спишь? - возмутился Валентин, когда после десятого звонка Дима все-таки снял трубку. - В "Аргус" звоню - уехал, дома - глухо, сотовый недоступен.
   - А что случилось? - лениво потянулся Дима.
   - Ты говоришь, у вас с Балаевым в Лемболово дачи были?
   - Да.
   - По сводкам прошел один труп. Вернее, не труп, а скелет. Как раз в Лемболово, в лесу. Не поверишь, в муравейнике. Там дерево рядом, так скелет к нему привязан был. Короче, кто-то его связал, рот залепил и в муравейник посадил на съедение. Просто фильм ужасов какой-то.
   - Ты думаешь, это Сергей? - Дима не мог поверить своим ушам.
   - Я сейчас говорил со следователем. Скелет нашел грибник. У него там, в муравейнике этом, грибное место. В кусты эти вообще никто не ходит, туда трудно залезть. Эксперты сказали, что такая здоровенная муравьиная семья - а там куча с тебя ростом - труп обожрет догола за месяц.
   - Ну, судя по тому, что он был привязан, это был не труп. Господи, кошмар какой! - Диму передернуло, когда он представил себя, заживо поедаемого мелкими кусачими тварями.
   - Там кусок скотча валялся, по размеру - как раз рот заклеить. Если бы кричал, кто-то, может и услышал бы, там место людное, грибники, дачники всякие.
   - Стоцкий, ты мне не ответил. Ты уверен, что это Сергей? - педантизм Валентина и его пристрастие к деталям порой просто бесили.
   - Он уехал с Финбана. Возможно, на приозерской электричке. И по времени возможно. Череп отдали на экспертизы. Ну как в ростовской лаборатории: сканируют изображение, компьютер восстанавливает лицо, сравнивает с фотографиями из базы данных и дает ответ: череп может принадлежать такому-то с такой-то вероятностью. Дальше берут медицинские карты: зубы, переломы, аномалии. Если возможно, делают генетическую экспертизу. Но у Балаева близких родственников нет. Вообще-то это дело долгое, но я попросил, мне обещали побыстрее закончить. Как будет готово - звякну.
   Через час Диме позвонила Ольга, и говорить ей об отсутствии новостей в этот раз было настоящей пыткой.
  
   Экспертизу провели в рекордно короткие сроки. Уже к концу недели стало ясно: скелет, найденный в муравейнике, на 95 целых и сколько-то там десятых может принадлежать Сергею Павловичу Балаеву, 1958 года рождения, русскому, несудимому, генеральному директору российско-американской радиостанции "Радио-Эль". Сначала компьютер подтвердил, что череп вполне мог принадлежать именно ему, а установленные по медицинским картам двойной перелом костей правого предплечья, искривление позвоночника и неправильный прикус при наличии двух искусственных зубов совпадали с аномалиями и повреждениями скелета.
   Стоцкий, на которого вдруг свалилось очередное "глухое" убийство, сообщил об этом Диме и малодушно попросил известить Ольгу.
   Вопреки опасениям она выслушала страшную новость почти спокойно.
   - Знаете, - она говорила глухим голосом, почти лишенным интонаций, и только пальцы, сжимающие сигарету, мелко подрагивали, - я уже смирилась с мыслью, что Сережи нет. Он был каким угодно: хитрым, скрытным, может, даже, что скрывать, не совсем порядочным. Но он вряд ли позволил бы себе просто так исчезнуть, бросить меня, ни слова не сказав.
   Дима мог бы возразить - вряд ли Сергей совершенно изменился за эти годы, да и ситуации в жизни бывают всякие, - но не стал. И, поколебавшись, сказал ей все.
   Когда Ольга узнала, как именно погиб Сергей, от ее каменного спокойствия не осталось следа. Она сдавленно вскрикнула и потеряла сознание. Растерявшись, Дима не придумал ничего лучшего, чем брызнуть ей водой в лицо. Женщина очнулась и горько заплакала, размазывая по щекам тушь.
   Она плакала еще долго, уткнувшись в Димино плечо. Он молча поглаживал Ольгу по волосам и неожиданно обнаружил, что сам едва сдерживает слезы.
   - Я бы поняла, если бы его застрелили, зарезали, задушили там. Но такая страшная смерть... - всхлипывала она. - Что же он натворил такого, что с ним так обошлись?
   Ольга вдруг замолчала с таким видом, будто увидела привидение.
   - Я вспомнила... Когда мы только познакомились, Сережа сказал, что когда-то, очень давно, он совершил страшную подлость, преступление, за которое не был наказан. Что очень сильно раскаивается в этом. Мне кажется, он всегда боялся какой-то... какого-то возмездия, что ли. Нет, не стороны людей, со стороны судьбы, Бога. Мы об этом больше никогда не говорили, но он часто в церковь ходил, исповедывался, причащался. Только это, наверно, не очень помогало.
   - А он не сказал, когда это случилось?
   - Нет. Сказал только, что был молодым и глупым.
   Дима на минуту задумался.
   - Наверно, это было уже после того, как мы перестали общаться. Иначе бы я знал. Или, по крайней мере, заметил бы что-то неладное. Лет до двадцати мы были достаточно близкими друзьями.
   Он уже собирался уходить, когда Ольга несмело тронула его за рукав:
   - Дмитрий Иванович... Вы найдете его?
   - Кого? - не понял Дима, испугавшись, что бедная женщина повредилась рассудком.
   - Убийцу... - прошептала она.
   - Но этим занимается милиция, прокуратура.
   - Прошу вас...
   Проклиная себя на чем свет стоит, Дима согласился. Зная, что дело безнадежное, он, тем не менее, не смог отказать ни ей, ни... себе самому. Воспоминания детства, юности не позволяли ему оставить все как есть, положиться на Валентина, у которого таких дел - полный сейф и для которого Сергей - просто "терпила". Знакомый знакомого.
   В ту ночь Дима долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок и вспоминал... Дачный поселок в Лемболово, тревожное стрекотание кузнечиков, плеск синей озерной воды, гул сосен в том самом лесу, где Сергей встретил свою смерть - страшную и непонятную...
  
   ... Их было пятеро: он, Сережка Балаев, Генка Калинкин, Олег Свирин и Света Архипова. Когда именно они подружились, Дима не помнил. Ему казалось, что они были вместе всегда. Ну, не всегда, а по крайней мере, каждое лето. Только с Сергеем они действительно были вместе всегда. Их отцы тоже дружили с детства - жили в одном доме, учились в одном классе, поступили в один и тот же вуз, потом вместе работали в одном НИИ. Вместе получили садоводческие участки. Дима с Сергеем шли по их стопам, разве что учились в параллельных классах.
   Генка был их ровесником, Олег - на год старше, а Светка - на год младше. Она вообще была малявкой. Они были уже солидными мужиками, в войнушку играли, а Светка только-только разговаривать научилась. Таскалась за ними и хныкала, когда пытались от нее отделаться.
   Окончательно иерархия в их компании сложилась, когда Диме было шесть. В то лето Олег собирался в школу. Он был как бы уже в другом мире. Совсем большой. Вожак стаи. Он смотрел на них свысока, снисходительно, особенно на Светку. И они приняли правила игры. Светка - потому что девчонка и потому что младшая. Генке было как будто все равно. Сережка с детства был ведомым, весь год он безоговорочно подчинялся Диме, а летом переходил в подпевалы к Олегу. Диме это не слишком нравилось. Подлаживаться под Олега не хотелось, но он уже тогда понимал, что в противном случае останется один. Этого не хотелось еще больше. Других детей их возраста поблизости не было.
   Так и повелось. Хотя годам к четырнадцати Дима и Генка обогнали Олега и по росту, и по силе, а Светка хитростью и ловкостью превосходила их всех, вместе взятых, Олег так и остался лидером. Оспорить это никто не пытался. Именно он решал, куда и когда они пойдут, чем будут заниматься. Именно он распределял роли в играх и шалостях. Именно по его инициативе они устраивали такие безобразия, на которые никогда не решились бы без него. При этом Олег отнюдь не был хулиганом. Он был умным и холодным наблюдателем. Подбив друзей на что-нибудь наказуемое, сам чаще всего исхитрялся вывернуться так, чтобы наказания избежать...
   Дима вставал, выходил на кухню, курил, пил чай с медом, снова ложился. Сон не шел. Стоило ему закрыть глаза, и он снова возвращался в прошлое. На тридцать пять лет назад. На тридцать. На двадцать пять...
   ... Вот они едут на велосипедах "в дальнюю экспедицию" - в Васкелово за мороженым. Толстяк Сережка отстал, еле-еле плетется сзади. "Эй, Жирный! - кричит Олег, - сидел бы дома!". Сережка торопится изо всех сил, налетает на камень, падет, разбивает нос...
   Заплыв на другой берег озера, где уже начала поспевать брусника. Там илистое дно, коряги. Серый зацепился плавками, рванулся, выскочил на берег голый. Светка покраснела и отвернулась, Олег засмеялся, захохотал, заржал, за ним - Генка...
   Пикник на поляне в лесу. Три бутылки сухого на пятерых. "Серый! - Олег слегка пьян, и ему хочется покуражиться. - Слабо залезть в муравейник?". "Сла-бо! Сла-бо!" - орет Генка. Дима молчит, Светка тоже - ей явно неприятно, но возразить не смеет. Сергей замер в ужасе: всем известно, что он до безумия боится всего, что ползает и кусается. Как загипнотизированный удавом кролик, Сергей медленно встает и продирается сквозь кусты к развалинам какого-то домишки. Там обитают огромные и злющие лесные муравьи. Сергей с вытаращенными глазами запрыгивает прямо в муравейник, выскакивает с жутким криком и бежит напролом сквозь кусты, в кровь обдирая лицо...
   Дима вскочил с бешено бьющимся сердцем, снова вышел на кухню, выпил воды прямо из чайника. Пришедшая в голову мысль казалась безумной, невероятной.
   Это был тот самый муравейник!
   Но не муравьи же ему отомстили через четверть века! Кто знал об этом муравейнике? Кто знал о том, что Сергей до смешного боится муравьев? Только они. Четверо его друзей. Но Светланы нет в живых, а он, Дима, точно ни при чем. Значит, Генка или Олег. Олег или Генка...
  

Глава 3.

  
   Валентин, который взял с Димы клятвенное обещание "работать в паре", выслушал его без энтузиазма.
   - Проверим, конечно. Но твой Сергей мог этот самый муравейник кому угодно показывать. И рассказывать, как в него залез, хотя муравьев не выносит. Знаешь, люди часто знакомых водят "по местам боевой славы". "Здесь я когда-то рубль потерял, там описался, а вот тут меня собака укусила, ужас как собак боюсь". Кроме того, ему звонила женщина. Не покойная же Светлана.
   - Попросить позвонить можно кого угодно, - упрямо возразил Дима. - Могла быть и сообщница.
   - А почему секретарше голос показался знакомым?
   - Да мало ли знакомых голосов!
   - Скажи, Митька, - Валентин снял очки и посмотрел на него в упор. - Тебе что, хочется, чтобы это оказался один из твоих друзей?
   Дима смутился. Генка? Нет, только не Генка! А вот Олег... Пожалуй, Стоцкий прав. Ему действительно хотелось думать, что убийцей мог быть Олег.
   Как он ненавидел его тогда, двадцать два года назад. Сколько раз представлял, как подходит, смотрит прямо в эти наглые бесцветные глаза, а потом бьет, избивает, убивает... Сколько страшных смертей придумал для него. В эти жестокие фантазии Дима выплескивал всю свою боль, тоску и ярость. Внешне же все было корректно - они просто перестали разговаривать друг с другом. Просто перестали видеться.
   - Хорошо, я расскажу тебе все с самого начала, - сказал Дима.
  
   ...Светка всегда была для них своим парнем. Никто не смотрел на нее как на девчонку. Она коротко стриглась, носила брюки или шорты и ни в чем не уступала мальчишкам. Вместе с ними лазала по деревьям, играла в войну, прыгала в песчаный карьер и никогда не плакала, ободрав локоть или ударившись коленкой. Когда тетя Марина, в очередной раз отчитав дочь за то, что она "ведет себя как мальчишка", запирала ее в доме, Светка вылезала через окно и убегала с друзьями в лес или на озеро.
   Невысокая, крепкая, молчаливая и упрямая - в ней не было ничего особенного. При ней можно было курить, ругаться и без всякого стеснения обсуждать знакомых девчонок, чем особенно отличался Олег, который уже лет в четырнадцать высокомерно заявлял, что знает о женщинах все, и похабно подмигивал.
   Сдав экзамены за восьмой класс, Дима приехал на дачу только в середине июня. Сергея и Генки еще не было, а Олег уехал с родителями на юг. Светка скучала одна и искренне ему обрадовалась. Вечером они пошли гулять к озеру. Забрались на крохотный лодочный причал, уселись на серые занозистые перила и смотрели на воду. Казалось, что не волны катятся им навстречу, а причал плывет по волнам, догоняя спускающееся за лес солнце.
   Они никак не могли наговориться. Дружба их компании, за исключением Димы с Сергеем, носила, если можно так выразиться, сезонный характер. Все жили в разных концах города и с осени до весны не встречались, разве что перезванивались иногда. Дима смотрел на Светку и просто диву давался. С сентября, когда они виделись в последний раз, она стала совсем другой. Выросла, повзрослела. Другая прическа. И даже... грудь. "Интересно, а какая она... без одежды?" - подумал Дима и сам испугался своей мысли.
   Всю ночь он крутился без сна, бегал на веранду пить воду, поглядывая на соседний участок. А под утро уснул и увидел Светку во сне. Она выглядывала из-за деревьев, тихо смеялась и манила за собой. Но стоило ему подойти, Светка оказывалась уже за другим деревом. Наконец, тяжело дыша, он догнал ее и увидел, что она медленно расстегивает молнию на джинсах...
   Весь день он провалялся на пыльной лежанке в чердачной комнатке, пытаясь читать. Но даже Эркюль Пуаро не мог отвлечь от мыслей о Светке. Он всегда считал девчонок противными кривляками и недоумевал: неужели и его будущая жена - ведь женится же он когда-нибудь - такая же нудная зубрилка с крысиными хвостиками?! Нет, его будущая избранница - совсем другая! Не такая, как все. И вот Светка. Тоже не такая, как все...
   Вечером приехал Генка, а еще через несколько дней - Сергей и Олег. Все пошло как всегда. Нет, не совсем как всегда. Другие тоже заметили в подружке перемены: Дима видел их жадно-заинтересованные взгляды и тихо бесился. Но скоро к новой Светке привыкли - уж слишком она была своей, почти родной. Только не Дима. Его отчаянно тянуло к ней. И так же отчаянно он ее боялся.
   Но стоило ему уехать в город, смятение как рукой сняло. В их классе появились новенькие из соседней восьмилетки. В одну из них, кареглазую блондинку с длинной косой по имени Жанна, Дима безответно влюбился и прострадал целый год. Он писал дрянные стихи и мечтал либо умереть, либо совершить подвиг. Летнее увлечение Светкой казалось ему по-детски глупым.
   Но через год все повторилось. После летней практики они с Генкой скучали на даче вдвоем. Олег готовился поступать в торговый институт, где его отец заведовал кафедрой, а Сергей лежал в больнице с каким-то очень сложным переломом руки. Светка после экзаменов осталась в городе - она никак не могла решить, учиться ли дальше в школе или поступать в медучилище.
   Уже через несколько дней Дима понял, что Светки ему не хватает намного больше, чем Жанны. По десять раз на дню он заглядывал за соседний забор: а вдруг приехала. Через неделю появился Сергей, но веселее не стало. Дима с горечь сознавал, что Олег был стержнем их компании. Может, без него было спокойнее, но они просто не знали, чем себя занять, и изнывали от безделья. Даже с Сергеем, лучшим другом, почти братом, отношения летом менялись, как по мановению злой волшебной палочки. Они смотрели друг на друга и не могли даже придумать темы для разговора.
   Когда Светка наконец сдавала экзамены в училище и приехала на дачу, Дима обрадовался, как щенок - появлению хозяина. Были прогулки, разговоры, а потом на него опять напал непонятный ступор. Ему казалось, что Светка стала еще красивее и взрослее. Он смотрел на ее лицо с четко очерченными скулами и огромными коричневато-зелеными глазами, на рыжеватые, чуть вьющиеся волосы, на вполне сформировавшуюся фигурку с высокой грудью и тонкой талией и, хотя был на год старше, чувствовал себя рядом со Светланой совсем мальчишкой - глупым и неуклюжим. Иногда он ловил на себе ее взгляд - немного грустный, недоумевающий. Вспыхивал, злился на нее и на себя, но по-прежнему держался в стороне.
   Повзрослев, они начали наконец встречаться и в городе. Собирались обычно у Олега или у Генки, болтали, слушали музыку. Иногда ходили в кино или на танцы. Но все это было не то. Порою Дима с грустью думал, что из детской дружбы вырастаешь, как из старой одежки. Да и было ли это на самом деле дружбой? Может, просто совместным времяпрепровождением, когда выбор стоит жестко: или с этими ребятами, или ни с кем? Даже Сергей становился ему все менее интересен.
   Дима тешил себя иллюзиями: когда они снова окажутся все вместе на Сосновой поляне, все снова станет как прежде. Но летом им так ни разу и не удалось собраться. Олег уехал в стройотряд, у Светланы началась практика, а для остальных пришла наконец пора прощаться с детством. Они с Сергеем поступили на юрфак университета, а Генка - в скучный и непрестижный финансово-экономический институт.
   И понеслось: лекции, семинары, библиотека, студенческие вечеринки, легкие, ни к чему не обязывающие романы. Жанна была забыта, как сон, а о Светлане Дима вспоминал только во время их редких общих встреч. И тогда она снова волновала - как и красивая женщина в доме напротив, которая часто раздевалась, забыв задернуть шторы...
   Это случилось в октябре. Он был на втором курсе и встречался с длинноногой брюнеткой Марьяной из Новгорода, когда Светлана позвонила и пригласила на день рождения. Ей исполнялось восемнадцать.
   Дима стоял на 12-ой линии у дома цвета сливочной тянучки, держа в руках букет хризантем и плюшевого слоника. Он видел, как с букетами наперевес в подъезд вошли Олег с Генкой, а потом и Сергей, но спрятался за телефонную будку, потому что боялся вполне уместного вопроса: чего это он болтается на улице, а не идет в квартиру?
   Потому что он не знал, как ответить на этот вопрос. Дима опять чувствовал себя глупым мальчишкой, впервые идущим в гости к девочке. Он не мог войти в подъезд. И уйти тоже не мог. Хотелось сесть прямо на асфальт и заплакать. Но он не понимал: почему?
   Наконец Дима пересилил себя и медленно, словно каждая нога весила не меньше тонны, начал карабкаться по лестнице. Он стоял перед дверью, не решаясь позвонить. Неизвестно, сколько бы еще он так простоял, но дверь распахнулась сама.
   - Димка! А я боялась, что ты не придешь! - Светлана бросилась ему на шею.
   И такой удивительной радостью сияли ее глаза, что Дима почувствовал, как тают его страхи и сомнения, опаленные этим светом. Он положил цветы и слона на тумбочку в прихожей, вывел Свету на площадку и прикрыл дверь. Он целовал ее долго-долго, то бережно и нежно, то страстно и настойчиво, запуская пальцы в ее рыжеватые распущенные волосы и шепча какие-то бессмысленные слова, которых через минуту не смог бы вспомнить.
   - Как хорошо, - прошептала Светлана, спрятал лицо у него на груди. - Я боялась уже, что этого никогда не случится. Димка, я так о тебе мечтала, а ты всегда был такой угрюмый, неприступный. Если бы ты знал, сколько я из-за тебя плакала!
   - Я люблю тебя, Света! - Дима сам не ожидал от себя этих слов, но был рад им. - Обещаю, что больше ты никогда не будешь из-за меня плакать.
   - И я тебя люблю, - Света осторожно провела прохладными пальцами по его пылающей щеке. - Давно.
   Он поймал ее ладонь и стал целовать пальцы, едва касаясь их губами. И вдруг выпалил, как в полынью бросился:
   - Светка, давай поженимся!
   На мгновение она замерла, пораженная, потом тихо рассмеялась мягким грудным смехом, волшебно отозвавшимся внизу живота.
   - Ладно. Но только не сейчас, попозже. Я хочу поступить в институт.
   Они вошли в гостиную, и все голоса сразу смолкли. Кто-то присвистнул. Всегда светлые глаза Олега стали совсем белыми - то ли от удивления, то ли от злости...
   Это был удивительный год. Чувство, которое он так долго прятал и от Светланы, и от себя самого, хлынуло, сметая все на пути, как поток, прорвавший плотину. Просыпаясь, он шептал: "Света... Светлана", и даже самый пасмурный день становился светлее.
   Им негде было побыть вдвоем: Димина мать, переводчица, работала дома, а тетя Марина, мать Светы, тяжело болела и почти не вставала с постели. Светлане приходилось нелегко, далеко не каждый день она могла вырваться из дома, но тем ценнее были минуты, проведенные вместе. Им обоим нравилось гулять по набережным Мойки и Фонтанки, смотреть в воду с мостов, бродить по булыжным мостовым Петропавловки. Светлана была единственным человеком, с которым Диме было не только интересно говорить, но и легко молчать. Нередко они часами гуляли, держась за руки, - и молчали, просто наслаждаясь присутствием друг друга. А потом долго-долго прощались в Светином парадном.
   За несколько дней до Нового года они приехали в Лемболово. В городе было тепло и слякотно, а здесь едва заметная, полузанесенная тропка петляла между глубоких сугробов. Дима всегда любил эти последние дни уходящего года с их радостной суетой, каким-то особенным, чуть тревожным возбуждением, ожиданием нового, чудесного. Но в тот год чудо должно было случиться раньше. Они были вдвоем. И мысли о том, что неминуемо должно было произойти между ними, заставляли Диму нетерпеливо ускорять шаг.
   Калитку завалило так, что она не открывалась. Дима перелез через забор и подал Светлане руку. Проваливаясь в снег то по колено, то по пояс, они добрались до крыльца. Печка никак не желала разгораться, выбрасывая из щелей клубы удушливого дыма. Наконец загудело жаркое пламя, и они уселись перед печкой на расстеленные одеяла.
   Дом промерз насквозь и напоминал ледник, холод пробирал до костей, и Светлана все теснее прижималась к Диме. Ее лицо, освещенное снизу неверными отблесками огня, казалось незнакомым и загадочным. Они оттягивали неизбежное, словно поддразнивая друг друга. Так парашютист с ужасом и восторгом смотрит на стремительно приближающуюся землю, чтобы дернуть за кольцо в самый последний момент.
   Их было только двое на всей земле. Мужчина и женщина. Одни среди белого безмолвия мертвой планеты. И от того, насколько сильна будет их страсть, зависело, сможет ли земля стряхнуть свой снежный саван и возродиться к жизни...
   С трудом переводя дыхание и зарываясь лицом в Светины волосы, горько пахнущие дымом, Дима сказал:
   - Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя. Обещаю...
   Весной умерла тетя Марина. Это не было неожиданностью, но Светлана переживала смерть матери очень тяжело. Она осталась совсем одна. О ее отце Дима ничего не знал - Светлана о нем никогда не говорила, а спросить он стеснялся. Дима видел, как ей плохо, и предложил жить вместе. Но Света неожиданно заупрямилась.
   - Пойми, если ты будешь все время рядом, я с головой уйду в заботы о тебе, в хозяйство. И тогда точно в институт не поступлю. И потом... совместная жизнь все-таки что-то убивает в отношениях, - убеждала она. - Волнение, ожидание. Я понимаю, это неизбежно, но давай еще немного насладимся тем, что у нас есть.
   Диме это не казалось убедительным, но он вынужден был смириться. Сколько раз потом он проклинал себя за то, что не сумел уговорить, настоять. Хотя, глядя на прошлое из сегодняшнего дня, он понимал, что это был самообман, что ни совместная жизнь, ни даже штамп в паспорте ничего не изменили бы.
   Время летело незаметно. Светлана закончила училище с отличием и без труда поступила в Первый медицинский. Дима думал о карьере адвоката. В личных делах они наконец пришли к компромиссу, решив пожениться через год, но с детьми подождать, насколько это будет возможно.
   Свой второй Новый год они собирались встретить вдвоем у Светланы, но неожиданно позвонил Олег и пригласил их к себе. Поглощенные друг другом, Дима со Светой совсем забыли о друзьях и поэтому, чувствуя себя виноватыми, пусть и нехотя, но согласились. Они шли от метро к дому-башне на углу Бассейной и Московского, обсуждали планы на каникулы и даже не догадывались, что с каждым шагом приближаются к перекрестку, где их пути должны разойтись...
  
   Стоцкий задумчиво смотрел в окно, подперев голову рукой. Когда Дима замолчал, он потер виски и нерешительно сказал:
   - Я понимаю, это все, конечно, очень... Насколько я помню, Олег увел у тебя Светлану. Понятно, что ты должен на него сердиться, хотя столько лет прошло...
   - Ты думаешь, я подозреваю его из-за Светы? В порядке страшной мести? - Дима даже со стула вскочил от возмущения. - Нет, не все так просто. Если бы она взяла и предпочла его, я бы смирился. Все бывает, жизнь есть жизнь. Ты слушай дальше. Он не просто отбил ее у меня.
   Сначала все было нормально, ели, пили, танцевали. А потом я на минуточку закрыл глаза и открыл уже утром. И даже не понял, где нахожусь. Голова просто раскалывалась, тошнило страшно. Оказалось, что я в гостиной, лежу, скрючившись, в кресле. На диване дрыхнет Сергей, в другой комнате храпит кто-то, потом оказалось, Генка. Начинаю вспоминать. Выпил бокал шампанского - повело. Потом еще один - и темнота. Начали всплывать стоп-кадры. Вроде, гадал кому-то по руке, поедал салат прямо из салатницы, держа руки за спиной. Рыбок в аквариуме ловил и кота угощал. Унитаз обнимал. И это все с двух бокалов шампанского? Ты знаешь, как мы в универе квасили. Я всегда рюмку держал и уж никак провалами в памяти не страдал.
   Слышу - на кухне кто-то разговаривает. Пополз туда, за стеночку придерживаясь. Смотрю - Света сидит ко мне спиной и плачет. Рядом Олег, по плечу ее гладит, вроде, утешает. Она повернулась, меня увидела, глазами сверкнула и выскочила. Вообще, из квартиры. Олежек ко мне поворачивается, весь такой злорадный, и водки предлагает. Как я только до туалета успел добежать! Меня в жизни так не рвало, как собаку. Все тело в ДНК скручивало, в ушах звенело. Боялся, что сознание потеряю.
   Потом выполз снова на кухню. Ну, Олег мне и рассказал, что я натворил. Ты бы видел, как он радовался! Оказывается, я облапал всех баб без исключения, пытался утопить кота в аквариуме, побил посуду. С кем-то подрался. А потом исполнил на столе стриптиз. Правда, до трусов дошел и выдохся. А когда Света пыталась меня остановить, я ее очень далеко послал. По конкретному адресу. Сказал, что она мне не жена и нечего лезть куда не просят.
   - Слушай, а он тебе ничего в шампанское не подсыпал? - качая головой, спросил Валентин.
   - Я тоже об этом думал. И даже потом у преподавателя с кафедры судебной медицины спросил, от чего такое может быть. Ведь другие шампанское тоже пили - и ничего. Не мог я такое вытворять просто так, с двух бокалов. Не мог!
   - И что?
   - Сказал, что это может быть ЛСД или производные. Барбамил еще такой эффект дает. И что в сочетании с алкоголем может привести к экзитус, так сказать, морталис.
   - Ты рассказал об этом Светлане?
   - Нет.
   - Почему?
   - Она бы не поверила. А если бы и поверила, все равно было поздно. К тому времени она была уже с Олегом. Я пытался звонить ей, но она не хотела со мной разговаривать. Я, как последний идиот, надеялся, что она все-таки захочет поздравить меня с днем рождения, пятого числа, тогда мы и помиримся. Но она не объявилась. Тогда уже обиделся я. И решил не звонить до конца сессии. Позвонил в Татьянин день, соседка сказала, что Света пару дней назад уехала на каникулы. Куда-то в Прибалтику, по путевке.
   Я ждал неделю, сходил с ума. Не представляешь, как я себя ругал за то, что не пришел сразу, не поговорил с ней, не попытался все объяснить. Даже думать не хотел, с кем она могла поехать. Потом позвонил ей. Трубку снял Олег. Вот и все.
   - Все? - переспросил Валентин.
   - Все. Потом мы все-таки встретились, и она сказала, что останется с ним. А потом я узнал, что она погибла. Утонула. В болоте.
   Стоцкий подавленно молчал. Молчал и Дима, глядя сквозь обшарпанный платяной шкаф в прошлое.
  
   Заснеженный Катин садик... Озябшая любвеобильная императрица сурово смотрела с высоты на неудачника Диму. Светлана сидела на скамейке и прятала от него глаза. Она плакала, не вытирая слез.
   - Это было так... отвратительно! - всхлипывала она. - Все над тобой смеялись, на меня посматривали. Я готова была со стыда под землю провалиться. А потом...
   Он просил прощения, пытался обнять, поцеловать. Он еще на что-то надеялся. Но Света оттолкнула его и отвернулась.
   - Я ждала, что ты позвонишь, придешь...
   - Я звонил, но ты бросила трубку, - жалко оправдывался Дима.
   - А ты и обрадовался! - закричала Светлана, вскочив со скамейки. - Ждал, когда я сама прибегу? Я эти путевки купили еще в декабре. Думала, будет тебе подарок на день рождения...
   - Ты ездила с Олегом? - тихо спросил Дима.
   Он понял все сразу, как только услышал по телефону его голос, но хотел, чтобы Светлана сама сказала об этом.
   - Да.
   - И теперь... ты с ним?
   - Да.
   Ничего не произошло. Не погасло солнце, не сошла со своей орбиты Земля, не полетел в тар-тарары город. Только крохотный атом в его сердце вдруг начал делиться, круша и опаляя все вокруг ядерным взрывом...
   Она давно ушла, а Дима долго еще сидел на холодной скамейке и вспоминал Светины слова:
   - Прошу тебя, не звони мне. Не мучай ни себя, ни меня. Мне с ним не лучше и не хуже, чем с тобой. Все по-другому. И вернуть ничего уже нельзя.
   Началась другая жизнь - без Светланы. Жизнь, в которой все было не так - спутано и нарушено. Генка и Сергей пытались выказать сочувствие, но он сторонился их: для него они неразрывно были связано с прошлым - со Светланой. Ему хотелось прийти к ней, хотелось - одновременно! - избить ее и валяться в ногах, умоляя о прощении. Но он знал, что Светлана не вернется.
   Постепенно гнев и обида улеглись. Осталась только надежда, что со временем Света поймет, что из себя представляет Олег. Его жизнь превратилась в сплошное ожидание, оставив за скобками все другие чувства. Дима делал все по инерции: ходил на лекции, сдавал экзамены, ел, спал. Он не замечал, что проходит месяц за месяцем, что перестал звонить и совсем исчез из его жизни Генка, что Сергей избегает его и отводит при встрече глаза.
   И вдруг все кончилось. Сдав последний экзамен зимней сессии, Дима вернулся домой. Мать сидела за столом на кухне, бледная, испуганная. Дима плохо понимал, о чем она говорит. Света поехала на дачу отмечать свой день рождения? С кем? С Олегом, Сергеем и Генкой? Как же она оказалась в лесу? Зачем ей понадобилась клюква, ведь она никогда ее не любила? Была пьяна? Но она же почти не пила! Почему до сих пор никто ему ничего не сказал?!
   Мать узнала все от матери Сергея. К тому времени Серегины родители, оставив сыну комнату в коммуналке, переехали куда-то на Лиговку, в квартиру умершей бабушки. Бывшие соседки встретились случайно в метро.
   Недослушав мать, Дима выскочил из квартиры - как был, в свитере и тапочках. Добежал до соседнего подъезда, не дожидаясь лифта, взбежал по лестнице на четвертый этаж, позвонил три раза. Сергей открыл. Наверно, у Димы все было написано на лице, потому что он, не дожидаясь вопросов, забубнил, глядя в сторону:
   - Я... не знал, как тебе сказать. Я... хотел, но...
   Оттолкнув Сергея, Дима медленно пошел вниз.
   Прошло немало времени, прежде чем он снова смог думать и чувствовать. Как будто огненное пятно на обожженной солнцем сетчатке, стояла перед ним страшная картина: Света, его Света, тонет в отвратительной черной жиже, зовет на помощь... Где были эти кретины? Почему не помогли ей?!
   Но человек не может долго жить на пределе эмоций. И он смирился. А потом к нему подошла Анечка Печерская и попросила помочь подготовиться к семинару.
  

Глава 4.

  
   Погода не знала, плакать или смеяться. Набегали тучи, шел дождь, потом выглядывало солнце, отражаясь в лужах, снова набегали тучи и сеяли мелкую унылую морось. Лето кончилось. Старушки у метро продавали астры и флоксы, всегда вызывавшие у Димы острую ностальгию по прошлому. Запах флоксов для него был неразрывно связан с детством, дачей, концом лета. Грустный запах грустных перемен...
   Он купил букет белых гвоздик, вытащил лишнюю и подарил первой встречной девушке. Девушка посмотрела на него как на сумасшедшего, но цветок взяла.
   Сергея хоронили в Лавре, на Никольском кладбище, рядом с родителями. На отпевание Дима не успел, подошел прямо к открытой могиле. Рядом топтались двое могильщиком, обсуждая, сколько и чего возьмут на заработанное. Надо же помянуть такого покойничка!
   Ветер срывал желтеющие листья, хрипло каркала ворона, колокольный звон таял в сыром воздухе.
   Все это кончается просто:
   Не взлетом в небесную высь,
   А сонным молчаньем погоста,
   Где травы корнями сплелись, -
   вспомнил Дима стихи Шефнера.
   В детстве бабушка Маша часто брала его с собой на Пискаревское кладбище. Она не знала, был ли дедушка Антон похоронен там - или на Серафимовском. Да и был ли похоронен вообще? Но, как и тысячи других ленинградцев, она приходила на Пискаревку. Положив цветы к камню с выбитыми цифрами 1942, долго стояла и смотрела туда, где лежали женщины, мужчины, дети, ставшие землей и травой. А потом рассказывала о блокаде, о бомбежках и голоде, о том, как в феврале 42-го ее с полуживым шестилетним Ваней, Диминым отцом, везли по Дороге Жизни. Тогда, в детстве, кладбища и все, с ними связанное, вызывали у Димы благоговейный ужас и жгучее любопытство, со временем это чувство переросло в тихую торжественную грусть.
   Совсем рядом, заставив Диму вздрогнуть, взвизгнули трубы, ударили литавры - показалась похоронная процессия. В одном из несущих гроб Дима узнал Олега. Заплаканную Ольгу, одетую в длинное черное платье, с одной сторону поддерживал под локоть молодой человек в строгом темном костюме. С другой стороны шел Генка.
   Народу было много. Женщины плакали. Речей над могилой не произносили. Люди были слишком подавлены. Или напуганы? Казалось невероятным, что обглоданные крохотными существами до чиста кости в закрытом гробу - это все, что осталось от полного, пышущего здоровьем мужчины. Дима видел, как люди вздрагивают, и мог на что угодно спорить: они думают о том же - о том, какие мучения пришлось вынести Сергею перед смертью, пока маленькие безмозглые и безжалостные твари заживо пожирали его тело. Валентин говорил, что человек в такой ситуации может оставаться в живых сутки, хотя сознание от дикой боли теряет гораздо раньше.
   Дима почувствовал на себе чей-то взгляд и поднял глаза. Напротив, рядом с читающим над могилой батюшкой, стояли Олег и Генка. Олег смотрел на него и что-то тихо говорил. Генка кивал головой. Встретившись с Димой взглядом, Олег поспешно отвернулся.
   После окончания церемонии Дима хотел было подойти к ним, но они поспешно направились к выходу. Диму поймала за рукав Ольга.
   - Спасибо, что пришли, Дмитрий Иванович. Вы поедете на поминки? - спросила она.
   Дима замялся, но Ольга настаивала:
   - Пожалуйста, не отказывайтесь. Вы ведь дружили с Сережей.
   - Хорошо, - сдался он. - А где?
   - У меня, на Вознесенском. Мы там жили. Свою квартиру Сережа сдавал.
   - Ольга Артемьевна, простите за нескромный вопрос. - Они шли по аллее, догоняя ушедших вперед. - А кому достанется имущество Сергея? Он ведь, судя по всему, был далеко небедным человеком?
   - Небедным, - грустно усмехнулась Ольга. - Но и не слишком богатым. Знаете, есть такие люди, у которых деньги не задерживаются. Вот и Сережа... Любил жить красиво: машины дорогие, курорты, рестораны, одежда. В долг давал без всяких расписок, обратно получал, разумеется, не всегда. Но кое-что осталось, конечно. По завещанию большая часть достается мне: недвижимость, акции, две машины.
   - Да не бойтесь, - успокоил ее Дима, поймав настороженный взгляд. - Я вас не подозреваю. Продолжайте.
   - Ну... Еще какие-то небольшие суммы дальним родственникам. И пять тысяч долларов - Лавре. Он ведь крестился здесь, не так давно, лет семь назад. И ходил сюда часто. Неужели вы думаете, что дело в наследстве?
   - Нет, конечно. Ведь то, что Сергея нашли и опознали, - чистейшая случайность. Если бы не тот ненормальный грибник, прошло бы еще несколько лет, прежде чем он официально был бы признан умершим. Если бы кто-то вздумал убить его таким способом из-за наследства, ему пришлось бы слишком долго ждать, прежде чем вступить в права наследования.
   У ограды стоял "пазик" и длинная вереница всевозможных недешевых машин. Олег с Генкой усаживались в серебристый "мерседес". Из окна черного "опеля" Ольге помахал все тот же молодой человек.
   - Меня Никита привез, - сказала она. - Вы не на машине? Тогда давайте с нами. Только... Никита, подождите минутку, - крикнула она парню и снова повернулась к Диме. - Потом, на поминках уже не до того будет. Я хочу вас спросить. Как вы думаете, удастся найти... убийцу?
   - Не знаю, - пожал плечами Дима. - Постараюсь, конечно.
   - Поймите меня правильно... Вам это может показаться странным, что я так говорю, тем более сегодня... Но я просто хочу знать, за что с ним так обошлись. Что он такого натворил. Это не бандитские разборки! Понимаете, он мне был дорог таким, какой он есть... был, но... Конечно, о мертвых...
   - Говорите.
   - Сергей был человек... ох, трудно это говорить, не совсем порядочный. Да вы, наверно, и сам знаете. Хитрый, трусливый. Перед тем, кто сильнее, прогибался, а исподтишка норовил тяпнуть за пятку. Я думаю, он многим дорогу перешел. Не со зла, а по трусости и глупости. Вот я и хочу знать правду.
   - А стоит ли? Правда часто бывает слишком неприглядной.
   Ольга вздохнула:
   - Я не из тех, кто сует голову в песок. Не люблю себя обманывать. Сергея не вернуть. Каким бы он ни был, мне с ним было хорошо. И что бы я о нем не узнала, это ничего не изменит.
   Дима посмотрел на нее с удивлением. Безупречных людей нет. Все в чем-то подлецы, а в чем-то герои. Чаще всего мы просто закрываем глаза на недостатки любимого человека. Но любить с открытыми глазами, принимая и прощая все, способен не каждый. А кто сказал, что любви достойны только лучшие?
  
   Поминки были тягостными. Пили большей частью молча, переговаривались между собой вполголоса. Кто-то уходил, кто-то приходил. Мужчины выходили курить на лестничную площадку.
   Дима постановил для себя: продержаться час. Время тянулось невыносимо. Но больше беспокоило другое. Поведение Олега и Геннадия было совершенно непонятно. Они слегка, как случайные знакомые, кивнули ему на кладбище, но не сделали ни малейшей попытки подойти, заговорить. Напротив, ловко уклонялись от подобных Диминых попыток, тут же обращаясь к кому-то другому или выходя из комнаты. Его бывшие друзья вели себя так, будто подчеркивали свое нежелание общаться с ним. И в то же время Дима постоянно ощущал на себе их взгляды - пристальный, холодный Олега и испуганный, суетливый - Генки.
   Дима вышел на несколько минут, а когда вернулся, ни Олега, ни Геннадия в комнате уже не было. Он спросил о них Ольгу, но та сидела отрешенная от всего и ничего не замечала.
   Собравшись уходить, Дима попрощался с хозяйкой и вышел в коридор. Из-за приоткрытой двери соседней комнаты доносились знакомые голоса, заставившие его насторожиться.
   - Просто так, в почтовый ящик? - каким-то сдавленным голосом спросил Генка.
   - Да, просто так. Да ты читай, читай!
   Шелест бумаги.
   - Боже ты мой! Да что же это делается?! - это снова Геннадий.
   - Меня чуть не вырвало!
   Дима неосторожно пошевелился, дверь скрипнула. Геннадий и Олег резко повернулись.
   - А-а, Дима! Здравствуй! - Олег попытался улыбнуться, но похожее на маску лицо не слушалось.
   - Как дела? - неестественным, дурным голосом поинтересовался Геннадий.
   - К сожалению, нам пора. Идем, Гена.
   Они поспешно вышли, хлопнула входная дверь. Дима бросился за ними, не понимая толком, зачем это делает. Но когда он выскочил на улицу, серебристый "мерседес", быстро набирая скорость, уже направлялся в сторону Исаакия.
   Смеркалось, снова накрапывал дождь. Дима злился на себя за то, что не взял зонт. В легком пиджаке было холодно. Хорошо хоть на своей машине не поехал, а то пришлось бы бросать ее неизвестно где. Дима медленно шел в ту сторону, где скрылся "мерседес", поглядывая, не догоняет ли его такси. Наконец ему удалось поймать дряхлую "волгу" с шашечками и откровенно больным счетчиком. Словоохотливый таксист сделал несколько попыток завязать беседу, но потерпел поражение, хмыкнул и включил радио.
   - Слушай "Радио-Эль"! - слащаво пропел из динамика неестественно высокий кастратский голос.
   - Дерьмовая станция! - сплюнул таксист и принялся вертеть ручку настройки, пока не нащупал "Русское радио".
  
   Дома Диму ожидал еще сюрпризец в виде Ксюши, возлежащей на диване в его купальном халате, и ненавистных магазинных блинчиков с мясом.
   - Откуда ты, прелестное дитя? - вежливо удивился Дима.
   - Ну ты же сам дал мне ключ, кися, - жеманно промурлыкала Ксения.
   - А, ну да, конечно.
   Ключ он ей не давал. Предстояло сменить замки и расстаться - час пробил. Но это завтра, а сегодня... Дима потянул за конец пояса Ксюшиного, то есть своего собственного, халата...
   Разумеется, Ксения осталась ночевать. Восхитительный ритуал превращался в супружеские обязанности с упором на второе слово. От блинчиков началась изжога. Отодвинув уснувшую Ксюшу в сторону, Дима отправился на кухню развести соды.
   Каждый раз, заливая содой сидящего в желудке змея-горыныча, он клятвенно обещал себе завтра же купить какой-нибудь "маалокс" или "мотилиум". Но назавтра изжога засыпала, Дима так же клятвенно обещал себе никогда больше не есть ничего термоядерного и обходил аптеку стороной.
   Осушив стакан одним глотком, он замер, будто ожидая услышать изнутри шипение. Через некоторое время горыныч успокоился. Перевалило заполночь - народился новый день. За окном по-прежнему моросило. Время от времени в тихий шелест врывался гул жестяного карниза - откуда-то сверху срывалась капля покрупнее. Возвращаться к Ксении под пышный бок не хотелось.
   Неожиданно, раздвигая пласты времени, из дальних глубин всплыло яркое, как вспышка, воспоминание: огонь в печи, рыжеватые волосы, рассыпающиеся по лицу, блестящие глаза... "Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя. Обещаю"...
   Дима поежился - то ли от холода, то ли от того, что так отчетливо вдруг увидел ту, которой уже больше двадцати лет не было на свете. От Светланы мысли перебежали к Сергею.
   Вот они и встретились. И теперь Света сможет спросить, почему никто ей не помог. Сможет... спросить?..
   Дима почувствовал легкое головокружение. Глубоко внутри, пощипывая, разливался мятный холодок. Разгадка была совсем рядом. Она лежала на поверхности.
   "Когда Сергей и Генка начали меня избегать? - Дима никак не мог припомнить точно - тогда время для него не существовало. - Кажется, осенью. Да, не в самом начале четвертого курса, попозже. День рождения Светы 20 октября. Как раз!"
   Он вспомнил: Сергей смотрит в сторону и бубнит: "Я хотел... Но не знал...". Слова Ольги бегущей строкой догоняли друг друга: "Сергей сказал, что когда-то совершил страшную подлость, преступление, за которое не был наказан". "Он боялся какого-то возмездия". "Сережа завещал Лавре пять тысяч долларов. Он ходил сюда часто".
   "А Олег с Генкой! Они вели себя сегодня так, словно виноваты передо мной. Нет, не так. Они вели себя, словно виноваты - и поэтому боятся!".
   "Идиот! - Дима даже зажмурился от досады. - Как же это я сразу не догадался? Не зря же подумал о них! Муравейник - это как раз в стиле Олега. Видимо, Серега пошел против них, и от него избавились. Да не просто так, а чтобы помучался. Это Света когда-то говорила, и мы все при этом были: страшна не смерть, что такое смерть, всего одно мгновение, нулевая точка на координатной прямой. Гораздо страшнее страх смерти, ее ожидание и неотвратимость... Вот Сергей и получил сполна. Кто знает, сколько он страдал, пока не отключился. Чудовищная боль и сознание того, что смерти не избежать. Смерти, самой для него ужасной - от тварей, которых всю жизнь боялся и ненавидел.
   Ольга сказала, что Сергей крестился не так давно, часто ходил в церковь. Получается, он раскаивался в том, что совершил когда-то. Совершил когда-то... Вместе с ними. А потом - раскаивался. Может, даже хотел пойти в милицию. Так или иначе, они его убили. Точно так же, как когда-то все вместе убили Свету!".
  
   Утром в день похорон Сергея Балаева Олег Свирин вытащил из почтового ящика простой неподписанный конверт. Недлинный текст, отпечатанный на принтере, вызвал у него не просто страх, а состояние, близкое к истерике.
   Он сам не понимал, как ему удалось выдержать всю церемонию: панихиду, похороны, поминки. Его трясло, когда он подставлял плечо под гроб с ужасными костями, когда-то бывшими его приятелем. И предателем.
   "Ты заслужил это, Серый! - думал Олег, глядя, как гроб опускают в могилу. - Только зачем же ты и нас потянул за собой?"
   "Да потому что вы виноваты!"
   Что это? Олег вздрогнул. Что за мистика?! Он не верил в привидения и загробную жизнь. Совесть? В совесть он тоже не верил. Совесть - это для слабаков и истериков. Впрочем, в последнее время он действительно ведет себя как слабак и истерик. Он, Олег Свирин!
   "Я должен был защитить себя! - он попытался отогнать непрошеные мысли. - Это не мы виноваты. Она сама!"
   И тут Олег увидел Сиверцева, который стоял напротив с букетом белых гвоздик.
   - Смотри! - шепнул он Генке.
   В этот момент Димка поднял голову и встретился с ним взглядом. Олегу показалось, что земля уходит у него из-под ног, еще мгновение - и он окажется в могиле вместе с Сергеем.
   На поминках он то и дело ловил на себе Димкин взгляд. Нет, это был не тот взгляд, который мучил его целый год. Но не менее страшный. Улучив минутку, Олег показал Генке письмо. И в этот самый момент, как на грех, появился Димка. Как асфальтовый каток, неумолимо надвигающийся на жалкого дождевого червя.
   Пробормотав что-то невнятное, они вылетели из квартиры, вскочили в машину и на бешеной скорости понеслись куда глаза глядят - лишь бы подальше. Опомнился Олег только в Гавани, у самого порта.
   - Что это было? - постанывая, спросил Генка.
   - Паника. Чистой воды паника. Даже не знаю, как мы здесь оказались. Удивительно, что не впилились никуда.
   Олега снова трясло - как на кладбище. Все вокруг плыло, голова пылала, а по спине стекали крупные ледяные капли. Он приоткрыл окно и прикурил от пляшущей в руке зажигалки. Геннадий тоже выглядел не лучшим образом.
   - Может, домой, а? - спросил он жалобно.
   Олег понимал, что вести машину в таком состоянии опасно, но оставить ее на улице побоялся. Когда они добрались до "Чернышевской", где жил Геннадий, уже стемнело.
   Дорогой марочный коньяк шел как водка - стаканами и без закуски. Но напиться так и не удалось.
   - Значит так... Завтра идем к этому самому, Стоцкому. Ну, следователю. Нехай ментура-прокуратура копает.
   - Зачем? - удивился туповатый Генка. - Ты же сам говорил, что это не поможет.
   - Я свалял дурака. И понял это только сегодня, когда прочитал письмо, а потом увидел самого Сиверцева. Он ни перед чем не остановится. Пойми, у нас нет другого выхода. Мы не можем заказать его, первое подозрение сразу будет на нас.
   - Почему?
   - О Боже! У тебя, Геночка, в голове вместо мозгов тыквенные семечки! Потому что все мы были в одной компании. Неважно, что давно. Если сначала Серый, а потом Сивый... А если еще пошерстить прошлое...
   - Может, охрану нанять?
   - Может, тебе мобильник купить? Ты не пользуешься трубками, а я не пользуюсь охранниками. Йедес тирхен хат зайн плезирхен.
   - Что?
   - В каждой избушке свои погремушки. Охрана не поможет. Сивый - бывший мент. Неплохой, между прочим, профессионал, как это ни грустно признать. И все наши слабые места знает. Про муравьев, например. Или что ты крови боишься.
   - А твое слабое место? - ехидно поинтересовался Геннадий.
   - У меня нет слабых мест!
   - Ох, за что себя люблю, так это за красоту и за скромность!
   - Рот прикрой! - ласково посоветовал Олег, наливая в стакан очередную порцию "Двина". - Что-то ты осмелел, брат.
   - А если Димка расскажет следователю о том, что мы сделали со Светкой?
   - Это все его догадки! Нужны доказательства. А их нет. И быть не может. Бредни сдохшего Серого! С таким же успехом можно утверждать, что мы убили Листьева.
   Олег собрал в кулак всю свою волю, чтобы стряхнуть это наваждение, этот тошнотворный мучительный страх. Но этой ночью его снова мучили кошмары. Медленно поднималась из болота позеленевшая Светка с ряской вместо волос. Громыхал костями скелет Сергея, из пустых глазниц которого безостановочно сыпались огромные лесные муравьи...
  

Глава 5.

  
   В начале седьмого Дима на цыпочках выбрался из квартиры, стараясь не разбудить Ксению. На кухонный стол он положил записку: "Оставь ключ и больше не возвращайся".
   На первый взгляд, это было жестоко и крайне непорядочно. Но только на первый. Ксюша принадлежала к типу женщин, вязких, как кисель. Другого способа порвать отношения, кроме грубости, с ними не существует. Стоит таким почувствовать хоть малейшую слабину, они превращают расставание в бесконечную мучительную агонию телефонных звонков, писем и неожиданных визитов, со слезами, упреками и мольбами "дать еще один шанс", причем на любых условиях. Диме уже приходилось пройти через подобное, и повторения он не желал. Правда, существовали вполне реально две опасности, и неизвестно, какая из них страшнее. Отставленная дама могла устроить дебош, а могла не уловить резкости и продолжать вешаться на шею.
   На работе на Диму сразу навалились неотложные дела, и позвонить Валентину удалось только в половине десятого. Стоцкий отозвался почему-то сухо и нелюбезно:
   - Извини, я сейчас не могу разговаривать. Перезвоню попозже, как освобожусь, после обеда.
   Хотя Валентин вполне законно имел право на плохое настроение и крайнюю занятость, Диме его тон совсем не понравился. Явно что-то случилось. Он читал бумаги и то и дело поглядывал на часы. Сосредоточиться не удавалось, а на душе было пакостно.
   Стоцкий все не звонил. Зато ожил переговорник:
   - Дмитрий Иванович, Заруцкая на второй линии.
   Началось!
   - Нет меня. И не будет. Совсем для нее не будет! - рявкнул Дима.
   Но через минуту Ксения перезвонила на мобильник, выключить который он, как всегда, забыл. И, разумеется, высказала все, что о нем думает. Если бы хоть один процент ее пожеланий исполнился, Диме пришлось бы ох как несладко. Тем не менее он был доволен: обычно после такого потока любезностей обратной дороги нет. Хотя... женщины бывают разные...
  
   Стоцкий позвонил только около двух, когда Дима уже превысил свой предел кофеизмещения.
   - Дима, бросай все и срочно приезжай. Как можно быстрее!
   - Да что случилось, ты можешь объяснить?
   - Приезжай! - коротко ответил Валентин и, не прощаясь, повесил трубку.
   А случилось что-то из ряда вон, потому что "Дима" в устах Стоцкого вместо обычного "Митьки" или производных было плохим признаком. Ну очень плохим.
   Минут через сорок Дима уже был на Васильевском. Он сидел в Валькином кабинете и смотрел, как Стоцкий смотрит на него.
   - Ну? - первым не выдержал Валентин.
   - Говори! - не сдавался Дима.
   - Нет, ты говори. Ты же звонил утром, значит, что-то было надо. А я потом скажу. В порядке поступления заявок.
   Стараясь быть спокойным и последовательным, Дима изложил свою версию. Официально она выглядела так. Двадцать два года назад Свирин, Балаев и Калинкин убили Светлану Архипову. В последние годы Сергей раскаивался в этом. Возможно, он пытался угрожать Свирину. Вот его и убрали.
   Валентин молчал. Взгляд его был настолько жестким и холодным, что Диме стало не по себе. Сейчас Стоцкий был совершенно не похож на его старинного приятеля. Внезапно Валентин тряхнул головой и хлопнул ладонью по столу, да так, что Дима вздрогнул.
   - Эта ваша компания... - процедил Стоцкий сквозь зубы. - Какой-то клубок гадючий. Дима, ты со своими потаскухами окончательно охренел! Ты же юрист, оперативник, который семнадцать лет прослужил в органах. А рассуждаешь, как свиновод какой-то! Что ты несешь? Чем ему Балаев мог угрожать? Дело давным-давно закрыто. Доказательств никаких.
   - Откуда ты знаешь? - возразил Дима. - А может, у него были доказательства?
   - Какие доказательства? Фоторепортаж? Видеосъемка? Даже если это действительно было убийство, срок давности давным-давно истек.
   - А реноме?
   - Да я тебя умоляю... - Стоцкий застонал, как от зубной боли. - Ладно, Дима... Крепко на стуле сидишь? Тогда слушай. Сегодня утром у меня были Свирин и Калинкин. Как раз когда ты звонил. Сами заявились, никто их не звал. И в один голос, взахлеб утверждают, что это ты убил Балаева.
   - Что?! - Дима не мог поверить своим ушам.
   - Да-да. Именно так. Полагают, что до тебя дошли какие-то слухи... Или ты сам почему-то вдруг решил, что твоя подруга не погибла в результате несчастного случая, а была ими умышленно утоплена. И вот - решил отомстить. Начал с Балаева...
   - Бред!
   - Видишь ли, друг Дима, когда я услышал этот шумовой эффект, я подумал так же. Такого даже в плохом кино не бывает. Разве что в очень плохом. А потом ты влетаешь с безумным видом и начинаешь рассказывать, что твои приятели убили Архипову... Вот тебе и плохое кино! Что скажешь?
   Дима ошарашено покачал головой.
   - Да, это уже не смешно. Не знаю, что и сказать. Во всяком случае, алиби на 5 июня у меня нет. 6-го был день рождения Птицы, накануне я с утра искал подарок и решил на работу не возвращаться, так что после обеда был дома и никуда не выходил.
   - У твоих дружков алиби безупречное. Но дело-то не в алиби. Ведь Балаева могли просто увезти куда-то и держать там некоторое время. Он сам мог находиться где-то. Мы же не знаем, когда именно его муравьям подарили.
   Валентин вышел из-за стола и начал расхаживать взад-вперед по кабинету.
   - Давай думать вместе. Мы, конечно, с тобой друзья и все такое, но представь себя на моем месте. Вот ты следователь, ведешь дело о зверском убийстве и в числе подозреваемых - твой друг Валя Стоцкий. Ты что же, отметешь мою кандидатуру только на том основании, что Валя Стоцкий - хороший парень и на такое, по-твоему, не способен?
   - Так-то оно так... - вздохнул Дима. - Я бы, наверно, от дела отказался. На том основании, что один из подозреваемых - мой друг.
   - А я об этом думал. И решил не отказываться. Догадываешься, почему? Потому что допускаю, что ты тут не при чем. А вот другому следователю так не покажется. И будет он тебя трепать, как утка навозного жука. Уж больно ты удобный подозреваемый. А добрый следователь Стоцкий дает тебе шанс. Если ты белый и пушистый, то бросай все свои дела и помогай мне искать убийцу. Настоящего!
   - Спасибо, добрый следователь Стоцкий. Я и так обещал жене Сергея. Да сядь ты, не мелькай!
   Валентин сел за стол и закурил, откинувшись на спинку стула.
   - У Балаева были кой-какие финансовые проблемы, но все же не такие, чтобы из-за них так убивать. Ну, пристрелили бы в подъезде, как всех. Как ни крути, все упирается в вашу... банду. Такое убийство мог совершить либо психопат, садист, либо... как бы это выразиться... мститель. В любом случае убийца должен был словить кайф, а значит, действовал сам, не доверяя третьим лицам.
   - Психопатом вполне мог быть Олег. Я же говорил тебе, он когда-то загнал Сергея именно в этот муравейник. Просто так, от нефиг делать. Хотя знал, что тот муравьев боится до родимчика. Он всегда был настоящим мудаком!
   - В этом есть рациональное зерно, - скривившись, согласился Валентин. - Потому что другой психопат, даже зная о балаевской муравьефобии, загнал бы его в первый попавшийся муравейник, поближе к дому. А вот мстителем вполне мог быть и ты.
   - Валька! - вскипел Дима.
   - Да не дергайся ты, сядь. Я сказал "мог быть", а не "был". С таким же успехом им мог быть сам Свирин. Взял да и отомстил за что-нибудь. Мало ли у них было общих дел. Может, Балаев из-под контроля вышел. И Светлана твоя тогда тут совсем не при чем. А уж если псих-мститель - это вообще! Закат солнца вручную!
   - Чего ты веселишься-то? - горестно поинтересовался Дима. - Мне вот не смешно. С ума просто сойти можно! Столько лет ловить преступников и вдруг на старости лет по-настоящему понять, что значит "от тюрьмы да сумы..."
   - Да что ты дергаешься, как свинья на веревке? Никто тебя в тюрьму пока не сажает.
   - Во-во! Пока. А потом возьмут и посадят. И буду сидеть, как Штирлиц, и зверюшек из спичек складывать, сочиняя, что бы такое соврать.
   - Ну тогда скорее не как Штирлиц, а как Леша Николаев. Он тоже в камере сидел и спичками баловался.
   - А это кто такой? - удивился Дима.
   - Да есть такой сериал - "Агент национальной безопасности". А в нем - небритый придурок родом из лиговской шпаны, без которого вся отечественная безопасность оказалась бы в глубокой заднице.
   - Я такое не смотрю, - скривился Дима.
   - Ага, я тоже. Точнее, стараюсь не смотреть. Но если уж случайно увижу две-три серии подряд, то буду пялиться до победного конца. Плеваться - и смотреть, плеваться - и смотреть. Не поверишь, даже на видик с таймером записываю, если знаю, что не успею вернуться. Затягивает.
   - Что-то мы не о том заговорили...
   Дима чувствовал себя полным идиотом. Еще с университетских времен он запомнил, что вегетативные реакции у человека, который врет, и у человека, который говорит правду, но сильно боится, что ему не поверят, практически одинаковы. Значит, сейчас в глазах Вальки он должен выглядеть законченным злодеем, загнанным в угол: то краснеет, то бледнеет, ручки дрожат, глазки бегают, как тараканы. Что там еще у людей бывает, когда они врут?
   - Дело дохлое, - задумчиво сказал Валентин, покусывая колпачок авторучки. Пока основных вариантов два: или ты, или они. Насколько я понял, Свирин с Калинкиным выступают одним флаконом. Доказательств никаких, одни догадки. А догадками, если они не подкрепляются фактами, сам знаешь, можно подтереться.
   - А что твои оперы?
   - Делают ставки. Шучу. Оперы со мной согласны. А я - с ними. Рыскают пока от Финляндского до Лемболова с вашими фотографиями. Мить, ты чаю не хочешь?
   - Ну слава Богу! - выдохнул Дима. - А то я все ждал, когда ты меня Дмитрием Ивановичем назовешь. Или - еще лучше - гражданином Сиверцевым. Давай чаю. Восемь ложек сахара и можно не размешивать, я сладкое не люблю.
   - Это уже старо!
   - Придумай поновее.
   Заварив чай и меланхолично помешивая в стакане ложкой, Валентин спросил:
   - Слушай, Митька, а не мог вас кто-то подставить?
   - Не понял.
   - Может быть, кто-то хотел, чтобы подозрение пало именно на вас. Все равно на кого, лишь бы это был один из вас троих. Убийство таково, что определить его точное время, даже точный день, невозможно. Вряд ли у всех троих нашлось бы стопроцентное алиби на целый месяц, начиная со дня исчезновения Балаева. А то и больше, чем на месяц.
   - Ну вот, придет Ржевский и все опошлит. Так было славно - или я, или они. А теперь что, отрабатывать всех наших знакомых? Ну, кроме моих, я-то никому, кроме тебя, не рассказывал, что Сергей муравьев боялся. Ведь если человек такое сотворил, он должен был очень хорошо знать о нашем прошлом.
   - Этим пусть молодежь занимается. А мы, старички, посидим, чайку попьем. Да подумаем.
   Тут до Димы дошло, что Валька просил его срочно приехать вовсе не поэтому. Ведь он сам сказал, что Свиринско-Калинкинскую версию принял сначала как бред. А почему тогда? В ответ на четко поставленный вопрос Стоцкий с сомнением пожевал губу, словно размышляя, стоит ли это делать, а потом решился и достал из папки лист бумаги.
   - На, полюбуйся. Это копия, оригинал я на экспертизу отправил, пальцы снимать. Хотя, уверен, что нет там ничего, кроме отпечатков Свирина и Калинкина.
   Обычный стандартный белый лист бумаги. Для хорошего принтера или ксерокса. Да и сам текст отпечатан на лазерном принтере необычным жирным шрифтом.
   " Лес - это живое существо. Он слышит, видит и помнит. Точно так же, как и высшая сила, отмеряющая каждому по делам его - его же мерой. За страх ты заплатишь страхом, за боль - болью, за смерть - смертью. Как наивны мы бываем, полагая, что другое существо боится того же, что и мы. Нет, желая отомстить, ты должен мысленно стать своей жертвой, испугаться того, чего боится он. Боится больше смерти. Ибо смерть - лишь короткий миг перехода из бытия в небытие. Страдание, неотвратимость и неизвестность - вот что страшнее смерти. Совесть, кусающая, как сотни, тысячи жадных голодных насекомых. Стань на минуту человеком, которого заживо пожирают муравьи. Представь, как крохотные лапки касаются обнаженной кожи, как впиваются маленькие, но мощные челюсти, отрывая кусочек плоти. Человек, разрушивший их дом, станет их трапезой. Человек, разрушивший чужую жизнь, отдаст свою. Но не сразу. Прежде, чем он потеряет сознание от боли и ужаса, он увидит призрак. Будет ли это явь, или плод агонизирующего рассудка? А может, совесть? Как бы то ни было, в последний миг своего существования он все вспомнит и поймет. А потом станет пищей жалких существ, вся сила которых в том, что их много...
   Нет, с тобой будет по-другому. У каждого свой страх - и своя смерть".
   - Ты будешь смеяться, но здесь все указывает на Светку, - сказал Дима, закрыв глаза, - и тут же открыл их снова: под веками закопошились, забегали муравьи. - То есть на меня. Ну, что я отомстил за нее.
   - Где? - вытаращил глаза Стоцкий.
   - Это ее слова. Про то, что смерть - не самое страшное. Я только что их вспоминал.
   - Подобное мнение, скажем так, не ее открытие. А больше ничего, указывающего на тебя, я не наблюл. Извини, конечно, но или ты сам кретин, или меня считаешь кретином. Чтобы ты сам подбросил против себя улику?
   - А если я на это и надеялся? Что ты так подумаешь? - запальчиво возразил Дима.
   Стоцкий нахмурился:
   - Я что-то не пойму, ты мне доказываешь, что это твоих рук дело?
   - Сдурел?
   - Тогда не надо мне говорить, что я должен, а что не должен думать. Конечно, ты мог написать это письмецо. И Свирин. И кто-нибудь еще. А ты видишь намек на Светлану, потому что хочешь его видеть.
   - А что тогда за призрак? - не сдавался Дима.
   - Призрак коммунизма! Митька, за двадцать лет они все могли такого дерьма накопить! Ты же ничего о них не знаешь. Это для тебя их сюжет со смертью Светланы кончился. Но они-то жили дальше.
   Дима не мог не признать, что Валентин прав. Но все равно он ничего не понимал. Если Сергея убил Олег, или Генка, или они вместе, то зачем письмо? Для отвода глаз? Чтобы следствие подозревало его, Диму? А если это сделал кто-то другой, то кому этот самый другой хотел отомстить? И за что? Погиб Сергей, но письмо подбросили Олегу. Чтобы запугать, предупредить, что он следующий? А если все-таки дело в Свете, то кому понадобилось вспоминать о ней через двадцать два года?
   - Кое-что мне эксперт сразу сказал про записочку, - продолжал тем временем Валентин. - Принтер, конечно, не пишущая машинка, характерные дефекты редко встречаются, найти маловероятно.
   - Знаешь, пишущую машинку, даже с характерными дефектами, - перебил Дима, - найти можно, только если преступник полный осел и печатает дома, на работе или еще где-нибудь поблизости. Так что про принтер?
   - Принтер лазерный, качественный, картридж новый или недавно заправленный - буквы на оригинале жирные и блестящие. Интересный шрифт, заголовочный. Называется "Футура Евгения". В стандартном комплекте компьютерных шрифтов его нет, только в специальных наборах на дисках. Или в оформительских программах. Я еще хочу отдать эту писульку на психолингвистическую экспертизу. Если возьмут, конечно, текст маловат.
   - Это что, автора определять? - удивился Дима.
   - Да нет, автора определяет сравнительная филологическая экспертиза. А психолингвистическая по особенностям текста определяет особенности личности.
   Дима уже собрался уходить, но в дверях остановился и задал вопрос, который все это время не давал ему покоя:
   - Скажи, Валька, ты так активно на меня наехал сначала, даже Димой обозвал. Ведь засомневался во мне, да? Если честно?
   Валентин сконфуженно засмеялся.
   - Ладно, Митька, не сердись. Занесло. Так эти орлы на меня наехали танком: "Сиверцев - убийца! Он решил отомстить!". Потом твой выход. Я даже задумался, стоит ли тебе письмо показывать. Ты ведь ее очень любил?
   - Да. Очень. Знаешь, Валька, - сказал Дима тихо, - иногда мне кажется, что я до сих пор ее люблю.
   - Так не бывает. Любовь - как аккумулятор, требует постоянной подпитки. А ты любишь свои воспоминания. Любишь любовь, которая была, свои неосуществленные мечты, - вздохнул Стоцкий. - Уж я-то знаю. Когда отношения обрываются... в полете, их всегда трудно забыть. Поверь, если бы Светлана вдруг чудом воскресла, ничего хорошего из этого не вышло бы...
  

Глава 6.

  
   Никогда еще Олегу Свирину не было так страшно. Нет, конечно, в детстве он много чего боялся: темноты, пауков, привидений. Боялся остаться дома один. Боялся тех, кто старше и сильнее. Потом, став взрослым, он перестал бояться чего-либо вообще. Но то, что происходило с ним сейчас, было просто ужасно...
  
   Олег родился семимесячным, маленьким и хилым. Еще в младенчестве он переболел всеми возможными и невозможными детскими хворями. Когда годовалый Олег во второй раз попал в больницу с диагнозом "двусторонняя пневмония", врачи были уверены: не жилец. Но он выкарабкался.
   До трех лет мама с папой сдували с него пылинки и присматривали за каждым шагом. Закутанный во всевозможные шарфы и платки поверх шубы и шапки, едва переставляя обутые в валенки ноги, Олег чинно прогуливался по заснеженным аллеям парка, держась за мамину руку. Он смертельно завидовал другим детям, которые ныряли в сугробы и лепили снежных баб - мокрые, встрепанные, расхристанные! А сколько других замечательных вещей было для него под запретом! Мороженое, например. Или собака.
   Когда Олегу исполнилось три года, мама вышла на работу, отдав его в детский сад. Садик он ненавидел. Как назло, и мальчики, и девочки в группе подобрались крупные, рослые. Новенький был среди них настоящим лилипутом. Кроме того он оказался плаксой и ябедой, обижать которого - сплошное удовольствие. Его дразнили и били - он плакал и жаловался. Обидчиков наказывали, после чего Олега снова лупили, еще сильнее. Он постоянно был один - хмурый, обиженный. Никто не хотел даже становиться с ним в пару на прогулке. Воспитательницы устали объяснять ребятам, почему не надо обижать Олега, а Олегу - почему не надо реветь и жаловаться.
   Зато на даче все менялось просто по волшебству. В их маленькой группке Олег имел неоспоримое преимущество: он был старше всех на целый год, а Светки - даже на два. Это для взрослых подобная разница не играет никакой роли, а для детей год жизни - целя эпоха. Особенно если этот год отделяет Большого Парня, школьника, от детсадовской малышни!
   Намаявшись за девять месяцев в садике, а потом и в школе, где его так же не любили и презирали, три летних месяца Олег отрывался по полной программе. Не зря говорят, что нет страшнее пана, чем бывший холоп. Обреченный с раннего детства на одиночество, он стал наблюдателем. С исследовательским любопытством подмечал слабые и сильные стороны людей, и, дорвавшись до власти, - пусть временной, только на лето - с успехом использовал плоды своих наблюдений.
   Власть дурманила, пьянила, она была слаще самой спелой малины. Заставить другого, быть может, более умного, более сильного, действовать по своей воле - что может быть приятней и желанней? Он наслаждался, убеждая друзей сделать то, что они никогда не сделали бы сами. При этом ему вполне хватало изворотливости, чтобы выйти сухим из воды. Когда всю компанию ловили на соседской вишне, инициатор набега, издали заметивший появление хозяина, но промолчавший, был уже далеко. Слыша вопли Сергея, которого отец лупил флотским ремнем, глядя, как зареванную Светку отправляют полоть ненавистную морковку, Олег испытывал неизъяснимое удовольствие.
   Тем не менее было одно "но", многие годы отравлявшее ему радость власти. "Но" звали Димка Сиверцев.
   Олег довольно быстро сообразил, кто и почему ему подчиняется. Толстяк Сережка был слабым по натуре и попадал под влияние любого, в ком чувствовал силу. Генка, мягкий и глуповатый, всячески пытался избежать конфликтов. Со Светкой - проще простого: самая младшая, девчонка - заведомо в самом невыгодном положении.
   А вот Димка... Олег чувствовал в нем скрытую силу. Это был конкурент. Заноза в заднице. Хотя Димка ни разу открыто не пошел ему наперекор, Олег знал: он может. Казалось, Димка снисходит до него из заоблачной дали. Подчинение сильного более слабому в силу каких-то неведомых ему обстоятельств бесило Олега больше явного неповиновения. Он ненавидел Димку и боялся. Позволяя себе в открытую тиранить и унижать Сергея, больно задевать Генку и Свету, Сивого, как он звал за глаза Димку, старался укусить только исподтишка. Но это доставляло мало радости. Димка или вообще не замечал его подколов, или делал вид, что не замечает.
   "Ничего, Димуля, - думал Олег, глядя ему в спину белыми от бешенства глазами, - мое время еще придет. Не все коту масленица, будет и нам!". Если бы взглядом или мыслью можно было убивать, Димка умирал бы вечно, самой жуткой смертью - куда там семи годам расстрела через повешенье!
   В ненависть к этому парню Олег вкладывал всего себя. Ненависть плавилась, кипела и испарялась, отравляя все вокруг. Димка Сиверцев был олицетворением всех тех обид и унижений, которые Олегу довелось перенести в жизни. В нем было то, чего никогда не было у Олега: спокойное достоинство и самоуважение. Он был рассудительным, начитанным и физически развитым, к тому же было несомненным то, что с годами он обзаведется настоящей мужской красотой - не приторной смазливостью, а правильной законченностью черт, помноженной на уверенность в себе и обаяние. А Олег даже в своем сезонном лидерстве остро чувствовал собственную ущербность, по-прежнему оставаясь хилым и низкорослым. У него были до странности светлые глаза почти без ресниц, белесые брови и такие же белесые волосы, словно его прокипятили в отбеливателе.
   Олег мечтал отомстить. За что? А за все. Формального повода для мести не было, и от этого желание становилось все более острым и навязчивым. Но он ждал. Ждал момента, когда удар будет наиболее сокрушительным. Чтобы Димка мучался всю оставшуюся жизнь. Не физически, нет - это было бы слишком примитивно. Он сделает так, чтобы сломать его морально. Олег не знал еще, как именно он это сделает. Может, разрушит семью. Или карьеру. Или еще что-нибудь в этом духе. Главное - не упустить возможность. И не подставиться самому - уж это Олег умел.
  
   Когда на дне рождения Светланы он увидел их с Димкой вместе, сразу понял: вот оно! Замечательных возможностей было не сосчитать. Например, выставить Светлану в самом неприглядном виде. Нет, не то. Лучше наоборот - выставить идиотом Димку. Так, чтобы Светка его бросила. Или увести ее самому. А лучше - и то и другое. Сначала выставить идиотом, потом подобрать Светку. Пусть Сивый будет сам виноват, что она от него уйдет.
   План был в общих чертах составлен. Но осуществить его удалось нескоро - прошло больше года, прежде чем их удалось заманить в гости вместе. Уж слишком они были увлечены: учебой, делами, а главное - друг другом. Но в успехе Олег не сомневался. При всей его внешней непривлекательности привычка его... можно сказать, друзей? Так вот, их привычка подчиняться ему была слишком сильной и многолетней.
   И вот они согласились прийти к нему на Новый год. Как сделать так, чтобы Светка посмотрела на свое сокровище совсем другими глазами? Напоить? Но Димка во хмелю крепок, да и норму знает. Вряд ли удастся влить в него столько, чтобы он полностью утратил контроль и натворил что-нибудь эдакое. Бабы? В трезвом виде исключено. А чтобы подсунуть кого-нибудь, опять-таки надо напоить до отключки.
   И тут Олег вспомнил случайно услышанный разговор о какой-то чрезвычайно добродетельной и скучной девице, которой на вечеринке то ли подлили что-то, то ли подсыпали, и она вытворяла такое... Но где добыть это "что-то"? Сам Олег наркотики не употреблял и с наркоманами дел не имел. Зато однокурсник Шурик Денисов был стопроцентным наркошей, об этом знали все.
   Шурик помог. Правда, для этого пришлось изрядно опустошить сберкнижку, которую родители завели для него аж в 1961 году. По официальной версии, "возбудитель" потребовался для одного зашуганного паренька, чтобы он и сам повеселился, и других повеселил.
   - Только осторожнее, - инструктировал Шурик. - От этого и скопытиться можно. Пару крупинок в бокал шампанского - достаточно. Главное - успеть отскочить, когда его потом рвать начнет.
   Все прошло как по маслу. Правда, Олег дозу удвоил. Пусть ему будет плохо! Может умереть? Глупости! Такие не умирают. Они живут вечно - специально, чтобы изводить его, Олега.
   Димуля ожидания оправдал. "Весь вечер на арене..." Уже одного поиска сокровищ в декольте у Зиночки было достаточно. А уж когда начался стриптиз и Светка стала дергать Димку за штанину!.. Олег чуть не заплакал от восторга. Часть дела сделана. Надо знать Светку. Оттуда, куда ее послали, не возвращаются.
   Оставшись в трусах с дырой на заднице, Димуля выдохся, кое-как оделся, упал в кресло и захрапел. Утешать Светку было настоящей каторгой. Страшная, опухшая, вся в потеках туши, она то и дело порывалась уйти, но этого нельзя было допустить. Надо было дождаться следующего действия поставленной им трагикомедии: встречи Рыдающей Дамы и Восставшего Из Мертвых. А встреча была коротка. Увидев мятого зеленого рыцаря с расстегнутыми штанами, Светка выбежала вон. Олег торжествовал. Спешите видеть: супермен Сиверцев, покинутый возлюбленной, обнимает унитаз!
   Существовала, конечно, возможность, что они все-таки помирятся, но Олег не собирался пускать столь успешно начатое дело на самотек. Выпроводив Сиверцева и Сергея с Генкой, он поехал к Светлане.
   Он изображал Настоящего Друга - чуткого, сочувствующего, все понимающего. Но скрывать раздражение было трудно. Только теперь он понял, каким противным был в детстве, рыдая из-за любой ерунды. Но терпение было вознаграждено. Когда вечером Сиверцев позвонил Светлане, она бросила трубку.
   Каждый день Олег встречал Светлану из института, ехал с ней на Васильевский и допоздна сидел в ее жуткой комнате, напоминающей собачью конуру, слушая, как по коридору топают бесконечные соседи. Именно он отсоветовал Светке поздравлять Димку с днем рождения - у нее появились такие поползновения. Сиверцев играл в свои ворота - за три недели больше не позвонил ни разу. Светка была в отчаянье, а Олег играл нежность и скрытую страсть: пора было продвигаться дальше.
   Все складывалось, словно черт ему ворожил. В очередном приступе саможаления Светка проболталась, что купила для них с Димкой путевки в Прибалтику: Таллинн, Рига и Вильнюс. Не составило труда убедить эту рыжую жабу, что из-за того, что Сиверцев оказался таким... придурком, не стоит лишать отдыха себя. Надо ли говорить, что они поехали вместе. "Так громче, музыка, играй победу! Мы победили - и враг бежит, бежит, бежит!"
   Тогда неженатых в один номер строго не селили. Но в первый же вечер - а их поселили в опустевшем на время каникул общежитии какого-то техникума - Олег договорился с такой же незарегистрированной парой, что девушки селятся вместе, а потом переходят к своим кавалерам. Светлана вспыхнула, но промолчала. Это была еще одна победа, Олег уже не помнил, какая по счету.
   Но то, что случилось между ними, Олега разочаровало. Светка лежала, как бревно. Было очевидно, что она его лишь терпит, думая при этом совсем о другом. Что ж, этим она отомстила Димке, но ни удовлетворения, ни элементарного удовольствия не получила. Так же, как и Олег. У него была всего лишь одна женщина, но какая! Пышная хохлушка Галя доводила его до полного изнеможения. После нее близость со Светкой напоминала некрофилию.
   "Интересно, с ним она тоже изображала труп?" - спрашивал Олег себя и отвечал: "Нет, вряд ли". Он лежал на узкой казенной койке рядом с уснувшей Светкой и прислушивался к себе. Злоба на весь свет и ненависть к Сиверцеву прорастали из самых глубин и тянулись к небу, сплетаясь ветвями. Димка, униженный, растоптанный, все равно был сильнее его - победителя. Ведь это о нем думала Светка, принимая в себя Олега. И пока он не заставит ее выбросить Сиверцева из головы, пока не заставит потерять голову из-за него, Олега, - до тех пор победа будет неполной. Где гарантия, что, вернувшись домой, Светка сама не побежит к Димке? Решит еще, что расквиталась этой поездкой на новогоднее безобразие. Нет, этого допустить нельзя. А значит, придется постараться.
   И он постарался. Не зря Галка приложила столько усилий для повышения его постельной квалификации. Ох, каким он был нежным и страстным! И опять все получилось! Светка с Сиверцеву не вернулась, сказала, что останется с ним, Олегом. Можно было тушить свет и бросать гранату, но он не торопился. Эта идиотка захотела объясниться с Сиверцевым лично. Кто знает, что может при этом произойти.
   Но ничего не произошло. Матч закончился с сухим счетом. Олег наблюдал трогательную сцену из-за афишной тумбы. Хотя услышать разговор он мог, но это было и не нужно. Пантомима была ясной, как морозное утро. Дмитрий убит, а переходящий приз - Светка - достался Олегу Свирину.
   Однако радость его была недолгой.
   Димка переживал свою потерю самым ненавистным для Олега образом - с достоинством. Он не пытался выяснить отношения, вернуть Светлану. Не стал жаловаться, пить, бегать по бабам, пытаясь завить горе веревочкой. Сергей и Генка докладывали: Сиверцев переживает молча. Несет, так сказать, свой крест. Этим он буквально выводил Олега из себя. Скажите пожалуйста, Иисусик выискался! Месть оказалась с изъяном. Он-то мечтал раздавить Сиверцева, как таракана. И что? Он, Олег, суетится и подскакивает на месте, а Димка прет себе дальше, как слон по джунглям.
   Мало того! Галина как-то узнала о его "сладких" каникулах, надавала прилюдно пощечин и посоветовала держаться подальше. Сергей с Генкой осуждали его молча, не смея высказать неодобрение. Он понимал, что друзья тяготятся своей зависимостью от него, но не знают, как освободиться. А была ведь еще и Светлана!
   Крепость по имени Светка пала - и была бы, наверно, поэтому совершенно неинтересна, будь Олег чуточку другим. Но ее покорность, какая-то собачья преданность давали то, что он любил в жизни больше всего. Больше денег, секса и славы. Власть! Вот то, ради чего стоит жить. Власти не бывает много, но она хороша и в гомеопатических дозах. Пусть не над миром, не над страной, а всего лишь над женщиной.
   Теперь, когда Светлана была в его полной власти, уже не было нужды притворяться пылким и утонченным. Он был с ней груб. Отвратительной груб и жесток. Не физически, нет. Олег не был садистом в буквальном смысле слова. Но душевные муки добровольно подчинившегося ему существа доставляли ни с чем не сравнимое удовольствие, ибо только подчеркивали полноту власти. Кроме того, унижая Светлану, он бессознательно продолжал мстить Димке, который так и не принял его превосходства.
  
   Олег был абсолютно уверен, что Светлана готова ползать перед ним на брюхе и целовать пятки. Поэтому ее слова, сказанные с вызовом, более того, с угрозой, прозвучали, как гром с ясного неба. На минуту он вновь ощутил себя маленьким задохликом, которого не обидит разве что ленивый. Но только на минуту.
   Страх пришел потом - когда он всматривался в посеревшие от ужаса физиономии приятелей. Когда ежился под пронзительным взглядом пожилого следователя. Когда из отвратительной тины выудили сапог Светланы...
   Следователь, похоже, что-то заподозрил. Он дотошно проверял и перепроверял их показания, вызывал снова и снова, запрашивал всевозможные справки и характеристики, проводил какие-то следственные эксперименты. Что-то не давало ему поверить в версию о несчастном случае. Старательно пытаясь смотреть следователю прямо в глаза, Олег клялся себе, что если все обойдется, что если ему удастся выкрутиться, он никому и никогда больше не позволит себя напугать. Он никогда больше не будет бояться Если это сойдет ему с рук - значит, все самое страшное в его жизни уже произошло.
   Тело Светланы, к его великому облегчению, так и не нашли. В противном случае у следователя появилось бы очень много вопросов, ответить на которые Олег был не в состоянии. Когда дело закрыли за отсутствием состава преступления, он испытал еще одно чувство, мало чем уступающее удовлетворению властью. Это была безнаказанность. Острая и пьянящая. Слившись воедино, эти два болотных огня вспыхнули сверхновой звездой по имени Безнаказанная Власть, с того самого момента освещавшей всю его жизнь.
  
   Олег шел вперед, не считаясь ни с кем и ни с чем, если надо, то и по трупам. Сам он, разумеется, рук не пачкал. Наука подставлять других, оставаясь в тени, им была освоена давным-давно. Что такое воля, если не умение принять решение и твердо идти к намеченной цели, без колебаний и сомнений? Каждую крупицу своего детского страха и унижения он обращал против других. Разве смогли бы его бывшие одноклассники узнать в жестком, словно окруженном ореолом силы, человеке с ледяным немигающим взглядом кобры хилого, трусливого ябеду Олежку Свирина?
   По документам Олег был беден, как церковная мышь, и ни одна налоговая инспекция не сумела бы это опровергнуть. Он числился бухгалтером небольшой риэлторской фирмы с окладом сто условных единиц в месяц. Единственным его достоянием была оставшаяся от родителей двухкомнатная квартира у парка Победы. Впрочем, в ней он не жил. Самого себя Олег частенько представлял в виде айсберга с едва виднеющейся над поверхностью житейского моря лысоватой макушкой.
   Формально он существовал на средства жены Илоны, высокооплачиваемой манекенщицы. Даже серебристый "мерседес" по документам принадлежал ей. Кто бы мог подумать, что этот скромный "содержанец" на самом деле в состоянии купить небольшой город. Его накопления в зарубежных банках, анонимные счета в российских, содержимое абонентских ящиков исчислялись цифрами с немалым количеством нулей. Но к роскоши Свирин был равнодушен. Он жил не в самом лучшем районе, в обычной четырехкомнатной квартире, обставленной мебелью средней руки. Одевался хоть и дорого, но скромно, не носил ни золотых цепей, ни перстней. Только любимый "мерин" выбивался из общего ряда, но это была единственная уступка внешнему богатству.
   Разумеется, Олег Свирин не был законопослушным гражданином. Но его роль в криминальном мире была особой, если не сказать уникальной. Его знали под кличкой Коммутатор. Связать все ниточки теневых структур воедино, потянуть за нужные - в этом ему не было равных. К сорока трем годам Олег добился того, о чем мечтал с детства: могущества и власти. Причем власти самой сладкой - тайной. Чего стоят полномочия армейского генерала, отдающего приказания, в сравнении с могуществом кукловода, скрывающегося за ширмой и заставляющего плакать и смеяться глупых марионеток, уверенных в том, что действуют по собственной воле. Многие солидные бизнесмены и чиновники были его ставленниками, даже не подозревая об этом и не зная, на чьи счета уходит немалая часть их дохода.
   Данное себе много лет назад слово Олег сдержал. Ничто с тех пор не могло заставить его покрываться липким потом и дрожать от страха. Ничто и никто. С теми, кто осмеливался идти наперекор или, не дай Бог, пытался угрожать, он расправлялся твердо и безжалостно, как хирург, удаляющий пораженный опухолью орган для спасения всего организма. Он не хотел от жизни большего, и единственной его задачей было поддерживать статус кво.
  
   Однако примерно год назад Олег начал испытывать смутное беспокойство, граничащее со страхом. Как будто воздух вокруг него сгустился. Так животные загодя чувствуют грядущие катаклизмы. Он вспоминал, как когда-то давно ледяные пальцы панического ужаса касались его позвоночника. Он стоял у потревоженной трясины и всей кожей ощущал пристальный взгляд, словно на него смотрел сам возмущенный Лес. И вот теперь этот взгляд преследовал его снова.
   Он заподозрил слежку и задействовал все свои связи и возможности Ответ был однозначен: хвоста нет. Им не интересовались ни милиция, ни спецслужбы, ни конкуренты. Оставалось предположить одно: это паранойя. Возможно, другой подумал бы о совести, но для него такого понятия не существовало: он не жалел никогда и ни о чем.
   Невропатолог определил неврастению, прописал успокоительное, отдых, здоровый сон и прогулки на свежем воздухе. А под конец посоветовал - так, на всякий случай! - посетить психиатра.
   Психиатр отклонений не нашел и рекомендовал те же средства. Однако, узнав, что мать Олега была подвержена депрессиям, озабоченно покачал головой:
   - Вам, голубчик, надо себя беречь. В психиатрии наследственность - понятие всегда негативное. Вы кто по специальности?
   - Бухгалтер.
   - Вот видите! Лет пятнадцать назад это была совершенно мирная профессия, вроде библиотекаря или музейного работника. А сейчас... Возьмите отпуск, съездите на курорт.
   Олег взял у себя самого отпуск и провел месяц в Альпах. Все было как в сказке - горе, солнце, загорелые женщины на лыжах, роскошные бары и рестораны. И ни-ка-ких забот.
   Но стоило ему вернуться, как вернулся и страх. Клятва была забыта. Он не мог не бояться, потому что не знал, чего именно боится. Страх был беспричинным и безотчетным. Просто страх. Олег листал учебники психиатрии, не находил ничего похожего и пугался, потом находил что-то очень похожее - и пугался еще больше.
   Жизнь стала напоминать триллер. Чувство страха стало привычным, но от этого не менее острым. Сильнее всего оно ощущалось в рабочем кабинете, слабее - дома и в машине. На улице тревога как будто оставляла его, но зато там был Взгляд. Он преследовал не постоянно, но всегда вдруг. Олег озирался по сторонам и натыкался на равнодушные лица спешащих по своим делам людей.
   Однажды у Казанского собора он увидел какую-то проповедницу. Пожилая, неряшливо одетая женщина, окруженная десятком зевак, вдохновенно вещала о божественном всесилии и неотвратимом наказании. Неожиданно проповедница обернулась к Олегу и уставилась на него горящими глазами. Она словно обращалась к нему одному:
   - Покайся, грешник, ибо вина твоя ужасна! Бог знает все, и кара его на земле будет страшнее самой смерти!
   У Олега закружилась голова. Что это? Обыкновенная сумасшедшая старуха. И он тоже потихоньку сходит с ума.
   Единственной свидетельницей его плачевного состояния (на людях Олег еще мог заставить себя не распускаться) была Илона. Но вскоре ей надоело выслушивать его, как она выразилась, "шизовские бредни". Забрав годовалую дочку, Илона уехала работать по контракту в Данию.
   Олег остался один, вскоре страхи начали мучать его еще сильнее, чем раньше. Он пытался заглушить их новыми легкими связями, но, утратив свою железную волю, Олег перестал привлекать женщин. Тем же, кому все-таки удавалось заморочить голову, словно передавалась его тревога. Женщины чувствовали себя рядом с ним неуютно и спешили побыстрее уйти - чтобы больше не возвращаться.
   Тогда он начал пить. Один или в компании Сергея и Генки, которых смерть Светланы навсегда превратила в его верных рабов. Конечно, и он в какой-то степени зависел от них, но знал: посмей кто-то из них только заикнуться о том, что произошло в Лемболово двадцать с лишним лет назад, он избавится от бунтовщика точно так же - без тени сомнения или сожаления. Знали это и Сергей с Генкой.
   Он пил, надеясь забыться, но страх не уходил. Напротив, он будто становился более реальным, осязаемым, приобретал смутно знакомый облик. Не раз, просыпаясь ночью, Олег холодел от ужаса, слыша загадочные шорохи, шепот, женский смех и детский плач. Он включал свет и ходил из комнаты в комнату с "береттой" в руке, но везде было тихо и пусто. Однако стоило вернуться в постель и погасить лампу, тени, притаившиеся в углах, возвращались и сплетались на потолке в дьявольском танце.
   Все труднее было держать себя в руках. Ситуация становилась опасной. Мир, в котором идет охота на Большие Деньги и Большую Власть, живет по законам джунглей. Промахнувшему Акеле в нем не выжить. Олег долгие годы восседал на Олимпе благодаря лишь своей подавляющей воле. Нельзя было дать понять молодым шакалам, что он сдает.
  
   Олег осторожно поделился опасениями с прихлебателем Генкой.
   - Похоже, тебя сглазили, - не задумываясь ответил тот.
   Олег поморщился. Он никогда не верил во всю эту муть - колдунов, привидения, порчу. Это было из той же оперы, что душа и совесть - для слабых. Для тех, кто вину за свои неудачи пытается свалить на внешние силы и обстоятельства. Нет, человек лепит себя и свою жизнь сам, своими руками.
   И все же... Чем объяснить то, что с ним происходит? Олег уже готов был поверить во что угодно, кроме собственного сумасшествия. Это ведь только законченные психи стопроцентно уверены в своей полной нормальности. Он пока еще адекватен и сознает: его страхи - это ненормально. Господи, пусть это будет что угодно: духи, барабашки, инопланетяне, но только не психическая болезнь.
   - Гена, найди мне какую-нибудь бабку или колдуна поприличнее. Их сейчас столько развелось, сплошные проходимцы, - глядя в сторону, попросил он.
   Через день к нему приехал импозантный длинноволосый бородач с демоническим взглядом и трубным голосом. Первым делом он попросил положить ему в карман пятьсот долларов. Проведя чрезвычайно длинный и загадочный ритуал, дав Олегу совершенно, на первый взгляд, невыполнимые инструкции, колдун добавил, что положительного результата можно и не добиться, если на совести есть тяжелые грехи. Убийство, например.
   Олег только пожал плечами. Грех - понятие относительное. Какие еще грехи на совести, если совести нет как таковой?
   Уходя, колдун велел Олегу три дня не мыться и читать четыре раза в сутки заговор в строго определенное время. Прочитав эту дребедень, звучащую страшно и уродливо, на ночь, Олег лег спать, но скоро проснулся, как от толчка. Тени плясали на потолке, сливаясь в силуэт женской фигуры. Потом раздался детский плач. Обливаясь потом, Олег включил свет. Тени исчезли, но плач не умолкал. Женский голос принялся успокаивать ребенка, напевая колыбельную.
   Олег почувствовал, как его мужское хозяйство превратилось в мешочек с колотым льдом. Он узнал этот голос...
   Светлана стояла перед ним как живая. "А что ты будешь делать, когда об этом узнают все? - кричала она. - Что скажут твои папочка с мамочкой? Что скажут в твоем драгоценном институте?"
   На следующий день он позвонил колдуну.
   - Я же говорил, понадобится не один сеанс, - колдун был не в духе. - К тому же вы помните, что я вам говорил о грехах? Поймите, меня это не касается, ваши проблемы решать вам. Но если что-то было, вам надо сходить к исповеди, покаяться...
   Олег бросил трубку.
   А через несколько дней пропал Сергей.
   Хотелось верить, что все дело в каких-то Серегиных заморочках. Украл больше дозволенного или еще что. Думать о том, что его исчезновение как-то связано с прошлым, было слишком страшно.
   Колдун больше не приходил. Ночные кошмары продолжались. Он по-прежнему слышал шепот. Теперь он знал точно: это Светлана. Она приходила и во сне - то живая, веселая, то страшный раздутый труп с провалами вместо глаз. Порой на улице ему казалось, что он видит в толпе Светлану. Но это всякий раз была совсем другая женщина, с изумлением или возмущенно глядящая на обознавшегося мужчину с лицом истощенного фанатика.
  
   Олег нашел другого психиатра - принимавшего только по существенной рекомендации. Красивый седеющий кавказец, похожий на Дату Туташхиа, выслушав и осмотрев его, долго смотрел в окно.
   - Не знаю, что и сказать, - наконец заговорил он. - По одним признакам у вас классическая шизофрения. Зато нет других, которые при шизофрении просто обязаны быть. Давайте сделаем кое-какие анализы, энцефалограмму, томографию. Надо исключить органические поражения мозга.
   Но и обследование не дало ничего определенного.
   - Я затрудняюсь поставить вам точный диагноз, - откровенно признался врач. - То, что с вами происходит, определенно ненормально. Но признать вас психически больным я все-таки не могу. Понимаете, если бы вам был нужен, - он выделил голосом слово "нужен", - психиатрический диагноз, мало ли для каких целей, вы получили бы его без труда. Но вы ведь не этого хотите?
   Олег кивнул.
   - Скорее всего у вас так называемое пограничное состояние. Знаете, я придерживаюсь старой школы. По ней все люди делятся на шизоидов, истероидов, циклоидов и эпилептоидов. Вы по складу личности относитесь к шизоидам. И если заболеете психически, то не истерией, не маниакально-депрессивным психозом, а именно шизофренией.
   - Но у моей матери были депрессии, - робко возразил Олег.
   - Какая разница? Наследуется не болезнь, а склонность к психическим отклонениям. Где тонко, там и рвется. Скажу честно, вы очень близки к болезни. Хотите, положу вас в свою клинику на месяц-другой?
   - Я не могу.
   - Попробуйте сменить обстановку.
   - Пробовал.
   - И что?
   - Все было хорошо, пока не вернулся.
   - Значит, надо уехать надолго.
   - Поймите, - Олег поймал себя на том, что чуть не плачет. - Я по роду своей деятельности не могу уехать надолго. Даже месяц отпуска сильно выбил меня из колеи.
   - Что для вас важнее: бизнес или здоровье?
   - Доктор, речь идет не о бизнесе, а о моей жизни. О физическом существовании.
   Психиатр покачал головой, как бы давая понять, что аудиенция окончена. Зажав в кулаке рецепты на психотропные препараты, Олег вышел из похожего на розовый домик-пряник здания клиники. Около двух лет назад он привозил сюда соплячку Наташу, возомнившую, что он обязан на ней жениться. Пыталась припереть животом к стене. Угрожала, что расскажет о беременности Илоне. Тогда здесь работал его приятель-гинеколог. Сделал все тип-топ. Правда, через полгода клиника почему-то разорилась... Теперь здесь лечили "неврозы" - то есть высокопоставленных психов, алкоголиков и наркоманов.
   Итак, выхода не было. Врач сказал определенно: он идет прямой дорогой к шизофрении. Он уже наполовину псих и, возможно, очень скоро станет психом окончательным. Олег решил: будет сопротивляться, сколько сможет. А когда поймет, что уже не может держаться на плаву, разведется с Илоной, обеспечит ее и Вику, чтобы они ни в чем не нуждались. Уедет под чужим именем в Швейцарию, купит в Альпах маленький дом, наймет медбрата и будет жить там до самой смерти.
   Как будто добившись желаемого, ночные тени и голоса стали мучать Олега гораздо реже. Теперь он мучил себя сам. Стоило ему лечь в постель и закрыть глаза, как воспоминания начинали сменять руг друга, словно картинки в калейдоскопе.
   Побледневшая от ужаса Светлана забилась в угол. "Не волнуйся, Светик, мы тебе поможем, мы ведь твои друзья!".
   Максим Вавилов, его помощник. Этот узнал слишком много того, чего не должен был знать. Как жаль, потерявший управление грузовик смял его "москвич", как яичную скорлупу.
   Кирилл. По характеру - точная копия Сиверцева, даже внешне похож. Очень жаждал занять его, Олега, место. Но не смог. Отравился некачественной водкой.
   Людмила, белокурая кошечка с потрясающей фамилия - Кошмарова. Он звал ее Кошмариком. Мечтала стать богатой и не стеснялась в средствах. За что и поплатилась. До сих пор ищут.
   Наташа Гончарова. Наталья Николаевна. Натали. Совсем девчонка. Было в ней что-то такое притягательное, чертовщинка какая-то. Как смешно она играла в даму эпохи декаданса, как жеманно нюхала порошок. Верила каждому его слову. Что-то с ней стало? Наркоманка, наверно, и на свете уже нет...
   Призраки, призраки...
  
   Через Генку он узнал, что подруга Сергея, Ольга, обратилась за помощью к Сиверцеву, директору какого-то вшивого сыскного агентства. И от новости страх его возрос на порядок. А что если исчезновение Сергея действительно связано со смертью Светланы? Он не знал, что заставляет его так думать. Может быть, то, что на воре шапка горит? Хоть они с Димкой и не встречались много лет, Сиверцев по прежнему был его злым гением.
   Когда Олегу стало известно, что именно случилось с Сергеем, ему показалось, что он умирает. Он хватал воздух широко раскрытым ртом, как выброшенная песок рыба. Испуганный Генка суетился вокруг со стаканом воды. Срывая с себя галстук и пытаясь отдышаться, Олег прохрипел:
   - Это он!
   - Кто? - не понял Геннадий.
   - Он! Сиверцев!
   - Что Сиверцев?
   - Убил Серого.
   Генка молча смотрел на него, как баран на новые ворота.
   - Ну что ты смотришь? - обливаясь водой, Олег жадно, в два глотка осушил стакан. - Я тебе говорю, это он.
   - Да с чего ты взял?
   - Кто, кроме нас пятерых знал об этом муравейнике? Кто знал, что я когда-то загнал в него Серого? Кто знал, что он до смерти боится муравьев?
   - Да кто угодно про муравейник знает. Мало ли там грибников лазает. И про все остальное Серый мог кому-нибудь рассказать сам.
   - Идиот ты, Гена! - истерически захохотал Олег. - Подумай сам, какому еще грибнику понадобилось тащить Серого именно в тот самый муравейник? Если кому-то просто понадобилось его пришить, к чему такие сложности? Нет, Гена, вся эта муравьиная затея касается только нас.
   - Но, говорят, ему звонила на работу женщина. И сразу же после этого он поехал на вокзал.
   - Ага! Света звонила. С того света. Сиверцев попросил какую-нибудь свою бабу, только и всего.
   - Может, я и идиот, - набычился Генка, - но все равно не понимаю, почему именно Димка? Они с Серегой не разговаривали даже с... тех пор. Зачем ему это?
   - Да из-за Светки, - как дебильному младенцу, втолковывал ему Олег. - Он же на ней жениться собирался. Любил, значит.
   - Но почему сейчас? Двадцать лет прошло.
   - Да потому что раньше он знал то же, что и все. Что она спьяну утонула в болоте. А теперь узнал правду.
   Генка захлопал глазами, как сова.
   - Откуда?
   - А вот это мне тоже интересно, - Олег говорил мягко, почти ласково, слегка растягивая слова. - Правду знали четыре человека. Светка в болоте, Серого муравьи съели. Впрочем, он мог и проболтаться. Может, не самому Димке, кому другому. Зря он что ли по церквям ходил. Я что-то слабо верю в тайну исповеди. Про себя-то я точно знаю, что ни говорил никому ни слова. Значит... Серый. Или ты.
   - Да ты что, Олег! Я себе не враг, - Генка не на шутку перепугался. - Ты еще скажи, что это я Серого в муравейник засунул.
   - А кто тебя знает? Я могу быть уверенным только в себе.
   - А я в себе. И... в тебе, - подобострастно улыбнулся Генка. - Не убивал я Серегу. И ничего никому не говорил.
   - Да будет так, - бледно улыбнулся Олег. - Значит, Серый. За что и поплатился. Эй, ты что?
   Генка застыл с приоткрытым ртом и остекленевшими глазам, будто увидел привидение.
   - Слушай, Олег, - голос Геннадия дрожал. - Если это действительно Димка и он все узнал, то Серый - только начало. Очередь за нами. Надо что-то делать!
   - А что мы можем сделать? - сплюнув, спросил Олег. - Нажаловаться следователю? Для него у Димки не будет мотива. Или предлагаешь рассказать?..
   В тот вечер они так и не смогли решить, что делать. А утром в день похорон он вытащил из ящика конверт...
  

Глава 7.

  
   Через неделю Стоцкий позвонил Диме и сказал, что, по заключению экспертов, текст жуткого письма составлен скорее всего женщиной. Вероятность - 80 процентов.
   - Черт возьми, как они это определили?
   Дима пил уже третью чашку кофе подряд. Сегодня Валентин приехал к нему домой с бутылкой "Айриш крима", и они устроили посиделки. Накануне Дима наведался в тренажерный зал и умудрился потянуть, как сказал Валька, "вырезку". Спина болела, настроение было на нуле.
   - Я толком не понял, - Валентин больше налегал на ликер, чем на кофе, и был уже слегка под мухой. - Характерные обороты, порядок слов, еще что-то. Был бы текст подлиннее - и вероятность была бы больше.
   - Если бы у бабушки была бородушка, то был бы дедушка. Лучше расскажи про Серегину секретаршу, что ты там по телефону мне говорил?
   - А-а... Да! Там у них с опером одним, Антошей Атаулиным, кажется, роман наклюнулся. Но дело не в этом, совет да любовь. Просто она кое-что вспомнила интересное, даже две очень интересные вещи. Или не вспомнила, а просто раньше не хотела почему-то говорить. Может, тебе это о чем-нибудь скажет.
   - Да говори, не тяни, зануда!
   - Помнишь анекдот про черепаху? Будешь ругаться - вообще не пойду!
   Прежде чем продолжить, Валентин подлил себе еще "крима" и сделал музыку погромче. Дима с неделю назад взял у соседа два диска танцевальной музыки 80-х, но так и не собрался переписать на кассету.
   - Диско - моя слабость, - ностальгически вздохнул Валентин. - "АВВА", "Воnеу-М"... Молодость... Да, так вот, о чем это я? Вот что эта самая Юлечка вспомнила. Во-первых, дама, которая звонила Балаеву, не представилась, сказала, что ее имя тому ничего не скажет. Но попросила передать, что хочет поговорить насчет... Локи. Когда Юля набрала внутренний номер и передала это Балаеву, тот очень удивился, даже переспросил, и попросил соединить.
   - Точно Локи? - напрягся Дима. Слово было странно знакомым и тревожным, как будто подсознание колотило ногой в дверь: "Открой!!!"
   - Точно. Антошка какими-то методиками вспоминательными увлекается, брошюрки всякие добывает. Наверно, испробовал на ней. Что такое "Локи"? Знакомое, а не вспомнить.
   - И мне тоже. Погоди-ка! Локи - это злобный скандинавский бог, тринадцатый... как его, демиург. Всем гадости устраивал. Мерзкий тип. При чем здесь Локи? Может, кличка?
   И тут наконец подвал прорвало. Дима словно наяву увидел потрепанную книжку в полуоторванной картонной обложке. Из нее сыпались пожелтевшие страницы, она пахла старой пыльной бумагой. "Скандинавские мифы и легенды"... Чердак Генкиной дачи, дождь стучит по крыше, Светка читает вслух. Олег, развалившийся на кушетке, лениво изрекает: "Самый классный - это Локи. Пока все остальные чухаются, как свиньи, он своего не упускает. Зло вообще сильнее добра, потому что не связано условностями!". Тогда они пытались возражать, да разве его переспоришь!
   - Интересно... - протянул Стоцкий, выслушав Диму. - Очень интересно. Но непонятно. Ты сейчас опять начнешь на прошлое кивать. А может этот... хм, светлый образ так пришелся Свирину по душе, что он его вместо погонялки использовал? Вот представь, звонит Балаеву дама, предлагает встретиться и поговорить насчет Свирина. Были же у них какие-то общие делишки? Разве он откажется?
   - Логично, - вынужден был признать Дима. - А что еще секретарша вспомнила?
   - Помнишь, я говорил, что голос женщины ей показался знакомым? Так вот недавно по ящику показывали какой-то фильм, и там играла одна актриса с очень интересным голосом. Низкий такой, красивый.
   - Что за актриса?
   Когда Валентин назвал фамилию, Дима засмеялся дурацким смехом и схватил его за руку.
   - Можешь считать, что я спятил, но голос Светы тоже похож... был похож... Знаешь, мне иногда кажется, что Светка не умерла. Ведь тело так и не нашли!
   - Митька, Митька! - Стоцкий смотрел на него с жалостью. - Опять тебя на мистику потянуло. Тебе надо брому попить. Или водовки побольше. Я запросил из архива дело - то самое. А сегодня утром встретился со Свириным и тоже как следует попытал по этому поводу. Он, кстати, очень огорчился, узнав, что ты, скорее всего, ни при чем. Хотя, наверно, и не поверил. Так вот, ты, наверно, этого не знаешь.
   По показаниям всех троих, они отмечали день рождения Светланы на даче Свирина. После обеда решили прогуляться по лесу, дошли до болота. И там всем троим сразу приспичило пописать. Они ушли за кусты, оставив Светлану, которая зачем-то полезла за клюквой. Услышали крик, выбежали и увидели булькающую бочажку. Подобрали какие-то палки, ковырялись в трясине, но ничего не нашли. Свирин вернулся в поселок, от сторожа позвонил в милицию. Через час приехала опергруппа и следователь. Шуровали шестами, нашли один сапог - Светланин. Но следователю все показалось чрезвычайно подозрительным. Я, кстати, ему звонил. Он давно на пенсии, восьмой десяток разменял, но помнит все хорошо. Сказал, что это одно из его самых гнилых дел. По его словам, парни отчаянно врали, и это было видно невооруженным взглядом.
   - А я тебе что говорил? - Дима стукнул по столу кулаком и поморщился, потирая ребро ладони.
   - Короче, ситуация сложилась идиотская. С одной стороны, было ясно, что пареньки руку приложили. А с другой, трупа нет...
   - Нет и преступления. Не подкопаешься.
   - Да нет, - покачал головой Валентин. - Он пробовал копать. Передопрашивал их всех по двадцать раз, пытался поймать на противоречиях. Кучу свидетелей опросил - какие у них со Светланой отношения были. Даже следственные эксперименты проводил: сколько нужно времени, чтобы застегнуть штаны и из-за кустов до болота добежать. За сколько времени манекен затянет так, что будет не вытащить. Не поверишь, манекен даже раньше утоп.
   От слов Стоцкого Диме стало совсем нехорошо. Зря что ли говорят: несказанного нет. Несмотря на то, что прошло столько лет, он снова ясно увидел так мучавшую его когда-то жуткую картину: Светлана пытается выбраться из трясины, кричит, барахтается...
   - Да, это то еще место... - медленно заговорил он. - Чертово болото называется. Не знаю как сейчас, а раньше там по краю гать шла из веток, старая-старая. Летом по ней можно было болото перейти, если дождей не было. За болотом до революции хуторок был, а дальше - снова болотина, аж до самой Ладоги. Да что там далеко ходить, часто люди у самого края тонули. Грибники, ягодники. А однажды я сам видел, как корову приблудную затянуло. Раз - и нету. Только "му" и сказала.
   - Следователь этот, Яков Сергеевич, - продолжал Валентин, - уверен был, что хлопцы девушку либо просто утопили, либо убили, потом утопили, либо просто побоялись помочь, когда она провалилась. Ничего так и не доказал, дело пришлось закрыть... Слушай, Митька, сбил ты меня на болотную тему. Я тебе уже второй час пытаюсь новости рассказать и все до главного не дойду.
   Так вот, весной на радиостанции работала одна женщина, недолго, месяца два всего. Работала рекламным агентом по договору. Как раз у нее и был похожий голос, очень для радио подходящий. Ей даже предлагали в диджеи попробоваться, но она не захотела, разве что иногда ролики рекламные озвучивала. Звали ее Наталья Гончарова, как жену Пушкина. Получают рекламщики на такой дохлой станции фигово, вот и не задерживаются надолго. Но самое интересное, когда мы проверили, ни в бухгалтерии, ни в офисном компьютере не оказалось о ней никаких сведений. Ни договора, ни личной карточки, ни заявления о приеме на работу - ничего! Бумаги просто исчезли, а файлы в компьютерах стерли.
   - Сергей? - предположил Дима.
   - Не знаю. Антон собрал всех сотрудников и попросил описать ее. На, читай, - Валентин вытащил из лежавшей на подоконнике папки листок бумаги.
   "На вид около 30 - 32 лет. Рост 160 - 165 см, худощавая. Волосы каштановые, короткие, прямые. Стрижка каре. Глаза карие, нос прямой, губы средней полноты. У виска небольшой шрам".
   - Завтра будут делать фоторобот. Кто-то вспомнил, что Гончарова приезжая, то ли из Петрозаводска, то ли из Архангельска - откуда-то с севера. Снимала квартиру. Уволилась в мае: срок договора закончился, а новый подписывать не стала.
   - Хорошо, но ведь как-то ее принимали на работу. Должен был быть паспорт, трудовая книжка.
   - Трудовой не было, когда работаешь по договору, ее не обязательно сдавать. У вас разве не так?
   - У нас этим Ленка занимается. А паспорт?
   - Да было все - и паспорт, и пенсионная карточка. И все данные пропали. Конечно, тут можно покрутиться, проверить перечисления в пенсионный фонд, но это займет много времени. А дальше начинается самое интересное... Давай-ка еще кофейку с "ириской", а?
   - Я только "ириски", столько кофе даже мне не выпить, уже выше ватерлинии. Гад ты, Валька! Сразу видно, что сериалы смотришь - всегда останавливаешься на самом интересном месте.
   Дима встал из-за стола и включил электрическую песочницу для кофе по-турецки. Пока песок грелся, смолол зерна, добавив гвоздичку, кардамон и пару крупинок соли. Хотя чай он не любил, но при необходимости мог пить любой, даже самый дрянной, из веника. А вот кофе - нет, только самый лучший, свежесмолотый. На работе, конечно, приходилось довольствоваться кофеваркой, но Дима не поленился самолично выбрать самую лучшую и строго следил за тем, чтобы кофе Лена тоже покупала самый лучший. Друзья знали о его кофеварных талантах и беспардонно пользовались, заходя "на кофеек".
   Когда ароматный напиток с роскошной густой пенкой оказался перед Валентином, а Дима налил себе еще ликера, Стоцкий соизволил наконец продолжить:
   - Твой дружок Свирин, когда я его спросил, не знает ли он некую Наталью Гончарову, чуть не обделался и задурил: дескать, Наталья Гончарова - жена Пушкина. Прикинь! Между делом я о нем навел справочки. Про Коммутатора слышал? Так это он. Так что насчет погонялки я пошутил.
   - Что?! - не поверил Дима.
   О Коммутаторе ходили легенды. В лицо его знали немногие. Вообще это была крайне загадочная и одиозная личность. Но чтобы это был Свирин?!
   - Да-да, он самый. Только вот непонятно, про Коммутатора говорят, что он хоть и хилый, но все-таки железный парень, взглядом мух давит. А этот... Короче, поднажал я и выяснил. Была у него такая знакомая, Наталья Гончарова. Из Мурманска. Студенточка, наркоманочка. И лет ей было не 30 - 32, а всего 19. И было это в 98-ом. Под описание совершенно не катит. Хоть и невысокая, но русоволосая, немного курносая, глаза зеленоватые. Они не виделись года два, и он ничего о ней не знает. Я послал в Мурманск запрос, будем ждать ответа. Слушай, а чего это у тебя разгром такой? - спросил Валентин, ошарашено глядя по сторонам.
   - Во, блин, проснулся! Два часа просидел и увидел. Это Ксюшка на память оставила.
   Все-таки неосторожно было с его стороны оставить Ксению наедине с запиской. Она таки устроила дебош. Когда Дима вернулся вечером домой, у него глаза на лоб полезли. Комнаты не пострадали, эпицентр взрыва пришелся на кухню, где он оставил послание. Там будто Мамай прошел. Разбитая посуда, сдернутые занавески, сорванные полки. Вот уже вторую неделю Дима не мог привести все в порядок.
   - Какая Ксюшка? - удивленно сдвинул брови Валентин. - У тебя же Катя была.
   - Была. Но сплыла. Ушла и не вернулась. Я ей звонил пару раз, но она так занята, так занята... Уникальный случай. Наверно, не вынесла моей бесперспективности как супруга. А как Инна поживает? Не передумала еще?
   - Да ты что! - махнул рукой Валентин.
   Стоцкий, такой же "вторичный" холостяк, то есть разведенный, в отличие от Димы брак как таковой не отрицал и готов был жениться снова, если найдется достойный объект, тем более его сын уже несколько лет жил отдельно. Три года назад "достойный объект" наконец нашелся. 36-летняя журналистка Инна, редактор на телевидении, тоже была в разводе. Она воспитывала десятилетнюю дочь Нину и по этой причине выходить замуж больше не собиралась, считая, что отчим дочери совершенно ни к чему. У Валентина с девочкой отношения складывались отлично, но переубедить Инну пока не удавалось. Он не хотел настаивать, торопить, считая, что время все расставит по своим местам. Кто знает, может, через какое-то время они расстанутся и оба будут благодарны друг другу, что не придется еще раз проходить через унизительную процедуру развода. А может, Инна поймет, что Валентин - именно тот, с кем ей суждено прожить всю оставшуюся жизнь.
   - Понимаешь, - невнятно втолковывал Диме Стоцкий, - можно яблочко зеленое сожрать, то есть сорвать, надкусить и выплюнуть. А можно подождать... И оно само... это... свалится.
   - Да... - сказал Дима. - Как говорил товарищ Бендер, ваш дворник довольно-таки большой пошляк. Разве можно так напиваться на рубль?
   - М-можно! Тем более не на рубль, а на двадцать баксов. Это Инке подарили, а она ликеры не любит. Вроде, слабенький, а по башке бьет только так.
   В начале первого Валентин вызвал по телефону такси и отбыл восвояси. Дима, тяжело вздохнув, оглядел кухню. Нет, Валька определенно прав: все должно созреть, в том числе и намерение заняться уборкой. Свалив в раковину грязную посуду, он открыл форточку и отправился спать.
  
   Наталья прижала к воспаленным векам пальцы, показавшиеся приятно холодными. В черноте заплясали огненные круги и зигзаги. Надо накапать увлажняющие капли. На Литейном делали отличные недорогие линзы, но заказывать больше одной пары цветных, косметических она побоялась - ее могли запомнить. Те же, которые она только что сняла, прополоскала и спрятала в футлярчик, были импортными, стоили почти вдвое дороже, но по качеству сильно уступали: неестественный кукольный оттенок, да и глаза к вечеру устают.
   Стащив с головы парик, Наталья встряхнула его и аккуратно пристроила на перевернутую трехлитровую банку. Смыла макияж, положила на стеклянный подзеркальник трюмо дешевые, но яркие серьги, кольца, браслет, расчесала щеткой короткие темные волосы. Куда девалась кареглазая блондинка в самом расцвете красоты? Из зеркальных глубин на нее смотрела усталая немолодая женщина. Красота отдыхала в баночках, коробочках, дремала на вешалках и подставках.
   Узкая, как пенал, комната напоминала гримерную на киностудии. Разномастные парики, всевозможные щеточки, щипчики, кисточки, коробки с гримом - не обычная косметика, которая украшает или уродует, а средства, полностью изменяющие облик. Были среди них и те, которые используют на съемках для спецэффектов. А вот то, что в сумках - это уже шпионский боевик. Хотя... Никакое это не кино. Страшный сон наяву.
   Наталья подошла к окну. Внизу изредка пробегали машины. Далеко, за пустырем перемигивались огоньки. Девятый этаж. Открыть окно, встать на подоконник... Один шаг - и все кончится. Никто не будет о ней плакать. Не осталось никого. То, что она делает... Зачем? Что будет, когда все кончится? Говорят, месть - это блюдо, которое надо есть остывшим. Возможно, это и так. Но жажда мести, пылая, выжигает все вокруг. Отомстив, остаешься в пустоте. И чем дольше ждешь - тем больше пустота. Пустыня.
   Она и теперь уже в пустыне. Месть - единственное, что у нее осталось. Единственное, что связывает с жизнью.
   Наталья с детства верила, что ничего в жизни не происходит просто так. Одно цепляется за другое, у каждой причины тысячи следствий. То, что кажется случайным сегодня, имеет объяснение в дне вчерашнем. Взаимосвязь добра и зла занимала ее с детства. Она задумалась об этом, едва достигнув восьми лет, когда в результате несчастного случая погиб отец. Он стоял на остановке автобуса, и его сбила потерявшая управление машина. Кроме него не пострадал никто. Водитель машины в момент столкновения был уже мертв: он скончался от обширного инфаркта.
   Мама не знала, плакать или смеяться. Отец был настоящим кошмаром их жизни. Потом уже Наталья повидала несчетное количество и просто пьяных, и запойных алкоголиков, но ни разу ей не встретился человек, который в пьяном виде был настолько не похож на себя же трезвого. Трезвый - отец был неподражаем: веселый, обаятельный, умница. Уже в тридцать лет он стал доктором наук и работал в страшно засекреченном "ящике", на его счету было полтора десятка изобретений. О его золотых руках ходили легенды. Но стоило отцу выпить больше одной рюмки - он превращался в чудовище из кошмарных снов. До сих пор Наталья помнила его безобразную ругань, крики и слезы матери, помнила, как с ревом пряталась в платяной шкаф, а отец вытаскивал ее - за платье, за волосы - и бил по чему попало. Дав волю своему гневу, забирал все деньги, которые только мог найти, и пропадал на неделю-две. Потом он появлялся как ни в чем ни бывало, грязный, вонючий, оборванный. Вставал перед матерью на колени, клялся, что больше никогда... Она отводила глаза и... прощала. А через пару месяцев все повторялось.
   Напрасно подруги уговаривали ее бросить отца. Мать отчаянно его боялась. Да и идти ей было некуда. В последний раз отец избил мать так, что та на месяц оказалась в больнице. Она так уже окончательно и не поправилась. Долго болела, долго и мучительно умирала.
   Пока мать была в больнице, Наталья жила у тети Лоры. Тетка была по тем временам явлением если не уникальным, то необычным - она верила в Бога. Каждый вечер, уложив Наталью спать, молилась перед иконами и просила у Господа исцеления сестре и вразумления зятю. Наталья тоже молилась. Она просила Бога сотворить чудо и наказать отца.
   И чудо произошло. Страшное чудо.
   На поминках Наталья забилась в уголок и, наблюдая за гостями, напряженно размышляла.
   Тетя Лора говорила, что когда наказано зло - это добро. Для них с мамой, смерть отца - это, наверно, добро. А для бабушки Кристины? Она специально приехала на похороны из Ужгорода, сидит, плачет, он для нее единственный сын. А для сослуживцев отца? Ведь он тащил на себе всю работу отдела, успевая за трезвые недели сделать все, что было запланирована на квартал. Но разве так бывает? Разве может так быть, чтобы одно и то же событие для одних людей было хорошим, а для других - плохим?
   Став взрослой и увидев в жизни много страшного, Наталья поняла: может. Более того, она поняла, что добро и зло связаны неразрывно, как две стороны медали. Мир защищает себя от зла, творя добро, и этим обращает в добро само зло. Зло для злодея - добро для себя. Именно эти мысли так помогли ей когда-то.
   Но то, что случилось полтора года назад, заставило ее вновь почувствовать себя слабой и беспомощной. Все постулаты, в истинности которых Наталья не сомневалась, разлетелись вдребезги. За что? Чем она так виновата? Почему именно Наташа? Это не укладывалось в голове.
   Прошлое - это кандалы. Это прикованный к тебе мертвец из романа Норриса. От него нельзя отделаться, убежать, потому что прошлое - это ты и нельзя спрятаться от себя самого. Нельзя просто так повернуться к прошлому спиной и как ни в чем ни бывало жить дальше. Все равно оно догонит и ледяными пальцами дотронется до плеча...
   Имела ли она право взять на себя роль судьи и палача, отказавшись от смирения? Случайно ли нашла фотографию в бумажнике? Или это было предопределено?
   После разговора с Сергеем Балаевым она шла к намеченной цели, как запрограммированная на уничтожение машина. Терминатор. Ее план был дьявольски жесток, но она считала себя правой. Ее, прежней, уже не существовало. Наталья Гончарова умерла в тот момент, когда подписала соглашение на отключение систем жизнеобеспечения, поддерживающих существование ее дочери. Вместо нее в тот день родилось новое существо - расчетливое и хладнокровное, поставившее себе задачу: отомстить любой ценой.
   И лишь иногда ей становилось страшно и тоскливо. Это были минуты, когда Наталья, забывшись, позволяла себе задуматься о будущем. О том, что будет, когда ее миссия завершится. Жизнь потеряет смысл и станет похожа не бесцельное существование - как под аппаратом искусственного дыхания. И тогда ей хотелось покончить со всем разом. Пусть со Свириным разбирается кто-то другой. Наташу все равно не вернешь. Как просто судить, когда твой приговор не имеет силы. И как трудно быть богом!
   Но она снова и снова видела бледное Наташино лицо, опущенные веки, тронутые лиловой тенью, - и гнала от себя мысли о будущем. Она должна жить сегодня. Как говорится, здесь и сейчас.
  

Глава 8.

  
   Дима постоянно испытывал какую-то неловкость. Ощущение собственной беспомощности - не той беспомощности, когда ты можешь, но тебе не дают что-то сделать, а той, когда вообще ничего не можешь, - доводило до бешенства. Он обещал Ольге найти убийцу Сергея, обещал Вальке работать "в одном флаконе" - и что? Сидит себе и страдает, а Стоцкий тем временем роет землю, как такса, учуявшая лису.
   Он не понимал, что происходит, не понимал себя. А разобраться было необходимо.
   Дима снял пиджак, ослабил галстук. Делать было, в общем-то, нечего. С утра он поговорил с клиентом, мечтавшим отделаться от гнусной и жадной мегеры-жены (откуда, интересно, берется столько мегер?) и попросил Леночку отправить на задание роскошного блондина Лелика, по профессии врача-венеролога, подрабатывающего в агентстве провокатором.
   Кстати, именно Лелик придумал прижившееся в агентстве название для подобных акций: пирогенал. Это такое лекарство, используемое для провокаций: ужасно болезненных уколов в зад, призванных выявить законспирированную форму гонореи. Бывает такое, что все симптомы на лицо, а анализы ничего не показывают, и только после нескольких уколов микробы начинают выходить из укрытия. Определенно - сходство с работой агентства проглядывало.
   Дима достал лист бумаги и, попивая кофе, стал думать. Записывать было пока нечего. Он вспомнил свои чувства в тот момент, когда узнал об исчезновении Сергея. Сожаление и желание помочь. За столько лет обида стерлась, остались лишь воспоминания о долгой дружбе. Время пропускает события через фильтр, отсевая все мелкое и ненужное, заставляя воспоминания ярче блестеть из-под слоя патины забвенья.
   Однако известие о страшной и непонятной смерти старого друга заставило насторожиться и задуматься. Мысль о том, что его бывшие друзья виновны в смерти Светланы, становилась все более весомой. Да и следователь, как выяснилось, был того же мнения. И тогда на первый план, оттеснив "почему?" и "за что?", снова вышло "кто?". Кому понадобилось мстить через столько лет? И при чем здесь эта женщина, Гончарова?
   Внезапно Дима поймал себя на мысли о том, что на самом деле не хочет, чтобы убийца Сергея был найден. Не хочет, чтобы милая усталая Ольга узнала, каким мерзавцем на самом деле был ее муж. Не хочет, чтобы от наказания ушли Генка и Олег. Да, он, Дмитрий Сиверцев, - заодно с убийцей. Не помогаешь - так не мешай. Если закон не в состоянии справиться с ними, пусть поработает таинственный мститель. Пусть. Хотя, конечно, Диме безумно хотелось узнать, кто он такой.
   В конце концов решение пришло само собой. Конечно, неудобно перед Валькой, но пусть уж он выкручивается сам. В конце концов, это его работа. Обещал Ольге? Но ведь не сказал "найду", сказал "постараюсь". А если Валька все-таки дело раскроет... ну, значит, судьба их такая: и его, и Димы, и убийцы.
   И все равно он чувствовал себя неловко. Как будто порвал на видном месте брюки и шел по городу, размышляя, насколько дыра бросается встречным в глаза.
   Драку совести и Димы прервал телефонный звонок. Ольга нашла спрятанную за книгами компьютерную дискету. Попросив ее никуда не уходить, Дима поехал на Вознесенский.
  
   Обычная оранжевая дискета "Verbatim" без опознавательных знаков на "рубашке". Дима поискал взглядом компьютер.
   - Ноутбук в спальне, - сказала Ольга. - Сейчас принесу.
   Она подключила серый "тошибовский" чемоданчик, самый обыкновенный, без наворотов и прибамбасов.
   - Без пароля? - спросил Дима.
   - Да. Это мой. Я бухгалтер, работаю по договорам, обычно дома. Составляю всякие балансы, отчеты, сметы. Если Сереже надо было, он тоже на нем работал, поэтому я пароль и не ставила. Зачем?
   По экрану поползли сообщения загрузки, почему-то всегда здорово действующие Диме на нервы. Однако сознавать, что на свете существуют гораздо большие "чайники", чем он сам, не способные даже убрать с экрана "в нуль" лишнюю информацию, было почти приятно.
   Наконец компьютер загрузился и запустил "Windows". Войдя в "Проводник", Дима начал один за другим открывать находящиеся на дискете файлы. Их было три. Первый назывался "pr.doc" - видимо, "private". В нем размещалась личная бухгалтерия: методично и скрупулезно Сергей расписывал свои немаленькие доходы и расходы, вплоть до пива и сигарет.
   Диму удивило стремление составить баланс в текстовом редакторе, и он спросил об этом Ольгу.
   - Не знаю, - ответила она, глядя через его плечо на экран. - Вообще-то Сережа с компьютером плохо ладил. Для него даже "Excel" было очень сложно, я уж не говорю про "1С".
   Система была невероятно громоздкой и запутанной, понятной, видимо, только самому хозяину, но вызвать интерес могла разве что у налогового инспектора. За исключением разделов, помеченных значками "собаки" и "амперсанда". Здесь без всяких пояснений обитали долларовые суммы со знаками "-" и "+".
   Второй файл назывался "r.doc". Дима предположил, что это значит "радио", поскольку в нем содержались краткие записи, связанные с доходами и расходами радиостанции, с разбивкой по месяцам. А вот третий файл, "r1.doc", был закрыт паролем.
   Дима задумался. Сразу везти дискету Стоцкому или попытаться устроить взлом? Среди его знакомых хакеров не было, но зиц-Гриша по образованию программист, если сам не сможет, то посоветует, к кому обратиться. Но тут ему в голову пришла любопытная мысль. Кто-то говорил ему, что есть такой хитрый "вьюер", который пароль показывает. Вот если он имеется в Ольгином компьютере...
   Он создал новый файл и закрыл его паролем, состоящим из шести букв "О". Потом вышел в "Нортон" и стал просматривать свой файл, меняя "вьюеры" - программы-просмотровщики, пока не увидел в уголке экрана шесть одинаковых значков-мордочек. Просмотрев тем же "вьюером" файл "r1.doc", Дима обнаружил в "парольном" месте четыре значка - разных. Значит, пароль состоит из четырех разных букв. На дальнейшие подвиги его компьютерной грамотности не хватило.
   Дима уже хотел вытащить дискету, но вдруг кое-что вспомнил. Локи! Чем черт не шутит? Он вернулся в "Word" и, открыв файл, на предложение ввести пароль набрал на клавиатуре "Локи". Нет. А "локи"? Тоже нет. А если "ЛОКИ"?
   Сверху вниз на экран брызнули буквы и цифры. Ни фига себе! Подпольная бухгалтерия. Вот тебе и "r1", поправочка, значит. Дима открыл второе окно и вывел на него "r.doc", а затем на третье - "pr.doc", расположив все три кошка мозаикой.
   Вот и суммы с "собакой". Только в "r1" они помечены буковками "ИЕ". А гораздо большие с "амперсандом" - "О". Да, похоже, Серега действительно крупно обувал родную радиостанцию. Валентин говорил, аудиторы обалдели. Интересно, а о таком раскладе они знали? Подобное в одиночку не уделаешь, наверняка главбух в доле, а может, и коммерческий директор. Может, "ИЕ" и "О" - это они?
   Попрощавшись с Ольгой, Дима повез дискету Стоцкому. Все равно в подобных обстоятельствах цена ее была не больше, чем цена информации "добровольного сотрудника", записанной опером на спичечном коробке. Мало ли что можно набить на дискету. Вот если злодей сидит и пашет за компьютером, а ты его раз - и берешь с поличным в присутствии понятых. И тут же распечатку делаешь под их подпись...
  
   - Миленько, - прокомментировал Стоцкий. - На халяву и хлорка - творог. "ИЕ", надо понимать, - это Ирина Емельянова, главбух. А кто такой "О"? Коммерческого директора звали Никита Векшин. Кстати, его уволили уже. Видишь, что творили? Особенно с рекламой. Даже на такой дохлой станции денежки немаленькие крутятся. Скидки-накидки, прайм-тайм и так далее. Агентам оклад не платили, только процент - они об окладе и не знали даже. Вроде, мелочь, но приятно. Знаешь, есть такие люди, которые хоть скрепку с работы да упрут. Не потому, что она им жизненно необходима, просто так они чувство собственной значимости ощущают. Вот так по мелочи там, по мелочи сям - а в целом троица изрядно поживилась. На Векшина дело завели по хищению, а вот Емельянова выкрутилась, отделалась строгачом. Хитрая стерва! Все стрелки на Балаева перевела. Я не я и лошадь не моя. Подписи, дескать, подделаны, и вообще ничего не знаю.
   Валентин так увлекся тонкостями радиомухлежа, что Дима едва смог его остановить:
   - Валь, это все прекрасно, но немного не по нашему ведомству. Мне кажется, мадам Гончарова на эту дискетку как-то заглянула и сведения использовала, чтобы Сергея выманить в нужное место. Кстати, ответ на запрос пришел?
   - Держи, - фыркнул Валентин, протягивая лист. - Обхохочешься.
   Ответ гласил, что Наталья Николаевна Гончарова, родившаяся 7 июля 1979 года в Мурманске, скончалась 22 декабря 1998 года. Причина смерти - суицид, отравление психотропными препаратами.
   - Красота! А кого же мы тогда имеем на станции? Фоторобот сделали?
   - Сделали. И объявили в розыск. Теперь вопрос, действовала она сама или по чьей-то указке? И еще, как же она на эту дискету забралась? Дома - жена, на работе бухгалтер в том же кабинете плюс секретарша и охранник в предбаннике, он там чай пьет и телевизор смотрит. Ну-ка, ну-ка... - Валентин полистал блокнот и набрал номер. - Ольга Артемьевна? Добрый день, Стоцкий беспокоит, Валентин Сергеевич.. Да-да, привез... Ольга Артемьевна, постарайтесь припомнить, в апреле-мае вы не уезжали куда-нибудь на день-два без Сергея Павловича?.. Точно?.. Большое спасибо, до свидания.
   Положив трубку, Валентин задумчиво поправил очки:
   - Черт, опять оправа треснула. Надо новые покупать. Ну что... В середине мая, числа 15 - 16, точно не помнит, она уезжала в Боровичи, к матери. Это Новгородская область.
   - В конце мая Гончарова уволилась, а 5 июня Сергей пропал...
   Договорить Диме не дал телефонный звонок. Он снял трубку и протянул Валентину.
   - Да... Да.... Да?.. - брови Стоцкого изумленно взлетели к самой границе редеющей шевелюры. - А подъехать вы можете?.. Да хоть сейчас...Скажете дежурному, что к Стоцкому.
   - Ну вот тебе и рояль в кустах, - сказал он, положив трубку. - Свидетель. Вчера робот Гончаровой по телику показали. Утверждает, что видел ее.
   - Когда?
   - Приедет через полчаса и расскажет. Что меня всегда убивало - это насколько наш успех зависит от случайностей.
   - От рояля в кустах?
   - От него, родимого.
   Дима подвинул к себе пепельницу и закурил. Курить он начал вскоре после развода и с тех пор, как Марк Твен, неоднократно бросал. Но чтобы бросить окончательно, не было стимула.
   - Вам кто римское право читал? - спросил он.
   - Иванов.
   - Он наверняка говорил, что 99 процентов преступлений раскрываются случайно, и главная задача сыщика этот случай поймать и направить в нужное русло. Он всем это говорит.
   - Возможно. Я не помню.
   - Прогуливал, наверно. А что касается рояля в кустах...
   И Дима начал рассказывать длиннющую и занудную историю про своего приятеля из ГУВД Костика Малинина, который пригласил девушку в пивной ресторан, а потом пошел провожать ее домой. Пиво, как известно, жидкость коварная, а девушка еще недостаточно хорошо знакомая, чтобы можно было извиниться и за дерево отойти. Проводил он ее и начал по сторонам оглядываться. Приглядел палисадничек с кустиками. Фонари не горят, окна тоже - время позднее, все спать легли. Костик ныряет в кусты, обо что-то ударяется, но ему уже все равно. И только он убедился, что душа действительно лежит чуть пониже мочевого пузыря, как вдруг из подъезда выскочил некий гражданин и с воплями начал лупить Костика шваброй. Еле-еле тому удалось вывернуться и удостоверение достать. Гражданин, чуть не плача, начал оскорблять всю российскую милицию оптом. Костику это не понравилось...
   - Понятно, Жванецкий. Только при чем здесь рояль?
   - Ну, не рояль, пианино, неважно. Гражданин его куда-то перевезти хотел и грузовик заказал. А машина почему-то не пришла. Вот он и затащил инструмент в кусты, а сам из окна на первом этаже посматривал. Тут появляется Костик...
   Стоцкий вежливо поаплодировал и взялся за телефон.
   - Витя, Атаулин не ушел еще? Пусть ко мне зайдет.
   Через пару минут дверь открылась, и в кабинет вошел высокий плечистый парень лет двадцати восьми, одетый в джинсы и синий свитер.
   - Знакомьтесь, - предложил Валентин. - Это Антон, я про него тебе рассказывал. А это мой старый друг Дмитрий. Когда-то мы с ним вместе операми начинали. А теперь он частный детектив, выслеживает неверных супругов.
   Антон кивнул, но посмотрел настороженно.
   - Не косись, глаз вывихнешь, - усмехнулся Стоцкий. - Или совесть нечиста? Он мне по балаевскому делу помогает. Ты вот что сделай. Придешь в отдел, звякни Юлечке, пусть в компьютер заглянет, как зовут супруга Ирины Емельяновой. Ты говорил, он бизнесмен, кажется.
   Антон молча кивнул и вышел, не попрощавшись. Валентин хотел что-то сказать, но в дверь поскреблись, и в щель просунулась умильная физиономия, зализанная на косой пробор.
   - Здравствуйте, - пропело создание. - А кто из вас Стоцкий? Это я звонил. Насчет фоторобота.
   Дима и Валентин переглянулись. В кино голубых обычно изображают какой-то карикатурой, но этот экземпляр превзошел все, ими виденное. Он так сладко улыбался, так поводил глазками и жеманно складывал на животике ручки, что мужчинам с нормальной ориентацией захотелось спастись бегством.
   Балетной походкой парень подошел к столу и грациозно опустился на стул, не спрашивая разрешения. Он переводил блестящие голубые глазки с Валентина на Диму и обратно, будто затруднялся сделать выбор, и нервно облизывал ярко-розовые губы, как встревоженный кот.
   - Итак, вы?.. - начал за него Валентин, открывая блокнот.
   - Киприанов Леонид Валерьевич, - парень слегка поклонился. - Год рождения - 78-ой. Работаю официантом в "Садко"...
   - Вы сказали по телефону, что видели Наталью Гончарову.
   - Ну, я не знаю, как ее зовут. Просто вчера по телевизору показали фотографию, и я подумал, что видел похожую женщину у нас в ресторане. Возможно, в это трудно поверить, - Леонид состроил Диме глазки, - но я считаю своим долгом помогать милиции.
   - Ну почему же трудно? - возразил Дима. - Труднее поверить в то, что вы обратили внимание на женщину настолько, чтобы запомнить ее и узнать по паршивому фотороботу. Извините, конечно...
   - Не извиняйтесь, прошу вас! Я понимаю, моя... ориентация бросается в глаза, но я нисколько не стесняюсь этого. Таков уж я есть. Кому-то это покажется странным, ненормальным, смешным, не так ли?
   Валентин пожал плечами и не ответил.
   - Так вот, я запомнил эту женщину именно потому, что она была с мужчиной, на которого я обратил внимание.
   - Когда это было?
   - 15-го мая.
   - 15-го мая? - разочарованно переспросил Стоцкий. - Вы уверены?
   - Абсолютно. Я работаю два дня через два. Это было на второй день после того, как я вышел из отпуска. А из отпуска я выше 14-го.
   - Стоп! - вмешался Дима. - 15-го или 16-го мая жена Сергея уехала к матери. Опишите мужчину.
   - Это мой любимый тип, - расплылся в улыбке Леонид. - Около сорока лет, крупный, полный блондин.
   - Этот? - Валентин протянул Леониду фотографию Балаева.
   - Да, он. Они сели за мой столик. Как я ни старался, он на меня даже не посмотрел. Сначала они очень оживленно разговаривали, особенно он, но когда я подходил, сразу замолкали. А потом... - парень растерянно замолчал.
   - Что потом?
   - Потом он уже не прекращал говорить и при мне. Только вот... странный он какой-то стал. Не ел ничего. Глаза широко раскрыты, неподвижные. Как у лунатика. И говорил, говорил... Я забрал тарелки, принес кофе. Что-то про болото. И про какого-то Олега.
   - Ты слышишь? - Дима вскочил, опрокидывая стул. - Я же тебе говорил!
   - Больше вы их не видели? - спросил Валентин.
   - Ее нет, а он приходил в конце мая или в начале июня с мужчиной.
   - Описать можете?
   - Да, конечно. Невысокий, худой. Дорогой серый костюм. Волосы светлые, глаза тоже, очень неприятный взгляд, холодный такой, злой.
   Дима и Валентин посмотрели друг на друга. Наконец Стоцкий кивнул.
   - Леонид Валерьевич, вы готовы повторить все это под протокол? Я ведь вас не вызывал.
   - Я должен все рассказать еще раз? - удивился парень.
   - Да нет. Просто я запишу, а вы подпишете.
   - С удовольствием. Для вас - что угодно.
   - Лично мне это ни к чему, - возразил Валентин.
   Леонид вздохнул, подождал, пока Стоцкий закончит протокол, поставил размашистую загогулину и с сожалением удалился.
   - Как ты думаешь, кто из нас ему больше приглянулся? - спросил Дима.
   - Думаю, что я. Крупный и около сорока - это я.
   - Зато я почти блондин, а ты брюнет.
   - Давай догоним и спросим.
   - Не боишься? А вдруг я ошибся? Будешь потом объяснять, что он тебя не так понял.
   В разгар веселья снова зазвонил телефон.
   - Что?! - казалось, Валька сейчас захлопает ушами и взлетит. - Мать твою через семь гробов в гадючий глаз! Не падай, Митька, - сказал он, повесив трубку, - муж Емельяновой - Геннадий Федорович Калинкин. 58-го года рождения. В общем, я понимаю, что ничего не понимаю.
   - Да ничего тут нет странного, - не согласился с ним Дима. - Мне кажется, это Олег пристроил Генку в инвестиционный фонд, а его жену и Сергея - на радио. Не зря же он Коммутатор. Думаю, "О" - это Олег. Ему отстегивали в первую очередь. Если бы Сергей не погиб и все эти махинации всплыли, скорее всего вину свалили бы коммерческого директора. За рекламу он отвечает.
   - Да я не о том, - Валентин смотрел на Диму совершенно ошалелым взглядом. - Опять все вертится вокруг Свирина. Хренов Коммутатор! И бабки, и старые счеты... И ты еще, как заноза в заднице.
   - Вот, между прочим, именно этими словами он обо мне всегда и говорил. Я ему всегда мешал, с детства. Кстати, тебе из Мурмана фотографию Гончаровой не прислали?
   - А, да. Забыл, - махнул рукой Валентин. - Страшненькая девочка. Ничего общего с роботом. Кстати, Свирин подтвердил, что это его знакомая. Наверно, Гончарова по ее документам живет. Исправила цифирку, делов-то.
   - Валь, а ты не думал, что это Олег ей паспорт добыл? Утащил потихоньку у настоящей Гончаровой, с него станется.
   - Чем дальше в лес, тем толще партизаны! - Стоцкий отпихнул от себя бумаги и закурил. - Знаешь что, Митька, у меня и других дел по горло. Займусь-ка я для разнообразия квартирными кражами. А это пусть отстоится денек. Утро вечера мудренее.
   Дима понял, что пора откланяться, и отправился было в "Аргус", но по дороге передумал и поехал на Петроградскую.
  

Глава 9.

  
   - Ты, Олежка, какой-то совсем занюханный стал, тощий и бесцветный. Полинял. Стареешь, наверно! Кофе кто будет еще?
   И Олег, и Геннадий отказались. Ирина, собрав чашки на поднос, вышла из комнаты. Закусив от бешенства губу, Олег смотрел, как плавно покачиваются под узкой кожаной юбкой цвета топленого молока ее стройные бедра.
   Осмелела Иришка! "Полинял... Стареешь"... Видимо, действительно полинял, если она позволяет себе так с ним разговаривать. А ведь еще совсем недавно смотрела, как моська на дрессировщика.
   Генка был пыльным туповатым домостроевцем, к тому же не особенно сильным в интимной области. Первая жена Катя изменяла ему с каждым встречным и поперечным, вплоть до водопроводчика, пришедшего чинить кран. Об этом, как водится, знали все, кроме самого Генки. Тот был искренне уверен, что его скромная добропорядочная супруга, почтенная домохозяйка, с утра до ночи штопает носки, бегает по магазинам и готовит разносолы для любимого супруга, занятого повышением семейного благосостояния. А что еще нужно женщине, спрашивается? Муж, дети, дом - полная чаша. Детей у них, правда, не было, несмотря на все усилия. Врачи говорили, что у Кати все в порядке, но сам Геннадий обследоваться не желал. Раз он в состоянии на женщину вскарабкаться - значит, здоров и нечего позориться.
   Так они прожили шесть лет, а потом - Геннадию только-только исполнилось тридцать - разразился большой скандал. Катерина становилась все более ненасытной и неразборчивой в связях. Кончилось все тем, что один из деловых партнеров Геннадия весьма узнаваемо описал ему снятую накануне в баре шлюшку. Генка вышвырнул жену, как нашкодившего щенка. Впрочем, та особо и не расстроилась, потому что желающих обеспечить ее телесно и денежно вдруг оказалось больше, чем достаточно.
   Следующие семь лет личную жизнь Геннадия составляли проститутки средней руки и приятельницы Олега, которыми тот щедро делился. Все это было скучно и уныло. Так же скучно и уныло он старел. На темечке поселилась круглая плешь, а под глазами - сиреневые мешочки. Мягкие щеки начали угрожающе обвисать, как перекисшее тесто. Он выглядел гораздо старше своих лет, понимал это и отчаянно комплексовал, считая, что женщин могут в нем интересовать только деньги. В чем-то Геннадий был прав, потому что в нем не было ничего, что могло бы привлечь бескорыстное внимание. Впрочем, даже деньги не могли сделать его интересным. Они как бы существовали отдельно от него, хотя и рядом.
   Гена был домашним мальчиком из вполне приличной, интеллигентной семьи. Его воспитывали исключительно на хороших примерах, умных книжках и правильных фильмах. Бабушка водила его в театры и музеи, а мама учила музыке и беседовала на нравственные темы. Вся эта воспитательная кампания, приторная до тошноты, настолько достала Гену, что один-единственный мальчиш-плохиш Олег Свирин без всяких усилий мог ей противостоять. Гена безоговорочно подчинялся Олегу хотя бы уже потому, что его система ценностей коренным образом отличалась от системы ценностей родителей.
   И все же, все же... Оказывается, кое-что из вбиваемого родителями все-таки отложилось. Геннадий твердо знал: у человека должна быть семья. Без этого он и не человек вовсе, а так, недоумок какой-то. Он спал с проститутками и презирал себя за это. Но жениться на приличной женщине не торопился: боялся, что приличная женщина окажется на деле неприличной, позарится на деньги, будет изменять, как Катерина. Ему было невдомек, что женщин, которые не изменяют неприличному мужу в силу одной только врожденной добропорядочности, в наше время надо еще поискать.
   С Ириной Емельяновой Геннадий познакомился в Сочи. Неожиданно банальный курортный роман продолжился в Петербурге. Ирина заставила его забыть о комплексах и почувствовать себя значительным. Задумываться о ее целях и истинных чувствах он не хотел. С этой женщиной ему было хорошо, и он решил это узаконить. Через месяц Геннадий сделал Ирине предложение, и она ответила согласием.
   Эйфория кончилась быстро. Ирина любила только себя одну. Заполучив Геннадия в собственность, она потеряла к нему всякий интерес. Нет, молодая супруга исполняла все его прихоти, занималась хозяйством, приглашая приходящую прислугу только для генеральной уборки, выслушивала все его бесконечные жалобы, безропотно ложилась с ним в постель. Но с таким выражением лица, что сомнений не оставалось: не только интим, но и вся семейная жизнь в целом для Ирины лишь унылые супружеские обязанности.
  
   Олег, разумеется, обо все этом знал. Генка никогда не был скрытным, не говоря уже о тактичности и деликатности. В подпитии он часами мог говорить о вещах, которые воспитанный человек обычно держит при себе. Олег, который деликатностью тоже никогда не страдал, выслушивал эти излияния с брезгливым любопытством. Всегда полезнее что-то знать, чем не знать. Он был категорически не согласен с утверждением: меньше знаешь - крепче спишь. Глупости! Главное, чтобы о твоих знаниях никто не догадывался!
   Ирину он уложил в постель сразу после ее медового месяца с Генкой. Как женщина она его не слишком привлекала - не в его вкусе. Эффектная, конечно, элегантная, в тридцать пять тело как у двадцатилетней: подтянутое, упругое. Но зато почти на голову выше. Олег не принадлежал к тем низкорослым мужчинам, которые обожают высоких женщин, руководствуясь принципом "мышь копны не боится". С такими ему хотелось опять, как когда-то, что-то доказывать - то ли им, то ли себе самому. Единственным исключением, по определению подтверждающим правило, была его жена Илона, которой он едва доставал до уха.
   Хотя особого интереса к Генкиной жене у него и не было, он продолжал время от времени приводить ее в небольшую однокомнатную квартирку на Гражданке, которую снял специально для подобных целей. Что испытывала по отношению к нему Ирина, он не знал - и не хотел знать. У него для интимных встреч - не только с ней, но и вообще - были только две причины: физическое вожделение и намерение с той или иной целью подчинить женщину себе. Он всегда считал секс одним из главных орудий власти, которое помогает лишь тому, кто изначально сильнее.
   Олег стремился подняться над каждым, кто появлялся в его поле зрения. Он не мог допустить, что другой человек чем-то лучше его. А поскольку таким другим человеком так или иначе оказывался практически любой, стремление унизить, раздавить давно стало его второй натурой. Ему доставляло огромное удовольствие общаться с человеком, который даже и не подозревал, что Олег знает его постыдный секрет или, например, соблазнил жену. Тайное превосходство, возможность в любой момент уничтожить как будто снова и снова перечеркивали унизительные детские воспоминания.
   Олег вполне мог провести с Ириной полдня, а вечером приехать запросто посидеть с Генкой на кухне за бутылкой "Абсолюта". Ему нравилось искоса поглядывать на Ирину, зная, что от каждого такого взгляда она замирает и бледнеет. И вдруг такие речи...
  
   Чувства Ирины к Олегу, те самые, которые его нисколько не интересовали, были достаточно противоречивы. Теперь она уже не могла вспомнить, что именно заставило ее лечь с ним в постель в самый первый раз. Но он определенно ей не нравился. Ирина боялась его и ненавидела за свою зависимость. И все же испытывала к нему странную и непонятную тягу, сходную с той, которая заставляет беременных женщин поедать нечто заведомо неприятное и несъедобное: мел или бумагу.
   Когда Олег заставил ее уволиться с любимой работы, Ирина готова была его убить. И это не было гиперболой. Она вполне сознательно обдумывала различные варианты, и то, что эти планы так и остались неосуществленными, объяснялось лишь трусостью и остатками здравого смысла, который когда-то так подвел свою хозяйку. Ирина сознавала, что даже опытные профессионалы-киллеры частенько горят на случайностях, которые невозможно предусмотреть, что уж говорить о "чайнике"! А садиться из-за Олега в тюрьму не хотелось.
   Впрочем, она ходила над пропастью и без убийства. То, чем они с Сергеем и Никитой занимались на радио, не смог бы замазать никакой адвокат. Конечно, роль козла отпущения выпала сопляку Никите, но и им с Сергеем при случае мало не показалось бы. Ведь практически все заокеанские дотации и доходы от разных избирательных кампаний шли, так сказать, мимо кассы. Им с Никитой доставались обглоданные косточки, Сергей получал больше. Но львиная доля украденного доставалась, разумеется, ненавистному Олегу.
   Ирина не сомневалась, что Олег причастен к убийству Балаева. Это было в его духе. Конечно, при этом Свирин терял доходы от станции, но для него это было каплей в море. Случайно она узнала, что в конце весны у Сергея с Олегом весьма произошли серьезные разногласия, и после смерти начальника всерьез начала искать то, что помогло бы ей избавиться от Свирина.
   После аудита ей объявили строгий выговор и оставили на работе только до того момента, когда придет новый генеральный. Пока его обязанности исполнял программный директор Стас, которому было глубоко наплевать на все, кроме производства собственных проектов. Поэтому времени у Ирины было мало. Она сидела в одном кабинете с Сергеем и имела доступ к его сейфу, но это ничего не дало. Большинство бумаг и дискет изъяли при обыске. То, что осталось, ничем помочь не могло. И тут ей сказочно повезло.
   Редактор отдела новостей Виталик давным-давно брал у Сергея диктофон и наконец решил вернуть. Поскольку Стас безвылазно сидел в студии "продакшн", он принес диктофон Ирине. Машинально она стала прослушивать пленку. После нескольких репортажей пошла пустая лента. Ирина уже хотела выключить диктофон , но тут раздался щелчок, и она услышала знакомые голоса: "... знаю. Надоело. Я и так всю жизнь пляшу под твою дудку". "Надоело, значит? - переспросил Олег. - А про Свету забыл?" - "Это ты нас заставил!" - "Заставил? Как бы не так! Нет, Жирный, ты будешь делать то, что я скажу. Ведь ты же не хочешь, чтобы твоя драгоценная Оленька обо всем узнала?" - "Ты этого не сделаешь", - голос Сергея дрогнул. "Еще как сделаю. Ты меня знаешь". "Еще бы не знать. Ты всегда был сволочью. Так вот, слушай! Я не буду никому звонить, понял? А если ты хоть слово скажешь Ольге..."
   Пленка кончилась, диктофон выключился. Ирина прослушала запись несколько раз и задумалась.
   Похоже, это был телефонный разговор. У Сергея была привычка разговаривать по громкой связи, когда ее не было в кабинете. Наверно, он записал разговор на диктофон. Но почему кассета оказалась у Виталия?
   Виталик объяснил, что, по словам Сергея, на диктофон упали какие-то папки и тот включился на запись. Ирина подумала, что, в таком случае, Сергей не знал, что же именно записалось, иначе не отдал бы пленку. Сначала она хотела отдать кассету тому молодому оперу, который не раз приходил на станцию, и даже узнала у Юли его телефон. Но потом передумала.
   Во-первых, она боялась, что если следствие начнет более пристально интересоваться деловыми отношениями Сергея с Олегом, то ей уже не удастся отвертеться, вся ее деятельность по обуванию родной станции выплывет наружу. А во-вторых, кассета должна была стать ее тайным оружием. Она не собиралась шантажировать Олега, понимая, что такие на шантаж не поддаются - они просто убирают шантажиста и все дела. Но и он ее шантажировать больше не сможет. Пусть только попробует! Так ему и скажет: если что - компромат у следователя. А если что-то с ней случится - кассета попадет в прокуратуру автоматически.
   Сегодня Ирина смотрела на Олега и не уставала удивляться: как эта белобрысая крыса могла держать ее в таком страхе?! И что в нем было такого, что могло ее к нему притягивать? Как-то они с Сергеем говорили о фильме "Маска", и он сказал ей, что злого скандинавского бога Локи представляет себе похожим на Олега - таким же мелким, бесцветным и подлым. Это было... да, это было весной, и тогда она сильно удивилась: Сергей никогда не позволял себе подобных высказываний.
   Стоя на кухне у раковины и отмывая чашки от кофейной гущи, Ирина подумала, что в чем-то, пожалуй, понимает Олега. Держать дубинку над головой ничего не подозревающего человека было приятно...
  
   Олег вышел из квартиры Геннадия и, прислушиваясь, остановился на площадке. Внизу хлопнула дверь, шаги гулко раздавались по всей лестнице, заглушая отчаянный стук сердца, не давая сообразить, приближаются они или удаляются. Олег прижался к стене и замер. Терпкий привкус паники заставил язык онеметь Хотелось убежать с диким криком на край света - и в то же время упасть на пол, закрыть глаза, провалиться в небытие.
   Со скрежетом распахнулась дверь парадного, шаги стихли.
   Олег вытер пот со лба и бессильно сполз на корточки. Колени мелко дрожали. Он хотел было вернуться, попроситься переночевать, но мысль о том, что Калинкины увидят его таким напуганным, едва не наделавшим в штаны, заставила от этой идеи отказаться.
   Ступая на цыпочки, Олег медленно спустился вниз и снова остановился у почтовых ящиков. Ни одна лампочка в подъезде не горела. Чтобы выйти на улицу, надо было преодолеть всего полпролета. Но почти от самой входной двери еще один пролет вел в подвал. Он явственно услышал доносящиеся оттуда шорохи. Паника вернулась, заливая тело холодной душной волной.
   Часы на руке тихонько тикали, отсчитывая секунды - как показалось Олегу, последние, отмеренные ему в этой жизни. Он молил Бога, чтобы кто-нибудь вошел в подъезд, и одновременно боялся этого. Наконец, решившись, он рывком бросился к светлеющему прямоугольнику открытой двери. Под ноги попалось что-то мягкое, отскочившее с дурным воплем. Вырвавшись на улицу, Олег увидел, как по тротуару, прихрамывая, удирает толстый серый кот.
   Подойдя к машине, он какое-то время стоял, не решаясь открыть дверцу. Наконец вставил в замок ключ и, зажмурившись, повернул. Ничего не произошло. Забравшись на сидение, он попытался закурить. Зажигалка плясала в трясущихся руках, никак не желая родить огонек. Минут десять он уговаривал себя включить зажигание, но стоящая перед глазами картина: ослепительный огненный столб, разлетающиеся в разные стороны покореженные куски метала и окровавленной плоти - была так отчетлива, что рука замирала на полпути к ключу.
   Да, у него была возможность нанять целую бригаду бодигардов, в том числе и тех, которые круглосуточно следили бы за его машиной. Но это означало бы привлечь к себе ненужное внимание, а во-вторых, он прекрасно сознавал, что даже целая армия телохранителей не спасет от пули снайпера, подкупленного официанта с экзотическим ядом в чашке кофе или... от самого себя.
   Олег вспомнил эпизод какого-то старого американского фильма. Сынок отомстил папе-бизнесмену, который не разрешал ему брать свою машину: просто позвонил и измененным голосом сказал папе, что того заказали. Очень скоро папенька сошел с ума. Теперь Олег понимал, что должен был испытывать бедняга. Правда, тому было легче, он ждал смерти от конкурентов, а вот его, Олега, окружало что-то гораздо более жуткое, граничащее с мистикой.
   Все же он собрался с силами и завел мотор. И снова ничего не произошло. Но в голову тут же полезли мысли о том, что взрыватель можно посадить и на тормоз.
   Припарковав машину и включив сигнализацию, Олег почувствовал себя так, словно вернулся с гонок на выживание. Он набрал код на замке и нервно оглянулся по сторонам. Никого. Вошел в просторный тамбур, захлопнул за собой дверь, остановился и прислушался. Потом на цыпочках подошел к внутренней двери, осторожно приоткрыл ее и посмотрел в щель. У лифтов никого не было. Он приоткрыл дверь пошире и заглянул в другую сторону. Тоже никого.
   Вздрагивая, как крадущаяся в курятник лиса, Олег подошел к лифту и нажал кнопку вызова. И тут за спиной щелкнул кодовый замок. Тихо вскрикнув, Олег бросился вверх по лестнице и через минуту был уже на шестом этаже. Задыхаясь, он пытался вставить ключ в замок. Лифт, покрякивая на этажах, приближался. Ключ застрял. Пот заливал глаза, от едкого ужаса сводило желудок. Наконец дверь распахнулась.
   Оказавшись в безопасности, за бронированной итальянской дверью, Олег вздохнул с облегчением и только тут заметил, что в квартире что-то изменилось. В прихожей горел свет, на полу стояли сумки и коробки. В ванной шумела вода.
   Из комнаты выглянула настороженно-любопытная мордочка. За полгода ребенок совершенно отвык от отца и побаивался выходить навстречу. Мгновенно забыв о своих страхах, Олег бросился к дочке, схватил ее на руки, закружил, зарываясь лицом в сладко пахнущие мягкие волосенки.
   Даже у самых отъявленных мерзавцев есть свои слабости. Негодяи обычно сентиментальны. Слабостью Олега была дочь, и единственным чувством, способным составить конкуренцию постоянному липкому ужасу, была тоска по ней.
  
   Олегу никогда не хотелось иметь детей. Он относился к ним с брезгливым равнодушием. Да, когда-то и он был таким сопливым. Но, слава Богу, вырос. От детства у него почти не осталось приятных воспоминаний, даже первые уроки власти по контрасту напоминали об унижениях. Попытки любовниц удержать его бреднями о своей беременности приводили его в бешенство.
   С Илоной они договорились сразу: никаких детей, и она была приятно удивлена его намерением, так как наследники в ее модельную карьеру никак не вписывались. Она-то ожидала борьбы, поскольку была уверена: если мужчина изъявил ненормальное желание сочетаться законным браком, значит, жаждет продолжения рода.
   Они прожили вместе пять лет, причем каждый - своей жизнью. Илона большей частью работала за границей. В те месяцы или недели, которые им приходилось проводить вместе, они прекрасно уживались, поскольку друг другу не мешали. Олег знал, что у жены есть любовники. Илона тоже догадывалась, что муж без нее не скучает, - их обоих это не трогало.
   Однажды Илона почувствовала себя плохо. Настолько плохо, что даже пришлось отказаться от участия в дефиле. Через несколько дней, вернувшись домой, Олег обнаружил жену разъяренной до невменяемости.
   - Поздравляю, я беременна! - заявила она, не дав ему даже снять ботинки.
   Кроме себя, винить было некого. Олег знал жену. Если бы ребенок был от кого-нибудь другого, Илона сделала бы аборт, не говоря ему ни слова.
   - Что ты намерена делать? - поинтересовался он.
   - Идиотский вопрос! - фыркнула Илона.
   - И когда?
   - Послезавтра.
   Всю ночь перед назначенным днем Олег не мог уснуть. Он думал совсем о другом, но ему было не по себе. Уже на рассвете он задремал и увидел маленькую светловолосую девочку, которая гладила его теплой ладошкой по щеке. Вздрогнув, Олег проснулся и долго-долго смотрел на спящую Илону.
   Он вытащил из сумки жены ключи и ушел, заперев дверь. На работе он отключил мобильник и предупредил, что для жены его категорически нет. А вечером выдержал многочасовую истерику и постановил: ребенок должен родиться. Илона сдалась. Она знала, что, когда муж говорит тихим, ласковым взглядом, прожигая насквозь безумными белыми глазами, лучше согласиться на все, даже если он предложит застрелить президента.
   Ребенка Илона родила в Лондоне, где четыре месяца демонстрировала модели для беременных. К тому времени Олег уже почти год содержал Наташу Гончарову. Он вешал маленькой провинциалочке на уши даже не лапшу, а целые макароны, обещал развестись и жениться на ней. Но когда Наташа заявила о своей беременности и потребовала выполнить обещание, да еще попыталась шантажировать, Олег просто озверел. Похоже, судьба просто издевалась над ним!
   Едва он отделался от Наташи, с двухмесячной Викой домой вернулась Илона. Она отдала дочь на попечение няни и поселилась в бассейнах и спортзалах, чтобы вернуть форму. Всего через пару месяцев она вернулась на подиум. Девочка ее интересовала мало.
   Зато Олег все свободное время проводил с малышкой. Девочка была точно такой же, как во сне: пухленькой, светловолосой и голубоглазой. Олег часами играл с ней, катал на шее по квартире, пел песни и укладывал спать. Первым сказанным ею словом было "папа". Олег любил дочь как никого и никогда. Вопреки своей натуре он ни разу не подумал о ней как о совершенно беззащитном, полностью зависящем от него существе.
   Когда Илона решила забрать Вику в Копенгаген, Олег сначала решительно воспротивился.
   - Подумай сам, - жестко сказала Илона. - Ты не в состоянии справиться с собой, со своими страхами. Я не думаю, что ребенку полезно оставаться с папашей, который дергается от каждого шороха. Алла мне поможет.
   Возразить было нечем...
  
   Поздно ночью Олег лежал на своей половине широкой, как океан, кровати и смотрел в потолок. Было неожиданно тихо. Ничего не шелестело, не шептало, не металось в углах и по потолку. Только Илона тихонько сопела, по-детски уткнувшись носом в подушку.
   Неожиданно в нем проснулось острое раздражение. Он с ненавистью смотрел на спящую жену. Захотелось столкнуть ее с кровати, пинать ногами - сонную, беспомощную, ничего не понимающую. За что? А за все. Ведь она - и только она! - смогла бы - если бы захотела! - понять его. Но Илону никогда не интересовало, что у него внутри. Она никогда не спрашивала о его детстве, юности. Отгородилась своей дурацкой карьерой, спряталась за нее... Вряд ли бы он, конечно, ответил. Но ведь она не спрашивала!..
   Она звала его недомерком. Олег никогда не обижался - в устах Илоны "недомерок" был ласкательным словом. Но когда она сегодня так назвала его, Олега словно оцарапало, как будто кошечка неожиданно выпустила из бархатной лапки острые коготки. Она даже не помнила, что он ей говорил по телефону, и мимоходом поинтересовалась, был ли он у психиатра. Тогда Олег удержался от скандала - на руках сидела Вика. Но сейчас неприязнь так и булькала в нем, как суп в кастрюле. Она удивился: злоба как будто заглушила страх! Так просто?
   И он начал вспоминать. Их первую встречу. Ему тогда было тридцать пять, а ей девятнадцать.
  
   Олег приехал на скучный, но обязательный банкет. Одному важному и нужному знакомому стукнуло пятьдесят. В большом зале ресторана собралось, наверно, человек двести. Все шло строго по протоколу: сначала тосты трезвые и официальные, потом пьяные и пошлые. Кто-то упал мордой в салат, кто-то пел в микрофон. Многопудовые бабищи, роняя бриллианты, отплясывали рок-н-ролл, а старички кадрили модных барышень с ногами от ушей.
   Он спокойно сидел, курил, попивал "Божоле", наблюдая за весельем. И вдруг вздрогнул, наткнувшись глазами на свое отражение. Ну, не отражение, конечно, просто взгляд сидящей наискосок девушки был таким же, как и у него: презрительно-любопытным. Незнакомка приподняла брови и едва заметно улыбнулась, сигнализируя: "Мы с тобой одной крови - ты и я!".
   Олег рассматривал ее, не таясь. С ума сойти, какая красавица! Длинные белокурые волосы, глубокого малахитового оттенка глаза. "Не может быть, чтобы натуральные. Линзы, наверно", - подумал он. Как бы там ни было, глаза были просто удивительными. И дело даже не в цвете. Огромные, с длинными ресницами и необыкновенным, как у индонезийки, разрезом - чуть приподнятые к вискам. В них постоянно бродили причудливые тени и огоньки, будто в китайском фонарике. Олегу показалось, что в темноте они непременно должны светиться - как у кошки.
   - Это кто там такая белобрысая? - поинтересовался он у соседа.
   - Зовут Илона, фамилия Ясберени. Манекенщица. В прошлом году выиграла какой-то крутой конкурс, работала в Париже, недавно вернулась.
   - Она нерусская?
   - Папа - венгр, дипломат. А что, интересуешься? - сосед пьяно подмигнул. - Девочка что надо. И сейчас свободна, можешь рискнуть. Дружка ее зимой в подъезде шлепнули.
   Олег обошел вокруг стола и пригласил Илону танцевать.
   - Если вас не смутит, конечно, - глубоким бархатным голосом ответила девушка, поднимаясь.
   На каблуках она была выше на целую голову. С какой-то другой его бы это действительно смутило. Но Илона была особенной. И тем не менее танца не получилось. Олег считал себя неплохим танцором и никак не мог взять в толк, почему они неловко топчутся на месте, мешая друг другу и наступая на ноги.
   - Интересно, - удивленно сказала вдруг Илона.
   - Что? - не понял Олег.
   - То, что у нас получается. Вернее, не получается.
   - Извините, - Олег снова наступил ей на ногу.
   - Не стоит. Танец - это тесный контакт, при котором нарушается полярная целостность. Поля перекрываются. В танце ведет тот, чье биополе сильнее, а другой, сам того не замечая, подчиняется.
   - Но ведь секс - это тоже... тесный контакт, - осторожно сказал Олег.
   - Да, - ничуть не смутилась Илона. - И там все точно так же.
   - Значит, если у нас плохо получается в танце...
   - Наши поля примерно равны по силе, - не поняла намека Илона. Или сделала вид, что не поняла.
   - Но если секс - то же самое, значит, мы в постели будем мешать друг другу? - Олег пошел ва-банк.
   - Пока не попробуешь - не узнаешь, - загадочно улыбнулась девушка, и они, не сговариваясь, направились к выходу.
   Сидя в такси и обнимая Илону, Олег боялся, что не выдержит и взорвется от желания мелкими брызгами или набросится на нее прямо здесь, сейчас. Чтобы отвлечься, он спросил, откуда она все это знает - про поля и тому подобное.
   - А ты думаешь, раз манекенщица, значит, дура беспросветная? - усмехнулась Илона. - Я, между прочим, школу с золотой медалью закончила и на философском факультете год училась. Некоторым мужчинам это не нравится... Но мне наплевать.
   В постели они друг другу не мешали. Каждый больше думал о своем удовольствии, но в целом все получалось прилично. Вместе им было удобно и достаточно легко, потому что они не считали, что совместная жизнь должна превратить их в некое двуединое существо на подобие гермафродита. Скорее ни были как два корабля, которые встретились и дальше плыли параллельным курсом. Но теперь... Олег чувствовал: все изменилось!
  

Глава 10.

  
   - Геннадий Федорович, - донесся из селектора тонкий голосок. - звонила секретарь Тищенко и просила передать, что вас будут ждать в восемь часов на обычном месте.
   - Спасибо, Любочка.
   Геннадий с недоумением заглянул в ежедневник. Все правильно, Женя должна вернуться в субботу, а сегодня четверг. Он набрал ее домашний номер - длинные гудки. Позвонил на работу, там подтвердили, что Евгения будет только в понедельник. Странно. Может, вернулась раньше, захотела увидеться...
   Геннадий позвонил Ирине и предупредил, что вернется поздно: приятели пригласили за город - на мальчишник.
   - С девочками мальчишник? - сухо поинтересовалась жена.
   - Ну, Ириша, цыпа... Ты же знаешь, я люблю только тебя!
   - Знаю, - проворчала она. - Надеюсь, не сядешь пьяным за руль. Пока!
   - Прости, Ириша, - вздохнул Геннадий, вешая трубку. - Была бы ты поласковей...
   Он встал из-за стола, открыл дверцу шкафа-купе и принялся разглядывать себя в зеркале. За последние четыре месяца он, кажется, даже помолодел. И мешки под глазами не такие страшные. Если бы еще не лысина... Но ничего, Жене он и таким нравится. Надо сходить за продуктами. И вина не забыть, белого - красное Женя не любит.
   Геннадий чувствовал себя мальчиком, который впервые влюбился в одноклассницу. Ему хотелось петь, плясать и обнимать весь свет. Все его комплексы улетучились в одно мгновение. Он казался себе настоящим суперменом - молодым и сильным. Это же надо, так влюбиться на пятом десятке, в девчонку, которая ровно на двадцать лет моложе. Он не сомневался, что и Женя любит его. Его - а не его деньги или положение.
   Удивительно, но он встретил Женю в налоговой инспекции, где она работала секретарем начальника. Ожидая в приемной, Геннадий от нечего делать разговорился с симпатичной девушкой. Слово за слово, приглашение поужинать, приятная беседа в ресторане, поездка на дачу в воскресенье... Не прошло и недели, как Геннадий понял: он пропал. Возможно, он даже ушел бы от Ирины, но это казалось ему недостойным. Одно дело выгнать потаскуху Катю, другое - бросить вполне порядочную женщину. К тому же он не выносил скандалов.
   Они встречались с Женей на его даче недалеко от Лупполово. Женя добиралась туда на автобусе и шла пешком через поле. Ирина на дачу - эту дачу - ездить не любила, так что опасность попасться была минимальной.
   Геннадий вообще был помешан на безопасности, пугался собственной тени, и Женя шла ему навстречу, поддерживая игру в шпионов. Будучи сыном врача, он с детства страдал ипохондрией, находя у себя любую болезнь своих знакомых. Когда один его сослуживец умер от опухоли мозга, Геннадий стразу же отказался от сотового телефона, потому что много раз слышал о его небезопасности. Чтобы обмануть бдительную Любу, он придумал следующую чудовищную систему связи.
   Женя звонила в офис, но не просила соединить с Геннадием, а только сообщала, что секретарь Тищенко (это была ее фамилия) просит передать Геннадию Федоровичу: встреча состоится во столько-то или не состоится вообще. И Люба была уверена, что звонит секретарша какого-то там Тищенко, которому лень самому поднять трубку. Если же Жене надо было сообщить что-то важное, она просила передать, что Геннадий Федорович должен обязательно позвонить Тищенко. Тогда он шел на улицу и звонил Жене из автомата.
   Три дня назад Евгения уехала в Тверь навестить сестру. Она обещала позвонить в понедельник. И вдруг этот неожиданный звонок... Что-то не давало Геннадию покоя, какая-то смутная мысль - будто неизвестно чей расплывчатый силуэт на заднем плане фотографии. Но чем больше он пытался ухватить ее, тем больше она ускользала.
   Около семи Геннадий попрощался с охранником - больше в офисе никого не было, даже Любу он отпустил в шесть - и вышел на улицу. Накрапывал мелкий холодный дождь. Темно и сыро... Снова мелькнула та же смутная мысль - и снова ускользнула.
   Все шло наперекосяк. О продуктах он вспомнил уже на выезде из города. В небольшом универсаме, куда Геннадий зашел за фруктами и вином, работали почему-то всего три кассы, и к ним выстроились устрашающие очереди. Перед ним оказались одни бабки, забившие корзинки горами дешевой мелочовки. Словно в насмешку соседние очереди двигались вдвое быстрее. А когда Геннадий отошел за коробкой конфет, его не захотели пустить обратно. Стоявшая за ним тетка прямо-таки захлебывалась пеной, доказывая, что "его тут не стояло". Очередь злорадно молчала. Все видели, что "его тут стояло", но уж слишком чужеродным пятном он выглядел в этом дешевом магазине, чтобы за него заступаться.
   Потом его тормознули и направили в объезд: впереди произошла серьезная авария, дорогу перекрыли. Но не проехал он и пары километров, как тревожно замигала сигнальная лампочка: бензин был на исходе. На ближайшей заправке 95-ого не оказалось. Мимо проехал автобус, в котором должна была ехать Женя. Обычно он всегда приезжал раньше, чтобы к ее появлению все уже было в наилучшем виде: камин растоплен, стол накрыт, кровать застелена. А теперь ей придется сидеть в темноте на веранде и ждать. И снова легкий холодок пробежал по спине.
   - Эй, мужик! - в окошко царапался чумазый пацан лет четырнадцати с канистрой бензина. - Сильно торопишься? Тридцать баксов.
   - Сдурел? - возмутился Геннадий.
   - Тогда загорай, - невозмутимо сплюнул вымогатель.
   - Черт с тобой, давай!
   Кое-как заправившись, Геннадий с места рванул в карьер. Когда Лупполово осталось позади, он свернул на темную грунтовку, полускрытую еловыми лапами. От остановки автобуса напрямик было метров пятьсот, а вот объезжать приходилось за пять километров. Давным-давно захиревшая Вороновка потихоньку перерождалась в богатый дачный поселок. В нескольких покосившихся халупках горели огоньки - там доживали свой век полторы бабки да дедок на лавке. Чуть дальше выстроились заносчивые "новорусские" коттеджи, которые пыжились изо всех сил, чтобы походить на готические замки или римские виллы.
   Дом Геннадия находился на отшибе у кромки густого ельника. От других дач его отделяли широкий луг и небольшой березнячок. Подвернулся дом случайно и по дешевке, правда, немного недостроенный. Хозяин, как водится, размахнулся соорудить новую вавилонскую башню, но скоропостижно разорился и распродавал имущество за бесценок, лишь бы побыстрее - счетчик-то тикает. За весну нанятая бригада довела дом до ума и почти полностью отделала. Только до подвала и двора руки не дошли.
   Ирина новую дачу невзлюбила, считала безвкусной и уродистой. Сама она все выходные проводила в Лемболово, куда Геннадий приезжал только в случае крайней нужды. Одно это слово - "Лемболово" - давило, как могильная плита, и вызывало чудовищные воспоминания, от которых он предпочел бы избавиться навсегда. Он и от дачи предпочел бы избавиться, как это сделали Сергей и Олег, но сначала она принадлежала матери, а когда та умерла, заартачилась Ирина. И Геннадий махнул рукой: хочешь - езди, но меня не зови. Он знал, что и Димка на даче не появляется, отдал ее бывшей жене. А дом Светланы достался ее тетке, диковатой старухе с целым выводком детей и внуков.
   Дорога превратилась в подобие тропы. По днищу "форда" зашуршала высокая трава. Расчистить подъезд еще только предстояло. Дом смутно темнел за невысокой живой изгородью - забор и кованные ворота тоже пока были в проекте. Он осторожно вписался в проезд и поставил машину на зацементированную - "гостевую" - площадку, не желая возиться с гаражом.
   Было тихо, только где-то далеко заходилась лаем собака. Южнее небо чуть светилось - там жил своей жизнью мегаполис.
   Геннадий посмотрел на часы. Четверть девятого. Похоже, Жени нет. Он поднялся по ступенькам на открытую веранду, все еще надеясь, что сейчас она выскочит, пытаясь его напугать, а потом начнет ласково ворчать, что он опоздал и заставил ее сидеть в темноте...
   Сидеть в темноте!
   Геннадий застыл на месте, парализованный жуткой мыслью. Женя боится темноты! Они всегда назначали встречи в такое время, чтобы она могла дойти до дачи засветло. Она никогда и ни за что не пошла бы через поле в темноте одна. Вот почему его так смущало слово "темно".
   Да ведь это же ловушка! Надо бежать, скорее уезжать отсюда. Вот так, наверно, и Серый на удочку попался. Скорей!
   Ноги не слушались - словно в кошмарном сне, когда что-то страшное все ближе, а ты не можешь сдвинуться с места. Наконец он рванулся к машине, схватился за ручку дверцы - и полетел в темноту, задохнувшись от сладкой тяжелой вони...
  
   Геннадий приоткрыл глаза и застонал: тусклый свет люминисцентной лампы показался ослепительным. Голова сильно кружилась и при малейшем движении взрывалась пульсирующей болью, которой подпевала боль во всем теле. Язык пересох и распух так, что было непонятно, как он помещается во рту.
   Он попытался подняться, но тут же скрючился снова: из глубин поднималась мощная волна рвоты. Отдышавшись, он повторил попытку и только тут понял, что его левое запястье наручниками приковано к трубе.
   "Где это я? Какой-то бункер", - подумал он и в то же мгновение все понял.
   Это был бетонный подвал его же дачи. Бывший владелец собирался устроить здесь баню или сауну, но успел только провести электричество и воду. Обитая кровельным железом дверь вела в соседнее помещение, где стоял неработающий газовый котел. Из прихожей дома в котельную вела скрипучая деревянная лестница.
   Геннадий попытался вытянуть кисть, подергал наручник, прекрасно понимая тщетность этих попыток. Ладонь широкая, наручник крепкий. Труба тоже - в руку толщиной. Как здорово все получается в боевиках: герой, прикованный где-нибудь рядышком с бомбой, за секунду до неминуемой гибели вытаскивает из-за отворота булавочку и ловко освобождается. Геннадий булавок нигде не носил. А если бы и носил, то все равно замок открыть не смог бы.
   Он крикнул - раз, другой. Под потолком было маленькое вентиляционное отверстие. Но даже если бы оно было побольше... До ближайшего дома метров триста, и живут там глухие старики. Хоть оборись - никто не услышит.
   Конечно, можно было надеяться, что это работа неких отморозков. Долги... Куда от них денешься. Дела в его фонде шли не лучшим образом. Недоброжелателей тоже хватает. Может помаринуют, вытянут n-ную сумму и отпустят? А может, кто-то захотел за него выкуп получить? Нет, это глупо, тогда надо было хотя бы Ирину украсть. Да и про отморозков - тоже глупо. Они бы нашли местечко получше, чем его собственная дача.
   Но кто тогда? Женя? Ирина, узнавшая о его похождениях? Олег говорил, что Сиверцев - директор сыскного агентства, которое следит за неверными супругами...
   Нет, Гена, нечего себя обманывать. Не Женя и не Ира. Это сам Сиверцев. Сначала разделался с Серым, а теперь вот и до него добрался. Может быть, Женя - просто его подсадная уточка.
   Невероятно хотелось пить. Огромный шершавый язык весил целую тонну. А в машине, вон за тем самым вентиляционным окошечком, бутылка "Цинандали", виноград, персики...
   Он отказывался верить происходящему. Неужели вот так оно и бывает?! Он вспомнил дурацкий анекдот: мужик открывает дверь и видит нечто в балахоне. Ты кто, спрашивает. - Я твоя смерть. - И что? - Да в общем-то и все...
   Вот так... В общем-то и все.
   Он сел на пол, прислонившись затылком к холодному бетону. Замечательную смерть ему приготовил Димочка. Не хуже, чем Серому. Того муравьи сожрали, а он, Гена, сожрет себя сам. Без еды люди могут долго обходиться, а вот без воды... Что-то он читал про потерпевших кораблекрушение, которые очутились в лодке посреди океана. Кажется, они пили собственную мочу, а ели... даже подумать тошно что. Как же это по-научному называется-то? А, копрофагия. Есть захочешь - и это самое съешь... отходы жизнедеятельности.
   Стоп, Гена, стоп! Без паники! Как говорил Карлсон? Спокойствие, только спокойствие. Уже завтра его начнут искать. Ирина забеспокоится уже ночью, а уж когда он не появится на работе... А пока будем считать, что это диета.
   А между прочим, заявление в розыск принимают только через трое суток. Ирина начнет звонить всем его знакомым, в морги и больницы, а про дачу и не вспомнит. В самом деле, кто его будет здесь искать? Хочешь прятать - прячь на виду. Тем более если Димочка убрал машину. Ну приедут, допустим, сюда. Тачки нет, дверь закрыта, в доме никого. И тишина. Мертвая тишина...
   Геннадий тихо заплакал, а потом незаметно для себя задремал.
  
   Он проснулся как от толчка и неловко зашевелился, разминая затекшую ногу. Вентиляционное окошко темнело, значит, ночь еще не кончилась. Пить хотелось по-прежнему, даже еще сильнее. Еще одно резкое движение, и он вспомнил, что у него есть печень. Как в анекдоте: здоровая. Во-от такая!
   Послушай, Гена, ты, кажется, не отдаешь себе отчет, какое приключилось попадалово. Анекдоты все вспоминаешь. А жить тебе осталось...
   И все-таки, кто же рассказал Сиверцеву о Светлане? Серый? Олег? Больше-то ведь некому. Но зачем тогда это письмо идиотское? Олег действительно был напуган, это не было игрой. Значит, Серый. Может, и не самому Сиверцеву, кому-нибудь другому. Совесть загрызла. Сначала совесть, а потом муравьи. Справедливо. Тогда и то, что он здесь сидит, тоже справедливо. Награда нашла героя!
   Геннадий отчетливо, как будто все было только вчера, вспомнил то, о чем столько лет запрещал себе думать. Сердце - взбесившееся, разделившееся на сотни частей, везде: в висках, в животе, в ладонях. Крики Светланы. Сергей - обезумевший, с тупыми звериными глазами - зажимает ей рукою рот. Олег - с торжествующим лицом злого демона.
   Злого демона... Локи! Вот кто был его героем, с детства. Надо же было выбрать для подражания такую гнусную тварь!
   Это он во всем виноват! Олег - их злой демон - и его, и Сергея, и Светланы. И Димки тоже. Всегда пытался подчинить их себе, унизить. Он убил Светку. Он виноват в смерти Сергея, в том, что Димка решил им отомстить. Ничего, придет еще и его час...
   Геннадий Федорович, умерь пафос! Он, конечно, виноват, но и мы все, бараны, виноваты не меньше. Сколько раз Олежек нас подставлял, а сам в сторонке хихикал? И что? Отряхивались и ползли за ним дальше...
   Геннадий разговаривал сам с собой, вслух. То ли еще в глубине души на что-то надеялся, то ли чтобы отогнать липкий ледяной ужас. Сколько прошло времени, он не знал - часы исчезли. Иногда впадал то ли в забытье, то ли в неглубокий сон без сновидений. И вдруг раздался звук, который заставил его резко дернуться. Металл больно впился в запястье.
   Двигатель! И не просто двигатель, а родной "тойотовский" движок. Совсем рядом. Значит, Сиверцев действительно решил спрятать его "слоника".
   - Дима! Димка! - изо всех сил крикнул Геннадий. - Не надо! Прошу тебя! Отпусти меня!
   И тут он обомлел. Сквозь вентиляционное окошко просунулся шланг, отвратительно запахло автомобильным выхлопом. Геннадий закричал, забился, обдирая руку в кровь. От вида крови потемнело в глазах и снова подкатила тошнота.
   Он не выносил даже вида своей крови. Одной-единственной крошечной капли. Пустяковый порез был для Геннадия равносилен мировой катастрофе, а сдать кровь из пальца - пыткам в гестапо. Еще в детском саду он узнал о царевиче Алексее, больном гемофилией - болезнью, при которой можно истечь кровью от ерундовой царапины. Тогда Гена до истерики испугался: а вдруг и он тоже этим болен. Порежет палец - и кровь будет течь, течь... пока не вытечет вся, до капли. Как ни убеждали его родители, страх окончательно так и не ушел: выродился в стойкое отвращение к виду и запаху крови, причем только своей - чужая его нисколько не пугала.
   Безразличие моментально превратилось в самую черную, безумную панику. Он бился, как попавшая в западню птица, ранил себя и от вида крови еще больше терял голову. Но потом боль отрезвила, проснулась дикая, жгучая жажда жизни. Жить! Выжить! Любой ценой!
   Он встал, стараясь держать голову как можно выше: тяжелый угар опускался вниз. От усилия перед глазами поплыло, в висках лупили кузнечные молоты..
   Чуть выше человеческого роста в сторону котельной от вертикальной трубы отходила еще одна, горизонтальная. Геннадий уцепился за перекрестье, и вниз, глухо звякнув об бетон, упал какой-то предмет. Лобзик! Кажется, его. Да, точно, вот его метка. Тупой, между прочим, как чья-то несчастная жизнь.
   Геннадий поднес лобзик к глазам, провел пальцем. Выбора не было. Похоже, сволочь Сиверцев хотел именно этого. Либо сдохнешь в газовой камере, либо отпилишь себе руку. Лобзиком, который не острее пилки для ногтей. И умрешь от потери крови. Уж кто-кто, а Димка прекрасно знал, что он крови боится до обморока. Это его идея была какие-то манускрипты кровью подписывать. Тридцать пять лет прошло. Ох, как тогда Олег смеялся...
   И все-таки это шанс. Вряд ли Сиверцев сидит в машине, зачем ему лишний риск! Вырваться отсюда, наложить жгут, вызвать "скорую". Ну хотя бы до людей добраться, до первого мобильника. Только бы успеть.
   Геннадий зажмурился, сцепил зубы... "Ну же!" - прикрикнул он на себя и с силой провел лобзиком по внутренней стороне запястья, чуть выше кольца наручников. Боль была невероятной, чудовищной. Почувствовав теплые струйки крови, он потерял сознание.
   Обморок длился, наверно, не больше нескольких секунд. Запах теплой крови смешивался с выхлопной вонью и почему-то запахом мочи. Опустив глаза, Геннадий увидел, что его светло-серые брюки потемнели. От боли и отвращения его вырвало.
   Он с остервенением терзал пилкой руку, купаясь в море боли. Нет, это было не море, а океан боли. Вселенная боли, окрашенная в багровые тона. Каждый нерв, каждая клеточка вопила от боли и содрогалась в конвульсиях. Секунды растягивались в тысячелетия.
   Если бы сейчас ему явился какой-нибудь завалящий маг-волшебник и предложил исполнить одно-единственное желание, наверно, сгоряча он и не подумал бы о свободе, попросил бы бензопилу "Дружба". А лучше топор. Острый. Сейчас он был животным, попавшим в капкан и изо всех сил пытающимся спастись от смерти, отгрызая лапу.
   Показались синеватые хрящи. Не задерживаясь, двадцать пятым кадром, промелькнула картинка: Ирина разрезает на две части большой куриный окорочок, разламывает по суставу, хрящики сахарно белеют, Барсик умильно урчит и трется об Ирину ногу, выпрашивая лакомый кусочек... Отложив лобзик, Геннадий сильно дернул за кисть, с хрустом выламывая сустав. Осталось чуть-чуть, совсем немного. Еще раз. И еще один.
   Он рванул лоскут кожи, и кисть осталась у него в руке. Геннадий отбросил ее, содрогаясь от омерзения, как гигантского паука. Обломанный ноготь на среднем пальце, шрам от пореза - все это было больше не его. Окровавленная кисть лежала на полу, и ему показалось, что сейчас она зашевелится, поползет, бросится на него...
   Кровь била из обрубка толчками. Выдергивая его из наручников, Геннадий с удивлением понял, что почти не испытывает боли, словно она осталась в отпиленной кисти. Когда-то из чистого любопытства он прочитал немало отцовских книг по медицине. Началась вторая стадия травматического шока, когда реакция на боль исчезает, а возбуждение сменяется безучастностью. Ему действительно хотелось лечь на пол и не шевелиться. Все силы ушли на борьбу, а на последний рывок их уже не оставалось.
   Нет, не сдамся!
   Цепляясь за стену, за трубу, Геннадий поднялся на ноги. Кровь пропитала пиджак и рубашку, но он уже не обращал на это внимания. Отшвырнув носком ботинка скрюченную кисть, последним усилием Геннадий бросился к двери.
   Но дверь оказалась запертой.
   Этого не может быть! Она не может быть закрытой. В ней же нет замка!
   Геннадий снова и снова всем телом бился о дверь, припертую чем-то со сторону котельной. Брызги крови летели во все стороны.
   Напрасно! Все было напрасно!
   Цепляясь на реальность меркнущим сознанием, Геннадий хрипло каркнул:
- Кто?!
   В ответ сквозь шум мотора раздался смех, и женский голос сказал:
   - Локи.
   Геннадий закричал - и кричал долго и страшно, по-звериному, пока тусклый свет не погас, пока не навалилась тяжелая, как могильная плита, зловонная темнота...
  

Глава 11.

  
   Проснувшись в отвратительном настроении и полюбовавшись на струйки дождя, которые змеились по стеклу, Дима решил взять отгул. Он обратился к себе с просьбой и, получив положительный вердикт, позвонил в "Аргус", чтобы сообщить об этом не вполне проснувшемуся охраннику.
   Все-таки быть начальником не всегда скверно. Обычно люди мечтают взобраться повыше, но когда их мечта осуществляется, все равно остаются неудовлетворенными. Тогда одни начинают карабкаться еще выше, а другие, которых меньшинство, ностальгически вздыхают о тех временах, когда не надо было отдуваться за всех и каждого. Дима в своей должности ценил зарплату, кабинет и возможность не отчитываться про мелочам - как сейчас.
   Поеживаясь от холода, он вышел на кухню, сварил побольше кофе с пенкой, пожарил омлет с сыром и гренками и утащил все это обратно в постель, где провалялся до обеда, бесцельно таращась в зеленый натяжной потолок и в тысячный раз пережевывая надоевшие мысли. "Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу..."
   Когда раскопки надоели, Дима заключил, что быть умным плохо, и нехотя встал. Принимая душ, он с минуту подумал, не сбрить ли бороду, но решил все же оставить. Делать было нечего. Разве что наводить порядок. Дима натянул старые джинсы и подаренную Ксюшей футболку с портретом Леонардо ди Каприо (она предназначалась исключительно для самых грязных работ).
   Он прибивал полки, вешал занавески, пылесосил ковры - и хандра постепенно улетучивалась. Дима так разошелся, что чуть было не начал мыть окно, но сообразил, что делать это в дождь несколько странно. Теперь ему было ясно, почему некоторые домохозяйки так маниакально вылизывают свои жилища: для них это лекарство от скуки и досады. Сам Дима подобное лекарство принимал редко, хотя, в общем-то, был мужчиной хозяйственным и руки у него росли откуда надо.
   С удовольствием оглядев сверкающую чистотой квартиру, Дима выскочил за пивом, а потом приготовил себе роскошный ужин, не уступающий ресторанному. Но усевшись за празднично сервированный стол, он снова почувствовал уныние. "Ты, Митя, как девочка, которая пригласила в гости мальчика, а он не пришел - и вот она делает вид, что ей и так очень весело и хорошо!"
   Поковырявшись без аппетита в жарком, Дима убрал все в холодильник и устроился с пивом перед телевизором. Показывали какую-то простенькую мелодраму. Минут через десять ему стало совсем тошно, и он щелкнул пультом. Тишина. Только дождь заунывно барабанил по карнизу да ходики отсчитывали время. А так ли уж он прав? Время идет, свобода... Свобода хороша только тогда, когда ее нет. Ну, в крайнем случае, когда ее только что обретешь. Пресловутый стакан воды, который некому будет подать...Да-да, именно так: и тебе никто не подаст и ты никому не подашь - некому.
   Может, животину завести? Жабу, например. Огромную лягуху-голиафа. Только вот возни с ней! А кого? Птиц Дима не любил, рыбок воспринимал как деталь интерьера. От хомяков и морских свинок воняет, черепахи скучные. Собаку? Черную блестящую таксу, мечту детства? Но кому с ней гулять? Разве что кота - огромного, ленивого, как в мультфильме про попугая Кешу.
   Вот у Стоцкого - две кошки. Первую ему подарили как кота Тихона. Когда Тихон подрос и оказался дамой, Валька не стал ее переименовывать. И даже пригласил к ней кота своих знакомых - пепельного британца по кличке Бакс, редкого паршивца, который воровал еду с Валькиной тарелки и выл по ночам. "Должна ведь животинка испытать радости жизни!" - говорил Валентин. Одного из Тишкиных котят - плюшевую кису Нюсю - он оставил мамаше для компании, а остальных раздал. Теперь обе кошки были степенными толстыми матронами в полпуда весом. Они искренне считали себя в доме хозяйками, а Валентина - приходящей прислугой. Нюся поедала цветы, Тиша точила когти о мебель и обе они спали на Валькиной кровати. На их пропитание Стоцкий тратил больше денег, чем на собственное. Но тем не менее пушистые подружки встречали его с работы, отпихивая друг друга, забирались на колени, урчали и, требуя ласки, нежно покусывали за нос.
   От мыслей о кошках Диму оторвал телефон. Стоцкий - легок на помине! - судя по голосу, был мрачен.
   - Вляпались мы с тобой, Дима, по самое дальше некуда.
   Не успел еще Дима, услышав Валькино обращение, насторожиться, как тот выпалил:
   - Калинкина убили. Еще на той неделе. Только сегодня узнал.
   Дима выругался.
   - Рассказывай!
   - К счастью, я этого не видел. Говорят, картина не для слабонервных. Куда там Балаев с муравьями! Зря что ли говорят: никогда не бывает так плохо, чтобы не было еще хуже.
   - Стоцкий!
   Выслушав Валентина, Дима покачал головой, будто тот мог его увидеть:
   - Ты хочешь сказать, Генка тупым лобзиком отпилил себе руку? Да ни в жизнь не поверю! Он крови боялся... не знаю даже, с чем сравнить. Сколько раз мы смеялись: порежет палец и начинает реветь, трястись, разве что в обморок не падает.
   - И тем не менее. Дверь была заклинена. В крови смертельная концентрация карбо... Ну, ты понял. И следы наркотика. Видимо, его сначала накачали, а потом в подвал засунули. Машина стояла в лесочке, шланг там же валялся. Разумеется, никаких пальцев.
   - Он от угара умер? - помолчав, спросил Дима.
   - Экспертиза в затруднении. В равной степени может быть и от угара, и от потери крови, и даже от травматического шока.
   Валентин замолчал, но Дима понимал, что это еще не все.
   - Слушай, а почему мы с тобой вляпались? - спросил он, словно оттягивая время.
   - Не корчи из себя идиота! - разозлился Стоцкий. - Потому что этого следовало ожидать. Дела объединили и передали в городскую прокуратуру. А вашему покорному вставили по самые гланды, поскольку от дела не самоустранился. Ты-то у нас подозреваемый если не номер раз, то номер два точно. Так что танцевал я сегодня кадриль с выходами. Между прочим, твоего приятеля Малинина от дела сразу отмели по той же причине. Из убойного - Логунов и Зотов, а следователь - Калистратов. Знаешь их?
   - От Костика слышал, но не знаком.
   - Вот и познакомишься. Калистратов тебя хотел повесткой вызвать, но я поручился, что завтра ты сам явишься. Так что не подводи меня. Запиши телефон.
   Записав на обрывке газеты телефон следователя, Дима поинтересовался:
   - Что-то есть еще, что мне нужно знать?
   - Конкретно ничего. Сам понимаешь, меня теперь информировать никто не обязан. Скажу только, дело не просто гнилое, а очень даже тухлое. Боюсь, пока убийцу не найдут, тебе будет кисло. Если уж даже я на минуту засомневался... А для Калистратова ты никто. Представитель параллельного мира. Думаю, не надо объяснять, как наш брат относится к бывшим коллегам, подавшимся в бизнес. Ладно, не падай духом. Если понадобится адвокат, позвоню Антону Ракитскому, он мне обязан.
   Дима подошел к окну и посмотрел вниз в бездонную чернильную темноту, с которой никак не могли справиться тусклые лампочки у подъездов. Напротив зажглось окно, молодая женщина приветливо помахала рукой. Дима махнул в ответ. Знакомы они не были, но часто вот так переглядывались. Он хотел было познакомиться, но вовремя заметил, какой отмороженный браток приезжает к ней в гости на огромном, как танк, "хаммере". Тут уж не тронь лихо, пока спит тихо.
   Да, начавшийся отвратительно, день закончился еще хуже. Алиби на прошлый четверг у него было железное: до восьми на работе, потом сразу поехал в гости к старому приятелю Вите Лигаеву, засиделся и остался ночевать. Но что для следствия его алиби! Не так уж давно Дима ушел из органов, чтобы не понимать: для бывших коллег он наглый буржуй, который вполне может воспользоваться услугами профессионала. А дальнейшее - это дело техники. Заставить человека сознаться в том, что он не делал, если очень надо, гораздо проще, чем кажется. Не надо и по почкам бить.
   Получался парадокс. Совсем недавно Дима, уверенный в том, что его друг детства получил по заслугам, твердо решил: помогать Валентину не будет. Теперь же единственной возможностью избежать унизительных разборок было самому найти убийцу. И поскорее.
   Все запутано - или запущено, это уж как хотите. Сначала он был уверен, что во всем виноват Олег - и это было так удобно: винить во всем старого друга-врага. Потом стало казаться слишком натянутым. Тем более теперь, когда убит еще и Геннадий. Разве что предположить, что Свирин совсем спятил. Но с другой стороны, версия о таинственном мстителе была еще большей натяжкой.
   А собственно, почему? Ведь сказал же Стоцкий, что эта троица за двадцать лет могла дерьма накопить на целый полк народных мстителей.
   Гончарова. Наталья Николаевна. Она работала у Сергея, была с ним в ресторане и даже, судя по всему, ночевала у него. Голубой официантик сказал, что Сергей в ресторане болтал без умолку, говорил об Олеге и о каком-то болоте...
   Идиоты! Как же это они сразу не обратили внимание?! Сергей действительно все рассказал ей!
   Знакомую Олега, покончившую с собой наркоманку, тоже звали Наталья Николаевна Гончарова. Не тут ли собака зарыта?
   Стоп, Дмитрий Иванович! Будем думать в этом направлении.
   Когда человек умирает, его паспорт меняют на свидетельство о смерти. А если паспорт не сдать? Ну нет его, исчез, испарился. Что, свидетельство не выдадут? Выдадут, куда денутся. Помурыжат - и выдадут. А кому легче всего паспорт зажать? Родным. Или там близкому другу, жениху. То есть тем самым, кто теоретически мог бы удариться в кровную месть. Допустим, это именно Олежек девушку до самоубийства довел. Посадил на иглу или что там она принимала, потом бросил. Вполне в его забавном стиле. А девушка записочку оставила: мол, вините в моей смерти Олега Михайловича Свирина, 1957 года рождения, проживающего по адресу... Родные, на Фемиду не надеясь, записочку зажали и решили действовать самостийно. Может такое быть? А почему нет?
   Дима решил попросить Валентина, чтобы тот разузнал о родне Гончаровой по своим каналам - в его теперешнем положении особенно высовываться было не резон.
   Но тут была неувязочка... Если отомстить хотели Олегу, то зачем убивать Сергея и Генку? А если всем - то при чем здесь Гончарова?
   Дима походил по комнате, закурил и снова лег на диван.
   Элементарно! Гончарова, будем ее так называть, узнает от Сереги о той истории со Светланой. Конечно, ее это не касается, но она использует свои знания, чтобы не просто так расквитаться со Свириным, а сначала хорошенько его напугать. В таком случае Сергей и Геннадий, с одной стороны, ее орудие, а с другой, получают свое за прошлое. Между прочим, та записочка, которую Свирину подбросили, говорит за это. Интересно, а про Генку ему ничего не написали? Как бы узнать?
   Что еще? Мальчишник, на который якобы отправился Генка. Кто и как его пригласил, если, конечно, это не было сказано жене для отвода глаз. Была ли встреча назначена на даче, или его туда привезли? Если встреча, то оговаривалось ли это заранее? Работы предстояло много.
   Дима вытащил из кейса потрепанный склерозник и записал назавтра:
   " 1. С утра - "Аргус".
      -- Прокуратура, Калистратов.
      -- В.С. - насчет Гончаровой.
      -- Фонд.
      -- Телефоны"
   Потом подумал и добавил с тремя вопросительными знаками еще один пункт: "6. Жена Г."
  
   В помещении интернет-клуба с утра была не так уж многолюдно. Основные посетители: школьники и студенты - с утра были на занятиях, к тому же ночью дешевле. Простуженная девушка-администратор, кутаясь в черную шаль с кистями, с головой ушла в оживленную компьютерную болтовню.
   - Извините, паспорт нужен? - спросила Наталья.
   - Чего? - ошарашено переспросила девица. - Какой паспорт? Платите и садитесь, пока есть куда. Только учтите, я время от времени во все компьютеры по сети заглядываю. Заставляют, - объяснила она, словно прося прощения, - чтобы дети порнуху не смотрели.
   - А... если надо распечатать пару страниц?
   - Тогда идите за последний, под пальму. Там принтер есть и бумага. Только если немного, а то он верещит противно, отвлекает и на нервы действует.
   Наталья хотела возразить, что большинство "стрелялок" верещит никак не меньше, но промолчала, отдала деньги и уселась за компьютер, на боку которого явственно отпечаталась чья-то измазанная синими чернилами пятерня. Под столом мигал красным глазом огромный допотопный принтер.
   Да, на станции было гораздо проще. Рекламные агенты без конца распечатывали прайс-листы, коммерческие предложения и тексты рекламных роликов. Она изображала такого неудачливого агента - ну никак не найти клиента! Зато пришла на полчаса раньше, набрала лишний листочек - никакой проблемы. Главное, чтобы не увидел никто, как бумага из пачки достается в медицинских перчатках. С первым письмом получилось, а со вторым - нет. Хотела ведь сделать заранее, но так и не вышло. Вот и приходится по таким местам ходить, где человек старше двадцати пяти выглядит замшелым динозавром, реликтовой окаменелостью.
   Для вида Наталья вышла в интернет и забралась на первый попавшийся сайт какого-то "библейского общества". Слова администраторши о том, что ей приходится заглядывать во все компьютеры, не обрадовали. Так и вляпаться можно по закону подлости. Хоть бы ее отвлек кто. Но как назло, в клуб никто больше не заходил.
   Наталья машинально листала страницы, делая вид, что по уши занята делом. Да, напечатать на станции письмо было делом плевым. А вот другое - гораздо сложнее. Забраться в компьютеры и стереть свои файлы с паспортными данными после увольнения. Она тогда забежала - вроде, на минутку, забрать свою чашку. Никто даже внимания не обратил, станция была настоящим проходным двором. Улучила момент и спряталась в пыльном чуланчике со всяким хламом.
   Время шло, народ начал расходиться. Наконец на станции остались только охранник Вадик и ночной диджей Юджин Ю. Вадик безвылазно обитал в приемной, а Женька если и выходил из студии, то только в туалет или в офис приготовить себе кофе.
   Дверь приемной была открыта, Наталья слышала, как зашумел электросамовар - Вадик собрался пить чай. Ну же! Словно услышав ее, он отправился в туалет. Полминуты хватило, чтобы вылить в его чашку несколько капель снотворного. Попив чайку, охранник быстренько отключился, заливистым храпом подбадривая телевизионных каратистов, вопящих так, словно им в штаны забралось по змее.
   Ступая на цыпочки, Наталья вышла из чулана и пробралась в приемную. Компьютер Юли был без входного пароля - дряхлый, как динозавр, с посыпавшимися "мозгами". Она быстро вошла в кадровую программу, убила в архиве свой файл и опорожнила "корзину". Если его и хватятся, он будет уже так затерт, что восстановлению не поддастся. Никаких бумажек у них на станции в нарушение инструкций не водилось - ни анкет, ни личных листков. Заявление и специальный бланк сканировались, а потом выбрасывались.
   Теперь кабинет. Наталья покосилась на храпящего Вадика и осторожно, чтобы не звякнуть, вытащила связку универсальных отмычек. "Крючки" были особые, из тех, которые не оставляют следов - как будто дверь открывали "родным" ключом. Но для того, чтобы с ними справиться, нужна была сноровка, ей пришлось потратить на тренировки немало времени.
   Замок тихо щелкнул и открылся. Она прикрыла за собой дверь и включила медицинский фонарик-авторучку. Компьютер Ирины стоял на пароле, но Наталья как-то видела, что та три раза нажимает одну и ту же клавишу. Предел фантазии.
   С пятой или шестой попытки компьютер загрузился. Она пробежала по всем файлам, где только могло быть упоминание о ней, и стерла все "лишнее". А потом вставила в компьютер дискету, которую утащила у Балаева из сейфа. Ей просто необходимо было попасть к нему домой - ведь не на работе же он хранил свои личные записи. Сначала ресторан. Совсем небольшое усилие, маленький такой сеанс - и Сергей начал колоться, как гнилой орех. Она узнала очень много интересного и полезного. Очень много. Но для приманки все это не годилось. Пришлось пригласиться к нему домой. С ним, к счастью, даже не пришлось спать, он просто вырубился и все. А на следующее утро долго извинялся. Она, разумеется, его простила...
   На дискете был всего один файл, и он был запаролен. Наталья снова и снова пыталась его открыть. Бесполезно. Ну какой из нее хакер! И тут она кое-что вспомнила. А вспомнив, набрала на клавиатуре: ЛОКИ. Именно так, прописными буквами. Когда по экрану побежали строчки, она удовлетворенно потерла руки: есть фонарик для рыбки-удильщика!
  
   Наконец к столу администраторши подошли двое молодых людей и завели с ней какой-то длинный разговор про "спамы" и "оверлеи". Озираясь, как шпион, Наталья открыла электронную почту и в поле для сообщения быстро набрала заранее составленный и вызубренный текст. Отправила на печать и с облегчением вздохнула, когда завывавший разъяренным мартовским котом принтер принялся за дело, откатывая каждую строчку в четыре захода. Теперь текст можно было стереть.
   Победно пискнув, принтер выплюнул листок. Наталья аккуратно взяла его ладонями за ребра и положила в папочку. И наткнулась на любопытный взгляд парнишки, сидевшего за соседним компьютером. Вот на таких досадных мелочах и попадаются! Не хватало только, чтобы он ее запомнил! Она и так сделала уже слишком много ошибок. Остается только удивляться, почему ее до сих пор не вычислили. Может, потому что миссия еще не выполнена?
   А вот с этим, Наталья Николаевна, надо быть поосторожней. Подобных "миссионеров" среди наших пациентов ой как много. Надо говорить прямо: хочу отомстить. Ужасно отомстить. Насколько нормально само это желание - другой вопрос. Насколько его осуществлению помогают или мешают потусторонние силы - тоже.
   Она никак не могла забыть голос, который сказал ей: "Смирись!". Чьи крылья прошумели, когда она отказалась - ангела или демона?
   Нет, надо оставить всю эту мистику на потом. Иначе... Она рисковала оказаться в мягкой палате для буйных. Впрочем, где они, эти мягкие палаты? Разве что в очень дорогих клиниках. А так - шприц и смирительная рубашка.
   Переулками и проходными дворами Наталья вышла на Садовую. Торопиться было некуда. Олег вполне удачно пугает себя сам. А вот завтра утром... Что-то он запоет, найдя в почтовом ящике очередную весточку? Потом - самое сложное. Конечно, господин и так исправно марширует стройными рядами в розовый домик-пряник, где, между прочим, мягкая палата имеется. Но процесс должен быть управляемым. Место лечащего врача ее ждет уже несколько месяцев. Подождет еще немного. Олег Михайлович должен окончательно дозреть, чтобы стать ее любимым пациентом. А уж она-то ему поможет... понять, по чьей милости и почему его крыша уехала в далекие края. Вот тогда-то он и вынесет себе приговор. Сам. Главное - не пережать, чтобы не превратился в законченного слюнявого идиота.
   Наталья медленно шла по направлению к Сенной. С хмурого неба изредка срывались крупные холодные капли, неприятно обжигающие разгоряченную кожу.
   Шуршат в листве царапины дождя.
   Такой же день, как много лет назад...
   Когда-то она писала стихи - убогие по форме и банальные по содержанию, "розы" в них рифмовались с "морозами", а "любовь", разумеется, - с "кровью". Тем не менее они помогали выплеснуть накипевшее на душе, как пар из предохранительного клапана. Теперь мысли и эмоции бурлили, не находя выхода. Если бы она могла - как раньше - посидеть пару ночных тихих часов за письменным столом, грызя ручку и шевеля перепачканными губами, чтобы исчеркать несколько листов и наконец, родив нескладный "шедевр", уснуть успокоенной и почти счастливой. Если бы она могла уткнуться в чье-то теплое сильное плечо и говорить, говорить, смывая потоком слов все страшное и безобразное, свалившееся на нее. Если бы она могла хотя бы плакать - долго, навзрыд, как обиженный ребенок...
   Но слез не было...
  
   Быстро темнело. Вспыхнувшие фонари превратили сумерки в вечер. Привлеченный яркой неоновой вывеской, Дима припарковался у кромки тротуара и зашел в небольшой подвальчик перекусить. С утра он только выпил кофе, а потом просто забыл о том, что надо поесть - столько всего навалилось. И вот теперь желудок жалобно ворчал и поскуливал, как бы намекая, что до крайности доводить не стоит, а то ведь можно и рассердиться. В данном случае голос желудка совпадал с голосом разума, и Дима счел за благо послушаться.
   Посетителей было немного, и скучающий официант чуть ли ни под руку, как дорого гостя, провел Диму к столику в углу, рядом с аквариумом. Пока Дима пристраивал на вешалку плащ, он стоял рядом и золотозубо улыбался. Записав заказ, официант удалился, постоянно оглядываясь и продолжая улыбаться. Диме показалось, что его приняли за ревизора.
   Минут через пять парень вернулся с бульонной чашкой крепчайшего ароматного кофе.
   - Ваш аперитив!
   - Я разве заказывал кофе? - удивился Дима.
   - Вы меня не узнали? Я Автандил. Сердюченко.
   Дима расхохотался:
   - Здравствуй, Вадик. Извини, не узнал. Ты изменился.
   Этого парня он лет пять назад буквально вытащил из тюрьмы, куда тот чуть было не попал по глупости. После смерти родителей на его попечении оказались две маленькие сестренки и полуслепая бабушка. Поддавшись на уговоры приятелей, Вадик согласился постоять "на стреме", пока те будут грабить обменник. Завидев наряд милиции, он струсил и убежал, но всего через час был задержан. Дима сам нашел ему хорошего адвоката, который, войдя в бедственное положение мальчишки, не взял ни копейки и добился условного срока. Какое-то время Вадик звонил, поздравлял с праздниками, потом потерялся. Дима считал это нормальным, тем более благодарность в больших дозах обычно утомительна.
   - Я помню, что вы любите хороший кофе. Сам сварил, а то бармен наш... того... Я не обижаюсь, что вы меня не узнали, внешность-то у меня неприметная, а вот как имя-фамилию скажешь - сразу вспоминают. Спасибо папе с мамой.
   Вскоре прибыл бифштекс, и Дима принялся за еду, пережевывая вместе с волокнистым мясом малоприятные события дня.
   С утра ему пришлось изрядно потрепать нервы, объясняясь с разгневанным клиентом, жена которого заметила слежку и устроила супругу форменный разгром шведов под Полтавой. С треском уволив одного "топтуна" и от души построив остальных, Дима позвонил Стоцкому и попросил побольше разузнать о родственных и прочих связях покойной Гончаровой. Валентин, хоть и без энтузиазма, но пообещал.
   Созвонившись со следователем, Дима поехал в городскую прокуратуру. Андрей Ильич Калистратов, о котором рассказывали разное, был предельно сух и официален. Разговор он начал с того, что, глядя Диме прямо в глаза, заявил:
   - Следователь, который вел дело до меня, уверял, что знает вас давным-давно и что вы - ангел во плоти. Я не говорю уже о профессиональной этике, но знаете ли, Дмитрий Иванович, абсолютно уверенным нельзя быть ни в ком, даже в самом себе. У меня тоже был друг, за которого я готов был поручиться. И где он теперь? - Калистратов фальшиво засвистел: "Владимирский централ, ветер северный..."
   Дима молча пожал плечами. Следователь втянул в себя и без того тонкие губы, от чего стал похож на старого инопланетянина.
   - Как мы будем строить нашу беседу? - спросил он. - Вопрос - ответ или сами напишете все, что нужно?
   - Если бы я знал, что вам нужно, - проворчал Дима.
   - Гражданин Сиверцев! - вскипел Калистратов, но тут же взял себя в руки. - Как вам будет угодно. Начнем по порядку. Фамилия, имя, отчество, год и место работы.
   Сладко улыбаясь, Дима ответил. Он прекрасно понимал, что злить следователя не в его интересах, но ничего не мог с собой поделать. С кислой миной Калистратов занес данные в протокол, полистал паспорт.
   - Вы, конечно, будете утверждать, что вы ни при чем, что вас подставили, - то ли спросил, то ли констатировал он.
   - Отнюдь, - возразил Дима. - Если бы меня кто-то хотел подставить, у вас были бы веские улики против меня, а не только мотив и возможность.
   - Один - ноль в вашу пользу, - Калистратов изобразил подобие улыбки. - По правде сказать, у нас есть одинаковые основания подозревать как вас, так и вашего друга детства Свирина. Пока мы рассматриваем эти две версии.
   "Молодец, - усмехнулся про себя Дима. - Идешь по нашим с Валькой следам. Только у меня, гражданин товарищ барин, солидная фора, поскольку я знаю, что Сиверцев здесь совершенно ни при чем, а Свирин скорее всего ни при чем".
   - Расскажите, пожалуйста, все о взаимоотношениях вашей компании.
   - Наши взаимоотношения прервались двадцать два года назад.
   - Тогда расскажите, почему они прервались...
   Допрос длился почти два часа. Следователь дотошно мусолил каждую деталь, по двадцать раз переспрашивая одно и то же, пытаясь поймать на противоречиях. Дав подписку о невыезде, Дима вышел в коридор с жутким ощущением, что именно он заказал всех громких покойников последних лет.
   В вестибюле его окликнули. Дима обернулся и увидел оперуполномоченного убойного отдела главка Костю Малинина, с которым познакомился лет пять назад. Костя тогда только пришел на службу в Центральное РУВД, с которым у их управы были в то время общие дела. Они с Костей месяц работали в одной упряжке и, несмотря на разницу в возрасте, очень подружились.
   - Ты от Ильича? - спросил Костя, подойдя поближе.
   - От Калистратова что ли? От него.
   - И как?
   - Мокрый, как мышь.
   - Кто - он или ты?
   - Не знаю, как он, а я точно, - Дима достал носовой платок, промокнул лоб и шею. - Ты его хорошо знаешь?
   - Более или менее, - пожал плечами Костя. - Неплохой, вроде, мужик. Спокойный, опытный. Но въедливый.
   - Что въедливый - это точно. Все мозги мне выел.
   - Да, это он может.
   Костя задумчиво грыз изнутри щеку, от чего лицо его складывалось в забавные гримасы. И хотя ситуация нисколько не располагала к веселью, Дима не удержался от улыбки.
   - Вообще-то, как раз я должен был этим делом заниматься, но поскольку ты фигурантом проходишь, пришлось отказаться. Я тебе звонил вчера, ответчик сказал, что ты за пивом ушел. Думал перезвоню попозже, да с детьми завозился, а потом, вроде, поздно было.
   - Это с какими еще детьми? - удивился Дима.
   Костик, несмотря на свои двадцать семь, проявлял задатки настоящего, можно даже сказать, прирожденного старого холостяка. Разговоры о браке заставляли его кривиться, как от зубной боли. Невысокий, худенький, Костя был похож на старшеклассника, но женщины почему-то его обожали. Он легко знакомился, легко заводил романы - и так же легко расставался со своими подругами. Семейный человек, по его словам, был похож на чудака, пришедшего на банкет и весь вечер трескающего исключительно кабачковую икру. Поэтому дети могли быть только чужие. На худой конец - какие-нибудь малолетние нарушители.
   - С моими детьми, - Костя надулся от гордости, как индюк.
   Дима обалдело заморгал глазами.
   - У меня теперь двое детей, жена и вроде как теща, - очень понятно объяснил Костя.
   - А поподробней?
   - У меня есть жена Света. Правда, мы еще не расписаны, потому что Светка пока не хочет. Она вдова, у нее двое детей. А еще с нами живет мать ее мужа, инвалид. Светке она свекровь, а мне... Пусть будет теща.
   - А дети большие? - никак не мог опомниться Дима.
   - Одному пацану шесть, другому четыре. Классные ребята.
   - Зовут тебя папой?
   - Зачем? Костей. Приходи в гости. Нет, серьезно. Запиши телефон. Звони и приходи.
   - Ладно. Если не арестуют, то приду, - вздохнул Дима.
   - Типун тебе на язык, Димка! - рассердился Костя. - Все выяснится. Калистратыч не дурак, он от нефиг делать не сажает. А против тебя нет ничего. Все, я побежал. А ты обязательно приходи, а то обижусь.
   Сев за руль, Дима какое-то время просто сидел, не заводя мотор. Надо было успокоиться и прийти в себя. Мало утренних заморочек и допроса, так еще и Костя. Неожиданно он понял, что завидует приятелю. Не потому, что неведомая ему Света (Света!) не хочет идти в загс, нет, дело в другом. Это какая же должна быть женщина, чтобы убежденный холостяк захотел жениться, не взирая на наличие двоих детей и совершенно чужой старухи-инвалида!
  
   - Но ведь я уже все рассказала, - удивилась секретарша Геннадия, маленькая светленькая Любочка, чем-то похожая на молодую Надежду Румянцеву - не Любовь Алексеевна, даже не Люба, а именно Любочка.
   - Я не из милиции, а из частного детективного агентства. Действую по поручению жены Геннадия Федоровича.
   Это была неправда, жену Геннадия Дима еще не видел, но решил, что в подробности вдаваться не стоит.
   - Так вы частный детектив? - глаза Любочки округлились, и даже голосок стал таким же, округленным. - Да, конечно, спрашивайте, расскажу, что надо.
   Дима в сотый раз подивился парадоксу: вполне законопослушные граждане всячески уклоняются от контакта с милиционером, которому обязаны помогать по закону, а неведомому шерлоку холмсу, которого вполне имеют право послать в далекие края, выкладывают все, как на духу.
   - Скажите, - спросил он, - что-нибудь осталось: ежедневник, записная книжка, в компьютере записи?
   - Нет, все забрали. Ежедневник. Он в кабинете остался. А книжка, наверно, у него была. Не знаю.
   - Ладно... Любочка, вспомните хорошо тот день. Какие-нибудь необычные звонки, посетители...
   - Посетителей вообще не было. Ну, посторонних. Только наши - юристы, экономисты. Звонки тоже обычные. Хотя, нет... Постойте... Надо же, только сейчас вспомнила!
   Девчонка явно лукавила. Ничего она не забывала. Просто - опять же! - не захотела почему-то делиться с опером. Может, не понравился.
   - Звонила секретарь некого Тищенко. Просила передать, что встреча на прежнем месте. Кажется, в восемь.
   - Тищенко? - переспросил Дима. - Вы знаете, что за Тищенко?
   - В том-то и дело, что нет. Я с Геннадием Федоровичем три года работала, всех его постоянных партнеров, деловых знакомых знаю, ну, по имени-отчеству, по должности. А про этого Тищенко - ничего. Или эту. Он... или она... Короче, звонит только секретарь - женщина, что-то передает.
   - И давно звонит?
   - Ну... месяца четыре. Раза так два в неделю.
   - А после смерти Геннадия Федоровича не звонила?
   - Точно! Звонила. В понедельник.
   Ах ты маленькая врушка! Забыла, как же! Вот только почему врешь?
   - Что спрашивала? Или передавала?
   - Что и обычно. Что его будут ждать в половине пятого. Где и всегда. Я сказала, что Геннадия Федоровича нет. И неизвестно, когда будет. Мы же тогда еще не знали, что он... что его...
   - Она всегда говорила одно и то же?
   - Ну... Обычно да. Встреча там же. Только сначала было в восемь, потом в девять, потом снова в восемь, в семь, в шесть, в пять. Я помню, потому что записываю. Один раз сказала, что встреча отменяется. И пару раз просила перезвонить Тищенко.
   - Значит, в понедельник - в половине пятого... - задумчиво повторил Дима. - А до того - в восемь...
   Он позвонил в "Аргус" и попросил одного из сотрудников немедленно приехать на Лиговский с АОНом и аппаратурой для записи с телефона.
   - Значит так, Любочка, сейчас приедет наш сотрудник. Я вам телефонный аппарат поменяю. Если кто спросит, скажете, что милиция. А если вдруг из милиции кто нагрянет... Скажете просто, что аппарат сломался, поставили другой. Идет?
   Любочка радостно кивнула. Она смотрела на Диму с таким восхищением, что ему стало неловко. Похоже, для нее он - Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро и... кто там еще - в одном лице. Девочка явно злоупотребляет детективами. Скверно, в ее возрасте лучше читать любовные романы. А еще лучше - не читать, а участвовать. Может?.. Нет, лучше не надо.
   Дима достал визитку и протянул девушке.
   - Любочка, если эта самая "секретарь Тищенко" позвонит, вы сразу же включите магнитофон. Постарайтесь говорить с ней подольше. И непременно запишите номер телефона. А потом сразу позвоните мне.
   Она кивнула. Потом смешно нахмурила бровки и надула губы. Видимо, это обозначало мыслительный процесс. Дима ждал.
   - Знаете, - наконец сказала она. - Он... Геннадий Федорович после того звонка был какой-то взволнованный. По кабинету ходил взад-вперед - у него паркет скрипит сильно. Вид у него был какой-то... То ли обрадованный, то ли удивленный. Как будто ему любимая женщина очень неожиданно свидание назначила.
   Ай да Люба! Ай да... Ну, неважно кто. А он-то - суперсыщик! Шантаж, угрозы, темные делишки...
   Наконец прибыла техника. Дима все подключил, объяснил Любочке, как с ней обращаться, и пошел было к выходу, но на пороге его остановил телефонный звонок.
   - Инвестиционный фонд "Ладожский", добрый день, - промурлыкала Любочка и вдруг, сделав страшные глаза, замахала Диме рукой. Другой, прижимая трубку плечом, она включила громкую связь и магнитофон.
   Надо же, какая удача! Хотя... удача или нет - еще неизвестно.
   - Прошу прощения, но Геннадия Федоровича сегодня уже не будет, - сказала Любочка, так, как Дима ее научил. - Если хотите, оставьте сообщение.
   - Пусть он позвонит Тищенко. На работу. Сразу, как сможет, - ответил женский голос, низкий и достаточно приятный.
   Дима показал на губы: говори, говори, не заканчивай!
   - А вы уверены, что Геннадий Федорович знает телефон? У него недавно пропал дипломат с записной книжкой.
   - Да нет, должен знать. Но... - женщина заколебалась. - Запишите на всякий случай.
   Любочка записала номер на листочке. Дима взглянул на табло определителя: точно.
   - Если Геннадий Федорович спросит... Нет, ничего больше не надо. До свидания.
   - Ну, что скажете? - спросил Дима.
   Любочка страдальчески наморщила лоб.
   - Может, я ошибаюсь... Мне кажется, это не тот голос. Вернее, тот... Сейчас тот и в понедельник тоже. И раньше. А в четверг, когда Геннадий Федорович пропал, - нет. Похожий. Я еще тогда подумала. А сейчас это было громко. У меня слух хороший, музыкальную школу с отличием закончила, - девушка чуть порозовела.
   - Здорово! Пианино, скрипка?
   - Виолончель. Хотела в консерваторию поступать, да не вышло. Дмитрий Иванович, а еще надо будет записывать?
   - Нет. Я сейчас вам старый аппарат обратно поставлю. Спасибо, вы мне очень помогли.
   Любочка сникла.
   Интересно, чего это она так расстроилась, подумал Дима. Хотела подольше поучаствовать в детективном сюжете? Или надеялась на продолжение знакомства? Жаль разочаровывать девочку, но ничего не поделаешь.
   Он собрал аппаратуру в сумку, узнал, когда будут похороны и вышел на улицу. Из машины позвонил в "Аргус" Лене и попросил пробить номер по базе данных. Через пару минут ответ был готов: налоговая инспекция Центрального района.
  
   Инспекцию эту Дима знал: там работал один из его клиентов. Все дело было в том, что фамилия начальника, у которого могла быть секретарша, была никак не Тищенко. По крайней мере, месяц назад. Придется разбираться на месте.
   Он зашел в приемную и улыбнулся сидящей за компьютером миловидной блондинке в бежевом костюме как своей любимой и единственной.
   - Слушаю вас, - улыбнулась в ответ девушка.
   - Скажите, пожалуйста, чей это номер? - он протянул ей листочек.
   - Мой. То есть приемной, - улыбка на ее лице медленно гасла. - А что случилось? Кто вы такой?
   - Директор детективного агентства "Аргус" Сиверцев Дмитрий Иванович. Вы, конечно, на мои вопросы отвечать не обязаны, я могу вас только попросить, но... Как вас зовут?
   - Женя, - прошептала девушка. - То есть Евгения Васильевна. Тищенко.
   Опаньки! Что называется, в десятку. Секретарь Тищенко. Просто, как апельсин. Ничего кроме правды.
   - Евгения Васильевна, я еще раз повторяю, вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Но все же вам лучше ответить, потому что через день-другой здесь появится милиция, и вы уже будете обязаны давать показания.
   Почему предпочтительнее отвечать именно ему, а не милиции, Дима, спроси Евгения об этом, сказать не смог бы. Но главное было не дать ей опомниться. Буря и натиск!
   Хорошо, я отвечу. Но что все-таки случилось? - лицо девушки с круглыми от страха глазами и вздернутым носом напоминало мордочку испуганного пекинеса.
   - Вы звонили сегодня в инвестиционный фонд "Ладожский"? Геннадию Федоровичу Калинкину, точнее его секретарю?
   - Д-да, - с запинкой ответила Евгения.
   - По чьему-то поручению или от себя?
   - От себя. Но что...
   - Калинкин убит, - жестко прервал ее Дима. - Убит в прошлый четверг у себя на даче. После того, как вы позвонили и через секретаря назначили ему встречу. В восемь часов вечера. На том же месте.
   - Нет! - выкрикнула Евгения и залилась слезами. - Я ему не звонила. Меня на той неделе вообще в городе не было. Я в Тверь ездила к сестре.
   - Что вам мешало позвонить из Твери?
   - Я не звонила!!!
   Из кабинета выглянул пожилой мужчина в сером твидовом пиджаке, посмотрела, вскинув брови, на Диму, на рыдающую Евгению и снова исчез, не сказав ни слова.
   - Хорошо, Евгения Васильевна, - мягко, но настойчиво начал Дима. - Скажите, почему вы постоянно звонили ему, а не он вам?
   - Да потому что он мне вообще не звонил. Только в крайних случаях. Мы с ним все в шпионов играли - так уж он боялся, что его драгоценная женушка пронюхает.
   Вот ты сама все и сказала. А Любочка молодец!
   - Значит, у вас были близкие отношения?
   - Да! - закричала девушка. - Да, да, да! Мы с ним спали, спали! Вы это хотели знать?
   Дима не ответил. Он смотрел на нее, как на экзотического зверя.
   - Извините, - прошептала Евгения. - Это так ужасно, так неожиданно...
   Начальник снова выглянул в приемную.
   - Евгения, что здесь происходит? Что за крики? - сухо поинтересовался он.
   - Простите, это ко мне. Из... милиции.
   - Да. Она у нас свидетелем проходит. Не хотели вызывать повесткой, - подыграл Дима. - Сейчас закончим.
   Понимающе кивнув, начальник вернулся в кабинет.
   - Дмитрий...
   - Иванович, - подсказал Дима.
   - Дмитрий Иванович, - уже спокойнее сказала Евгения, но было видно, что спокойствие дается ей с трудом, - меня действительно не было в городе всю прошлую неделю. Вы можете это проверить. Из Твери я Геннадию не звонила. Это вы тоже можете проверить. В четверг я весь день была в доме сестры, на глазах четырех человек, никуда не выходила. Телефона у них нет. Ни сотового, никакого. Наверно, кто-то знал, как именно мы договариваемся. Кто-то позвонил вместо меня и назначил встречу... вы сказали, в восемь вечера?
   - Да. А это важно, что в восемь?
   - Еще бы! Я боюсь темноты, а там надо через поле идти. Мы всегда договаривались так, чтобы я засветло до дачи добралась. А обратно он меня подвозил до автобуса.
   - А вы всегда встречались на даче?
   - Да. Только один раз были в ресторане. В "Афродите". Когда только познакомились.
   - Когда это было? - Дима снова почувствовал себя ищейкой, которая вот-вот возьмет след.
   - В начале мая. Он приходил сюда по каким-то своим налоговым делам. Пригласил поужинать. Ну и... Он очень боялся, что жена узнает. Говорил, что никак не сможет развестись. Да я и не настаивала.
   - Можно узнать почему? - удивился Дима. Да что это вдруг у всех за любовницы, которые замуж не хотят?!
   Евгения вздохнула, покрутила на пальце недешевое колечко с дымчатым топазом, наверно, подарок Геннадия.
   - Да какой из него муж? Он, конечно, очень хороший... был. Добрый, мягкий, щедрый. Но очень слабый. Безвольный. Я удивлялась, как он только такой пост занимает. Всего пугался...
   - Он рассказывал о себе, о друзьях, о своем прошлом?
   - Очень мало. Почти ничего. Пыталась спрашивать, но он так неохотно отвечал, что я поняла: не стоит. Если человек хочет, он сам о себе рассказывает, еще и не остановишь. Я тоже не люблю кому-то о личных делах рассказывать. Поэтому и понять не могу, кто же узнал... Мама знала, что я с женатым мужчиной встречаюсь, но больше ничего. Подруг близких у меня нет. А что Гена мог кому-то рассказать... Нет, не верю. Он бы не рискнул.
   Дима подумал о Любочке. Может, она? Может, поэтому и соврала, что забыла о звонке? Но тогда почему рассказала все ему? Нет, не похоже. Да и откуда она могла узнать, следила за Геннадием, что ли?
   Повисла пауза. Евгения напряженно разглядывала царапину на столе. Дима видел, что она едва сдерживает слезы.
   - Понимаю, это нелегко, - осторожно сказал он. - Но постарайтесь вспомнить, может быть, было что-то странное, как бы вам сказать...
   - Я поняла, - перебила Евгения. - Было. Месяца два назад. Тогда Гена с дачи подвез меня до автобусной остановки и вышел из машины сигарет купить. В ларьке. Было еще светло. И я увидела, что за павильоном стоит женщина. Понимаете, она как будто пряталась и за нами следила. Заметила, что я ее увидела, и сразу ушла. Я Гене рассказала, он сначала испугался, но потом сказал, что никого с такой внешностью не знает.
   - Как она выглядела?
   - Вроде, пожилая, лет пятидесяти. Седая, волосы в пучок собраны. Невысокая. Не знаю, худая или нет, на ней балахон какой-то коричневый был. Но и не толстая. Неряшливая какая-то. А вот лицо... Трудно описать. Я бы ее, наверно, узнала. Но лицо какое-то... никакое. Как из пункта приема вторсырья. Морщин мало, но старое. А потом... через пару недель где-то, я была на Лиговке, недалеко от фонда. И мне показалось, что я ее снова увидела. Но только не старуху. Ей было лет тридцать. Модно одетая, с длинными темными волосами. А лицо - то же. Только как будто его постирали и погладили. Я еще подумала, что мне Генина паранойя передалась...
  
   Увидев, что Дима расправился с бифштексом Автандил-Вадик принес ему еще кофе и пирожное - маленькую черепашку с шоколадным панцирем и головкой из заварного теста. Дима попытался расплатиться, но Вадик возмущенно замахал руками и пообещал обидеться.
   Подъедая "черепашку", Дима пытался суммировать все, что знал раньше, и то, что узнал сегодня.
   Чтобы разузнать побольше, Гончарова устроилась на работу к Сергею. Сблизилась с ним, узнала, что хотела, и на финансовый компромат выманила... куда? Не в лес же. Значит, куда-то, откуда его можно было увезти в лес на машине - не тащила же она его на руках. Но все равно, как-то ведь он попал в муравейник. Может, усыпила, как Генку? Тогда все равно как-то должна была его волочить. Или у нее был сообщник?
   Разделавшись с Сергеем и подбросив Олегу письмо, Гончарова - Дима уже не сомневался, что это ее рук дело - взялась за Геннадия. Похоже, ей надо было не просто убить, а убить пострашнее, поэффектнее. Чтобы посильнее напугать Олега? Она что, действительно хочет довести его до психушки? Ничего себе месть!
   Что мы имеем? Она выслеживает Генку с дамой и каким-то образом узнает, как именно они назначают свидания. Каким образом - вот первый вопрос. Слушала телефонные разговоры? Ладно, пока оставим. Внешность - номер два. Конечно, для женщины изменить имидж - не проблема. Невысокие и худощавые выглядят моложе своих лет. Но даже для них двадцатилетний разброс - многовато. Могла Евгения ошибиться? Могла, конечно. Могла придумать? Тоже могла. Но если допустить... Профессиональный грим? В комплекте со шпионской техникой? Блин, Никита какая-то получается. Рейнджер-престидижитатор. Ну просто убиться веником!
  

Глава 12.

  
   В среду вечером Олегу позвонила Ирина и, захлебываясь слезами, сказала, что Геннадий убит.
   Он не любил затасканные фразы, но сказать по-другому было сложно: земля ушла из-под ног.
   - Подожди, Ира, не ори!
   Хватая воздух, как рыба - открытым ртом, Олег доплелся до кресла и рухнул в него. Воздуха не хватало. Он стал твердым и колючим, застревал в горле. Смерть стояла за спиной, она парила в воздухе, пустыми глазницами смотрела из-за оконного стекла. Смерть шелестела облетающими листьями, громыхала трамвайными колесами, человеческими голосами бубнила о чем-то с экрана телевизора. Хрипло каркали, пожирая падаль, вороны. Человеческие останки, разлагаясь под землей, пытались вернуться обратно травой и цветами. Люди рождались на свет только для того, чтобы умереть...
   - Ты слушаешь? - голос Ирины звучал резко и отвратительно, как напильник по стеклу.
   - Как? - с трудом вытолкнул из себя Олег.
   - Ты еще спрашиваешь? Это ведь ты виноват! Ты убил их обоих! - в голос рыдала Ирина.
   - Ира, ты что, спятила? Или напилась?
   - Я все про тебя знаю. Все! Сволочь облезлая! Может, ты и не сам, ты же барин, у тебя холуев хватает...
   - Ира...
   - Что Ира? Что Ира? Ты доволен? Рад? Счастлив? Боже мой, какая же я идиотка! За себя испугалась! Рассказала бы все - и был бы Генка жив.
   - Ирочка, у тебя истерика. Что ты несешь? - ничего не мог понять Олег.
   - Это у тебя, гадина, будет истерика, когда на нары сядешь! - выкрикнула Ирина и бросила трубку.
   Нетвердыми шагами Олег подошел к бару, достал бутылку "Абсолюта" и рюмку, которую, подумав, заменил на высокий бокал для коктейлей. Налив до половины, выпил - жадно, захлебываясь, не ощущая ни вкуса, ни запаха.
   "Вода!" - подумал он, но тут теплая волна залила лицо, стекла на грудь. Приятно защипало переносицу.
   С бутылкой и бокалом Олег снова устроился в кресле. В комнату заглянула Илона, готовая к выходу: зеленое вечернее платье, длинное и узкое, с высоким разрезом на боку, парадная прическа, изумрудное колье в тон глазам.
   - Уходишь? - поинтересовался Олег.
   Илона молчала, глядя то на мужа, то на бутылку.
   - Теперь уже не знаю, - наконец ответила она. - Алла ушла, но мне не хочется оставлять Вику, когда ты в таком состоянии.
   - В каком состоянии? - заорал Олег, радуясь поводу выплеснуть все свои злобные эмоции. - Я выпил всего пятьдесят грамм.
   - Ага, из бокала для коктейля, - усмехнулась Илона. - К тому же эта бутылочка еще утром была целая. Если бы это не было важно, я осталась бы дома. Позвоню Алле, может, согласится вернуться.
   Няня жила недалеко и пришла уже через полчаса. Она любила девочку, да и деньги, которые Илона щедро платила за работу сверх положенных десяти часов в день, были для нее нелишними. За эти полчаса Олег успел выпить еще. Когда Илона снова вошла в гостиную, он помахал ей по-брежневски - раскрытой ладонью из стороны в сторону.
   - Алла пришла и останется на ночь. Можешь надираться дальше. Надеюсь, ты не будешь к ней приставать
   - Аллочка - прелесть, но не в моем вкусе.
   - Ну тогда я пошла.
   - Иди, иди, блядуй, сучка! - Олег сказал это тихо, себе под нос, но Илона услышала.
   Она ослепительно улыбнулась и медленно подошла к нему, ступая, как большая дикая кошка. Пощечина была настолько сильной, что левая сторона лица моментально онемела. Задохнувшись от боли и неожиданности, Олег смотрел на Илону, которая, прищурив глаза, мягко растягивала слова:
   - Если ты еще раз посмеешь повысить на меня голос или сказать что-нибудь подобное, я сразу же подам на развод. И ты останешься нищим бухгалтером в двухкомнатной квартирке. И Вику никогда больше не увидишь, потому что я добьюсь, чтобы тебя через суд признали недееспособным. Ты ведь был у психиатра, так? Это ты перед кем угодно можешь изображать Наполеона, Коммутатор хренов. А я прекрасно знаю, какой ты на самом деле: маленький трусливый недоносок! И поэтому я тебя нисколечко не боюсь!
   Олегу казалось, что он смотрит фильм ужасов: под тонкой оболочкой лица Илоны прятались другие лица, они выплывали на поверхность, как большие жирные пузыри, лопались и поднимались снова. Вот Светлана: "Что скажут в твоем драгоценном институте?". Людмила-Кошмарик: "Да у тебя духу не хватит убить меня самому". Маленькая Наташа Гончарова: "А если обо всем узнает твоя жена?". Лица становились все больше, они уродливо искажались, как в кривом зеркале, надвигались и наконец поглотили его...
   Когда Олег очнулся, жены в комнате уже не было. Хлопнула входная дверь, каблуки звонко процокали по кафельной плитке, загудел лифт. Потирая горящую щеку, Олег налил в бокал еще водки, снял трубку и набрал номер Ольги.
   - Оленька, здравствуй, Свирин беспокоит... Оленька, ты в курсе, что случилось с Геной? Мне звонила Ира, она в истерике, наговорила черт знает чего...
   - Она мне тоже звонила, - сухо перебила Ольга. - Извини, я не могу сейчас разговаривать.
   - Да может мне, в конце концов, объяснить кто-нибудь, что происходит?! - заорал он. - Что за бабы, черт вас дери!
   - Не кричи на меня, пожалуйста.
   - Оля! - обморочная пелена подступила снова. - Я клянусь тебе, я ничего не понимаю. Поговори со мной. Мне плохо, Оля!
   Последние остатки уверенности слетели с него, как взятый на прокат карнавальный костюм. Остался только страх. Животный нерассуждающий ужас. Каждый раз, когда ледяная волна накрывала его с головой, казалось, что так страшно ему еще никогда не было - и уже никогда не будет. Но страх рос, бродил, вспучивался, как содержимое сортира, куда изобретательный вояка бросил в жару пачку дрожжей.
   - Значит, тебе плохо... - помолчав, сказала Ольга. - Интересно, а как плохо было Гене?
   - Оля, что с ним... сделали?
   - Посадили в подвал на его же даче, приковали к батарее, пустили газ от выхлопной трубы. Он отпилил себе руку тупой пилкой. Но дверь оказалась запертой. Вот и все, - бесцветным голосом сказала она.
   - Отпилил руку?! Но ведь он же...
   - Да, я знаю. Не выносил вида своей крови. Тем страшнее ему было. У тебя все?
   - Оля, - Олег сжимал трубку так, что пальцы побелели от напряжения. - Ирина сказала тебе, что это я заказал Генку. Но это неправда! Я знаю, кто это сделал!
   - Да? И кто же? - в голосе Ольги ирония мешалась с недоверием.
   - Сиверцев!
   - Кто?
   - Димка Сиверцев. Не говори, что не знаешь такого. Он был на похоронах Сергея, разговаривал с тобой. Это он убил их обоих. Или заказал.
   - Я знаю Сиверцева. Ты окончательно спятил, Олег. Я не желаю обсуждать этот бред. Всего хорошего.
   - Подожди, Оля, ты же ничего не знаешь. Ничего! Ни о Сергее, ни о Генке, ни обо мне. И о Сиверцеве тоже ничего не знаешь. Если бы...
   - Я не хочу ничего знать, - обрезала Ольга. - До свидания.
   - Подожди! Скажи хотя бы, когда похороны.
   - Ирина не хочет, чтобы ты приходил.
   - Да мне плевать, что она хочет, - взорвался Олег. - Говори, когда!
   - Ну, как знаешь, - вздохнула Ольга. - Смотри, чтобы она не выцарапала тебе глаза. В пятницу в двенадцать, на Смоленском.
   Положив трубку, Олег залпом выпил. Водки в бутылке оставалось на треть. Он еще никогда в жизни не пил вот так - стаканами, без закуски.
   Теперь еще и Ольга! С ней у Олега и так были достаточно сложные отношения. Больше сильных и ярких личностей Олег не любил только сильных, ярких личностей, которые отказывались ему подчиняться. Ольга безусловно была такой. Не слишком красивая, всегда спокойная, она напоминала остывшую планету, весь жар которой внутри, в ядре. Он пытался очаровать ее, соблазнить - ничего не вышло, казалось, Ольга просто не заметила его стараний. Пробовал подавить, принизить, но это тоже не принесло успеха. Олег выглядел моськой, которая кидается на слона, и от этого жену Сергея искренне ненавидел. Жену? Как же, жену! Гражданский брак еще в тридцатые годы отменили. В милицейских протоколах правильно пишут: сожительница. Об этом он не раз ехидно говорил Сергею, но тот упорно именовал Ольгу супругой.
   Сильных личностей Олег делил на две категории: "кирпичи" и "мячи". "Кирпичи" подчинялись еще больше силе по принципу "против лома нет приема, если нет другого лома". С "мячами" было сложнее - на любой удар они упруго реагировали не менее сильным ударом. Их можно было только раздавить, растоптать, размазать. Но Ольга в эту классификацию не вписывалась. Она была "болотом", которое внешне спокойно и даже равнодушно гасит любое усилие. Но в термине этом был и другой, зловещий смысл: чем-то неуловимым Ольга напоминала Светлану...
   Конечно, он давно мог бы уничтожить Ольгу, рассказав ей всю правду о Сергее. Но раньше это было небезопасно. В криминальной среде сроков давности нет, а такое не прощают. Пока тайна была под замком, все было в порядке. Но стоило Серому открыть рот - и начался кошмар... Что ж, теперь все равно история выплыла на поверхность. Так что можно не отказывать себе в удовольствии. Сначала расскажет все Ольге, в подробностях. А потом и Ирке, а то безутешная вдова совсем оборзела.
   Где-то внутри вспыхнул маленький дьявольский огонек. Но - проклятье! - пьянящее чувство, которое всегда охватывало Олега в предвкушении победы, пусть над одним-единственным, самым рядовым человеком, было в этот раз каким-то тусклым, скомканным, словно отравленным неотступным страхом и тревогой.
   Он посмотрел на часы и с удивлением понял, что уже глубокая ночь: стрелки показывали начало четвертого. Илона не возвращалась.
   "Потаскуха!" - со странным безразличием подумал Олег.
   Дело было не в пощечине и не в ее угрозе подать на развод. Вернее, не только в этом. Сказав сакраментальную фразу "Я тебя не боюсь", Илона одним махом перечеркнула все, что их когда-то связывало. Теперь уже он и сам хотел избавиться от этой наглой холодной суки. Только вот дочь...
   Он встал и нетвердой походкой, пошатываясь, пробрался к детской. Приоткрыл дверь, осторожно заглянул в комнату.
   За темно-синим настенным панно прятался светильник. Звезды и месяц из тонкой полупрозрачной ткани создавали иллюзию ночного неба. В мягком рассеянном свете личико спящего ребенка казалось таким нежным и беззащитным, что у Олега защемило сердце. Ему захотелось взять дочку на руки - такую теплую, мягкую, сонную, прижать к себе, крепко-крепко, вдыхая ни с чем не сравнимый детский запах, - и никогда не отпускать.
   Он тихонько подошел к кроватке, осторожно погладил Вику по головке, поцеловал в щечку. Девочка, недовольно нахмурившись во сне, перевернулась на другой бок. Олег поправил одеяло и вышел.
   Ну нет, женушка! Своими руками задушу, куплю всех до единого психиатров, сама окажешься в дурке, в смирительной рубашке. Но дочку я тебе не отдам!
  
   Илона вернулась утром, усталая, с темными кругами под глазами, но довольная. Ни слова не говоря, она приняла душ, переоделась, потом пошепталась о чем-то с Аллой и ушла.
   Олег позвонил на работу и сказался больным. Приговорив с вечера литр "Абсолюта", он действительно чувствовал себя ужасно. Алла возилась на кухне. Покормив Вику, она предложила завтрак и ему, но он с отвращением отказался.
   Когда няня с девочкой отправились гулять, Олегу вдруг захотелось посмотреть, как они выйдут из подъезда. Он с опаской выбрался на балкон. Голова сильно кружилась. Наклонившись, чтобы посмотреть, что происходит внизу, Олег ухватился за перила. Железные прутья угрожающе зашатались в своих цементных гнездах, как молочные зубы.
   Когда они только переехали в эту четырехкомнатную квартиру на Светлановском (разумеется, название проспекта Олегу ужасно не нравилось) и затеяли ремонт, балкон как-то упустили из вида. За столько лет руки до него так и не дошли. Впрочем, балкон им был как-то ни к чему. Белье сушила машина, цветами Илона не увлекалась, а для чаепитий он был слишком тесный, да к тому же выходил на шумный проспект.
   Когда Илона вернулась с Викой из Дании, она сразу же завела разговор о ремонте. Не дай Бог девочка выберется на балкон. Навалится на прутья - и полетит вниз. Шестой этаж! А пока они следили, чтобы дверь всегда была закрыта на верхний шпингалет, до которого Вике не дотянуться даже со стула.
   Олег отошел подальше от перил и прислонился спиной к двери. Интересно, что испытывает человек, когда падает вниз? Понимает, что до смерти осталось всего несколько метров, несколько секунд?
   Мысли о смерти вернули его в реальность.
   Генка убит! И как! Каким же дьяволом надо быть, чтобы устроить такое. Олег представил себе, как Геннадий отпиливает себе руку, кричит от боли, кровь льется рекой... Как же это он решился? Да он же кровь из пальца не мог на анализ сдать без нашатыря!
   А ведь он следующий! Мысль обожгла, как кислота. Давно надо было действовать, а не по милициям бегать. Какая теперь разница!
   Олег набрал номер, по которому принимали объявления в одну из рекламных газет, и продиктовал текст: "Продается однокомнатная в центре, телефон 300-02-21 (Антон Борисович)".
   Вот уже несколько лет, после смерти Максима, Олег обходился в своих делах без помощников. Тогда его ребята сработали нечисто, просто чудо, что все обошлось. Это был знак свыше. Олег очень аккуратно избавился от всех. Кого посадили, кого свои же убрали. Он, вроде бы, был совсем ни при чем. Связи остались, как без этого, наоборот, стали еще крепче. Но вот "шестерок" больше не было. Поэтому для ассенизационных работ приходилось полагаться на стороннюю силу.
   Киллер был дорогой, но чрезвычайно надежный, срывов у него не было. Он работал без посредников и клиентам не показывался. Деньги брал только вперед и полностью - репутация позволяла. Олег однажды уже пользовался его услугами и надеялся, что канал связи остался прежним. Газета выходила по понедельникам. Киллер покупал ее и искал объявления о продаже недвижимости от имени Антона Борисовича. Пятая цифра телефона означала день недели, две последние - время. Два нуля - крик о помощи, SOS, пожар. Плата за два нуля увеличивалась вдвое, однако в противном случае киллер на связь мог и не выйти, если вдруг был занят или не в настроении.
   В указанное время клиент ехал в Лахту. Там, на одном из пустырей, неизвестно для чего стояла телефонная будка. Если в ней обнаруживался определенный знак, значит, киллер на связи. Клиент оставлял в щели за телефоном листок с координатами кандидата в покойники и своим контактным телефоном. Киллер какое-то время наблюдал за обстановкой и, если не замечал ничего подозрительного, листок из будки забирал. Потом связывался с клиентом и договаривался с ним, как будет происходить оплата - и в этом никогда не повторялся.
   Только положив трубку, Олег сообразил, какого дурака свалял. Оплата за принятые по телефону объявления осуществлялась через АТС, а это значит, что, подняв архивы, можно установить автора любого объявления. Надо было пойти в редакцию самому и оплатить объявление под любой вымышленной фамилией. Снова позвонив в газету, Олег попросил аннулировать заказ. Ничего, завтра с утра, до похорон - в редакцию. Бабы подождут. Главное сейчас - Сиверцев.
  
   После обеда вернулась Илона. Поговорив с Аллой, она прошла в спальню. Через открытую дверь Олег увидел, что она достает из шкафа свои вещи и укладывает в чемодан.
   - Ты решила уйти прямо сейчас? - Олег вошел в спальню с бокалом мартини.
   - А ты все пьешь? - вопросом на вопрос ответила Илона.
   - Ты не ответила.
   - Ты тоже.
   - Да, я все пью.
   - Нет, я не решила уйти прямо сейчас. Я еду в Сочи.
   - На три ночи? - хмыкнул Олег.
   - На три недели. Вику и Аллу беру с собой. А ты можешь пить хоть до зеленых чертей. Шизофрения и "белочка"* [*Белая горячка] в одном флаконе.
   Олег швырнул бокал в стену и схватил Илону за распущенные волосы. Но тут в бок ему уперлось что-то твердое и холодное. Скосив глаза, он увидел в руке Илоны крохотный пистолетик.
   - Не советую, - улыбнулась она. - Он не игрушечный. И даже не газовый. И разрешение у меня есть. Иди в гостиную и сиди там смирно, если не хочешь, чтобы я вызвала психушечную "скорую".
   Олег вышел, хлопнув дверью, но сидеть смирно не собирался. Он напряженно прислушивался к тому, что происходит в квартире.
   Алла помогла Илоне собрать Викины вещи, и теперь женщины стояли в прихожей и спорили. Илона настаивала на том, чтобы Алла шла домой укладываться, но та не хотела оставлять их с Викой и доказывала, что нищему собраться - только подпоясаться, она все успеет за десять минут по дороге в аэропорт.
   - Илона, ты же не будешь одной рукой чемодан укладывать, а другой пистолет держать. Видишь, он ведь совсем спятил, - доказывала она.
   - Не волнуйся. Смотри сюда: крибле-крабле-бумс!
   Не успел Олег сообразить, что происходит, дверь в гостиную щелкнула, за ней послышалась какая-то возня.
   - Думаешь, выдержит? - засомневалась Алла.
   - Еще как! Она ведь вовнутрь открывается. Чтобы это выломать, надо быть Рэмбо, а не дохлым мудилой. По крайней мере, я услышу. Так что иди, через пару часов мы за тобой заедем.
   Алла ушла. Илона, напевая, ходила по квартире. Олег осторожно, стараясь не шуметь, подергал дверь. Она не поддавалась. В узкую щель было видно, что через ручку-скобку продета заклиненная в проеме палка от швабры. Он взял нож, которым резал лимон, и, просунув его в щель, попытался сдвинуть палку, но угол был слишком неудобным.
   - Эй ты, сука, ты что, решила меня так и оставить? - крикнул Олег.
   - Нет. Буду уходить - выпущу. А когда вернусь, сразу подам заявление на развод.
   - Мне в туалет надо. Открой немедленно.
   - Перебьешься. Пописай с балкона. И не ори, Вику разбудишь.
   Олег скрипнул зубами и отошел от двери. Походил по комнате, сел в кресло, налил мартини: водка кончилась еще ночью. Стрелки часов, казалось, примерзли к циферблату. Так бывает, когда батарейка садится: тикать тикают, но ни с места, только дергаются.
   Проснулась Вика. Олег зашипел от злости: эта зараза не даст даже попрощаться с ребенком.
   - Илона, подойди сюда! - заорал он.
   - Что тебе?
   - Я могу хотя бы ребенка поцеловать на прощание?
   - Да ей плохо будет от перегара!
   - Илона!!!
   - Ладно, посмотрим на твое поведение, - сдалась она.
   Олег выругался и снова упал в кресло.
   Наконец жена собралась, одела Вику и вытащила чемоданы к лифту.
   - Надеюсь, мне не придется устраивать здесь стрельбу. При ребенке? - тихо спросила она, подойдя к двери.
   - Ты потом свое получишь. Открывай!
   Илона вытащила палку и отскочила в сторону. Олег вышел из комнаты и, покачнувшись, подхватил дочку на руки.
   - Не урони, пожалуйста, - брезгливо сказала Илона.
   Она стояла в углу, держа руку с пистолетом в кармане белого плаща. Не обращая внимания, Олег крепко поцеловал девочку:
   - Будь умницей, моя хорошая, слушайся маму и Аллу. Хорошо?
   Вика недовольно сморщила нос и отвернулась. Илона усмехнулась:
   - Пора!
   Олег отпустил дочку, Илона легонько подтолкнула ее к лифту и захлопнула дверь. Повернулся в замке ключ, открылись двери лифта.
   Выйдя на балкон, Олег смотрел, как жена и дочь выходят из подъезда и садятся в поджидающее их такси. Если бы Илона была одна, он без колебаний сбросил бы на нее бетонный обломок: край балкона давно треснул и ждал только удобного случая, чтобы обвалиться.
   Ничего, милая, погуляй напоследок, погрейся на солнышке. Вернешься - я тобой займусь. И игрушечка твоя не поможет. Посмотрим... чье поле сильнее!
  

Глава 13.

  
   Сначала Дима хотел поехать на гражданскую панихиду, но в последний момент сообразил, что не знает, где она будет проходить: Люба об этом ничего не сказала. Можно было, конечно, позвонить и узнать, но не хотелось. Положа руку на сердце, Дима признался себе, что не испытывает ни малейшего желания со скорбной миной стоять у гроба, смотреть на благостное застывшее лицо Геннадия и слушать, ах, каким он парнем был.
   Уж он-то, Дима, знал - каким...
   Подъехав в половине двенадцатого к воротам Смоленского кладбища, он купил букет кремовых гербер на длинных шерстистых ножках и принялся бродить взад-вперед вдоль ограды, размышляя, что же он на самом деле здесь делает. Отдает последний долг другу детства? Неубедительно. Интересно, а вот если бы он действительно убил Генку, как следователь думает, то пришел бы на кладбище? Полюбоваться, так сказать, делом рук своих? Ну, будь он киллером или там случайным убийцей, то, разумеется, нет. А вот если бы мстил да еще был бы женщиной, то вполне вероятно. Так что, Митя, не зевай по сторонам. Вернее, по сторонам, но не зевай.
   Начали подъезжать непростые иномарки и машины попроще, подкатил роскошный черный катафалк. Гроб тоже был очень даже ничего, никак не дешевле штуки баксов. Дима ожидал, что Свирин и здесь подставит свое хилое плечико, но его почему-то не было.
   Взвыл оркестр, и процессия двинулась по аллее. Вопреки Диминым ожиданиям народу пришло не так уж и много. Можно было думать, что на похороны директора немаленького инвестиционного фонда соберется толпа, особенно после той шумихи, которую подняли журналисты.
   За гробом шла высокая элегантная женщина в темном плаще и шляпке с черной вуалью. Дима догадался, что это вдова Геннадия, Ирина, к которой он так вчера и не поехал. Впрочем, вряд ли бы она захотела с ним разговаривать. Рядом с Ириной шла Ольга. Обернувшись, она кивнула Диме и что-то сказала вдове.
   Кто-то тронул его за рукав. Дима узнал Любочку. Глаза ее были заплаканы, руки судорожно сжимали букет гвоздик.
   - Здравствуйте, Дмитрий Иванович. Скажите, вы были у... той женщины?
   - Здравствуйте, Любочка. Да, был.
   - И... что?
   - Да ничего. Она оказалась... подругой Геннадия Федоровича.
   - Подругой?! - переспросила Любочка, вытаращив глаза. - Вот никогда бы не подумала, что он осмелится завести любовницу!
   Дима старался говорить тихо, но Люба почти кричала, стараясь пробиться сквозь траурный марш, и на них начали оборачиваться. Ему стало неловко.
   - Люба, говорите тише, прямо мне на ухо. Почему вы так думали?
   - Да такие как он сидят под каблуком у жены. Вы же ее видели! В худшем случае потихоньку бегают к проституткам. Но скажите, она как-то... замешана?
   - Вряд ли. Ее не было в городе, я проверил. Вы не ошиблись, в тот день действительно звонила не она. Как прошла панихида? - Дима постарался сменить тему.
   - Да ничего особенного. Скорее формально.
   - А отпевание было?
   - Нет. Ирина Анатольевна сказала, он некрещеный.
   Сколько Дима ни оглядывался, Олега так и не увидел. Неужели не пришел? Зато в хвосте процессии он заметил Евгению с букетом белых роз.
   На старом кладбище хоронили редко, чаще подхоранивали к родственникам. У Геннадия здесь лежала бабушка, и Ирина добилась разрешения похоронить его рядом. Об этом Диме шепотом рассказала Ольга, подошедшая к нему, когда гроб начали устанавливать рядом с могилой.
   - Дмитрий Иванович, вы не против, если мы отойдем немного? Не могу на это все смотреть, слишком напоминает...
   - Хорошо, конечно, - кивнул Дима.
   - Дмитрий Иванович, нам с Ирой необходимо с вами поговорить, - начала Ольга, когда они, попетляв между заросшими могилами, вышли на дорожку, ведущую к главной аллее. - Вы заметили, что Олега Свирина нет?
   - Да. Я даже удивился.
   - Ирина не хотела, чтобы он приходил. Он звонил мне позавчера, спрашивал, как все произошло, когда похороны. А до этого у него был неприятный разговор с Ирой, она позвонила мне и...
   Грохнули литавры, оркестр опять заиграл похоронный марш. Его сопровождали громкие рыдания.
   - Идите, Дмитрий Иванович, - вздохнув, сказала Ольга. - Я здесь постою. Вы будете на поминках?
   - Нет, наверно. У меня через час важная встреча.
   - Впрочем, там мы все равно не смогли бы поговорить. Ире будет не до того. Как бы нам увидеться?
   - Завтра меня весь день не будет... Вы не смогли бы приехать ко мне в офис в воскресенье? Часиков в одиннадцать?
   - Я скажу Ире. Если нет, то позвоню.
   Оставив Ольгу на дорожке, Дима вернулся обратно. Один за другим люди подходили прощаться. Подойдя к гробу, Дима посмотрел на восковое лицо с заострившимися чертами и вдруг вспомнил, как однажды вечером они сидели на темном Светкином чердаке и Генка рассказывал "страшилку" про отрубленную руку, рыскающую по дому в поисках убийцы своего хозяина... Неужели и это Сергей рассказал Гончаровой? Или просто совпадение?
   Могильщики закрыли полированную крышку и начали забивать гвозди. Ирина зарыдала, кто-то обнял ее за плечи. Гроб на полотенцах опустили в могилу, посыпались горсти земли. Выросший холмик покрылся венками и цветами, из-за которых едва видна была большая застекленная фотография. Дима заметил, что Евгения, положив букет, украдкой коснулась портрета рукой.
   С тех пор, как он вернулся к могиле, его беспокоило какое-то странное ощущение. Кто-то следил за ним. Дима попытался отойти в сторону, чтобы легче было определить направление взгляда, но в толчее и кладбищенской тесноте сделать это было непросто. И вдруг, резко обернувшись, он встретился глазами с девушкой лет двадцати семи - двадцати восьми. Коротко стриженная невысокая блондинка в джинсах и кожаной куртке стояла чуть поодаль, у заросшей могилы. Какое-то мгновение она смотрела на Диму, потом нагнулась и стала тряпкой мыть могильную плиту.
   Народ потянулся к выходу, только вдова неподвижно стояла у холмика, глядя на улыбающуюся фотографию. Девушка оборвала с могилы траву, поставила в банку с водой букетик иммортелей и ушла, не оборачиваясь. Диме показалось, что где-то он ее уже видел. Не на похоронах ли Сергея?
   Подождав, пока уйдет Ирина, он пробрался к могиле, за которой ухаживала девушка. На плите было написано: "Колыванова Мария Григорьевна. 1920 - 1968. Дорогой жене и дочери".
   "Жене и дочери". Но не матери. Кем же тогда приходится покойнице девушка? Если детей не было, то и внуков нет. А на могилке кто-то бывает. Запущенная, конечно, но не окончательно.
   Дима посмотрел на часы. Времени оставалось мало, клиент ждать не будет. Черт! Он вытащил телефон и перенес встречу на вечер.
   За спиной послышались голоса. Дима обернулся и увидел могильщиков, которые только что хоронили Геннадия. За пару некрупных купюр они охотно поведали, что есть такой Сергеич, который работает с пятьдесят какого-то года и все могилки знает наперечет.
   Дима вышел на центральную аллею и тут же натолкнулся на тщедушного дедушку в синем халате, надетом поверх замызганной курточки.
   - Извините, Сергеич - это не вы будете? - спросил он.
   - Я буду. А что? - насторожился старичок.
   Частные детективы на таких дедков впечатления не производят, а в милицейских удостоверениях они обнюхивают каждую закорючку. Дима решил напустить таинственности.
   - Понимаете, ищу одного человека... Мне сказали, вы все могилы знаете, кто похоронен, кто приходит...
   - Ну, не все... - довольно напыжился дедок. - А многие. Кого при мне хоронили, - он даже покраснел от удовольствия.
   - Колыванова Мария Григорьевна...
   - Конечно, знаю. Красивая была женщина. Сердце...
   - А кто навещает?
   - Раньше муж ходил. Долго, лет десять. Потом перестал. Умер, наверно, старый был. Теперь племянник наведывается, но редко. Идет к матери и к тетке заглянет, бурьян оборвет...
   - А девушку не видели?
   - Девушку? Нет, - он покачал головой. - Может, проглядел? Кладбище-то большое, пока все обойдешь... Стой-ка, а это не та коза в джинсах, что сейчас за похоронами шла? Я думал, она с ними.
   - Блондинка, стриженая, в кожаной куртке?
   - Она. Давно пришла, спросила, где похороны будут. Потом к крану подходила, воду в банку набрала. Я еще подумал, зачем ей вода на похоронах. Колыванова-то рядом.
   - Спасибо, Сергеич, - Дима сунул ему в руку несколько бумажек.
   - Спасибо и вам, добрый человек. Дай Бог здоровьичка, - поклонился Сергеич.
   Дима шел по аллее к выходу. Солнце подслеповато светило, дробясь в пожелтевших листьях. В воздухе был разлит сонный покой. Это был особый мир, где природа творила из мертвых останков новую жизнь, неразумную, но буйную, укротимую лишь зимними холодами. Мощные деревья тянули ветви к небу, питаясь плотью тех, кто вечно спал под их сенью. "Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет", - вспомнились строчки Цветаевой. Когда-нибудь и он ляжет в землю. И станет ею... Тоскливо и неизбежно. И от неизбежности страшно.
  
   Олег пил. Или даже ПИЛ. По его расчетам, от такого количества спиртного он давно должен был загнуться, но почему-то все еще был жив. Только очень и очень пьян. Это был первый в его жизни запой, и выходить из него он не собирался. Он будет пить, пить, пить, пока что-нибудь не кончится: или водка, или он сам. Нет, водки можно купить еще. Пока не кончится Олег Михайлович Свирин, сорока трех лет от роду, коренной петербуржец, русский, несудимый, но бывший под следствием, женатый, имеет дочь Вику... Викушка, девочка моя хорошая, вырастешь и даже не будешь помнить, каким был твой папа. А может, будешь называть папой чужого мужика...
   От жалости к себе Олег заплакал. Он выл и катался по полу в пьяной истерике, размазывая по лицу злые слезы. Все, все напрасно. Столько сил и времени он потратил на то, чтобы стать собой - твердым и властным. Все рухнуло. Он, как жалкий недодавленный червяк, корчится на полу в ожидании смерти. Нет, лучше не ждать, лучше самому. Оставить эту сволочь Сиверцева в дураках. Он не такой баран, как Серый с Генкой, не даст угробить себя. Если не удастся упиться до смерти, значит, выпрыгнет с балкона.
   Стой, стой, Олег, - сквозь хмельную завесу пытался пробиться голос разума. - Подумай, он ведь этого и добивается. Иначе зачем нужны эти ужасы из триллеров, эти письма идиотские! Он хочет, чтобы ты ошалел от страха и сам сделал за него всю работу.
  
   ...После того, как Илона с Викой уехали, Олег попытался взять себя в руки. Завтра ему нужна будет трезвая голова.
   Склонившись над унитазом, он сунул два пальца в рот, а потом долго стоял под прохладным душем, пока не замерз. Дальше последовала совершенно дьявольская вытрезвительная процедура: вода, кофе, активированный уголь, крепкий бульон, мочегонное, корвалол, и километры шагов по квартире. Ноги горели, ныла поясница, но Олег не давал себе никакой поблажки. По пятницам объявления в газету принимали только до обеда. А значит, завтра утром он должен проснуться в состоянии, годном для выхода из квартиры.
   Наконец все кончилось. Голова прояснилась. Вместе с хмелем улетучились и мысли. Но это было очень хорошо. Олег хотел бы стать полным идиотом. Интересно, идиоты думают о чем-нибудь? Он снова влез под душ, на этот раз теплый. Вместе с водой по телу разливалась ужасающая слабость. Он испугался, что потеряет сознание, и из последних сил вылез из кабинки.
   В спальне царил кавардак. Везде валялись Илонины вещи, которые, по ее мнению, были недостойны отправиться вместе с хозяйкой на курорт. Олег сгреб все в охапку и зашвырнул в угол, под трюмо. Откинул одеяло и блаженно растянулся на прохладных простынях. Но стоило ему только закрыть глаза, как мир начал бешено вращаться. "Терпи!" - сказал он себе и вздрогнул от звука собственного голоса.
   Завтра - важный день. Сначала объявление, потом - похороны. Сами по себе похороны ему были сто лет не нужны, но он не мог вытерпеть, чтобы эта потаскуха Ирина указывала, что ему делать или не делать. Пусть лопнет от злости. И это будет только начало. Он разберется с Сиверцевым, а потом уже займется с бабами. Ирина, Ольга, Илона - больно много они на себя взяли...
   Мысли постепенно начали оживать, словно безумный режиссер, сидящий в глубине его мозга, решил сделать их экранизацию в сюрреалистической манере. Олег редко видел яркие цветные сны, похожие на реальность. Обычно ему снились расплывчатые силуэты, похожие на рентгеновские снимки, но силуэты имели тайный, ему одному понятный смысл. Это был шифр, код тайных мыслей и желаний.
   И вдруг, резко вздрогнув, Олег проснулся. Эта не было случайной судорогой засыпающего человека. В комнате кто-то был!
   Боясь пошевелиться, он широко открытыми глазами вглядывался в темноту. Плотные шоколадные шторы не пропускали в комнату тусклый свет уличных фонарей. Ему показалось, что тень у двери гуще, что она живая... Это змея, подумал он. Огромная королевская кобра, она раздула свой очкастый капюшон и танцует на хвосте. Вот она смотри ему в глаза и тихо шипит.
   В тумбочке, всего в нескольких сантиметрах, - "беретта". Осторожно, медленно - чтобы кобра не уловила движение и не бросилась....
   Прошло, наверно, тысячелетие. А может, и больше. Время со свистом обегало его, как потоки стремительной реки - маленький остров, где все замерло в неподвижности.
   Непослушными пальцами Олег нащупал выключатель ночника - маленький старомодный выключатель, похожий на поплавок с черной ребристой кнопочкой. Щелчок - и свет, показавшийся ярче атомной вспышки, залил комнату.
   Кобры не было. Никого не было. Но Олег готов был поклясться, что притаившаяся у двери тень мгновенно сжалась и метнулась в угол, за шкаф. Облизнув пересохшие губы, он поднял подушку повыше и откинулся на нее, водя глазами из стороны в сторону. Пальцы судорожно сжимали пистолет. Он напоминал себе мальчика, который насмотрелся "ужастиков" и теперь одинаково боится и спрятаться под одеяло, чтобы монстр не подкрался неожиданно, и вылезти из-под одеяла, чтобы не столкнуться с ним лицом к лицу.
   Он снова услышал знакомый шепот. Звук обтекал его со всех сторон, он был нежный и ласковый, как журчание лесного ручейка, но тревога и смутная угроза мешали в нем свои ядовитые темные струи. Волна черного, панического ужаса накатила, как всегда, внезапно, смяв, захлестнув, ослепив. Если его привычный страх был морем - мертвым и бездонным, то эти приступы, которые почти прекратились после приезда Илоны, напоминали цунами.
   Ассоциации с морем были не случайны. Давным-давно, четверть века назад, Олег был с отцом в Ялте. В последний день отдыха разыгрался нешуточный шторм. Они вышли на набережную полюбоваться бушующим морем. От великолепия у Олега захватило дух. Гигантские массы серо-зеленой воды с ревом обрушивались на берег, разбрызгивая остро пахнущие йодом хлопья пены. Гул сливался с воем ветра и сладко-томительно отдавался в желудке, словно рядом проехал многотонный грузовик. Густо-лиловые грозовые тучи выстроили на горизонте загадочные замки... Неожиданно его охватило странное беспокойство, показалось, что все это: море, темное небо, горы - нарисовано на внутренних стенках громадной картонной коробки, и стенки эти медленно, незаметно для глаза, но неуклонно сдвигаются, чтобы раздавить его. Олег вскрикнул и потерял сознание. Очнулся он только через час в приемном покое больницы, куда его привезли на "скорой". Голова тупо болела и отвратительно кружилась. Скрипучий голос где-то рядом говорил, что людям, особо чувствительным к инфразвуку, в шторм и близко нельзя подходить к морю - чтобы отключиться, им достаточно всего несколько минут. С тех пор Олег море ненавидел и отдыхал только там, где не было больших открытых водных пространств.
   Точно такой же ужас он испытывал и сейчас. Было тихо, но ему казалось, что мерный гул моря раздается внутри него и охватывает снаружи. Он словно оказался в сердцевине огромной морской раковины, из которой не было выхода. Если бы этот беспричинный страх был всегда одинаковым, Олег, наверно скоро привык бы к нему, как больной привыкает к долгой однообразной боли и почти не замечает ее. Но нет. Словно кто-то невидимый все увеличивал и увеличивал дозу. Это была настоящая вавилонская башня страха, ступени и этажи которой терялись за облаками. Оставалось только сдаться на милость победителя и бездумно ждать... неизвестно чего. Он точно знал, каков из себя страх: огромный, лиловый, как грозовое небо, кисло-терпкий и холодный...
  
   Когда Олег открыл глаза, будильник показывал половину десятого. Надо было торопиться.
   Из зеркала над раковиной на него смотрел жуткий опухший субъект с буро-сиреневыми мешками под глазами и неопрятной светлой щетиной. Он выглядел, как опустившийся бродяга.
   Тем лучше. Вряд ли кто-нибудь узнает его в таком виде. Вот только похороны...
   Олег наскоро умылся, но бриться не стал. Натянул черные джинсы и черную водолазку, выпил кофе, морщась от подступающей тошноты, сжевал безвкусный резиновый бутерброд с сыром. Вызвал по телефону такси и присел в гостиной, думая, как быть с Илоной.
   Проще всего, конечно, избавиться от нее по-тихому. Но где гарантия, что все будет по-тихому? Раньше он и мыслей таких не допустил бы - конечно, все будет О.К. Но теперь... К тому же есть еще и Вика. Дело не в том, что ребенку нужна мать. Лучше никакой, чем такая. Но что, если вдруг девочка когда-нибудь узнает правду?...
   Олег решил, что подумает об этом потом. Завтра, например. Как Скарлетт О'Хара. Роман Маргарет Митчелл он не читал, фильм смотрел одним глазом, но вот это запомнил. К чему думать о неприятном сейчас, если можно отложить это на завтра. И на послезавтра... Morgen, morgen, nicht nur... heute?* [Завтра, завтра, не сегодня <так лентяи говорят> (нем.)] Все забыл. Да какая разница!
   Он спустился вниз. Такси вот-вот должно было подъехать. С привычной уже опаской выглянул из лифта, оглядел подъезд. Никого.
   В почтовом ящике что-то белело. Олег замер. Сердце било в там-там и плясало под свой аккомпанемент. Они с Илоной не выписывали газет. Да и писать им было некому.
   Это счет. Или реклама. Это совсем не то, что ты думаешь!
   Олег медленно подошел к почтовым ящикам, как нерешительный, но любопытный кот. Щелчок замка. Противно взвизгнув, дверца отскочила, обнажив пыльное чрево ящика, где сиротливо белел небольшой конверт.
   Осторожно, как ядовитую змею из ночного видения, он взял письмо в руки. Конверт оказался братом-близнецом того, первого. Та же белая, плотная бумага, тот же уродливый жирный шрифт и его имя, выглядящее странно чужим.
   Он стоял в растерянности, не зная, что делать. Бросить обратно в ящик? Положить в карман? Прочитать? Выбросить? Олег не хотел читать. Не хотел знать, что там. Потому что и так знал. И все-таки сел на ступеньку и оторвал край конверта.
   А листочек совсем другой! Тонкий и серый. Такую бумагу приличный принтер только пожует и выплюнет. Если, конечно, не подавится. Это дрянному матричному, у которого всего девять иголок, все равно, он хоть на туалетной бумаге будет печатать.
   Олег, о чем ты думаешь?
   Да о чем угодно, лишь бы не читать!
   Но глаза уже бежали по строчкам:
   "Кровь - жидкая ткань организма, которая непрерывно движется по сосудам, проникает во все органы и ткани и как бы связывает их. Кровь участвует в поддержании постоянства внутренней среды и в защите организма. Количество крови у мужчин в среднем 5,5 литров. Излитие крови из сосудов при нарушении их целостности называется кровотечением. Его опасность заключается в том, что оно может привести к значительной кровопотере, а кровотечение из крупных сосудов - к смертельной кровопотере. Поэтому оно должно быть остановлено.
   А если не будет остановлено?
   Вместе с кровью тело покинет жизнь. С каждой каплей будет уходить то, что составляло целый мир: мечты и надежды, мысли и чувства. А еще - воспоминания, стыд и боль. Новой звездой вспыхнет раскаяние - и все исчезнет.
   Ты не боишься крови - и с тобой будет совсем по-другому. Но знать, что смерть совсем рядом, что в любую минуту она может подойти вплотную и улыбнуться тебе, знать, что этого не избежать, - вот что страшнее самой смерти".
   Олег медленно скомкал листок и отшвырнул его прочь. Потом медленно посмотрел по сторонам, будто ожидая увидеть улыбающуюся смерть или хотя бы автора письма. И захохотал. Дико и страшно, подвывая и всхлипывая - как филин, как леший. Девочка лет семи, которая вышла из спустившегося лифта, увидев хохочущего мужчину с безумными белыми глазами, ойкнула и застыла на месте, а потом пронеслась мимо, как метеор. Прежде, чем дверь подъезда захлопнулась, топот детских ног стих где-то далеко.
   Он вытер слезы и выглянул на улицу. Такси стояло прямо у подъезда.
   Скорчившись на заднем сидении, Олег впал в какое-то оцепенение. Он не узнавал знакомых мест. По улицам шли люди, но он не видел их. Они остались вдвоем - одни во всем мире: он и Сиверцев. И еще смерть, которую Димка выпустил, как джинна из бутылки. Но где-то за гранью страшного мира жил человек, который мог помочь. Который мог загнать смерть обратно в ее логово. Вся надежда была только на него.
   Попросив таксиста подождать, Олег зашел в редакцию, быстро нацарапал на бланке объявление, заплатил и снова сел в такси. Не дождавшись указаний, шофер повернулся к нему:
   - Куда едем?
   - А? - Очнулся Олег и посмотрел на часы: половина двенадцатого. - На Смоленское.
   Таксист резко взял с места, Олег уцепился рукой за сидение и только тут заметил, что сжимает в руке какую-то бумажку. Это была квитанция об оплате за объявление. Он машинально развернул ее и похолодел, увидев, что написано в строке "Ф.И.О. плательщика". Он не думал, когда писал, и даже не заметил, что написал.
   Он назвал себя Архиповым!
   Черная вонючая жижа, выплеснувшаяся на примятый желто-зеленый мох.
   Испуганное лицо Светланы - белее, чем ее белый пушистый свитер.
   И они трое - как молодые голодные волки, почуявшие вкус крови...
   - Боже! - простонал Олег сквозь зубы. - Нет! Пожалуйста, нет!
   - Вы что-то сказали? - спросил таксист.
   - Да. Не надо на кладбище. Обратно на Светлановский. И побыстрее.
  
   Дальше все было как в тумане - как ночь бурного кутежа. Олег помнил, что такси останавливалось у банкомата и он, кажется, снимал деньги. Где это было? Сколько денег? Кажется, он заплатил таксисту, а потом попросил соседа купить "Абсолюта". Одну бутылку? Две? Три?
   Уже ночью он очнулся. На столе стояла нераспечатанная бутылка, еще одна - пустая - валялась под столом. На тарелке - нарезанная кривыми толстыми ломтями колбаса, рядом открытая банка красной икры и маринованные миноги. Но к еде он практически и не притронулся.
   Олег уже не знал, кого боится больше - Сиверцева или себя самого. Себя в прошлом - у которого на совести... На совести? Вот ты и сказал! Он тупо таращился на пыльный экран выключенного телевизора и, как холодные граненые бусины, перекатывал во рту слова, которые всегда были для него синонимами слабости и подчинения: совесть, вина, сожаление...
  
   Кожа привыкала к теплой воде и, ежась мурашками, просила сделать погорячее: еще чуточку! И еще! За потемневшую от старости и сырости пластиковую занавеску пробирался холодный воздух. Наталья присела на корточки и подтянула колени к груди. Колючие струйки падали на спину, пробирались под пластиковую шапочку. Она сняла ее и подняла лицо навстречу воде. Так бы и сидеть здесь, в этом теплом мирке, пахнущем сырой штукатуркой, ограниченном грязной занавеской и тусклыми кафельными стенами. И не выходить никогда.
   Но выйти все-таки пришлось. Дрожа от холода, Наталья скинула халат и встала перед большим зеркалом, вделанным в дверцу допотопного шифоньера. Как странно! Ведь ей приходится не меньше полутора часов в день проводить перед зеркалом. Но когда она в последний раз рассматривала себя как женщину? Так сразу и не вспомнить. Давно. Очень давно. Пожалуй, ни разу с тех пор, как умер Коля. Неужели?
   Она вообще не ощущала себя женщиной. Сорок один, скоро сорок два... А бабий век недолог. Надо же, ведь она уже могла бы быть бабушкой... Бабушка... Кто бы поверил! Маленькая собачка до старости щенок. Лет тридцать, не больше. А если постараться, то и меньше.
   Наталья повернулась, критически осмотрела себя сбоку, приблизила к зеркалу лицо. Инвентаризация? И что мы имеем? Седины почти нет, да и откуда ей взяться с постоянными окрасками-перекрасками. Как только не облысела еще! Морщин почти нет. А ведь как переживала когда-то из-за жирной кожи, вечно нос блестел. С ума сойти, как наши недостатки со временем превращаются в достоинства! И шея в порядке, пластики могут отдыхать. Грудь... Конечно, не то, что было раньше, но очень еще даже прилично. По крайней мере, раздеться не стыдно. Ребра не торчат, живота нет. Талия - вот она, имеется. Можно бы и поменьше, но и так ничего. А вот бедра наоборот узковаты, как у девчонки. Сейчас так модно. С ногами хуже. Если в колготках или в брюках - то все в порядке. А вот когда голые... Особо стесняться нечего, но видно, что хозяйка немало на них находила и настояла. Зато ступни - мечта, вот чем она всегда гордилась. Тридцать четвертый размер, узенькие, просто Золушкина ножка.
   А в общем и в целом, Наталья Николаевна, очень даже неплохо для пятого десятка!
   Только вот кому все это надо?
   Она поплотнее завернулась в халат, натянула шерстяные носки и, как нахохлившийся воробей, угнездилась в кресле.
   Интересно, а в меня еще можно влюбиться? Не просто захотеть, а по-настоящему влюбиться?
   Наталья улыбнулась этой мысли и удивилась ей. Нельзя сказать, чтобы мужчины не интересовались ею, скорее наоборот. Но вот сама она редко обращала внимание на их заинтересованные взгляды. Они скорее пугали, чем радовали - и она прекрасно знала, почему.
   Обделенной жизнью она себя не чувствовала. Правда, только потому, что запретила себе это. С Николаем они прожили душа в душу почти семнадцать лет, и теперь ей очень не хватало его. Но именно не хватало. В их отношениях, по крайней мере, с ее стороны, никогда не было страсти, безумных порывов... что там еще полагается? Конечно, если человек уверен, что любит, - значит, он любит, даже если другим так и не кажется. Но вся загвоздка была в том, что Наталья не была уверена, было ли ее отношение к мужу любовью. С ним было тепло, спокойно и уютно, он был той самой пресловутой каменной стеной, о которой мечтает любая женщина. Она была благодарна ему, уважала его и ценила. Николай нравился - и как мужчина, и как друг. Поженились они по вполне прозаической причине, можно сказать, по расчету, но за все эти годы Наталья ни разу об этом не пожалела.
   Она дотянулась до тумбочки и взяла в руки небольшой, величиной с почтовую открытку, кожаный футляр для фотографий. Его можно было носить в сумке, а если открыть - использовать как паспарту. Слева была фотография Николая, сделанная за год до смерти. Открытое лицо, большие темные глаза улыбаются. Наталья очень любила эту фотографию. Справа - Наташа в белом выпускном платье, серьезная, взволнованная... Горячо защипало глаза.
   Чтобы отогнать слезы, Наталья снова подумала о похоронах. Так бы избила себя, идиотку! О чем она, спрашивается, думала, когда приставала к сторожу, а потом еще и воду в банку налила. Да смешалась бы с толпой - и все! Там было столько народу, что никто на нее и внимания бы не обратил. А так... Наверняка сторож ее запомнил. И тот, кто смотрел на нее. Она знала, кто он. И это было очень неприятно.
   Ей вдруг показалось, что она писатель, который долго и мучительно работал над книгой, дошел до середины и вдруг понял, что все в ней неправильно, все не так. И теперь никак не может решить, что лучше: попробовать исправить ошибки или плюнуть и пойти на футбол.
   Она не могла пойти на футбол, потому что сделала слишком много ошибок и зашла слишком далеко.
   Все надо было делать по-другому. И почему только до сих пор ее не поймали? На что она надеялась? Сколько людей видели ее! Скоро уже не помогут ни парики, ни линзы, ни грим. Это только так кажется, что затеряться в огромном городе несложно. А на самом деле чем больше город, чем больше в нем жителей, тем больше глаз и ушей.
   Да, Николай был прав. Они часто говорили о преступлениях, которые невозможно раскрыть. Она тогда придумывала самые невероятные варианты, но Коля, мягко улыбаясь, отвергал их один за другим: все это слишком сложно, надуманно, говорил он, годится только для детективов. Чем сложнее, тем легче что-то упустить.
   Зачем, спрашивается, она полезла на радио? Ведь с Калинкиным все и так получилось. Ничего себе первый блин комом, блин! Результат этого блина висит на всех стендах "Их разыскивает милиция": "По подозрению в совершении тяжких преступлений разыскивается Гончарова Наталья Николаевна..." Бывшие радиоколлеги постарались. Правда там фигурирует старая страшная карга кавказской национальности, какой-то монстр из комикса. Увидев "это", она даже испугалась: неужели я такая страшная?! Но в стекле стенда отражалась симпатичная молодая шатенка с ровным каре до плеч. Патрульный, который только что проверял документы у бритого мордоворота с бычьим затылком, скользнул по ней равнодушным взглядом и пошел дальше.
   Ей еще повезло - кроме небольшого шрама, особых примет нет. Лицо-трансформер, находка для спецслужб. От лишнего штриха грима меняется до неузнаваемости. А ведь есть такие физиономии которые может замаскировать только спецназовский шлем или чадра.
   Да, придя на похороны, она совершила очередную глупость. Но не прийти было нельзя. Просто необходимо было убедиться, что Олег получил письмо, наполовину списанное из старой медицинской энциклопедии. Посмотреть на его лицо, движения - с точки зрения профессионала. Может, нужно что-то скорректировать.
   Но Свирин на похоронах не появился.
   Это было неплохим знаком. Если, конечно, все так, как она думает. Если не вмешались какие-то случайности. Но все-таки, все-таки... Если это все-таки страх...
   Тогда девяносто девять из ста, что очень скоро он вынужден будет обратиться в клинику. Важно не упустить момент и опередить его - чтобы он стал именно ее пациентом. Если его будет вести другой врач, все намного осложнится.
   Человек - больной ли, здоровый - предсказуем только по очень большому счету. Но никак не в мелочах. А именно они, мелочи, часто решают все. Наталья не знала, что именно может сотворить Олег, но понимала, что любой загнанный в угол зверь: тигр, шакал или крыса - смертельно опасен. Она совсем не хотела, чтобы пострадала жена Олега, а главное - маленькая девочка, удивительная напоминающая Наташу в детстве. Полтора года назад она не знала, что у Свирина есть ребенок. Не знала и Наташа. Впрочем, тогда девочки и на свете еще не было...
   Кто знает, что может прийти ему в голову?..
   Крыса-то, крыса... А вот охотник... Любой человек, даже не вполне нормальный и склонный к мистицизму, прежде всего ищет источник опасности в реальности. Все остальное - флер, драпировка. Олег сколько угодно может пугаться теней по углам и призраков в туалете, сколько угодно мучаться воспоминаниями и сходить с ума, но винить во всем этом он будет конкретного человека.
   Она знала - кого. И это было ужасно!
  
  

Глава 14.

  
   Насвистывая какую-то липучую песенку, Дима копался в шкафу, выбирая галстук. Бывшая жена ужасно злилась, когда он свистел, утверждала, что таким образом из дома выгоняются деньги. Впрочем, тогда у них и денег-то не было, чтобы их можно было выгнать. А свистеть он всегда любил и делал это вполне виртуозно, компенсируя полную неспособность к пению.
   Солнце прямо надрывалось с утра, даже полутемной гостиной, выходящей во двор-колодец, досталось немного света. Похоже, светило решило дать последний бой, прежде чем впасть в зимнюю спячку.
   Наконец галстук был выбран - переливчатые и матовые серые штрихи в тон светло-серой рубашке. Не слишком официально, но элегантно: крапчатый буклированный пиджак, черные брюки, черные австрийские туфли. Обычно, если Дима шел в офис в выходной день, он одевался в цивильное: джинсы, рубашка или свитер. Но сегодня предстояла важная встреча, хотелось выглядеть прилично, а не политиком, идущим в народ.
   Не то чтобы Ольга ему так уж понравилась и он хотел произвести на нее особое практическое впечатление. Нет, тут было другое. Дима редко встречал таких женщин. Внешне она не представляла из себя ничего особенного, тем не менее очаровывала и брала в плен - мягко, незаметно. В ней была какая-то удивительная цельность и внутренняя сила. Ольга вызывала невольное уважение, но при этом она была гораздо более женственной, чем ее ухоженная и яркая подруга Ирина, вдова Геннадия. Ирина - просто эффектная дама, каких много. А Ольга - женщина, рядом с которой мужчина чувствует себя мужчиной, а не просто субъектом с набором вторичных половых признаков.
   Причесав бороду и надев светло-серый плащ, Дима вышел на улицу. Несмотря на яркое солнышко, было довольно свежо. "Волгу" накануне пришлось одолжить "топтунам", поэтому он выкатил из притаившегося в уголке гаража дряхлый красный "фордик". Конечно, Диме была по карману машина поприличнее, но поскольку он чаще ездил на служебной, покупка все откладывалась и откладывалась. "Фордик" натужно кашлял и фыркал, как простуженный тюлень, но все же соизволил завестись.
   К "Аргусу" Дима подъехал одновременно с бежевой "тойотой", из которой вылезли Ольга и Емельянова. До назначенного времени оставалось минут пятнадцать, поэтому Дима вполне мог, не нарушая приличий, посидеть в машине, наблюдая за дамами, которые стояли и оживленно что-то обсуждали.
   Интересно, что же это им от него понадобилось, думал Дима. Хотят, чтобы он занялся и Генкиным делом? Но и так ясно, что это одного шалуна работа. Или что-то новое? Чего гадать, сейчас все выяснится.
   Ольга, одетая в узкие черные брюки и короткий приталенный кожаный плащ, выглядела студенткой из семьи среднего достатка. Хвостик на затылке и полное отсутствие косметики убавили ей лет пятнадцать. Ирина Емельянова наоборот выглядела старше своих лет. Темный шерстяной костюм с короткой юбкой, плотно облегающий стройную фигуру, длинные красивые ноги в черных колготках, высокие каблуки - все это как-то не подходило к угасшему измученному лицу, на котором яркий макияж выглядел странной маской.
   Ирина повысила голос, и Дима понял, что они говорят об Олеге. Ольга потянула ее за рукав, Емельянова посмотрела на часы, кивнула, и женщины скрылись за дверью агентства.
   Дима закрыл машину и последовал за ними.
   - Здравствуйте, Дмитрий Иванович, - кивнул охранник. - К вам две дамы, сказали, что назначено. Я их в приемной оставил.
   - Спасибо, Влад. Поглядывай за моей черепахой, а то сигнализация барахлит.
   Приемная купалась в солнечном свете. Ирина листала яркий рекламный проспект, а Ольга рассеянно разглядывала свои ногти.
   - Добрый день, - сказал Дима, прикрыв за собой дверь. - Извините, что заставил ждать.
   - Здравствуйте, - ответила Ольга. - Вы не опоздали, это мы приехали раньше. Познакомьтесь, это Ирина.
   Емельянова протянула кисть лодочкой, видимо, рассчитывая на поцелуй, но Дима ограничился рукопожатием:
   - Дмитрий Иванович...
   - Очень приятно. Я видела вас... позавчера. Оля рассказала, что вы занимаетесь расследованием.
   - Давайте пройдем в кабинет, - остановил ее Дима. - Чай, кофе?
   Ольга попросила кофе, Ирина отказалась. Дима запустил кофеварку, достал чашки, сахар, коробку конфет. Расставил все на маленьком столике, жестом пригласил садиться.
   - Дмитрий Иванович, насколько мы можем вам доверять? - спросила Ольга, подняв глаза от чашки.
   Дима встретился с ней взглядом и снова почувствовал легкое головокружение.
   Стой, Митя, это ни к чему!
   - Странный вопрос, - справившись с собой, ответил он. - Наверно, вам виднее.
   - Нет, вы не понимаете. Все гораздо серьезнее, чем вы думаете...
   - Продолжайте!
   Ольга вопросительно посмотрела на подругу. Ирина, чуть помедлив, кивнула.
   - Позавчера я начала вам рассказывать, но не успела.
   - Вы сказали, что Ирина...
   - Просто Ирина, - махнула рукой Емельянова.
   - Что Ирина не захотела, чтобы Свирин пришел на похороны.
   - Да. Ира позвонила в среду вечером...
   - Я звонила раньше, тебя не было дома, - перебила Ирина и вытащила из пачки сигарету. Дима щелкнул зажигалкой. Как-то одна знакомая, которая в подобной ситуации огня не дождалась, опозорила его перед большой компанией, заявив, что только чудаки с большой буквы "М" ждут от дамы просьбы прикурить. С тех пор этот жест стал у него рефлекторным, как слюни у собачки Павлова.
   - Она мне рассказала, что случилось, - продолжала Ольга. - А еще - что позвонила Свирину и сказала: это он виноват в смерти Гены... и Сергея.
   - Потом я сказала Оле, что не хочу его видеть на похоронах, - снова перебила Ирина. - Самому Олегу как-то не получилось сказать. Я психанула, наорала на него и... повесила трубку, - запнувшись, сказала она.
   Дима уловил заминку и понял, что Ирина недоговаривает.
   - Потом Олег позвонил мне, - Ольга с Ириной говорили строго по очереди. - Начал расспрашивать. Я не захотела с ним разговаривать, но он настаивал, начал жаловаться...
   Женщины явно не решались приступить к главному и топтались на одном месте. Дима еле сдерживал себя, чтобы не подтолкнуть их. Наконец Ольга решилась:
   - Он сказал мне, что Ирина обвиняет во всем его, но на самом деле убийца - совсем другой человек.
   - И кто же?
   - Вы, Дмитрий Иванович.
   Дима, ожидавший чего-то большего, только усмехнулся:
   - Девушки, меня и милиция подозревает. Не хочу вдаваться в подробности, но формально у меня есть и мотив, и возможность. Правда, в первую очередь я должен был избавиться от него самого. Так что я кровно заинтересован, чтобы найти настоящего убийцу. Вы, конечно, можете не верить. Наверно, поэтому и спросили, насколько можно мне доверять.
   - Нет. Не поэтому, - резко ответила Ирина. - Мы, получается, в одной лодке, поэтому приходится доверять. Послушайте это, - она вытащила из сумки маленький серебристый диктофон. - Думаю, Сережа не знал, что разговор записался, иначе не отдал бы корреспонденту.
   Дима прослушал обрывок разговора, перемотал назад, снова прослушал. Голоса, несомненно, принадлежали Олегу и Сергею.
   - Понимаете, - голос Ирины звучал уже не так резко, - когда я звонила Олегу, сгоряча сказала, что засажу его в тюрьму или что-то в этом роде, уже не помню. Я тогда плохо соображала. И теперь боюсь. От него всего можно ждать.
   Час от часу не легче!
   - А почему вы не отдали кассету следователю?
   - Именно потому. Вы, наверно, в курсе, что на станции после смерти Сергея всплыли крупные финансовые махинации. Я, к счастью, отделалась выговором и работаю последние недели, пока не придет новый директор. Хотя замешана была не меньше остальных.
   Ольга с непроницаемым лицом смотрела в пол, постукивая ногтем по краю стола.
   - Идея, разумеется, принадлежала Олегу, - продолжала Ирина. - Он пристроил нас с Сергеем на станцию, хотя мы совершенно этого не хотели. Не знаю, чем он Сергея держал, но уйти тот не мог.
   - А чем он держал вас?
   Ирина замялась, потом резко ткнула сигаретой в пепельницу, сигарета сломалась.
   - Да какого черта! Я была его любовницей.
   - Чьей? Сергея? - изумился Дима.
   - Нет, конечно. Олега.
   Дима заметил, что Ольга чуть заметно приподняла брови. Неужели не знала? Ирина это тоже заметила.
   - Извини, Оля, - сказала она. - Для тебя это тоже новость. Никто не знал. Надеюсь. Хотя... теперь это уже не имеет значения. Мне все это было в тягость. Первый раз все получилось по дурости, даже не знаю, зачем. Но этого было достаточно. Знаете, коготок увяз... Зачем это надо было ему - тоже не знаю. Ладно бы он меня просто шантажировал, так еще и к себе таскал, примерно раз в месяц. Знал, что мне это неприятно, и от этого, наверно, кайф ловил. Редкая скотина!
   - Согласен, - кивнул Дима. - А чем он вам угрожал? Обещал рассказать Геннадию?
   - Да. Причем в таком виде, что это я его соблазнила - как мальчика. А у Гены первая жена гуляла по-черному. Представляете, что было бы? У нас с Геной какой-то любви неземной не было. Но он был... как мишка плюшевый - мягкий, уютный... Господи, я все говорю "был", "было"... - вдруг всхлипнула она. - Это так ужасно!.. Вот вы, Дмитрий Иванович, сказали, что у вас есть мотив. Оля говорила, вы все дружили в детстве, а потом что-то произошло такое между вами, что все разладилось. Но если Гена и сделал что-то... скверное, я не хочу об этом знать. Не хочу!
   Ольга бросила на Ирину быстрый взгляд, и это снова не ускользнуло от Димы.
   - Ирина, я вас правильно понял - вы не хотели идти с кассетой в милицию, чтобы снова не всплыла финансовая история?
   - Да. А за финансами вытащили бы на свет и все остальное - я уверена. Вот и оставила кассету себе. На тот случай, если Свирин снова начнет на меня давить.
   - Контршантаж? - покачал головой Дима. - Рисковая вы женщина. Бывает, что никакие предосторожности не помогают. Не знаю, что и сказать. Обеспечить вас охраной у меня нет возможности. Впрочем, если честно, я думаю, вашего мужа и Сергея убил совсем другой человек.
   - Кто? - в один голос воскликнули женщины.
   - Не вы же? - добавила Ольга.
   - Не я. Пока я не могу вам ничего сказать. Но вы, Ира, действительно сделали большую ошибку. Свирин не знает, какие у вас карты. Даже если он и ни при чем, это все равно для вас опасно. Будьте осторожней, прошу вас. А кассета... Это даже не улика. Это мотив. Возможный мотив. А таких мотивов может быть очень много. В том числе и у вас, не правда ли?
   Ирина побледнела.
  
   Распрощавшись с женщинами, Дима вертел в руках диктофонную кассету и думал о том, что в это деле каждый новый факт запутывает картину все больше и больше. Что означают эти взаимные угрозы? Имеют ли отношение к убийствам - или это просто совпадение? Очевидно, что Сергей начал выходить из-под контроля Олега. Может быть, поэтому и рассказал все Гончаровой? Хотел как лучше, а получилось...
   В дверь осторожно постучали.
   - Можно к вам снова? - спросила, заглядывая в щель Ольга.
   - Конечно, Ольга Артемьевна, проходите.
   - Если уж вы Иру зовете Ирой, то и меня зовите Олей. А то я себя чувствую старой клячей.
   - Хорошо, Оля, - улыбнулся Дима. - Но тогда и вы зовите меня Димой. Или Митей - как больше нравится.
   - Дима - звучит лучше, - сказала Ольга, усаживаясь в кресло напротив. - Но я буду звать вас Дмитрием Ивановичем. Понимаете, у меня есть хороший знакомый, стоматолог. Я зову его по имени и на ты. Но когда прихожу лечить зубы - только Андреем Николаевичем и на вы. Даже если рядом никого нет. Понимаете?
   Ольга улыбнулась в ответ, и Диму захлестнула теплая волна из самой глубины ее глаз. Он резко встряхнул головой и обозвал себя кретином.
   - Дмитрий Иванович, - улыбка погасла, и взгляд Ольги стал сосредоточенным, если не сказать жестким. - Я отправила Иру домой и вернулась поговорить с вами тет-а-тет. Ирка... она хорошая, она моя лучшая подруга, но она... - Ольга замолчала, подыскивая нужное слово, - она все-таки курица. Всегда такой была и всегда будет. Никогда вперед не смотрит, потому что боится. Поэтому и влипает постоянно в переделки. Думает, что если плохого не замечать, его как бы и не существует.
   - Я помню, вы говорили, что предпочитаете знать правду, - сказал Дима и снова обозвал себя кретином, догадываясь, к чему она клонит.
   - Да. И поэтому хочу, чтобы вы мне рассказали все.
   - Что все? - Дима еще пытался строить из себя дурачка.
   - Не надо, Дмитрий Иванович. Вы прекрасно все понимаете, просто тянете время. Все, что Ира не хочет знать. Об Олеге, о Гене... О Сергее.
   - Оля, часто бывает так, что люди хотят правды, а потом, узнав ее, горько жалеют. Ящик Пандоры - как полезет, обратно не запихнешь, - отчаянно сопротивлялся Дима. - По-моему, если узнаешь о человеке что-то плохое, это накладывает отпечаток на отношение к нему. Вам это надо?
   - Надо, - не сдавалась Ольга. - Мы с вами, наверно, по-разному устроены. Сергея не вернешь, я вам уже говорила. Я могу отделить в памяти наши с ним отношения и то, что он из себя представлял. Тем более, я все равно знаю, что он сделал что-то отвратительное. Не люблю чувствовать себя идиоткой, когда другие знают что-то важное, имеющее ко мне отношение, а я - нет. Говорите! - с нажимом добавила она.
   - Ладно, - устал бороться Дима. - Почему-то я не могу вам отказать. Хотя и не уверен, что поступаю правильно.
   Он рассказал обо всем, не утаивая ничего, даже очень личного. Ольга внимательно слушала, не перебивая, не задавая вопросов. Когда Дима замолчал, она задумчиво сказала:
   - Вот в чем дело... Теперь мне ясно, почему он так зависел от этого паука. И что его мучило. И все равно непонятно, кому же тогда понадобилось их убивать... если не вам.
   - Не требуйте от меня слишком много, - с горечью ответил Дима. - Наверно, Олежек насолил не только мне. Не наверно, а точно. Просто об этом я вам сейчас рассказать не могу. Извините.
   Ольга кивнула и пошла к дверям. На пороге она обернулась и... ничего не произошло. Но ему вдруг показалось, что они долго-долго говорили о той удивительной искорке, которая пробежала между ними. Мимо прошло что-то светлое, как мерцание опавших листьев на дне тихого лесного озера, прошло и коснулось слегка. Может, и к лучшему, что не задержалось, и все же жаль...
   Она чем-то напоминала Светлану...
   Дима сжал челюсти и... не смог удержаться от смеха, представив себя суперменом с американским квадратным подбородком - желваки так и играют, словно обладатель данного жевательного аппарата перемалывает булыжники. Наваждение ушло... "оставив легкий след - от смеха горький, и от слез соленый". Строчки, запавшие в память давным-давно, вдруг всплыли, как диковинные золотые рыбки.
   Дима позвонил Стоцкому домой.
   - Приезжай, - сказал Валентин. - Из Мурмана факс пришел.
  
   Пробившись сквозь глубоко ненавидимую им Сенную - помесь блошиного рынка и строительной площадки, Дима свернул в переулок Гривцова. У Валькиного дома уныло покуривали, сплевывая и матерясь, шпанистые подростки в одинаковых кожанках. Они внимательно оглядели древний "форд".
   Может, разденут или даже уведут, подумал Дима. Тогда бы он с чистой совестью купил новую машину. Вернее, поновее. Синюю "аудюху". "Бочку".
   Стоцкий во дворе выгуливал кошек. Зрелище было - что надо! На каждой была красная шлейка и поводок. Мохнатая бокастая Тишка, которую вел сам Валентин, выглядела импозантно. Черепаховую, в белых "тапочках" Нюську держала на поводке Нина, высокая плотная девочка с серьезным, как у министра, выражением лица. Нина и Валентин бродили взад-вперед и о чем-то оживленно спорили. Кошки нехотя плелись сзади, всем своим видом показывая, что если бы не эта отвратительная сбруя, они бы и шагу не сделали. Но Стоцкий свято верил, что животным необходим моцион, равно как и свежий - относительно - воздух.
   Заметив Диму, Валентин махнул рукой:
   - Ты удачно объявился, я и сам тебе хотел звонить. Вот девчонки ко мне приехали. Инна плюшки печет, а нас гулять прогнала.
   - И никакие не плюшки! - обиженно вмешалась Нина. - Это пирог "Угадайка". Разрезаешь - а там... увидите что. И надо угадать, как это туда запихали.
   - А ты что такая надутая? - спросил Дима девочку.
   - Дмитрий Иванович, вот мы с дядей Валей спорим. Я говорю, что если общество правильно организовать, то преступников в нем быть не должно. А он говорит, что правильно организованное общество - это...
   - Утопия, - подсказал Валентин, оттаскивая Тишу от грязной лужи.
   - Да, утопия. И что преступники всегда были, есть и будут...
   - Есть!
   - Ну дядя Валя, я ведь серьезно! - обиженно закричала Нина. - А вы как думаете?
   С ума сойти! Его в десять лет волновало совсем другое.
   - Самое правильно организованное общество, Ниночка, было в раю. И чем все дело кончилось? - Дима изо всех сил старался не улыбаться. - А если серьезно, то человек никогда не получает от жизни всего, чего хочет. Вот представь, вроде, все есть, а хочется еще и еще. А если это "еще" есть у соседа? Один будет просто завидовать, другой заработает денег и купит, а третий украдет.
   - И вот эти третьи, Ниночка, как ни грустно, будут всегда, - добавил Валентин. - Потому что людей воспитывают такие же люди. Кого-то хорошо воспитывают, а кого-то не очень. А есть еще преступления по неосторожности, убийства в состоянии аффекта, есть маньяки. И от них не избавиться никогда.
   - Вы сговорились, - неуверенно проворчала девочка, накручивая на палец длинную белокурую прядь, ей явно не хотелось сдаваться без боя. - Мне непонятно вот что: почему люди не боятся, что их найдут и посадят в тюрьму?
   - А когда ты идешь в школу с невыученными уроками, на что надеешься? - с ужимками зануды-педагога спросил Валентин.
   - На то, что не спросят.
   - Ну вот, сама и ответила. Пошли-ка лучше пирог есть, - он подхватил на руки Тишку, стараясь не испачкаться о ее грязные лапы.
   - Да-да, уже пора, - поспешно закивала головой Нина, довольная, что можно уйти от спора, который сама затеяла и бесславно проиграла.
   В квартире она быстро вытерла тряпкой Нюськины лапы, стащила куртку и ботинки и убежала на кухню.
   - Ну и разговорчики у вас с Ниной, - хмыкнул Дима. - Тебя в десять лет интересовало устройство общества и вопросы криминологии?
   - В десять лет меня интересовали машинки, хоккей и девочка Ася. И я был уверен, что стану командиром подводной лодки.
   - А я хотел быть путешественником, футболистом, автогонщиком и машинистом башенного крана - все сразу. А Ниночка случайно не юристом хочет стать?
   - Хуже, - вздохнул Валентин, надевая тапки. - Журналистом, который пишет на юридические темы. Не знает только, куда поступать: на журфак и заочно на юр - или наоборот. Просто патология.
   Из кухни выглянула Инна в веселеньком фартучке с ежиками поверх джинсов и свитера. Ее русые волосы были наскоро прихвачены на затылке "крабиком", под левым глазом размазалась тушь. За ней в коридор просочились запахи жареной свинины и горячей выпечки.
   - Дим, привет! - кивнула Инна. - Команде руки мыть, бочковым накрыть столы!
   - Вот кто у нас командир подводной лодки, - притворно вздохнул Валентин, обнимая ее за плечи.
   Все это было так по-домашнему, тепло и уютно, что у Димы защипало в носу. Что-то происходило с ним такое непонятное...
   Сочные отбивные с хрустящим картофелем и салатом исчезли, как по волшебству. Наступила очередь таинственной "Угадайки", которая оказалась круглым пирогом с черной смородиной и орехами. Начинка рисовала на разрезе правильные кружки. Дима и Валентин посмотрели друг на друга с недоумением: а правда, как же это туда запихано?
   - Я думала, у юристов логика должна иметь место быть, - рассмеялась Инна, запустив пальцы в волосы. - Это просто колбаски с начинкой, которые свернуты по спирали.
   Стоцкий даже крякнул от досады. Нина довольно запрыгала:
   - Не угадали! Не угадали! Это я такой рецепт нашла!
   Покончив с пирогом, Дима нерешительно попросил у Инны разрешения украсть Валентина ненадолго.
   - Да что ты, Дима, прямо как барышня? - Инна посмотрела на часы. - Сейчас наш с Нинкой сериал начинается. Так что на час он твой. За это можешь отвезти нас домой.
  
   Они ушли в спальню-кабинет, где уже расположились кошки. Тишка вскарабкалась гостю на колени и легла животом на ладонь, как огромная меховая варежка. Пугливая Нюська наблюдала со шкафа, прикрыв один желтый глаз.
   - Держи, - Стоцкий достал из стола бумажный рулончик. - Кое-что мне еще рассказали устно, по телефону. Короче, Гончарова проходила курс лечения от наркомании, но покончила с собой. Большая доза транквилизаторов. А до этого полтора года училась в Питере, в Герце. В Мурман вернулась в 98-ом. Что касается родственников. Один ребенок в семье. Отец - Гончаров Николай Петрович, 52-го года, родился там же, в Мурманске. Коллега, между прочим, наш юрфак окончил. Потом много всего было. КГБ, одним словом. Остров Русский - это тебе о чем-нибудь говорит?
   Дима только присвистнул.
   - Ну очень серьезный товарищ, - продолжал Валентин. - Такие кадры на вес золота. Вот только в 91-ом не на ту лошадь поставил.
   - ГКЧП?
   - Оно. То есть он. Очень активно поддерживал. Впал в немилость. В отставку ушел в звании подполковника всего. Умер от сердечного приступа, хотя кое у кого были сомнения. Уж больно много знал всего. Теперь мать. Там посмотри, фотография из паспортного стола. Правда, шестнадцатилетней давности. Да и факс дрянной. На робот не похожа.
   Дима развернул рулончик. Да, на фоторобот точно не похожа, а вот на девушку с кладбища... Что-то общее есть.
   - Ну вот, продолжал Валентин, - зовут ее - не падай! - Наталья Николаевна Гончарова.
   - Это как? - не понял Дима.
   - А что такого? Некто Наталья Николаевна Стрепетова вышла замуж за Николая Гончарова. Дочь назвали в честь матери. Вот и вышло, что обе они - Натальи Николаевны Гончаровы. Родилась матушка в 58-ом, в Мурманске. Замуж вышла в 79-ом, через три месяца родила дочь. Потом уже закончила медфак Петрозаводского университета, ординатуру. Работала в Мурманске в областной больнице. По специальности психиатр. Подхалтуривала частной практикой. Между прочим, пациенты ее - очень даже непростые. После смерти дочери уволилась, продала квартиру и исчезла.
   - Миленько! - кивнул Дима. От его неловкого движения кошка недовольно заворчала. - Сегодня мне еще мадам Емельянова кой-чего порассказала. Все запутывается с каждым днем. Скоро самому психиатр понадобится.
   - Ты извини, Митька, мне кажется, ты делаешь какую-то стажерскую ошибку - пытаешься работать по всем версиям одновременно. Выбери одну и раскручивай. Отпадет - возьмешь другую. Мне тебя учить, что ли?
   - Решено. Ставлю на мадам Гончарову.
  
   Ирина не находила себе покоя. Ее грызла зависть и досада. Мало того что только что похоронила мужа, так еще и это!
   Объявилась ни с того ни с сего младшая сестрица Леля, которая четыре года назад вышла замуж за толстого рыжего еврея по фамилии Лиогенький и уехала с ним на постоянное место жительства в Хайфу. Столько времени ни слуху ни духу - и пожалуйста, позвонила. Похвастаться, не иначе. Лиогенький, высококлассный программист, на исторической родине быстро пошел в гору. Да так быстро, что через два года возглавил филиал солидной американской компьютерной фирмы. И не в Израиле, а в Бостоне. Такой вот он... космополит!
   Лелька захлебывалась, расписывая их роскошное житье-бытье в собственном доме. С легким акцентом она рассказывала о новой машине и о поездке на Таити. Их Натанчику исполнилось два года, а сейчас сестрица снова ждала бэби.
   Ирине с трудом удалось вклиниться в восторженное Лелькино журчанье. В двух словах она описала последние события и сказала, что хочет уехать.
   - Ну... не знаю, - протянула Леля, совсем без акцента. - Там у вас ты богатая вдова, а здесь... Что ты будешь делать? Кому нужна твоя совдеповская бухгалтерия?
   - Но у меня есть деньги.
   - Здесь нужны не деньги, а большие деньги, - возразила сестра. - Если, конечно, ты хочешь жить хорошо. Чтобы жить плохо, не стоит уезжать из России.
   - А что значит в вашем понимании "большие деньги"?
   - Ну... Это по запросам, - ехидно хихикнула Леля. - Кому и тысяча баков - капитал, а кому и миллиона мало.
   Издевается, стерва, тоскливо подумала Ирина. Живет в свое удовольствие, может и позлорадствовать. Забыла, как колготки на лампочке штопала.
   - Конечно, я могу прислать приглашение, для начала погостить, а там видно будет. Но ты ведь понимаешь...
   - Понимаю, - перебила Ирина. - Я не такая бедная родственница, как ты думаешь, на шее сидеть не буду.
   - Ну и отлично. На днях займусь. Бай!
   Ирина грохнула трубку так, что аппарат свалился на пол и обиженно загудел.
   Вот ведь дрянь! Они всегда жили как кошка с собакой, с самого детства. Лелечка всегда была "маленькой", "деточкой", все возились с ней, как с писаной торбой. А Ирине, которая была на девять лет старше, доставалась роль няньки, сиделки, уборщицы - кого там еще? Лелька так сестру и воспринимала - как прислугу. Приедешь к ней в Бостон - и будет все по-прежнему. Нянчить Натанчика, мыть полы и ходить за продуктами. Черта с два! Лысого и в ступе!
   А денежек-то у нее и правда не было. Не то что больших - вообще никаких. Только радио-зарплата в четыреста баксов. Может, для среднестатистического обывателя это и ничего, а для нее - так, мелочь по хозяйству. Еще до похорон - об этом она не сказала ни Сиверцеву, ни Ольге, вообще никому - объявились серьезные молодые люди на черной "бэшке" и популярно объяснили, что Геннадий был просто мохнатым лохом, который должен всем и каждому такие суммы... Ирина не сомневалась, что Олег и здесь ручку приложил, не зря же он Генку прикармливал. Короче, после всех расчетов у нее оставались только квартира, дачка в Лемболово и пару раз стукнутая "тойота". Джентльменский набор серого гражданина чуть выше низшего уровня. Если все продать, там можно устроиться... не лучше, чем здесь. Лелька права, гадина!
   Ирина сидела за своим столом в кабинете и смотрела во двор-колодец. Плоские, как камбала, диджейские шутки из приемника, настроенного на родную частоту, действовали на нервы. Она выключила радио и достала из сейфа кассету - копию той, которую она отдала Сиверцеву.
   Сиверцев этот самый сказал, что она сделала глупость, угрожая Олегу. Возможно, он прав. А может, и нет. Сыщик на нее впечатления абсолютно не произвел. И что в нем только Ольга нашла? Глаз положила, что ли? То же мне, безутешная вдова. А в Сергее она что нашла? Толстый неудачник! Олечка всегда была странной. Не от мира сего. Ирина подругу слегка презирала, но все же завидовала. Чему? Она сама не могла понять. Завидовала - и все.
   Она крутила кассету в руках и не могла сообразить, чего же все-таки хочет. Шантажировать Олега? Совсем недавно эта мысль казалась ей глупой, хотелось только защититься от него, но теперь... Допустим, убийца все-таки Свирин. Ну, сядет он - если, конечно, сядет. Что толку? Генку-то не вернешь. Нет, угрозы эти - полная ерунда. Надо что-то еще. Но что? Деньги, которые уходили к нему? Нет доказательств. Сыграть его же оружием: мол, если не дашь денежек, все расскажу Илоне - чем мы с тобой, дорогой, занимались? Но судя по тому, что ей рассказывали о мадам Свириной, вряд ли это ее заденет. А значит, и Олега не испугает, только взбесит. Он и так псих, Наполеон хренов, а уж бешеный... Он сейчас как загнанная в угол крыса - боится и кусается.
   Боится? А чего боится? Того, что он следующий? Значит, действительно не он. Иначе не боялся бы. Или все-таки играет? От такого паука чего угодно можно ждать. Возьмет и слопает муху. Нашла кого трясти, идиотка!
   Ирина с досадой бросила кассету обратно в сейф и захлопнула дверцу. Нечем ей Свирина шантажировать. Не-чем! Все ее имущество потянет тысяч на пятьдесят, может, чуть больше. Много это или мало? Она совершенно не представляла себе американских реалий, разве что по кинофильмам. Но если уж самый неквалифицированный рабочий меньше пяти баксов в час не получает, то, наверно, мало. А ей хотелось иметь свой дом в симпатичном пригороде. Машину, конечно. Вложить куда-нибудь деньги и жить себе припеваючи на доходы. Пусть не роскошно, но ни в чем себе не отказывать. Заняться чем-нибудь приятным для души. Когда-то она неплохо рисовала...
   И все-таки... Пятьдесят тысяч... Вот если хотя бы еще столько же. Но за какие такие знания мерзавец вроде Свирина отвалит столько? Дура, шелестело в голове, ничего он тебе не отвалит, придушит, как котенка. Но идея на курьерской скорости прошла все стадии созревания от "бред" до "так и сделаю". Найти деньги и уехать. Найти деньги и уехать. Об опасности она скоро перестала думать - только о том, как заставить Свирина расстаться с приятной суммой зеленого цвета.
   Разумеется, ему есть что скрывать. Надо только узнать. Когда чего-то очень хочешь - все получается. И зверь на ловца бежит. По крайней мере, больше надеяться не на что.
   Буквально за один день она получила расчет, выпросила у подруги ее раздолбанную "шестерку" и стала вживаться в роль детектива.
  
  

Глава 15.

  
   Сочи в октябре - это рай. Особенно если подумать, что дома давно уже осень. Основной наплыв курортников, лихорадочно пытающихся урвать от своего отпуска все возможное и невозможное, схлынул. Остались лишь те, кто наивно считают себя неудачниками, и истинные сибариты, поклонники покоя и сонного солнца.
   Илона откинула спинку шезлонга, превратив его в лежак, и перевернулась на живот. Море ласково шипело и урчало, облизывая гальку. Она дремала, и все звуки превращались в красочные путаные картинки. Ей казалось, что тело размягчается, плавится... и скоро превратится в медовую лужицу... прилетят пчелы... желтые... полосатые... тигры...
   Она взвизгнула и вскочила: на разогретую спину обрушился целый дождь холодных брызг.
   - С ума сошел!
   - Не спи на солнце, сгоришь.
   Илона повернулась, поймала Глеба за руку и потащила к себе. Он, сопротивляясь для вида, сел рядом на горячие камни.
   - Как ты хорошо пахнешь! - сказала Илона, уткнувшись носом в его мокрое плечо. - Здоровый мужчинский запах плюс море. Так бы и нюхала всю жизнь.
   - А кто тебе мешает? Завязывай со своим подиумом, сиди и нюхай, наркоша.
   - Ага! Вари борщ и стирай носки.
   - Борщ варит домработница, а носки можно вообще не стирать, каждый раз покупать новые. Я хочу, чтобы ты мне мальчика родила. Или двух.
   - Да я же стану как корова! - Илона сделал вид, что пришла в ужас.
   - Ну и что? Я люблю, когда женщина мягкая и большая. Как корова. Или как кит. А когда кости бренчат балалайкой - это фи!
   Илона шлепнула Глеба по спине и, поймав завистливый взгляд Аллы, которая возилась неподалеку с Викой, счастливо засмеялась.
   - Что же ты тогда во мне нашел? Я ведь худая.
   - А я сразу понял, что твои недостатки - это временное. Вот родишь двух мальчиков и станешь как кит. Тогда я буду любить тебя еще больше. Нет, Илонка, ты не представляешь, какой это кайф! Вылезаю я из роскошной машины, весь из себя красавец мужчина, бабы укладываются штабелем. А за мной толстая красивая жена, девчонка и два пацаненка.
   - А за ними - бультерьер!
   - Только не бультерьер. Это не собаки, а муфлоны. Лучше сенбернар, они добрые и детей любят. А еще - метрового попугая, он будет пацанов нехорошим словам учить.
   - А не наоборот?
   - Какая разница? Ладно, ты помечтай, а я пойду окунусь напоследок. И будем собираться, девочке пора обедать.
   Илона села, сняла солнечные очки и, прищурив глаза, стала смотреть, как Глеб вспарывает волны где-то у самого буйка. Сама она уже искупалась и высохла, снова лезть в воду не хотелось. Двадцать градусов - не жарко. Местные давно уже не купаются. И вообще ходят в свитерах и плащах.
   Она просто не представляла, как можно жить на курорте. Это все равно что есть мороженое из ведра столовой ложкой на завтрак, обед и ужин. Для нее Сочи - праздник, для них - будни. Они и на море-то ходят три раза за лето. А дети! Они чаще всего не понимают, что большинство этих бездельников весь год пашут, зарабатывая на месяц отдыха, им кажется, что только они, местные, Богом обижены, а весь остальной мир гуляет и развлекается. Зависть к деньгам, которые так легко бросаются на ветер... Нет, она бы не хотела, чтобы ее дочь... или ее дети?.. Чтобы они выросли в таком месте. Глеб собирается купить коттеджик, но только для отдыха. А жить она хочет дома, в Питере - и точка. Он прав, хватит заграниц. Ребенок заброшен, просто свинство. С работой все сложнее, не двадцать лет, да и сама она не Клава Шиффер.
   Глеб помахал ей рукой, она махнула в ответ и почувствовала, как ее заливает волна счастья: яркого, острого - абсолютного, и от этого немного пугающего. До сих пор не верилось, что нашла Его - сказочного принца. Илона боялась проснуться и обнаружить себя в унылой квартире на Светлановском рядом с психопатом Свириным...
  
   Илоне не везло на мужчин - и одновременно катастрофически везло. За яркую внешность часто приходится слишком дорого расплачиваться. Но у нее все сложилось так, что ни унижаться, ни продавать себя не понадобилось. Она с детства знала, что красива, причем красотой необычной, нестандартной, однако воспринимала это спокойно, как случайную прихоть природы. Английская спецшкола, венгерский с пеленок, легко освоила финский, позднее, уже в Париже, научилась сносно болтать по-французски. Ей прочили карьеру актрисы, но Илоне хотелось только читать и размышлять о прочитанном.
   После смерти матери - Илоне тогда только исполнилось пятнадцать - ее отец женился снова и уехал с новой женой и маленьким сыном на родину, в Венгрию. Поехать с ними Илона категорически отказалась. Ей осталась двухкомнатная квартира на Петроградской стороне и огромная библиотека, собирать которую начал еще прадед. Она жила затворницей, погрузившись в таинственный мир, созданный игрой мысли и воображения. Реальная жизнь текла где-то там, за стенами, и напоминала о себе досадной необходимостью ходить в школу, покупать продукты и тому подобное. Благо хоть денежных проблем не было - отец позаботился.
   Закончив школу с золотой медалью, Илона растерялась: ни одна профессия ее не привлекала. И она сделала выбор - совершенно непригодный для повседневной жизни, но позволяющий, по крайней мере, еще пять лет заниматься любимым делом. Поступив без труда на философский факультет университета, Илона с облегчением в вздохнула и снова погрузилась в книжное море.
   Реальность существовала в параллельном мире еще года полтора, пока Илона не влюбилась. Нельзя сказать, чтобы она была уж таким злостным синим чулком. Иногда ей доводилось выныривать из премудрых глубин и останавливать заинтересованный взгляд на однокласснике или - потом - на однокурснике. Но вся беда Илоны была в том, что ее интересовали только умные и сильные мужчины. Сочинив в понравившемся мальчике героя и гиганта мысли, она быстро разочаровывалась. Снисходить, закрывать глаза не хотелось, поэтому все ее привязанности были короткими и платоническими.
   Взрыв произошел, как это всегда бывает, внезапно. Интересно, но факт: от любви умные люди глупеют гораздо сильнее. Илона побила все рекорды.
   Перед последним экзаменом зимней сессии она занималась допоздна и, проснувшись, поняла: безнадежно опаздывает. И сделала то, чего раньше никогда не делала: вышла из дома и стала голосовать. Рядом с ней затормозила черная иномарка. Сидевший за рулем мужчина лет пятидесяти с седыми висками и аристократическим профилем смотрел на нее заинтересованно и с восхищением, говорил неторопливо, уверенно. Илона почувствовала легкое головокружение. А когда она вышла после экзамена на улицу, Анатолий Сергеевич помахал из машины. Мела метель, но ей вдруг стало жарко, как в Африке...
   Дефилируя по сцене в дурацком зеленом купальнике из веревочек, Илона чувствовала себя голой идиоткой. Среди других таких же голых идиоток, которые глупо улыбались и лезли вон из кожи, чтобы обратить на себя... особое внимание. Она знала, что победит: Анатолий, главный спонсор конкурса, сидел во главе жюри и делал вид, что видит ее впервые. Она знала: все это не ее, ей было скучно и противно. Но вот Анатолию, от спокойного, чуть усталого взгляда которого Илона теряла голову, это зачем-то было нужно. Может, он просто не мог поверить, что красивая девушка не хочет быть моделью. Может, она уже надоела ему, и таким образом он от нее откупался. Илона не хотела этого знать. Она просто делала то, что хотел ее любимый.
   Фанфары, цветы, вспышки камер, шампанское. Завистливые взгляды однокурсниц, шепоток за спиной. Тогда Илона еще верила, что через полгода вернется из Парижа и будет учиться дальше. Анатолий привез ее в аэропорт, все так же спокойно и устало поцеловал на прощание, обещал звонить. Глядя, как внизу тает родной город, Илона поняла, что с прошлым покончено навсегда, словно, взлетая, самолет оборвал незримые нити, которые связывали ее с уютным иллюзорным миром, пахнущим книжной пылью.
   В Париже она окунулась в совершенно иной мир, который неожиданно понравился. Нравилась красивая одежда, восторженные взгляды и та дымка праздничной чувственности, которая окутывала все вокруг. Нравилось ощущение независимости и собственной значимости. Успех пришел сам по себе, даже против ее воли, и поэтому Илона не тряслась над ним. А еще были неплохие деньги и перспективы. Она еще пыталась обмануть себя, даже записалась на курсы французского для иностранцев, поступающих в Сорбонну, но уже понимала: мир моды - это наркотик, затягивающий в свои сети тех, кто неосторожно рискнул попробовать.
   Любовная лихорадка прошла быстро. Ни сожаления, ни разочарования, только легкое недоумение: а что же это было? Анатолий изредка звонил и говорил ни о чем. Когда за две недели до отъезда домой Илона узнала, что Анатолий убит в подъезде своего дома, то почувствовала, к своему стыду, облегчение, что узел развязался сам собой. За эти полгода у нее были мужчины, но она научилась различать, кто из них для тела, кто для ума, а кто для души. Совместить все это в одном человеке ей казалось невозможным, поэтому приходилось довольствоваться тем, что каждый из них мог предложить.
   Олег Свирин показался ей сначала очень интересным. Несмотря на неказистую внешность, в нем было то, что всегда ее привлекало: ум и воля. Он был равным и, что поразительно, не стремился изменить это равенство в свою пользу. Олег не был принцем, но мог стать партнером, союзником. Илона вышла за него замуж и уехала работать в Рим.
   И снова расстояние отрезвило. Но на этот раз все было гораздо серьезнее. Илона не могла простить себе ошибки. Вспоминая все, что произошло с момента их знакомства, она наконец понимала: вся сила мужа - его же переродившаяся слабость, которая борется сама с собой, а весь его ум работает только в этом направлении. Поняла она и то, что Олег не подминает ее под себя не потому, что уважает, а потому только, что не может: нашла коса на камень.
   Все это было грустно и неприятно, и Илона начала искать утешения. Впрочем, и Свирин в ее отсутствие от одиночества не страдал - это она поняла сразу, когда вернулась. А потом случилось еще одно событие, которое заставило ее отказаться от мыслей о разводе. В один прекрасный день Олег принес кучу бумаг и заставил ее подписать их. Все свое немаленькое имущество он перевел на ее имя. Илона прекрасно понимала, что это значит, перспектива стать богатой вдовой приятно грела. Так они и жили, каждый своей жизнью, пока Илона вдруг не забеременела.
   Ребенок оказался для нее просто катастрофой. И не только потому, что угрожал карьере. Ей не хотелось рожать от Олега. Она считала, что спать можно с кем угодно, лишь бы в охотку, но рожать можно только от любимого. Тем не менее, Свирин ее вынудил. Мало того, что дочка изначально была нежеланной, но Олег просто не давал Илоне по-настоящему полюбить ее. Он взял и оттеснил жену в сторону. В конце концов Илона не выдержала, наняла няню, двадцатисемилетнюю детсадовскую воспитательницу по имени Алла, и вернулась на работу.
   А потом у Свирина потекла крыша. Его начали мучать всякие страхи и кошмары, он был уверен, что за ним следят. Сначала Илона наблюдала со злорадством, но затем это стало ее сильно раздражать. И когда подвернулся первый же зарубежный контракт, не самый выгодный и не самый интересный, она с радостью за него ухватилась - лишь бы уехать.
   Впрочем, не только поэтому. Она пыталась убежать не только от Свирина, но и от себя. И от Глеба Чередеева, с которым познакомилась на дне рождения подруги именно в тот момент, когда казалось: хуже уже и не бывает. Оказалось, что все может быть так просто. И не надо ничего объяснять, придумывать и доказывать. И разделять ничего не надо: для разговора, для помощи, для постели. Закрыть глаза и нырнуть в этот бездонный синий поток его глаз...
  
   - Алла с Викой пусть обедают в гостинице, а мы с тобой пойдем в одно симпатичное местечко, тут недалеко, - сказал Глеб, собирая сумку. - Будем пить дрянное разливное пиво и есть чебуреки размером с валенок. Кто больше съест.
   - Начинаешь меня откармливать?
   - Точно. А чтобы жир ложился плотнее и не дрожал, как желе, придется поработать асфальтоукладчиком.
   Илона почувствовала, как тепло из глубины живота разливается по телу, и, удивляясь самой себе, покраснела.
   Она боролась только со вторым чебуреком - горячим, сочным и действительно огромным, а Глеб уже приканчивал четвертый.
   - Мадам Чередеева, вы отстаете! Не отлынивать! А то будешь мне вечером чесать спину целых полчаса.
   - Зато ты обгоняешь, - вздохнула Илона, запивая чебурек ледяным пивом. - Прежде чем стать мадам Чередеевой, мне надо еще развестись, а это будет ох как непросто.
   - Почему? Если дело в барахле, отдай ему все, пусть подавится. У меня денег достаточно, и еще наработаю. На всех хватит: и на нас, и на Вику, и на наших детей...
   - И на сенбернара, и на попугая, - подхватила Илона, сдувая с глаз светлые пряди. - Не в этом дело.
   - А в чем?
   - В Вике. Он ее так просто не отдаст. Война будет не на жизнь, а на смерть. Если честно, то я его боюсь. Правда, изо всех сил стараюсь, чтобы он этого не понял. Он ведь действительно псих. Настоящий, не в переносном смысле. Если почует, что боюсь, - сожрет. Как зверь.
   - Значит так. Приедем - и будете жить у меня. Домой даже не суйся.
   - А вещи?
   - Не надо. Купишь все, что понадобится.
   - Нет, Глеб, не получится, - упрямо замотала головой Илона. - Там и документы, и... Я постараюсь заехать, когда его дома не будет.
   - Смотри, Илонка, тебе видней. Только я не знаю, что буду делать, если с тобой что-нибудь случится.
   Он накрыл ее руку своей, большой и горячей, и облачко, набежавшее на солнце при упоминании о Свирине, растаяло.
   - Если ты обязуешься как следует поработать асфальтоукладчиком, - улыбнулась она, - я, пожалуй, рискну съесть еще один... валенок.
  
   - Ну что, все собрались? - начальник убойного отдела ГУВД полковник Павел Петрович Бобров оглядел своих "детишек" поверх очков. - Тогда начнем. Малинина ждать не будем, он у Хадоева в больнице.
   Рассевшись вдоль длинного стола, оперативники уткнулись в свои записи, как школьники, которые выжидают, чья же фамилия первой остановит взгляд изучающего журнал учителя.
   - Какая гадость все-таки на улице! Опять льет!.. Ну, кто первый? Нет желающих хвастаться успехами? Правильно, господа хорошие, особо хвастаться вам нечем. Баланс не в нашу пользу. Иван, прошу!
   Хмурый майор, одетый в такую же пасмурную, как погода за окном, серую рубашку и черные джинсы, машинально пригладил темные волосы. Откашлялся и начал монотонно излагать, что сделано. А точнее - что не сделано. Разумеется, всему были совершенно объективные причины. Начальник слушал и морщился, как от касторки.
   - Ну хоть что-нибудь приятное скажи, а?
   - Пожалуйста, - равнодушно откликнулся майор. - Убийства в Сосновке и на Удельной следователь собирается закрывать за смертью главного подозреваемого. Случайно умер в "Крестах". Со шконки упал.
   - Кошмар! А что поделывает пинкертон Сиверцев?
   - Пинкертон, Пал Петрович, ведет собственное расследование. Куда ни сунемся, он уже там побывал. Вряд ли человек, который в чем-то замешан, будет так себя вести. Может, нам с ним объединиться? И ему полезно, и нам приятно.
   - Хозяин барин, - поджал губы Бобров. - А мне будьте добры результат. Версии есть?
   - Следователь давит на Сиверцева, меня больше устраивает Свирин. После смерти Калинкина он почти не выходит из дома, даже на похоронах не был. Жена его уехала в Сочи с любовником, неким Чередеевым, хозяином строительной фирмы "Ирида". На работе говорят, что Свирин болен. Продолжать наблюдение?
   - А стоит?
   - Мы получили факс из Мурманска, - вступил похожий на огромного лохматого кота капитан Алексей Зотов. - Данные на Гончарову, приятельницу Свирина. Так вот ее мать, кстати, ее тоже зовут Наталья Николаевна Гончарова, - врач-психиатр. Очень высокой квалификации. После смерти дочери продала квартиру и уехала неизвестно куда.
   - Ну и к чему ты клонишь?
   - Если она знает или думает, что Свирин виноват в смерти ее дочери, не покажется ли ей самой лучшей местью свести его с ума? Профессиональная такая месть, а? Уж она-то знает, как это сделать. Смотрите, двое друзей Свирина, с которыми у него были разные темные делишки, убиты самым жутким способом. Не просто так, а чтобы страшно было, до чертиков. Письмо...
   - Кстати, - перебил полковник, - после смерти Калинкина Свирин ничего такого не получал?
   Логунов и Зотов смущенно потупились.
   - Ясно. Даже не почесались узнать. Впрочем, это не принципиально. Может, ты , Леша, и прав, - задумчиво протянул он, прогуливаясь вдоль своего огромного, как аэродром, стола. - Тогда, если это она, конечно, ей не резон Свирина пока убивать. Но с другой стороны, она должна крутиться рядышком. Присматривать. Значит, попасем еще Свирина. Так Калистратову и передай.
   - Пал Петрович... - Иван запнулся, будто сомневался, стоит ли говорить. - Если Гончарова на радио с настоящим паспортом устроилась, то, может, она и сейчас где-то трудится на легальном положении?
   - Зачем ей это? - возразил Зотов. - Она на станцию устроилась, только чтобы к Балаеву подобраться.
   - Уверен?
   - Уполне. Только вот откуда она вообще о Балаеве узнала? О Калинкине - от Балаева. А вот о нем самом?
   - Фиг ее знает. И все-таки... Что, если она работает? - настырно бубнил Иван.
   - Ваня, ты предлагаешь искать по всему городу Наталью Николаевну Гончарову, психиатра с такими-то паспортными данными? - смакуя иронию, спросил Бобров, который до этого с интересом прислушивался к диалогу. - На всех, так сказать, рабочих местах?
   - На всех - это глупо, - серьезно возразил Иван. - А вот если она работает по специальности...
   - Хорошо, - сдался Бобров. - По-моему, это тоже глупо, но так и быть. Алексей, обзвони все больницы, диспансеры, поликлиники, частные клиники, где там еще психиатры водятся?
   - Пустая трата времени, - буркнул Зотов.
   Иван хотел возразить, но тут дверь с грохотом распахнулась и влетел взъерошенный, потный Костя Малинин. Полковник скривился, словно откусил лимон:
   - Скоро я к вам буду стучаться тихонечко, лысину в щель просовывать и спрашивать: разрешите, товарищи оперуполномоченные? А вы в мой кабинет двери ногами будете открывать.
   - Извините, Пал Петрович, - Костя примостился с краешку, но не усидел и снова вскочил: - Разрешите?
   - Ну давай, а то ведь лопнешь от нетерпения, - махнул рукой Бобров.
   - Хадоев умер!
   - Не смешно!
   - Так он киллера сдал, который Карманова завалил. Взял с меня слово, что о нем самом нигде упоминаться не будет, за семью боится. Серьезная наводка. Анонимус!
   Это был тот редкий случай, когда вычислить удается не наемного киллера, а самого заказчика. За Мусой Хадоевым числилось немало всего, но убийство банкира Виталия Карманова, который пытался препятствовать крупной афере, связанной с финансированием чеченских боевиков, стало последней каплей. При задержании Хадоев оказал вооруженное сопротивление и угодил в больницу с тяжелым ранением головы. Утром он пришел в сознание, и Костя поспешил в больницу.
   Неуловимый киллер за последние четыре года совершил десятка два громких убийств. Он был не оригинален, но точен: выстрел прямо в лоб из снайперской винтовки, всегда одной и той же. Стрелял издали, с чердаков или крыш, когда жертва выходила на улицу. И никаких следов. Во всяком случае, таких, которые могли бы дать хоть какую-то отправную точку.
   И все-таки один "человечек" нашептал Храмову, заместителю Боброва, что есть такой очень дорогой киллер-снайпер по прозвищу Анонимус - как в компьютерных играх. Работает он без диспетчера, один клиент рекомендует другому, и никто его не видел. С бору по сосенке кое-то собрали, но ни способа связи, ни каких-то конкретных данных так и не узнали. И вот Хадоев сдал его с потрохами. Было от чего прийти в ажиотаж!
   - Кто он такой, Хадоев не знает. Сказал только, как на него выйти. Вот в этой газетке, - Костя достал свежий номер рекламного листка, - в разделе недвижимости клиент помещает объявление от имени некого Антона Борисовича. Телефон - это день и время. Не понимаю только, зачем так сложно. Вышел бы в интернет по негорючему адресу.
   - Ну не все же такие компьютерно грамотные, - возразил Логунов. - Вот Зотов наш - уж на что умный, а максимум справку настучит. Ну, в тетрис поиграет.
   Бобров тем временем схватил газету и начал лихорадочно переворачивать страницы.
   - На четвертой, Пал Петрович. Я уже посмотрел по дороге. Третье сверху.
   - 300-02-21. Это что же, вторник, девять вечера? Но это ведь сегодня!
   - Так точно.
   - Где пустырь, знаешь?
   Костя подошел к большой карте города, висевшей на стене.
   - Примерно здесь.
   Бобров посмотрел на часы и пощелкал языком.
   - Полвторого. Может, он уже там сидит, обстановку наблюдает, черт его знает. Так, Костя, бери Кондратова и дуйте туда, молнией. Подо что хотите маскируйтесь, хоть под коровьи лепешки, но Анонимуса высмотрите. И заказчика тоже. Только не спугните, очень прошу.
   Костя с Сашей Кондратовым вышли. Бобров пытался продолжить оперативку, но слушал невнимательно, задумчиво грыз карандаш и минут через десять отпустил всех.
  
   Наталья сидела на автобусной остановке и дрожала от холода. Дождь то лупил крупной дробью из всех стволов, то ограничивался одиночными выстрелами. Мишенью служила лужа размером с Цимлянское водохранилище, которая плескалось у кромки тротуара. Автобусы погружались в нее почти по двери, разбрызгивая во все стороны грязные водяные усы. Она делала вид, что никак не может дождаться своего. Люди подходили, уезжали, а она все сидела.
   Через дорогу, чуть наискосок - подъезд Свирина. А вот и "мерин" его серебристый стоит, мокнет. Просто черный. Танки грязи не боятся. Поленился даже на стоянку отогнать. Не боится, что уведут. Хороший знак. Значит, боится совсем другого.
   В наушниках раздавались шорохи, звуки шагов и работающего телевизора, невнятное бормотание - Олег разговаривал сам с собой. Слов было не разобрать, но, судя по интонации, он чем-то возмущался и ругался. Потом раздался грохот и отчетливый мат: Свирин споткнулся о пустые бутылки, которые раскатились по полу.
   Наталья сунула руку в карман и подкрутила рычажок настройки. Теперь голос звучал ясно:
   - ...сегодня! Ты у меня узнаешь! А потом всех этих сук. Одну за другой.
   Снова грохот - Олег пнул бутылку, та налетела на что-то и разбилась.
   В другом кармане она нащупала крохотный пультик. Николай собрал его из деталек от детского конструктора. "Принципиально новая схема", - гордо говорил он. "Зачем?" - "Да так просто. Интересно. А вдруг пригодится?". Он объяснял принцип, рисовал чертежики, показывал в действии. Она запоминала - жадно, как сухая губка.
   Указательный палец вдавил мягкую кнопку. Где-то там, в квартире, замкнуло контакт, и хорошо спрятанная черная коробочка ожила. Изо всех сил напрягая слух, Наталья услышала тихий глухой стон. Потом что-то тяжелое свалилось на пол. Но не бесчувственным тюком: мертвое или обморочное тело падает не так. совсем не так. похоже, Свирин рухнул на колени.
   Крик. Да такой, что заломило уши. На секунду Наталья оглохла. Снова крик. Придется убавить чувствительность. Теперь в наушниках бились приглушенные всхлипы и стоны, прерываемые беспорядочными бессмысленными словами.
   15 герц. 110 децибел. Инфразвук. Крохотная микросхема, которая рождает волны, не слышные человеческому уху. Они представлялись ей черными, как ночь, матово-бархатными и пахнущими дымом. В одной зловещей точке, как от брошенного камня, молекулы воздуха начинают дрожать, дрожь передается соседкам. Волна доходит до уха, бессильного распознать ее и послать сигнал тревоги. Мрачная, безжалостная сила обрушивается на беззащитный мозг, круша волю и разум, затопляя паническим ужасом, вызволяя из подсознания смутные и от этого еще более страшные образы...
   - Лейтенант Завьялов. Попрошу ваши документы!
   Наталья вздрогнула и подняла голову. Перед ней стоял ослепительно красивый мальчик лет двадцати двух, не больше. Иже херувимы! Серая милицейская форма абсолютно ему не шла. Одеть бы его в смокинг - и в бальный зал. И что его только не устраивает?
   Она представила себя со стороны. Сидит себе девушка не первой свежести, рыжая, лохматая, вульгарно накрашенная. Жует какой-то там "орбит", ждет автобус, слушает музыку. В общем, не шалит и починяет примус.
   - Ваши документы! - нетерпеливо повторил лейтенант и трогательно, совсем по-детски шмыгнул покрасневшим носом.
   Скопившиеся на остановке люди косились в их сторону: кто подозрительно, кто с любопытством, а кто и со злорадством. Внутренне подобравшись, Наталья вытащила из внутреннего кармана куртки паспорт и протянула милиционеру. Он неторопливо перелистал страницы, посмотрел на фотографию, на нее, снова на фотографию.
   - Не похожа? - спросила Наталья, стараясь, чтобы голос звучал естественно.
   - Да не особенно, - тон лейтенанта не предвещал ничего хорошего.
   - Но это же старая фотография! - ляпнула она - и тут же прикусила язык, но было поздно.
   Лейтенант перевернул страницу, посмотрел на год рождения, перевел глаза на нее, и его аккуратные брови полезли вверх, под фуражку.
   - Пройдемте со мной, пожалуйста! - твердо сказал он.
   Влипла! Ежа твою мать, влипла!
   Она вскочила со скамейки, схватила милицейского мальчика за рукав и, привстав на цыпочки, зашептала ему в самое ухо:
   - Товарищ лейтенант, я вам все объясню. Посмотрите хорошо, это же грим. Театральный грим. Я гримером работаю, в Мариинке. Мне действительно сорок два. И парик.
   Она стащила с головы рыжий лохматый парик. Зеваки глазели уже в открытую, обступив их кольцом.
   Сейчас как сгрузит в отделение, лихорадочно думала Наталья. Там как обыщут... В одном кармане приемник от прослушки, в другом пульт. Между прочим, годится и для взрывного устройства. Террористка, так твою налево!
   Лейтенант скептически оглядел ее:
   - Да, действительно грим. Ну и что вы тут делаете... в гриме?
   - Автобус жду, - прошептала Наталья и от ужаса закрыла глаза.
   В толпе засмеялись. Мент побагровел.
   - Все, пошли. Ты тут уже третий час торчишь, все автобусы по два круга сделали. Разберемся, что за птица.
   - Товарищ лейтенант, я вас прошу... - Наталья натурально всхлипнула: от досады слезы стояли совсем близко. - В этом доме живет секретарша моего мужа. Я их застукала. Он сейчас у нее. Третий час. И я жду, когда он выйдет. Видите, вон его машин стоит, вот тот грязный "мерседес". Если хотите, можете проверить.
   "Что я несу?! Идиотка! А если он действительно захочет проверить? А если знает свой участок, как собственную квартиру - и "мерс" Олега тоже?"
   Лейтенант покачался с пятки на носок, подумал и вдруг улыбнулся так солнечно, что она простила ему и свой страх, и даже его красный сопливый нос, портящий весь образ.
   - Держите, - он протянул ей паспорт. - Желаю удачи. Врежьте ему как следует. Понадобится помощь - отделение на соседней улице. Меня зовут Алексей. Алексей Завьялов.
   "Малыш, да я тебе в мамы гожусь, - мысленно усмехнулась Наталья. - Не трать на меня свое обаяние, лучше пойди капли в нос закапай. А хорош! Чудо как хорош! Ну просто как в музее побывала!"
   Лейтенант взял под козырек и, пару раз оглянувшись, скрылся за углом. Наталья без сил шлепнулась на скамейку, вытаскивая из-под воротника сбившиеся наушники.
   Свирин по-прежнему стонал и что-то бубнил. Ей показалось, что она стоит у двери палаты для буйных. Пережитый стресс отозвался звериной злостью. Захотелось сорвать ее на том, кто заварил всю эту кашу. На жалком скрюченном пауке, чей голос копошился в наушниках.
   Пальцы нащупали рычажки пульта. Маленький регулирует частоту, большой - силу. Убавить до 7 герц - и мыслительный процесс погасится почти полностью, потому что это альфа-ритм природных колебаний мозга. А если усилить при этом звук до 150 децибел, внутренние органы просто взорвутся. И первым будет сердце.
   Но Наталья удержала руку. Как просто! Страшно и просто. Убивающий страх... Она вспомнила свою диссертацию, посвященную страху и его воздействию на организм. "Страх смерти значительно усиливается в процессе ее ожидания, но лишь до определенного порога..." Это она словно о Свирине писала! Да и все остальное - только о нем. Словно знала...
   Холод пробирал до костей. Короткая кожаная куртка, все достоинство которой было в больших карманах, не грела совершенно. Наталья аккуратно сложила рыжий парик и засунула его в компанию к приемнику. Пригладила слежавшиеся под париком короткие темные волосы, языком поправила во рту вложки, меняющие форму скул.
   И еще раз обозвала себя идиоткой. А потом - дебилкой и паршивой кретинкой. Удивительно, сколько все-таки имеется ругательств, связанных с умственной неполноценностью. И все сплошь медицинские термины. Как будто быть некрасивым - это твоя беда, а вот неумным - вина. Вот так ведь и попадаются на вранье. Мужики чаще просто умалчивают что-то, а вот бабы лепят целый небоскреб идиотских подробностей, каждая из которых чревата разоблачением. "Гример в Мариинке"! "Вон тот грязный "мерседес""! Ну ты подумай только!
   Порыв ветра сбил с края крыши пригоршню холодных капель и швырнул ей в лицо. Наталья поежилась, встала со скамейки и, поглядывая на подъезд, медленно пошла по улице. Дождь, словно устал, лишь изредка попадал по луже. Метрах в ста было небольшое кафе - бывшая блинная. Если сесть у окна, то подъезд вполне будет виден. И как это она раньше не догадалась, шпионка фигова? Сидела, мерзла, обращала на себя внимание...
   Взяв пирожное и "большой двойной кофе", Наталья огляделась. Свободных столиков не было, но у окна, как раз там, где ей было нужно, нахохлился над банкой пепси обкуренный парнишка лет пятнадцати, до бровей замотанный сине-белым шарфом.
   - Разрешите? - спросила Наталья, подходя к столику.
   - "Зенит" - чемпион! - враждебно выпалил парень.
   - Разумеется.
   Не ожидавший согласия фанат озадаченно замолчал. Она присела и, не обращая на него больше никакого внимания, стала смотреть в окно, прихлебывая горячий ароматный кофе. Парень проворчал что-то, одним глотком осушил банку и исчез.
   Снова пошел дождь, по стеклу зазмеились струйки воды, скрывая из вида и подъезд, и машину. Крохотный индикатор дальности, приколотый к рукаву, показывал расстояние до "мерседеса". Сейчас он был темно-красным, почти черным - слишком близко. По мере удавления, вплоть до десяти километров, индикатор проходил все цвета радуги и снова чернел.
   В наушниках было тихо. Похоже, Свирин отключился. Начало темнеть. Она взяла еще кофе и пила его медленно-медленно, как в юности, когда за одной чашкой можно было просидеть в кафе целый вечер. В принципе, она вполне могла уйти. Свирин в таком состоянии, что вряд ли рискнет высунуть из дома нос, да еще в непогоду. Сделать инфразвук поменьше, чтобы он слонялся в тоске по квартире, умирая от тошноты и головокружения, - и домой.
   Но ее беспокоили какие-то слова Олега, сказанные им как раз перед тем, как она включила звук. И тут же появился этот милицейский ангелочек. И вот теперь ей никак не удавалось вспомнить, что же это было такое. Очень важное.
   Вместо этого память услужливо подсовывала одну за другой картины полуторагодовой давности.
   Вот она выходит из поезда на Московском вокзале. Сумка через плечо, две - огромные - в руках. Во внутреннем кармане тридцать тысяч долларов. Ночь в гостинице. Газета с объявлениями. Ворчливая неопрятная старуха, которая привела ее в эту конуру на Северном с окнами на пустырь, всего за сотню в месяц.
   Она быстро нашла Свирина. Даже сама удивилась, как быстро. Его работа, дом, семья, друзья... Вот где пригодилось давно усвоенное, хотя и подзабытое. Успеть везде, узнать все, заметить, запомнить. Азарт и ненависть, заполняющие пустоту. Она изучала его маршруты, привычки, распорядок дня. В какие рестораны ходит, где держит деньги, куда водит любовниц. Облазала каждый сантиметр вокруг дома и работы: все чердаки, помойки, подвалы. Пробраться в квартиру не смогла - слишком сложные замки на дверях, но в каждую вентиляционную шахту опустила "начинку". В машине жили крохотные "клопы" и датчики.
   Все дело портила семья. Наталья не хотела рисковать здоровьем ребенка и ограничивалась слабыми импульсами, да и то только ночью. У здорового человека эти волны могли вызвать разве что легкое беспокойство или недомогание. Она рассчитывала таким образом подготовить почву, но совершенно неожиданно оказалось, что Свирин обладает повышенной чувствительностью к инфразвуку. Более того, эффект накапливался, и он испытывал страх даже тогда, когда действие прибора прекращалось. А еще были рассеянные звуковые волны, оптические импульсы, вызывающие галлюцинации. У Николая было множество таких "игрушечек". Он любил с ними возиться, усовершенствовать, придумывать новые. И теперь она пользовалась ими, чувствуя - удивительно! - его помощь и поддержку оттуда, откуда не возвращаются...
   Подготовив почву, Наталья начала войну. Казусом белли* [*Повод к войне (лат.)] послужила, как водится, глупость, случайность. Она стояла за кусом сирени у Казанского собора и смотрела на сумасшедшую проповедницу, которая, как хороший артист, выбрала своим единственным зрителем почему-то именно Олега Свирина, обращаясь только к нему, следя только за его реакцией.
   Наталья знала по опыту, что абсолютно бессовестных людей не существует. Какие бы гнусности ни творил человек, как глубоко ни замуровывал свою совесть в бездонные подвалы, рано или поздно, так или иначе она все равно дает о себе знать - явным ли угрызением, ночным кошмаром или неосознанным, переходящим в болезнь страхом. Та слабость, на которой Олег выстроил свою силу, в конце концов должна была зашататься, как гнилая балка в основании конструкции.
   И это случилось.
   Узнав, что Олег посещает психиатра, Наталья хотела сразу же устроиться в эту клинику, благо вес в определенных кругах и кое-какие связи позволяли сделать это без труда. Но клиника была слишком уж... простовата. не для супермена, слегка попавшего в беду. И она снова оказалась права: Свирин наведался в невероятно дорогую клинику для избранных, где лечили анонимно. В этом был еще один знак: именно сюда, в розовый особняк на Островах, Свирин привез Наташу. Тогда здесь делали аборты состоятельным дамам, не желающим огласки. За полтора года клиники перешла в другие руки, сменился профиль. Если Олег решится лечиться именно в ней, то история с Наташей, как это ни кощунственно звучит, тоже сыграет ей на руку.
   Директор клиники, узнав, что сама Наталья Николаевна изъявила желание поработать у него, пришел в экстаз. Сверкая залысинами в обрамлении благородной седины, то и дело припадая к ручке, он заверил, что это огромная честь и место ждет ее в любой момент, когда ей это будет угодно...
   И все-таки что же сказал этот ублюдок?
   Еще раз... с пятой цифры.
   Сначала сбилась настройка, потом Свирин споткнулся о бутылку, выругался. Потом... Потом она настроила приемник и услышала, что он собирается что-то сделать "со всеми этими суками, одной за другой". Интересно, кого он имел в виду? Жену, любовниц?
   Нет, там было что-то еще. "Ты у меня узнаешь!". Нет. "Сегодня ты у меня узнаешь". Кто-то сегодня у него что-то узнает. А уже потом "суки".
   Похолодев, она замерла. Сердце, легкие, желудок превратились в огромные куски льда. Воздух замерз ледяной глыбой.
   Она поняла, кто должен сегодня "узнать".
  
  

Глава 16.

  
   Сгорбившись за рулем неказистой серой "шестерки", Ирина курила одну сигарету за другой. Дождь заливал лобовое стекло, дворники, натужно скрипя, едва справлялись с потоками воды. Крупные капли, казалось, барабанили не по крыше, а прямо по и без того взвинченным нервам. Ей хотелось завизжать. А еще - бросить к чертовой матери эту затею, продать квартиру, машину и поселиться навеки в Лемболово. Но перед глазами то и дело всплывала самодовольная физиономия Лельки, и Ирина, сцепив зубы, брала себя в руки.
   Она просидела в этой чертовой консервной банке весь день, с семи утра. Свирин так не показался. Судя по слою грязи, покрывавшему "мерседес", он не выезжал с прошлой недели. Она позвонила на домашний номер. После седьмого гуда Олег снял трубку, послушал тишину и грязно выругался. Значит, дома.
   Спина разламывалась, ноги немели. Ирина прикончила двухлитровый термос чая и пакет бутербродов. Хуже было с естественными потребностями, терпеть приходилось до последнего, а потом, умирая от стыда, бежать в ближайший подъезд.
   Около половины восьмого она уже хотела ехать домой, но тут, покачиваясь, как пьяный, из дома вышел Свирин. Он сел в машину, та никак не желала заводиться. Минут через пятнадцать Олег вышел и тормознул грязный до невозможности "москвич". Ирина опыта слежки не имела и держалась слишком близко. Но, похоже, ни водитель, ни Свирин ничего не замечали.
   И куда его только черт несет?
   Ирина плохо знала новостройки и просто не представляла, как будет выбираться обратно. Кварталы одинаковых унылых домов все чаще сменялись черными кляксами пустырей. Кое-где щетинились прожекторами автостоянки, приютившие на ночь стада четырехколесных тварей. Тут и там, как волшебная звезда Кристофера Робина, тускло светились лампочки спящих башенных кранов: город перекисшим тестом выбирался из тесной квашни привычных очертаний.
   Мелькнули и исчезли огни последней девятиэтажки, которая одиноким часовым вглядывалась в темноту. Асфальт сворачивал на север, строго на запад шла грунтовка. Свирин вышел из машины и запрыгал по ухабам. Его светлый плащ, словно кошачий глаз, ловил далекие отблески фонарей. Ирина вышла из машины и тут же по щиколотки увязла в грязи.
   Дождь прекратился, похолодало. Налетевший северный ветер быстро расчищал небо, кое-где показались крупные яркие звезды. Пару раз Ирина слышала за спиной шум мотора и пряталась за худосочные кусты, но машины сворачивали.
   Прямо за кустами пустырь едва заметно понижался неширокой котловиной. Со всех сторон блюдце окружали точно такие же заросли, листья которых уже успели поредеть. Днем здесь вряд ли удалось бы спрятаться. Ирина порадовалась, что, не в пример Свирину, оделась во все темное. С трудом ей удалось выровнять дыхание. Холодные капли пробирались за шиворот, в животе противно урчало. Похоже, здравый смысл изменил ей в очередной раз. Изменял-изменял, да и бросил совсем. Так страшно ей, наверно, еще никогда не было.
   В детстве Ирина постоянно мечтала о приключениях, полных опасностей, о погонях, засадах и смертельных схватках со злодеями. Грезя наяву, представляла себя в разных авантюрных сюжетах. Разумеется, все в них всегда кончалось замечательно: злодеи были наказаны, пленники освобождены, сокровища отысканы. А в жизни все шло слишком скучно. И вот теперь она будто оказалась в самой середине своих оживших фантазий.
   Оголенными нервами она вдруг почувствовала, что не одна в этой темноте. Кто-то еще прячется в кустах, затаив дыхание и замерев. Всем своим существом, превратившимся в огромный радар, она воспринимала присутствие человека, а может, и не одного. Кто они? Что тут делают? За кем следят? Горький сок паники брызнул в рот, словно она раскусила стебель молочая. Захотелось заорать дурным голосом и убежать, но горло сжала ледяная схватка спазма, а ноги отказались подчиняться.
   Оцепенев, Ирина, наверно, забыла бы, зачем вообще приехала сюда, но единственное светлое пятно в темноте невольно притягивало взгляд. Постепенно глаза привыкли и начали различать что-то еще. Черный ящик в центре ложбины оказался чем-то вроде телефонной будки. Во всяком случае, там была дверца, которую Свирин, подойдя, открыл.
   Он вошел в будку, и вдруг загорелся крошечный дрожащий огонек - зажигалка или спичка. Страх потихоньку ослабил хватку. Ирина изо всех сил напрягала глаза, стараясь разглядеть, чем занимается Олег, но так ничего и не увидела. Проглотив горькую противную слюну, она пошевелилась, чтобы освободить затекшую ногу. Вместе с горячей волной мурашек ее затопила злость на весь свет. И на себя саму - тоже.
   Что, интересно, она тут рассчитывала высмотреть в потемках? Что она вообще рассчитывала высмотреть? Убийство? Ограбление банка? Передачу тонны героина? А даже если и так? Она снова подумала, что Свирин ее просто убьет. Нет, надо кончать с этим маразмом. Поиграла в "Зарницу" и хватит. Продать дачу, квартиру разменять. В одной жить, другую сдавать. Машину поменять на такую вот гадючью "шестерку"...
   И все-таки какого черта он делает в будке?!
   Олег вышел, и тут...
   Она так и не поняла, откуда взялся этот мужик. Будто ночь сгустилась и материализовалась жутким монстром. Ирина застыла с открытым ртом, глядя, как тень преградила Олегу путь.
   - Это моя будка! - донесся до нее хриплый голос, в котором угроза мешалась с глумливой уверенность в своей безнаказанности. - А ну-ка, дядя, плати контрибуцию.
   "Компенсацию", - пискнула про себя Ирина, больно прикусив костяшку большого пальца.
   - Что тебе нужно? - голос Олега, дрожащий, неуверенный, был нисколько не похож на его обычный, с ленивой полублатной растяжкой гласных выговор.
   Ну что, Олежек, заиграло очко, мстительно подумала Ирина. Это тебе не дружков шантажировать и не баб в койку загонять.
   - Мне, дядя, нужен твой бумажник. И часики.
   Олег что-то заблеял.
   - А теперь, дядя, я тебя, наверно, кончу. Голос твой мне не нравится.
   - Да что я тебе сделал-то? - Олег сорвался на визгливый фальцет. - Я тебя и не видел даже.
   - Не видел? Это хорошо. И не увидишь.
   Что-то сочно щелкнуло, как будто открыли вакуумную упаковку сосисок. Олег то ли ахнул, то ли сдавленно вскрикнул.
   Давай, давай, нашинкуй его в капусту!!!
   Ирине действительно этого хотелось. На полном серьезе. Вспомнился давний сон, который гнойной занозой сидел в памяти, как и поцелуй взасос с одноклассницей, и жуткий момент, когда она плохо закрыла дверь туалета в поезде и вошедший парень застал ее висящей над унитазом в позе орла. Ей снилось, что кто-то напал на нее в подъезде, но она смогла вывернуться и ударить нападавшего бутылкой. А потом долго-долго била его ногами - по лицу, в живот, в пах, испытывая ни с чем не сравнимое пьянящее наслаждение. Воспоминание было острым и стыдным, как само наслаждение. Такой же стыд Ирина испытывала каждый раз в постели с Олегом. Это был своего рода катарсис: облегчение, освобождение после мучительной близости, почти насилия, и каждый раз она ненавидела себя за эту случившуюся помимо ее воли вспышку.
   Мгновенно вспомнив все это, вспомнив липкие холодные руки Олега, кисловатый запах изо рта, его снисходительную надменность, Ирина поняла, что завидует этому хриплому невидимке и никак не отказалась бы очутиться на его месте. С большим-пребольшим ножом... Она вернулась в свой сон. Желание убить, увидев перед этим страх в белых глазах, было настойчивым и колючим, как ветка ежевики. Плевать на то, что будет потом! Плевать на все!
   "Ну давай, давай! Убей его!" - шептала Ирина. Она словно сама стала этим едва различимым в темноте силуэтом, сама держала в руке нож, готовая нанести смертельный удар: в сердце, в печень или по горлу...
   Едва слышный шорох, тень, промелькнувшая там, откуда доносились голоса, короткий утробный звук - и снова тишина.
   Луна нырнула в облако, стало совсем темно, но Ирина все же разглядела, что гориллообразный силуэт, сложившись, как шезлонг, бесформенной кучей лежал на земле. Рядом неподвижно белел плащ Свирина. Прошло не меньше минуты, прежде чем он вскрикнул раненым зайцем и бросился бежать, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь.
   Ирина испытывала острое разочарование. Более того - досаду и почти физическую боль, словно партнер остановился за несколько секунд до оргазма. Она вернулась в реальность: от сидения на мокрой земле брюки промокли насквозь, на щеке горела царапина, ноги замерзли до хрустального звона. Сердце колотилось, как после марафонского пробега.
   Вдруг совсем рядом, буквально в двух шагах, что-то зашевелилось, хрустнула ветка. Не выдержав напряжения, Ирина отчаянно завизжала и бросилась бежать в ту же сторону, что и Олег. Автопилот работал исправно, и уже через несколько минут она оказалась у машины. Руки дрожали, ключ никак не лез в замок зажигания.
   - Господи, ну давай же! - закричала Ирина, совершенно теряя контроль над собой.
   Ей казалось, что вот-вот, как в фильме ужасов, к окну прижмется жуткая нечеловеческая харя, стекло разлетится под мощным ударом - и... Или гораздо прозаичнее: просто выстрел...
   Чихнув, мотор заурчал, как кот-баюн. От рывка Ирина больно прикусила язык, рот наполнился медным привкусом крови. Еще раз подпрыгнув, "шестерка" выскочила на асфальт. Впереди показались огни.
  
   - Дмитрий Иванович? Вы меня не узнаете? - грудной женский голос в трубке звучал взволновано. - Это Евгения Тищенко, из налоговой инспекции. Помните? Вы мне дали свой телефон...
   - Да, Евгения Васильевна. Что случилось?
   Прижимая трубку мобильного к уху плечом, Дима одной рукой придерживал за ручку норовящую уползти сковороду, другой мешал пригоравшую картошку. Раскаленный жир плюнул в щеку. Дима неизящно выразился.
   - Извините, это я не вам. Так что случилось?
   - Мне кажется, я видела эту женщину. Ну, которая в Лупполово и потом, на Лиговском. Я вчера ездила к бабушке, она живет на улице Вавиловых. И зашла в универсам на проспекте Науки. Недалеко от "Академической". И она как раз выходила.
   - Бабушка?
   - Нет, эта... С двумя полными сумками. Еле тащила. Вы можете думать, что я спятила. Но мне кажется, это была она. Лицо... Прическа другая - длинные темные волосы, в хвост собраны. Но лицо очень похоже. Только без косметики совсем. Лет тридцать на вид, не больше. И взгляд... такой же. А еще... Мне кажется, она меня узнала. Мы столкнулись в дверях, она на меня посмотрела и... И что-то в лице изменилось.
   - В какую сторону она пошла, не обратили внимания? - спросил Дима, сдвигая сковороду на соседнюю конфорку.
   - Не к метро, а в другую сторону, к Ручьям. Я через стекло смотрела. А потом она обернулась, и я за полки спряталась. Честно говоря, я испугалась... Скажите, Дмитрий Иванович, это она? Она убила Гену?
   - Почему вы так думаете? - Диме даже тошно стало от того, насколько фальшиво звучал его голос.
   - Не знаю... - в голосе Жени дрожали слезы. - Я ничего не знаю. Понимаете? Ко мне действительно из милиции приходили, как вы и говорили, я им все рассказала. Но я ведь не могу следователю звонить и спрашивать, как продвигается расследование. Или жене. Дмитрий Иванович, я вас очень прошу... Вы разрешите мне позвонить вам еще раз?
   - Конечно, звоните, - пробормотал Дима.
   Есть расхотелось. На душе было мерзко. Что он мог ей сказать? "Звоните..."
   Выудив со сковороды сгоревшие в уголь брусочки, он накрыл картошку крышкой и отставил подальше. Завтра не надо будет готовить, только разогреть. Он пошарил в полупустом холодильнике, вытащил из банки притаившийся в мутном рассоле огурец, отрезал горбушку круглого ржаного хлеба. "Кусочек с воловий носочек", - говорила бабушка, глядя, как он обрезает круглую буханку со всех сторон. От нее можно было отрезать четыре больших горбушки, а если поменьше - то пять или даже шесть. Мама сердилась, а бабушка только улыбалась. Она всегда помнила о блокаде и всем конфетам предпочитала кусок ржаного хлеба с солью. Он тоже всегда любил именно ржаной...
   Заедая хлеб огурцом и запивая "Балтикой", Дима напряженно думал. Казалось, даже мозги скрипят. Впрочем, скорее всего, это просто хрустел огурец.
   Если это действительно Гончарова... "Академическая". Универсам. Полные сумки. Это раньше тетки в обеденный перерыв хватали авоськи и бежали в ближайшие продмаги, чтобы ухватить хоть что-нибудь. А потом везли их, надрываясь, через весь город, потому что вечером порою было не купить даже хлеба. А сейчас такой нужды нет, купишь что угодно даже ночью. Было бы на что. Полные сумки закупают либо впрок, либо к особому случаю. И недалеко от дома. Значит, или она живет рядом, или несла продукты кому-то другому.
   Но хозяйки редко отовариваются по полной программе в универсаме. Они знают, где что дешевле, хоть на рубль, и бегают от ларька к палатке. Либо идут на оптушку. Гончарова хоть и не хозяйка, но кушать ей тоже надо. И купит она все рядом с домом, чтобы время не терять.
   Дима принес из гостиной ноутбук, включил и вывел на экран карту города. Увеличил сначала Калининский район, потом Гражданку, потом нужный квадрат.
   Есть. Вот он, универсам на проспекте Науки. Какие улицы в пределах досягаемости? Гражданский проспект, улицы Бутлерова, Софьи Ковалевской. Чуть дальше в одну сторону - улица Вавиловых, в другую - Карпинского. Параллельно - длиннющий Северный проспект.
   Уже кое-что.
   Если, конечно, это была она. И если Гончарова - та, которая ему нужна.
   Сомнения всегда были Диминым бичом. Ну никак не мог он, как тот же Стоцкий, строить версию, не сомневаясь в верности посылок. Иногда это помогало, но чаще мешало. Хотя он и понимал, что сомневаться во всем - так же неблагодарно, как и слепо верить, ни в чем не сомневаясь.
   Выключив компьютер, Дима сгреб остывшую картошку со сковороды в тарелку и поставил в холодильник. Завтра он купит огромную свиную отбивную, разогреет картошку... А может, лучше купить коньяк, лимон и пригласить Вальку? Или купить вино, конфеты, шоколад и пригласиться к Косте? Или?..
   Или что? Пойти в бар и подцепить какую-нибудь клюшку? Фи, Дмитрий Иванович!
   А что, собственно, "фи"? Или мы в монахи записались?
   После отставки Ксении он жил ну просто в экстремальной добродетели. А воздержание в его возрасте, между прочим, чревато. Простатит, ранняя импотенция и прочие мужские неприятности.
   Он включил телевизор. Полуобнаженная парочка извивалась на необъятной постели, как пиявки в тине. На другом канале жгучая брюнетка, выпучив из декольте мощную грудь, томно стонала: "Я хочу тебя, Хуан-Мануэль!". Дима плюнул и выключил телевизор.
   "В конце концов, - сказал он сам себе, - я нормальный здоровый мужчина. А здоровым мужчинам время от времени требуется женщина. Не вызывать же шлюху по телефону. А в баре можно подобрать невинную Гретхен, которая вольет в шампанское литр клофелина и вынесет все, что не прибито".
   "Эк тебя разобрало!" - сказал насмешливый голос. Похоже, его собственный.
   "А ты, импотент, молчи!"
   "Молчу, батюшка, молчу!"
   Дима полистал записную книжку. Реставрировать старые мосты не хотелось. Он вообще не любил возвращаться к старым привязанностям, ничего хорошего из этого не выходило, сплошное разочарование. Наверно, была только одна женщина, с которой он смог бы начать все сначала. Даже если бы она за столько лет превратилась в шестипудовую тетку с ватной задницей и отвислой, как уши спаниеля, грудью. Или в сморщенную, гремящую костями старушку.
   Будто нехотя Дима набрал пару номеров, надеясь в душе, что его пошлют подальше. Так и вышло.
   "Но ведь есть же Леночка, Любочка", - издевался насмешливый голос.
   "Спать со своей секретаршей?! Увольте! Ходи потом мимо нее каждый день. Лучше уж тогда в какой-нибудь "досуг" позвонить. А что касается Любочки..."
   Дима делал вид, что никак не может найти ее телефон.
   "Ах, кажется, я его не записал!"
   "А база данных на что? Ты, придурок, просто ищешь предлог, чтобы позвонить Ольге!"
   Дима сдался и набрал номер, который успел выучить наизусть.
   - Привет, это Оля, - сказал автоответчик. - К сожалению, меня сейчас нет дома. Скоро приду и перезвоню вам, если оставите номер.
   Ну вот и все! Он почувствовал себя так, словно его обманули. А точнее он обманул себя сам. Не говоря ни слова, Дима положил трубку. Пожарного цвета допотопный дисковый аппарат, который Дима уже сто лет собирался сменить, обиженно звякнул. Радостное возбуждение улетучилось, как воздух из пробитой покрышки.
   Мысли снова метались по замкнутому кругу, тыкаясь в те же самые закрытые двери. От Гончаровой к Свирину, от Свирина к Сергею и Генке, от Генки к Ирине и Евгении... От Сергея к Ольге.
   Ольга, желающая знать всю правду, и Ирина, не желающая знать никакой правды. Интересно, а эта самая Женя Тищенко действительно любила Генку? И что бы она сказала, узнай всю правду о нем?
   Хрипло задребезжал телефон. Дима поморщился - разговаривать ни с кем не хотелось. Мобильный он отключил, но городской можно было усыпить, только вырвал розетку из стены - с мясом. Брезгливо рассматривая надрывающийся телефон, Дима вдруг почему-то подумал, что это Ольга, и схватил трубку.
   Но это оказался Стоцкий. Расстроенным голосом он поинтересовался, как дела.
   - Да так себе. А у тебя?
   - Можешь меня поздравить, - убито сказал Валентин. В мае я буду дедушкой. Представляешь? В сорок три... нет, в сорок четыре года - дедушка!
   - Ну и что? Радоваться надо!
   - Да я радуюсь, радуюсь. Но все равно... У тебя вон в сорок два даже детей нет.
   - Не знаю. Может, и есть.
   - Ой, Митька, брось ты свой черный юмор!
   - Просто ты переживаешь, - веселился Дима, - что если Инна все-таки согласится выйти за тебя и родить ребеночка, то твой внучек будет старше твоего сыночка. Ну и зря! Представляешь, все будут говорить: а Стоцкий-то еще ого-го мужик!
   - Все скажут, что я старый потаскун, - проворчал Валентин. - Дело не в этом. Какие из них родители! Им самим еще в куклы играть.
   - Ничего себе! Игорю сколько? Двадцать три? А тебе двадцать было, когда он родился. И ничего. Он хоть семью обеспечить может, а вы на две стипендии жили.
   Это было правдой, тут Валентину возразить было нечего. Его сын закончил отделение математической лингвистики филфака и устроился в приличную компьютерную фирму, где зарабатывал за месяц столько, сколько папаша за полгода.
   - Валька, представь! - продолжал веселиться Дима. - Ты ведь сможешь баловать внука самым жутким, безобразным образом. Будешь разрешать ему лопать конфеты перед обедом, ложиться спать, не почистив зубы, и смотреть телевизор допоздна. Игорь с Люсей будут злиться, а ты - получать удовольствие. Знаешь, как говорят: за нас нашим детям отомстят наши внуки. Для чего еще нужны бабушки и дедушки, если не баловать?
   - Ну, например, дарить подарки и сидеть с внуками, когда родителям нужно уйти.. А что касается баловства... Знаешь, сколько примеров, когда избалованные бабушками внуки разрезают их на кусочки и спускают в унитаз, чтобы попользоваться их же пенсией?
   - Да ладно тебе, - фыркнул Дима. - У тебя весь лимит баловства истрачен на кошек. Лучше вот что послушай.
   Он рассказал Стоцкому о звонке Евгении.
   - Гражданка, говоришь? - задумчиво протянул Валентин. - "Академическая"? Как раз там участковым мой друган Пашка Лисицын. Запиши телефончик. Может, и поможет. Только учти, коньяк он любит армянский.
  
   - Олег Михайлович!
   Он оглянулся и увидел, что ему машут из темно-синей "восьмерки".
   И откуда она только взялась? Ни одной ведь машины не было.
   Олег брел, не разбирая дороги, прямо по лужам. Дорогие "паркетные" туфли промокли насквозь, ноги давно уже не чувствовали холода. Плащ... Когда-то... Да что там "когда-то"! Совсем недавно он был светло-серым. А теперь его вряд ли спасет даже самая лучшая химчистка.
   Сколько же времени прошло? По логике вещей, совсем немного. Он был на пустыре ровно в девять, зашел в будку, увидел нарисованное помадой сердечко. Запихнул в щель листочек и фотографию Сиверцева, которую ему привезли утром: Димка на похоронах, взгляд настороженный, нехороший... Олег вышел из будки - и тут этот детина. Лица, конечно, не увидел, но и так было ясно: огромный, как шкаф. А голос...
   Олега передернуло. Унижение было настолько невыносимым, что... Что? Нет, этого словами не передать. Он опять стал малышом, плаксой и ябедой Олежкой, который написал на пол и трусливо пытался свалить вину на другого. Воспитательница - огромная, толстая, усатая тетка с гренадерским басом, которая красной шершавой рукой схватила его за ухо и стыдит перед всеми. И все смеются. А он ревет и ненавидит - и воспитательницу, и ребят. В ту минуту ему хотелось вдруг стать большим, сильным, чтобы самому вцепиться в ее ухо - и оторвать... А потом переколотить всех вокруг. А еще лучше - сделать что-нибудь эдакое, чтобы всем попало, а он, Олежка, сидел бы в уголке и хихикал.
   И это он! Он, которого побаивались самые крутые. Видела бы Илона, вот бы ей радости было. Или Ирина, или Ольга, или Наташа. Или... Каждое "или" острым шипом впивалось в клочья самолюбия. Сколько их, мертвых и живых - пока живых! - которых позабавило бы его унижение.
   И как только он рискнул отправиться на ночь глядя в такую глушь - и без верной "беретты". Да ведь он без нее разве что в туалет не ходил. Наверно, совсем свихнулся от страха.
   Стоп! А кто же это его спас? Кто выскочил из кустов, как чертик из табакерки, и одним ударом свалил эту тушу? Да так, что бандюк вырубился самым конкретным образом.
   Кто-кто! ... в пальто! Сиверцев, вот кто.
   Кто еще так умеет конечностями махать. Зря что ли в СОБРе был и за Чечню медаль имеет. Неинтересно ему, чтобы Олега Свирина какой-то босяк на перо поставил. Хочется самому. Да как-нибудь поинтереснее. Может, он его в болоте утопит?
   Накось, выкуси! Еще несколько дней - и будешь лежать на цинковом столе, новым глазом во лбу потолок изучать.
   Но... Что же это получается? Выходит, Сиверцев за ним следит?! Может, он еще и киллера выследит? Вот будет номер: Сиверцев пасет киллера, а киллер - Сиверцева. Кто кого? Ставлю на киллера. Хотя бы потому, что от этого зависит жизнь.
   Вот тут-то и раздался приятный голос. Женщина снова окликнула его. Олег подошел к машине и заглянул в приоткрытое окошко. За рулем сидела коротко стриженная блондинка в светлом плаще. Больше в салоне никого не было.
   - Вам куда? - спросила она.
   - Но... Я вас не знаю, - нерешительно пробормотал Олег.
   - Зато я вас знаю. Садитесь.
   Блондинка включила в салоне свет. Ей было около сорока. Высокие скулы, чуть запавшие щеки. Резко очерченные губы придавали лицу чуть жесткое выражение, но в целом оно было приятным, чуть усталым. И смутно знакомым. Олег силился вспомнить, где он ее видел, но не мог. Это тревожило.
   - Не вспомнили? - женщина словно прочитала его мысли. - Я работаю у Хахиашвили. Меня зовут Наталья Николаевна. Вы меня видели, когда приходили на прием. Просто, наверно, не запомнили. Так куда вам?
   - На Светлановский, - ответил Олег, забираясь на переднее сидение. - Боюсь, как бы не испачкать вам машину.
   - Ничего, завтра все равно буду пылесосить. А что вы здесь делали, если не секрет?
   - Знаете, а у меня нет денег, - Олег ушел от ответа, и женщина это заметила.
   - Курите, - едва заметно усмехнувшись, она протянула ему пачку "Винстона".
   Олег потянулся было за "ротмансом", но рука коснулась противно пустого кармана. Благодетельница нажала на прикуриватель. Он закурил, судорожно затянулся. Стряхивая пепел в окно, заметил, как сильно дрожат пальцы.
   Вдруг жуткая догадка впилась в него ледяными зубами:
   - Послушайте, Наталья Николаевна, - сказал он. - Вы знаете, как меня зовут. Но ведь этого не знает даже Отари Георгиевич. Откуда?
   Наталья Николаевна от души засмеялась:
   - Просто я очень хорошо знаю того, кто вас рекомендовал. Неужели вы действительно думали, что все так анонимно? Конечно, младший персонал больных не знает, но мы-то вынуждены наводить справки. Хотя бы о платежеспособности.
   Олег зябко поежился и выбросил в окно недокуренную сигарету. Какое-то время он молча смотрел на убегающую под колеса мокрую ленту асфальта. Потом зачем-то сказал:
   - Когда-то у меня была знакомая... Ее тоже звали Наталья Николаевна. Гончарова. Как жену Пушкина.
   Женщина бросила на него быстрый взгляд.
   - Вы удивитесь, - в ее голосе, однако, удивления не было, - но моя фамилия тоже Гончарова. Каких только совпадений не бывает. Впрочем, это довольно распространенное сочетание. Не Мария Ивановна Иванова, конечно, но все же...
   Олег смотрел на не, словно увидел привидение. Гончарова покачала головой и, подрулив к кромке тротуара, затормозила.
   - Олег Михайлович, раз уж мы с вами так случайно встретились, давайте поговорим, всего минутку. Видите, я даже мотор не глушу.
   - О чем? - удивился Олег.
   - О вас.
   - Обо мне?
   - А о ком же? Не поверите, но мы буквально пару ней назад говорили о вас с Отари Георгиевичем. Он даже хотел справиться о вас у вашего... рекомендателя. Олег Михайлович, вы серьезно больны и нуждаетесь в лечении. Ухудшение может наступить в любой момент.
   - Он говорил мне, что время терпит.
   - Терпение кончается даже у верблюда.
   - А что мне даст лечение? - с сарказмом поинтересовался Олег. - По-вашему, я могу поправиться? Я тут почитал кое-что...
   - Ох уж эти мне ипохондрики! - вздохнула Гончарова. - Читали бы вы лучше "Мурзилку".
   - Что?!
   - Извините за резкость, - она чуть понизила тон. - Просто считается, что самые жуткие пациенты - это врачи. А на самом деле никого нет хуже, чем читатели медицинской литературы. Нахватаются по верхам и сочиняют себе диагнозы. К сожалению, вы в чем-то правы. Болезнь ваша неизлечима. Но мы можем увеличить время ремиссии, смягчить приступ, проследить, чтобы вы не нанесли вреда себе и окружающим. У вас ведь, кажется, есть дочь?
   - Откуда вы... Ах да, Ляшенко... Да, у меня действительно есть дочь. Именно поэтому я и не могу сейчас лечь в клинику.
   - То есть?
   - Моя жена собирается подавать на развод. Сейчас она на юге. С любовником... - Олег смотрел на Гончарову в упор, испытующе.
   - Психиатр - как священник. Не стесняйтесь. Все останется между нами. Чем больше я буду знать о вас, тем больше вероятность, что смогу вам помочь.
   - Вы? - переспросил Олег. - Именно вы? Хотите сказать, что, если я приду в клинику, моим лечащим врачом будете именно вы?
   Она, похоже, уловила в его вопросе колючий диез:
   - Видите ли, уважаемый Олег Михайлович... Если мое имя вызывает у вас нежелательные ассоциации и вы предпочитаете другого врача - воля ваша. Но всевозможные фобии - именно моя специализация. В частности, немотивированные страхи.
   Олег молчал, насупившись, как двоечник у доски. В этой женщине было что-то успокаивающее - и одновременно странное, настораживающее. Она закурила, откинувшись на спинку сиденья. Олег вздрогнул, не в силах оторвать взгляд от ее пальцев, сжимающих сигарету. Точно так же, почти самыми кончиками, держал сигарету он сам! Левую руку Гончарова положила себе на колено, обхватив его всеми пальцами. Он ошарашено опустил глаза: да, его рука лежала на колене именно так. Теперь он сообразил, кто говорит с такой же знакомо ленивой растяжкой ударных гласных: он!
   Гончарова то ли проследила его взгляд, то ли снова прочитала его мысли:
   - "Зеркалить" - это профессиональная привычка тех, кто общается с человеком тет-а-тет и должен расположить его к себе. Я совершенно автоматически повторяю ваши жесты и интонации. Но вот то, что вы заметили... Не хочу пугать, но это плохой признак. Вы ищете подвох во всем.
   Что-то лопнуло внутри, какой-то созревший нарыв, и Олег, захлебываясь, начал говорить. Перебивая себя, перескакивая с одного на другое, он рассказывал о ночных приступах смертельного ужаса, о снах и галлюцинациях. Он задыхался от ненависти - к другу детства Димке Сиверцеву, к жене, к прошлому, настоящему и будущему. Ко всему.
   - Понимаете? - кричал он, брызгая слюной. - Я не могу отдать ей Вику! Я заберу ее, даже если для этого мне придется убить сто человек. Тысячу! Заберу, увезу, спрячу! А потом уже можно лечиться. Я знаю, я схожу с ума. Я уже сошел с ума...
   Он схватил Гончарову за запястье и, приблизив лицо к ее лицу, быстро заговорил:
   - Я считал, что должен быть сильным. Считал, что сила дает мне право распоряжаться жизнями тех, кто слабее. Но я ошибся... Я по-прежнему слабый и ничтожный. Карлик... Лилипут, недомерок. Это она меня так называла - недомерок! Я занял чужое место и теперь плачу за это. Я не верил ни во что, кроме силы и власти. Кто наверху - тот и прав. И что теперь? Мне страшно! Я не хочу умирать. Я не хочу! Не хочу! - он так сильно сжал ее руку, что она поморщилась. - Я должен жить хотя бы ради моей девочки, - голос Олега то поднимался до крика, то гас до едва слышного шепота. - Я знаю, кто хочет свести меня с ума. И убить. Но даже когда... - тут он запнулся, и взгляд его, напоминающий затянутое мыльной пленкой окно, немного прояснился. - Даже если этого человека не станет, ничего не изменится. Это те, кого я подчинил себе, чтобы не дать им подчинить себе... мне... меня, - Олег глухо застонал, все сильнее сжимая запястье Гончаровой. - Я не понимаю, что говорю... Нет, я понимаю! Я понимаю: это они мстят мне. Они приходят из прошлого, они шепчутся, смеются надо мной. Иногда... Иногда я вижу их. Во сне. И наяву. Их тени. Их лица...
   Гончарова смотрела прямо перед собой, закусив губу. Когда Олег растеряно замолчал, она осторожно высвободила руку.
   - Поедем, Олег Михайлович. Уже поздно. Вам надо выспаться. У вас есть что-нибудь успокоительное?
   - Целая аптека, - его усмешка превратилась в судорожную гримасу.
   - Примите обычную дозу, как вам назначили, и еще... половинку. Вам надо завтра на работу?
   - Нет. Я могу туда вообще не ходить. Все равно!
   - Тогда спите до упора. Пока спится.
   - Я приду к вам, - словно в воду нырнул Олег. - Но не раньше, чем все кончится и Вика будет со мной.
   - Желаю удачи!
   Всю оставшуюся дорогу ни один из них не проронил ни слова. Олег уже жалел о том, что так разоткровенничался. Жалел о своих жалких словах. Он искоса посматривал на лицо Гончаровой, казавшееся в свете фонарей то мягким, растерянным, то жестким, ледяным. В ней совершенно необъяснимо сочетались мощная, неуправляемая сила - и слабость. Совсем как в нем самом. Звериным инстинктом он чувствовал эту слабость, и какая-то его жадная безумная часть стремилась напасть, растерзать, привычно насладиться властью - как горячей кровью из разорванного горла. Но тот же самый инстинкт чуял силу, чуял более страшного хищника, готового броситься первым при малейшей опасности. Олег должен был бы возненавидеть ее, но знал, что не может. Не может, потому что именно она способна ему помочь. Она нужна ему! А там... Там будет видно!
  
  

Глава 17.

  
   На этот раз "малый совнарком" заседал в урезанном составе: Логунов, Зотов, Малинин и примкнувший к ним из соседнего кабинета Саша Кондратов. Все началось банальным чаепитием, во время которого Зотов в лицах изображал, как он в поисках Гончаровой обзванивал всевозможные медицинские заведения. Малинин и Кондратов в свою очередь поведали, какой цирк-шапито на колхозном поле - то есть на пустыре - приключился вчера вечером. Замученный семейными проблемами Логунов молча смотрел в окно, спрятавшись за огромной кружкой с мерзкой лиловой рожей по одну сторону от ручки и надписью "Ванька - БАРМАГЛОТ!" по другую.
   - Что это с ним? - улучив момент, шепотом спросил Костю Кондратов.
   - Точно не знаю, - дипломатично уклонился тот. - Ушел из дома, живет у меня пока. Кризис.
   На самом деле и Костя, и Алексей прекрасно знали, в чем дело. Еще весной Иван до полного умопомрачения увлекся девушкой, проходившей свидетельницей по делу об убийстве нескольких молодых женщин. Ничего из этого сумасшествия не вышло, он расстался с Женей, из дома ушел и скитался от одного приятеля к другому. А самым ужасным было то, что скоро выяснилось: Женя и была тем самым маньяком-убийцей. При задержании она покончила с собой. Пережив все это, Иван оказался на распутье. Он очень любил семилетнюю дочку, скучал по ней, да и к жене не прочь был вернуться, но не знал, как это сделать.
   Бобров нагрянул внезапно. Он не стал открывать дверь кабинета ногой, равно как скребстись в дверь и просовывать в щель лысину. Просто вошел и остановился, оглушенный хохотом Зотова, который сидел к двери спиной и смаковал рассказ Кости о том, как некий гопник чуть было не отправил на тот свет заказчика.
   - А теперь еще раз и сначала, - Бобров по-дирижерски взмахнул рукой и уселся за стол угнездившегося на подоконнике Костика. - А то про ваш вчерашний... кордебалет уже вся управа шумит, один я ни черта не знаю. Как бы начальник!
   - Так вас же не было. С начала, говорите? - состроив идиотскую мину, переспросил Костя. - Или с конца?
   - Личность?
   - Мостыренко Владислав Владимирович, 70-го года рождения. Рыбацкий проспект, дом 5, квартира 12. Это прописка, а живет на Лесном у подруги, некой Судариной Елены Львовны. Бывший прапорщик, в Чечне был снайпером. Уволился в 95-ом, какое-то время болтался без дела, поработал охранником в обменнике. Ну... и вот.
   - Гут! - довольно улыбнулся Бобров. - Наблюдение?
   - Денно и ночно.
   - А вот теперь сначала.
   Костя снова начал живописать ужасы наружного наблюдения в мокрых кустах, жаловаться на отсутствие памперсов и на технический отдел, зажавший прибор ночного видения.
   - Мы что, кошаки, впотьмах видеть? - возмущался он. - Даже луны не было. И вообще, все через задницу. Думали как? Клиент выходит, мы даем по рации сигнал, за ним идет первая группа, а за киллером потом вторая. А вышло... Ну, в общем, как всегда. У Бурова что-то там по дороге в моторе полетело, а замены не нашлось. Так что пришлось заказчика с миром отпустить.
   Выпалив все это на одном дыхании, Костя остановился, чтобы набрать побольше воздуха для нового залпа. Взъерошенный, с горящими глазами и щеками, он напоминал молодую гончую перед охотой. Кондратов, будучи всего на год старше, выглядел рядом с Костей солидным дяденькой.
   - Ну вот, выходит этот клоун из будки, и тут откуда ни возьмись появляется некий уголовный элемент размером с быка и берет его, что называется, на гоп-стоп. А потом собирается, в натуре, прирезать. Клиент блеет, как овца, тут появляется еще кто-то, то есть уже четвертый, нет, пятый, делает быку мгновенный рауш-наркоз и смывается.. Клиент в ступоре, потом очуховался, заорал и удрал. Через пару минут из кустов выскочила баба и побежала за ним.
   - Баба?
   - Сто к одному. Ну вот, мы сидим, ждем у моря погоды. Час сидим, два. Жрать хочется... Думали, что киллер смылся. Посмотрел на всю эту ораву и домой подался, баиньки. Только хотели уходить, кусты зашевелились, мужичонка в маске вылез. Тогда уже луна светила, не хуже фонаря. Зашел в будку, покопался там, вышел и опять в кусты. По рации передали: повели. Ну, мы вылезли и тоже домой пошли.
   - А бык? - спросил Бобров, протирая очки большим носовым платком в сине-белую клетку.
   - Отправили за ним наряд. В машине оклемался. С утреца ребята его попинали и отпустили. Что с него взять? Ну "ролекс", ну, "ротманс", бумажник, кольцо обручальное. На голубом глазу говорит: мое! Потерпевшего-то нет.
   - Кто таков?
   - Да так, шакаленок. Качок.
   - А в бумажнике что?
   - Пятьсот баксов и три тысячи с мелочью. Ни визиток, ни кредиток. Без особых примет. Кто вырубил, даже заметить не успел. Мелькнуло что-то черное, говорит.
   - Все равно надо было его к нам тащить, - нахмурился полковник. - А вы из куста вылезли и обрадовались - свобода!
   - Вы бы там посидели, Пал Петрович, - обиженно пробурчал Костя.
   - А я не сидел! Я, Константин Сергеевич, однажды полночи в болоте просидел по самые уши, как бегемот. В апреле месяце. И пошевелиться не мог. Шевельнешься - или засосет, или засекут. А в 74-ом... Ну, это неважно. Киллер на крючке - уже неплохо, лишь бы не сорвался. Иван, что у вас?
   Вместо Логунова ответил Алексей:
   - Гончарова нигде не значится. Есть одна бабулька, шестьдесят лет. В Московском диспансере работает. Но это явное не то. Она там двадцать какой-то год работает. А Свирин вчера от наружников ушел.
   - Это как? - побагровел начальник.
   - Вышел из дома, залез в свой "мерс", а завести не смог. Тормознул старый "москвич", грязный до невозможности, даже номера не видно. И смылся. Потеряли сразу же.
   - А вернулся он в начале первого, - наконец-то выплыл из Великой Депрессии Иван. - Привезла его на синей "восьмерке" некая дама. Блондинка в белом плаще. Или куртке.
   - Номер?
   - Да. Машина принадлежит некому Зинченко, который уже полгода в зарубежной командировке. Стояла в "ракушке" во дворе. На Северном проспекте. Замок не взломан, царапин нет. Открывали, похоже, родным ключом. Родственников у Зинченко нет, будем его искать. Может, он доверенность кому дал. Но я вот подумал, а не может это быть Гончарова?
   - Почему бы и нет, - пожал плечами Бобров. - Глаз с него не спускать! Упустите еще раз - шкуру спущу!
   Он встал и пошел к выходу, но в дверях остановился.
   - Черт знает что! Кто-то следит за киллером. Или за заказчиком? А кто его от бандита спас? И что за баба в кустах? Что за баба в машине? Сплошные неизвестные бабы! Сплошной дурдом!
   Он в сердцах хлопнул дверью, и с потолка посыпались белые хлопья, изящно планируя на пыльные листья персонального Костиного фикуса.
  
   Утром Дима позвонил Павлу Лисицыну, чтобы договориться о встрече, и успел только представиться - Лисицын перебил его:
   - Да, Валька звонил. Приезжай. Или до обеда, или вечером, часикам к семи. Адрес знаешь? Записывай.
   Дима хотел поехать сразу, тем более армянский коньяк он купил еще по дороге в "Аргус". Но тут с высочайшим начальственным визитом объявился босс Птица, как всегда недовольный всем и всеми. Сегодня он был, правда, в особенно гнусном настроении. На днях на него капитально наехали, причем сразу с двух сторон: и налоговики, и конкуренты. А этой ночью кто-то пролез на стоянку, где Птица держал "вольво", и написал на капоте стойкой губной помадой неприличное слово огромных размеров. С картинкой. Кто думает, что ерунда, пусть попробует на своей. Предстояло сдирать краску и покрывать заново, а столь любезный Птицыному сердцу колер навозной мухи - зеленый с золотисто-голубым отливом - предстояло еще поискать. Птице пришлось воспользоваться джипом охранника, цветом похожим на малиновый пиджак, что невероятно раздражало и портило настроение еще больше.
   Из его воплей Дима понял, что Птицыному ангелу-хранителю срочно понадобился собственный бандитский инкубатор и он повелел в авральном порядке открыть охранное предприятие. Птица решил посадить ЧОП под крыло Диме. Дима заявил, что он и так каждой дырке чоп, то есть затычка, и наотрез отказался. Они сцепились чуть ли ни до драки, Птица вопил, что на это место найдется миллион безработных ментов, но потом подостыл, зыркнул налитым кровью глазом и отправился искать для своего кукушонка другое гнездо.
   Ехать к Лисицыну было уже поздно, пришлось отложить визит до вечера.
   Когда-то Дима часто бывал в этом районе. Приезжал с бабушкой на Пискаревское кладбище и в гости к ее сестре, бабе Даше, которая жила на проспекте Руставели около железнодорожной станции Ручьи. Проезжая Ручьи по дороге на дачу, он каждый раз высматривал в окно электрички ее дом-башню. Но за последние двадцать лет он был здесь всего несколько раз. Многое изменилось. Пустыри ощетинились новыми, откровенно уродливыми домами, рядом с которым бывшие небоскребы - двенадцатиэтажные "свечки" - выглядели пришибленными неряшливыми старичками.
   Наконец кривыми проездами он попал в необъятный двор. Прежние поколения жильцов постарались на славу и озеленили его так, то со временем получили под окна настоящие джунгли. Мощные тополя уже переросли пятиэтажки, но подрезать их никто не торопился. Если только это не тополя-мальчики, подумал Дима, то здешним аллергикам приходится туго.
   Покрутившись по двору минут пять, Дима наконец-то нашел опорный пункт. Из углового окошка сквозь мохнатые лапы какого-то хвойного куста неизвестной породы пробивался мягкий свет. Обитая жестью дверь была сплошь оклеена всевозможными объявлениями о часах приема. Дима вошел и увидел сидящего за столом капитана. Участковый увлеченно изучал раскрытую папку с какими-то таблицами, как будто это был захватывающий детектив.
   Лисицын оказался эдаким крепеньким мужичком-боровичком с седыми висками и хитроватым прищуром. Нос картошкой, чисто выбритые щеки, лучики морщинок около глаз. Мундир сидел на нем так ладно, будто родился вместе с хозяином и вместе с ним рос.
   Темноватая комната сияла прямо таки хирургической чистотой, во всем была видна забота по-деревенски рачительного хозяина.
   - Дмитрий? - прогудел Лисицын и привстал, чтобы пожать гостю руку. - Садись, рассказывай, - он кивнул на древний тонконогий стул, обивку которого, видимо, менял сам: края сравнительно нового куска портьерной ткани в горошек были аккуратно приколочены мелкими гвоздиками.
   Внимательно оглядев Диму в целом и его костюм в частности, особо задержавшись на стоившем дороже костюма галстуке, он удовлетворенно кивнул:
   - Излагай!
   - Дело такое, Павел...
   Лисицын махнул рукой:
   - Просто Павел. Без церемоний. Мы, вроде, ровесники. Ты, кстати, в каком звании ушел на вольный выпас?
   - Майор.
   - А я вот отстал, подзадержался в капитанах. Ну, это ничего, догоню. Так что там у тебя?
   Подумав, Дима вытащил коньяк и шоколадку.
   - Это дело! - потер руки Лисицын.
   Тут в дверь поскреблись. Подмигнув Диме, как заговорщик, капитан мгновенно убрал бутылку.
   - Да, войдите! - крикнул он.
   Дверь приоткрылась, и в щель просунулась благообразная бабуля в детской панамке. Павел застонал:
   - Ну, Васильевна, миленькая моя, ну что же ты от меня хочешь еще? Я уж и так из-под себя выпрыгнул. Ну напиши ты на него заяву, что он тебя бьет и вещи тащит.
   - Не надо заяву, Павел Григорьевич, - старушка смахнула слезинку и улыбнулась дрожащими губами. - Он ушел. Совсем ушел. Записку оставил, чтобы не искали. Знаете, я решила себе по такому случаю в магазине пирожное купить. Самое маленькое.
   - Васильевна, купи себе самое большое. Заслужила. Главное, чтобы не передумал.
   Бабулька исчезла, и коньяк, как по волшебству, снова оказался на столе.
   - Ужас, - сказал Павел, доставая из шкафа стаканы. - Жила себе бабка, не тужила, вдруг появился племянничек-сирота спид Полтавы, нарконавт. И поехало. Что я с ним только не делал, даже на принудиловку устраивал. А бабка его все жалела - родная кровь, не выгонишь ведь, как собаку. Слушай, Митрий, тут нам все равно выпить не дадут, так и будут до ночи ходить, пока окно светится. Пойдем ко мне, я тут рядом живу, у леска.
   - А не боишься домой незнакомого человека приглашать? - усмехнулся Дима.
   - Да какой ты там незнакомый! Если уж Стоцкий по твоему поводу колотится!
   "Надо же, какой Валька оказывается важный персона!" - подумал Дима и согласился.
  
   "Лесок" оказался худосочными елками, за которыми, как сообразил Дима, должна была скрываться Пискаревка. Павел забежал в приземистый магазинчик и через пять минут вернулся с буханкой хлеба и пакетом сока.
   Они вошли в темный вонючий подъезд "свечки". Вниз по лестнице, ко второму входу, порскнули какие-то тени.
   - Пацанва, - вздохнул Лисицын. - Гоняю без конца, а что толку, куда им деваться-то? На улице холодно.
   Участковый жил в цокольном этаже, или, как он выразился, в бельэтаже.
   - Проходи, - сказал он, открывая обитую черной клеенкой дверь. - У меня бардак, не пугайся. Жена уехала на неделю, дочь в академии балетной учится, в интернате, только на выходные приходит. Ты, кстати, как к пельменям относишься?
   - К нормальным - нормально.
   - Тогда сейчас сварганим.
   Насчет бардака хозяин явно кокетничал. Кухонька была крохотная, но опрятная. На узком подоконнике выстроились горшки с кактусами, один из зеленых шариков, похоже, собирался цвести.
   - Видал уродов? - кивнул Павел. - Ни одного цветка приличного, одни колючки. Эта Лиза моя собирает, дочка. А у тебя дети есть?
   - Нет.
   - А жена?
   - Развелся. Давно уже.
   - И не грустно одному? - спросил Павел, вытаскивая из шкафа необъятную белую кастрюлю. - Я вот в восемнадцать женился и теперь даже не представляю, как можно холостым жить. Иной раз так Рая достанет, думаешь: хоть бы ты уехала куда, пила электрическая! А уедет - места себе не нахожу, скучаю. Дим, ты не обидишься, если я коньячок заначу? К пельменям-то лучше водочки. У меня "Синопская" есть. Ты как?
   - За!
   Под "Синопскую" и приготовленный Димой желтый сырный соус пельмени исчезли со скоростью звука. Они с Павлом болтали так, словно были знакомы с детства, и Дима мысленно простил и облобызал Птицу, не заявись который с утра, сидел бы он, Дима, сейчас дома перед телевизором, жевал вчерашнюю картошку и размышлял о своей унылой жизни.
   Бутылка кончилась быстро, и Павел сбегал за второй, которую заедали шпротами и сморщенными сосисками. Около двух ночи Дима наконец сообразил, что пора и честь знать.
   - Поймаю такси, - сказал он. - За машиной завтра пришлю кого-нибудь.
   Павел переоделся в цивильное и пошел его провожать. Они выбрались на проспект и начали высматривать редкие машины. Но ни такси, ни частники останавливаться почему-то не желали. Тогда они присели на лавочку и решили спеть.
   - Мне малым-мало спалось, - фальшиво выводил Дима.
   - Ой да во сне привиделось! - басом подтягивал Павел.
   Они начали было "Лучинушку", но тут рядом взвизгнули тормоза.
   - А ну, мужики, по-хорошему поехали в трезвиловку план выполнять, - донеслось из патрульного "УАЗика".
   К Диминому удивлению, вместо того, чтобы уладить дело мирно, Лисицын что-то подсчитал в уме и радостно согласился.
   - Поехали, - шепнул он Диме. - Все будет хоккей. И даже лучше.
   По дороге они попробовали еще попеть, но им вежливо предложили заткнуться.
   Зайдя в вытрезвитель, Лисицын поинтересовался, где Сеня. На звук голосов вышел сам Сеня - как выяснилось, дежурный.
   - Какие люди! Григорьич! Проходи! А это кто с тобой?
   - Это Дима. Наш человек!
   - Пошли ко мне быстренько. У меня коньячок есть. Армянский, как ты любишь. Пацаны, свободны! - отпустил он сонных санитаров.
   Дальнейшее Дима помнил отрывочно. Говорили о женщинах - и он рассказал о Ксении, учинившей в его квартире настоящий разгром. Говорили о политике - и он рассказал, как ему предлагали состряпать компромат на очень даже известных - не будем называть имена! - людей. Заговорили о Чечне - и тут Диму прорвало.
   Он редко рассказывал об этом, но теперь не мог остановиться, вспоминая три свои командировки, каждая по три месяца - свои девять месяцев чеченской войны, той, первой. Он говорил о контузии и двух неделях плена. Всего двух. Но каждый день был отмечен пытками, издевательствами и смертью товарищей. И мыслями о том, что ты - следующий. Они устроили побег, но спастись удалось только двоим - ему и москвичу Лене. Леню ранили, и он умер от потери крови у Димы на руках. Закрыв ему глаза, Дима пошел дальше, плача от бессильной злости. Говорил о том, как падает убитый пулей снайпера двадцатилетний пацан, которому до дембеля осталась всего неделя, который только что стоял рядом и смеялся рассказанному тобой анекдоту. Рассказывал о том, как восьмилетний мальчишка-чеченец на рынке зарезал российского капитана. Он помахал грязной ладошкой, словно хотел что-то показать, но стоило капитану наклониться, полоснул его ножом по горлу...
   Дима еще помнил, как стоял на крыльце, а Павел говорил водителю такси, куда надо ехать и что за этого пассажира тот отвечает головой. Он пообещал приехать в гости, когда вся семья будет в сборе, и отключился.
  
   Вторую ночь Наталья не могла уснуть. Ее била нервная дрожь. Впервые за все это время Свирин был так близко. Всего в нескольких сантиметрах. Она могла убить его одним едва заметным движением руки. Быстро и просто. Тонкая инсулиновая иголка, следа не остается. Препарат, вызывающий спазм сердечной мышцы, за несколько часов полностью разлагается в организме. Остановиться в темном месте, сгрузить и уехать. Ну, лежит человек на асфальте - наверно, немножко умер, с кем не бывает.
   Ей не давала покоя мысль, завораживающая своей простотой и непостижимостью. Мысль сродни тому мрачному открытию, которое делает для себя каждый ребенок: я смертен, я когда-нибудь умру... Она думала, как все-таки хрупка человеческая жизнь. Как нежный цветок, подвластный грубому порыву ветра. Мы идем по жизни, как по минному полю, не сознавая, сколько раз за день не считанные секунды или миллиметры разминулись со смертью. Кто знает, где и когда грянет взрыв? Когда случится маленький, персональный для каждого Армагеддон?
   Она знала сотни способов лишить человека жизни. От самых элементарных до невероятно сложных и изощренных. Если бы ей надо было просто уничтожить Свирина физически, она могла бы сделать это тысячу раз без малейшего для себя риска. Черт возьми, ей бы даже не понадобилось уезжать для этого из Мурманска.
   Но нет, это все совершенное не то! Она рисковала, она шла над пропастью, как авантюрист, строящий до абсурда сложную комбинацию и получающий удовольствие не от результата, который может быть нулевым, а от самого процесса, от интриги. Смерть Олега была для нее не главной целью, а скорее прикладной. Да, его нужно истребить, как чумную крысу, которая прежде чем сдохнет, погубит сотни людей. Но раньше она уничтожит Олега морально, согнет, сломает, сведет с ума. Она вобьет ему в глотку весь тот страх и унижения, которые по его милости испытывали другие, и заставит сожрать. А уж потом... Она не будет его убивать. Зачем? Он сделает все сам. Пусть даже не без ее помощи.
   Она вспомнила, как шла по Садовой, серый день, приглушивший золото и лазурь Никольского собора, и свои сомнения. Сомнения грызли мелкими, желтыми и острыми, как у хомяка, зубами: а стоит ли вообще это делать? Даже тогда, когда останавливаться было уже слишком поздно. Потом сомнения отступали, но уходить совсем не спешили.
   Так было до вчерашней ночи. Олег был напуган, растерян, прятался за истеричную злобу. Она не испытывала к нему ни капли жалости. Только отвращение и боль - тоскливую боль за себя и за Наташу. За недоверчивого ежика, который опрометчиво развернулся радом с лисой. Господи, ну почему, почему в пятимиллионном городе ей встретился именно этот подонок?! Кому это наказание - Наташе или ее матери?
   За окном еще было черно, но город уже начинал просыпаться. Прошумела первая электричка, звонко пощелкивая колесами на стыках. С тоскливым подвыванием поползли по проспекту троллейбусы. Скоро на пустырь выйдут собачники, и сырой утренний воздух наполнится тявканьем мосек, утробным басом ротвейлеров, странным резонирующим взлаиванием колли.
   Накинув халат, Наталья вышла на кухню. Напуганные светом тараканы бросились врассыпную, только одни замер, притворившись трупом. Брезгливо отпихнув его ногой, она села на колченогую табуретку и задумалась.
   Свирин винит в своих бедах человека, который не только не виновен, но и сам когда-то пострадал от его пакостей. Человека, у которого действительно было основание мстить. Наталья сознавала, что своими действиями ставит Сиверцева под удар, что подозрение падет на него. Это была лавина, которую она вызвала, подрезав кромку наста. Она пыталась успокоить свою совесть тем, что, если ситуация станет критической, она всегда сможет подставить Свирина. Но никак не рассчитывала, что Свирин сам попытается устранить Дмитрия.
   Вот что он делал на пустыре. Будка - это почтовый ящик. Анонимный киллер. Из тех, которые caveat emptorium* [*Качество на риске покупателя (лат.)]. Но вперед и "в никуда" платят только очень дорогим профессионалам с репутацией. Которые зря денег не берут. А это значит... Это значит, что она ничего сделать не сможет. Послать Сиверцеву сообщение, чтобы он спрятался в подземный бункер? Или в милицию? Бред!
   Наталья обхватила голову руками и опустила ее на колени. Правую руку снова стянуло ноющей болью. Несколько раз сжав и разжав пальцы, она левой помассировала запястье и ладонь.
   Когда появился этот огромный ублюдок, она сначала растерялась. Но, сообразив, что может произойти, больше не раздумывала. Как говорил уже почти фольклорный герой Дукалис, "это наша корова, и мы ее доим". Отдать Свирина какому-то хорьку?!
   Сбросив громоздкие очки-"ночники", она понеслась по пологому склону. Оружия не было. На ее стороне была внезапность. А еще - скорость и темнота. Тело, оказывается, ничего не забыло. Рука-нож, всего один короткий удар, почти наугад - и туша тяжело стекла на землю. Это ведь только в боевиках герои вопят, скачут и размахивают ногами. Оно и понятно, что за интерес, когда злодея уложат за секунду незаметным движением двух пальцев. Но это кино. А в реальной жизни реального врага надо бить. И тоже реально. Так, чтобы он больше не встал. В спортивных секциях этому не учат.
   Разговаривая в машине со Свириным, она аккуратно подталкивала его к мысли о клинике. Сделать это было несложно. Воля Олега расползалась в клочья, всего несколько взглядов, не в упор, а вскользь, в "слепое пятно" - и Свирин "поплыл". Но оказалось, что есть неожиданное препятствие. Дочь!
   Всю прошлую ночь Наталья думала об этом, кусая от злости угол подушки. Как только ей удалось тогда держать себя в руках, выслушивая его вопли о безумной любви к ребенку. Его девочка! Для нее он должен жить! А ее девочка? Ее Наташа? Тогда она подумала, что смогла бы сыграть на его отцовском чувстве. Это было бы отличным ходом. Но она знала, что никогда не сможет причинить вреда ребенку. К тому же была еще жена Олега, которая и так себя наказала, выйдя за него замуж.
   И тут она вспомнила то, что в сумятице как-то выскользнуло. За Олегом следила не только она. В прибор ночного видения было видно, что в кустах по правую руку от нее сидели двое. Как ей показалось, там была женщина. Кусты слева были погуще и росли на каком-то бугорке. За ними было ничего не видно, но Наталья чувствовала чье-то присутствие. Может быть, следили за киллером? Или... за ней?
   Теоретически она была готова ко всему. Фоторобот на стенде, милашка-мент - сердце падало, как при езде на американских горках. Но все это были цветочки по сравнению с паникой, которая вспыхнула в ней сейчас.
   У нее оставалось еще около десяти тысяч долларов. Уехать куда-нибудь в провинцию. Хотя бы в Псков, где работал ее ученик. Там можно купить однокомнатную квартиру всего за три-четыре тысячи. Работа для специалиста такого уровня всегда найдется. Постараться забыть обо всем и как-то жить дальше. Свирин уже достаточно наказан...
   Приступ был сильным, но коротким. Наталья подумала, что все это похоже на партию в теннис, мячом в которой служит тугой комок страха. Вела она, но не в сухую.
   И все-таки, что же делать?
   "Что делать?", "кто виноват?", "а судьи кто?" - извечные российские вопросы. Ну, первое еще понятно, хотя лучше было бы "как делать?". А вот остальное смахивает на принцип "сам дурак" . Она винит во всех своих бедах Свирина, а сама-то кто? Святая?
   Не святая. Поэтому и будет судить. А потом кто-то другой - тоже не святой - придет и в свою очередь осудит ее.
   На нее напала странная апатия. Она сидела на диване, курила и смотрела на густо-фиолетовый индикатор дальности, запрещая себе думать о том, что передвигаться можно не только на своей машине.
   Слишком много препятствий. Слишком много мыслей.
   Она отгоняла их, как стаю назойливых мух. Ничего срочного. Ничего важного. Ничего нужного. Вообще ничего. Но они возвращались. А потом пришла еще одна: подожди, не бейся лбом в закрытую дверь, она откроется сама. Потому что ничто не стоит на месте.
   Но тревога за Сиверцева осталась. Если с ним что-то случится, она себе этого не простит!
  
  

Глава 18.

  
   Олег положил мобильник в карман махрового халата. В другом кармане лежал пистолет, больно стукающий о бедро при каждом шаге. Он был почти стопроцентно уверен, что киллер не позвонит. Про него говорили, что он осторожен и увертлив, как ящерица. Если он наблюдал - а он наблюдал, разумеется, - эту сценку с ограблением, то такое осложнение сюжета не могло его не насторожить. Грабитель, потом неизвестно откуда взявшийся таинственный супермен-спаситель... И все-таки Олег еще надеялся.
   Он до сих пор не мог прийти в себя после того, что произошло позавчера вечером. Бред какой-то! Темный пустырь, телефонная будка, бугай с ножом. Гончарова эта еще... Наталья Николаевна.
   Хотелось выпить. Безумно. И не просто выпить, а напиться до поросячьего визга, до полного беспамятства. Раньше он элементарно презирал алкоголиков, равно как и наркоманов. Любая зависимость - это слабость. Совсем другое дело выпить иногда или даже попробовать кой-какие наркотики, главным образом, чтобы доказать себе: можно сделать это и не втянуться. А вот бросать курить он не собирался, потому что это ему нравилось, но был уверен: захочет - бросит.
   Да, он был сильным. Но теперь... Разговор с невесть откуда взявшейся врачихой заставил его мысли перегруппироваться. Из морских глубин поднимался чудовищный левиафан, но эскадра развернула свои орудия и била по одинокому кораблю, который потревожил зверя. Возможно... Возможно, он был неправ когда-то. Возможно, у Сиверцева есть право отомстить. Но у него, Олега, есть право защищаться. И только так он снова сможет стать сильным.
   И тут же яростный протест: он не может быть неправым! Осознать свою неправоту - значит, осознать свою слабость. Осознать, принять свою слабость - навсегда вернуться в тот мир, где он был всеми презираемым маленьким ничтожеством.
   Олег вздрогнул и замер с открытым ртом: в дверях кухни стояла Наташа Гончарова. В руках подносик с кофейными чашками и сливочником. Мокрые после душа темные волосы падали ни лицо, полосатый джемпер без рукавов плотно облегал маленькую красивую грудь. Она смотрела на него с обычной доверчивой восторженностью, которая то смешила, то трогала, то раздражала.
   Он зажмурился и зажал руками уши. Кровь забилась в барабанные перепонки, на темном экране опущенных век вспыхивали лиловые бесформенные огни. Ему показалось, что сейчас она подойдет к нему, ступая неслышно, как кошка, обнимет пахнущими кладбищенской землей руками, с нечеловеческой силой сдавит горло...
   Громко вскрикнув, Олег открыл глаза. В комнате никого не было.
   Звонок телефона в кармане хлестнул по нервам раскаленным стальным хлыстом. Путаясь в складках махровой ткани, Олег вытащил трубку и просипел севшим от испуга голосом:
   - Слушаю!
   - С вами говорят по поводу продажи квартиры, - глухо, как через мохеровый шарф сказал мужской голос.
   - Продажи квартиры? - удивленно переспросил Олег и, тут же сообразив, кто звонит, радостно выпалил: - Как хорошо, что вы позвонили, я уже боялся...
   - Правильно боялись, - перебил киллер. - По правде говоря, я не собирался вам звонить. Думаю, вы понимаете, почему.
   - Да, но...
   - Вот именно что "но". Если вы не передумали, то я все-таки возьмусь. Но цена удваивается, - и он назвал сумму, вчетверо превышающую ту, которую Олег заплатил ему два года назад.
   - Вы в своем уме? - поперхнулся Олег. - На такие... квартиры покупателей полно. За гроши.
   - Полно, уважаемый, халтурщиков и одноразовых шприцов, которых нужно убирать следом, - спокойно, даже добродушно сказал киллер.
   Олег похолодел от мысли, что телефон могут прослушивать. Но собеседника, похоже, эта проблема нисколько не беспокоила. Он продолжал, отбросив конспирацию, открытым текстом:
   - Дело хозяйское. Если не по карману - ищите дешевле. Можно даже самому. Но хочу вам сказать, что за вами на пустыре следили как минимум двое - тот, кто вас... хм, спас, и еще женщина. Мне кажется, вам стоит поторопиться.
   - Хорошо, - Олег шумно проглотил слюну. - Я согласен.
   - Ну и ладушки. Сделаем так. Вы переведете всю сумму в "Стримбанк" на имя Перфильева Александра Яковлевича. Без открытия счета. Запомнили?
   - Перфилов Александр Яковлевич.
   - Не Перфилов, а Перфильев. И запомните, тот человек, который придет за деньгами, меня не знает, а следовательно, заложить не сможет даже при желании. Все продумано. Но вы в случае каких-нибудь заморочек... Думаю, не надо объяснять? Я вас знаю, а вы меня нет. Действуйте.
   Олег отключил телефон и вытер пот со лба. Дело за малым: перевести деньги и ждать.
   Он вошел в кабинет и сдвинул в сторону плохую копию левитановского "Над вечным покоем". В центре невыгоревшего прямоугольника обоев сидело плоское колесико цифрового замка. Три влево. Пять вправо. И еще четыре влево. Щелчок - и дверца встроенного сейфа отскочила вперед. Олег вытащил несколько пачек, пересчитал жесткие серо-зеленые купюры и сунул их в карман. Потом вытащил оставшиеся, взвесил на ладони, положил обратно. Окинул взглядом бархатные футляры с драгоценностями жены, коробку с золотыми монетами, папку с документами.
   Когда-то он перевел все на имя Илоны, чтобы избавиться от возможного любопытства заинтересованных лиц. В этом был риск. И вот рисковая фишка наконец выпала. Голым его Илонка, конечно, не оставила бы, имущество нажито в период брака, но это означало бы судебные дрязги. А если она действительно попытается выставить его недееспособным? Теоретически это возможно. Его визиты к психиатру... Алла подтвердит факты буйства...
   Ну уж нетушки! Если он опередил Сиверцева, то опередит и эту потаскуху. Это она окажется в психушке. В жуткой государственной психушке, откуда здоровые выходят больными, а больные - еще более больными. Она хотела вызвать ему психическую "скорую"? Так он сам ей вызовет! Пусть только вернется. Небольшой разгром в квартире, парочка синяков и порезов себе. "Доктор, доктор, приезжайте скорее! Моя жена хочет убить меня, себя и ребенка!". Илона в истерике - а кто останется в такой ситуации спокойным? Припадок... И поехали с орехами. А там укольчики всякие... успокоительные. Если и отпустят, то под опеку. И имущество, и Вика останутся у него.
   Олег хихикнул и довольно потер руки. Ладони липли друг к другу. Он вспомнил, что еще утром влез в забродившее варенье, сорвавшее крышку и загадившее буфет, но так и не удосужился вымыть руки. Кажется, он вообще сегодня не мылся. И вчера тоже. А уж не брился...
   Он отправился в ванную, принял душ, почистил зубы, побрился, наслаждаясь мятным холодком пасты, свежим фруктовым запахом пенки и сандаловым - одеколона. Привычные действия возвращали уверенность в том, что ничего не изменилось. Все по-прежнему. Все нормально. Он принял важное решение, сделал первые шаги, и скоро все опять наладится.
   Не глядя потянувшись за полотенцем, Олег коснулся чего-то скользкого, холодного и в ужасе отдернул руку. На вешалке висел серебристо-зеленый шелковый халат Илоны. Олег присел на край ванны, не в силах оторвать от него взгляд. Такого же цвета, почти такого же, было платье Илоны в тот вечер, когда они познакомились. Они танцевали, наступая друг другу на ноги, и он гадал, есть ли на ней под изумрудным шелком хоть что-нибудь...
   Ему стало не по себе. Настроение упало снова.
   - Ты сама виновата! - громко сказал он, обращаясь к халату, словно тот каким-то загадочным способом мог передать его слова почти за три тысячи километров своей хозяйке. - Ты этого хотела! Ты меня предала. Ты виновата, а не я. Бог видит, я этого не хотел. Но я должен! И я это сделаю!
   Олег вышел из ванной и громко хлопнул дверью, со злорадством отметив, что прищемил рукав халата. В углу валялся измазанный грязью плащ. Он брезгливо взял его за воротник, проверил карманы и, выйдя на площадку, запихнул в жадную пасть мусоропровода.
   "Мерседес" окончательно зарос грязью. Лобовое стекло украшала похабная картинка, исполненная пальцем. Олег посмотрел на боевого коня со смесью отвращения и жалости.
   Придется тебе подождать еще, пока папа не сделает все свои дела. Главное, чтобы тебя, бедолага, не раздели.
   Отделение банка было недалеко, и Олег поехал на трамвае. Надо же! А раньше он мог поручить это шестеркам. Все в прошлом. Именно поэтому - проклятый киллер был прав! - и не мог рассчитывать на одноразовые шприцы. Не было шестерок. Ни охраны, ни водителя - никого. Да и какая там может быть охрана у бухгалтера!
  
   Звонок надрывался прямо внутри раздувшегося до размеров Вселенной черепа. Особо противные обертоны впивались в мозг раскаленными скрепками. Не открывая глаз, Дима зашарил рукой в поисках трубки, но не смог найти даже тумбочки. Телефон обиженно тренькнул напоследок и умолк.
   С трудом разлепив веки, Дима обнаружил, что лежит поперек кровати, полностью одетый. Ботинки, однако, аккуратно расположились на полу, выглядывая из-под кровати ровно на треть. Значит, вчера... или сегодня? В общем, войдя в квартиру, он их все-таки снял. А вот как он попал в квартиру? Кажется, его погрузили в такси - это Дима смутно помнил. А что было потом?
   Морщась от пульсирующей боли в висках, он вытащил из-под себя затекшую руку и посмотрел на часы. Половина первого. Звонили наверняка из "Аргуса". Поинтересоваться, соизволит ли господин директор почтить своим присутствием или можно расслабиться. Расслабьтесь, любезные. Господин директор сам вчера так расслабился, что нынче слишком слаб, чтобы почтить... Выпивать в вытрезвителе - это все-таки экзотика. А вот водочка у них там явно паленая. "Эй, продавец, у вас водка несвежая. Вчера выпил две бутылки - и долго блевал". Или нет, водка была у Пашки, а в вытрезвителе - коньяк.
   Кое-как приняв сидячее положение, Дима стащил галстук и расстегнул негнущимися пальцами рубашку. Значит так. Позвонить на работу - раз. Раздеться - два. Съесть что-нибудь, если получится - три. А потом можно спать дальше. До вечера.
   Труба... А трубы-то и нет. В пиджаке была. Бумажник - вот он, документы, ключи от машины. А мобильника нет. Может, в машине? А машина где? Ага, машина у "леска" осталась. Нет, трубка точно была в кармане. Надо позвонить Лисицыну. Хорошо, если у него оставил, а то ведь мог и на улице выпасть, когда хором пели. А записная книжка в дипломате. А дипломат в машине. Охохонюшки!
   Пальцы стали похожими на сардельки и никак не хотели помещаться в телефонные дырочки. Нет, все-таки надо срочно поменять аппарат. Номер удалось набрать только с третьей попытки. Соврав Леночке, что у него ангина, он спросил, не искал ли его кто-нибудь. Нет, ответила Леночка.
   Вот так, Дима, на хрен ты никому не нужен!
   Он положил трубку на рычаг и не успел даже убрать руку, как телефон заорал снова.
   - Вот здорово, даже один гудок не отгудел, - восхитился смутно знакомый бас. - Лисицын.
   - Здравствуй, Паша, - умирающим голосом простонал Дима. - Как оно?
   - Оно ничего. Отгадай, почему я звоню.
   - По моей трубке.
   - Точно! Ты ее в трезвователе посеял. С тебя магарыч.
   Пашин голос отдавался в голове, как орган под сводами костела.
   - За трубку? - зевая, поинтересовался Дима.
   - За бабку. То есть за тетку.
   Ни черта себе! А он-то гадал, успел сказать Павлу, зачем вообще приезжал, или так и проехали.
   - Неужели нашел?
   - Ну, пока нет, но паренек один видел кое-что похожее. Будем искать.
   - Класс! За это разговаривай по трубке. Заберу вместе с машиной.
   - Да я же тебя разорю! - радостно пообещал Лисицын и отключился.
   Ну вот теперь точно все. Почти.
   Дима разделся до трусов, набросил халат - Ксюшины ядовитые духи не выветрились даже после стирки - и пошлепал босиком на кухню. Трехэтажный холодильник был неприлично пуст. Сморщенный пучок салата, кусок задубевшего сыра, два яйца и позавчерашняя жареная картошка в хлопьях застывшего жира. Даже смотреть на продукты было страшно, но он все-таки заставил себя соорудить твердокаменный бутерброд с сыром и запихнуть его в микроволновку. А потом - мужественно съесть эту горячую резину, запить ее кефиром, который собирался вылить еще на прошлой неделе, и блаженно упасть под одеяло. Уже засыпая, Дима подумал, что не мешало бы накрыть подушкой телефон, но сопротивляться вязкому дремотному киселю не было сил.
   Ему приснился Сергей. Не мальчиком, но и не взрослым. Примерно таким, каким был на первом курсе. Он зачем-то оделся в длинный маскарадный плащ с капюшоном. Сергей подошел поближе, откинул капюшон, и Дима увидел, что на нем огромная зубастая маска муравья. Сергей снял маску вместе с головой и зажал ее под мышкой. Это было не страшно, а даже забавно. Дима засмеялся. Сергей вытянул руку и сказал на ненавидимой когда-то латыни: "Domine! Mea culpa!"* [*Господи! Я виноват! (лат)]. Голос звучал со всех сторон, снова и снова возвращаясь эхом. Рука Сергея начала удлиняться, Дима бросился бежать, но рука настигала, вот холодные пальцы коснулись шеи... Он закричал и проснулся.
   Ему вторил телефон. Проклиная весь свет от самого его сотворения, Дима снял трубку.
   - Дмитрий Иванович, майор Логунов беспокоит, уголовный розыск. Как бы нам с вами встретиться?
   - Срочно? - буркнул Дима.
   - По возможности.
   "Видно, не судьба, видно, не судьба, видно, нет любви..."
   - Я дома.
   - Вы не против, если я приеду минут через сорок?
   - Приезжайте.
   Отчаянно чертыхаясь, Дима натянул спортивный костюм и отправился на кухню варить кофе по-дьявольски: с перцем и гвоздикой.
   Вот только опера нам для полного счастья и не хватало!
   Логунов опоздал минут на десять. Дима, не зная, к чему бы для начала придраться, мысленно поставил ему это в вину. Он провел майора на кухню и вежливо предложил кофе, но тот отказался. Отказ тоже был занесен в меморандум.
   - Вы плохо себя чувствуете? - внимательно посмотрев на Диму, поинтересовался майор.
   - Я, извините, после вчерашнего, - развязно ответил Дима.
   Неизвестно почему ему во что бы то ни стало хотелось вывести Логунова из себя. Своей отстраненностью, направленностью вглубь собственной персоны майор действовал на нервы - и одновременно притягивал, словно Дима смотрелся в зеркало.
   Логунов никак не отреагировал на его реплику, казалось, он ее даже не услышал.
   - Дмитрий Иванович, если мы правильно поняли, вы ведете собственное расследование? - спросил он.
   - А разве это запрещено? У агентства есть лицензия, в которой наш, так сказать, жанр не указан. Если я буду ждать, пока вы сами найдете убийцу, то рискую однажды утром проснуться на нарах.
   - А что вы скажете, если я предложу вам сотрудничество?
   Майор упорно игнорировал Димины склочные выпады, и ему стало неловко.
   - Из этого следует, что вы меня больше не подозреваете?
   Майор пожал плечами и попросил разрешения закурить. Дима молча пододвинул пепельницу.
   - Если честно, то сомнения еще есть. Но вблизи их рассматривать удобнее.
   - Значит, удобнее... В принципе я не против, но только на взаимовыгодных началах, - сварливо сказал Дима, делая вид, что не замечает предложенных Логуновым сигарет, и вытаскивая свою пачку.
   - То есть? - удивился майор.
   - А вы думали как? Я вам все, что знаю, а вы мне "спасибо, гражданин Сиверцев"?
   - А как насчет тайны следствия?
   - В таком случае желаю удачи. Судя по тому, что вам удалось выйти на Тищенко, вы идете той же дорогой. Только неизвестно, какие делаете выводы.
   - Дмитрий Иванович, - Логунов говорил спокойно и терпеливо, как с неполноценным ребенком. - Если вы знаете что-то, что может помочь следствию, вы обязаны дать показания.
   - Пожалуйста, повесткой к следователю. А с вами я вообще не хочу разговаривать.
   - Почему? - просто спросил Логунов, и Дима запнулся.
   - Почему? - переспросил он. - Да потому, что я всю жизнь был на вашем месте, уговаривал и заставлял всяких баранов дать показания. А теперь я вынужден чувствовать себя идиотом и доказывать, что я - хороший! Белый, блин, и пушистый!
   - Но я-то чем виноват? - чуть повысил голос Логунов.
   - По-вашему, виноват я? - Дима уже почти кричал, сатанея от обиды и чудовищной головной боли. - Эти трое ублюдков убили женщину, которую я любил. Я уверен в этом! Их никто не наказал, потому что, видите ли, доказать их вину было невозможно. Проходит двадцать с лишним лет, кто-то начинает их гасить, и я ищу этого парня, но не для того, чтобы пожать ему руку, нет. Для того, чтобы торжественно вручить его вам. Нате, дяденьки менты, ешьте мерзавца с какашками, а меня оставьте в покое. Это вы, черт вас побери, можете понять?
   Логунов, помрачнев, смотрел на окурок своей сигареты. Казалось, ему вспомнилось что-то очень болезненное.
   - Это я понять могу, - сказал он тихо. - Извините, Дмитрий Иванович. До свидания.
   Щелкнул замок, входная дверь захлопнулась. Не ожидавший подобного, Дима опешил. И тут снова взревел телефон. Подавив желание швырнуть его об пол и долго пинать по всей комнате, он снял трубку.
   - Слушаю!
   Тишина. Живая, дышащая тишина.
   - Говорите, черт возьми!
   Но трубка молчала.
   - Оля, это ты? - сам не зная почему, тихо спросил Дима.
   В ухо тонкими иголками забились, запульсировали короткие гудки.
  
   - Так и сказал? - изумился Калистратов. - Ну ни черта себе хрена! Повестку, значит, хочет? Будет ему повестка, будет ему три дня на полном пансионе. Самолично прослежу, чтобы в самой злобной камере. И шепну кому надо, что бывший мент. Посмотрим, что он тогда запоет. Если сможет.
   - Да будет вам, Андрей Ильич, - поморщился Логунов. - Сами же понимаете, Сиверцев тут ни при чем.
   - А вы-то что его выгораживаете? - взвился следователь. - Его адвокат защищать будет. Я вот тут навел справочки про это "Аргус", где твой протеже директором. Знаешь, кто там хозяин? Вадик Соловьев.
   - Птица?
   - Она самая.
   - Ну и что? При чем здесь Птица?
   Калистратов отшвырнул ручку, которая, прогремев по столу всеми своими гранями, свалилась на пол, в самый недоступный угол.
   - А может, он и вам приятель? Как Малинину? У него, посмотрю, везде друзья-товарищи. Сначала районный следователь его покрывал...
   - Между прочим, формально следователь ничего не нарушил, - перебил его Логунов. - Сиверцев ему не родственник. А что касается просто знакомых, то это каждый сам для себя решает: отказаться или нет... Я вас, Андрей Ильич, что-то не узнаю в последнее время. Сколько мы с вами работаем, вы никогда таким не были. Вас будто подменили. Или подкупили?
   Калистратов побагровел, пытаясь выдохнуть и что-то сказать. Не дожидаясь этого, Логунов вышел, громко хлопнув дверью.
   Вернувшись к себе, он встретил в коридоре Боброва.
   - Что, Иванушка, невесел, буйну голову повесил? - поинтересовался полковник.
   - Калистратов, - коротко ответил Логунов.
   - Ну вот, приплыли. Есть вообще хоть кто-то, кто тебя устроил бы? Вы же с ним, вроде, мирно жили? Ну-ка, пойдем, пошепчемся.
   Бобров привел Ивана в свой кабинет, кивнул на длинный стол для совещаний и сам сел напротив.
   - Рассказывай.
   Выслушав, он снял очки и, задумчиво покусывая дужку, сказал:
   - Я тебя, Ваня, понимаю, но лезть в ваши взаимоотношения, сам понимаешь, не могу. Значит, он давит на Сиверцева?
   - Ему, Павел Петрович, очень хочется, чтобы Сиверцев оказался виноватым. А доказательств нет.
   - Если бы Бога не было, его надо было бы придумать?
   - Вот-вот.
   - Ладно, я поговорю с прокурором, санкции на арест без веских оснований не будет. Но задержать на трое суток я помешать не могу. А что Гончарова?
   - Ищем. Иголка в стоге сена. Если бы хоть район знать. Подключили бы участковых. Знаете, сколько Гончаровых в городе? Море. По ориентировкам останавливают - все не те. Знаете, Павел Петрович, я всегда удивляюсь, когда по нашим роботам кого-то опознают.
   - Ты, Ваня, прежних не видел. Которые по кусочкам собирали, - проворчал Бобров. - Не "человек, похожий на...", а "нечто, похожее на человека". Отдаленно похожее. И находили же, опознавали. Ладно, что по Свирину?
   - Ничего. Сидит дома. Вчера, правда, в банк проветрился на трамвае. Туда и обратно.
   На форточку, громко чирикая, спикировал воробей. Бобров затопал, замахал руками, прогоняя незваного гостя.
   - Зачем? - спросил Логунов.
   - Примета плохая, когда птица в комнату залетает. Вот чего я не понимаю, Ваня, - сказал полковник, закрывая форточку. - Если ты прав и все дело в Гончаровой, получается неувязка. Допустим, она мстит за смерть дочери. Тогда зачем приплетать давнюю историю со Светланой Архиповой? Когда хотят просто лишить гада жизни, ну, око за око, то стреляют из кустов или покупают киллера. Когда хотят помурыжить, то дают понять: кто и за что. Чтобы знал, почему умирает. Но ведь Свирин из всех этих дел должен сделать вывод, что ему припомнили прошлое. И никто иной как друг детства Дима.
   - Да, Павел Петрович, - кивнул Иван. - Сиверцева фактически подставили. Но это можно объяснить тем, что убийца о нем не знает. Или просто не считается с тем, что подозрение падет на невиновного. Наверно, ему, то есть ей это как раз на руку. А что касается давних дел... Понимаете, Свирин Гончарову-младшую не убивал. Он просто ее бросил. Может, к наркотикам приучил, но это неизвестно. Даже если мать будет считать его убийцей, ни один суд этого не признает. И сам Свирин тоже. Он не из тех, кто на каждом шагу бьет себя пятками в грудь и вопит: "Это я во всем виноват!" А убийство, даже столетней давности, - все равно убийство. Тут другой расклад, на этом можно и сыграть. Неважно, что срок давности истек. Страх, совесть - от этого никуда не денешься. И вот когда она его доведет до белого каления, - а она его доведет, я уверен - тогда можно и о дочурке напомнить. До кучи.
   - Логично, - сказал Бобров, потирая лысину. - Тогда встает другой вопрос. А этично ли мы поступаем, мешая таким вот Робин Гудам разбираться между собой? Есть преступление, которое невозможно раскрыть. Есть вина, которую невозможно доказать. Есть преступник, которого невозможно осудить. Надеяться, что на этом или на том свете боженька его все равно накажет?
   - Боженька, я думаю, действительно накажет. И на том свете, и на этом. В частности, руками таких вот Робин Гудов. А потом накажет и самих Робин Гудов. Нашими руками. Если захочет. Такой вот круговорот наказаний в природе.
   - Ты, Иван, смотрю, фаталист. И пессимист.
   - Нет, Павел Петрович, я реалист. А реальность - штука невеселая. По крайней мере, в человеческом понимании. Можно сделать вид, что все хорошо, но это будет неправда.
   - Ты так и не решил свои проблемы?
   Не в силах выдержать пристальный, хотя и сочувственный взгляд полковника, Иван опустил глаза. Бобров знал о его семейных неприятностях, но держался тактично, в душу не лез и не пытался давать советы.
   - Нет, не решил, - сказал он наконец. - Пусть все отстоится сначала.
   - Может, ты и прав, - задумчиво протянул Бобров, покусывая губу. - Главное, не перейти черту, за которой ничего сделать уже будет нельзя... Ладно, Ваня, иди работай.
   Логунов открыл дверь, но, вспомнив что-то, остановился.
   - Павел Петрович, помните, Свирина ночью женщина подвозила? Мы еще думали, что машина в угоне? Так машину нашли. Недалеко от его дома.
  
  

Глава 19.

  
   Дима в который раз уже убедился: вранье - штука опасная. И дело даже не в том, что тебя на вранье поймают. Вернее, не только в том. Просто если ты придумал себе простуду, то ожидай по меньшей мере желудочный грипп.
   Придуманная ангина обернулась полным комплектом дыхательных болячек: трахеобронихт, ларингит и фарингит. Разве что воспаления легких не хватало. И где только так прохватило? Температура прыгала вверх и вниз, голова кружилась, и чувствовал себя Дима крайне паршиво.
   Вызванная на дом молоденькая докторша из поликлиники велела строго соблюдать постельный режим во избежание осложнений.
   - Меня знобит! - пожаловался Дима.
   - Укутайтесь потеплее, чай пейте с липой, с малиной.
   - А грелку можно?
   - На все тело? - кокетливо спросила докторша.
   Дима критически осмотрел ее и решил, что если она намекает на себя, то может отдыхать. От таких грелок угадайте где могут быть мозоли. Да и вообще - сил нет. Спать, спать... Как в детстве. Чтобы мама переворачивала подушку на холодную сторону и гладила по голове.
   Но мамы не было. Вообще никого не было. Вот он, пресловутый стакан воды, который некому подать! Сползай с койки и ухаживай за собой сам.
   Он позвонил на работу и сиплым шепотом пожаловался Леночке на голод, холод и отсутствие женской ласки, которое так тяжело сказывается на жизненном укладе. Лена высказала намерение навестить больного начальника немедленно. Подобная боеготовность Диме не слишком понравилась, но деваться было некуда, сам напросился. Дабы не провоцировать девушку последовать лечебным намерениям докторши, он влез в спортивный костюм, заправил кровать и улегся на диван, укрывшись пледом.
   Леночка появилась через час, таща огромные сумки с продуктами. Видимо, она сочла ситуацию выгодной для себя и тут же приступила к приготовлению "потрясающего обеда". Дима лежал с закрытыми глазами, изображая самого больного в мире Карлсона и принюхиваясь к головокружительным кухонным запахам.
   Когда прибыл поднос, на котором исходили паром тарелка с рыбной солянкой и таинственный глиняный горшочек, Дима подумал, что человек слаб, и, может быть, стоит поддаться? Но солянка оказалась переперченной, а печенка в горшочке - слишком жесткой, так что нравственность восторжествовала.
   Леночка порывалась заботиться о нем и дальше, но Дима дал ей "одно ма-аленькое, но оч-чень ответственное поручение": вручив ей ключи от машины, попросил отправить кого-нибудь за ней на Гражданку. Секретарша подмигнула, словно этот визит и приготовленный ею обед внесли в их отношения нечто тайно-интимное, и исчезла.
   Дима пополоскал горло, заглотил горсть таблеток и снова заполз под одеяло. Комната плыла, но теперь это было даже приятно. Отхлебывая из кружки липовый чай, он думал, что на самом деле все не так уж и плохо.
   Если бы только еще не морока с этими убийствами. Вот так живешь-живешь, а потом раз - и случается что-нибудь эдакое, и вся твоя жизнь начинает крутиться вокруг одного-единственного события, как будто больше ничего в мире не существует.
   Пусть мадам Гончарова делает с Олегом, что ей только вздумается. На фиг! Раз менты готовы переключиться на нее - флаг им в руки. Если смогут, конечно. Это уже второй круг заканчивается. Сначала он помогал Стоцкому, потом раздумал. Потом опять стал рыться в этой навозной куче, чтобы себя защитить. А теперь можно умыть руки и прекратить топтаться под ногами у больших дяденек. Обойдутся как-нибудь без супермена Сиверцева.
   Произнося мысленно этот монолог, Дима действительно больше всего на свете хотел бы наплевать и забыть. Но прекрасно понимал, что ни наплевать, ни забыть не удастся. Потому что все это касалось его лично. Все они: Сергей, Генка, Олег, он сам - были как деревья, посаженные слишком близко друг к другу. Нельзя выкорчевать одно, чтобы не повредить корни другого. Нельзя сделать вид, что ничего не было: их предательства, смерти Светланы, стольких лет горькой памяти...
   А была ведь еще и Ольга, немного странная, необычная...
   Все эти годы Дима старался не анализировать свои отношения с женщинами. "К чему делать сложным то, что проще простого? Ты - моя женщина, я - твой мужчина. Если надо причину - то это причина". Так, кажется, пел "Наутилус" сто лет назад? Встретились, понравились друг другу, а когда искра начала гаснуть - расстались.
   Но теперь все было по-другому. Он без конца возвращался мыслями к Ольге, пытаясь понять суть своего к ней отношения. Принять все как есть не удавалось. Но чем больше Дима размышлял, тем меньше понимал. Почему-то он не мог просто позвонить ей, назначить встречу, привести домой, уложить в постель. Дело было не в том, что он сомневался, захочет ли этого она. И даже не в том, что Сергей погиб совсем недавно. Вернее, не только в этом.
   Его интерес к Ольге, как кусок сухого льда, окутывало густое облако сомнений. Он сам не знал, чего хочет от нее. Обладать ею? Да, но не только. А что еще? Дима почему-то не мог представить себя рядом с нею. С другими ему без труда удавалось вообразить себе все прелести семейной жизни, детей и внуков. Другой вопрос, что он этого не хотел.
   Все было так сложно, что даже думать об этом было тошно. Но помимо воли он снова и снова мысленно возвращался к Ольге. Огромные бездонные глаза. Тонкая синеватая жилка на виске. Непослушная прядь каштановых волос, падающая на лицо...
   Может быть, я влюбился, подумал он.
   Дима знал, что полюбить не может. Он просто не позволял себе этого. Где-то глубоко-глубоко сидел жучок-предохранитель, позволявший обращать внимание лишь на тех женщин, с которыми заведомо не могло получиться ничего серьезнее мимолетной привязанности. А уже если и случался прокол, то цензор, отчаянно мигая сигнальными лампами, заставлял рвать отношения при первых же сигналах опасности - то есть влюбленности. Не надо было быть психоаналитиком, чтобы это понять. Дима просто боялся полюбить. Боялся привязаться и снова потерять дорогое существо...
  
   Провалявшись дна диване все выходные и озверев от скуки, Дима решил выйти на работу. "Форд", который с пятницы стоял во дворе, все эти дни поливал дождь, и сейчас, в хилых лучах утреннего солнца, машинка выглядела устрашающе. Может быть, где-то дождь машину и моет, но только не в Питере. Однако выбирать не приходилось: "волгу" еще на прошлой неделе отогнали в ремонт.
   Не успел он еще перебраться за Неву, как солнце спряталось. На стекле одна за другой начали появляться дождевые царапины. Натужно заскрипели дворники, настроение заскрипело тоже. Если с утра оно было так себе, то теперь стало "совсем не так". Почему-то очень захотелось вернуться домой.
   На работе Диму не ждали. Охранник азартно играл в нарды с техником Юрой, а Леночка пила кофе в компании Гриши, заливисто смеясь его плоским шуткам. Увидев Диму, она испуганно замерла, как жена, пойманная мужем на злостном флирте.
   Работы накопилось - целый авгиевы конюшни. За разгребанием завалов время шло незаметно. После обеда появилась перспективная клиентка, полная сорокалетняя женщина в дорогом костюме, похожая на приодетую вокзальную буфетчицу. Ее молодой муженек, которого она, разумеется, подобрала и осчастливила, связался с какой-то девицей. Дама во что бы то ни стала желала знать о ней все. "Я сама с ней разберусь, мало не покажется. Мужик - это кот, что с него взять. Главное - убрать кошку", - сказала она.
   Провожая ее, Дима искренне надеялся, что та выражается фигурально. Год назад один их клиент действительно "убрал" счастливого соперника, после чего Дима стал относиться к своей работе с еще большей брезгливостью.
   Как назло, все сотрудники оказались заняты. И не просто заняты, а глобально. Вешать на кого-то дополнительное дело было нельзя, это вам не угрозыск. Дима поставил клиентку в очередь, с отвращением думая о том, что, если в ближайшие дни никто не освободится, придется идти "в поле" самому.
   Настроение упало еще ниже. Дальше просто некуда. То мерзкое чувство, которое возникло еще утром в машине, не уходило. Они никогда не верил в предчувствия, но сейчас ему казалось, что должно случиться что-то... нехорошее.
   Дима выпил кофе и решил, что для первого рабочего дня, пожалуй, достаточно. От ядовитых духов "буфетчицы" смертельно разболелась голова. Он вышел на крыльцо, попрощался с охранником и направился к машине.
   Вставив ключ в замок, Дима выпрямился и оглянулся по сторонам. Ему вдруг показалось, что на него кто-то смотрит - пристально, не мигая.
   Разорвав облака, выглянул яркий луч, и где-то далеко, за дворами, на крыше вспыхнул огонек. Солнечный зайчик.
   Какие проводки замкнулись в чугунно гудящей голове, какая сила заставила его мгновенно пригнуться, спрятаться за машину?
   Что-то чиркнуло по столбу - прямо за тем местом, где только что была его голова. И тут же снова, по крылу "форда".
   "Бензобак!" - молнией промелькнуло в голове.
   Инстинктивно схватив упавший дипломат и прикрывая им лицо, Дима зигзагом бросился к крыльцу, где замер оторопевший Влад. Там была "мертвая зона", и пули уже не могли его достать. За спиною грохнуло, горячая волна сбила с ног. Дима ударился головой о ступеньку и потерял сознание.
  
   Первым, кого он увидел, открыв глаза, был Костя Малинин.
   - Мать твою, Димка, опять ты вляпался! - хмуро констатировал он.
   С трудом приподняв голову, Дима обнаружил себя на диване в своем кабинете. Голова болела и кружилась, сильно тошнило. В дверях стояла испуганная Леночка, рядом с диваном собирал сумку пожилой мужчина в белом халате.
   - А ну лежите спокойно, - грозно приказал он. - Девушка, быстренько скажите водителю, чтобы носилки нес.
   - Зачем носилки? - спросил Дима. - Вы меня что, в больницу хотите?
   - А вы хотите сразу в морг? У вас сотрясение мозга, рука поранена.
   Только тут Дима сообразил, что пиджака на нем нет, а вместо рукава рубашки от локтя до плеча белеет повязка. Но боли он не чувствовал.
   - Я вам укол сделал, - сказал врач. - А там уже обработают и зашьют.
   - Я с ним поеду, - подошел Костя.
   - Вы родственник?
   - Старший лейтенант Малинин, уголовный розыск.
   - Да пожалуйста, - кивнул врач. - Заодно и погрузить поможете.
   - А в какую больницу? - поинтересовался Гриша.
   - На Гастелло.
   - А там есть?..
   - Если вы имеет в виду буржуйские палаты, то есть. Звоните в приемное, а еще лучше поезжайте прямо сейчас. Пока его штопать будут, все оформите и оплатите.
   Диму осторожно переложили на носилки. Костя взялся за один конец, молодой водитель "скорой" - за другой.
   Вот точно так же, оглохшего и ослепшего, под щебетание невидимых птиц его несли по едва начавшему зеленеть чеченскому лесу, а невидимое солнце ласково гладило по щеке. А еще раньше - выносили из заброшенного дома в Озерках, где брали вооруженного бандита. Тогда лезвие прошло, чуть не задев сердце...
   Останки "форда" уже потушили. Безобразный черный скелет дымился в луже воды. Витрина неподалеку оскалила стеклянные зубы, мелкой крошкой блестел асфальт. Черноусый сержант отгонял зевак от заградительной ленты. Муравьями копошились эксперты.
   - Ну вот, теперь я совсем крутой, - оказавшись в брюхе "скорой", сказал Косте Дима. - И наконец куплю машину поновее.
   Врач покосился неприязненно, но промолчал.
   - Костя, ты ничего не хочешь мне сказать? - спросил Дима.
   - А ты? У меня-то есть что, но попозже. В буржуйской палате.
   Ехали недолго. Дима дремал, вздрагивая, когда машина подпрыгивала на колдобинах или люках.
   Потом была небольшая комната с кафельным полом и стенами, где ему зашили рану не левой руке и небольшую, но глубокую ссадину на лбу, там, где он приложился им о ступеньку.
   Наконец пытки кончились. Его переодели в жуткую казенную пижаму из бурой байки, выдали заскорузлые тапки со стоптанными задниками и отвезли в довольно приличную маленькую палату. Второй ее обитатель, бритый наголо бугай в спортивных штанах с забинтованным до подмышек голым торсом, лежа на кровати, смотрел переносной телевизор и разговаривал по сотовому. Увидев бородатое чудище в больничной пижаме, он потерял дар речи.
   - Ничего, Иваныч, потерпи пару часиков. Лена взяла ключи и поехала к тебе домой за шмотками. Сказала, что знает, где у тебя что лежит.
   Гриша подмигнул со смыслом, и Дима, сжав челюсти, от чего голова немедленно взорвалась болью, пообещал себе при первом же удобном случае Леночку уволить.
   - Эскулапы говорят, - продолжал Гриша, - что через недельку будешь как новенький.
   Твою мать, выругался про себя Дима, они все ведут себя так, словно я сдуру под автобус попал. А в меня, между прочим, стреляли. И не кто-нибудь, а киллер!
   В палату вошел Костя и шепнул что-то Грише. Тот быстренько попрощался с Димой и исчез.
   - Вы, товарищ, погуляйте пока в коридоре, покурите, - Костя сунул удостоверение бритому под нос. - У нас тут конфиденциальный разговор.
   Ни слова не говоря, сосед сполз с кровати и испарился.
   - Ты, Димыч, под зеленой звездой родился - под счастливой. Этот мужичок обычно не промахивается, - сказал Костя, придвигая к кровати стул. - ВСС - знаешь такую?
   - Еще бы! Винтовка снайперская специальная. 9-миллиметровая. С глушителем.
   - Думай быстренько, кто это тебя так любит, что на самого дорогого киллера не поскупился?
   - Свирин! - выпалил Дима первое, что пришло на ум.
   - Занятно. А еще? Бизнес, бабки, бабы?
   - Не думаю. Ты же знаешь, я в нашей конторе просто старший специалист на зарплате, ничего не решаю. Мы с Птицей тут, правда, повздорили, но он на меня гроши не стал бы тратить, выгнал бы к Бениной матери - и все. Деньги мне делить не с кем. Бабы?.. Была одна психопатка, но... Нет, не думаю. Все-таки Свирин.
   - Свирин, говоришь... - задумчиво протянул Костя. - Коммутатор... Все может быть. Как раз в тот вечер, когда киллер на заказчика выходил, Свирин куда-то ездил и вернулся поздно. Наружка его еще упустила тогда, - и Костя рассказал Диме о засаде на пустыре. - Пальцев его на будке нет, правда. Но он мог и в перчатках быть, и ногой дверь открывать. Вот если бы найти водителей "москвича" и "восьмерки"! Надо же, в прошлый раз был заказчик - не было киллера. А теперь есть киллер - нет заказчика.
   - Подожди, но ведь если есть киллер... - не понял Дима.
   - Да грохнули его, гада, при задержании. Он ерепениться начал, стрелять. А пацан-летеха, хотел по ногам, получилось в брюхо. Стрелок, мать его! Даже "скорой" не дождался. Представляешь, шли за ним по пятам и вдруг потеряли. Как сквозь землю провалился. Лазали по чердакам, лазали. И там, откуда стрелял, тоже были. Прикинь, железная дверь и амбарный замок. Подергали - крепко. Оказалось, там кирпич в проеме вынимается. Можно руку просунуть, замок закрыть, а потом кирпич на место вставить. Я на проспекте был, буквально метрах в ста, когда твоя тачка подпрыгнула. Знаешь, даже ведь и в голову не пришло, что он тебя пасет. Здесь рядышком один мафик крутой обитает, думали, его заказали. Быстренько по рации ребятам сообщил, в подъезде взяли.
   - И чего мне теперь ждать? - мрачно поинтересовался Дима.
   - А это смотря кто тебя замочить хочет. Если крутизна какая, то, извини за цинизм, все равно рано или поздно достанут. А вот если Свирин... Он либо угомонится, либо сам попытается тебя снять. У него "шестерок" принципиально нет. Эдакий кустарь-одиночка с мотором. А другого киллера вряд ли искать будет. И на поклон ни к кому не пойдет. Впрочем, мы пока за ним присматриваем.
   - Как все запущено! - вздохнул Дима. - Вы на Свирина ловите Гончарову, а на меня, выходит, будете Свирина ловить?
   Костя выразительно пожал плечами и, пообещав держать в курсе, удалился. В палату бочком пробрался бритый и угнездился на кровати, с любопытством поглядывая на Диму. Наконец он не выдержал:
   - Слышь, братан, что это с тобой приключилось?
   - Упал, - коротко ответил Дима.
   - А-а! - протянул сосед и уткнулся в телевизор, кося на Диму глазом, как конь.
   Еще через полчаса с двумя сумками появилась Леночка. Сосед осмотрел ее оценивающе и, видимо, остался доволен. Во всяком случае, он прищелкнул языком и подмигнул ей. Леночка показала язык и отвернулась.
   Выгрузив вещи, продукты, какие-то лекарства, она ушла, пообещав приходить часто-часто. Вместо нее появилась пожилая усатая медсестра, обширные телеса которой колыхались под зелеными брюками и блузой.
   - Туманов, подставляй задницу! - гаркнула она.
   Бритый с кряхтением перевернулся на живот и приспустил штаны. Медсестра достала из тумбочки одноразовый шприц, пару ампул, наполнила шприц и, звонко хлопнув по разукрашенной радужными синяками ягодице, воткнула иглу.
   - Ох, ё!.. - скривился мужик.
   Не моргнув глазом, сестра повернулась к Диме:
   - Сиверцев? Какой вам киллер попался некачественный. Повезло. Привезли лекарства?
   Дима кивнул на пакет. Сестра достала две упаковки, шприц и с таким же увесистым шлепком вкатила иглу, как ему показалось, до самой кости.
   - Ужинать будешь? - спросила она, направляясь к двери.
   - Да мне привезли чего-то.
   - И правильно, не стоит рисковать. Если чаю или разогреть чего - скажи. Только сам не вставай. Вон Толика попроси.
   Бритый кивнул, как примерный ученик. Едва за сестрой закрылась дверь, он вполголоса заговорил:
   - Вот ведь моржиха усатая! Прямо гестаповец. Ничего, завтра будет Мила - конфетка, в натуре. И колет клево. Тебя как зовут?
   - Дима.
   - А я Толик. Или Толян - как хочешь. Ты, Дима, им в карманчик по стольничку положь, так они тебя с ложки кормить будут. Слышь, а тебя правда того?...
   - Правда, - нехотя согласился Дима.
   - Вот круто! - с завистливым уважением вздохнул Толик. - А я вот на тачке навернулся. Гнал по трассе, музон слушал. Ну, типа, и не вписался. Ребра конкретно поломал. Из тачки выпиливали. Жалко тачку, новье совсем.
   - Купишь другую.
   - Придется. Не на трамвае же ездить. А ты кто?
   Дима хотел огрызнуться, но решил, что с соседом лучше жить мирно. Не тронь меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
   - Частный детектив, - ответил он и, с трудом преодолевая дурноту, начал стаскивать пахнущую хлоркой пижаму.
   - Круто! - повторил Толик - то ли усваивая информацию, то ли глядя на Димин шрам под левой лопаткой. - А почему тебя жена по имени-отчеству зовет?
   - Это не жена, а секретарша.
   - Упс! - хихикнул Толик. - А жена?
   - В разводе.
   - Я тоже! - неизвестно чему обрадовался сосед. - Баб этих надо давить. Типа на пиво. Нет, даже пива с них не получится, дрянь одна. Лучше с одноразовыми. Никаких хлопот. Кроме венерических, - он громко захохотал и развернул телевизор так, чтобы и Дима мог видеть. - Давай лучше ящик смотреть.
   Толик переключил на питерский канал, и вдруг Дима увидел на экране свой обгорелый "форд" и себя на носилках.
   И когда только снять успели, удивился он.
   - Сегодня в нашем городе была совершена попытка очередного заказного убийства, - взволновано частила в микрофон миловидная длинноногая девица. - Киллер стрелял из снайперской винтовки с чердака расположенного на соседней улице дома. Лишь по счастливой случайности директору частного детективного агентства "Аргус" Дмитрию Сиверцеву удалось избежать смерти...
   - Да это же про тебя! - завопил Толик, колотя по одеялу пудовыми кулачищами.
   - Оперативные сотрудники ГУВД задержали киллера, совершившего за последние годы не менее двух десятков заказных убийств. По факту покушения возбуждено уголовное дело. Ведется следствие.
   - Ну ни хрена себе! - никак не мог успокоиться Толик.
   - Грохнули киллера - вот и все следствие, - пробурчал Дима, натягивая на голову одеяло и отворачиваясь к стенке. - Ты, Толик, извини, я спать буду. Если вдруг начну слишком громко храпеть или материться, можешь толкнуть, не стесняйся.
  
   Все эти дни Олег жил от одного выпуска питерских новостей до другого. Привлекать мента-информатора не хотелось. Он и так уже наследил, когда по его просьбе Сиверцева фотографировали на Генкиных похоронах. Время тянулось бесконечно. В прошлый раз киллер сработал оперативно: в субботу вечером забрал из камеры хранения деньги, а в понедельник утром несговорчивый аудитор уже отправился... в тридевятое царство. Следующий был уже умнее.
   Все-таки раньше эти дела решались гораздо проще. Стоило только шепнуть кому надо - и происходил, например, несчастный случай... Но все равно, вовремя он стал законопослушным гражданином, ох как вовремя. Стороной гроза прошла, почти не зацепила.
   Ничего не происходило. Ровным счетом ничего. Звонили с работы, звонили люди, с которыми он вел дела. Он просил перезвонить позже. Для того, чтобы быть Коммутатором, чтобы соединять нужные проводки, оставаясь вне видимости, надо было оставаться прежним Олегом Свириным, а не той размазней, которой он стал по вине Сиверцева.
   Он слушал каждый местный выпуск новостей, каждую криминальную сводку - от этого зависела его жизнь. Прогноз погоды, реклама... Опять ничего!
   Ночью он просыпался от собственного крика: ему снились одни и те же люди. Без конца, снова и снова. Он уже врос в липкое состояние тревоги, которое колебалось от беспокойства до паники.
   Днем хотелось напиться. Олег дал себе слово: как только все будет кончено... Как только все будет кончено с Сиверцевым, он напьется до зеленых чертей. Даже если потом последует самое великое в мире похмелье. Он жевал злющий "зимний" "Орбит", пил кофе ведрами и курил одну сигарету за другой. Мерзко ныло сердце, отдавая в плечо и под лопатку.
   Прошли выходные. Ничего.
   Может, на этот раз телевидение решило очередную "заказуху" игнорировать? Сколько уже можно, все это стало рутиной, чуть ли ни каждый день кого-нибудь отстреливают или взрывают. А Сиверцев не депутат, не банкир, не криминальный авторитет.
   В понедельник Олег позвонил в "Аргус" и спросил, когда можно застать директора, отчаянно надеясь услышать что-то вроде "А разве вы не знаете, у нас такое несчастье...". Но девичий голосок прожурчал, что рабочий день с девяти до восемнадцати, но лучше предварительно позвонить.
   Неужели киллер его надул?! Ведь не придешь же к нему, не потребуешь деньги назад. Знать бы, где его искать! Да не в деньгах дело! Сиверцев! Жив и здоров. Сидит в кабинете, клиентов принимает.
   Незаметно сморила дремота. Он беспомощно проваливался под тонкий ледок яви, все глубже и глубже, в сон, туда, где они сидели с Димкой на берегу грязного полупруда-полуболота. Ему было восемь, Димке - семь. Июнь в том году был необыкновенно холодным, ночью даже бывали заморозки. Олег - в резиновых сапогах и теплой куртке. Поскользнувшись на длинных стеблях осоки, он съехал в воду, ледяная вода обожгла до пояса. Острые края болотной травы резали ладони. Он медленно сползал туда, где двухметровая палка - у самого берега! - не доставала дна. "Помоги!" - крикнул он Димке, и тот схватил его за руку. Наяву Димка вытащил его, и, наверно, именно тогда Олег всерьез возненавидел его. Но сейчас, во сне, Сиверцев, схватив его за рукав, помогать не спешил. Он смотрел на него, странно улыбаясь, а потом отпустил руку, и пруд вдруг превратился в болото - то самое, Чертово, и трясина, отвратительно пахнущая гниющим мхом, потянула его в себя...
   Задыхаясь, Олег проснулся. Раскаленные обручи сдавили грудь и голову, в боку кололо, будто он пробежал стометровку. За окном было темно. Нащупав пульт, он включил телевизор.
   А через несколько минут выронил пульт и застонал.
   Почему?! Ну почему ему опять так не повезло? Снова его затягивало в болото, снова запахло гниющим мхом. Он глубоко вздохнул, и черная жижа сомкнулась над головой...
   Олег очнулся глубокой ночью, в самый тихий и тягостный предутренний час. Огромная голова была легкой и пустой, как мыльный пузырь. Медленно вращение серебряных шариков, украшавших "каминные" часы, завораживало, как мерцающий "визир" гипнотизера.
   "На-до что-то де-лать! На-до что-то де-лать!" - в такт часам тупо твердил Олег, впиваясь ногтями в ладони. И вдруг его как током ударило.
   Киллера взяли!
   Взяли с поличным, и если он заговорит... Когда он заговорит...
   "На-до что-то де-лать! На-до что-то де-лать!"
   Звонить в клинику - вот что надо делать. Там его никто не найдет. А даже если вдруг и найдут - что взять с психа!
   "А Илона? - спросил показавшийся странно знакомым голос. - Значит, все будет так, как хочет она? Все барахло? И Вика?!"
   Он оказался меж двух огней. Спрятаться в клинике - это был шанс. Отсидеться, пока не закончится самый острый период поисков. Потом сделать новый паспорт и уехать в Швейцарию. Там, в Цюрихе, на анонимном счету достаточно денег, чтобы жить до конца дней.
   Но это значит, что он никогда больше не увидит Вику!
   Даже думать об этом было невыносимо.
   Тогда оставалось одно: пересидеть где-то, хотя бы на Гражданке, несколько дней до возвращения Илоны, забрать Вику - пусть даже силой, теперь уже все равно. И уехать с ней.
   В половине пятого утра Олег вышел из подъезда с большой спортивной сумкой в руках. "Мерседес" сиротливо жался к краю тротуара. Удивляясь себе, - какая теперь разница, ему-то что? - Олег сел в машину. Мотор завелся сразу. Он проехал несколько кварталов до круглосуточной стоянки и оставил там машину, зачем-то сказав сторожу, что уезжает в командировку, в Москву.
   Выйдя за ворота, Олег пошел по проспекту, оглядываясь, не нагонит ли его какая-нибудь ранняя пташка. Минут через пять он увидел старенький серый "москвич" и, выйдя на дорогу, поднял руку. Отчаянно визжа тормозами, машина остановилась. В ней сидели двое мужчин. Раньше Олег ни за что не сел бы, но теперь выбирать не приходилось, да и "беретта" в кармане действовала успокаивающе.
   - К "Академической" не подбросите? - спросил он, наклоняясь к окошку.
   - Полтинничек, - нагло ответил водитель.
   Через пятнадцать минут Олег вошел в однокомнатную квартиру на проспекте Науки. Противно пахло пылью и нежилым помещением.
   Начинался новый день.
  
   Выключив телевизор, Наталья от досады треснула кулаком по подлокотнику кресла, да так, что затряслась вся мебельная конструкция: журнальный столик, торшер и зияющая пустыми полками горка.
   Ну не могла она одновременно следить и за Свириным, и за Сиверцевым. Физически не могла. Да и что она смогла бы сделать? Удивительно, что вообще узнала о покушении на Дмитрия. Не включила бы случайно телевизор... Ох, слишком уж много во всем этом случайностей. Так много, что, наверно, они уже и не случайности вовсе.
   Черт, все пропало!
   Чтобы взятый с поличным киллер да не заговорил! С одной стороны, Сиверцев уцелел, хоть этого греха не будет на ее совести. С другой, если Свирина арестуют, вся с таким трудом выстроенная комбинация рухнет. Столько усилий, риска - и все зря. Конечно, можно сделать вид, что и тюрьма для Олега достаточно неплохо - если, конечно, он не вывернется, как уж. Но разве этого она хотела? Что тюрьма, если даже смерть для него - слишком мало?!
   Дрожащими руками она вытащила из пачки сигарету, чиркнула зажигалкой - раз, другой, потом ткнула сигаретой прямо в середину язычка пламени, погасила его. Отшвырнула зажигалку, смяла сигарету в кулаке и горько заплакала.
   Наталья плакала долго. Замызганная диванная подушка, в которую она уткнулась, потемнела от расплывшихся большими черными пятнами капель. Наконец она отшвырнула подушку, вложив в это остатки ярости, и подошла к зеркалу.
   Хэллоуин! Настоящая тыква - красная, опухшая и с размазанной краской. Есть ведь женщины, которые от слез хорошеют. Редкий талант! Такие, пустив слезу, добиваются чего угодно быстрее, чем сладкими улыбками. Но только не она. Это кто это там такой хорошенький в зеркале да пригоженький? Так выглядят увядшие красотки на следующий день после глобальной подтяжки лица.
   Сев перед трюмо, Наталья смыла потекшее "лицо". Потом убрала со лба волосы и легла на диван, положив на глаза мокрые пакетики ромашкового чая.
   Раз... два... Маятник качается... Я - око покоя, я - дали ладья... Три... четыре... Сердце бьется медленнее, дыхание глубокое... Я - шорох прибоя... Пять... Тепло разливается от кончиков пальцев, поднимается, как ртуть в градуснике... Шесть... семь... Сон - это все я... Мое тело - каменная плита. Мысли ленивые и сонные... Восемь... Как в печи зола... Сердце бьется медленно... Я исчезаю, растворяюсь в пространстве... Девять... Череда дней червонно-черных... Меня нет... Десять...
   Где-то далеко и глубоко, даже не словом, а расплывчатым образом без конца повторялось: "спать, спать". Она плыла в темноте, не ощущая своего тела. Это не был самогипноз - Наталья боялась состояния транса, боялась выхода неконтролируемого подсознания, населенного монстрами. Просто старый добрый аутотренинг, действующий на запыленный мозг, как мокрая тряпка.
   Когда ощущение невесомости, парения над собственным телом начало ослабевать, Наталья вообразила себя молнией, грозовым разрядом, с грохотом вспарывающим небо и раскалывающим в щепы вековой дуб. Досчитав до десяти, она резко села. Невесть откуда взявшийся всплеск энергии успокаивался, как закипевшая вода в кастрюле, под который выключили газ.
   Вот теперь можно подумать спокойно. Все было плохо и непонятно. Стало еще хуже, если не считать того, что Сиверцев жив. Но зато прозрачно, как в освещенном солнцем ноябрьском лесу.
   Теперь все зависит от того, насколько сильны у Свирина отцовские чувства. Пересилит ли желание отнять у жены ребенка соображения безопасности? Он хоть и ненормальный, но все же не полный идиот. Понимает, что если киллер его выдаст, смыться не удастся. Ни на самолете, ни на поезде. Никак. По крайней мере, неделю-две. Пока не придут к выводу, что птичка либо просочилась неведомым образом, либо затихарилась. А потом добыть себе новый паспорт и за бугор, к своим анонимным денежкам.
   У Свирина два пути. Либо рискнуть, спрятаться где-нибудь, пока жена не вернется с курорта, забрать дочь и по липовым документам уехать. Вариант для нее почти безнадежный. В этом случае, возможно, придется пойти на контакт с Илоной. Вряд ли она откажется помочь, если на кону будет ребенок.
   Наталья поморщилась: до чего же все это противно!
   А если Свирин решит, что собственная шкура дороже? Тогда все гораздо проще. Где он будет скрываться один? Правильно, в анонимной клинике для душевнобольных.
   Сполоснув лицо, Наталья прилегла на диван и скоро задремала. Сон ее был неглубок и неспокоен. Ей, как и ее врагу, тоже снились кошмары.
   Она брела по бесконечному шоссе и плакала, а с темного неба сыпалась снежная крупа. "У тебя нет выбора, - сказал знакомый голос. - Соглашайся". Сергей, глядя перед собой широко открытыми глазами, шел по мокрому после дождя лесу туда, где за деревьями пряталась маленькая темноволосая девочка с букетом ромашек. "Да кто ты такая?!" - вопила толстая продавщица, сверкая слишком большими, чтобы быть настоящими бриллиантами в ушах, а потом вышла из-за прилавка, в руках ее был огромный мясницкий нож. Пятясь, Наталья шептала: "Кто я такая? На самом деле, кто я такая?"...
   Часы показывали без пяти шесть. От жесткого подлокотника шея совершенно одеревенела. Наталья села и, наклоняя голову в разные стороны, потянулась за индикатором.
   Дьявол! Пуговица, еще несколько часов назад бывшая густо-фиолетовой, посветлела, приближаясь к голубому цвету. Прошло пять минут, десять, но цвет индикатора не изменялся. Машина стояла.
   Наталья вытащила из шкафа огромную, два на три метра, карту Петербурга, скатанную в рулон. Она была густо истыкана иглой циркуля, особенно в том квадрате, где располагался Калининский район. Вот дом Свирина. Наталья начертила окружность, которая в масштабе соответствовала примерно восьми километрам.
   Господа, спорим, что это автостоянка! А хозяин где?
   Через десять минут Наталья выскочила из подъезда. На остановке с открытыми дверями стоял троллейбус - будто ее ждал.
   Быстрее! Ну быстрее же!
   Она надела наушники и закатила глаза, притопывая ногой, как сумасшедшая меломанка.
   Тишина. Ушел? Спит? Еще ближе. Теперь уже были слышны невнятные домашние звуки: рычание холодильника, тиканье часов рядом с отдушиной - обычный фон.
   Выйдя из троллейбуса, Наталья бросилась к телефонной будке. Длинные гудки. Десять, двенадцать, двадцать... Так, теперь сотовый. "Абонент временно недоступен". Что и требовалось доказать. Поставил машину на стоянку и смылся.
   Вот теперь ей не мешало бы раздвоиться. А еще лучше растроиться. Чтобы одна Наталья Гончарова поджидала Свирина в элитной клинике, другая встречала в аэропорту все рейсы из Сочи, а третья сидела на Светлановском. Но поскольку это невозможно, надо решить, на какую карту ставить. Что-то - опыт или интуиция - подсказывали ей, что Свирин все-таки пойдет ради дочери на все. Она вспомнила его дрожащие руки, истерические нотки в голосе. Значит, надо ждать Илону. Еще несколько дней. Если, конечно, она не вернется раньше. Если она уже не вернулась.
   Что ей сейчас было крайне необходимо - так это машина. В тот раз ей удалось воспользоваться "восьмеркой" толстого мужичка из соседнего подъезда, который полгода назад уехал куда-то с тремя чемоданами. Вытащить ее из "ракушки" было просто. А вот поставить обратно не удалось, во дворе упорно топтался дворник, не спалось ему почему-то. Пришлось бросить неподалеку. Конечно, денег было еще достаточно, чтобы купить развалюшку баксов за 700-800. Но она боялась. Боялась ездить без документов, боялась оформить официально. Покупать поддельный паспорт тоже боялась.
   Оставалось изображать ревнивую жену, следящую за блудливым мужем. Или за любовницей блудливого мужа. "Шеф, вон за той машиной, плачу два счетчика!"
  
  

Глава 20.

  
   Путь из начальственного кабинета к себе лежал мимо кабинета Китаева. Из-за двери доносилось натужное стрекотание принтера. Подумав секунду, Иван постучал в дверь.
   - Да-да! - отозвался легкий тенорок, словно устремленный ввысь.
   Аналитик Григорий Андреевич Китаев пришел в управление меньше года назад, но уже стал своего рода местной достопримечательностью. По первому образованию он был врачом-психиатром, работал в Москве, в знаменитом институте имени Сербского, но из-за трений с начальством был вынужден уйти. Еще раньше Китаев окончил заочное отделение юрфака МГУ, и вот теперь диплом наконец пригодился. Он занимался в основном динамикой и прогнозами, но у него было хобби, напрямую связанное с его прежней работой.
   В управлении Китаева звали маньяковедом. В его компьютерном досье были данные на абсолютно всех психически больных преступников столицы за последние тридцать лет, на подавляющее большинство маньяков питерских и на многих иногородних, причем не только осужденных, но и просто подозреваемых. Начало "коллекции" положил давний случай с его двоюродной сестрой, потерявшей рассудок после встречи с насильником-психопатом. Конечно, в управлении была и своя подобная база данных, но до китаевской ей было далеко. С ее помощью была раскрыта не одна "серия", и начальство всерьез задумывалось, не сделать ли Китаева маньяковедом официально.
   Логунов познакомился с Китаевым весной, расследуя дело, положившее начало переломным событиям его, Ивана, жизни. В лице майора Григорий Андреевич нашел сначала благодарного слушателя, а потом Иван получил от него ответ на мучивший его вопрос: почему милая, обаятельная девушка, медик по профессии, стала убийцей. После этого у них с Китаевым, несмотря на четвертьвековую разницу в возрасте, отношения сложились теплые и доверительные.
   Проходя мимо, Иван подумал, что, возможно, Григорий Андреевич слышал что-то о Гончаровой: согласно полученным из Мурманска данным та была достаточно известным психиатром, автором нескольких монографий и множества научных статей.
   Китаев Ивану искренне обрадовался и тут же усадил пить чай с пирожками. Жена каждый день выдавала Григорию Андреевичу огромный пакет с завтраком, который Китаев никогда не мог съесть полностью и поэтому с удовольствием угощал всех заходящих.
   - Ну что, Ваня, - спросил Китаев, когда пирожки с ревенем были уничтожены, - опять маньяк? Или поболтать?
   - Ни то, ни другое. Вы случайно не знаете такого психиатра из Мурманска, Наталью Николаевну Гончарову?
   - Гончарову? - наморщил лоб Китаев. - Наталью Николаевну? Нет, Ваня, боюсь, не знаю. Хотя... Постойте, вы сказали, из Мурманска?
   - Да.
   - Невысокая, темноволосая, с короткой стрижкой? Доктор наук?
   - Невысокая и доктор. За остальное не ручаюсь, она меняет внешность, как тайный агент.
   - Ну конечно! - всплеснул руками Китаев. - Теперь точно вспомнил.
   Он вскочил из-за стола, подошел к сейфу и вытащил какую-то папку. Порылся в ней, достал большую групповую фотографию и протянул Ивану.
   - Это конференция в Новосибирске, пять лет назад. Вот она, смотрите.
   Палец Китаева указывал на стоящую в первом ряду невысокую худощавую женщину. Она улыбалась и казалась если не красивой, то весьма миловидной. И совершенно не похожей ни на фоторобот, ни на паспортную фотографию.
   - Григорий Андреевич, вы не ошибаетесь? - засомневался Иван.
   - Ни в коем случае. Я тогда очень хорошо ее запомнил. Не знаю даже, почему сразу не сообразил, о ком вы говорите. Позвольте спросить, а почему она вас интересует?
   Иван вкратце изложил обстоятельства дела. Китаев слушал внимательно, не перебивая, теребил бородку клинышком, которая вместе с очками в тонкой золоченой оправе, строгим черным костюмом и цепочкой карманных часов-луковицы на жилете, делала его похожим на земского врача или учителя. Логунову Григорий Андреевич напоминал портрет Чехова.
   - Все это, Ваня, несколько странно, но тем не менее вы не слишком меня удивили, - задумчиво сказал Китаев, дослушав до конца. - Дело вот в чем. На конференции она выступала с докладом, довольно толковым, хотя я и не специалист в области фобий. Рядом со мной сидел молодой человек, ее бывший ординатор. Он, похоже, заскучал и решил посплетничать о своей руководительнице. По его словам, Наталья Николаевна в Мурманске один из самых известных специалистов, к ней неофициально обращаются некоторые высокопоставленные наркоманы, алкоголики и импотенты, но большинство предпочитает других врачей.
   - Почему?
   - У нее не слишком хорошая репутация. Не в профессиональном смысле, упаси Бог. Просто ее покойный муж был сотрудником госбезопасности. В городе ходили слухи, что и сама она связана с этой конторой. Те, кому есть чего скрывать, к ней не обращаются, боятся, что под гипнозом - а гипнозом она владеет в совершенстве - скажут что-нибудь лишнее.
   - Вот только этого еще не хватало! - вздохнул Иван.
   - К тому же ученичок ее поведал, что особа она решительная и хладнокровная. Мастер спорта по стрельбе, занималась восточными единоборствами, даже пояс какой-то имеет. - Взглянув на помрачневшее лицо майора, Китаев добродушно усмехнулся: - Пожалуй, Ваня, вы уже жалеете, что зашли ко мне. Хотя я не совсем понимаю, почему. Даже если эта дама действительно оттуда, что это меняет? Боитесь, что соседи отнимут?
   - Это не самое страшное, пусть отнимают, забирают и делают с ней что захотят, едят с кашей и так далее. Хотя я крупно сомневаюсь, что заберут. Просто если она такая вся супер-пупер, ловить ее можно до морковкина заговенья. К тому же у следователя другой фаворит. Так, ни улик, ничего, одни логические выкладки. Как, впрочем, и по Гончаровой. Доказать, что человек не виноват, - это не наша забота, этим пусть суд присяжных занимается. А мы должны доказывать, что человек как раз виноват.
   - Но если вы докажете вину настоящего преступника, разве это не будет доказательством невиновности другого человека? - удивился Китаев.
   - Так-то оно так... Но пока этот самый человек ведет собственное расследование, чтобы найти преступника и доказать свою невиновность. Он, понимаете ли, реалист. Хотя бы уже потому, что наш бывший коллега.
  
   Илона лежала на широкой гостиничной кровати, подперев голову рукой, и по коротким отрывистым репликам Глеба пыталась определить, о чем идет речь. Он разговаривал по мобильному и хмурился все больше. Точно так же, как и небо за окном. Ветер уже не свистел, а завывал. Лето кончилось буквально на глазах. К стеклу прилип желтый разлапистый лист, похожий на расплющенную любопытную физиономию. На море, которое вдруг стало пугающе близким, бушевал шторм.
   Наконец Глеб закончил разговор. С минуту он сидел на кровати, глядя на несущиеся по странно низкому, почти питерскому небу рваные тучи. Илона ждала.
   - Похоже, каникулы кончились, - сказал он, запуская под одеяло холодные пальцы.
   Илона взвизгнула и поджала ногу.
   - Что случилось? - спросила она.
   - Мой бухгалтер смылся с деньгами, предназначенными для крупной сделки.
   - И... что?
   - Хорошего мало. Не банкротство, конечно, на попугая-матерщинника хватит, но если в ближайшие дни деньги не вернуть или не оттянуть подписание контракта хотя бы на неделю, мало не покажется. Не подпишем - придется новых поставщиков искать, а это время. Дома уже почти готовы, сроки кончаются. Задержка с отделкой - неустойки. Есть человек один, который деньги возвращает, он мне кое-что должен, но говорить с ним надо лично, не по телефону. Так что лететь придется сегодня. Если самолеты летают, конечно.
   Илона потянулась за халатом. После обеда, отправив Аллу с Викой спать в их номер напротив, они тоже по обыкновению нырнули в постель. Вот тут-то и раздался звонок.
   Наскоро одевшись, Глеб накручивал номер справочной аэропорта. Минут через десять это наконец ему удалось.
   - Рейс есть, вечерний. И билеты есть. А вот полетит или нет, это они не знают. Сейчас пока летают, а вот что будет через пять часов... Все равно надо собираться.
   - Боже мой, как не хочется! - простонала Илона.
   Глеб посмотрел на нее удивленно.
   - Ну оставайтесь. Не знаю только, что вы тут будете делать. В окно смотреть? Вон дрянь какая на улице, не хуже, чем в Питере.
   - Да нет, ты не понял, - невнятно ответила Илона, сжимая во рту шпильки, которыми закалывала на затылке заплетенную косу. - Здесь так хорошо было. Как никогда. И вот так, в один момент... Будто проснулась.
   - Илонка! - Глеб вытащил у нее изо рта шпильки и прижал ее к себе. - Все равно ведь надо рано или поздно возвращаться. Так продолжаться не может. Или ты хочешь оставить все как есть? Сама говорила, что больше с ним жить не можешь. Но если человек действительно не может, он что-то делает.
   - Нет, я действительно больше не могу. И сделаю. Но я боюсь!
   - Илонка, ты же сильная!
   - Я тоже так думала, - вздохнула она. - Но он псих! Я боюсь даже не его самого, а его непредсказуемости. Он вне логики. Знаешь, - Илона невесело рассмеялась, - мне сейчас в голову пришло, что мы с ним чем-то похожи. Он трус и мелкий пакостник, но играет супермена, а все вокруг верят. А я его боюсь, но изображаю эдакую... налечу и растопчу. И он тоже верит. Но если вдруг поймет, что я играю...
   - Так не давай ему такой возможности! - Глеб стукнул кулаком по колену и поморщился от боли. - Не появляйся там больше. Паспорт и свидетельство о рождении Вики у тебя, а остальное неважно. Барахло купишь новое, подашь заявление на развод. Сразу, как вернемся.
   - Глеб, мне надо забрать украшения...
   - Илона!!!
   - Это мамины украшения. И еще кое-что. Глеб, это память, я не могу их оставить. Ты не волнуйся, я войду в квартиру, только если буду абсолютно уверена, что Свирина там нет. Думаешь, мне хочется с ним встречаться?
   - У меня хороший адвокат. Думаю, с Викой все будет в порядке. Да и вообще, насколько я знаю, чтобы суд оставил ребенка с отцом, надо не только заплатить всем, кто не поленится взять, но и представить веские доказательства, что мать алкоголичка, наркоманка и вообще антиобщественная личность. Как у тебя с моральным обликом за последние десять лет?
   Илона потянулась за колготками:
   - Как у всех. Свечку, конечно... Черт, порвала! Глебка, достань другие, серые. Свечку, конечно, никто не держал, но при желании... Хотя и Свирин далеко не святой. Это для него дополнительная возможность самоутвердиться. Как думаешь, что мне одевать?
   - Потеплее. В Питере холодно.
   Поколебавшись, Илона сняла с вешалки шерстяной брючный костюм цвета зеленого нефрита. Осторожно, чтобы не растрепался тяжелый узел на затылке, натянула кофейного цвета водолазку, вдела перед зеркалом длинные серьги из тигрового глаза. Глеб подошел сзади, обнял ее за плечи и замер, вглядываясь в их отражение. Их глаза - наяву и в зыбкой зеркальной глубине - встретились.
   - Какая ты красивая! - прошептал Глеб, касаясь губами ее уха, шеи, по-прежнему глядя в зеркало.
   Илона улыбалась, но вдруг улыбка погасла, лицо сделалось испуганным. Она резко отстранила Глеба и отошла от зеркала.
   - Ты что, Илон? - встревожился Глеб. - Что-то не так?
   Илона качнула головой и провела по лицу рукой, словно отгоняя какое-то наваждение.
   - Извини, - сказала она, стараясь казаться если не веселой, то хотя бы спокойной. - Показалась какая-то ерунда. Будешь смеяться, но я немного боюсь зеркал.
   - При твоей-то профессии? - не поверил Глеб. - Действительно смешно. Я думал, красивые женщины зеркала должны обожать.
   - Нет, это не касательно внешности. Само зеркало... Я понимаю, глупо, дикарство какое-то, но это как будто другой мир.
   - Алиса в Зазеркалье!
   - Не надо, Глеб! Вот мы стояли сейчас с тобой. А там, в зеркале, были точно такие же... существа. Не мы, а другие. Мне вдруг показалось, что ты - это... ну как суженый-ряженый из гаданья, которого на святки в зеркале высматривают.
   - Насколько я помню, видят обычно какое-то чудище. Вот спасибо-то!
   - А еще показалось, - будто не слыша его, продолжала Илона, - что если долго стоять так и смотреть, то поменяемся с ними местами. Мы - настоящие - исчезнем, а те, другие, останутся.
   - Где останутся?
   - В зеркале. А здесь не будет никого.
   - Илонка, я начинаю бояться, что сумасшествие заразно. Я не люблю все эти мистические штучки. В это есть что-то... зловещее.
   Илона уткнулась лицом в свитер Глеба и всхлипнула.
   - Ну вот, это еще что?
   - Глебушка, я боюсь! Мне словно шепчет кто-то: останься здесь, не возвращайся!
   Глеб хотел сказать что-то резкое, но, взглянув на ее лицо, осекся. Он гладил Илону по волосам, по спине, шептал что-то, успокаивая, как маленького напуганного ребенка. Ее растерянность и тревога передались ему, словно они и на самом деле были одним целым.
   - Маленькая моя, оставайся. Побудь здесь с девочками. Я займусь делами, а потом встречу вас. Сразу поговорю с адвокатом.
   Илона колебалась. Она сидела на кровати, закусив губу, и разглядывала носки ярких махровых тапочек, странно смотревшихся с элегантными брюками. Глеб не торопил ее - он укладывал в большую синюю сумку свои вещи. Илона наблюдала за его ловкими, красивыми движениями, не в силах отвести взгляд. Она никак не могла понять, что же с ней происходит. Даже подумать о том, что Глеб уедет без нее, было страшно. За эти дни он стал для нее настолько родным, привычным и необходимым, как будто они прожили вместе как старик со старухой - тридцать лет и три года. Что ей делать здесь без него?
   Илона тряхнула головой так, что шпилька вылетела из прически и, звякнув, скользнула под кровать.
   - Нет, поедем вместе. Хочу быть с тобой.
   - Всегда? - Глеб улыбнулся, и она снова утонула в бездонной синеве его глаз.
   - Всегда!
   - Тогда буди девчонок, пусть собираются.
  
   Швы еще побаливали, и голова кружилась, но в целом все было уже неплохо. Толик на поверку оказался вполне добродушным и невредным парнем. Он немало развлек Диму, в красках живописуя этапы своего жизненного пути от мелкого челнока до бригадира рекетеров и дальше - вплоть до хозяина аптечной сети.
   - Так что, Димыч, если лекарства какие - типа к нам. У нас хоть и дорого, зато все есть. А чего нет - выпишем специально.
   Специальные лекарства Диме, к счастью, пока не требовались, темпалгин, йод и активированный уголь продавались в любом аптечном киоске, но здоровье - оно как сума и тюрьма, поэтому координаты Толика он на всякий бякий случай записал.
   Приходил лечащий врач, гибрид Айболита и Пилюлькина, щупал пульс, светил в глаза фонариком-авторучкой, водил перед носом пальцем и утверждал, что все просто замечательно. Но выписывать не спешил. Оно и понятно: в платном отделении больных старались если не полечить, то хотя бы подержать подольше.
   Приходила усатая медсестра Антонина Романовна, с неизменным хлопком "ставила" уколы - каждый раз при этом Дима вспоминал "Кавказскую пленницу" и шприц, которым Моргунову делали "прививку от ящура". Ее сменяла хорошенькая кокетливая Мила, похожая на куклу Барби. Она стреляла тщательно подведенными глазками, заливисто смеялась шуткам Толика, конфеты и фрукты, которыми ее угощали, брала с жеманным смущением. Короче, в каждом ее движении читалось: "вся ваша Аннетт", но стоило Диме позволить себе маленькую вольность, Мила дала понять, что весь ее флирт строго подчинен протоколу и дальше определенного уровня - ни-ни!
   Делать было нечего. Они с Толиком смотрели телевизор, разгадывали кроссворды (к великому Диминому удивлению, Толик оказался почти что эрудитом), лениво чесали языки - и ели, ели, ели. Диме казалось, что он толстеет с каждым часом и скоро догонит Толика. Через день с полными сумками приходила Леночка, кроме того каждый посетитель, напуганный разговорами о том, что "в больницах не кормят - не на что", старался привезти что-нибудь эдакое.
   А посетителей было немало. Помимо Леночки наведались все сотрудники агентства и даже сам босс Птица, который приволок ящик йогуртов и какие-то фруктовые компоты. Стоцкий привез испеченный "девчонками" пирог и привет от Павла Лисицына: мобильный и "пока ничего, но, будем надеяться, пока". Костик пришел с жареной курицей и картофельным пюре в широкогорлом термосе.
   Неожиданно косяком потянулись бывшие приятельницы, узнавшие о покушении из теленовостей. Даже Ксения, которая смиренно просила прощения и намекала, что все еще возможно... Дима испугался, как бы не появилась Анна, но Бог миловал. Кто не мог или не счел удобным появиться лично, тот звонил. Телефон надрывался. Толик, не обремененный излишком посетителей, посматривал то ли с завистью, то ли с удивлением.
   Дима купался во всеобщем внимании и сомнительной славе Тома Сойера, потерявшего зуб. Он сознательно захлопнул дверь перед носом малоприятной мысли о том, что заказчик киллера, кто бы он ни был, может попытаться сделать дубль. Это завтра, а сегодня... А сегодня он с надеждой вскидывался на каждый телефонный звонок и звук открываемой двери.
   Но Ольги не было.
   - Что, опять не та? - ехидно поинтересовался Толик, глядя, как мина постного восторга на Димином лице стремительно сменяется раздражением.
   Из палаты только что выплыла девица, с которой Дима встречался пару месяцев лет пять тому назад и даже имя которой вспомнил с трудом. За эти годы бывшая подружка обзавелась парочкой лишних подбородков, но свято верила, что прерванные по воле судьбы ( а на самом деле, по Диминой воле) отношения можно возобновить с того самого места, на котором был поставлен знак препинания.
   - Не та.
   - Наш Димка бабник, наш Димка бабник, - замурлыкал Толик. - Вот эта последняя мне совсем не понравилась. Ну, на вкус и цвет...
   Дима хотел ответить, но тут в дверь тихо постучали.
   - Антре! - крикнул, подмигнув, Толик.
   Кто-то вошел из коридора в тамбур, но Дима уже знал кто.
   Сердце стукнуло и упало. Оля снова стала Ольгой Артемьевной. В ней появилось что-то холодное и официальное. Высокопоставленная особа, почтившая своим вниманием больницу для бедных. Такой Дима ее еще не видел. Строгий деловой костюм, прическа как у классной дамы, макияж, сделавший лицо не ярче, а наоборот: бледнее и суше.
   - Можно к вам? - спросила она. Таким голосом строгий педагог вызывает к доске нерадивого ученика.
   Толик захлопал глазами, как сова.
   Ольга уселась на стул и смотрела на Диму, не зная, что сказать. Пауза затянулась. Поерзав на кровати, Толик накинул куртку от спортивного костюма и бочком, как краб, выбрался в коридор.
   Дима продолжал молчать. Грызла какая-то непонятная обида, а еще - разочарование, острое, чуть ли ни до слез. Он вспомнил рассказ одного своего приятеля, который в школе три года дружил с одноклассницей и всерьез мечтал на ней когда-нибудь жениться. И вдруг 1 сентября в десятом классе не захотел к ней даже подойти. "Понимаешь, - говорил парень, - на ней были такие дурацкие туфли!". Дима понимал, что дело было, конечно, не в туфлях, как и сейчас не в рабочем костюме Ольги. Просто что-то вдруг исчезло, погас какой-то огонек. Даже глаза ее казались пыльными и тусклыми.
   - Как у вас дела? - спросила Ольга так же строго.
   - Нормально, - ответил Дима и подумал: "Зачем она пришла? Ждал-ждал - и дождался!"
   - Что говорят врачи?
   - Скоро выпишут.
   - Лекарств хватает?
   - Вполне.
   - А кормят как?
   Это напоминал допрос. Правда, без пристрастия. Дима начал злиться.
   - Не знаю, как кормят. Мне тут приносят кое-что, не дают с голода умереть.
   Ольга чуть порозовела. Она вытащила из большой черной сумки - с такими небогатые домохозяйки ходят на рынок - полиэтиленовый пакет и положила его на тумбочку.
   - Я вам тоже принесла... Яблоки, бананы, печенье, сок.
   "Ты еще товарный отчет предъяви!"
   - Спасибо... Оля, - чтобы назвать ее так, а не по имени-отчеству, пришлось приложить усилия.
   Говорить было не о чем. Диме хотелось только одного - чтобы она поскорее ушла. Похоже, Ольга хотела того же и она раскаивалась, что вообще пришла, но уйти вот так, пробыв "у одра" всего несколько минут, казалось ей неудобным. Она буквально вымучивала вопросы, хороший ли у него сосед и нормально ли показывает телевизор. Дима пытался отвечать развернуто, чтобы ответы заняли побольше времени, но никак не получалось.
   Наконец Ольга решила, что приличия соблюдены, программа выполнена, можно отступать.
   - Ну, Дмитрий... Иванович, мне пора. Поправляйтесь скорее. До свидания.
   - До свидания... Ольга Артемьевна. Спасибо, что пришли.
   Она быстро вскинула на него глаза, и на мгновение в них мелькнула какая-то растерянность, почти беспомощность. Быстро моргнув, Ольга погасила это выражение, порывисто встала и вышла. Несколько секунд еще было слышно, как цокают по плиточному полу коридора металлические набойки ее "шпилек".
   Дверь открылась, и Дима вздрогнул, но это вернулся Толик. Он разве что не подпрыгивал от любопытства, что при его комплекции смотрелось как минимум забавно.
   - Это что за училка была? Жуть! Я уже думал, типа она меня сейчас из класса вытурит. Решил сам уйти. Это случайно не жена?
   - Нет. Это наш бухгалтер.
   - Да, Димон, - притворно вздохнул Толик, - что-то сегодня не твой день. Одни тетки мымристые ходят, конкретно. Ну да еще не вечер.
   Но больше никто не пришел. Дима угрюмо смотрел в потолок и мстительно твердил себе: "Вот, а я тебе говорил, урод, говорил! Не лезь, не про тебя! Пустил слюни? Ах, какая необычная! Что там такого необычного мог Серый себе найти?! Вот и жуй теперь сопли. И какого черта ее только принесло?! Решила христианское милосердие показать?"
   Дима доказывал себе, что все просто придумал, что Ольга - самая обыкновенная и ничуть ему не нужна. Но получалось плохо. Хотелось плакать.
   Они посмотрели тупой новорусский боевик, где некое подобие Толика лихо расправлялось равно с вооруженными до зубов бандитами и с продажными ментами, а заодно защищало красивую молодую вдову с малолетним ребенком. Герой, у которого объем головы равнялся объему кулака, судя по всему, окончил вспомогательную школу. Главный злодей - насквозь прогнивший коррумпированный подполковник милиции - казался гораздо более умным и симпатичным.
   Время шло к полуночи, и Толик по традиции решил подкрепиться. Он с любопытством посмотрел на оставленный Ольгой пакет, к которому Дима так и не притронулся.
   - У тебя там ничего не стухнет?
   - Не знаю.
   - Так посмотри!
   - Ломает.
   - Ну давай я посмотрю.
   - Смотри, - равнодушно разрешил Дима. - Что найдешь, то твое.
   Толик недоуменно хмыкнул и зашуршал пакетом. Обтер краем простыни крупную "семеренку", хрустнул так, что у Димы появилась оскомина.
   - Так, яблоки, бананы, печенье. Вкусное, сырное! Сок. Апельсиновый. Ни хрена себе, натуральный, за сорок восемь рублей. А это что?
   На ладони у Толика сидел керамический ежик с печальной, словно обиженной мордочкой.
   - Ну надо же, чмо какое! - рассмеялся Толик.
   - Дай сюда!
   Дима взял ежика. В носу защипало. Как она угадала?
   Он с детства был неравнодушен к грустным уродцам. Правда, во времена его детства практически все игрушки были таковыми, но все же по-настоящему очаровательных своим безобразием было мало. И все у него - настоящий паноптикум. Он любил ежей, бегемотов и жаб, а из собак - кривоногих такс, мопсов и бульдогов. Когда-то он мечтал о таксике - черно-подпаловом, длинном, блестящем, как надраенный ваксой сапог Но родители наотрез отказались покупать "урода". Давай купим лучше овчарку, говорили они. Но овчарку Дима не хотел, и тема на этом была закрыта.
   Дима сжимал ежика в кулаке и глупо улыбался.
   - Да, Димон, конкретно тебя контузило, - заключил Толик и отвернулся носом к стенке.
   Не выпуская ежика, Дима взял с тумбочки телефон и набрал номер. Ольга сняла трубку сразу, словно сидела у аппарата и ждала звонка.
   - Оля, привет, это я, - тихо сказал Дима.
   - Привет. Дим, ты извини...
   - Оля, не надо ничего говорить. Спасибо тебе!
   - Я вела себя как идиотка. Сначала никак не могла решить прийти, а потом... Я так испугалась за тебя!
   - Олечка, не надо. Все в порядке. Как зовут ежика?
   - Дима, конечно. Понравился?
   - Спрашиваешь!
   - Я приду еще?
   - Нет, - испугался Дима. - Давай лучше я тебе позвоню, когда выйду. Уже скоро, через пару дней.
   - Хорошо, - Дима мог поклясться, что она улыбается.
   - Ну, тогда спокойной ночи.
   Толик повернулся, состроил гримаску и отвернулся снова.
  
  

Глава 21.

  
   Здесь не было ночных шорохов и шепотов, не прятались по углам шевелящиеся тени, не было острых, как игла, приступов животного ужаса. Только бесконечная, неподвижная, тупая тоска и тревога. Только сны, с каждой ночью все более яркие и страшные. Только воспоминания. Они были не внутри него, они были вокруг. Он сидел в крохотной закрытой комнатке, а призраки и чудовища налегали на дверь, и она трещала под их ударами. Щель становилась все шире, воспоминания просачивались через нее по одному.
   "Я все знаю!" - сказала Светлана, глядя на него в упор.
   "Олег Михайлович, можно я съезжу на пару дней к маме? Забор повалился, помочь некому - я у нее один", - моргая круглыми голубыми глазами, простодушно, по-детски спросил Максим Вавилов.
   "Олежка, когда ты спишь, то похож на маленького мальчика. И сопишь, как медвежонок", - Людмила-Кошмарик слегка коснулась пальцами его щеки.
   "Скорей бы ты развелся. Мне так хочется поскорее стать твоей женой, родить маленькую девочку. Я бы назвала ее Светланой, Светочкой", - мечтала, положив голову ему на плечо, Наташа Гончарова...
   Он начал забывать. Но не прошлое - не то, что хотел забыть. Он забывал выключить свет, закрыть дверь, застегнуть пуговицы. Шел из комнаты на кухню - и забывал зачем. Из реальности выпадали куски, словно он был сильно пьян. Явь с каждым днем становилась все более призрачной, как зеркальные глубины, а прошлое - все более реальным. Оно было рядом.
   Он гнал привидения прочь, пытаясь думать о повседневном, обыденном. Смотрел телевизор, все подряд: новости и сериалы, спорт и "Спокойной ночи, малыши". Телевизор был старенький, без пульта. Включив что-то, Олег сидел на диване и оцепенело смотрел на экран, не в силах заставить себя встать и переключить на что-то поинтереснее. Впрочем, ему было безразлично, что смотреть. Просто мельтешащие по экрану, болтающие без умолку фигурки хоть ненадолго, но все же отпугивали тени.
   Но и обыденное стало страшным, потому что любые мысли сводились к одному-единственному вопросу: что дальше? Можно дождаться Илону, забрать дочь, уехать в Швейцарию. Но Олег знал: куда бы он ни уехал, где бы ни спрятался, прошлое его не отпустит. Прошлое перестало быть абстракцией. Оно стало существом. Сложным организмом наподобие... муравьиной семьи?
   Господи, нет! Каждый муравей, каждое воспоминание в одиночку не могло причинить ему вреда. Но собравшись вместе, они, как те муравьи, что сожрали Серого, готовы были уничтожить его, Олега.
   Лежа без сна в постели и глядя, как светлеет за незашторенными окнами небо, он внезапно понял, что Сиверцев, который убил Сергея и Генку, который писал идиотские письма и собирался убить его самого, не виноват. Вернее, виноват не Сиверцев. Потому что это именно Прошлое заставило Сиверцева отомстить. Через столько лет, когда количество содеянного наконец плавно перешло в качество.
   Олег рывком сел на постели. Все тело била крупная дрожь. "Они уничтожат меня, - подумал он обречено. - Я ничего не смогу сделать. Рано или поздно они убьют меня. Что же тогда будет с Викой?"
   На мгновение Олегу захотелось махнуть на все рукой, но мысль о том, что он больше не увидит девочку, не возьмет на руки, не почувствует прикосновение маленьких теплых ручек, была нестерпимой. Нет, он сделает все так, как задумал. А там будет видно. Возможно, все не так страшно, как ему кажется.
  
   Когда Олег проснулся, уродливые часы "под старину" показывали без пяти полдень. За окном была такая же серая муть, как и в голове. Он попытался сообразить, какой сегодня день, но так и не смог. Зато вдруг почувствовал зверский голод. Под ложечкой противно посасывало.
   Олег встал и чуть не упал - так сильно закружилась голова. Все последние дни он только пил кофе и курил, курил - до тошноты. Вот и сейчас потянулся за пачкой и обнаружил, что она пуста. Сигарет больше не было, как, впрочем, и кофе. Он налил в банку холодной воды из чайника, поболтал и залпом выпил бледно-коричневую горькую бурду. Губу саднило - порезал об острый край.
   Слизывая кровь, Олег заглянул в холодильник, но там было шаром покати - как на заброшенном ядерном полигоне. Уходя из дома, он взял кое-какие продукты, но съел их в первый же день. С тех пор прошло двое суток, но ему и в голову не пришло выйти из дома, хотя универсам был через дорогу.
   От "кофе" рези в желудке стали просто нестерпимыми. Олег натянул джинсы и свитер, пересчитал мятые рубли. Их было не так уж и много, но прокорм должно было хватить. Страшнее было другое: а вдруг он уже в розыске? Вдруг у каждого постового уже есть его фотография?
   Поеживаясь от порывов холодного ветра, Олег перешел проспект и направился к универсаму. Он шел, наклонив голову, надвинув на глаза кепку, и вообще старался быть как можно незаметнее. Как назло, люди смотрели на него так, словно он забыл застегнуть ширинку или вымазал лицо зубной пастой. По крайней мере, ему казалось, что они так смотрят. И те две женщины, и старушка, ведущая за руку маленького мальчика, и высокий мужчина с военной выправкой. И охранник на входе. Молодой крепкий парень в серой форме задержался взглядом на его лице. Олег, напружинившись, прошел мимо.
   - Подождите! - услышал он за спиной.
   Внутри все оборвалось, желудок мгновенно превратился в глыбу льда. Медленно обернувшись, Олег посмотрел на охранника.
   - Корзинку возьмите! - сказал тот, кивая на красно-желтую башню пластмассовых корзин.
   Олег схватил верхнюю и рванулся в зал, чувствуя спиной заинтересованный взгляд.
   "Успокойся, кретин! - приказал он себе. - Веди себя естественно. Ты же привлекаешь внимание".
   Корзина быстро заполнялась. Масло , сыр, ветчина, яйца, хлеб, сахар, кофе... Наверно, он скупил бы сейчас весь магазин. Мучительно хотелось содрать обертку с куска колбасы и проглотить его - немедленно. Он кидал в корзину все без разбора: макароны и сосиски, пельмени и сметану, чай и печенье. А еще - консервы. Как будто собирался выдержать многодневную осаду. Руку оттягивало, Олег пожалел, что не взял тележку.
   Он пытался пристроить в переполненную корзину бутылку кетчупа, когда снова почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд - тяжелый и странно материальный, словно кто-то положил ему на плечо руку. Но рядом никого не было, только невысокая женщина в брюках и кожаной куртке, стоя к нему спиной, выбирала курицу.
   У спиртного прилавка он задумался. Голод будто стушевался перед желанием выпить. Вот она стоит, какая хочешь - большие бутылки и маленькие, подороже и подешевле. Прозрачная, как вода. Водка. Водочка... С трудом пересилив себя, Олег пошел к кассам.
   Расплатившись и загрузив покупками две огромные пластиковые сумки, Олег вышел на улицу. За ним вышла та женщина, которая выбирала курицу. На мгновение ему показалось, что он ее уже где-то видел, но, присмотревшись внимательнее, понял, что ошибся. И все-таки Олег был готов поклясться: на него смотрела именно она.
   Он замедлил шаг: чувствовать ее присутствие за спиной было неприятно. Она прошла вперед и свернула к трамвайной остановке. Вздохнув с облегчением, Олег перешел дорогу и вдруг снова почувствовал на себе взгляд. Ноги подкашивались. Он поставил сумки на асфальт, прислонился к стене дома и огляделся по сторонам. Женщины нигде не было видно.
   На восьмой этаж Олег взлетел, не дожидаясь лифта, на одном дыхании. Кое-как переведя дух, он вытащил из одной сумки сигареты, спички и закурил, стряхивая пепел себе под ноги. Желудок напомнил о себе возмущенным подпрыгиванием.
   Прихрамывая на затекшую ногу, Олег потащил сумки на кухню. Через несколько минут все конфорки плиты уже пылали: на одной грелся чайник, на второй варилась вермишель, на третьей сосиски, рядом пыхтела и скворчала глазунья. Откусывая от огромного бутерброда с сыром и ветчиной, он насыпал в чашку растворимый кофе и сахар, достал вилку и тарелку.
   Покончив с завтраком-обедом, он почувствовал, что приятная сытость словно обволокла все его заботы, сделав их гораздо менее страшными. Но минут через двадцать, когда посуда была вымыта и убрана, Олег понял, что снова голоден, да так, будто и не ел вовсе.
   Это было новостью. Он вообще не страдал особым аппетитом, ел не потому что хотел, а потому, что надо. Слышал, конечно, что у многих людей на нервной почве начинается жор, но сам в подобных ситуациях есть вообще не мог. И вот пожалуйста! Желудок был полон, но измученный мозг настойчиво сигнализировал: я устал, я боюсь, сделать хоть что-то, что сможет меня успокоить, что-то связанное с ощущением покоя и безопасности.
   Не в силах сопротивляться, Олег открыл крышку стоящей на плите кастрюли и стал поедать, нет, стал пожирать остатки холодной вермишели прямо руками. Осознав, что именно он делает, Олег заплакал.
   До возвращения Илоны, как он полагал, осталась ровно неделя.
  
   Увидев Свирина в универсаме, Наталья не поверила своим глазам.
   Так не бывает! Зверь, конечно, бежит на ловца, но не до такой же степени. Но как она могла забыть про эту его "холостяцкую берложку"?! Все эти дни он было совсем рядом, а она носилась по городу, то разыскивая Свирина, то спеша в аэропорт.
   Да, вот он. С затравленным взглядом, одетый в затрапезные джинсы и кожанку. Судя по тому, сколько всего набрал, лег на дно основательно. Она даже растерялась от неожиданности и едва успела отвернуться, когда Олег, почувствовав неладное, начал озираться по сторонам. Вероятность того, что он может узнать ее, была невелика, но чем черт не шутит! У психопатов бывает настолько обостренное восприятие, что детали вроде цвета волос или формы губ их не волнуют. Они "берут" облик целиком, как слово, не обращая внимания на шрифт. А если бы он узнал ее, вряд ли его не насторожил бы тот факт, что милейшая психиатр Наталья Николаевна постоянно попадается ему на пути, да еще меняя парики и контактные линзы.
   Но Свирин ее не узнал. Она поняла это: не было в нем той вспышки узнавания, которая неизменно сопровождается радостью ли, испугом, недоумением, но только не тиной привычного страха в глазах. Его просто насторожил взгляд.
   Это было невероятно кстати! Наталья встретила уже два сочинских рейса - Илоны не было. Но ведь можно лететь через Москву, можно ехать поездом. А вот теперь она могла снова следить за Свириным, а не мотаться через весь город в Пулково.
   Выходя из магазина, Свирин намеренно замедлил шаг, будто проверяя, пойдет ли она за ним. Наталья обогнала его и пошла к трамвайной остановке. Подождала, пока Свирин не нырнет в подъезд, и медленно двинулась к дому, стараясь держаться у стены - чтобы он не мог увидеть ее из окна. У подъезда стояла колченогая лавочка. Брезгливо согнав с нее покрытую лишаями кошку, Наталья присела. Сумка с продуктами определенно действовала на нервы.
   Теперь главное - не упустить его. Глаз не сводить. Идти по пятам, как ищейка. Удастся Свирину отобрать у Илоны ребенка - выследить, где он спрячется. Вот тогда она встретится с Илоной. Именно Илоне придется сыграть самую важную роль - поставить Свирину ультиматум: либо он вернет девочку и отправится на лечение в клинику, либо его местонахождение станет известно милиции.
   Наталье было жаль Илону, но больше всего - маленькую девочку, ставшую вдруг разменной монетой в жестоких взрослых играх - играх не на жизнь, а на смерть. Если бы она могла предупредить Илону! Но что она может ей сказать? "Ваш муж хочет отнять у вас дочь"? Резонный вопрос: а кто ты, собственно, такая и почему лезешь не в свое дело? К тому же Свирин непредсказуем. Где и когда он может объявиться, какую карту выкинуть?
   А как за ним следить, если даже машины нет? В середине октября на один день без дождя - именно без дождя, а не ясный - три слякотных, а по ночам уже минус. Ладно, неприятность эту, как утверждал кот Леопольд, мы переживем.
   Через полтора часа на той же скамейке сидела нелепая пожилая тетка провинциального вида в безвкусном коричневом пальто и косынке на морковного цвета химических локонах. Рядом с ней стояла страшная дорожная сумка в красную и синюю полоску. Тетка близоруко щурилась и ошалело разглядывала каждого проходящего мимо. Время от времени она вскакивала и делала круг по двору.
   Надо было попасть в квартиру, непременно. Пожалуй, ни проповедникам, ни почтальону Свирин не откроет. Он вообще никому, пожалуй, не откроет. Придется пойти старым, избитым путем. Она - соседка снизу, которую залило водой. Нет, лучше дерьмом, прущим из унитаза. Главное, чтобы на шум не вылезли соседи, знающие нижних в лицо. А еще - надо пристроить на время сумку. Дело даже не в том, что сопрут, просто время такое, к бесхозным сумкам с опаской относятся. Вызовут еще ментов с собакой чего доброго.
   В конце концов сумку вместе с пальто удалось пристроить на чердачной площадке за каким-то ящиком. Теперь голос. Не дай Бог запомнил. Низкий голос труднее изменить, разве что посадить еще больше, охрипнуть. А в походных условиях это можно сделать только варварским способом.
   Наталья вышла во двор, забралась в кусты, нажала на корень языка и вызвала рвоту, а потом долго и надсадно кашляла. Сказав на пробу пару слов, осталась довольна: самое то! А громко будет совсем отлично.
   Поднявшись на восьмой этаж, она принялась названивать в дверь, за которой прятался Свирин. Она трезвонила и трезвонила, стучала кулаком и ногами и наконец скорее почувствовала, чем услышала внутри какой-то шорох.
   - Открывай, засранец! - заорала Наталья хриплым басом. - Ты мне всю квартиру говнищем залил, только ремонт сделали!
   - У меня все в порядке, - возразил из-за двери робкий голос.
   - Да прет-то от тебя! Открывай, пока милицию не вызвала!
   Упоминание о милиции сработало: замолк щелкнул и дверь открылась. Сметая Свирина с дороги, она вернулась в квартиру.
   - Смотри, тетка, у меня все нормально, - Олег мельтешил сзади.
   - Это ничего не значит! Прет из унитаза. Ты спустил какую-то дрянь - и привет!
   Наталья ничего не понимала в сантехнических тонкостях и даже не знала толком, возможно ли то, о чем она говорит, но это было неважно: главное, звучало убедительно.
   - Слушай меня! - продолжала вопить она. - Аварийку я вызвала. Составим акт и завтра будем в жилконторе разбираться. Не оплатишь ремонт - подам в суд.
   - А может, обойдемся без акта? - Свирин был похож на щенка, описавшего ковер. - Я оплачу. Сколько?
   Наталья не секунду растерялась, поскольку понятия не имела, сколько теперь может стоить ремонт санузла. Они с Николаем ремонтировали свою квартиру лет пятнадцать назад. И это обошлось им в убийственную сумму - аж 870 рублей.
   - Сотню баксов! -сказала она нахально.
   Похоже, Свирин ожидал большего, потому что вздохнул с облегчением и направился в комнату за бумажником. Наталья мгновенно прилепила за отворот висящей на вешалке куртки крохотного "клопа" на липучке. Вернувшись, Олег протянул ей две пятидесятидолларовые купюры, и она ушла, недоумевая, почему никто не додумался до такого простого и доходного бизнеса. Хотя нет, надо быть загнанным в угол трусом, чтобы безропотно отдать деньги, не сделав ни малейшей попытки спуститься вниз и проверить, все ли так ужасно, как говорят.
   Наталья вдела в ухо наушник: такой солидной даме плеер не годится, скорее слуховой аппарат. Подкрутила настройку лежащей в кармане коробочки приемника и услышала злобный голос: "Нагадят через край, аж не смыть, а потом виноватых ищут!"
   Сходив за сумкой, Наталья снова натянула пальто и косынку. Третья задача была не из простых: найти квартиру или комнату в этом же доме. Весь первый этаж занимал магазин, поэтому она поднялась на второй и позвонила в первую попавшуюся квартиру.
   - Кто? - спросил из-за двери старческий голос.
   - Простите, вы не знаете, кто может комнату сдать ненадолго? - спросила Наталья жалобным голосом.
   Дверь приоткрылась на длину цепочки, над которой показался увенчанный волосатой бородавкой длинный нос.
   - Понимаете, у меня сынок в госпитале, из Чечни привезли, - тараторила Наталья. - Я приехала, у меня сестра двоюродная здесь живет, в этом доме. А ее нет, соседи говорят в отпуск уехала. И телеграмму, значит, не получила. А что теперь делать?
   - А в гостиницу? - спросила бабка.
   - Так дорого. Соседи Лидины говорят, поспрашайте, может пустит кто.
   - Вы откуда будете?
   - Из Мурманска.
   - Паспорт дайте поглядеть!
   Поколебавшись секунду, Наталья достала паспорт и протянула старухе. Документ исчез в темноте за цепочкой: видимо, бдительной бабушке хватало света с площадки.
   - Что-то не похожа ты на карточку, - как и красавчик-милиционер, засомневалась бабка.
   - Дак сколько лет прошло-то! Семнадцать лет карточке.
   - Пусть тебя, что ли? - сомневалась бабка. - Надолго?
   - Дней на десять. Может, на две недели.
   - Сто рублей в день. Устроит?
   Наталья прикинула, что меньше платит за свою квартиру, но выбирать не приходилось. Тем более в кармане лежали две свиринские купюры, пусть сам оплачивает слежку за собой.
   Бабка провела ее в маленькую загроможденную мебелью гостиную.
   - Вот здесь и располагайся. Сейчас белье принесу. Если в холодильник что положить, так я тебе среднюю полочку освобожу. Женщина ты немолодая, безобразить, думаю, не станешь. Да у меня и красть нечего, разве что слонов, - бабка кивнула на комод, где красовались - "С ума сойти!" - ахнула Наталья - семь фарфоровых слоников.
   Хозяйка принесла постельное белье, полотенце, строго наказала посуду мыть за собой сразу ("Чтоб тараканы не топтали!").
   - Ой, а что это у тебя с ухом-то? - удивилась она. - Никак аппарат слуховой?
   Сочувственно покивав головой, старушка ("Зови меня баба Зоя"), скрылась в комнате, где невнятно бубнили телеголоса.
   Вымыв лицо и почистив зубы, Наталья постояла перед зеркалом, разглядывая свое лицо. Одному только Богу известно, во что превратится ее кожа через неделю походно-полевых условий. Придется вспомнить молодость - спать, не раздеваясь, не снимая парика, а самое ужасное - не мыться. Вот весело-то будет, если Свирин уйдет в тот момент, когда она влезет под душ.
   Наталья застелила скрипучим накрахмаленным бельем колченогий диванчик, набросила сверху покрывало и оглядела комнату. Чистенько, уютно, хотя и бедновато. На полу потертый "персидский" ковер с тигром. Салфеточки, связанные крючком лет сто назад - белые нитки успели пожелтеть. Над диваном гобелен с красавицами и бахромой. У них дома тоже был когда-то такой, еще бабушкин. Наталья любила потихоньку заплетать бахрому в косички, за что ей частенько попадало. Красавицы были так себе, разве что платья ничего, зато дворец... Сколько времени она провела, разглядывая его и придумывая о нем самые невероятные истории. Там жили феи. Или заколдованный принц. Или король-призрак, которого полюбила и спасла бедная, но умная и красивая девушка...
   У Свирина было тихо. Так тихо, что Наталья забеспокоилась: работает ли "клоп". Но вот что-то скрипнуло, наверно, дверь ванной или туалета, они находились рядом с вешалкой. "Клопик" был слабенький, брал только в радиусе двух метров, но для нее этого хватало. Главное, не пропустить, когда Свирин соберется уходить. И тогда - ноги в руки! Он с восьмого этажа, она со второго, у нее есть фора, которая уйдет на то, чтобы надеть пальто и выскочить. Баба Зоя будет удивлена. Надо будет придумать, что соврать. А, что там - "в госпиталь, к сынку". Ей было неприятно так врать, но ничего умнее в голову не приходило.
  
  

Глава 22.

  
   Дима стоял на углу Садовой и Вознесенского напротив бывшего исполкома и ждал Ольгу. Она опаздывала. Было уже начало десятого. Дима не знал, откуда она должна прийти, и крутил головой во все стороны, как сова. И все равно проглядел: Ольга тронула его сзади за плечо.
   - Привет! Извини, что опоздала. Давно ждешь?
   - Да нет, не очень. Это тебе, - он протянул Ольге букет лиловых хризантем.
   - Спасибо, - она зарывалась в цветы носом. - Люблю хризантемы. Только когда стоят долго в вазе, в них клопы какие-то зеленые заводятся.
   - А ты не держи долго. Лучше я тебе новые принесу. Без клопов. Ты из дома?
   - Нет, только забежала пыль с себя стряхнуть. Я тут недалеко аудит делаю по договору, сроки горят, приходится задерживаться.
   - Слушай, Оль, а хочешь я тебя к себе бухгалтером возьму? - и Дима рассказал, как в больнице выдал ее за своего бухгалтера. Ольга смеялась, на них оборачивались. - Может, пойдем куда-нибудь? А то торчим на углу, как не знаю кто.
   - Я с утра голодная, - сказала Ольга, поправляя шелковый шарф. - Дома - шаром покати.
   - Мы, между прочим, у входа в ресторан стоим.
   - Ой, нет! - скривилась она. - Только не это. Давай лучше в кафешку. Тут рядом приличная есть.
   - Тут рядом много кафешек. Вон, через дорогу, например, - Дима кивнул туда, где на мраморных ступеньках топтался здоровенный бритый вышибала.
   - А, жлобское заведение! - Ольга махнула рукой. - Правда, лет десять назад там жарили обалденных цыплят. Пошли!
   Они прошли буквально несколько метров и оказались у самой обыкновенной стеклянной двери со скромной табличкой "Кафе".
   - Сюда? - уточнил Дима. - А где название?
   - Зачем тебе название?
   Поднявшись по ступенькам, они оказались в маленьком, совершенно пустом зальчике с обитыми гобеленом стенами. Тосковавший за стойкой бармен оживился.
   - Машуня, у нас гости! - крикнул он куда-то себе за спину и снова повернулся к ним: - Проходите, присаживайтесь.
   Не успели они сесть за столик в углу, к ним подлетела молоденькая официантка с черными волосами, блестящими, как у японской куклы. Она протянула Ольге меню в зеленой обложке, но та не взяла, глядя на что-то за ее спиной круглыми от удивления глазами. Дима и официантка как по команде обернулись.
   Огромный кот черепаховой масти в противоблошином ошейнике стоял на стуле, положив лапы на край стола, и поедал хризантему в вазочке - такую же, как в Ольгином букете.
   - Не только ты хризантемы любишь, - сказал Дима.
   - Прохор! - строго прикрикнула на кота официантка Маша.
   Кот прижал уши, но продолжал объедать цветок. Маша махнула на него меню. Сказав "мыр", Прохор тяжело шлепнулся со стула и с достоинством удалился на кухню. Ольга засмеялась.
   - Никакого с ним сладу, - вздохнула Маша. - Подождите, он еще к вам придет. Только не давайте ничего, он не голодный, просто попрошайка. Ну, что будем кушать?
   Они заказали по салату и по отбивной. Тихо играла музыка - что-то знакомое, но давно забытое. Дима курил, Ольга маленькими глоточками пила минеральную воду. Они молчали, но молчание это было мягким и пушистым, как усевшийся в углу умываться Прохор. "Удивительно!" - подумал Дима и улыбнулся.
   - Ты чего? - спросила Ольга, глядя поверх стакана.
   - С тобой хорошо молчать.
   - А разговаривать?
   - Разговаривать тоже, но молчать редко с кем хорошо. Обычно люди начинают нервничать и говорить всякую ерунду, лишь бы забить паузу.
   Диме хотелось сказать многое, вернее, он чувствовал многое, но совсем как четверть века назад, не знал, как выразить это словами.
   - Здесь хорошо, - выдавил он.
   - Да, - кивнула Ольга. - Раньше здесь готовили огромные горячие бутерброды. Я после института работала здесь недалеко, в одной профсоюзной лавочке. Летом наша столовая закрывалась, вот мы и харчевались где придется. До дому все-таки далековато было бегать...
   Дима заметил, что морщинка между Ольгиными бровями вдруг стала глубже.
   - Оля, скажи, - он накрыл ее руку своею, - ты... чувствуешь себя виноватой?
   - Ты имеешь в виду, из-за тебя?
   - Да.
   - Не знаю... Когда-то я была замужем, мне только-только восемнадцать исполнилось. Когда поженились, казалось, неземная любовь до гроба. А потом случайно познакомилась с одним парнем. В очереди к врачу. Это было какое-то безумие, я ничего не могла с собой поделать. Вот тогда я действительно чувствовала себя виноватой. Счастливой и несчастной одновременно. Он хотел, чтобы я развелась, но... я не смогла. Мы расстались, с мужем все наперекосяк пошло, через год он сам захотел развода.
   - А сейчас? - Дима все крепче сжимал ее руку.
   - Нет, это не вина, что-то другое.
   - Что?
   - Дима, я сама не понимаю. Хочешь честно? Меня тянет к тебе, но как будто что-то мешает. Я поэтому и в больницу к тебе боялась прийти. И это что-то не во мне, а в тебе.
   - То есть?
   - Ну я не знаю, не знаю, - Ольга чуть не плакала.
   Она резко встала и ушла в туалет. Дима закрыл глаза, а когда открыл, на Ольгином месте сидел Прохор.
   - Здорово, кот! - сказал Дима и приподнял бокал вина.
   - Здорово, Дима! - ответил кот.
   Или я схожу с ума, или одно из двух, вспомнил Дима братьев Колобков.
   - Как дела? - спросил он.
   - Да помаленьку, - кот чихнул.
   - Здравствуй! - машинально сказал Дима: по словам Стоцкого, так непременно надо говорить чихнувшему коту, чтобы не заболели зубы.
   - Спасибо, сам не сдохни. А у тебя как дела?
   - Сам видишь.
   - Дурак ты, Дима! Честное слово, еж - птица гордая, пока не пнешь - не полетит.
   - Это ты про меня? - возмутился Дима. - А я тебе тогда кость не дам.
   - Ну и подавись! - Прохор с презрением отвернулся. Вернувшаяся Ольга взяла его на руки.
   - Смотрите, - предупредила подошедшая забрать салатники Маша, - он линяет. И когтит.
   - Ну и пусть, - отмахнулась Ольга, но кот "когтить" не стал, а свернулся клубком у нее на коленях и громко запел-замурчал.
   - Надо же, - восхитился Дима. - Кот-баюн. Бабушка мне говорила, таких раньше детям под кровать сажали, чтобы засыпали быстрее. Маша, а можно ему кость дать?
   - Можно, конечно. Только он есть не будет - закопает.
   - Это как? - удивилась Ольга.
   - Унесет в угол и будет лапами шаркать вокруг, будто зарывает. Про запас.
   - Олечка, - тихо сказал Дима, когда официантка отошла, - давай не будем ничего выяснять, а? Пусть все идет как идет. Иначе будет только хуже.
   - Ладно, - улыбнулась Ольга, опустив глаза. Сквозь серые тени на веках проступила легкая краснота - похоже, в туалете она плакала.
   Они доели, выпили кофе - все так же молча, только изредка, будто случайно, сталкиваясь руками. Все то, что Дима не мог выразить, необъяснимым образом выплеснулось в воздух и обволокло их двоих мерцающей тонкой пеленой. Было так сладко и тревожно...
   Как тогда, со Светой, подумал он, и тут же мерцание погасло.
   "Кретин! Пойми же ты, Света умерла, и давно уже можно полюбить снова, а не просто трахать то, что движется. Я хочу полюбить эту женщину!"
   - Когда хотят - любят, а не умничают, - поднял голову Прохор, но Ольга его, похоже, не слышала. - И она это чувствует. Она права, закавыка в тебе.
   - Все будет хорошо! - упрямо возразил Дима.
   - Что? - переспросила Ольга.
   - Ничего. Это я так, задумался. Ну, пойдем?
   Они вышли на улицу, свернули на Вознесенский и пошли по направлению к Исаакию. В лицо дул сырой ветер. Ольга зябко передернула плечами. Дима обнял ее и притянул к себе - она не сопротивлялась, наоборот, доверчиво уткнулась носом ему в плечо. И тут он, не в силах больше себя сдерживать, начал целовать ее - прямо посреди улицы, не замечая ничего вокруг. Люди обходили их, кто-то улыбался, кто-то косился неодобрительно, но ему было все равно.
  
   - Немного больно,
   Немного грустно...
   Но нет, довольно!
   К чему искусно
   Томиться прошлым,
   Мечтать, молиться
   О невозможном?
   Но вот не спится...
   - Что это? - спросил Дима. Рваный ритм завораживал.
   - Это мои. Давние-предавние, - Ольга положила голову ему на плечо и смотрела, как струйки дыма от его сигареты сталкиваются, танцуют и переплетаются в воздухе.
   - Почему ты вспомнила?
   - Не знаю. Просто всплыло, - чуть помедлив, ответила она.
   - Ты думала о Сергее?
   - Нет. Наверно, это ужасно, но я вообще о нем не думаю. И не вспоминаю. Только если сама заставляю себя. Как будто все осталось где-то за закрытой дверью. Я, наверно, какое-то чудовище.
   - Может, ты просто его не любила?
   - Не знаю. Но вообще-то это странно: лежать в постели с мужчиной и обсуждать, какие чувства испытывала к его предшественнику.
   Дима закрыл ей рот поцелуем, и на какое-то время все снова исчезло, как будто они вдвоем нырнули в бездну, в ирреальность. А потом он слушал ее сонное дыхание рядом с собой и думал о том, на что все это похоже. На блюз. На раннюю осень. На ностальгию.
   - Ты не спишь? - спросила вдруг Ольга.
   - Нет. Я думал, ты спишь.
   - Я лежала и... думала. О том, что это похоже на блюз. На последний медленный танец.
   Дима поразился, что она думала о том же и нашла то же самое слово, что и он.
   - Оля, мы же взрослые люди. Никому ничего не должны. И нам хорошо вместе. Зачем мы все усложняем?
   - Нет, Дима, - в темноте прошелестел вздох, теплая рука коснулась его щеки. - Это только кажется, что все просто. Просто бывает, когда два человека просто захотели друг друга и просто переспали. И на этом все закончилось. Но только это не наш случай. Иначе не было бы нужды затевать дискуссию.
   - Малыш, это не дискуссия, - Дима поймал ее руку и прижал к своей груди. - Я просто хочу понять, что нам мешает плюнуть на все и быть счастливыми?
   - Ты хочешь понять? Ты? - Ольга резко отдернула руку и села. - Сходи к какому-нибудь психоаналитику, пусть он тебе все объяснит. О том, чего ты не можешь или не хочешь понимать!
   - Оля...
   - Что Оля? Да! Я, как последняя идиотка, влюбилась в тебя сразу же, как увидела. Когда только пришла в эту твою чертову контору. Представь себе, безутешная вдова!
   Дима молчал. Ему нестерпимо было даже подумать о том, что он может ее потерять. Но сказать всего три слова, которые Ольга хотела бы от него услышать, почему-то не поворачивался язык. Потому что это было бы неправдой? Или потому что она все равно не поверила бы?
   Он притянул Ольгу к себе. Ее глаза, лицо были мокрыми.
   - Пожалуйста, не плачь! Оленька, хорошая моя, ну что мне сделать, чтобы ты не плакала?
   - Больше всего мне хочется сказать "уйди", - всхлипнула она. - Но не могу. Нет, все-таки... Уходи, Дима, пожалуйста, уходи! Я прошу тебя! Я так больше не смогу! - Ольга уже не сдерживала слез.
   Он одевался, не зажигая свет. В тусклом сумраке приближающегося утра было видно, что Ольга сидит, обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом.
   - Скажи мне только, почему? - спросил Дима. Он знал ответ, но хотел услышать его от нее.
   - Не надо, Дима. Может, ты и хотел бы полюбить меня, но не сможешь.
   - Почему? - повторил он. - Почему ты так думаешь?
   Ольга с досадой покачала головой и не ответила. Она встала с постели, накинула на голое тело халат.
   - Пойдем, я провожу тебя, - не оборачиваясь, Ольга вышла в прихожую, зажгла свет, больно резанувший по глазам.
   - Мне будет плохо без тебя, - Дима понимал, что надо уходить, но никак не мог себя заставить.
   Застонав, Ольга ударила кулаком по косяку двери.
   - Черт! Черт! Ну почему все так по-дурацки? Пойми, я хочу быть с тобой, но не могу. Потому что плохо будет нам обоим, - она помолчала и тихо добавила: - Я слишком люблю тебя, чтобы все свелось к пошлой связи. Знаешь, почему я вспомнила те стихи? Я не хотела тебе говорить... Наверно, и сейчас зря говорю... Ты все время называл меня Светой.
  
   "Гадюшник!" - с тоской думал полковник Бобров, разглядывая воспалившуюся заусеницу у ногтя. Палец дергало, как гнилой зуб. Все было плохо. Ну просто ужас как плохо. Только что он, матерый зубр, без пяти минут пенсионер, получил от начальства нахлобучку, как желторотый лейтенант-первогодок. Или вообще - как сержант. Вот вынь да положь им киллерских заказчиков. Немедленно. Вперед, прыжками!
   Отделавшийся легким испугом Сиверцев упорно тыкал пальцем в своего бывшего дружка Свирина. Иван кивает на Петра... Да, прошли те светлые времена, когда убийцы все делали сами. Сам захотел, сам убил. Сам сел. Или не сел. А сейчас надо только заплатить - и тебя избавят от необходимости пачкать ручки. Справедливости ради, надо сказать, что киллеры были всегда, но не в таких же масштабах!
   Калистратов так рьяно роет под Сиверцева - прямо терьер какой-то. Как он орал, что все это покушение - просто инсценировка, что они с киллером заодно. Мол, Анонимус не промахивается. Уж слишком рьяно... Даже подозрения нехорошие закрадываются. Кому выгодно, чтобы подозревали Сиверцева? Коллегам, конкурентам, Вадику Птице? Наталье Гончаровой? Олегу Свирину? Калистратов проработал следователем без малого тридцать лет, и ни разу ни в чем подобном замечен не был: в подкупе или во взятке. Но кто знает, кто знает... Двое взрослых детей, говорят, у сына серьезные проблемы по части азартных игр...
   Свирин Боброву катастрофически не нравился. Помесь моллюска и бледной поганки, вот он кто, Коммутатор этот. Нехилые были за ним делишки. Вывернулся, лег на дно. Бедный и добропорядочный. У "экономистов" где только его белесая тень не мелькала. Но только мелькала. Близок локоть - да не укусишь. Двое людей, с ним связанных, очень уж странно погибли, хотя, на первый взгляд, и вполне естественно. Одна любовница исчезла бесследно, другая, наркоманка, с собой покончила.
   Полковник достал из аптечки йод и щедро залил палец.
   С самого начала у них было три подозреваемых: Сиверцев, Наталья Гончарова и сам Свирин. Потом Свирина отмели. Следователь делает вид, что Гончаровой вообще не существует. Оперы поставили как раз на нее и считают, что Свирин - ее потенциальная жертва. Сколько времени уже прошло, а дело стоит на месте. Никаких улик, одни эмоции. А по ним все получается складно. Свирин довел дочь Гончаровой до самоубийства, та решила отомстить. Узнала от Балаева о давней истории с Архиповой, использовала это. При таком раскладе Сиверцев оказывается замешанным сюда случайно.
   А если все неправильно с самого начала? Если Гончарова - это совсем не Гончарова? Ну, уехала она из Мурманска, ну и что? Ведь была же у них мыслишка, что Свирин мог паспорт Гончаровой-младшей умыкнуть. Переклеить фотографию, год рождения переправить - для умельца раз плюнуть.
   Допустим, милейший Коммутатор действительно решил избавиться от дружков. Может, они его шантажировать начали. Чем? Пусть там действительно было убийство - срок давности давно истек. А вот если, к примеру, имело место быть еще и изнасилование... Это немножко другой расклад, при нем вряд ли останешься Коммутатором.
   Теплее!
   Свирин упирал на то, что Сиверцеву кто-то сказал: Светлана Архипова не утонула, ее убили. И тот решил отомстить. Теоретически такое возможно. Теоретически еще и не такое возможно! Но узнать-то он мог от кого? От Балаева. Или от Калинкина. Или от них обоих.
   Вот оно!
   Бобров вскочил, забегал по кабинету взад-вперед, подошел к окну. Открыл форточку, снова закрыл. Зачем-то пощупал землю в горшке с чахлым, выращенным из косточки лимоном. Выпил воды из графина. "Не входить, идет процесс!". Наконец догадка оформилась и выпала в осадок.
   Допустим, Балаев и Калинкин пришли к Сиверцеву с повинной. Побили себя пятками в грудь, сказали: "Прости нас, Леопольд!". А Сиверцев похлопал их плечу и великодушно простил! Как же, жди! Не стали бы они так подставляться. Значит, должны были всю вину свалить на Свирина - неважно, правда это или нет.
   Но их обоих убили. Qui prodest* [*Кому выгодно? (лат.)]? Да Свирину же! И от шантажистов избавиться, и дружка подставить. Он вполне мог разыграть весь этот спектакль. А какая-нибудь дамочка из многочисленных любовниц, снабженная паспортом Гончаровой, помогала.
   Едем дальше. Свирин узнает, что Сиверцев ведет собственное расследование. Тот - бывший оперативник, да не из худших, теперь частный детектив, к тому же лично заинтересован, чтобы докопаться до истины. Найти доказательства виновности Свирина для него дело времени. Коммутатор, должно быть, в панике, потому что делает кучу глупостей. Допустим, он подкупает следователя. Но Калистратов как из-под себя ни выпрыгивает, ничего существенного против Сиверцева откопать не может. И тогда Свирин покупает киллера.
   Очень даже похоже на правду. В тот вечер, когда киллер пас заказчика, Свирина дома не было. Опять же светлая одежда... Жаль, что амбал его не рассмотрел в темноте. Грязный "москвич", разумеется, не нашли. Что касается "восьмерки", ни один нотариус города доверенность на нее не заверял. Хозяина машины нашли, по контракту в Турции работает. Сказал по телефону, что машину никому не давал и вообще среди его знакомых стриженых блондинок нет. Значит, машинку позаимствовали без спросу.
   Так... Некая дамочка подвозит Свирина на угнанной машине. А если это... Гончарова? Если он приехал в Лахту на случайной машине, а Гончарова его оттуда потом забрала? Может, тогда она его и от бандюка спасла? Говорил же Китаев Ивану, что Гончарова занималась восточными единоборствами.
   Ерунда какая-то получается!
   Бобров почесал лысину, попил еще водички. "Делать мне больше нечего!" - пробурчал он себе под нос. Сонная осенняя муха с тупым упорством пыталась прошибить башкой оконное стекло. "Вот так и мы тоже!"
   Он снял трубку, набрал номер и коротко сказал:
   - Иван, зайди. С Костей.
   Что, если Гончарова вынуждена помогать Свирину? Мало ли по какой причине! Угрозы, шантаж. Да и кто сказал, что вынуждена? Ее дочь вполне могла покончить с собой и не из-за неверного дружка Свирина, а совсем по другой причине. Может, Гончарова со Свириным вообще друзья или любовники, в этом направлении никто еще не ковырялся.
   Но Логунов с Малининым отнеслись к новой версии без особого воодушевления.
   - Пал Петрович, - осторожно начал Костя, - это, конечно, интересно, но, к сожалению, так же бездоказательно, как и то, что убийца - Наталья Гончарова.
   - Мне еще и доказательства вам поискать? - возмутился Бобров. - Где Свирин?
   - На Гражданке, - ответил Иван. - На проспекте Науки. У него там хатка конспиративная. Сидит и из дома носу не кажет. Разве что в магазин выскочит. Судя по количеству продуктов, обжирается, как свинья.
   Засветившихся наружников сменили другие. Теперь во дворе дома стояла черная "бандитская" "девятка" с затемненными сверх разрешенного окнами. У прежних наблюдателей просто не было другого выхода, как подбросить Свирина до места назначения. Просто так ехать за ним по пустынному проспекту было слишком рискованно. К тому же машину все равно надо было менять: когда она просто стоит постоянно у дома - это одно, а когда перебирается за тобой и на новое место жительства - совсем другое.
   - Почему он удрал на съемную квартиру вот так - впопыхах, ночью, тайком? - задумчиво спросил полковник.
   - Я знаю! - Костя аж подскочил. - Он переехал сразу после того, как стреляли в Сиверцева. А в новостях по ошибке сказали, что киллера взяли. Он понял, что киллер его сдаст, и смылся.
   - У него что, других источников, кроме телевизора, нет? - поморщился Иван.
   - Выходит, нет, - резонно возразил Костя. - Иначе сидел бы на попе ровно и не дергался. Он сейчас со всеми контакты порвал. Сломался Коммутатор.
   - Может, ты и прав, - согласился Бобров. - Но ничегошеньки нам это не дает. Он тебе на голубом глазу скажет, что киллеров видел только по телевизору. Ездил по делам, придумает куда. Машина сломалась - туда подвезли, обратно подвезли. И денег у него нет, жена выдает на сигареты и на пирожок с повидлом. А переехал, потому что морил тараканов. Ты ему скажешь, что киллер дал на него показания, он сознается, а потом узнает правду или, не дай Бог, очную ставку потребует. И будем мы все... в шоколаде. А если еще и в прессу просочится... Весь этот гепатит только и ждет, за что бы ухватиться да потрепать, дай только повод. Ладно... Больше наружка ничего интересного не заметила?
   - Ну, если можно считать это интересным, - скривился Иван. - Через два дня появилась страшная рыжая тетка. Полдня сидела во дворе, потом зашла в тот дом, где сидит Свирин. Один паренек сделал вид, что гуляет с собачкой, подсел к бабкам у подъезда. Тетка, оказывается, сняла у одной из них комнату. Приехала к сыну в госпиталь.
   - И что?
   - А вот что. Тетка эта каждый день выходит из дома, но идет не к метро, не к трамваю, а бочком, за кустами - и в соседний дом. Один раз Свирин вышел в магазин. Через пару минут из соседнего дома появилась эта баба. И тоже пошла в магазин. Свирин домой, она - снова в соседний дом. И пропала. Так больше и не появилась.
   - Миленько! - возмутился полковник. - И это, по-вашему, не интересно? Если еще появится, пусть свистнут, подберем по-тихому. Может, это наша Наташа в паричке. Хуже не будет. Хотя... Если они заодно...
   - А зачем тогда следит? - не понял Костя.
   - А кто сказал, что следит? Может, наоборот подстраховывает. За местностью наблюдает. Только плохо, если наружку не заметила. Нет, если появится, пусть свистнут и смотрят за обоими.
  
   На черную "девятку" с затемненными стеклами Наталья обратила еще в тот день, когда сидела на лишайной лавке. И машина эта ей здорово не понравилась. Она была... живая. В ней были люди. И сидели люди эти, скорее всего, не просто так. Они не выходили. Даже по нужде. Интересно, как они делают свои дела, в баночку? Или в памперсы? Бедняги...
   Пасут кого-то бедняги. С упорством, как говорил Николай, достойным лучшего применения. Не надо быть Эйнштейном, чтобы сообразить, кого. Поскольку они появились здесь раньше - значит, не ее. Свирина. Киллер раскололся. Этого и следовало ожидать.
   К стыду своему, Наталья не сразу сообразила, что это наружка. Слишком уж машины был бандитский вид. Пойми она сразу, откуда ноги растут, скорее всего плюнула бы и ушла, буйну голову повесив. Если уж Свирина нашли менты, то дело табак. А это менты, если не хуже. Бандиты столько ждать не стали бы, они ребята нетерпеливые, поэтому и смертность у них на критической отметке.
   Как бы там ни было, но на нее они внимание обратили, сто процентов. Конечно, она старалась осторожнее пробираться в соседний дом, где на чердачной площадке оборудовала наблюдательный пункт, - надо же было изображать поездки в госпиталь. Но двор не лес, да еще такая морковка на голове! Окончательно это стало ясно после второго свиринского забега в магазин.
   Только она устроилась на площадке, как в наушнике раздались шорохи и звук отпираемого замка. Она быстро сбежала вниз. Свирин, все в той же курточке - и на какой только помойке ее откопал? - вышел из своего подъезда. Наталья, стараясь не мелькать за кустами, двинулась за ним. А следом, уже за ними обоими - она чувствовала это всеми нервными окончаниями - шел кто-то еще. Потом уже Наталья хорошо рассмотрела обитателя "девятки": невысокий, темноволосый крепыш. Коричневые брюки, замшевая куртка. И армейско-милицейские туфельки. И "аккуратная короткая прическа" - прямо по уставу. Ну и лопухи же у них там сидят! Лучше бы затылок ему побрили. И боты какие-нибудь нашли штатские. Ужас!
   Впрочем, ужас не в этом. В конце концов, даже если наружники будут вести наблюдение в милицейской форме - это их личное дело. А вот что теперь делать ей?
   Наталья машинально вернулась в дом напротив, села на подоконник, закурила. "Девятка" стояла на прежнем месте. Наверняка они теперь будут следить и за ней тоже. Взяли, что называется, на заметку. Доложат наверх, начальство сделает выводы, и... Многого не надо: "Разрешите ваши документы!". И все.
   Уйти прямо сейчас?
   Она сняла пальто, стянула парик. Выгрузила из сумки продукты - вот кто-то порадуется! На ней были брюки и длинный шерстяной жакет с поясом. Прохладно и на вид странно, но сойдет. Рассудок подсказывал: надо уносить ноги. Подальше и побыстрее. Балаев и Калинкин мертвы, Свирин если еще не окончательно спятил, то в пути. Впереди у него либо зона, либо спецбольница. А если же его по какой-то там сложной дурости отпустят, то вот тогда он точно попадет к ней в лапы.
   Наталья пыталась убедить себя, что все, в общем-то, не так уж и плохо, что Свирин уже получил свое и еще получит, да так, что мало не покажется. А она подставилась, как последняя дура, и своими трюками с переодеваниями уже никого не обманет. Поэтому к бабе Зое соваться нельзя. Конечно, там остались кой-какие вещички, но паспорт, приемник и деньги при ней.
   И вот тут-то в голову пришла такая простая мысль, что Наталья просто поразилась ее элементарности. Да ведь если бы у них на Свирина ЧТО-ТО было, его бы не пасли, а сразу же задержали бы. Значит, киллер тут ни при чем?
   Впрочем, уже не до киллера. И не до Свирина. Дай Бог ноги унести.
   Бог дал.
   Она спустилась в метро, огляделась. За ней никто не шел. Не было ни у кого из спустившихся за ней особого, якобы незаметного, обшаривающего взгляда, выдающего себя именно своей "незаметностью". На всякий случай Наталья доехала до "Площади мужества" и выскочила из вагона в тот момент, когда двери уже начали закрываться. Старый избитый трюк. Но достаточно эффективный. Либо твой преследователь уедет дальше, либо успеет повторить маневр и тем самым себя обнаружит. Но никто не вырвался из поезда, рискуя быть прихлопнутым.
   Наталья перешла на другую сторону и поехала обратно. Выйти на "Академической" она не рискнула, доехала до "Гражданского проспекта", села там на автобус и уже через пятнадцать минут была у себя на Северном.
   В квартире пахло той нежилой затхлостью, которая всегда появляется, стоит жильцам на несколько дней уехать. Сморщив нос, Наталья открыла форточку на кухне, а потом и не заклеенное на зиму окно в комнате. И в ванну! Горячую, с пеной! Заскорузлый "теткин" макияж Наталья смывала, уже сидя по шею в пушистых ароматных сугробах. "Складки" у рта присохли и никак не хотели сниматься. Намазав лицо густым, пахнущим рыбой икряным экстрактом, она закрыла глаза и попыталась максимально расслабиться.
   Все это мы уже проходили! Главное - без паники. Вот отдохнем и подумаем.
   Через час, напялив на себя шерстяной спортивный костюм, махровый халат и две пары носков, Наталья цокала зубами у обогревателя: пока она отмокала, квартира выстудилась и стала похожей на северный полюс. От обогревателя пахло паленой пылью, и запах этот перебивал даже аромат кофе с корицей. Допив чашку, Наталья размазала по лицу кофейную гущу. "Слабонервных просим удалиться!" Зато цвет и тонус. Ради этого можно и без сахара попить. Она катала в ладонях костяные массажные шарики, и остатки напряжения улетучивались как по волшебству. Голова снова стала ясной.
   Похоже, Свирин даже не догадывается, что за ним следят. Он озирался по сторонам, как напуганный енот, от "соседки снизу" шарахнулся, но поздоровался вежливо. А вот при виде парнишки со стрижеными ушами ничего в нем не включилось. Наверно, он искал ту женщину, которая смотрела на него в универсаме в прошлый раз. Вот ту боялся, это точно. А мимо "девятки" прошел, "не повернув головы качан".
   Это хорошо.
   Это значит, что, когда придет время, он пойдет туда, куда ей надо.
   А за ним - менты.
   Это плохо.
   И все-таки ей стоит при этом поприсутствовать. На всякий случай. А где? Куда дяденька Свирин может направиться? Не в аэропорт ведь. Во-первых, он тоже не знает, когда вернется Илона, во-вторых, людно и рядом здоровенный мужик, не чета этому хлюпику. Куда поедет Илона, вернувшись из Сочи? Готова съесть свои уши, что к любовнику. Они так семейно отдыхали, он свободный, зачем рисковать, домой ехать? К любовнику Свирин, даже если и собрал о нем досье, тоже не сунется. Значит, будет ждать дома. Рано или поздно, скорее даже рано, чем поздно, она все-таки туда наведается. За вещами, за документами, за чертом лысым в ступе.
   Только зачем Свирину жена? Ему дочь нужна. Не повезет же Илона девочку с собой. Получается, он рассчитывает заставить отдать ребенка. Нет, это глупо. Какая мать на такое пойдет! А по Свирину - так любая. Он-то признает родительские чувства только за собой. Поэтому и уверен, что стоит ему поднажать - Илона испугается и отдаст дочь. Испугается за себя. Или за своего друга.
   Стало быть, надо ждать на Светлановском. Сидеть и слушать "плеер". Хотя бы для того, чтобы узнать, чем кончится дело. Как в анекдоте: не догоню, так хоть согреюсь.
   Весь следующий день, почти до полуночи, Наталья провела попеременно на знакомой автобусной остановке, в кафе и в подъезде дома напротив. Ни Свирина, ни Илоны.
   А на следующий день к ней снова подошел милицейский красавчик, как там его, Алексей Завьялов. На этот раз в штатском.
   - Что, опять? - спросил он, усаживаясь рядом на скамейку.
   - Опять, - вздохнула Наталья.
   - А где "мерин"? - Завьялов повертел по сторонам скульптурным профилем.
   - Да он такси приехал.
   - Слушайте, плюньте вы на него. На черта он вам нужен такой? Пусть секретарша им подавится. Хотя... "Мерин", конечно... Очень богатый?
   - Достаточно.
   - Ну и тем более, - не слишком логично заключил парень. - Богатые, поверьте, у нас долго не живут. А у наследников потом часто возникают проблемы. Найдете себе получше. Такая красивая женщина...
   Малыш, да ты меня кадришь, весело восхитилась Наталья. Красавчик, будто случайно, коснулся ее руки.
   - Может... Вы согласитесь со мной кофе выпить? - робко спросил он и очаровательно покраснел. - Я с дежурства сменился, и вот...
   - А почему бы и нет, - ответила Наталья неожиданно для себя.
   Паренек был не просто хорошо - это она заметила еще в прошлый раз. Он был невероятно хорош. Особенно когда сменил милицейскую форму на джинсы и куртку. Ей хотелось просто посидеть с ним, поймать еще несколько восхищенных взглядов. Она слишком давно не чувствовала себя женщиной. Может, черт с ним, со Свириным?
   Они сидели все в том же кафе-стекляшке. Наталья ковыряла пирожное и всем телом чувствовала, что красивый милицейский мальчик Алеша Завьялов смотрит на нее - жадно, не отрываясь. "Сейчас он пригласит меня к себе, а я пойду, - подумала она. - Потом задушит, порежет на куски и скормит собаке". Ей было весело и ни капельки не страшно.
   - Наташа, может пойдем ко мне? Это недалеко. Мама на работе...
   - А вас не смущает, что я на двадцать лет старше?
   - Я не люблю девчонок. Мне нравятся только зрелые женщины. И пожалуйста, говорите мне "ты".
   - Тогда и ты тоже.
   - Нет, я так не могу.
   Ну просто классика. Эдипов комплекс. Наталья ни сколько не удивилась бы, узнав, что Леша - маменькин сынок, у которого серьезные нелады с отцом.
   Через три часа она вышла из квартиры Алексея. Он хотел проводить ее, но Наталья не позволила. "Ты забываешь, я замужем", - сказала она. Ей было... всего понемногу. Немного больно - от нахлынувших воспоминаний. Немного грустно - от того, что сказка не повторится. Немного жаль парня, которому обещала позвонить, зная, что никогда этого не сделает. Если судьбе будет угодно, для кого-то он станет настоящим подарком: внимательный, ласковый, готовый на все ради малейшего намека на искренность. Но только не для нее.
   Она решила уехать. Собрать вещи, отдать соседям ключи от квартиры - и уехать. Куда? Да куда глаза глядят. Может, в Псков. А может, в Петрозаводск, где училась в университете. Она всегда любила этот небольшой, аккуратный, какой-то очень спокойный город.
   Наталья шла по улице и впервые за два года думала о будущем. Оно казалось если не светлым, то, по крайней мере, умиротворенным. Даже солнце светило ярче. "Боже, Наташа! - сказала она себе. - Неужели вся твоя месть - просто элементарная злоба неудовлетворенной бабы?!" Это было неприятно. Солнце спряталось за тучу. "Или радость тела сильнее боли и памяти?"
   Она еще хотела пройти мимо дома Свирина, не глядя в ту сторону, и сесть в автобус, но что-то заставило ее обернуться.
   У подъезда - того самого! - толпились люди, стояла "скорая", а чуть поодаль - милицейский "УАЗик". Что-то бесформенное, накрытое простыней лежало на земле. И даже издали были видны ярко проступившие на белом багровые пятна.
   Преодолевая озноб и дурноту, Наталья надела наушник и включила приемник.
   - Олег Михайлович, - услышала она незнакомый мужской голос, - давайте еще раз, по возможности, подробнее. Как все-таки это произошло?
  
  

Глава 23.

  
   Олег проснулся как от толчка. Тусклое осеннее солнце, едва поднявшееся над домами, играло на подоконнике. Сердце - он явственно видел его: раздутое, буро-лиловое - колотилось в грудную клетку, то и дело сбиваясь с ритма.
   Что?
   Может быть, сон? Такой противный, что мозг не счел нужным его запоминать? Нет, это что-то другое.
   И вдруг он понял. Сегодня! Именно сегодня вернется Илона. И он заставит ее вернуть ему Вику. Любой ценой, но заставит. Эта стерва только делает вид, что сильная, что ей не страшно. Ерунда! Нет такого человека, который не боится за свою жизнь. И пистолет ей не поможет. Не осмелится выстрелить. Конечно, жаль, что он теперь не сможет отправить ее в дурку, это было здорово придумано. Но, как говорится, не в этой жизни.
   Вряд ли Илона приедет с Викой. Оставит, наверно, с Алкой. Ничего, ей придется позвонить своему хахалю. Привезет Вику, куда денется. Если, конечно, не захочет, чтобы его милую нашинковали в капусту. Привезет. Придется оставить их с Илонкой в квартире. Связать, кляпы вставить. Помрут - их сложности. А если им и повезет, то пока еще будет "всем постам"... Они с Викой уже будут ой как далеко. Есть у него в Липецке верный человечек, у которого переждать можно.
   Откуда взялась эта уверенность, что Илона приедет в их квартиру? Он и сам не знал. Как будто чей-то злобный голос подсказал ему. Разумеется, это был Локи, который в последние дни стал навещать его - еще один призрак из прошлого. Локи - то мелкий хулиган и пакостник, то ликующее, ревущее воплощение Зла.
   Олег натянул джинсы, застегнул ремень и с удивлением сообразил, что изрядно поправился. Все эти дни он ел, не покладая челюстей, как одержимый. Пришлось даже еще раз выйти в универсам, где встретилась рыжая склочная баба, содравшая с него сотню баксов на побелку туалета. Неожиданно для себя он заискивающе поздоровался. Главное, что не было той, другой.
   Тогда Олег опять набил продуктами два огромных пакета. Он ел без конца, жадно и неряшливо, обжирался до тошноты, сопел, рыгал, однако проходило всего несколько минут - и голод возвращался. Измученный мозг устал и хотел чувства безопасности, которое древний инстинкт связывал с сытостью. Он ел, но чувства безопасности не возникало, мозг снова и снова требовал еды.
   Вот и сейчас ему безумно хотелось есть. Лопать, жрать, хавать! Олег бросился к холодильнику, словно к обетованной земле. Он поедал ветчину, отгрызая ее прямо от куска, чередуя с французским батоном и йогуртом из литрового пакета. Потом вылил на горячую сковороду четыре яйца, подумав, добавил пятое, но жарить не стал, размешал и уже через минуту отправлял в рот столовой ложкой едва взявшуюся бурду. Сжевав остатки печенья и запив их кофе, Олег неудовлетворенно вздохнул: есть больше было нечего. Разве макароны, но их надо варить, а Локи уже пел боевой гимн и трубил в походный рог: пора!
   Выйдя на проспект, Олег остановился у кромки тротуара. Живот безобразно пучило, к горлу подкатывалась отвратительная горько-кислая отрыжка. Он пытался тормознуть машину, но все они, как одна, проносились мимо. Ему и в голову не приходило, каким облезлым, опустившимся типом он выглядит.
   Он уже хотел идти на автобус, но тут перед ним притормозила черная "девятка", стоявшая во дворе. Олегу не слишком понравились тонированные стекла, но выбирать было не из чего.
   Окошко приоткрылось, Олег наклонился к нему:
   - До Светлановского, двадцать баксов.
   - Без базару, - согласился сидящий рядом с водителем бритоголовый бугай с шишковатым черепом.
   Олег забился на заднее сиденье. За двадцать долларов можно было доехать в аэропорт и обратно, но мельче у него ничего не было. Лицо водителя показалось смутно знакомым, и Олег вспомнил то ли Шефнера, то ли Конецкого: Ленинград отличается от всех других городов мира тем, что здесь на каждом шагу встречаешь знакомых, даже если их у тебя всего полдюжины.
   Выйдя у своего дома, Олег внимательно огляделся, не заметив ничего подозрительного, рысью вбежал в подъезд и, не дожидаясь лифта, вскарабкался по лестнице на шестой этаж. Желудок станцевал замысловатый танец и попросился погулять вместе с содержимым, но Олег его не пустил. Он открыл дверь и с минуту стоял в прихожей, вслушиваясь в тишину.
   Никого.
   Запах пыли и промозглой сырости: отопление почему-то до сих пор не включили. Он пытался принюхаться: не пахнет ли чем-нибудь еще, не побывали ли в его отсутствие незваные гости. Но тут содержимое желудка подпрыгнуло до самого носа, едкая кислота обожгла слизистую. Выругавшись, Олег пошел на кухню, достал банки с лечо, горбушей и шампиньонами, вазочку с засохшим джемом, нашел в пакете половину задохнувшегося батона, с которого вполне можно было срезать плесень, и принялся за еду, упрямо игнорируя попытки строптивого желудка вернуть адскую смесь обратно.
   Время шло, но ничего не происходило. "Подожди, парень, - сказал Локи, усаживаясь на его левое плечо. Сегодня он был маленьким, почти карманным, но, тем не менее, как всегда, злым и хитрым. - Еще не вечер. Все будет well* [*хорошо (англ.)]".
   Резко зазвонил телефон. Олег вздрогнул, уронил с вилки шампиньон и судорожно вцепился в "беретту".
   "Тебя нет, - сказал Локи. - Ни для кого. Может, это Илона, проверяет, дома ли ты. Чтобы втихаря обчистить сейф, забрать свое барахло и умотать обратно к трахалю. А наше главное оружие - это внезапность!"
   Пять звонков, десять, пятнадцать... Телефон умолк, потом зазвонил снова. Олег смотрел на него, как удав на кролика, едва удерживаясь от желания разбить аппарат.
   А потом позвонили в дверь. Олег, дрожа, как борзая на старте, затаил дыхание. Одной рукой он вцепился в заляпанный маслом и вареньем стол, другой снял пистолет с предохранителя.
   Прошла минута: ровно шестьдесят раз мягко цокнула, перескакивая с деления на деление, секундная стрелка висящих над буфетом часов. В замок вставили ключ, дверь открылась...
   Илона! Ее духи - сквозь прикрытую дверь, сквозь вонь лечо и горбуши. Ее каблуки. Одна. Без Вики.
   Олега затрясло. Он услышал, как жена прошла в спальню. Точно! Сейчас снимет картину и откроет сей ф.
   - Привет! - он вошел и увидел то, что ожидал увидеть: Илона поворачивала колесико кодового замка.
   Услышав его голос, она вздрогнула и обернулась.
   - Боже! На что ты похож! - с презрением выдохнула она.
   - Где Вика? - тихо и ласково спросил Олег.
   - Не твое дело! - с вызовом ответила Илона.
   Олег подошел ближе и нацелил пистолет ей в лицо.
   - Ты сейчас же позвонишь своему хахалю и скажешь, чтобы он привез сюда Вику. Немедленно. Если ему в башку стукнет позвать милицию, я все равно успею порезать тебя на лапшу.
   - Вику ты не получишь. Даже если убьешь меня, - Илона побледнела, ее изумрудные глаза стали густо-малахитовыми, но голос звучал твердо.
   - Ты не поняла, да? Или думаешь, что успеешь вытащить свою игрушку из трусов - или где там она у тебя? Не надейся!
   - Вику ты не получишь! - повторила Илона. - Можешь делать со мной что хочешь. Я лучше умру, чем отдам своего ребенка психопату!
   - Это мой ребенок. Ты ее не хотела. Забыла, как я запер тебя в квартире, чтобы ты не пошла на аборт? Последний раз спрашиваю, позвонишь или нет?
   - Нет!
   - Ты действительно умрешь, - Олег говорил медленно, хитро улыбаясь. - И ты, и твой красавчик. Думаешь, я его не найду? Я - не найду?! И Вику найду. Она все равно будет со мной. Отдай добровольно - останетесь живы. Оба. Нет - оба умрете. Сначала ты, потом он.
   Илона смотрела на Олега во все глаза. Это был не тот властный, уверенный в себе мужчина, с которым она познакомилась в ресторане. И не безжалостный холодный эгоист, с которым она жила. И даже не боящийся каждого шороха слизняк, каким она видела мужа в последнее время. В его светящихся, как у кошки, глазах стояло безумие. Так думала она. Но Олег знал, что сейчас в нем живет Локи.
   Илона оттолкнула Олега с порога в надежде выбежать из квартиры или хотя бы вытащить из сумки пистолет. Она была выше и, несмотря на хрупкость, физически сильнее. Но Локи придал ему мощи. Лишь слегка отшатнувшись, Олег преградил ей путь, по-прежнему держа на прицеле.
   Илона медленно пятилась к гостиной. Олег, с дьявольской ухмылкой, наступал.
   "Дверь на балкон не заклеена, - лихорадочно думала Илона. - Шестой этаж, не выпрыгнешь. Закричать, позвать на помощь... Глеб внизу, в машине, недалеко от подъезда. Оружия у него нет, это точно. Крикнуть, чтобы вызвал милицию и скорее уезжал, иначе этот псих его убьет. Чтобы хорошенько спрятал Вику".
   Илона рванула шпингалет, распахнула дверь.
   Локи взревел, и все вокруг окрасилось красным, багровым. "Попалась, сука!". Олегу вдруг захотелось поцеловать ее - перед смертью.
   - Ну что? - спросил он, сладко улыбаясь. - У тебя еще остался последний шанс. Бежать некуда.
   - Да пошел ты! - Илона презрительно скривилась и открыла рот, чтобы закричать, но тут Олег стремительно выбросил вперед руку.
   Он даже не коснулся ее, остановив ладонь в нескольких сантиметрах от лица, но резкого движения было достаточно, чтобы Илона отшатнулась назад, всей тяжестью навалившись на перила.
   Олег отступил обратно в комнату - так его не было видно ни с улицы, ни с соседних балконов, разве что, может, из дома напротив. Локи, выйдя из него, опять уселся на левом плече, довольно мурлыча. Крик Илоны, треск, какой-то грохот - все это доносилось до Олега словно сквозь вату. Он тупо смотрел на балкон, и восприятие выхватывало из действительности отдельные кадры.
   Загудели, зашатались чугунные прутья, заходили ходуном.
   Ушел из-под ног Илоны, рухнул вниз весь край балкона, повисли в воздухе освобожденные от оков прутья.
   Цепляясь за них, за бетон, обдирая в кровь руки, повисла на высоте пятнадцати метров Илона.
   И вот ее нет. Только крик - и удар. Негромкий и совсем нестрашный. И вопли людей внизу
   Олег высунулся на балкон, стараясь не приближаться к краю, посмотрел вниз. Там уже начала собираться толпа. Илона лежала на асфальте, раскинув руки в стороны. Юбка ее некрасиво задралась, шея неестественно вывернулась. Если бы не лужа крови, расплывшаяся вокруг головы, отсюда, сверху, она показалась бы сломанной и выброшенной куклой.
   Он вышел на кухню, отправил в рот пригоршню шампиньонов, проглотил их, не жуя, и набрал "03".
   - Моя жена упала с балкона. С шестого этажа, - сказал он.
   - Светлановский? - равнодушно спросил писклявый девичий голос. - Уже вызвали. Ждите.
   Положив трубку, Олег соскреб со дна банки остатки лечо, спрятал пистолет и вышел из квартиры.
   Ни уйти, ни отсидеться не удастся. Будь что будет. Он - убитый горем муж. Жена которого только что погибла в результате несчастного случая.
  
   Глеб вышел из машины, чтобы поковыряться в моторе. "Бэшка" была совсем еще девочка, но в последнее время стала капризить. Он поднял капот, подергал там, поковырял здесь... Ни с того ни с сего вдруг защемило сердце. Солнце, которое с самого утра то пряталось за тучи, то снова вылезало, исчезло окончательно. Порыв ветра погнал по асфальту сухие листья и мусор, сметенный дворником в кучу.
   Они приехали на Светлановский около одиннадцати утра. Серебристого "мерседеса" у подъезда не было.
   - Уехал, - сказала Илона. - Вчера его весь день дома не было. И сегодня с утра.
   - А если на стоянку поставил? Или в ремонт отогнал? - возразил Глеб. - И сидит себе дома, к телефону не подходит. Ох, не нравится мне это все. Ты уверена, что это действительно надо?
   - Уверена.
   - Может, мне с тобой пойти?
   - Нет. Извини, Глебушка, но мне это будет неприятно. Не волнуйся, все будет в порядке. Дай-ка телефон.
   Она взяла у него сотовый, набрала номер. Никто не брал трубку. Подумав, Илона снова стала нажимать кнопки. Поговорив, она повернулась к Глебу:
   - Ну вот, я позвонила на стоянку. Сторож сказал, что "мерс" на месте, а Свирин в Москву уехал. Дай-ка позвоню еще.
   И снова никто не подходил к телефону.
   Илона чмокнула его в макушку и выбралась из машины. Глеб смотрел, как красиво она идет - плавно, грациозно. Глядя на нее, он всегда вспоминал лань. Илонка, Илонка, и как же тебя угораздило связаться с таким мерзавцем? Скорей бы все закончилось.
   Совсем рядом с ним испуганно охнула женщина. Глеб обернулся. В нескольких метрах от него на асфальт грохнулись и разлетелись в разные стороны куски бетона. Выругавшись - один осколок чиркнул по крылу машины и оставил заметную борозду, - Глеб посмотрел вверх и увидел...
   Ледяной ужас пригвоздил его к месту, не давая пошевелиться, крикнуть, глубоко вздохнуть. "Нет!" - прошептал он мгновенно пересохшими губами. Наверно, Илона кричала, но он не слышал: все заглушало отчаянное биение крови в ушах.
   Он видел, как Илона сорвалась, видел, как падал. Сразу начала собираться толпа: на лицах жадное любопытство, возбужденные голоса. Глеб готов был броситься на них с кулаками, разогнать. Ему противна была мысль, которая наверняка возникла у каждого из них: хорошо, что не со мной. Люди толпились кругом, но подойти ближе никто не решился. Глеб растолкал их и еще до того, как наклонился пощупать пульс, понял, что ничего сделать уже нельзя. И все же вернулся к машине, вызвал "скорую" и милицию.
   Глеб вспомнил вдруг, что женщина рядом с ним ахнула еще до того, как Илона сорвалась вниз. Он поискал ее взглядом в толпе. Вот она, высокая, полная, в темно-синем пальто. Глеб подошел к ней, тронул за плечо. Женщина вздрогнула и обернулась.
   - Можно вас на минуту? - спросил он.
   Женщина отошла в сторону с неохотой, оглядываясь, словно за время ее отсутствия рядом с телом могло произойти что-то важное и интересное.
   - Скажите, что вы видели? - категоричность в голосе убеждала в его праве отвлекать от зрелища и задавать вопросы.
   - Ну, услышала шум какой-то, голову подняла, смотрю - она будто равновесие потеряла, на перила оперлась, край обвалился, она не удержалась и сорвалась.
   - Она одна была?
   - Да... вроде. Я больше никого не видела.
   Отпущенная с миром, тетка поспешила вернуться на прежнее место. Стоя чуть поодаль, сцепив зубы, Глеб слушал реплики:
   - Молодая какая, красивая...
   - Она с шестого, манекенщица, кажется. У нее еще дочка маленькая.
   - А муж на "мерседесе" ездит. Говорят, бандит.
   - Да какой там бандит. Просто ворюга.
   - А может, сама бросилась?
   - Да какое там сама. Балконы такие. На ремонт дома деньги гребут, а ремонта никакого не делают. У нас вон тоже все в трещинах.
   - А мужу-то сообщили?
   И тут толпа замолчала. из подъезда вышел Олег Свирин. Глеб никогда его не видел, но по тому, как смотрели на него люди - видимо, соседи, - понял, что это он.
   Свирин подошел к Илоне, наклонился, осторожно провел рукой по ее волосам. Отвернулся, закрыл лицо ладонями.
   Ты же смеешься, сволочь! Ты же доволен! И лицо прячешь, чтобы люди этого не увидели.
   Глеб почувствовал такой прилив ненависти к этому бледному сморчку с алюминиевой щетиной на лице, что едва сдержался, чтобы не подойти, не ударить. Не убить.
   С воем подкатила "скорая", за ней - милицейская машина. Врачу достаточно было бросить беглый взгляд, чтобы все понять. Молодая светловолосая женщина в халате, надетом поверх куртки, наклонилась, дотронулась до шеи, приподняла веко.
   - Вызывайте "труповоз", - устало повернулась она к подошедшему милиционеру. - Тут перелом шейных позвонков, черепно-мозговая. Внутренние разрывы наверняка.
   - Вы кто, муж? - спросил у Свирина хмурый капитан. - "Скорую" вы вызвали?
   - Нет, я... уже вызвали. Я не знал, я спал... - забубнил тот.
   - Вот тот молодой человек вызвал, - указали на Глеба сразу трое очевидцев.
   "Вы бы так свидетельские показания давали!" - с раздражением подумал он, подходя к милиционеру.
   - Вы здесь живете? - капитан смотрела на Глеба с непонятным подозрением.
   - Нет. Просто ехал мимо, мотор забарахлил. остановился посмотреть, - он махнул рукой в сторону машины, которая до сих пор стояла с открытым капотом. - Но вообще-то я ничего не видел. Вон та женщина видела, - Глеб мстительно указал на даму в синем пальто, и милиционер сразу потерял к нему интерес.
   Правду Глеб говорить не собирался. И дело было, разумеется не в изображающем безутешное горе муже Илоны. Дело было в девочке. Маленькой дочке его любимой женщины. За эти дни он на удивление привязался к маленькому, ласковому и доверчивому человечку. Ему было невыносимо думать, что она может остаться с папашей - психопатом и убийцей. Да, убийцей - Глеб не сомневался в этом. Если бы Свирина в квартире не было, он еще смог бы поверить в несчастный случай. Но только не теперь! Илона ни за что не отдала бы мужу девочку. Значит, так оно и будет.
   Глеб понимал, что до него доберутся очень скоро. Даже если вдруг для Свирина все сойдет удачно и уголовного дела заводить не станут, он все равно обратится в милицию с заявлением, что пропала его дочь, которая вместе с матерью провела две недели на курорте. А мать, по слухам, на курорт ездила с любовником. Глеб не был столь наивен, чтобы полагать, будто его будут долго искать. А может, Свирин и в милицию не пойдет, подручными средствами обойдется - еще лучше!
   Он сидел в машине и смотрел. Там, на грязном асфальте лежала та, которую он обнимал и целовал всего несколько часов назад. Та, без которой жизнь потеряла смысл. По щекам текли слезы. Глеб не вытирал их, не всхлипывал - он плакал молча и окаменело, как еще никогда в жизни.
   Наконец ее увезли. Пожилая толстая дворничиха в грязном фартуке, тяжело вздыхая, смывала из шланга кровавое пятно. Капитан пригласил Свирина подняться в квартиру, за ними в подъезд пошли эксперты.
   Глеб стряхнул оцепенение и набрал свой домашний номер. К телефону подошла Алла.
   - Аллочка, слушай внимательно! Быстренько собери Вику, все ее вещи, до единой, и свои. Ждите меня. Я буду через полчаса и отвезу вас на свою дачу.
   - Глеб, Вика только уснула. Что случилось?
   - Все потом. Собирайся! - он говорил жестко и отрывисто, почти кричал.
   - Глеб... - то ли испуганно, то ли обиженно выдохнула Алла. - Илона?..
   - Да, - тихо сказал Глеб. - Она погибла.
   Когда он подошел к своей квартире, еще на площадке услышал отчаянный рев девочки. Опухшая от слез Алла уговаривала ее:
   - Малыш, мамочка уехала. Она вернется и привезет Вике подарки. Много подарков. А сейчас мы с дядей Глебом поедем на дачу.
   - Неть! Неть! - кричала, вырываясь у нее из рук, девочка. - Мама! Мама!
   Глеб подхватил ее, прижал к себе, зашептал что-то на ушко. Вика дрожала всем тельцем и продолжала, хотя уже тише, звать маму.
   - Как? - одними губами спросила Алла.
   - Балкон, - ответил Глеб.
   Алла ахнула, и Вика забеспокоилась снова. С большим трудом им удалось кое-как успокоить девочку. Присев на корточки, Глеб тихонько рассказывал ей, как хорошо на даче, а сам думал, где добыть дров и с кем будет Вика, когда Алла пойдет за триста метров к колонке за водой.
   В машине Вика уснула.
   - Я знаю, это Свирин, - шмыгая носом, сказала Алла. - Просто так она на балкон не вышла бы. Она вообще на него никогда не выходила, он опасный. Это Свирин толкнул ее на перила. Там даже Викиного веса хватило бы, чтобы все рухнуло.
   У припозднившихся дачников удалось втридорога купить оставшиеся с лета дрова. Глеб как следует протопил дом, натаскал побольше воды, заплатил живущей поблизости тетке, чтобы та ходила за продуктами.
   Пока Вика осваивала новые владения, Глеб рассказал Алле обо всем подробно.
   - Учти, искать будут тебя! - предупредил он. - Я не приеду, пока все не утихнет. Боюсь, какое-то время за мной будут присматривать.
   - А что потом?
   - Что потом - узнаем потом. Твоя забота - Вика. Заплачу столько, сколько скажешь. Когда все уляжется. Достану тебе паспорт и отправлю за границу. Поедешь к моему отцу в Чехию. Впрочем, ты можешь и отказаться...
   - Глеб, ты думаешь, я только из-за денег? - обиделась Алла. Ее голубые глаза потемнели. - Мне Вика как родная. Да я что угодно сделаю, лишь бы этот придурок до нее не добрался. И для тебя... - она коснулась его плеча и тут же, покраснев, отдернула руку.
   - А вот этого не надо! - резко сказал Глеб.
   - Прости... Просто я...
   - Алла, я же прошу, не надо. Я не слепой и не идиот. И сразу все понял.
   - А Илона? - помолчав, спросила девушка.
   - Не знаю. Она ничего не говорила. Если ты можешь смириться с тем, что между нами никогда ничего не будет, - оставайся. Если нет, я отвезу тебя домой, а сам уеду с Викой. Найду, где пересидеть.
   Алла, закусив губу, ничего не отвечала.
   - Ляля, писять! - донеслось со двора.
   - Я остаюсь, - сказала она и вышла к девочке.
  
   - Ну и почему же вы, Глеб Александрович, сказали нам неправду? - поинтересовался все тот же хмурый, черноусый, похожий на казака, капитан - он позвонил в квартиру Глеба всего через час после его возвращения из Горбунков. - Вы ведь там не случайно оказались. Мы ведь все о вас узнали. Значит так! Где ребенок?
   - Какой ребенок? Вика? - спокойно спросил Глеб.
   - Она самая.
   - Не знаю.
   - Шутим? - неприятно улыбнулся капитан.
   - Нет. Я серьезно не знаю. Может, лучше по порядку все расскажу?
   - Внимательно слушаю. И все-таки, почему вы сказали неправду?
   - Интересно! - возмутился Глеб. - Я что, при муже Илоны должен был говорить, что я ее любовник?
   - Интересные у вас представления об этике! - хмыкнул капитан. - Ладно, излагайте.
   Глеб коротко рассказал о взаимоотношениях Илоны с мужем и о ее намерении развестись.
   - Кстати, вы в курсе, что Свирин психически... нездоров? - спросил он капитана.
   - Вот как?
   - Да. Он обращался в какую-то частную клинику, и ему посоветовали пройти курс лечения. Мой адвокат должен был узнать подробности - для развода. Свирин настаивал, чтобы ребенок остался с ним. Постоянно говорил Илоне, что отберет Вику, угрожал, пытался... применить силу. Это может подтвердить Алла Маркова, няня Вики.
   - Только вот где она? - капитан поджал губы, словно все это ему до смерти надоело. - Дома ее нет.
   - Когда мы вернулись из Сочи, - чтобы дрожащие руки не выдали его, Глеб спрятал их под скатерть, - Илона побоялась ехать домой. Она с девочкой осталась у меня. Алла ночевала у себя дома, а днем приходила к нам.
   - Зачем вы поехали к Свириной домой?
   - Ей надо было забрать какие-то вещи, документы. С мужем она не хотела встречаться. Позвонила - никто не брал трубку. А на стоянке, куда они машину ставили, сказали, что Свирин уехал в Москву. Я хотел пойти с ней, но она не позволила.
   Глеб замолчал. Справляться с волнением становилось все труднее. Оттопыренная из-под усов губа капитана так и говорила: я тебе не верю!
   - Дальше! - потребовал страж порядка.
   - Когда... В общем, потом я позвонил Алле, она была с девочкой у меня дома, все рассказал. А когда приехал, их уже не было. И вещей тоже. Она оставила вот это, - Глеб протянул "казаку" записку, которую попросил Аллу написать на всякий случай.
   - "Глеб, Илона не хотела, чтобы Вика жила с Олегом, пусть так и будет. Я ее забираю. Алла", - прочитал вслух капитан. - так, это я возьму. Кстати, что вы делали все это время?
   - Сначала дома был. Потом просто по городу ездил. Пешком ходил - лишь бы дома не сидеть. Водки купил. Думал, вернусь домой и напьюсь. А тут вы.
   - Извините, что помешал, - капитан усмехнулся, но тут же сообразил, что сарказм неуместен.
   - Это Свирин убил Илону! - медленно сказал Глеб, глядя в пол. - Он специально не подходил к телефону, чтобы она подумала, будто его нет. Чтобы врасплох застать. Илона говорила, он ради ребенка на все пойдет.
   Капитан равнодушно пожал плечами:
   - Ваши догадки мне неинтересны. Я занимаюсь пропажей ребенка. А что касается Свириной... В жилконторе есть ее заявление об аварийном состоянии балкона, есть акт обследования. Эксперты сказали, что балкон обвалился бы, даже если б на край встала крупная кошка. И никто не видел, чтобы на балконе был кто-то еще. Даже если вы и правы, дело дохлое... и ясное - несчастный случай.
   - Да подумайте вы сами, - заорал, вскакивая, Глеб, - что ей делать на балконе, если она знала, что на него выходить опасно.
   - Да мало ли. Может, вам хотела что-нибудь крикнуть. Допустим, чтобы вы поднялись.
   - Ага, с мужем познакомиться. Если она и хотела что-нибудь крикнуть, то только на помощь позвать. Вот тут-то он ее и толкнул.
   Капитан сделал вид, что ничего не слышал.
   - Если Алла Маркова вдруг появится или позвонит, дайте нам знать, - он протянул листок с телефоном. - Дело, знаете ли, нешуточное.
   - Вы полагаете, я ей помог украсть девочку? - спросил Глеб, машинально пряча листок под скатерть.
   Капитан снова притворился глухим и поспешил откланяться. Не рискнув звонить из дома, Глеб спустился вниз и из автомата позвонил Алле на мобильный.
   - Поздравляю! Ты в розыске. Мент сказал: "Дело, знаете ли, нешуточное".
   - К тебе уже приходили? Про меня спрашивали? - испугалась девушка.
   - Не бойся, все будет в порядке. Кстати, к Свирину не подкопаться. Несчастный случай. Ничего, я его и сам достану.
   - Глеб... - умоляюще пискнула Алла.
   - Спокойной ночи, - быстро сказал он и дал отбой.
   А через два дня с букетом белых роз Глеб стоял у раскрытой могилы на Северном кладбище. Народу было много, и он без труда затерялся среди толпы. Илона лежала в обитом голубым атласом гробу - спокойная, умиротворенная и необыкновенно красивая. Свирин стоял рядом, в черном костюме и с идеальным пробором безутешного вдовца. Глядя на его тщательно сконструированную гримасу вселенской скорби, на чуть сонные белые глаза, Глеб поклялся отомстить. Работа, друзья, теннис - все это в один момент стало нелепым и ненужным. Илона заполнила его целиком - всю его душу, мысли, мечты. А теперь там, где была одна, зияла звенящая пустота. Вакуум, черная дыра. И заполнить ее можно было только одним - местью.
  
  

Глава 24.

  
   Персонал сдержанно выразил радость, но вообще-то все сделали вид, что ничего не произошло. Дима сел за стол и с отвращением включил компьютер. Пока он валялся в больнице, авгиевы конюшни заполнились под завязку. Первым в папке "Очередь" красовался файл "буфетчицы", во что бы то ни стало желающей разобраться с "кошкой"-соперницей.
   Свободных людей как не было раньше, так не было и сейчас. Вообще-то давно уже не мешало обсудить с Птицей вопрос о расширении штата. Дима сделал пометку в ежедневнике. Но это когда еще будет, а работать надо сейчас. Все лучше, чем бесцельно сидеть в кабинете и думать без конца об одном и том же: об Ольге, Олеге и Гончаровой.
   На следующий день с утра, одевшись поскромнее, Дима вышел "на задание". Объект ему попался беспокойный. Парень носился по всему городу, из конца в конец, причем исключительно на своих двоих или на общественном транспорте. Видимо, на машине его грозная супруга каталась сама, а на такси не хватало.
   Прошло три дня, а результат так и не нарисовался. Бессменная слежка становилась опасной: за это время вероятность быть запомненным и узнанным возросла до абсолюта. Спасало только то, что парень был близорук, но очков принципиально не носил, а в круг четкой при таких диоптриях видимости Дима старался не входить. Дежурный акустик слушал домашние телефонные разговоры, по мобильнику-клону отслеживали входящие и исходящие на трубку. И никакого намека на подружку. С каждым днем объект становился все более нервным и встревоженным. А потом Дима высмотрел, как он покупает на Сенной наркотики.
   "Тетя, да у него просто не стоит на тебя, а ты сразу заподозрила другую бабу. У парня вся потенция в венах. Или в носу", - думал Дима, впустую глуша ноги.
   И вдруг попал, что называется, в цвет. С утра они покатались с Юго-запада в Невский район, потом в Гавань, в центр, на Выборгскую сторону. Уже начало темнеть, когда на площади Мужества спустились в метро. Парень ехать никуда не собирался, он сидел на лавочке и смотрел на подходящие поезда, вытягивая тощую птичью шею. К нему подошла девчонка лет семнадцати, на редкость вульгарно накрашенная, в обтягивающих до писка атласных брючках. Прижалась всем телом, сочно поцеловала в губы.
   Дима стоял поодаль. Он уже сделал миниатюрным фотоаппаратом несколько снимков и теперь ждал развития событий. Парень больше был не нужен, предстояло идти за девицей.
   Подошел поезд, мальчик с девочкой сели в вагон. Дима - в соседний. Иногда бывало так, что ему становилось жалко тех, за кем приходилось следить, но только не в этот раз. Сладкая парочка "Твикс" казалась мерзкой до тошноты. Всю дорогу они что-то обсуждали, судя по жестам и мимике, отнюдь не любовно.
   Доехали до "Академической". Чуть зазевавшийся Дима еле успел выскочить из вагона. Парень вытащил подружку едва ли не за шкирку и поволок к выходу. Та отчаянно отбивалась и верещала, а потом изловчилась и стукнула кавалера в нос. Замысловато выругавшись, кавалер отвесил даме затрещину и добавил фонарь под глаз, после чего попал в заботливые объятья неожиданно приключившегося милиционера.
   Дальнейшее было просто до неинтересности. После того, как парочку запротоколировали и сдали по назначению, Дима за пару приятно зеленых бумажек купил у лопоухого сержанта все "кошкины" данные. Подумав, он решил, что, раз уж все равно здесь, стоит заглянуть к Паше Лисицыну.
   Он был ровно на середине между землей и... подземлей, когда на противоположном эскалаторе увидел женщину. Ту самую, которая мыла на кладбище чужую могилу. И хотя он видел лицо всего несколько секунд, хотя эта была не блондинкой, а темноволосой, Дима не сомневался: она.
   Что делать? Между ними была еще одна полоса, неработающая, ступени с которой были сняты. Кенгуриными прыжками, расталкивая стоящих, он бросился вверх, перескочил через ограждение, крикнул дежурной: "Я забыл сумку" и понесся вниз, сопровождаемый грозным радиоголосом: "Молодой человек, не бегите по эскалатору!"
   Но женщины внизу не было. От платформы в сторону Девяткина только что отъехал поезд: в тоннеле затихал шум и семафор зажег красный глаз. Уехала на нем? Или успела пройти в конец платформы? Дима почти бежал, скользя по мраморному полу. Впереди мелькнула похожая черная куртка, и он бросился вперед со всех ног, даже не зная, что скажет, как будет объясняться. Но незнакомая молодая девушка отшатнулась от него, как от прокаженного.
   Упустил... Интересно, поняла ли она, что Дима ее узнал? Узнала ли сама его? Вообще, знает ли она что-то о нем? И если знает, то что? Тогда, возвращаясь от Ольги - пешком, по бесконечным набережным, через Троицкий мост и по Каменноостровскому проспекту, он дал себе слово, что найдет эту Гончарову и поможет ей. Не для того, чтобы отомстить, нет. Слишком много времени прошло. Но если этого хочет она - так тому и быть. Ее способ не в пример лучше всего того, что может предложить он, уже тем, что - как права была Света! - страшнее самой смерти.
   Выйдя из метро, Дима позвонил Лисицыну на работу, но трубку никто не брал. Павел оказался дома. Выяснилось, что пару дней назад он сломал ногу и теперь изображает бабу-ягу на печи. Узнав, что Дима рядом, заявил, что ждет и отказов не принимает. Дима купил коробку конфет, бутылку коньяка и поплелся к трамвайной остановке.
   Позвонив в дверь, он тут же услышал стук "костяной ноги": Павел спешил открыть дверь сам. Они обнялись как старинные друзья. Из кухни выглянула статная черноволосая женщина в фартуке поверх нарядного зеленого платья.
   - Здравствуйте, меня зовут Рая. А вы - Дима, Паша про вас говорил, - сказала она звучным низким голосом с южным "г" и чуть приплясывающей интонацией, которые выдавали хохлушку или кубанку.
   Они сидели за столом под старомодным желтым абажуром с бахромой, ели курицу, запивали красным вином, говорили о том, о сем. Наконец Павел многозначительно посмотрел на жену, и та, извинившись, вышла.
   - Чай будем пить - позовем, - сказал Лисицын. - А пока промеж собой побалакаем. Ты чего смурной такой?
   Дима рассказал о слежке за противным неверным супругом и о том, как нашел и тут же снова потерял Наталью Гончарову.
   - Да... Я теперь сам видишь какой тебе помощник, - покачал головой Павел и постучал вилкой по загипсованной до бедра ноге. - Кое-что проверил, конечно, так что те дома, где ловить нечего, можешь вычеркнуть. Вон там, на телевизоре, листочек лежит. Но было еще кое-что, по-моему, очень даже тепло. Я тебе еще позвонить хотел, но закрутился. На проспекте Науки, недалеко от метро, снимает хату некий хмырь. Официально снимает, через агентство, уже несколько лет. Соседи говорят, бывает редко, обычно баб водит, а недавно жил почти неделю.
   - Что за хмырь?
   - Некий Свирин. Олег Михайлович.
   Дима даже задохнулся от неожиданности.
   - Так вот, этого самого Свирина пасли ребята из ГУВД. Я подошел поинтересоваться, что это за бандитская тачка торчит на моей земле, ну, меня и просветили. И погнали подальше. А в это же самое время, в том же самом подъезде у бабки одной сняла комнатку тетка из Мурманска.
   - Из Мурманска?! - недоверчиво переспросил Дима.
   - Ну! Старая, страшная, рыжая и глухая. Со слуховым аппаратом. Сказала, что сын у нее здесь в госпитале. Заплатила за полмесяца, но и недели не прожила, исчезла.
   - Как исчезла?
   - Да так. Ушла и не вернулась. Даже вещи не забрала. Я бабку спрашиваю, ты хоть паспорт ее видела. Видела, говорит, фамилия у нее такая простая, рабочая, то ли Столярова, то ли Плотникова. А зовут Наташей. Сечешь?
   - Сантехникова! - простонал Дима. - Гончарова это была, кто же еще. У нее, наверно, париков и грима цельный чемодан. Зато паспорт настоящий.
   - Так вот, - невозмутимо продолжал Павел. - Ушла она, а через пару дней и Свирин исчез со своими сторожами.
   - И когда все это было?
   - Ну... - задумался Павел. - Свирин появился примерно сразу после того, как тебя... А тетка - через пару дней.
   - Не получается! - скривился, как от лимона, Дима. - Ее здесь видели гораздо раньше. Все-таки, наверно, она где-то здесь живет. Где ты не смотрел. А комнату сняла, чтобы к Свирину быть поближе.
   - А на фига он ей?
   - Следит она за ним. Убить хочет. Я разве не говорил?
   - А тебе это каким боком?
   - Таким... - насупился Дима. - Личным.
   - Ну-ну! Можешь не говорить, - Павел сделал вид, что обиделся. - Дело молодое. Меня сейчас парнишка замещает, лейтенант, но с ним по личному делу лучше не связываться. Так что уж как-нибудь сам действуй.
   Чинно, по-семейному, они втроем попили чаю с кексом, и в половине одиннадцатого, вызвав такси, Дима откланялся. Всю дорогу домой он размышлял над тем, что рассказал Павел. То, что Гончарова следит за Олегом, - это не новость, это само собой разумеется. А вот то, что за ним присматривает милиция... Ловят на живца Гончарову? Или он сам их наконец заинтересовал? Как бы там ни было, все это ему не нравилось.
   Войдя в темный двор, Дима чуть не врезался в стоящий поперек дороги "хаммер". Окно блондинки дрожало тусклым светом: видимо, там устроили ужин при свечах. Засмотревшись, он не сразу сообразил, что мобильник настойчиво поет "Прощание славянки". Он настроил трубку так, чтобы все звонки с работы были обозначены вагнеровским "Полетом валькирий". Если же звонили с какого-то неизвестного мобильнику телефона, он разражался рок-н-роллом. "Славянка" предназначалась для друзей.
   "Может быть...", - сладко замерло сердце, но на табло высветился номер Костика.
   - Обязательно приезжай завтра! - категорически приказал Малинин.
   Зайдя в пустую темную квартиру, Дима в тысячный раз обозвал себя кретином.
   "Я могу позвонить ей и сказать, что она мне нужна, - думал он. - Что я хочу быть с ней. Только она не придет. Серого она не любила, и поэтому могла с ним жить. И принимать со всеми недостатками. А меня любит - и поэтому жить со мной не может. Вот такой вот компот. От любимого - или все, или ничего. А я ее не люблю. Ну, не люблю так, как ей этого хочется. И поэтому мог бы с ней жить. Да, могу и хочу. Бред!"
  
   Черт возьми! Ну почему все складывается так по-дурацки?! Просто какой-то злой рок. Словно ведет ее кто-то невидимый от одной неожиданной встречи к другой. Дважды она сталкивалась на улице с любовницей Геннадия, и та - Наталья почувствовала какой-то всплеск - ее узнавала. Встреча со Свириным в универсаме. А теперь еще и Дмитрий Сиверцев. Сначала на кладбище, потом в метро. За те несколько секунд, пока Сиверцев смотрел ей прямо в лицо, он смог запомнить ее. Запомнить настолько, чтобы узнать в гриме и другом парике. Что-то ведь подсказало ему!
   Такое могло произойти только в одном городе мира. Там, где в сыром, пронизанном неверным светом белой ночи воздухе рождается и растет тайна, загадка... Ни в каком другом городе мира Пушкин не смог бы написать "Пиковую даму", Гоголь - "Нос" и "Портрет", а Достоевский - "Преступление и наказание". Ни в каком другом городе мира Наташа не встретила бы Олега Свирина...
   Тряхнув с досадой головой, Наталья залпом допила остывший кофе и закинула гудящие, как провода под током высокого напряжения, ноги на спинку дивана. Пришлось ей сегодня побегать. Только не за Свириным - тот теперь сидел дома, как мышка в норке. Нет, все осложнилось еще сильнее.
   Тогда Наталья долго слушала, как некто невидимый - следователь или оперативник - долго и нудно мурыжит Свирина по поводу его с Илоной личных и имущественных дел. Она стояла в толпе любопытных и поглядывала по сторонам. Молодой симпатичный мужчина отошел к стоящему с поднятым капотом "БМВ". Он показался ей знакомым. Приглядевшись, Наталья узнала того, с кем Илона улетела в Сочи. Вот так номер! Не зря он смотрел на Свирина, будто готов сожрать его с потрохами. А то и сожрет ведь. Еще одни конкурент. Похоже, пора открывать свиринский фан-клуб.
   "Шутки шутим, да? - спросила "другая" Наталья, мрачная и злая. - А чем, интересно, ты занималась час назад, когда все это произошло? Трахалась с незнакомым извращенцем, который годится тебе в сыновья. А потом, довольная, как слон, размышляла, где лучше обосноваться на покое". - "А что я могла сделать? Поймать Илону на крыльце и сказать: "Мурка, не ходи, там сыч на подушке вышит"?"
   Ко дню похорон Наталья знала о Глебе Чередееве все, что только можно было узнать. Даже то, что он прячет где-то дочь Олега. Вот уж точно, информация - самый ходовой товар. И даже не всегда очень дорогой.
   Она пришла и на похороны. К счастью, день был солнечный и темные очки не привлекали внимания. Они и повязанная до бровей косынка сделали лицо неузнаваемым. Наталья стояла, спрятавшись за спины рослых приятельниц Илоны, и наблюдала. За Свириным и за Чередеевым.
   Олег играл безутешное горе, шок и скорбную окаменелость. Надо сказать, неплохо играл, убедительно. Но Наталья видела за этой маской совсем другое. Сложную, противоречивую смесь удовлетворения и досады, ярости и неуверенности. А еще - недоумение. И Наталья отчасти это недоумение разделяла: почему Свирина не задержали? Киллер не раскололся? Или весь тот цирк-шапито в телефонной будке не имел к Сиверцеву никакого отношения? Нет, не может быть. Уж слишком все один к одному. Так или иначе, вот он, Олежек, горюющий вдовец, ешьте большой ложкой. Вот только отдавать его Глебу Чередееву она не собиралась. Разве что на паях. Ей до зарезу нужен был помощник.
   Глеб стоял в стороне. Судя по тому, что Свирин никак на него не реагировал, он любовника жены в лицо не знал. А вот сам Чередеев на Олега посматривал довольно неосторожно. "Что же ты делаешь, парень! - хотелось крикнуть Наталье. - Он же заметит твои "стрелки" и все поймет. А не он - так кто-то другой. Держи себя в руках, ты мне еще пригодишься!". Но она беспокоилась зря. Свирин ничего не замечал. Он полностью ушел в себя и не реагировал даже не ее прямой взгляд, который привычно чувствовал, словно это было прикосновение ледяной лапы.
   И вот уже несколько дней, рискованно оставив на время Свирина, Наталья следила за Глебом. Не подойдешь же просто так: "Здравствуйте, давайте вместе убьем Олега Свирина!". К тому же ей надо было знать, где девочка. Ни дома у Глеба, ни у няни ее не было. Милиция его потрясла и оставила в покое, даже наблюдение за ним не установили. Обычная примитивная логика: зачем молодому мужику малолетний ребенок погибшей любовницы? Другое дело няня, которая этого самого ребенка растила почти с рождения. И которая тоже исчезла.
   Чередеев по городу ездил много. Наталья по-прежнему "выслеживала неверного мужа", прыгая из такси к частнику. С одной стороны это было неудобно и накладно, с другой очень даже неплохо, потому что, будь у нее машина, Глеб давным-давно бы ее заметил. Но сегодня он почему-то ходил пешком, озираясь, как шпион в плохом детективе. То и дело звонил куда-то, встречался с какими-то мрачными типами. Наталье казалось, что она обречена всю оставшуюся жизнь провести в этом триллере. Не будет ничего - только слежка, только месть. Все слишком затянулось - как чеченская кампания. Месть становилась самодостаточной, превращаясь в некое подобие бытия. Второй год она живет этим!
   Ближе к вечеру Чередеев вдруг поехал на Светлановский. Наталья испугалась, что он отправился к Свирину. Если Глеб попытается войти в квартиру, его надо непременно перехватить!
   Глеб походил взад-вперед около подъезда, зашел вовнутрь. Наталья с отчаяньем огляделась по сторонам. Черт, ни одной бродячей собаки. На глаза попался облезлый серый кот. Изловчившись, она подхватила его поперек живота. Кот посопротивлялся для порядка и затих. Прижимая кота к себе, Наталья вошла в подъезд. Когда-то здесь был кодовый замок, но кто-то, кому она была чрезвычайно признательна, вырвал его с мясом.
   Глеб стоял у почтовых ящиков. На звук открываемой двери он обернулся, но, увидев женщину с котом, расслабился. Наталья медленно поднималась по лестнице и напряженно думала, как быть дальше. На площадке между вторым и третьим этажом она остановилась. Внизу было тихо, но она знала, что Глеб не ушел: дверь на улицу на тугой скрипучей пружине. Ждет Свирина?
   И тут раздались шаги - Глеб поднимался по лестнице. Наталья спряталась за выступ мусоропровода. Коту надоело сидеть у нее под мышкой, и он остервенело вырывался. Шаги стихли где-то на один марш ниже. Крепко сжав кота, Наталья осторожно выглянула.
   Глеб стоял на площадке второго этажа и смотрел через перила вниз. Вот он нагнулся, присел на корточки, по-прежнему глядя сверху на входную дверь. Выпрямился и медленно пошел вниз. Дверь открылась и хлопнула.
   Наталья отпустила кота, быстро стащила с головы светлый парик, натянула вязаную шапочку, вывернула двухцветную куртку с зеленой стороны на черную. Когда она выбежала на улицу, Глеб уже стоял на автобусной остановке. Наталья едва успела заскочить в автобус вслед за ним. К ее удивлению, Глеб поехал не к "Проспекту Просвещения", а к "Академической". Опять эта "Академическая"!
   На эскалаторе она чуть пропустила Глеба вперед, прикидывая, в какой момент надо начать спускаться, чтобы не упустить его, если поезд уже стоит у платформы и тот в него сядет. И тут в нескольких метрах от себя Наталья увидела Сиверцева. Он поднимался снизу, рассеяно глядя на людей, едущих навстречу. Усталое осунувшееся лицо, борода растрепана, будто он ее теребил в задумчивости. Они поравнялись, их глаза встретились - и Наталья с ужасом поняла, что Сиверцев ее узнал. Он удивленно приоткрыл рот и вдруг бросился вверх по ступенькам. А она - вниз. Вот обогнала Глеба - не до него теперь! А Сиверцев несся по пятам - она слышала, как он грохочет по ступенькам, сопровождаемый воплем дежурной: "Молодой человек, не бегите по эскалатору!".
   Она успела вскочить в последний вагон в тот момент, когда двери уже закрывались. Доехала до "Гражданского проспекта", вышла и на автобусе добралась к дому. Ее знобило и тошнило. Она чувствовала себя настолько несчастной, что не могла даже плакать.
  
  

Глава 25.

  
   - Фанс! - от неожиданности Дима не нашел, что сказать, кроме этого дурацкого школьного словечка, забытого сто лет назад.
   - Что значит "фанс"? - не понял Костя, который был на пятнадцать лет моложе и вырос при другом фольклоре.
   - А то и значит. Убиться веником. Умереть и не встать. Плюс много-много средних пальцев. Очень сложное понятие, вам, молодым, не по зубам. Значит, дело возбуждать не стали?
   - Нет. Доказать, что он ее толкнул, нельзя. Нет доказательств - и все.
   - А против него никогда нет доказательств. И не было. Нам попадало, а он оставался чистеньким. Потом он меня подставил глобально, а я не мог этого доказать, - Дима раздраженно щелкнул зажигалкой, обжег палец и выругался. - Потом не смогли доказать, что он убил Свету. И с Гончаровой-младшей он в сторонке. И с моим киллером.
   - Скользкий, как мыло, - согласился Костя. - За ним и кроме этого много всего. Недоказуемого. По крайней мере, четыре странных трупа. А уж про финансовые шалости вообще молчу. Но это еще не все. У Свирина дочка пропала. Жена оставила ее в квартире любовника с няней. Когда Свирина погибла, любовник няне этой самой позвонил. И та смылась. Вместе с девочкой. Записку оставила, что психопату ребенка не отдаст. Это Свирин - психопат. Он действительно обращался к психиатру, и врач подтвердил определенные отклонения.
   - Для этого и врача не надо было. Спросили бы меня, - хмыкнул Дима. - Так что там няня?
   - А фиг ее знает, - отмахнулся Костя. - Это не мое дело. Может, ее парень этот, Чередеев, прячет, может, сама прячется. Я бы на их месте тоже ребенка припрятал подальше. Я тебя, Димыч, не за этим просил приехать.
   - А зачем тогда?
   - Наш дедушка Бобер идейку-индейку подкинул. Что-то в нем нездоровилось, вот он и решил, что все не так. Он считает, что дружков ваших, как ты с самого начала говорил, сам Свирин и ухлопал. А Гончарова ему помогала.
   - Бред!
   - Да я тоже так подумал сначала. А потом призадумался. Есть кой-какие накладки.
   Костик мельтешил по кабинету, как персонаж диснеевского мультфильма. Ему никогда не сиделось на месте. Если бы его энергию можно было аккумулировать, ее хватило бы, наверно, на освещение и отопление всего управления. Диме Костя напоминал воробья: маленький, юркий и взъерошенный.
   - Нет, Костя, это не накладки, - он покачал головой. - Это, скорее, мозаика, в которой не хватает кусочков. Как ни складывай оставшиеся - все равно непонятно. Ну не верю я, что Гончарова помогает Свирину. Не верю - и все.
   - Почему?
   - Не знаю. Но не верю.
   - Ладно, давай начистоту, - Костя посерьезнел. - Я знаю, ты сам в этом деле увяз по уши.
   - В каком смысле? - не понял Дима. - Меня до сих подозревают?
   - Ой, не знаю. То дело не мое. А вот твой киллер - мой киллер. И я уверен, что заказал тебя Свирин. Да и ты уверен. И заказал он тебя не просто так, по доброте душевной, а для того, чтобы ты не раскопал то дело.
   - Ну ты даешь! - фыркнул Дима. - Да он мог заказать меня для того, чтобы я не прикончил его за компанию с остальным. Превентивный, так сказать, удар. Он же уверен, что убийца - я.
   - А чего это ты за него решаешь? - разозлился Костя и даже остановил свое броуновское движение по кабинету. - Откуда ты знаешь, в чем он на самом деле уверен? Я уже говорил с Бобром, что дела надо объединять. Дим, я знаю, с Ванькой вы не договорились. Но, может, мне ты поможешь?
   - Как? - насторожился Дима, прекрасно понимая, куда тот клонит.
   - Ты ведь тоже расследуешь те убийства.
   - Нет.
   - Нет? - удивленно переспросил Костя.
   - Нет. Сначала я копался в этом, потому что просила вдова Сергея, потом меня самого начали подозревать. А теперь мне все это на фиг не нужно. Все, что я смог узнать, вам и так известно. Слишком уж много дряни всплыло. И мне все равно, кто убил Балаева и Калинкина - Олег или Гончарова. Более того, если она прикончит Свирина, я нисколько не огорчусь, - тут Дима прикусил язык, сообразив, что говорит лишнее.
   - Ладно, - огорченно вздохнул Костя. - Скажи хотя бы, кто, по-твоему, убийца?
   Хотя от его ответа ничего не зависело, Дима заколебался. У него-то сомнений не было, но он суеверно не хотел называть Гончарову, словно это могло помешать ей осуществить задуманное. Ему хотелось, чтобы все оставалось как есть. Пусть следствие растерянно топчется на месте, не зная, на какой из версий остановиться, а Гончарова пусть делает свое дело.
   Выйдя из управления, Дима позвонил на работу, предупредил, что не появится, и поехал на Гражданку, чтобы вспомнить молодость и страшные слова "поквартирный обход". Прошли те времена, когда бабушки у подъезда с радостью выложили бы любому обладателю красных корочек (даже если это всего лишь пропуск в спортклуб) все обо всех жильцах оптом. Нынче бабушки зарабатывают, по возможности, на жизнь, а не точат лясы во дворе. А если и точат, то знают далеко не всех.
   Прикрывшись липовым удостоверением члена загадочной "комиссии по капитальному строительству" ("Фортинбрас при Умслопогасе"!), Дима звонил в одну из нескольких расположенных на площадке квартир и строгим голосом выспрашивал, не сдают ли соседи жилплощадь. Поскольку он был не из милиции и не из налоговой, соседей закладывали дружно и с готовностью. Дима ненавязчиво, будто бы кстати, интересовался личностью съемщиков, а потом заходил туда, где жили одинокие женщины в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти.
   Вычеркивая из списка очередной дом, Дима пытался утешить себя тем, что необойденных остается все меньше, но почему-то при этом вспоминались слова бывшей жены. Аня утверждала: когда печешь блины, кажется, что с каждым выпеченным теста в кастрюле становится все больше. Прикинув, сколько еще осталось домов, Дима подсчитал, что пробегает до морковкина заговенья.
   Пожалуйста, взмолился он мысленно, не прячься, не убегай. Мне нужно встретиться с тобой, поговорить. Я хочу помочь тебе.
   Еще совсем недавно он не испытывал к ней абсолютно никаких чувств: ни симпатии, ни антипатии. Но вдруг, в какой-то момент Гончарова стала ему странно близка. Как земляк, встреченный на краю света. Пусть у нее свои причины ненавидеть Олега, никак не связанные с его, Димиными, причинами. Пусть даже она использовала для своей собственной мести историю, которая ее совершенно не касалась. Дима спрашивал себя: а стал бы он сам мстить Олегу, узнай, что тот убил Свету. Тогда, двадцать два года назад, сгоряча - может быть и да. Но сейчас... вряд ли. Он помнил все, он не мог забыть ее, и Гончарова, словно медиум, связывала его со Светланой. Он понимал, что именно ей, совершенно незнакомому человеку, смог бы рассказать все.
   Но для этого он должен ее найти. И как можно скорее. Пока ее не нашла милиция. Пока Свирин на свободе, а не в тюрьме и не в психбольнице.
   Погасив сигарету, Дима вышел из машины и отправился к следующему по порядку дому.
  
   Вопреки расхожему представлению, согласно которому между более-менее крупным бизнесменом и бандитом стоит знак равенства, Глеб Чередеев был настолько далек от какого-либо криминала, насколько это вообще возможно. Отец, отойдя от дел, оставил ему хорошо отлаженный механизм, который, пусть и поскрипывая, но все же с честью выбирался из всевозможных кризисов и катаклизмов. Оказалось, что если не зарываться, старательно думать головой и не ссориться с... ни с кем не ссориться, можно зарабатывать неплохие деньги. Почти легально. Налоги Глеб платил исправно, а с "крышей" все дела вел шеф службы безопасности - прошедший Афганистан и "Альфу" отставной прапорщик ФСБ Павел. В отличие от кабинетных офицеров Павел был практиком и дело свое знал крепко.
   Глеб рос типичным избалованным сынком значительного папы. В московском жаргоне для таких, как он, было специальное словечко: "мажоры". Его отец был одним из замов председателя горисполкома, и в школу Глеба возили на черной казенной "волге". Разумеется, в английскую. С пяти лет его отдали в теннисную секцию. Способности были отличные, тренеры тоже, и перспективы казались вполне радужными. К пятнадцати годам Глеб несколько раз завоевывал призовые места на международных юношеских турнирах и вдруг получил серьезную травму. Почти год ему пришлось ходить сначала на костылях, потом с палочкой. Кого-то другого это, скорее всего, сломало бы, но Глебу, как ни странно, испытание пошло на пользу. Капризный подросток, привыкший получать все самое лучшее и большой ложкой, серьезно задумался о жизни и своем месте в ней. К тому же спорт приучил его добиваться своего, развил волю и самодисциплину. Поняв, что играть в теннис он сможет разве что по-любительски, Глеб с головой ушел в учебу. Ему не хотелось больше пользоваться папиными заслугами и привилегиями.
   Закончив в школу всего с двумя четверками, Глеб без труда поступил на полузакрытый восточный факультет университета, где три года изучал арабистику. Пока не понял, что восток - дело слишком уж тонкое и все это просто не его.
   Потом была армия. Внутренние войска. Колония строгого режима на Иртыше. Вот где он насмотрелся и на зэков, и на зону как таковую. И хотя пословицу про суму и тюрьму помнил, все же дал себе клятву: сделать все возможное, чтобы никогда по ту сторону колючки не оказаться.
   Мобилизовался Глеб в канун нового, 93-го, года и оказался совсем в другой стране. Уходил служить еще в Советском Союзе, а вернулся в Россию, живущую по талонам и карточкам. Там, в тайге, они были словно на другой планете. Новости хоть и доходили, но казались какими-то далекими и будто невзаправдашними.
   Он не знал, чем заняться. Устроился в видеосалон, потом охранником в казино. Но вся эта работа была так или иначе связана с криминалом, которого Глеб боялся, как огня. Тогда он еще наивно полагал, что с этой стороной жизни возможно не пересекаться вообще, и шарахался, едва почуяв паленое. Отец настаивал на поступлении в институт. Сам он ушел с государственной службы и, будучи по образованию архитектором, открыл строительную фирму. Подумав, Глеб поступил на строительный факультет инженерно-экономической академии.
   Шли годы, бизнес процветал и разрастался. Глеб много и с удовольствием работал, а в свободное время по-прежнему играл в теннис. Жизнью своей он был вполне доволен: интересная, прибыльная работа, комфорт, друзья, хобби. Девушки? И девушки тоже. Правда, всерьез он ни одну из них не воспринимал. Для него они были чем-то вроде горбушки черного хлеба: когда нет - плохо, а когда есть - хочется пирожных.
   Он решил, что женится, только если полюбит по-настоящему. Что значит "по-настоящему", он и сам толком не знал, но был уверен, что если это случится - поймет сразу. Пример родителей, которые поженились исключительно из-за предстоящего рождения сына и жили каждый в своем мире, пока не развелись после двадцати лет безрадостного брака, мог вообще вызвать отвращение к семейной жизни. Но Глеб верил, что бывает и по-другому. Верил, что по-другому будет у него.
   А Илона ему сначала не понравилась. Он любил женщин маленьких и пухленьких. Мягких. А не длинных и тощих, с ребрами, напоминающими стиральную доску. Сам он был нормального мужского роста, где-то около метра восьмидесяти, но считал, что женщин надо носить на руках не только в переносном смысле. А попробуй подними такую - если и не надорвешься, ноги будут по полу волочиться.
   И тем не менее, с того самого момента, когда она вошла в комнату, Глеб следил за ней: глаза так и норовили скоситься в сторону высокой стройной блондинки. Он злился на себя и на нее, но ничего не мог с собою поделать. А потом их взгляды встретились, и Глеб понял, что его затягивает в зеленую пучину ее глаз...
   Она ничего не говорила о себе, и Глеб каждый раз боялся, что большее ее не увидит. Четыре месяца спустя Илона сказала, что им надо расстаться. Тогда он заставил ее рассказать правду. Оказалось, у нее есть муж и годовалая дочка. И для нее все стало слишком серьезным, чтобы продолжать прятаться по углам. А еще - она уезжает работать в Данию и надеется, что работа поможет ей забыть о нем.
   Глеб тогда был слишком ошарашен и даже обижен, чтобы попытаться ее отговорить. Он даже не поехал ее проводить, хотя знал, что мужа Илоны в аэропорту не будет. Он работал, играл в теннис и даже пробовал встречаться с прежними подружками, но все было пресным, как жеванная бумага. Илона мерещилась ему в каждой высокой блондинке. Каждый день Глеб ждал ее звонка или письма, но она не звонили и не писала.
   И тогда он понял, что должен сделать. Что сделает, непременно сделает. Время тянулось, как будто в сутках вдруг стало не двадцать четыре, а сто двадцать четыре часа. Чтобы убить его, Глеб сделал в квартире ремонт. Выбирая обои и краски, покупая новую мебель, он думал о том, понравится ли это Илоне. Маленькую комнату он освободил и обставил как детскую. Глеб не сомневался, что ему удастся уговорить Илону развестись с мужем и выйти за него замуж.
   Они встретились, и все получилось так, как он представлял себе бессонными ночами. Илона согласилась стать его женой. Потом были удивительные недели в Сочи...
   Воспоминания о счастливых дня так больно впились в израненную душу, что Глеб застонал и стукнул кулаком по выкрашенной желтой краской трубе мусоропровода. Он стоял на площадке между первым и вторым этажом, спрятавшись за эту самую трубу, и смотрел в узкое окошко, выходящее на крыльцо. Было темно, моросил дождь, но сильная лампа над входной дверью достаточно неплохо освещала пространство перед подъездом.
   Вот уже несколько дней Глеб следил за Олегом Свириным. Тот изображал примерного вдовца: утром ехал на работу, вечером возвращался, ставил машину на стоянку и прятался за бронированную дверь. Так что самым удобным местом разделаться с ним был именно подъезд.
   Глеб обшарил буквально каждый сантиметр парадного и лестницы, осмотрел двор. Со двора было несколько выездов, освещение почти отсутствовало. Если поставить машину подальше от окон и парадных, вряд ли ее кто-то рассмотрит и запомнит. Он понимал, что машина - дополнительный риск, но удирать в случае чего на своих двоих ему казалось еще более рискованным.
   Он ждал Олега на автобусной остановке. Как только серебристый "мерседес" проехал мимо, направляясь к стоянке, Глеб быстро пошел к дому. В запасе у него было минут десять, а то и пятнадцать. Никого не встретив по пути, он зашел в подъезд и поднялся на один марш. Стрелять отсюда было неудобно, и Глеб еще раньше решил, что, завидев Свирина в окно, спустится и встанет слева от двери, ведущей из тамбура к лифтам. Открыв дверь, Свирин его не увидит: Глеб окажется как раз за нею. И выстрелит сзади. Какая-то его часть говорила с сомнением, что стрелять в спину подло, но он решительно отметал колебания: то, что Свирин сделал с Илоной, оправдывало и не такое.
   Прошло уже больше двадцати минут. Свирин задерживался - словно чувствовал, что его ждет. Тонкие матерчатые перчатки стали влажными от пота, лицо чесалось под шерстяным спецназовским шлемом с дырками для глаз и носа. Противные струйки стекали по спине. Пистолет, казалось, весил целую тонну.
   Когда Глеб попросил Павла достать ему нигде не засвеченный ствол, он рассчитывал на что-то привезенное из Чечни, но Павел принес "ТТ" едва ли не первого выпуска с навинченным на ствол устрашающего вида глушителем. "Я думаю, тебе нужно именно это", - с непроницаемым лицом сказал он. Глеб понял: Павел обо всем догадался. Друзьями они не были, но он знал: доверять Павлу можно на все сто. Глеб давно не стрелял, поэтому для тренировки забрался в глухой угол Удельнинского парка и пустил в расход десяток пивных банок. Результатом остался доволен, но все равно ему было страшно. Впервые убить живое существо, пусть даже самого последнего мерзавца, убить не на всплеске эмоций, а сознательно... Для этого надо перешагнуть определенную грань, что-то переломить в себе.
   И вот наконец Свирин появился. Он шел к подъезду мелким семенящим шагом, втянув голову в плечи. Темное полупальто сидело на нем как-то нелепо. Да и весь он был жалким и нелепым. На секунду Глебу стало не по себе, словно он решил воевать со слюнявым идиотом. Но он тут же прогнал брезгливую жалость прочь. Бешеная собака тоже не виновата, что больна, но ее пристреливают.
   Быстро сбежав по ступенькам, Глеб встал у двери. Единственная лампочка у лифтов светила тускло, но ему много света было и ни к чему. Главное, чтобы Свирин вошел один. Это был затишок между массовым возвращением жильцов с работы и тем часом, когда, досмотрев всевозможные сериалы, собачники выводили своих питомцев на вечернюю прогулку.
   Входная дверь со скрипом открылась. Свирин постоял пару минут в тамбуре и приоткрыл внутреннюю дверь. Видимо, он осматривал подъезд, просунув в щель голову. Глеб сжал челюсти. Если этот урод так же будет исследовать и левую сторону, придется стрелять ему в лоб. Будто услышав его, Свирин приоткрыл дверь пошире. Показалась голова с безумно вытаращенными глазами.
   Не раздумывая, Глеб вскинул пистолет и нажал на курок. Раздался тихий, почти неслышный щелчок - и все. Осечка!
   Свирин смотрел на него, широко разинув вывернутый безмолвным криком рот. Они оба замерли, ошеломленные. Первым очнулся Олег. Он заорал что-то нечленораздельное и бросился бежать, но почему-то не на улицу, а вверх по лестнице. Его крик метался в узком колодце лестничных пролетов, отражаясь эхом и резонируя. Глеб поднял пистолет, целясь Свирину в спину, но тут случилось что-то непонятное.
   Какой-то темный силуэт метнулся снизу, с лестничного марша, упирающегося в металлическую решетку, за которой терялся во мраке подвал. Глеб почувствовал резкую боль в руке и выронил пистолет. Женщина - а это была женщина! - подняла его и сказала:
   - Быстро! Ключи от машины! Сейчас здесь будет милиция.
   Срывая на ходу маску, Глеб выскочил на крыльцо, женщина за ним. Он обернулся, протянул ей ключи и хотел что-то сказать, но она не дала:
   - Да быстрее ты, киллер хренов!
   Она бросилась во двор, обгоняя его, и когда Глеб подбежал к "бэшке", незнакомка уже сидела за рулем и заводила мотор. Не успели они выехать со двора, как откуда-то с проспекта донесся вой милицейской сирены. Женщина чертыхнулась, резко, со свистом развернула машину и понеслась наискось через двор, прямо по пешеходной дорожке. Пару раз их сильно тряхнуло, чрез узкий проезд они выбрались в проулок и запетляли между домами.
   У Глеба началась обратная реакция: его трясло, руки ходили ходуном, он потерял счет времени и никак не мог сообразить, где же они находятся. Придя в себя, он обнаружил, что машина стоит на заднем дворе какого-то магазина, а женщина сноровисто разбирает пистолет, превращая его в груду металлического хлама.
   - "Тотошка"! - сказала она презрительно. - Натуральная киллерская игрушка. Выстрелить и выбросить. Ты хоть внутрь-то заглядывал, стрелок? Его, похоже, с войны не чистили. И как только в руках не разорвало. Кстати, будем знакомы, меня зовут Наташа.
   - Глеб, - собственное короткое и гладкое в произношении имя показалось зазубренным пудовым булыжником.
   - Знаю, - кивнула Наталья.
   - Может, ты мне все-таки объяснишь, что происходит?
   - Все-таки объясню. Только попозже. А сейчас поехали, - она выбросила в окно часть деталей пистолета и потихоньку вырулила со двора на улицу. Остальные части разбросали еще в двух местах потемнее.
   - Куда мы едем? - спросил Глеб, которому показалось, что они уже должны быть либо в Финляндии, либо под Москвой.
   - Ко мне. Но не сразу. Все, выходи, - Наталья заглушила мотор. - Магнитофон вытащи, все ценное забери. Клади в мою сумку.
   - Зачем? - удивился Глеб.
   - Затем, что тачку оставим здесь. На соседней улице отдел милиции. Сейчас пойдешь туда. Заявишь, что машину угнали. Час назад. Скажешь, вышел за сигаретами, вернулся - ее нет.
   - А что я целый час делал?
   - Да не все ли равно? С продавцом за жизнь болтал. Потом ментуру искал. Давай, иди. Я жду тебя на автобусной остановке. Эй, перчатки-то сними, ты бы еще в маске пошел!
   Еще час ушел на беседу с унылым дежурным.
   - Я думала, ты решил сдаться с повинной, - сказала ему замерзшая Наталья. - Ладно, вон "тэшка" ползет, поехали.
   Минут через десять автобус затормозил на углу Гражданского и Северного.
   - Куда теперь? - Глеб по-прежнему чувствовал себя только что проснувшимся лунатиком.
   Не говоря ни слова, Наталья взяла его под руку и повела вдоль по Северному. Так же молча они подошли к панельной девятиэтажке, поднялись на последний этаж, вошли в квартиру.
   Глеб сидел на шатком диване, держа в одной руке стакан водки, в другой бутерброд с колбасой, и слушал Наталью. То, что она рассказывала, не укладывалось в голове.
   - Так значит, ты затеяла все это, чтобы отомстить за смерть дочери? - задумчиво спросил он, когда та закончила.
   - Ну... в общем, да.
   - Я только не понимаю, зачем так сложно.
   - Типично мужской подход, - Наталья налила себе водки, выпила, поморщилась. - У вас фантазия запрограммирована на конечный результат, а не на процесс. Подумай сам, смерть - это конец физического существования. Не будем о том, что там дальше. К сожалению, у меня не было богомольной бабушки. Факт, что эта жизнь кончилась. Все, точка! Если за нею есть что-то еще, значит, смерть тебе уже не страшна. Если нет, ты ничего не почувствуешь. Не знаю, Глеб, как тебе, а мне лично мало того, что этот гад просто перестанет существовать.
   - Тебе надо, чтобы он перед смертью помучался? - Глеб поставил стакан на журнальный столик и пристально взглянул на нее.
   - А ты представь, что испытала твоя Илона в тот момент, когда поняла, что с того балкона другого пути нет, только вниз, - Глеб помрачнел. - О чем думала моя Наташа перед тем, как выпить две упаковки таблеток? По-твоему, их страх и боль равноценны сиюминутному переходу из одного физического состояния в другое? Если бы пистолет не дал осечку и ты выстрелил бы Свирину в голову, он даже не успел бы ничего понять.
   - Это, кажется, еще граф Монте-Кристо говорил, что наказание должно быть долгим. Вот кто был мститель. Мы ему в подметки не годимся.
   - У него были другие возможности, - не согласилась Наталья. - К тому же, если ты помнишь, в романе полно натяжек. Да и кончается он не слишком оптимистично.
   - Как и в жизни. Вот ты представляешь, что будешь делать... потом?
   - Либо сидеть, либо... уеду куда-нибудь.
   - Это понятно, что уедешь. Но делать что будешь? Чем жить?
   Наталья помрачнела.
   - Работой, чем еще. А ты?
   - Поеду к отцу. Вику буду воспитывать.
   - С кем она сейчас, с няней?
   - Да.
   - Где они?
   Глеб недоверчиво посмотрел на Налью.
   - Зачем тебе это?
   - Ты, Глеб, не знаешь Свирина.
   - А ты знаешь?
   - Более или менее, - неопределенно ответила она. - На дай Бог, что с тобой случится.
   - Что со мной может случиться? - хмыкнул Глеб. - Все самое ужасное со мной уже случилось. Илоны нет...
   - Еще одна типично мужская глупость - "что со мной может случиться". Послушай, мы с тобой не в бирюльки играем. Ты не знаешь Свирина, - еще раз повторила Наталья.
   Она была серьезна, и Глеб перестал хорохориться:
   - Они у меня на даче, в Горбунках. Я ее купил по случаю, почти и не жил там. Сейчас нарисую, как доехать.
   - А может, сразу заберешь девочку и уедешь? - осторожно спросила Наталья. - Зачем тебе лишний риск?
   - Я надеюсь, ты шутишь! - глаза Глеба стали ледяными. - Если нет, то нам не по пути.
   - Ладно, успокойся, - Наталья вздохнула, то ли с облегчением, то ли обреченно. - Будем играть вместе. Но в мою игру. Слушай, что будем делать...
  
  

Глава 26.

  
   Ирина сидела перед телефоном, не зная, как поступить. Ну хоть монетку бросай: орел или решка. Один голос, трезвый и осторожный, говорил ей: Ира, плюнь, забудь и не высовывайся. Вляпаешься по самые ноздри! Другой, завистливый и дурной, как паровоз, вопил, что надо попытаться. Риск - благородное дело. Да и само дело того стоит.
   Она еще раз перебрала стопку снимков. Из пятнадцати только три получились отчетливо, но зато какие! На первом Илона - она получилась в профиль - приоткрыв от испуга рот, стоит в середине балкона, а застывший на пороге Олег что-то говорит ей с перекошенным от злобы лицом. На втором он выкинул вперед руку, а Илона отшатнулась к перилам. На третьем она висит, цепляясь за прутья решетки, а Олег смотрит на нее, скрестив руки на груди.
   Вот он, компромат! Самый настоящий, первосортный! То, что ей так долго пришлось искать. Но употребить его по назначению было страшно.
   Натерпевшись страху на пустыре, Ирина решила: все, хватит. Это в кино скромные домохозяйки вдруг превращаются в помесь каскадера и спецназовца, побеждают всех и остаются с мешком денег, плюс красавец-мужчина в придачу. На деле все выходило совсем не так. Даже узнав о покушении на Сиверцева и сложив в уме два и два, Ирина понимала: это ничего не изменит.
   Проглотив зависть к сестре и досаду, Ирина продолжала жить дальше. На работу ходить было не надо, она спала до обеда, а потом валялась на диване с душещипательными романами. Лелька о себе не напоминала - и слава Богу!
   Она позвонила тогда, когда все только-только начало оседать и успокаиваться. Позвонила, чтобы сказать: приглашение выслала. Ирина буквально взвыла от злости, не зная, как поступить. Ехать без денег не позволяло самолюбие. Да и как приехать, на билет и то не наскребется. Не приехать... С этим самолюбие тоже было не согласно. Не приехать - значит, признаться, что наврала, что она нищая. Конечно, можно придумать, что по какой-то причине не дали визу. Но это тоже унизительно. Ирина так и видела, как сестрица приподнимает кукольные бровки и усмехается, а ее тонкие губы кривятся, словно гусеницы. "Ну не всем же так везет, как нам, Лелечка", - с фарисейской миной курлычет Лиогенький, поглаживая Лельку по округлившемуся животу. Картина эта настолько отчетливо стояла перед глазами, что Ирина потрясла головой, отгоняя ее.
   Что же делать, что же делать, без конца билось в голове. Даже если продать все, она будет для них бедной родственницей. Для них пятьдесят штук - не деньги. И если пару дней назад Ирина пыталась примирить себя с действительностью, то теперь она смотрела на все с отвращением, как ребенок, собравшийся в гости, но в последнюю минуту по какой-то причине оставленный родителями дома.
   Не раз и не два она возвращалась к мысли о Свирине и о шантаже, но так и не смогла придумать, как к нему подступиться. Возможно, другой человек, похитрее, и состряпал бы из имеющегося в наличии нечто пригодное, но только не она.
   И в тот момент, когда Ирина уже совсем пала духом, ей позвонила приятельница, которая хорошо знала жену Олега. В качестве сплетни она рассказала, что Илона уехала на юг с любовником.
   Илона с любовником... В этом что-то забрезжило. Она, как всегда, судила о других по себе. Заснять парочку в пикантной ситуации и предложить Свирину купить снимки и негатив. Даже если ему абсолютно все равно, с кем спит его женушка, вряд ли он образуется, если фотографии увидят... кто увидит? Да какая разница, кто-нибудь.
   Она наняла детектива-одиночку, который выяснил, когда Илона вернулась из Сочи и где живет. Вооружившись мощным "кодаком", Ирина, почти не скрываясь, крутилась возле дома Глеба Чередеева. С видеокамерой она так толком и не научилась обращаться - почему-то тряслись руки, а изображение вечно было не в фокусе. Зато с фотоаппаратом Ирина управлялась мастерски, не зря несколько лет ходила в фотокружок.
   Но ничего не получалось. Хоть ей и удалось найти замечательную позицию для съемки. Вечером в квартире аккуратно задергивали шторы. А днем почему-то не позволяли себе ничего лишнего.
   В тот день парочка вышла из дома, уселась в машину и поехала куда-то на север. Ирина на своей "тойоте" - за ними. К ее удивлению, они приехали к свиринскому дому. За последние дни она настолько зациклилась на постельно-компроматной теме, что не сумела предположить ничего умнее того, будто Илона с дружком приехала домой порезвиться на свободе, пока Свирин на работе. Может, им дома ребенок мешает. Или еще что.
   Пока голубки сидели в машине и что-то там обсуждали, Ирина быстро вошла в дом напротив и поднялась на седьмой этаж. Этажи в этих домах отличались высотой, и седьмой "ее" дома был где-то на полметра выше шестого этажа дома напротив. Подкрутив объектив, Ирина приблизила изображение. Спальня просматривалась отлично, чуть хуже - гостиная.
   Вот в спальню вошла Илона. Ирина замерла, как охотничья собака, сделавшая стойку. Илона сняла со стены картину и что-то там делала - непонятно что. В комнату вошел мужчина. К великому Ирининому удивлению, это оказался Свирин. Она подумала, что если Илонин приятель в квартире и Свирин устроит разборку, получится. замечательный сюжет. Но посмотрев вниз, она увидела Чередеева у машины.
   Разочарованная, Ирина хотела уже зачехлить камеру, но что-то заставило ее снова посмотреть через видоискатель. В квартире, похоже, назревала крупная ссора. Ей, разумеется, было не слышно, о чем говорят Олег и Илона, но выражения лиц и жесты обоих были достаточно красноречивы.
   Не понимая, что это может ей дать, просто на всякий случай, Ирина начала щелкать кадр за кадром. Ситуация накалялась. Вот Илона оттолкнула Свирина и выскочила в коридор. Неужели все? Нет, через несколько секунд открылась дверь балкона и снова появилась Илона. А дальше...
   Ирина замерла от ужаса, и только палец автоматически снова и снова нажимал на кнопку. Щелкал затвор, тихо жужжал, протягивая пленку, механизм. Вот кем ей надо было стать - фоторепортером. Умение - дело наживное, главное - способность лезть на рожон, не задумываясь о последствиях.
   Когда все было кончено, Ирина убрала камеру в футляр, вышла из подъезда и села в машину, лишь мельком взглянув на окровавленное тело. Илону ей было не жаль. Только какое-то недоумение: вот ведь был человек, а через минуту уже нет его. Красивую молодую женщину убил человек, с которым та вместе жила, с которым спала, ела разговаривала. От которого родила ребенка.
   Дома она вытащила из чулана томящиеся там сто лет фотопринадлежности, реактивы, бумагу, проявила пленку и отпечатала снимки. Вполне сносные. С их помощью вполне можно было упрятать Свирина за решетку. Отдать следователю - и все дела. А можно и не отдавать. Предложить Свирину. За пятьдесят тысяч. Кстати, почему именно за пятьдесят? Пусть будет за сто. За такое можно и больше попросить, но Ирина решила не зарываться.
   И все-таки ей был страшно. День за днем она откладывала звонок Олегу. Не сегодня. Завтра, говорила она себе, время еще есть. Но вот время кончилось. Утром Ирина нашла в почтовом ящике конверт с приглашением. Надо было или решаться, или отказаться от всего окончательно. И она решилась.
   - Привет, это я, - сказала она, пытаясь справиться с дурнотой.
   - Кто "я"? - не узнал ее Олег.
   - Ирина. Емельянова.
   - А-а... - протянул он. - И что тебе надо. Потрахаться?
   - Что мне надо? - переспросила Ирина, собираясь с духом, как перед прыжком в воду. - Да так, ерунда. Сто тысяч баксов.
   - Юмор? - сухо поинтересовался Олег.
   - Нет. Я думаю, ты заплатишь мне сто тысяч.
   - Сдурела?
   - Сдурел ты, милый! Или хочешь на зону?
   - Опять? - засмеялся Олег. - Ты, кажется, обещала мне нары за то, что я убил твоего благоверного. Что теперь?
   - Я видела, что ты сделал со своей благоверной!
   - Да? И что же? - голос Олега словно сжался и ощетинился.
   - Толкнул на перила, балкон обвалился...
   - Ирочка, да пой, ласточка моя, что хочешь. Может, тебе телефончик следака дать? - перебил ее Свирин.
   - Лучше почтовый адрес. Я пошлю ему кой-какие снимочки.
   - Что?! - заорал Олег. - Хватит врать!
   - Неужели ты думаешь, я стала бы требовать с тебя деньги за просто так?
   Она почти совсем успокоилась и говорила с какой-то веселой злостью. Олег молчал. Ирина слышала, как он громко сглотнул слюну и наконец сказал:
   - Ира, давай я перезвоню тебе завтра?
   - Что за глупости? - фыркнула Ирина, ликуя про себя: ура мы ломим, гнутся шведы!
   - У меня нет сейчас таких денег.
   - Нет, дорогой, так не пойдет. Деньги мне нужны срочно. Чтобы у тебя - и не было? Поскреби по сусекам. За картиной посмотри, - она сказала это наугад, но по напряженному молчанию на том конце провода поняла, что попала в цель, - видимо, там был сейф или тайник.
   - Ира, я не отказываюсь, - наконец сказал он. - Но у меня действительно нет таких денег дома. Завтра я их достану и перезвоню тебе.
   - Ладно, - сдалась Ирина. - Но если до двенадцати ночи ты не позвонишь, послезавтра утром снимки и пленка будут у следователя.
   Весь вечер она будто на крыльях летала. Получилось! Черт возьми, получилось! Она спустилась в магазин, купила фруктовый торт и почти весь съела, а потом полчаса стояла под душем и пела про черного кота, которому не везет. Бедный! Не всем же такая маза, как ей!
   Весь следующий день Ирина просидела дома. У нее кончился хлеб и сахар, но она боялась выйти и пропустить звонок Олега, хотя и доказывала себе, что дозвониться - это в его интересах. Но Олег не звонил. С каждым часом Ирина нервничала все больше и больше. Она включала телевизор - и тут же выключала его. Брала книгу, но, прочитав пару страниц, отбрасывала в сторону, так и не поняв, о чем читает. Ставила на плиту чайник и забывала зажечь газ.
   За окном стемнело. Не включая света, Ирина ходила по комнате. Двенадцать шагов от двери до окна. Поворот через левое плечо. Двенадцать шагов обратно. Поворот через право плечо. Будильник и настенные часы тикали не в такт, получалась странная синкопированная мелодия из четырех нот. Несколько раз он подходила к телефону, чтобы проверить, работает ли. Телефон работал.
   Когда Ирина в очередной раз промаршировала к двери, ей послышался какой-то шорох на лестничной площадке. Она подошла ближе, посмотрела в глазок. За дверью было темно: лампочку опять украли. Ей показалось, что в щель под дверью пробирается что-то страшное, какой-то туманный призрак. Нагнувшись, она поняла, что это струйки дыма, и тут же почувствовала отвратительный запах горелого пластика. вскрикнув, Ирина распахнула дверь, но не успела сделать ни шага: чья-то сильная рука сдавила горло, другая зажала рот. Задыхаясь, теряя сознание, она еще успела сообразить, что ее тащат за ноги в комнату.
   Очнулась Ирина от холода и резкой боли. Щека горела, по лицу, по груди стекали капли воды. Она полулежала на диване, Олег стоял перед ней со стаканам в руке.
   - Доброго утречка! - усмехнулся он. - Ну как, приготовила под бабки корзину? Где пленка и фотографии, сука?
   Ирина замотала головой. Приподняв брови, Олег взял со стола нож, которым она чистила яблоко. Само яблоко, нетронутое, побуревшее, валялось здесь же. Олег разрезал его пополам - влажно блеснула сочная серединка. Довольно хмыкнул, провел по лезвию пальцем, слизнул каплю крови. Нож был небольшой, но очень острый, сосед-слесарь делал такие на заводе из неучтенного материала и продавал всем желающим.
   - Значит, не скажешь? - ласково спросил Олег, подходя к ней.
   Нож коснулся щеки, царапнул мочку уха: на шею побежали теплые капли. вслед за ними переместилось и лезвие.
   - Вот здесь, Ирочка, находится сонная артерия... Так что, будем говорить?
   - Если со мной что-то случится, снимки будут в милиции, - прошептала она.
   - Да ну! - расхохотался Олег. - Надо же так врать! А если даже и не врать, тебе-то какая радость будет, если меня посадят. Ты-то об этом даже не узнаешь. Не лучше ли отдать дяде бяку и жить спокойно дальше? Надо же придумала, сто тонн баков. Таблеток тебе надо от жадности, и побольше! Ну?
   - Черт с тобой! В верхнем ящике.
   Продолжая держать нож у горла, Олег подвел ее к серванту.
   - Доставай! - сказал он.
   - Подавись! - прошипела Ирина, протягивая ему конверт.
   - Вот и славненько.
   Взяв снимки, Олег убрал нож и толкнул ее на диван. Не удержавшись, Ирина упала и больно ударилась о подлокотник. Потирая ушибленное место, она смотрела, как Олег разглядывает фотографии, подносит к свету пленку. Конечно, об Америке придется забыть, а о Лельке постараться не думать, но этой бледной гниде она все-таки отомстит. В спальне, в тумбочке лежит еще один комплект фотографий. Она напечатала их специально для того, чтобы передать следователю. Послать по почте или оставить у дежурного. Но потом, когда деньги будут у нее. Что же делать, если так вышло. Говорила же себе: со Свириным ей не тягаться. Только бы ушел.
   Ирина коснулась уха, поднесла вымазанную теплым и липким руку к глазам. От вида крови замутило.
   - Что, Ирочка, не любишь кровь? - тихо и очень ласково спросил Олег. Таким она боялась его больше всего. - Вот так, наверно, и Генке было страшно.
   - Так это все-таки ты? - спросила Ирина.
   - Да какая разница! Ты что же, думаешь, Геночка твой ангел был? Святой? Ну, во-первых, у него была девка. Молоденькая, красивая. С сиськами. Не то что у тебя - два прыща. Он трахал ее на даче. На той самой. А о тебе говорил, что ты тупая, жадная и фригидная сука. Всем говорил.
   - Замолчи! - выкрикнула Ирина. - Врешь, скотина!
   - Может, и скотина, - ехидно улыбнулся Олег, - но не вру. Ее зовут Женя. Женечка. Но это все ерунда. Я тебе еще и не то расскажу...
   - Нет, - она заливалась слезами. - Я тебе не верю. Он не мог.
   - Еще как мог! Сначала он, потом Серый, потом я. А потом мы решили ее убить. Знаешь, как это просто? Нет, не знаешь. Откуда? Не знаешь...
   Олег подошел совсем близко, в его руках опять был нож. Ирина, как завороженная, следила за играющим на лезвии бликом. Потом она перевела взгляд на лицо Олега и ужаснулась. Это было лицо чудовища, демона. Улыбка напоминала оскал, а глаза стали совсем белыми, как у вареной рыбы. Светлая радужка слилась с белком, и только сузившиеся в точку зрачки смотрели на нее, притягивая, как черные дыры. Ей показалось, что за спиной Олега мелькнула какая-то тень. Он погладил свое левое плечо и вдруг внезапно вскинул руку.
   Ирина почувствовала, как резкая боль перечеркнула горло. Она попыталась вздохнуть, зажать рану руками, но не могла. Теплые струйки стекали между пальцами, щекотали грудь под халатом.
   "Этого не может быть! - промелькнуло в голове. - Это не может быть со мной. Я не могу умереть!"
   Силуэт Олега вдруг стал расплывчатым и начал медленно удаляться. Ноги подкосились, как будто кто-то сзади ударил ее под колени.
   "Аринушка, принеси мне клубочек красненький из корзинки, свяжу тебе носочки", - донесся откуда-то издалека голос бабушки Лизы. "Иду, бабушка", - попыталась прошептать Ирина, но не смогла и закрыла глаза...
  
   "Вот здесь, сюда! - шептал Локи, который не покидал его с того самого дня, когда умерла Илона. - Смотри, здесь никого нет. И не было уже очень давно. Здесь ты сможешь отсидеться до понедельника. Не стоит звонить Отари домой. К чему эта спешка, он может заподозрить неладное".
   Сарай был темным, в щели дуло. Пахло гнилью и дерьмом. Вдоль стены стояли пустые деревянные ящики. Олег соорудил из них нечто наподобие грота, залез вовнутрь и закрыл отверстие. Завернулся в куртку и лег прямо на голый бетонный пол. Локи устроился рядом и пел ему колыбельную, звучавшую, как боевой варварский гимн.
   Олег попытался уснуть, но стоило ему опустить веки, он видел перед собой женские лица. Глаза. Они смотрели на него: пристально в упор, не мигая. Изумрудно-зеленые - Илоны, карие - Ирины, серо-голубые - Людмилы. А еще зеленовато-коричневые - Наташи Гончаровой. А может, Светланы? Они просто смотрели. Как на компьютерной заставке под названием "дьявольские глазки". Только глаза. Без лиц. Эта заставка была в компьютере офис-менеджера его конторы, и Олег не мог видеть ее без содрогания.
   Он резко сел, ящики зашатались. Разбуженный Локи недовольно заворчал. Олег выбрался из грота, сел на пол и достал из кармана конверт. Чиркнул зажигалкой.
   "Кретин! - взвизгнул Локи. - ты что, хочешь здесь все спалить?".
   Сбив пламя, уже лизавшее уголок конверта, Олег доставал снимки по одному и рвал их на мелкие клочья. А потом - снова и снова, мельче и мельче. Пленку, не взирая на протесты Локи, он все-таки сжег. Она горела, источая отвратительный запах - совсем как та расческа, которую он подсунул под дверь Ирины, чтобы выманить ее из квартиры.
   Ирина, Ирина... Как все-таки некрасивы бывают люди в смерти. Илона с неестественно вывернутой шеей. Максим, которого по частыми выпиливали из смятой в гармошку машины. Ирина - выпученные глаза, разинутый рот, бегущая по рукам кровь...
   Его ищут. Несомненно. Он ведь не собирался ее убивать, шел только забрать фотографии, припугнуть. Поэтому и не заботился, чтобы все было чисто. Его пальцы и на дверной ручке, и на стакане, и на ноже. А когда он выходил из подъезда, навстречу попался мужик с собакой.
   Олег действительно не собирался убивать Ирину. И так все было слишком сложно. Когда он увидел снимки... Он не почувствовал ничего: ни гнева, ни испуга, ни облегчения от того, что они у него в руках. Только удивление: почему на них не видно Локи, который сидел у него на плече. Он сидел на плече и тогда, у Ирины. Сидел, нахохлившись, и, кажется, спал. Но в тот момент, когда Олег увидел, как Ирина разглядывает окровавленную руку, Локи проснулся. Наверно, почуял кровь.
   "Убей ее! - прошептал он. - Она опасна. Убей! Она выдаст тебя. Убей, и ты узнаешь, какое это наслаждение - самому отнять жизнь. С Илоной было не то, ты не сознавал, что делал. Но теперь..."
   Олег потряс головой.
   "Ну же! - Локи уже не шептал, он ревел и завывал: - Чего ты медлишь? Возьми нож!"
   Чтобы завести себя, чтобы решиться, Олег начал рассказывать Ирине о Генке. О его любовнице, грудастой моське Жене. И о том, что было до того: о проститутках, о грязных денежных делишках, которые они проворачивали вместе. И о Светлане. Ирина плакала и никак не могла поверить, что ее благоверный, рейтинг которого после смерти поднялся до небес, на самом деле был таким... Ну, неважно кем. Локи пожирал ее отчаянье и рос, рос, а вместе с ним росло желание стать подобным богу. Стать сильнее бога - отнять данную им жизнь.
   Локи расправил сложенные, перепончатые, как у летучей мыши, крылья, собираясь взлететь. Олег коснулся его рукой и быстрым движением полоснул Ирину ножом по горлу.
   Она лежала на полу в быстро чернеющей луже, Локи пил теплую, сладко пахнущую кровь, а Олег стоял и смотрел, не в силах пошевелиться. Но вот умиротворенный, сонный от сытости Локи снова стал маленьким и снова устроился не его плече - спать.
   Положив в карман конверт, Олег вышел из квартиры. Неожиданно он обнаружил, что сидит на скамейке и смотрит на подъезжающие поезда. Как-то незаметно он спустился в метро. Ему было холодно, и казалось, что больше он никогда уже не согреется. Локи крепко спал. Может быть, поэтому Олег мог соображать относительно здраво.
   Он болен. Давно и серьезно болен. Локи - это он сам.
   Стоило ему подумать так, спящее божество зашевелилось и приоткрыло желтый глаз с кошачьим вертикальным зрачком.
   "Ш-ш-ш! - стал успокаивать его Олег. - Спи, малыш, спи! Баю-баюшки-баю! Ш-ш-ш!".
   Локи засопел снова.
   Он - убийца. Сумасшедший убийца. Неважно, что он убивает не по своей воле. Что же делать? Вика исчезла... Может, это и к лучшему? Он спрячется в клинике и убьет... (Локи заурчал во сне) убьет сразу двух зайцев: скроется от милиции и подлечится. А потом найдет Вику. Непременно найдет. Кого угодно в задницу поцелует, все отдаст, но найдет. Они уедут. И никакой Сиверцев его уже не достанет.
   Все эти дни после смерти Илоны Олег изображал добропорядочного обывателя, у которого погибла жена и пропала дочь. Каждый день звонил следователю, интересовался, как продвигаются дела. Он знал, что Алла девочку не обидит. Ему нужно было выждать время. Что, если Вику найдут, а он неизвестно где? Или еще хуже - известно где, в психиатрической клинике. Локи не отходил от него ни на шаг. Чаще всего он спал на левом плече, но иногда просыпался и пел боевые песни. Пару раз, видимо, для разнообразия, он принял вид викинга в полном боевом облачении.
   А потом был человек в маске, пистолет с глушителем, нацеленный прямо в лоб. Олег не понимал, почему остался жив, как оказался в квартире и позвонил в милицию. Опергруппа обшарила в подъезд и двор, опросила жильцов. Никто ничего не видел и не слышал. Все тот же черноусый капитан устало грыз ручку.
   - Да я говорю вам, это был Сиверцев! - вопил Олег.
   - У Сиверцева стопроцентное алиби. Он до сих пор в агентстве. И никуда не выходил.
   - Значит, нанял кого-то.
   - Послушайте, а вам не показалось? Так бывает, на нервной почве. Мы не нашли ни гильзы, ни пули.
   - Осечка!
   - Осечка? - с улыбкой переспросил капитан. - У киллера? Он, наверно, так удивился, что раздумал вас убивать..
   - Что же получается, - ядовито поинтересовался Олег, - я все придумал? Чтобы поразвлечься?
   - Олег Михайлович, мне неприятно об этом говорить, - капитан отвел глаза, - но мы выяснили, что вы обращались в частную клинику "Валерия". Сначала к невропатологу, потом к психиатру. Скажите, какой диагноз вам поставили?
   Он отказался отвечать, но какая разница. Кто им мешает взять постановление о выемке карты.
   Короче, ему не поверили. А потом и сам Олег начал сомневаться: были ли это на самом деле? Или воспаленное воображение опять сыграло с ним злую шутку. Он спрашивал Локи, но тот молчал.
   А потом позвонила Ирина...
   Люди входили в вагоны, выходили, платформа пустела, снова наполнялась. Было уже поздно, но Олегу казалось, что кругом бушует людское море, сотни тысяч глаз смотрят на него. Они знают. Все знают...
   Он бросился к выходу, но забыл, что эскалатор на "Чернышевской" - самый длинный в городе. Секунды растягивались в тысячелетия, а впереди по-прежнему были только уходящие в серый потолок ступени. Олег почувствовал, что задыхается.
   Наконец он снова оказался на улице, добрел до бульвара и шлепнулся на мокрую скамейку. Проходящая мимо парочка брезгливо обошла его подальше.
   - Локи, проснись! Что делать? - шептал он.
   Локи молчал. Наконец он потянулся, зевнул, похлопал крыльями.
   "Что делать? Да ничего. Ждать понедельника"
   - И... что?
   "Совсем одурел от страха? - скептически поинтересовался Локи. - В клинику, что! В воскресенье тебя туда никто не примет, не государственная, чай, больница. Надо найти, где отсидеться. Какой-нибудь чердак, подвал, сарай".
   - Какой еще сарай! Ты что?! - возмутился Олег.
   "Ты будешь еще со мной спорить, идиот?!"
   Голос Локи звучал так грозно, что Олег задрожал. Подчиняясь чудовищной воле, он помахал медленно ползущему в поисках клиента такси.
   Выйдя из машины у "Елизаровской", Олег долго еще шел пешком по темным закоулкам, пока не оказался на заброшенной стройке. Здесь был сарай, пустой сарай - он знал его и поэтому приехал именно сюда. И вот сидит теперь на грязном холодном полу и, как Золушка, перекладывает секунды из одной кучки в другую, отделяя те, которые уже прошли, от тех, которые еще предстоит томительно долго пережить.
   Весь день и всю следующую ночь Олег пролежал, скрючившись за ящиками, не чувствуя холода, не испытывая ни голода, ни жажды. Он будто впал в оцепенение. Все чаще и чаще возвращалась мысль о смерти. И только Вика своими маленькими ручками держала его в этой жизни.
   Рано утром в понедельник Олег отряхнул куртку, пригладил кое-как волосы и вышел из сарая. Устроившись на заднем сидении такси, он вытянул шею, пытаясь разглядеть себя в зеркале, и тут ему стало плохо. В тусклом свете уличных фонарей мелькнувшее в зеркале изможденное существо показалось выходцем с того света.
   На его звонок вышла заспанная медсестра и удивленно вскинула выщипанные бровки. Ей никак не хотелось верить, что этот бомжеватого вида мужик может иметь что-то общее с их респектабельным заведением. Но, в конце концов, их клиенты были... не вполне нормальными людьми. Девушка сдалась и разрешила Олегу дожидаться заведующего в вестибюле.
   Отари Георгиевич появился только в начале десятого. Олега он не узнал, и тому пришлось напомнить о своем визите. Прищелкнув языком, Хахиашвили пригласил Олега в кабинет. выслушав его, дал указание готовить отдельную палату.
   - Не волнуйтесь, голубчик, - сказал он с подбадривающей улыбкой. - Все будет в порядке. Здесь вас никто не потревожит. Вам очень повезло, теперь у нас есть замечательный специалист, именно по таким, как у вас, случаям. Наталья Николаевна - очень милая женщина. Сейчас вы в палате освоитесь, а потом она вас навестит. Да, кстати, вы у нас будете "пациент номер восемь" - по номеру палаты. Но мы должны к вам как-то обращаться. Обычно пациенты сами придумывают себе... имена.
   - Хорошо, - ответил Олег. Локи царапнул его когтистой лапой. - Зовите меня Локи.
  
  

Глава 27.

  
   - Честно говоря, я просто не мог в это поверить, - сказал Дима. - Костя был такой... злостный холостяк. Вот уж не думал, что он остепенится.
   - Да, он говорил, что вы - последний из могикан, - улыбнулась маленькая хорошенькая Светочка, ставя на плиту чайник.
   Наконец-то он решил познакомиться с Костиной семьей, позвонил, договорился, а когда пришел, Малинина не оказалось дома. "Скоро появится. У них там на работе запарка какая-то", - сказала Светлана.
   Сначала Дима чувствовал себя идиотом, но потом освоился. Света хлопотала на кухне. Из-за двери время от времени выглядывали любопытные детские мордашки. Скоро ему стало скучно в гостиной, и он отправился в путешествие. Квартира была большая, с длинным коридором и высоченными потолками. На кухне вполне можно было танцевать.
   - Помощь нужна? - спросил он.
   - Нет, спасибо, - отказалась Светлана. - Морсу хотите?
   Дима прихлебывал из большой глиняной кружки кисло-сладкий напиток, разглядывал потихоньку хозяйку. Надо же, какая милая. Не красавица, но какая-то теплая, светлая. Действительно Светлана. И все в этой старой квартире казалось таким же теплым. Он снова позавидовал Косте. И снова стало грустно.
   Когда-то он сидел на такой же большой кухне и смотрел, как Света - его Света - готовит ужин. Ему нравилось наблюдать за ней, а она сердилась: не любила, когда кто-то смотрел, как она готовит...
   Видимо, почувствовав его взгляд, Светлана обернулась, и Дима снова залюбовался ею. Темные волосы до плеч, карие глаза, чуть смущенная улыбка и ямочки на щеках. Пестрый кухонный фартук поверх синего платья, красиво облегающего стройную фигурку. Костик говорил, что ей двадцать семь. А выглядит совсем девчонкой. Вот ведь два сапога - пара!
   - Костик говорил, вы в областной больнице работаете? - спросил Дима.
   - Да, в сосудистой хирургии. Но я недавно туда перешла.
   - А раньше?
   - Сначала, после училища, в психиатрической больнице, на Фермском. А потом в частной клинике, медсестрой у психиатра. Врач мой ушел, а с другим не сработались.
   - Свет, я вот о чем хочу спросить, - "кто о чем, а вшивый о бане!". - Вы все-таки с психиатрией близко знакомы. Скажите, можно здорового человека с ума свести?
   - В принципе, да, хотя и непросто, - она посмотрела на Диму испытующе. - У каждого есть свое слабое место. Психическое здоровье - это так относительно. Надо только знать это слабое место. А почему вас это интересует? Надеюсь, не по личной надобности? А то Ваня Логунов меня недавно о том же спрашивал. Вы ведь его знаете?
   Но ответить Дима не успел - в квартиру, как всегда, вихрем влетел Костя.
   - Дим, здоров! - с порога выпалил он. - Извини, что так вышло. Потом расскажу.
   Они пили вино, если мясо "в платочке" и картошку с грибами. "Теща" Костика Тамара Сергеевна рассказывала забавные истории из тех времен, когда она преподавала в Горном институте. Витя и Костя, похожие, как близнецы, с плутовскими мордахами, изображали примерных мальчиков. Светлана и Костя-старший посматривали друг на друга, как влюбленные школьники. Дима подумал, что среди его знакомых действительно больше не осталось холостяков, разве что Стоцкий, да и тот спит и видит, как бы затащить свою Инну в загс. Если бы после развода кто-то сказал ему, что он будет завидовать своим семейным друзьям, Дима долго смеялся бы. И полгода назад - тоже.
   Перед чаем они с Костей вышли покурить на балкон. Внизу по Сампсониевскому грохотали трамваи. Костя зябко передернул плечами:
   - С ума сойти, как похолодало. Ну, что скажешь? Как тебе моя Света?
   - Света - что надо. Учти, будешь обижать - отобью.
   - Только попробуй! - Костя показал кулак. - Ладно, слушай, пока не задубели. Дела, как ты говоришь, - полный фанс. Дружок твой Свирин снова выпендрился. Это уже пятый эпизод, по которому он проходит.
   - Пятый? - удивленно переспросил Дима.
   - Это только свежих пять. Смотри: Балаев и Калинкин - два, твой киллер - три, жена -четыре...
   - Подожди, - перебил Дима. - Ты говорил, что с женой несчастный случай, дело возбуждать не стали.
   - Ни фига! Завтра с утреца возбудят. Потому как он ее убил. А еще - Ирину Емельянову. Знакомое имечко?
   - Жена Геннадия?
   - Она самая. Вчера вечером анонимный звонок: труп по такому-то адресу. Приехали - дверь открыта, хозяйка с перерезанным горлом, кот кровищу лижет. Пальцы Свирина везде. И на ноже.
   - Он что, нож оставил? - поразился Дима.
   - Ну! Форменный псих. Но это что! Нашли конверт со снимками. Свирин толкает жену на край балкона. Я так думаю, Емельянова хотела Свирина шантажнуть, а тот обиделся. Не знаю, откуда у нее снимки, но не суть важно.
   - Подожди, - нахмурился Дима. - Свирина же ведут. Куда "наружка" смотрела?
   Костя оглянулся на приоткрытую дверь балкона и вполголоса объяснил - куда. Дима фыркнул.
   - Эти козлы упустили его во второй раз. Темно, говорят, было. Короче, Свирин растворился в воздухе. "Всем постам" и тэ дэ. Но и это еще не все. Заказал тебя действительно Свирин. Во-первых, в той самой газетке, где киллеру весточки посылали, свиринское объявление нашли в архиве телефонной службы. Дал по телефону, а потом сообразил, что так его можно вычислить, и заказ снял. А оно все равно осталось. Это раз. А во-вторых, не поверишь, нашли того водителя "москвича", который Свирина в Лахту подвозил. Вот с ним я сейчас и общался. Все сходится - чистый Свирин. Эх, если бы на него еще и Балаева с Калинкиным повесить, вот загремел бы он по полной программе.
   - Куда? На принудительное лечение? - бросив вниз окурок, Дима смотрел, как красная искра тает в темноте. - К тому же его для начала еще найти надо.
   - Найдем, - Костик лучился оптимизмом. - Ладно, пошли чай пить. Светка знаешь какие пироги классные печет! Будешь смеяться, но у меня начало расти брюхо!
  
   - Ну вот, Наталья Николаевна, вы и с нами, - заведующий клиникой прямо-таки светился радостью. - Документы свои оставьте Даше, секретарю, она все оформит.
   - Отари Георгиевич, если вы не возражаете, я пока ограничусь паспортом. Моя трудовая... в другом месте. А диплом...
   - Ну Наталья Николаевна, дорогая, о чем речь! Я же вас знаю. А племянник ваш?
   - Племянника тоже можно не оформлять. Разве что по трудовом договору, - Наталья искоса взглянула на топтавшегося в углу Глеба.
   В субботу они забрали Вику с Аллой и перевезли ее в другое место. Ей с трудом удалось убедить Глеба, что оставить их в Горбунках - слишком опасно.
   - Ну пойми же ты, - уговаривала она его, - их там слишком многие видели. Алла в розыске, фотографию по телевизору показывали. А в том месте не то что милиции, вообще людей нет.
   В конце концов Глеб сдался. Житье Алле с Викой на новом месте предстояло несладкое. Большой холодный дом, в котором печку надо топить сутками. Два обогревателя мало чем помогали - электричество частенько выключали. Вода в обмелевшем колодце, щелястый туалет на улице. Но рядом действительно не было ни души. На всякий случай Наталья выкрасила Алле волосы в каштановый цвет, научила пользоваться контактными линзами.
   На обратном пути Наталья думала об Алле. И о Глебе. Она видела, как Алла смотрит на него. Ей было жаль девушку. Вряд ли из этого что-то выйдет. Живому человеку трудно соперничать с умершим, которого смерть освобождает от всех недостатков, наделяя мыслимыми и немыслимыми недостатками.
   На въезде в город ей почему-то стало не по себе.
   - Давай-ка навестим Свирина, - сказала она. - Что-то мы слишком надолго его бросили.
   Удивительно, но они успели как раз вовремя. Окна на шестом этаже погасли, а через пару минут Свирин, подняв воротник куртки, бочком выбрался из подъезда и нырнул в стоящее у крыльца такси.
   Они долго стояли на Кирочной, недалеко от странной, похожей на аппендикс, подворотни. Глеб успел задремать. Наконец со двора вышел Свирин. Он шел медленно и неуверенно, как пьяный. Наталья толкнула Глеба.
   - Я за ним. А ты поднимись. Двенадцатая квартира. Позвони. Если Ирина откроет, наври что-нибудь. Ошибся адресом. Если нет, звони в милицию. Скажи, по такому-то адресу труп. Себя не называй. Стой где-нибудь неподалеку, поглядывай, что будет. Да, если дверь открыта, ни в коем случае не заходи. И руками не лапай. Я тебе позвоню.
   Она проводила Свирина до самого сарая. И слышала его достаточно громкое бормотанье о понедельнике и о клинике. Убив Ирину, Олег избавил их от сложной инсценировки. По плану после усиленной "артиллерийской подготовки" он должен был совершить убийство. "Убийство" Глеба. Все нужно было провернуть так, чтобы Свирин был уверен в том, что действительно убил и что единственный выход для него - клиника. Излучатель работал круглые сутки. По расчетам, в его башке должны были быть настоящие сумерки. Но, видимо, там произошел форменный закат, если он решил убрать Ирину в тот момент, когда ему по имиджу полагалось быть ниже травы, тише воды.
   Хахиашвили был в восторге. Наконец-то Наталья Николаевна осчастливила его своим появлением! Даже ее малахольный племянник, которого она настойчиво просила принять санитаром, не омрачил радости.
   - Вы, молодой человек, идите к старшей сестре, она скажет вам, что делать, - сказал он Глебу. - А для вас, Наталья Николаевна, маленькая экскурсия.
   Они прошли через кухню с маленькой буфетной для персонала, потом через склад и бельевую, где Наталье выдали накрахмаленный халат салатного цвета.
   - Вон там процедурная, - махал руками Хахиашвили. - А там палаты. Но туда мы пока не пойдем. А теперь ваш кабинет.
   Кабинет обнаружился на третьем этаже, под самой крышей. Его предстояло делить с другим врачом по имени Марк Исаакович.
   - Но у вас с ним будут разные смены, - успокоил заведующий, - так что тесниться не придется. Работаем мы так: три дня в неделю утром, с восьми до двух, три дня вечером. А ночи и воскресенья - по графику. Напряженно, но что делать. Вот возьмем еще пару врачей...
   Кажется, вы, господа, зажрались, подумала Наталья. Пять врачей на десяток пациентов - это уж слишком. Даже если и с амбулаторным приемом.
   Кабинет был небольшой, длинный и узкий, как пенал. Стол, стул, кушетка, шкаф. Во всю узкую стену - окно, забранное решеткой. На потолке в углу большое сырое пятно. Хахиашвили проследил ее взгляд.
   - Крыша протекла, - вздохнул он. - В следующем месяце будем ремонтировать. Что-то со сливом. Решетка проржавела, еле держится. Да, кстати, в шкафу - скелет, не пугайтесь.
   - В каком смысле скелет? - уточнила Наталья.
   - В прямом, - Хахиашвили открыл дверцу - в шкафу действительно стоял пожелтевший человеческий скелет. - Это один наш бывший пациент зачем-то подарил, ничего умнее не мог придумать.
   - Наверно, недолечился.
   - Наверно, - кивнул заведующий и посмотрел на часы. - Ну что, пора на обход.
   Спустившись на второй этаж, они прошли в холл, где сидели две женщины в таких же салатных халатах.
   - Вот, прошу любить и жаловать, - Хахиашвили взмахнул рукой, как конферансье. - Наталья Николаевна Гончарова. Я вам о ней говорил. А это Анна Альбертовна.
   Высокая полноватая брюнетка лет сорока, с усиками и шерстистой родинкой на подбородке, протянула Наталье руку.
   - Альбина, - сама назвалась вторая, молодая и стройная, с копной медных химических завитушек. - Старшая сестра. Парня вашего я отправила полы мыть, ничего?
   - Разумеется, - кивнула Наталья.
   - Вот, Наталья Николаевна, - рассказывал Хахиашвили, - больные наши везде записаны по номерам палат, но сами они придумывают себе всякие дурацкие клички. Конечно, мы знаем, как их зовут на самом деле, но они об этом догадываться не должны. И упаси вас Бог кому-нибудь хоть слово сказать, кто у нас тут обитает. Вот здесь девушка Мерилин, надо думать, Монро. Дочурка депутата. Мания грязи. Без конца стирает белье. Настоящий енот-полоскун. Больная вашего сокамерника Марка Исааковича.
   Слово "сокамерник" Наталью оцарапало, но она сделала вид, что не заметила.
   - Мерилинка у нас единственная, кто официально на инвалидности, - шепнула ей на ухо Альбина. - Остальные здоровенькими прикидываются. Представляете, что было с почтальоншей, когда она ей в первый раз пенсию принесла? Молодая девка, кровь с молоком, красивая.
   После енота Мерилин они посетили известного адвоката, лечившегося от наркомании, потом популярного певца, страдавшего навязчивой идеей, будто кто-то втихаря поет его песни. Зашли к жене провинциального губернатора, которая настолько погрузилась в депрессию, что даже не шевельнулась при их появлении. И к бизнесмену, уверенному, что его хотят отравить конкуренты. Напротив обитал бывший кандидат в Законодательное собрание, который лишился рассудка, когда понял, что не набрал нужного количества голосов.
   - Вот здесь у нас мягкая палата, но сейчас там никого. Хотите посмотреть? - Альбина открыла дверь.
   Наталья заглянула во внутрь. Обитые мягкой зеленоватой тканью стены и пол, окошко под самым потолком, топчан в углу.
   - Здесь больная Анны Альбертовны, - сказал Отари Георгиевич, подходя к двум последним дверям. - Редкий экземпляр. Жена банкира. Ее бросил молодой любовник, и она уже третий год не может думать ни о чем другом.
   Когда они вошли, с кровати вскочила пухлая белокурая женщина лет сорока пяти, похожая на увядшую Людмилу Целиковскую.
   - Отари Георгиевич, мне опять сегодня снился Алик, - затараторила она. - Я знаю, теперь все будет хорошо, он меня любит, он так мне и сказал. Но я знала, что должен появиться муж, и назначила ему встречу в кафе, но и там появился муж, тогда я передала Алику записку в разрезанном огурце...
   - Записку лучше передавать в яблоке, - перебила Анна Альбертовна, - в огурце размокнет. Я к вам зайду попозже, и вы мне все расскажете.
   Выйдя из палаты, она тяжело вздохнула:
   - Не знаю, что с ней делать. Сколько ни бьюсь...
   - Может, гипноз попробуем? - предложил Хахиашвили.
   - Но вы же знаете... - побагровела Анна Альбертовна.
   - Знаю. Мы попросим Наталью Николаевну помочь. Она прекрасно владеет гипнозом. Правда, Наталья Николаевна?
   Анна Альбертовна побагровела еще больше и посмотрела на Наталью с неприязнью.
   - А там кто? - быстро спросила Наталья, чтобы отвлечь внимание.
   - А там ваш, - улыбнулся Хахиашвили. - Новенький. Только сегодня поступил. Шизофрения. Назвал себя Локи. Наверно, интеллектуал.
   Наталья знала, что Олег уже в клинике, но сердце все равно подпрыгнуло.
   - Сейчас мы к нему не пойдем, пусть осваивается, - продолжал заведующий. - А через полчасика загляните к нему, побеседуйте.
   Закончив обход, он направился в свой кабинет. Анна Альбертовна ушла, не попрощавшись. Альбина предложила выпить кофе и поболтать. Они спустились в буфетную, налили по чашке из кофейного автомата и сели за столик.
   - Вы с Анной поосторожнее, - предупредила Альбина. - Она дама ядовитая. Врачи за каждого больного получают, процент от оплаты. А если ее больная к вам перейдет... сами понимаете. А вы правда можете... гипноз?
   - Могу, - Наталья обожгла язык и поморщилась.
   - Как экстрасенс?
   - Да какой там экстрасенс, - усмехнулась Наталья. - Обычный лечебный гипноз. Конечно, способности нужны, но больше - знание техники и опыт.
   - И вы можете заставить человека сделать все, что захотите?
   - Не совсем. Лечебный гипноз обычно идет на средней стадии погружения. Пока пациент под воздействием, он будет выполнять команды. Но чтобы он продолжал выполнять их и потом, нужна глубокая степень погружения. И нет гарантии, что человек сделает то, что противоречит его убеждениям. Например, загипнотизировать человека так, чтобы он покончил с собой, очень сложно. Сначала нужно как-то убедить его, что это необходимо.
   - Вы можете?
   - Могу. Но гипноз - не единственный способ. Есть еще нейролингвистическое программирование, нарковоздействие, технотронное воздействие, зомбирование.
   - И вы все это можете? - девушка смотрела на Наталью горящими глазами, забыв о кофе.
   - Нет. НЛП, нарковоздействие и кое-какие технотронные способы. А вот для зомбирования, особенно жесткого, нужна специальная техника и специальные навыки. Я знаю, как это делается, но никогда в этом не участвовала. Вообще-то это страшно. Полное разрушение психики, практически необратимое.
   - А можно заставить человека... полюбить?
   Наталья засмеялась.
   - Возьмите лягушку, живую, бросьте в муравейник. Только следите, чтобы не выбралась. Когда останется один скелет, найдите косточку, похожую на крючок, и зацепите ею свой предмет - он будет ваш.
   - Я серьезно, - обиженно надула губы Альбина.
   - А если серьезно, то зачем вам это нужно? Ну заставите вы его, но ведь это будет против его воли. На самом деле он не будет вас любить. Так, наваждение, морок.
   Девушка вздохнула:
   - Наверно, вы правы. А что случилось с вашим племянником? Отарик сказал, у него личные проблемы, поэтому вы за ним присматриваете.
   Наталья отметила это ласковое "Отарик", сказанное с ноткой грусти. С ума сойти, какие страсти бушуют в этом королевстве! Странно, но в последнее время она эгоистично отказывалась признавать в "обычных" людях способность к чувствам, выходящим за рамки повседневного.
   - От него ушла жена, - ответила она. - Поэтому, сразу предупреждаю, он ненавидит женщин. Надеюсь, временно.
   - Какая жалость! Такой красавец. И чем он жену, интересно, не устраивал? Ладно, вам пора с больным знакомиться. Верочка, сестра, которая ночью дежурила, говорит, такое чудище. Но с деньгами и с рекомендацией, у нас других не бывает. Вот вам его карта.
   В коридоре к Наталье подошла девушка, которая встретила ее в приемной, наверно, секретарь заведующего.
   - Наталья Николаевна, я совсем забыла, - виновато сказала она. - Где-то пару недель назад, или даже раньше, звонили из милиции и спрашивали, работаете ли вы у нас. А я не знала, сказала, что нет.
   - Ничего страшного, - ответила Наталья, успевшая в долю секунды испугаться и обрадоваться. - Это по поводу одного моего больного. Меня уже нашли.
   Отлично, значит, здесь ее уже искать не будут!
   Она взяла у дежурной медсестры ключ и медленно пошла к палате номер восемь.
   - Ну, здравствуйте, Олег Михайлович, - сказала она, открывая дверь.
  
  

Глава 28.

  
   Прошло две недели. Свирин резко ухудшался. Чтобы не ставить под удар свою репутацию, Наталья быстренько подлатала банкиршу. Это оказалось совсем несложным, достаточно было внушить безутешной дамочке, что молокосос Алик ее совершенно недостоин, - и дело пошло на поправку. Анна Альбертовна с Натальей даже не здоровалась. А потом появилась еще одна пациентка, молодая девица, страдавшая анорексией. При росте 178 сантиметров она весила 49 килограммов и считала себя жирной коровой, постоянно сидела на всевозможных самоизобретенных диетах и довела себя до стойкого отвращения к любой еде. К тому же были еще амбулаторные пациенты. Поэтому дело с Олегом продвигалось не так быстро, как хотелось бы. Но она не спешила. И осаживала Глеба, которому не терпелось покончить со всем побыстрее. "Ты, Наташа, как кошка, которая поймала мыша и играет с ним, удовольствие растягивает", - говорил он.
   Излучатель, спрятанный в палате N 8, работал в импульсном режиме. Звук был достаточно слабым, он должен был просто поддерживать Свирина в "заданном" режиме. Но это был только фон.
   Теперь уже Наталья наслаждалась слабостью и беспомощностью Олега. Она пила его страх, который давал ей силы. Свирин был смят, раздавлен, уничтожен. Гипноз пока был ни к чему. Она внушала, она проникала в его сознание, просачивалась между его мыслями, она становилась им и заставляла хотеть того, чего хотела сама. Копирование жестов, интонаций, манер было лишь самым начальным, примитивным этапом. Гораздо сложнее было подобрать нужные слова-коды, заставляющие потоки сознания течь в нужном ей направлении. Это был ее выход, ее бенефис, она должна была употребить все свои знания и возможности, чтобы свершить правосудие.
   Свирин снова и снова твердил о призраках, о тенях. О прошлом, которое затягивает, как трясина. Он раскрывался медленно и трудно. Однажды, когда Наталья вошла к нему, Олег с плутоватым выражением прижал к губам указательный палец:
   - Тс-с! Он спит. Говорите шепотом. И я тоже буду говорить шепотом.
   - Кто спит? - вполголоса спросила Наталья.
   - Локи. Когда он спит, я как будто начинаю... со мной как будто просветление. Я сознаю, что болен. Я знаю, Локи - это я сам. Он - часть меня. Но он... сильная моя часть. Я боюсь его.
   - Хотите, я усыплю Локи? Я загипнотизирую его, и тогда вы сможете лечиться по-настоящему. Вам ведь надо искать свою дочь.
   - Откуда вы знаете? - вскочил с кровати Свирин. - Я не говорил об этом!
   - Тише! - прошептала Наталья. - Вы разбудите Локи. Конечно же, вы говорили. Иначе откуда бы я узнала? Вы просто забыли.
   - Да, наверно, - растерянно сказал Свирин, и взгляд его стал похожим на взгляд близорукого человека, который постоянно носит очки и вдруг снял их. - Я все время забываю что-то. Я помню только то, что хотел бы забыть. Мне все время что-то кажется. Мне кажется, что я где-то видел нашего санитара. Того, который водит меня гулять. Мне кажется, что я где-то видел вас.
   - Конечно, видели, - кивнула Наталья. - Мы разговаривали с вами в машине, когда вы шли с пустыря, где должны были оставить информацию для киллера.
   - Я не говорил вам об этом! - закричал Олег.
   - Говорили, Олег Михайлович. Не тогда, сейчас. Совсем недавно.
   - Вы разбудили Локи, - в отчаянье простонал Свирин.
   - Ничего, я сейчас усыплю его. Локи, смотри сюда! - она качнула перед его носом серебряный маятник на цепочке. - Это Мьольнир, серебряный молот рыжебородого Тора. Смотри, как на нем играют блики молний.
   Всего за несколько минут Наталья ввела Олега в глубокий транс. Ей без труда удалось растормозить его подсознание и установить связь-раппорт.
   - Локи, ты здесь? - спросила она.
   - Да, я здесь, - замогильным голосом отозвался Свирин.
   - Локи, ты должен спать и не мешать Олегу говорить со мной и выполнять мои команды!
   Локи действительно был той стороной Свирина, которая сосредоточила в себе всю его искусственно взращенную силу. Локи был существом, которое сопротивлялось ее воле, и его надо было подавить, уничтожить.
   - Локи, ты понял меня?
   - Да!
   - Ты будешь спать?
   - Да!
   - На счет "десять" ты уснешь и будешь крепко спать. До тех пор, пока я - и только я - не разбужу тебя. Олег, ты проснешься на счет "десять". Раз, два...
   Когда Олег очнулся, Наталья поинтересовалась, что делает Локи. Свирин прислушался к себе.
   - Спит, - ответил он.
   - Попробуйте разбудить его.
   После нескольких попыток Олег покачал головой.
   - Не просыпается. Он не умер?
   - Вы боитесь этого?
   - Он - это я. Если он умрет, значит, умру и я.
   Вот оно! Вот он, ключик! Но пока еще рано.
   - Нет, Олег Михайлович. Локи не умер, он просто крепко спит. Теперь мы с вами будем работать по-настоящему. Он не будет мешать, и дела пойдут на поправку.
   Когда Наталья вышла от Свирина, ее поджидал Глеб.
   - Ну как? - спросил он.
   - Уже скоро.
   - Наташа, у меня уже сил нет мыть полы и водить психов на прогулку. И бабы меня достали.
   Глеб действительно стал местной достопримечательностью. Он пользовался повышенным вниманием всего женского персонала, от суровой Анны Альбертовны до молоденькой медсестры Верочки, которая носила такой коротенький, облегающий и прозрачный халатик, что из-под него то и дело показывались кружевные трусики. И даже мадам банкирша погладывала на него игриво-умильно. Но Глеб держался со всеми одинаково угрюмо.
   А на следующий день произошло ЧП. Была ее очередь дежурить в воскресную ночь, и Наталья вышла из дома около семи. Во дворе было темно, накрапывал дождь, и она не сразу заметила стоящего у машины мужчину. Он посмотрел на нее и вдруг крикнул:
   - Наталья Николаевна, подождите! Мне надо с вами поговорить.
   Это был Сиверцев.
   Наталья остолбенела, но через мгновенье бросилась бежать. Сиверцев за ней. На ее стороне было преимущество: она знала здесь каждый куст и каждый закоулок, а он нет. Ей удалось запутать его, оторваться, выйти дворами к метро. Теперь возвращаться домой было нельзя. Из клиники Наталья позвонила Глебу и предупредила, что какое-то время ей придется пожить у него.
   Пережитый страх она, как всегда, выместила на Олеге. Увеличила интенсивность инфразвука по предельно допустимого и стала ждать. Через десять минут ей позвонила с поста дежурная сестра:
   - Наталья Николаевна, вашему Локи плохо.
   Отключив излучатель, Наталья вошла в палату. Свирин сидел, забившись в угол. По его лицу стекали крупные капли пота.
   - Помогите мне! - шептал он. - Помогите! Мне страшно! Мне плохо!
   - Ну-ну, тише, Олег Михайлович, сейчас я вам укольчик успокоительный сделаю, таблеточку дам.
   Оба препарата по отдельности были вполне безвредными, Наталья взяла их из аптечного шкафа. Но в сочетании они давали мощный галлюциногенный эффект. Она сидела рядом с кроватью Олега и наблюдала за ним. Инъекция миорелаксанта сделала его слабым, вялым, неспособным двинуть ни ногой, ни рукой. Он лежал и смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
   - Света, что ты здесь делаешь? - спросил он заплетающимся языком.
   - Сижу и смотрю на тебя. Скажи, зачем ты убил меня? - спросила Наталья.
   - Ты угрожала мне. Я должен был...
   - А зачем ты убил Наташу?
   - Я не убивал ее. Неправда!
   - Ты приучил ее к наркотикам. Ты насильно отвез ее в клинику делать аборт. А потом прогнал ее.
   - Люда, она обещала рассказать обо всем Илоне. Я не мог...
   - Я не Люда, Олег, я Ира.
   - Ира... Ты, сука! Я ведь убил тебя! Я снова тебя убью! - он дернулся было к ней, но без сил упал на подушку. - Я все равно тебя убью. И тебя, и Илону, и Сиверцева. Локи убьет вас всех. Вот только проснется.
   Дождавшись, когда Свирин уснет, Наталья вышла из палаты. Локи не проснулся, а без него Олег слишком слаб. Вся его воля спит вместе с Локи.
   На следующий день перед обходом Наталья подошла к заведующему.
   - Отари Георгиевич, меня беспокоит Локи, - озабоченно сказала она. - У него суицидальные настроения. Дело зашло слишком далеко. Он упустил время. Боюсь, процесс остановить не удастся.
   - Он пытался нанести себе вред?
   - Нет пока. Он только говорит о том, что прошлое мучает его и он не может жить.
   - Пусть Глеб как следует обшарит его палату: нет ли опасных предметов. При малейших признаках беспокойства - в мягкую. Что он у нас получает? - Хахиашвили просмотрел лист назначений. - Увеличьте-ка дозу.
   В тот день у Натальи не было приема в амбулатории, и после обхода она вернулась к Свирину с диктофоном в кармане халата. Она беседовала с ним о вещах, совершенно нейтральных: о погоде, о том, что бы он хотел съесть на ужин, и о том, где любит отдыхать, - вставляя в свои реплики уже зафиксированные коды, которые должны были направить его мысли в определенное русло. Минут через десять Наталья поняла, что Свирин "поплыл". Она поинтересовалась, как поживает Локи.
   - Спит, - пожал плечами Олег. - Ни разу не просыпался. Меня это даже беспокоит.
   - Ничего страшного, Олег Михайлович. Локи будет спать, пока вы не поправитесь. Вы ведь Олег Михайлович?
   - Да, - безвольно ответил он. - Я - Олег Михайлович. А Локи спит.
   - Как вы себя чувствуете?
   - Плохо. Очень плохо. Меня как будто грызет что-то изнутри. Пока Локи был со мной, мне казалось, что я могу бороться, что могу снова стать сильным. А теперь...
   Наталья заметила, что Свирин пристально смотрит на ее руки и будто силится что-то вспомнить. "Отлично, голубчик. Вспомнить ты все равно не сможешь, хотя подсознание твое вопит и топает ногами".
   Медленно, следя за тем, чтобы вовремя выделить голосом нужные слова в такт дыханию Свирина, она говорила и смотрела вскользь его зрачка. Ее фразы складывались в замысловатую мелодию. Повышая и понижая голос, умело модулируя, Наталья привела его в состояние, близкое к трансу. Она мягко, ненавязчиво объясняла, что плохо ему от того, что его убеждения и взгляды находятся в противоречии с еще более глубокими принципами типа "не убий" и так далее. Поскольку слово более материально, чем мысль, необходим облечь мысль в словесную оболочку, выпустить ее в пространство. Не зря же люди делятся своими переживаниями с друзьями, ходят к исповеди: так они избавляются от напряжения, как будто спускают пар через предохранительный клапан. Здесь не было логики, но это было не менее убедительно, чем дерьмо, прущее из засоренной Свириным трубы.
   Он смотрел на Наталью доверчиво, как ребенок.
   - Значит, если я расскажу обо всем плохом, что сделал в жизни, мне станет легче?
   - Не сразу, но станет.
   - Хорошо, слушайте. Почему-то я вам верю.
   Он говорил долго, Наталья даже испугалась, что пленки в диктофоне не хватит. Ей было противно, но она понимала: это необходимо. Наконец Свирин замолчал.
   - Это все.
   - Нет, не все, - возразила Наталья.
   - Это правда все, - настаивал он.
   - А Балаев и Калинкин? Кто убил их?
   - Неужели я сказал и об этом? - потрясенно прошептал Свирин. - Но ведь их убил Сиверцев.
   - Вы сказали, что виноваты в этом. Ведь если бы вы с друзьями не поступили так с той девушкой, он не убил бы их и не стал бы преследовать вас.
   - Да, наверно, вы правы... - Свирина можно было собрать тряпкой в ведро и вылить, настолько он раскис. - Я признаю.
   - Нет, Олег Михайлович, этого будет недостаточно. Поскольку все началось именно с той давней истории, просто признать вслух свою вину мало.
   - Что же мне делать?
   - Написанное слово более материально, чем сказанное. Когда вы пишете, вы вкладываете в этот процесс больше энергии.
   - Вы хотите сказать, я должен написать?.. - Свирин взъерошил волосы и стал похож на старого бомжа - у него забрали станок, и он не брился уже несколько дней.
   - Да, - Наталья достала из папки лист бумаги, ручку, протянула Свирину. - Пишите: "Я, Свирин Олег Михайлович, признаю, что виновен в смерти Сергея Павловича Балаева и Геннадия Федоровича Калинкина". Написали? Число и подпись. Видите, вы же не написали: "я убил". "Виновен" не значит "я - убийца". "Вина" - это на самом деле значит "причина". Вы просто признали, что вы - причина их смерти, понимаете?
   Олег смотрел на Наталью, вытаращив глаза и приоткрыв рот.
   - Понимаете? - снова спросила она.
   - Да, - кивнул Олег.
   Взяв у Свирина листок, Наталья усыпили его на двадцать минут и вышла из палаты. Спустилась на кухню, нашла Глеба и увела его к себе в кабинет. Прослушав запись, прочитав признание, он скептически усмехнулся:
   - Наташа, зачем тебе это? Оправдаться в милиции? Да кто в это поверит? Он же псих!
   - Запомни, солнышко, - Наталья спрятала кассету и листок в сумку, - лучшее вранье - это полуправда. Если хоть что-то из того, что он наплел, подтверждается фактами, поверят и всему остальному. В том числе и тому, что он убил Сергея и Генку. А я уверена, что он наследил, когда убивал Ирину.
   - Ладно, тебе виднее, - махнул рукой Глеб. - И... когда?
   - Я тут кое-что придумала, - Наталья заглянула в шкаф и щелкнула скелет по желтому черепу. - Не сама, правда, плагиат страшный, но, думаю, сработает. Когда, говоришь? В первую же дождливую ночь.
  
   Дожди шли уже несколько дней, но Наталья была недовольна.
   Нужен ливень. Настоящий потоп, говорила она. Лучше бы, конечно, гроза, но где ж ее взять в ноябре!
   Глеб, посвященный в ее планы, с сомнением качал головой. Он считал, что Наталья слишком все усложняет.
   - А если не получится? - спрашивал он. - Если он не захочет? Ты же сама говорила, что человека сложно заставить покончить с собой.
   - Да не буду я его заставлять, - сердилась Наталья. - Глеб, ты не понимаешь ни черта, все уже сделано!
   С тех пор, как Наталья столкнулась у своего дома с Сиверцевым, она ни разу туда не возвращалась, ночевала у Глеба. А ведь надо было еще навещать Аллу с Викой, привозить им продукты. Алла не жаловалась, но было видно, что ей тяжело. Наталья как могла пыталась подбодрить ее, обещая, что скоро все будет позади. Она беспокоилась за Вику: девочка сильно кашляла. В доме было холодно. Электричество включали всего на несколько часов в день, а печка-буржуйка не справлялась с промозглой сыростью. О том, чтобы помыться, не было и речи. Наталья подстригла Аллу под мальчика, а Вику и вовсе почти наголо. "А то у вас тут бекасы заведутся", - сказала она. "Кто?" - не поняла Алла. "Вши". - "Господи, Наташа, да откуда тут вши в такой холод?".
  
   После обхода Наталья сидела в своем кабинете и смотрела в окно. С утра моросило, потом просветлело и даже выглянуло солнце. Но к концу рабочего дня собрались лиловые тучи с грязно-коричневой каймой и полило, да так, что буквально через несколько минут с потолка закапало. Наталья бросила в угол тряпку и задумалась. Она предпочла бы, чтоб все случилось в ее дежурство, не хотелось меняться с кем-то. В дверь постучали.
   - Да, - крикнула Наталья. - Войдите!
   - Наталья Николаевна, я к вам с просьбой, - в кабинет вкатился круглый, как шарик, Федор Иванович. Он наступил в растекшуюся лужу и чертыхнулся. - Извините, вы не могли бы подежурить за меня ночью? Я понимаю, вам неудобно, надо здесь оставаться после смены или ехать домой, а потом снова возвращаться. Но я вас очень прошу. У меня жена болеет, боюсь ночью одну оставлять. Просил Анну Альбертовну, но она наотрез отказалась.
   Наталья сделала вид, что колеблется.
   - Ну хорошо, - ответила она наконец, тщательно скрывая радость.
   Федор Иванович поцеловал ей руку, сказал, что с него "пряник" и выкатился колобком. Наталья освободила кабинет Марку Исааковичу и ушла к Альбине, предупредив Глеба: сегодня. Она почти не удивлялась, что все так совпало. Наверно, само небо за нее. Только бы дождь не кончился.
   Но он и не думал кончаться, а припустил еще сильнее. Наконец все, кроме нее, Глеба и дежурной сестры Тани, разошлись по домам. Последним степенно погрузился в бежевый "фольксваген" Хахиашвили. Наталья навестила своих больных, под конец зашла к Свирину.
   Олег лежал на кровати, не зажигая света.
   - Кто?.. Кто там? - сиплым шепотом спросил он.
   - Это я, Олег Михайлович, - Наталья зажгла свет. - Я сегодня дежурю вместо Федора Ивановича. Зашла узнать, как у вас дела.
   - Не знаю. Мне плохо. Мне не становится лучше, - Свирин заплакал, громко и некрасиво. Отвесив мокрую губу, он размазывал слезы по небритым щекам.
   - Потерпите. Еще немного, и вам будет легче. Разрешите, я руки у вас вымою, испачкалась где-то.
   Олег не ответил. Наталья вошла в крохотную ванную и, брезгливо морщась, засунула в глотку унитаза туго свернутый тряпочный пыж. Ничего не поделаешь, приходится повторяться.
   Она поднялась к себе. Глеб сидел на кушетке и пытался разгадывать кроссворд. Им оставалось только ждать. Ждать, когда Свирин пойдет в туалет и спустит воду.
   Через час с небольшим раздался телефонный звонок.
   - Наталья Николаевна, у Локи унитаз засорился, - сказала Таня.
   - А я при чем? - очень натурально возмутилась Наталья.
   - Да он пытался там ковыряться, сантехник фигов, и вентиль сорвал. Вода хлещет.
   - Ладно, не паникуй. Вызывай аварийку. А Глеб сейчас воду в подвале перекроет. Локи пока заберу к себе в кабинет. Ну, Глеб, с Богом, - добавила она, повесив трубку. - Иди.
   Скоро Глеб привел дрожащего мокрого Свирина и вышел.
   - Присаживайтесь, Олег Михайлович, - Наталья кивнула на кушетку. - Зачем же вы сами чинить полезли? Ладно, все исправим. Хотите, можете полежать, пока не починят и не вытрут.
   Свирин лег на кушетку и задремал. Наталья сидела за столом и не сводила с него глаз. Дождь нужен был ей не только потому, что потолок протекал. В ненастье воля слабеет и человека становится на порядок более уязвимым и внушаемым.
   В дверь заглянул Глеб.
   - Порядок, - шепнул он. - Аварийка уехала. В палате - океан. Я и не думал, что так здорово все получится. Они подумали, что он сам тряпку засунул.
   - Хорошо, - так же шепотом ответила Наталья. - Теперь электричество. А я займусь скелетом. Только смотри, не отключи случайно и внешнюю линию, с улицы должен быть свет.
   - Йес, мэм! - Глеб козырнул и вышел.
   Наталья отодвинула в сторону тазик, куда звонко капало с потолка и поставила под течь скелет. Капли разбивались о его макушку с равномерностью часового механизма.
   И тут погас свет. Только с улицы пробивался слабый отблеск фонаря. Наталья вышла в коридор, громко хлопнув дверью. Английский замок защелкнулся.
   Спустившись на второй этаж, она успокоила испуганную Таню: наверно, от дождя или из-за потопа где-то что-то замкнуло. Глеб электрик, он посмотрит. А если не сможет, придется снова аварийку вызывать.
   Взревел телефон: на ночь все внешние линии переключали на пост. Наталья машинально сняла трубку.
   - Извините, у вас не работает такой врач - Наталья Николаевна Гончарова? - спросил знакомый голос.
   - Нет, вы ошиблись, - ответила Наталья и от досады закусила губу.
   Он все-таки нашел ее! Но это уже неважно. Он уже не сможет помешать. Ничто не сможет помешать!
   Она поднялась наверх. Глеб стоял у двери, приложив к ней ухо.
   - Тс-с! Он проснулся. Сначала ломился в дверь и орал, потом замолчал. Черт, а это что такое? Твои штучки?
   Из-за двери раздавался замогильный голос:
   - Ты слышишь, как тикают часы, Олег? Они во мне. Они отсчитывают последние минуты твоей жизни. Потому что ты умрешь. Ты сам вынесешь себе приговор. Ты должен умереть. Слишком долго ты жил безнаказанно. Безнаказанно убивал, воровал, безнаказанно играл людскими судьбами. Ты должен умереть! Подойди ко мне! Посмотри на меня!
   Голос умолк, но через несколько секунд они услышали крик Свирина:
   - Господи, он в меня плюнул!
   Наталья скорее угадала, чем увидела, как Глеб перекрестился.
   - Он что, совсем рехнулся? - шепотом спросил он.
   - Да нет, просто подошел к скелету, и на него попали брызги. Я и не думала, что получится так по тексту. Помнишь, я тебе сказала, что это плагиат? Так вот, если не ошибаюсь, Даль писал: один студент держал в каморке под крышей скелет. Однажды ночью проснулся в дождь и услышал тиканье часов, которых у него отродясь не было. Ему показалось, что часы внутри скелета. Подошел, а скелет ему вот так же вот в лицо и плюнул. Со студентом случилась нервная горячка. Ты оставил у него бритву?
   - Да. Ну что, пошли? Осталось сорок секунд.
   Наталья отперла дверь, и они протиснулись в кабинет. Внезапно вспыхнул свет: запрограммированный на полчаса размыкатель отключился. Глеб стал так, чтобы заслонить собою скелет.
   - Ты слышал, что сказала твоя смерть? - жестко спросила Наталья.
   Олег не отвечал. Его трясло. Глаза опять стали совершенно белыми. Наталья повторила вопрос.
   И вдруг, молниеносным рывком, как разворачивается в броске ядовитая змея, Свирин кинулся к ней и схватил за горло.
   - Это ты! - кричал он. - ЭТО ТЫ!!!
   Наталья, которая могла убить его одним ударом, будто оцепенела. Глеб бросился ей на помощь, но Свирин с нечеловеческой силой оттолкнул его. Отлетев, Глеб ударился виском об угол стола. Сквозь звук удара Наталья различила тошнотворный хруст - хруст проломленной кости.
   Свирин сжимал ее горло все сильнее. Бархатная чернота заливала все вокруг. Собрав в комок всю свою силу и всю свою волю, Наталья ударила Свирина в живот. Он ахнул и отпустил ее, но тут же рванулся к ней снова.
   - Стой! Ты не можешь этого сделать! - хрипло сказала Наталья, глядя прямо в его белые глаза. - Это может сделать только Локи. Но Локи умер!
   - Нет, - хитро улыбнулся Олег. - Ты сама сказала, что Локи не умер. Он спит.
   - Локи умер! Попробуй, разбуди его.
   Белые глаза засветились желтым кошачьим светом. На секунду Наталье показалось, что зрачки Свирина стали вертикальными, тоже как у кошки. Ей стало страшно: что, если ему удастся разбудить темное божество?!
   - Локи! Локи!!! Проснись! - кричал Свирин, выражение торжества на его лице сменялось растерянностью, а свет в глазах погас.
   - Локи умер, - медленно и четко повторила Наталья. - Я тебя обманула. Он не спит. Я убила его. Он мертв!
   - Но если Локи умер, значит... я тоже мертв? - Свирин смотрел на нее, выпучив глаза. - Это ты... - прошептал он и вдруг задергался, как от удара тока. - Это ты, ты!!! - закричал Олег. - Нет!!!
   Он распахнул окно, рванул решетку. Насквозь проржавевший металл не выдержал мощного натиска, решетка полетела вниз. Обернувшись на мгновение, Свирин вскочил на подоконник и с криком бросился вниз.
   Подбежав к окну, Наталья увидела, как его тело слабо дергается, насаженное на чугунные пики ограды...
   Преодолевая дурноту, она подошла к лежащему на полу Глебу, пощупала пульс, приподняла веко... Его лицо казалось таким безмятежным. Маленькая ранка на левом виске, почти не заметная под волосами... Она коснулась губами его лба и закрыла его ярко-синие глаза.
   Потом Наталья убрала в шкаф скелет, спрятала в сумку диктофон и снова подошла к окну. Дождь поливал лицо Олега, пытаясь смыть стекающую изо рта струйку крови.
   За ее спиной открылась дверь.
  
   После разговора с Костей Малининым у Димы появилось чувство, что время уходит, что с каждой минутой его становится все меньше и меньше. А еще - что дело стремительно движется к развязке. Он совершенно забросил агентство, с утра до вечера прочесывая квадрат вокруг станции метро "Академическая".
   Никаких результатов. Абсолютно никаких. От Кости он знал, что поиски Свирина тоже пока ни к чему не привели. Как будто оба растворились в воздухе. Дима начал опасаться, что Гончарова опередила его, и Свирина уже нет.
   Успокоил бы его такой вариант? Нет. Почему-то он был уверен: Гончарову надо найти до того, как она разделается со Свириным. Но почему? Вот этого он не знал. Он вообще не знал, что скажет ей, если найдет. Когда найдет. Предложит отомстить вместе? Нет. Попытается остановить ее, отговорить? Тоже нет. Тогда что?..
   Однажды вечером Дима решил еще раз обойти дома на Северном проспекте. Ему не давала покоя женщина за рулем синей "восьмерки", которая привезла Свирина из Лахты. Он был почти уверен, что машину из закрытой "ракушки" позаимствовала именно Гончарова. Похоже, мадам может все: менять внешность, драться, стрелять, угонять машины из закрытых гаражей. Похоже, она знала, что хозяин "восьмерки" далеко. А если не была его знакомой, тогда живет поблизости. Эти дома обследовал Лисицын. Дима ему доверял, но... предпочел все же убедиться самостоятельно.
   Вот и "ракушка" с пресловутой "восьмеркой". А вот и женщина, выходящая из подъезда. Маленькая, миленькая.
   Что?!
   - Наталья Николаевна, подождите! Мне надо с вами поговорить!
   Гончарова застыла на миг и вдруг бросилась во двор. Темный, грязный двор со множеством кустов и темных закоулков. Нечего было и думать догнать ее там. И все же он, как безумный, бродил, спотыкаясь, в потемках и звал Гончарову. Кончились эти поиски тем, что Дима поскользнулся и упал в лужу.
   На следующий день он вернулся. Прикинулся несчастным влюбленным и выяснил то, что не удалось узнать участковому и вряд ли удалось бы любому липовому чиновнику. Невысокая блондинка действительно живет в этом доме. Во втором подъезде, на девятом этаже. Дима ждал, но Гончарова не возвращалась. Он ежедневно звонил Косте, но и о Свирине вестей не было.
   Прошло еще несколько дней. Дима не мог думать ни о чем, кроме Гончаровой и Свирина. Ему казалось, что он и сам сходит с ума.
   Сходит с ума?.. Свирин - психопат. Он обращался к психиатру. А Гончарова - психиатр...
   Дима позвонил Косте.
   - Скажи, а вы проверяли частные клиники? - спросил он.
   - Проверяли. Ни Гончаровой, ни Свирина. Не понимаю, зачем тебе это надо, - проворчал Костя. - Сам же говорил, что больше этим не занимаешься. Тебя даже Калистратов уже не подозревает.
   - Костя, я и сам не понимаю, зачем мне это надо.
   Черт возьми, Лисицын тоже дал маху. Надо все делать самому!
   Дима включил компьютер, вошел в телефонную базу данных и начал один за другим набирать номера частных медицинских клиник. Был уже поздний вечер, не лучшее время для справок. Кое-где его вежливо посылали подальше, предлагая звонить с утра, но чаще всего к телефону вообще никто не подходил. Однако он продолжал звонить. Какой-то тоненький голосок, похожий на комариный писк, зудел, что отложить это на завтра нельзя. Ни в коем случае нельзя.
   Одной из последних значилась клиника неврозов "Эдельвейс".
   "Нет, вы ошиблись", - произнес в ответ на его вопрос женский голос.
   Дима замер. Этой короткой фразы было достаточно.
   До клиники было достаточно далеко. Дождь лил, как из ведра. Да и Острова Дима знал не слишком хорошо. Свернув у моста, он сразу же заблудился. Кругом было ни души. Особняки - старые, еще дореволюционные дачи петербургской знати и новостройки - терялись в мокрых зарослях.
   Дима остановился и огляделся. Ощущение того, что время на исходе, становилось все сильнее и тягостнее. Ему казалось, что какой-то пласт его жизни обваливается, уходит в небытие, словно край подмытого рекою берега. Где-то тикал часовой механизм бомбы, которую он не успевал обезвредить.
   Откуда-то раздался истеричный собачий лай. Из-за стены дождя, которая в свете фар казалась непроницаемой, вынырнул похожий на гнома мужчина в дождевике. Он держал огромный клетчатый зонтик над грустным стаффордом. Собака задрала ногу, жалобно поскуливая: ей не терпелось поскорее сделать все свои дела и вернуться в теплый дом.
   "Клиника? - переспросил из-под капюшона хозяин стаффорда. - Психическая? Так вы проехали. Надо вернуться до развилки и свернуть влево. Розовый дом. Он там один такой, не ошибетесь".
   Собака снова заскулила и потянула поводок. Мужчина исчез, словно и не бывало.
   Дима развернул машину и медленно поехал обратно, стараясь не пропустить развилку. Поворот - вот и розовый трехэтажный дом за высокой оградой из металлических копий. Выйдя из машины, он остановился в замешательстве: ни в одном из окон не было света. Дождь больно сек лицо, но Дима не замечал этого. И вдруг свет вспыхнул: на первом этаже и в одном из окон третьего. Откуда-то сверху послышались крики. Кричал мужчина.
   Это Олег, подумал он. Гончарова здесь. Она его нашла.
   Надо было поторопиться, попасть вовнутрь, надо было... что? Дима не знал. Он стоял, не обращая внимания на потоки воды, и смотрел на желтый прямоугольник окна. Там что-то происходило - он чувствовал это.
   И снова раздался крик, в котором явственно слышалось: "Это ты!".
   Внезапно окно распахнулось, и за клетками решетки показался темный силуэт. Рывок - решетка со звоном полетела вниз. Фигура вскочила на подоконник, выпрямилась, и Дима, нет, не узнал - угадал в ней Олега Свирина.
   Налетевший порыв ветра швырнул в лицо дождевой залп, ослепив на мгновение. Дима не увидел, как Олег сделал роковой шаг. Короткий сдавленный вопль и отвратительный звук, который издает плоть, когда ее пронзает железо. Раздается наяву или в воображении - неважно.
   Дима бросился вперед, словно мог что-то изменить, и замер. Тело на копьях еще шевелилось. Когда-то Олег с жестоким любопытством насаживал на булавки красивых, отливающих золотом и антрацитом жуков, нежных разноцветных бабочек...
   Подняв голову, Дима увидел в окне женскую фигуру. Она исчезла, но скоро появилась снова. Женщина стояла и смотрела вниз - на скрюченное последней судорогой тело, бывшее всего несколько минут назад его другом и врагом.
   Дима очнулся, бросился к входу и с силой надавил кнопку звонка. Где-то в глубине коридора раздалось дребезжание. Легкие женские шаги, испуганный тонкий голосок:
   - Кто там?
   - Мне нужно видеть Наталью Николаевну. Срочно!
   Звон ключей, щелчок отпираемого замка.
   Дима оттолкнул с дороги испуганную девушку и бросился к покрытой ковровой дорожкой лестнице. Второй этаж, третий. Длинный коридор. Та комната должна была быть в самом конце. Вот и она. Дима нажал на ручку и вошел.
   С потолка капало. На полу лежал неподвижно одетый в зеленые брюки и блузу мужчина. У открытого окна, опираясь рукой на подоконник, спиной к нему, стояла невысокая светловолосая женщина.
   - Света... - выдохнул Дима.
   - Вы ошиблись. Меня зовут Наталья Николаевна, - лишенным всяческих интонаций голосом ответила Светлана...
  
  

Глава 29.

  
   Я узнала обо всем случайно. Может, и были какие-то подозрения, но я старательно гнала их прочь. Нет, говорила я себе, такого просто не могло быть. Димка - такой же придурок, как и все прочие мужики. Кроме Олега. Вот кто настоящий. А я-то боялась его, разве что не ненавидела...
   Правда, после того разговора с Димкой в Катином садике Олег стал гораздо резче. Что ж, наверно, так и должно быть, говорила я себе. Просто перестал бояться, что я вернусь к Димке, понял, что я - его.
   Как-то летом я пришла к Олегу. Его родители были на даче. Я приготовила ужин, но тут выяснилось, что хлеба нет ни крошки. Олег подхватил авоську и побежал в булочную. Вот тогда-то и раздался звонок.
   Я открыла дверь. На пороге стоял странноватого вида парень. Несмотря на жару, он был одет в теплый свитер. Плечи опущены, голова втянута в плечи. Мне показалось, что его отчаянно знобит.
   - Ты кто? - спросил он.
   - А ты кто? - машинально отозвалась я.
   - Я - Шурик. А ты девчонка Олега?
   - Ну, можно и так сказать. Олега нет, придет минут через десять. Можешь подождать.
   - Спасибо.
   Буквально отпихнув меня в сторону, Шурик влетел в квартиру и прямо в ботинках, оставляющих грязные следы, потопал в комнату.
   - Кофеек есть? - нахально поинтересовался он. - А водовка?
   - Слушай, ты бы не борзел, а? - возмутилась я. - Или жди на улице.
   - Ха! Попробуй-ка меня выставить!
   Он вскочил и начал расхаживать по комнате, лапать безделушки, вытаскивать с полок книги, между делом пялясь на мои коленки. Мне стало не по себе. Олег задерживался.
   - Слушай, киска, - Шурик подошел ко мне вплотную. Меня замутило от запаха немытого тела. - Мне срочно нужны деньги. Твой Олег - настоящий жид, за копейку удавится. А мне нужно, - с нажимом повторил он.
   Я посмотрела в его мутные глаза с расширенными зрачками и все поняла. Разумнее было промолчать, но Остапа, как всегда, понесло.
   - И что же тебе нужно? - ехидно поинтересовалась я. - Кокаинчик, героинчик? Или анаши полпуда?
   - Самая умная, да? - так же ехидно спросил он. - Правильная, да? А что, Олежек твой кислоткой не балуется?
   - Что?!
   - Что слышала, фифа! Я сам ему перед Новым годом приносил. Только он насвистел, что хочет над дружбаном пошутить. Мол, чтоб тот повеселился и других повеселил. Так я и поверил. А ты чо, не в курсе?
   Вернулся Олег, они о чем-то говорили в другой комнате, но мне было все равно. Олег не употреблял наркотики, в этом я была уверена. Новый год...
   Я ничего не сказала ему. Какое-то время еще пыталась обманывать себя: мол, он так сильно влюбился в меня, что пошел даже на это. Но ничего не получалось. Я прекрасно понимала: Олег ни капли меня не любит. Просто он всегда терпеть не мог Димку, вот и придумал, как ему насолить. Но тогда почему он держит меня при себе? Только потом я сообразила, что дело в его раздутом до небес самолюбии и жажде самоутверждения за счет окружающих. Подчинять себе другого человека, получать удовольствие от его унижения... Он продолжал мстить Димке за то, что тот никогда не хотел ему подчиняться.
   Тогда, зимой, меня тоже грызло уязвленное самолюбие. И я приняла месть Олега за искренние чувства, потому что они грели это самое уязвленное самолюбие. А потом... Я все равно оставалась с ним. Потому что не могла вернуться к Димке. Наверно, таким образом я наказывала себя, за то, что бросила его.
   Но так не могло продолжаться долго. Олег становился со мной все более грубым. Похоже, он тоже тяготился мною, но не мог уже без мальчика, то есть девочки, для битья. Я даже и не заметила, как осталась без подруг - все они не устраивали Олега.
   Прошло лето, началась осень. Я твердо решила расстаться с Олегом, но... По правде говоря, я по-прежнему боялась его и откладывала разрыв со дня на день.
   Мой день рождения Олег предложил отметить у него на даче. Я заготовила целую речь, суть которой была в следующем: давай расстанемся друзьями. Я наивно полагала, что это тронет его и он не будет возражать, тем более в такой день.
   Было холодно, ночью шел снег. Мы приехали на дачу утром, чтобы вернуться засветло. Сели за стол. Я не пила, Олег едва пригубил вина, зато Сергей с Генкой во всю налегли на водку. Красные, тупые физиономии, громкий смех... Олег с милой улыбкой рассказывал похабные анекдоты. Я почувствовала, что закипаю.
   Улучив минутку, я вытащила Олега в соседнюю комнату.
   - Ну? - сказал он, глядя на меня со своей обычной снисходительной ухмылочкой.
   Вся моя сто раз отрепетированная речь вылетела из головы, и я брякнула:
   - Я тебя ненавижу!
   - Велика важность! - презрительно хмыкнул он. - Мне это не мешает тебя...
   Вот это последнее грязное словцо и сдетонировало. Не помню точно, что ему орала. Кажется, обещала рассказать всем и каждому о его шалостях с наркотиками. О том, как он поступил с Димкой...
   Он ударил меня по лицу - сильно, наотмашь. Я отлетела в угол и осталась сидеть на полу, слизывая кровь с губы.
   - Серый, Генка! Идите сюда! - крикнул Олег. - Вот тут Светочка что-то нервничает. Я думаю, это от половой неудовлетворенности, - сказал он, когда они вошли. - Какая жалость. Наверно, меня одного ей не хватает. Ну, не волнуйся, Светик, мы тебе поможем. Ведь мы же твои друзья.
   Еще можно было вырваться, убежать, но я слишком поздно сообразила, что они собираются делать. Момент был упущен.
   Они насиловали меня по очереди. Все трое. Двое держали, один делал свое дело. То, что только могла изобрести пьяная фантазия. Рот заткнули моими же колготками. Я хотела только одного: умереть. Или хотя бы потерять сознание.
   Олег был последним. Застегивая брюки, он сказал:
   - Надеюсь, теперь ты довольна? Или повторить?
   - Повторить! Повторить! - завопил Генка. Его лицо исказила тупая скотская похоть.
   - Нет. Повторить всегда успеется. Для разнообразия сделаем по-другому.
   Олег подошел ко мне поближе и ударил ногой в живот. Тут они все набросились на меня и стали избивать. Лицо, грудь - все залило огнем. Я не представляла себе, что может быть такая боль.
   Я все-таки потеряла сознание. А когда очнулась, в комнате никого не было. С веранды доносились голоса. С трудом поднявшись, я натянула брюки и подошла к приоткрытой двери.
   - Ну и что мы будем с ней теперь делать? - спросил Сергей. Судя по голосу, он слегка протрезвел. - вы хоть понимаете, что мы натворили?
   - Мы поимели не в меру оборзевшую девку, - все так же насмешливо отозвался Олег. - Группенсекс. Но вообще-то ты прав. Если она сейчас пойдет в милицию, нам всем мало не покажется. Следовательно...
   - Нет! - выкрикнул Генка.
   - Ты спятил, Свирин, - ошеломленно добавил Сергей.
   - У вас есть другие варианты? Ты знаешь, Жирный, что на зоне делают с такими, как ты? С такими, как мы? Их ставят раком и имеют все по очереди. Я уж не говорю о том, что в такой позе придется стоять лет пятнадцать.
   - И что ты предлагаешь? - это снова Генка.
   - В нашем пруду быка можно утопить.
   - Боже мой, какой я кретин! И зачем мне это только понадобилось? - причитал Сергей.
   - Все, хватит орать! - тихо, но властно сказал Олег. - У нас в сарае есть мешки. Сейчас покурим, запихнем в мешок, пока не очухалась, камешек добавим - и вперед.
   Стараясь не шуметь, я вылезла в окно и вдоль стены пробралась к калитке. Каждый шаг отдавался болью во всем теле. Наверно, я тогда совсем ошалела, потому что побежала не в сторону станции, а наоборот - к лесу. У меня была фора, но фора сомнительная. От дачи Олега до самого леса шла совершенно прямая улица. По обе ее стороны высились заборы пустующих дач. Мне и в голову не пришло попытаться перелезть через какой-то из них и затаиться.
   Я добежала - если можно это так назвать - почти до самого леса, когда мое исчезновение было обнаружено. Еще две-три минуты, и они не увидели бы меня. Но мне не повезло. И теперь вопрос был только в том, когда они меня догонят.
   Я нырнула в лес, сумрачный и неприветливый. Было сыро, пахло прелой листвой. Ноги скользили, сучья лезли в лицо. Несколько раз я упала. Лес просматривался насквозь. Но пока я еще выигрывала несколько очков.
   За высокими елями мелькнула дорога. Такая же прямая, как и улица, по которой я бежала - она была проложена по просеке к военной части. Если бы я могла добежать туда! Но вряд ли бы у меня хватило сил. А вот им догнать меня по прямой было раз плюнуть. Я не сомневалась, что троица эта от меня не отступится: ведь от того, останусь ли я в живых или нет, зависело их будущее.
   Перебежав грунтовку, я снова нырнула в чащу. Густой подлесок, в котором летом мог спрятаться целый полк, теперь топорщил голые прутья. Я споткнулась, полетела в осыпавшийся финский окоп и тут же услышала голоса. Они были не слишком рядом, где-то у дороги: в сыром воздухе звуки разносятся далеко.
   - По дороге она пойти не могла. Мы бы ее свитер увидели, - сказал Генка.
   - Но бежала она к ней, - Сергея азарт погони, похоже, взбодрил, и голос его звучал уже не так жалобно.
   - Значит так, пацаны, - жестко оборвал их Олег. - Деваться ей некуда. До болота метров двести пятьдесят, а то и триста, все на просвет. Вы вдвоем идете по дороге до части, а я - до входа в лес. Смотрим. Если не найдем, то возвращаемся к этому место по кромке болота.
   - Слушай, Олег, тут ведь ям всяких полно, траншей. Можем и не увидеть, - возразил Генка.
   - Не бзди! Никуда не денется. Все, разошлись!
   У меня в запасе было минут сорок. Теоретически я могла вернуться назад. Но тогда пришлось бы пересекать дорогу. Впереди было болото. И хотя меня преследовал не батальон с собаками, а всего лишь трое, хотя это был знакомый, далеко не маленький лес, я все равно оказалась запертой в прямоугольнике размером меньше квадратного километра. Возможно, я преувеличивала опасность, даже скорее всего, что преувеличивала, но парни казались мне тогда какими-то монстрами, которые видят и слышат все.
   И вот тогда мне пришла в голову мысль: чтобы они прекратили меня преследовать, я должна исчезнуть. В буквальном смысле. О последствиях я не задумывалась. В двадцать лет мало кто задумывается о будущем всерьез. Не думала и о том, что буду делать после своей так называемой смерти.
   Я стащила свитер, спрятала его под камень и вылезла из окопа. Подошла к кромке болота и осмотрелась. Здесь и летом было очень опасно, а уж тогда-то... Подобрав палку покрепче, я разворошила бодяжину у самого берега, потопталась по мху, который прогибался под ногами, как надувной матрас. Теперь надо было бросить туда что-то тяжелое, чтобы тина выплеснулась наружу.
   Неподалеку валялся здоровенный камень, наверно, обломок валуна. Кое-как мне удалось подкатить его к болоту. Он весил, наверно, килограмм сорок. Как мне только удалось поднять его? Боль взорвалась, как бомба - везде.
   С глухим всплеском камень исчез в трясине. Бочажина выглядела так, словно в ней кто-то утонул. Поколебавшись, я сняла сапоги и бросила туда - на тот случай, если будут искать мое тело. Кое-как, прямо руками заворошила следы, которые оставил на земле булыжник и спряталась в яму под корнями вывороченного дерева - заметить ее можно было, только подойдя вплотную, но для этого пришлось бы продираться сквозь заросли можжевельника. Мне, впрочем, все было видно отлично. Перед тем, как спрятаться, я громко закричала.
   С той стороны, куда ушел Олег, раздался топот. Я зажмурилась и замерла. Внезапно шорох листьев и треск веток у него под ногами стих. Он выругался и громко свистнул.
   Минут через пять прибежали Сергей с Генкой. Увидев место моей "трагической гибели", они хором ахнули.
   - Утопла! - потрясенно прошептал Сергей. - Это она кричала, я слышал.
   Похоже, они здорово струсили. Строили планы, как от меня избавиться, гнались за мной, как за дичью. Но это было чем-то вроде игры в "войнушку": "Падай, дурак, ты убит!". И вдруг все стало всерьез.
   Они сидели в трех метрах от меня и обсуждали, что делать. Хотя я и жила одна, у меня были соседи, родные, друзья. Возможно, кто-то знал, куда я поехала и с кем. Кто-то видел нас всех вместе.
   Сергей взял палку, без всякого успеха поковырялся в трясине. Тогда Олег отправился обратно в поселок: звонить от сторожа в милицию. Сергей с Генкой пребывали в ступоре: за все то время, пока Олег не вернулся с опергруппой, они так и сидели на одном месте, не сказав друг другу ни слова. На такой вариант, четно говоря, я не рассчитывала - думала, они уйдут, а я выберусь.
   Все трое твердили пожилому следователю одно и то же: Светлана была пьяная, как свинья, ей взбрендилось зачем-то собирать клюкву - и привет! Они все в то время делали за кустами свои маленькие дела и помочь не успели. Я смотрела сквозь корни на Олега и только диву давалась: неужели он?.. неужели с ним?..
   Наконец все кончилось, и я осталась одна. Стемнело, начался то ли дождь, то ли снег. На мне были только джинсы, футболка и носки, я замерзла так, что уже почти не ощущала холода. Почти не помню, как шла босиком по темному лесу. Все это выпало. В темноте я не заметила грунтовку и вместо того, чтобы пойти к военной части, снова вошла в лес. Да и что бы я там сказала: здравствуйте, помогите, я тут случайно умерла?
   Я умудрилась заблудиться в лесу, который знала, как свои пять пальцев. Черные деревья стояли стеной, с черного неба сыпалась снежная крупа. Но вот впереди посветлело, чаща расступилась, и я вышла на пустынное шоссе. Наконец-то мне удалось заплакать. Я ревела в голос и шла, шла, не имея абсолютно никакого понятия, куда. Впереди показалась развилка: шоссе уходило вправо, вперед шел ухабистый проселок, который нырял в лес.
   Мне стало понятно, где нахожусь. Я прошла по лесу вдоль всего берега озера и вышла в местечко, которое называется Троицкое урочище. Дачные домики остались далеко позади. Шоссе сворачивало все к той же военной части, а проселок... черт его знает, куда он вел. Пару раз мы катались здесь на велосипедах, но минут через двадцать трястись по колдобинам надоедало, и мы поворачивали обратно.
   Словно собравшись с силами, боль и холод вцепились в меня с новыми силами. Вместо лица была надувная резиновая подушка, левая рука и правый бок вспыхивали болью при каждом неловком движении, в голове что-то звонко ковала дюжина кузнецов.
   Сзади послышался шум приближающейся машины, светлячками запрыгали фары. Я сделала навстречу два шага и упала...
  
   Что-то теплое и тяжелое не давало мне пошевелиться. Все тело было словно стянуто чем-то. Я открыла глаза и поняла, что лежу в постели, укрытая несколькими одеялами. Где-то рядом потрескивали в печи дрова.
   - Проснулась, девонька? - спросил ласковый старческий голос - Попить хочешь?
   Маленькая коротко стриженная седая старушка подошла к кровати, приподняла мою голову и поднесла ко рту кружку. Я сделала несколько глотков кисло-сладкого прохладного напитка и закашлялась. Грудь обожгло болью.
   - Где я? - голос звучал глухо, хрипло, словно чужой, язык отказывался подчиняться.
   - Не волнуйся, милая, все хорошо. Наш племянник нашел тебя на дороге - босую, раздетую. Похоже, тебя сильно избили. У тебя нос сломан, рука и несколько ребер. Да и простудилась сильно. Николай говорил, ты очень просила не вызывать "скорую" и не везти тебя в больницу. Мы с мужем даже подумали, а не сбил ли он тебя.
   - Нет, не сбил. Но я не помню, что вообще что-то говорила. Мне было очень плохо.
   - Ты пролежала почти две недели. Хорошо хоть мы оба врачи. Я, правда, педиатр, но муж - травматолог, раньше на "скорой" работал. Теперь-то мы оба на пенсии. Что же с тобой случилось, детка?
   Слово за слово, глотая слезы, я рассказала ей обо всем.
   - Бедная ты моя! - Наталья Васильевна, так она назвала себя, заплакала вместе со мной.
   - Скоты! - услышала я мужской голос.
   В дверях стоял - и, наверно, давно - молодой высокий мужчина, одетый в черные брюки и голубой свитер. Его темные волосы были коротко подстрижены. Кари глаза горели, и только длинные девичьи ресницы гасили это пламя.
   - А вот и Коля, - вскочила Наталья Васильевна. - Они с Андреем Иванычем, мужем моим, в город ездили. За продуктами, за лекарствами. Сейчас ужинать будем. А тебе я пюре сделаю с курочкой.
   Я провела в этом уютном бревенчатом домике еще две недели. Андрей Иванович приложил массу усилий, чтобы переломы срослись правильно. Беспокоил нос. Лицо казалось чужим и отчаянно некрасивым. Только потом, через несколько лет, мне сделали две пластические операции.
   Николай большую часть дня проводил со мной. Когда я стала поправляться, он стал выводить меня на прогулки в лес и к озеру. Я узнала, что ему двадцать шесть лет, что он из Мурманска, приехал в гости к тетке, которая вместе с мужем после выхода на пенсию круглый год жила за городом. Чуть позже он рассказал, что является сотрудником госбезопасности. Что закончил юрфак ЛГУ, потом высшую школу КГБ. Чем именно занимается - об этом я узнала гораздо позже.
   Мне было с ним хорошо. Спокойно. Мы говорили обо всем, что только приходило в голову. Но скоро его отпуск подошел к концу, и Николай спросил, что я намерена делать. Мне нечего было ему ответить, потому что я старательно гнала эти мысли прочь, оттягивая принятие решения до последнего. Он настаивал на том, что я должна пойти в милицию, написать заявление, восстановить документы. Но я... отказалась.
   - Пойми, - говорила я ему. - прошел месяц. У меня нет никаких доказательств. Переломы я могла получить, упав спьяну на улице. Про изнасилование и вовсе говорить нечего. Я ничего не могу сделать. А вот они могут. И сделают. Я уверена. Мне остается только уехать куда-нибудь подальше.
   - Неужели ты все это так и оставишь? - недоумевал Николай. - Они сломали тебе жизнь и будут после этого жить как ни в чем ни бывало?
   - Нет, не будут! - тогда я была уверена, что рано или поздно отомщу им всем.
   Но я рано успокоилась. Все только еще начиналось. Однажды утром Наталья Николаевна, пряча глаза, смущенно спросила:
   - Светочка, ты у нас уже больше месяца... А как у тебя... по женской части?
   Мне показалось, что я лечу в пропасть. По женской, как деликатно выразилась Наталья Васильевна, части у меня всегда все было в порядке - хоть часы проверяй. Когда же это должно было быть? Да, две недели назад.
   Видимо, она все поняла по моему лицу.
   - Что ты будешь делать? - тихо спросила она.
   - Неужели вы думаете, что в подобной ситуации можно рожать?! - возмутилась я.
   - Не знаю... Нам вот Бог не дал деток...
   Больше она ничего мне не сказала. Зато сказал Николай.
   - У тебя есть врач, который сделает аборт без паспорта? - спросил он вечером накануне своего отъезда в Мурманск.
   - Откуда? - усмехнулась я. - Только если ты мне дашь денег в долг. Правда, не знаю, как буду их отдавать.
   - Ну хватит, - рассердился он. - Короче, поедешь со мной в Мурманск. Моя одноклассница - гинеколог. Сделает все и вопросов задавать не будет. А потом я тебе достану новые документы.
   - Ты хочешь сказать, фальшивые? - поразилась я. Тогдашней моей наивности мог позавидовать двухмесячный младенец.
   - Я хочу сказать, другие.
   - И что я там буду делать?
   - А что ты делала раньше?
   - Училась в медицинском, на втором курсе.
   - Придется поступить снова на первый. Например, в Петрозаводский университет. Аттестат и трудовую книжку я тебе тоже достану. Поживешь сначала у меня. Я скажу всем, что ты моя родственница. А потом в общежитие устроишься.
   - Коля, спасибо, конечно... - мне было неловко. - Только мне непонятно, почему ты все это для меня делаешь?
   - Почему? - переспросил он, но не ответил.
   Впрочем, я сказала неправду, что мне непонятно. Мне все было понятно. Это было приятно, но... абсолютно ненужно. Представить, что я когда-нибудь снова смогу полюбить, да нет, что я просто смогу лечь в постель с мужчиной, не удавалось. Вот поэтому-то интерес с его стороны вызывал двойственное чувство.
   Он понял мои колебания:
   - Света, я обещаю, не будет ничего, чего бы ты не захотела сама. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя чем-то обязанной.
   И я согласилась.
   Мы приехали в Мурманск. Через пару дней Николай привел меня в больницу. Приветливая толстушка Верочка, которой он обо всем рассказал, осмотрела меня и сказала:
   - Для аборта еще рано. Надо подождать пару недель. Придешь, и я все сделаю.
   Но чем меньше оставалось до назначенного срока, тем тяжелее становилось у меня на душе. Да, мне не нужен был этот ребенок. Мне казалось, что внутри растет какая-то ядовитая гадина. Не человек даже, а монстр. Высосет все соки и убьет меня. Сделает то, что не смог его отец. Мне было абсолютно все равно, кто из них отец этого ребенка. Нет, вру. Мысль о том, что это может быть ребенок Олега, была просто нестерпимой. Я считала дни: еще неделя, еще пять дней - я и освобожусь от этого...
   Но радости не было.
   И вот этот день настал.
   Я сидела в ситцевой рубашке и пестром больничном халатике перед дверью кабинета.
   - Света, заходи! - крикнула из-за двери Вера.
   Я встала со стула и... села обратно.
   Перед глазами стояла и никак не хотела уходить картина. Медучилище, первый день практики в детской больнице. У меня на руках пятимесячный мальчик. Он поправляется после гриппа. Я показываю ему резиновую лягушку, он улыбается, тянет ручку к игрушке, а потом осторожно тянет меня за прядь волос.
   Монстр, ядовитая гадина... Маленькое живое существо. Убить его, превратить в комок разлагающейся плоти...
   - Ну, где ты? - выглянула из операционной Вера.
   - Вера, прости, я... не могу.
   Кое-как одевшись, я выскочила на улицу. Куда идти? Что делать?
   - Значит, все-таки не стала. Ну и слава Богу!
   У калитки стоял и курил Николай.
   - Я был уверен, что ты не сможешь, - сказал он, подходя ко мне. - И я рад этому. Пойдем домой.
  
   Потихоньку я привыкала к новой жизни. Чужой город, ни одного знакомого лица. Живот рос, как на дрожжах. Я сидела дома, возилась по хозяйству. Николай опекал меня, как мог.
   Я стала Натальей Николаевной Стрепетовой. Имя мне нравилось, фамилия нет. Но выбирать было не из чего. Однажды Николай пришел с работы и сказал, что нам надо поговорить.
   По его словам выходило, что мой новый паспорт, хоть и вполне настоящий, был все-таки не вполне надежным. Проверь кто-то хотя бы мою липовую прописку, и все обернулось бы крупными неприятностями.
   - Но есть достаточно простой выход, - добавил он. - У тебя будет настоящий паспорт с настоящий пропиской. Сначала я пропишу тебя к себе - как родственницу, а потом... Ты выйдешь за меня замуж и поменяешь паспорт.
   - Что?! - я даже задохнулась от неожиданности. - Нет, Коля, спасибо, но я не могу.
   - Почему? Я же обещал, что не буду тебя ни к чему принуждать. Это будет фиктивный брак. Потом, когда родится ребенок, сможешь развестись. Кроме того, у него будет отец. Я сам рос без отца, и, ты знаешь, это не совсем приятно.
   - А ты не боишься, что я подам на алименты и потребую раздела квартиры? - поинтересовалась я. - Была, знаешь, у лисы избушка ледяная, а у зайца лубяная...
   - Ты?! - рассмеялся Николай. - Да никогда в жизни! Или я ошибаюсь?
   Разумеется, он не ошибался. Мне бы и в голову не пришло такое. Я бы скорее ушла жить на улицу.
   Не сразу, но все-таки Николай сумел убедить меня. Мы расписались в апреле, а в июле я родила девочку. Маленькую, слабенькую, но очень хорошенькую. Он спросил меня, не хочу ли я назвать ее Светланой, но я отказалась. Светланы больше не было, с прошлой жизнью меня ничего больше не связывало - так мне тогда казалось. Ничего, кроме дочери, и я не хотела, чтобы она носила имя, напоминающее о нем. Я назвала ее Наташей, и теперь нас звали одинаково: Наталья Николаевна Гончарова.
   А через некоторое время наш брак перестал быть фиктивным. Так мы и жили. Без малого семнадцать лет. Удалось ли мне полюбить его? До сих пор не могу ответить на этот вопрос. Может быть, и да. Ни одна любовь не похожа на другую. Но и Димку я забыть не смогла. Жили мы с Колей неплохо. Хотя, были, конечно, и ссоры, и обиды. И тогда я вспоминала о Димке. Не только тогда, конечно, но в плохие минуты - особенно. Представляла, как все могло бы сложиться, повернись все иначе.
   Время шло незаметно. Я закончила медицинский факультет университета, потом ординатуру, защитилась, много работала. С этой стороны все было в порядке. Сложнее было с Наташей. Она росла скрытной, замкнутой. Возможно, потому, что с раннего детства проводила намного больше времени с бабушкой, матерью Николая, чем со мной - ведь я приезжала только на выходные, да и то не каждый раз. А может, и потому, что мне не сразу удалось полюбить ее по-настоящему, и Наташа это чувствовала. Я смотрела на нее и невольно искала сходство - с Сергеем, с Генкой, с Олегом. Искала и невольно раздражалась, если вдруг находила. Внешне она ни чем не напоминала ни одного из них, разве что невысокая, но ведь и я не великан. А вот характер... Я замечала в ней то Сережкину нерешительность и податливость, то Генкину мнительность, то изворотливость Олега. Но Коля относился к Наташе, словно она его родная дочь. Она так и считала. Мы хотели еще детей, но я так и не смогла больше забеременеть.
   Все это была одна сторона моей жизни, в общем-то светлая сторона. Но была и еще и темная, которая называлась жажда мести. Именно за нее я цеплялась, когда мне было трудно. Когда воспоминания не желали сидеть взаперти. Я знала, что зло должно быть наказано - и я это сделаю. В этом плане мы с Николаем мыслили одинаково, и мне не нужно было скрывать своих чувств. Мы часто говорили об этом, обсуждали различные варианты. Но все его идеи мне не подходили.
   Николай был профессионалом высшей квалификации. Не будет преувеличением, если я скажу, что Джеймс Бонд в сравнении с ним просто мальчик. Таких, как Коля, немного, и они ценятся на вес золота. Трудно сказать, чего в своей области он не знал или не умел. Что он делал в Мурманске? Да то же, что и его коллеги в других крупных городах: ждал, когда Родина скажет "фас!". А между делом занимался всякими юридическими закавыками в управлении. Были командировки, были медали и ордена, оседавшие где-то в московских сейфах, были ранения и госпиталя. Многого я, разумеется, не знала.
   Я училась у него. Всему, что только могло пригодиться в осуществлении моего замысла. Коля охотно делился со мной своими знаниями. Искусством наблюдения и ведения беседы, маскировки и вхождения в доверие. Искусством убивать. Я занималась стрельбой, каратэ и айкидо, вдвоем мы ходили в походы на выживание. А сколько всевозможной техники мне пришлось освоить!
   Николай был готов помочь мне во всем, а главное - избежать ответственности. Но, как я уже сказала, его варианты мести меня не устраивали, потому что сводились к одному: более или менее жестокому убийству. Мне хотелось другого. Я всегда считала, что, прошу прощения за каламбур, самое страшное в мире - это страх. Сам по себе страх гораздо более действенен, чем боль. Боль - это реакция тела. Страх захватывает человека целиком - и тело, и душу, и разум. Страх превращает сильного в слабого, венец творения - в тупую скотину. Даже смерть не так страшна, как тот ужас, который она в нас вселяет.
   Мой план потихоньку начал вырисовываться. Еще неясно, размыто. Я занялась психиатрией, защитила кандидатскую, а потом и докторскую по фобиям. Когда в городе пошли слухи, что я сотрудничаю с КГБ, это не было такой уж неправдой. Со мной действительно консультировались, а однажды даже пригласили на несколько месяцев в Москву - поучаствовать в разработке методик так называемого "жесткого зомбирования". Потихоньку я освоила гипноз и другие методы воздействия - какие-то способности у меня все же были.
   Но было одно "но". Наташа. Я знала, что даже самые изощренные и продуманные преступления порой раскрываются из-за досадной случайности, предусмотреть которую невозможно. Что будет с нею, если меня посадят? И не на год, не на два. Стоит ли этот риск благополучия моего ребенка? Николай в этом случае автоматически оставался без работы и без пенсии. Но самый главный и жирный червь, который грыз всю тщательно спроектированную конструкцию, кивал на то, что один из них - отец Наташи. Не будь его - не было бы и ее. Это обстоятельство не давало мне принять окончательное решение. В конце концов я сдалась. Николай не слишком приветствовал мою ретираду, но спорить не стал.
   В 94-ом он ушел на пенсию, едва набрав двадцать "календарей", а через год умер. Мне сказали, что от сердечного приступа. Так и в свидетельстве о смерти написано: острая сердечная недостаточность, но... Ладно, об этом не стоит.
   Ну а потом Наташа уехала в Петербург и - невероятно! - встретила Олега. Влюбилась, забеременела. Просто какой-то Еврипид. А говорят, что снаряд дважды в одну воронку не попадает. И теперь уже совсем неважно, кто действительно был ее отцом...
  
  

Глава 30.

  
   - Света, я до сих пор не могу поверить, - Дима со звоном опустил кофейную чашку на блюдце. - Кажется, что вот-вот проснусь - и все будет по-прежнему. Тебя нет...
   - Не называй меня Светой, - поморщилась она. - Я же говорила, Светы больше нет. Давно уже нет.
   - Нет, есть, - возразил Дима. - Может, это звучит глупо, как в мелодраме, но во мне ты жила всегда. И осталась - та же Света, которую я любил. Если честно, то я никогда не мог поверить, что ты умерла. Одна моя знакомая говорила, что человек жив для тебя до тех пор, пока не увидишь его в гробу. Не увидишь - и будет казаться, что он просто уехал в другой город, в другую страну. Я думал, что все дело в этом. Но, наверно, просто чувствовал, что ты жива.
   - В разлуке есть высокое значенье:
   Как ни люби - хоть день один, хоть век, -
   Любовь есть сон, а сон - одно мгновенье,
   И рано ль, поздно ль пробужденье,
   А должен наконец проснуться человек, -
   она процитировала смутно знакомые строки. - Проснись, Дима. Я - проснулась. И теперь, наверно, никогда не усну. Разве что в буквальном смысле. Постели мне, пожалуйста, а то уже спички в глаза можно вставлять, чтобы не закрывались.
   Странно, но он принял ее слова без всякой горечи. Без анализа, без надежд. Просто как факт. Светлана жива. А все остальное, наверно, не имеет значения.
  
   ...Хахиашвили приехал одновременно с опергруппой. Он подтвердил, что пациент, называвший себя Локи, выказывал суицидальные настроения, о чем имеются записи в карте. Халатности персонала тут нет, просто несчастливое стечение обстоятельств. Сначала допросили Диму, потом Светлану. Уже увезли тела Олега и Глеба Чередеева, а следователь все не отпускал ее.
   Дима ждал на улице в машине. Дождь стих, и только редкие капли стекали по стеклу, волоча за собой длинные водяные хвосты. Пахло холодом - близкой зимой.
   Он не сомневался, что ее арестуют, поэтому просто не поверил глазам, когда Светлана вышла на крыльцо и остановилась в растерянности. Короткий сигнал заставил ее вздрогнуть. Очень медленно, будто раздумывая, стоит ли это делать, Светлана подошла к машине.
   - Садись! - Дима открыл дверцу.
   Она села не переднее сидение и, откинув голову на подголовник, закрыла глаза. Молчание казалось густым, оно искрило - совсем не такое, каким было много лет назад. Дима был слишком потрясен, чтобы говорить. Он чувствовал себя так, словно вдруг получил луну с неба, о которой мечтал много лет, - и не знает теперь, что с нею делать.
   - Тебя отпустили? - вопрос прозвучал так глупо, что Дима от досады прикусил язык.
   - Да, - не открывая глаз, ответила Светлана. - Куда мы едем?
   - Ко мне. Или лучше к тебе?
   - Все равно. Скажи, когда ты меня узнал?
   - Когда? Мне еще на кладбище показалось, что я тебя где-то видел. Потом голос по телефону... И ожог на руке. Мы, кажется, пекли тогда картошку на костре?
   Снова повисло молчание. Дима нередко пытался представить себе, что было бы, если... Если бы случилось чудо, и можно было бы вернуть все назад. Если бы случилось чудо, и Светлана вернулась бы... Но он и помыслить не мог, что реальность так груба. "Моя мечта разбилась в пыль об исполнение желаний"...
   Все так же молча они поднялись в квартиру. Светлана сняла парик, села на диван.
   - Послушай, - не выдержал Дима. - Давай я сварю кофе, и ты мне все-все расскажешь. Пожалуйста.
   - Хорошо, - согласилась она. - Но только по-дьявольски. Кофе по-дьявольски...
  
   Светлана уснула. Дима сидел в гостиной на диван и курил одну сигарету за другой. Рассказ Светланы потряс его не меньше, чем ее чудесное воскрешение. Ему было непонятно очень многое. И не только детали и подробности. Главное - что будет дальше. Но думать об этом сейчас он не хотел. Утро вечера мудренее. Хотя, какое там утро - уже утро: у соседей за стеной проснулось радио.
   Вымотанный до предела, Дима пристроил голову на подушку и провалился в черное, без сновидение забытье. Казалось, он только не секундочку прикрыл глаза, но когда проснулся, за окном уже светило неяркое осеннее солнце, напоминающее мелкую белую хризантему.
   С кухни долетали яркие утренние запахи: кофе, яичницы с ветчиной, гренок с сыром. Отгоняя мгновенное недоумение, взорвалась печальная радость: Светка! Значит, не сон? Дима испугался, что сейчас в комнату войдет Ксения в его халате, а то и еще похлеще - Анна! Но никто не заходил.
   Он вышел на кухню. Светлана, полностью одетая и причесанная, сидела за столом и, глядя в окно, пила кофе. Услышав шаги, она подняла голову. Глаза ее, совершенно пустые и ничего не выражающие, казались давно не мытыми окнами.
   - Будешь завтракать? - спросила она.
   - Буду. Кстати, доброе утро.
   - Доброе.
   - Как спала?
   - Нормально.
   - А?..
   - Все хорошо!
   - Света! То есть, прости, Наташа...
   - Да зови ты как хочешь. Какая теперь разница!
   Она отвечала каким-то неживым, словно механическим голосом, не глядя на него.
   - Светочка, милая! - Дима опустился перед ней на корточки и обнял ее колени. Светлана чуть заметно вздрогнула. - Ну что ты? Ты ведь хотела этого.
   - Да... И в тот момент, когда я увидела, как он дергается на пруте... Это был миг такого счастья. Как будто его Локи переселился в меня.
   - Локи? - переспросил Дима
   - Да. Разве ты не помнишь, как он Олегу нравился? И он считал, что Локи вселился в него.
   - Значит, ты все-таки свела его с ума!
   - Наверно, он всегда был не вполне нормальным. С детства. Так вот, это было такое удовлетворение... Наверно, так чувствует себя спортсмен, который выигрывает самое главное свое соревнование, возможно, последнее. Но... Это был только миг. А потом - пустота. И с этим я ничего не могу поделать. Когда умерла Наташа, у меня не осталось ничего, кроме мести. А теперь - совсем ничего!
   - Совсем ничего?
   Светлана посмотрела на него долгим взглядом и ничего не ответила.
   - Ладно. Только скажи мне, почему тебя все-таки отпустили? Ведь ты же в розыске, тебя подозревают в убийствах Сергея и Генки.
   - Уже нет.
   - Как это?
   - Я записала на пленку рассказ Олега обо всех его... мерзостях, начиная с того моего дня рождения и кончая убийством Ирины. А еще он написал признание в убийстве Сергея и Генки.
   - Как это тебе удалось? - поразился Дима.
   - У меня свои методы.
   - Гипноз?
   - И гипноз тоже.
   - Так что же, ты приказала ему выброситься из окна?
   - Нет. Не поверишь, но он сделал все сам. Ну, почти сам. У него была классическая шизофрения. Просто я усыпила на какое-то время его темную сторону. Ту, которую он и звал Локи. А потом сказала ему, что Локи умер. Ну, он сделал вывод, что раз Локи - это он, и что раз Локи мертв, значит, он тоже должен быть мертв. Вот такая вот... локическая логика. Кстати, перед тем, как прыгнуть, он меня узнал. Несмотря на парик, грим и две пластические операции.
   - Да-а! - протянул Дима. - Но вообще-то аудиозапись не доказательство. И признание в убийстве Серого и Генки - это уже через край.
   - У меня еще и дискетка есть, - усмехнулась Светлана. - На ней подробное описание моего убийства. Вернее, как они меня... того, а потом в болото загнали. Я ее у Серенького стащила из сейфа. Он мне столько в ресторане наболтал, что оставалось только попасть к нему домой и протянуть ручку. Та, которая у него за книжками валялась, с бабочными делами, мне и даром была не нужна. Наверно, нашли, да? Самое интересное, что он ничегошеньки потом не помнил. Очень внушаемый тип.
   - Да, вторую нашли. А другую Серый зачем хранил?
   - Не знаю. Может, Свирина шантажировать хотел. Ну их, гадюк, в задницу. Конечно, нехорошо так о покойниках, ну и пусть нехорошо. А что доказательство - не доказательство... Все равно дело закроют. В связи со смертью лица, подлежащего ответственности. И копать глубоко никто не будет.
   - А как ты объяснила свое появление на радио, слежку за Олегом, работу в клинике? - Дима решил, что должен знать все подробности.
   - Опять таки шантажом.
   - ?..
   - Я сказала, что Свирин узнал о моем сотрудничестве с определенными органами, о том, что я снабжала эти самые органы информацией о моих непростых пациентах.
   - А ты снабжала? - поморщился Дима.
   - Совсем дурак? - возмутилась Светлана. - И вообще, у тебя превратное представление об этих самых... органах. Не все ж там садисты, карьеристы и палачи. Кое-что полезное и они делают. Так вот, раскрываться, якобы, мне не хотелось, пришлось делать то, что Свирин заставлял: устроиться в "Эль", наблюдать за Сергеем и Генкой, страховать его, а потом еще и лечить в клинике. Мне, конечно, погрозили пальчиком и сказали, что это тянет на соучастие, но соучастие все с теми же органами перевесило.
   - Ловко! - усмехнулся Дима, закуривая неизвестно какую по счету сигарету. - Я не понял только две детали. Нет, три.
   - Какие?
   - Во-первых, зачем ты пошла работать на радио?
   - Видишь ли, мне надо было подобраться к Сергею поближе. Дело в том, что на первый взгляд он был просто до безобразия добропорядочен. Не изменял жене, не пил, не баловался наркотиками, не играл в карты. Даже в церковь ходил. Я думала поискать компромат в бизнесе. Понимаешь, не могла же я просто так свалиться ему на голову: вот она я, Светочка, ку-ку! А так я строила ему глазки и пригласила себя в ресторан. А там уж он мне столько всего поведал под гипнозным соусом. Кстати, и о Генкиной любовнице тоже. Дома напоила его клофелином и залезла в сейф. А потом позвонила и сказала, что хочу поговорить насчет Локи. Он и сообразил, куда дискетка делась. Там пароль был такой - Локи.
   - Да, и на другой тоже. А как ты загнала его в муравейник?
   - Да все под тем же старым добрым гипнозом. Вернее, под гипнозом он доехал до Лемболова и пришел к муравейнику. А там пришлось его слегка стукнуть. Очнулся с заклеенным ртом и привязанный к дереву. В муравейнике. Он меня не узнал, пришлось намекнуть.
   Дима поежился. Показалось, что от окна тянет холодом. Ему, может, и хотелось бы думать, что друзья детства получили по заслугам, может, и хотелось бы сочувствовать Светлане, но как-то не получалось. Она оживилась, на скулах проступили красные пятна, глаза заблестели. Неожиданно для себя Дима понял, что смотреть на нее ему... неприятно.
   - Как ты узнала о способе, которым Генка назначал Жене свидания, понятно. Прилепила "клопа" и подслушала, да?
   - Да.
   - Что-то еще... А! Как ты объяснили следователю появление в клинике любовника Илоны?
   - Элементарно. Он выследил Глеба и пришел якобы устроиться на работу. Попал на меня, я его узнала и сказала заведующему, что он мой племянник. Ну, соврала лишний раз - уголовно не наказуемо. Бедный Глеб! - Светлана горестно вздохнула, и глаза ее, только что сиявшие злобной радостью, снова потухли. - Знаешь, Дима, я отомстила - и за себя, и за Наташку. Жаль только, не успела сказать, что она вполне могла быть его дочерью. Отомстила... Наказала его. А Бог наказал меня.
   - Как? - не понял Дима. Или сделал вид, что не понял.
   - По моей вине погибли Илона, Ирина Емельянова и Глеб. Если бы не я, они были бы живы. Мне теперь с этим жить. И Вика не осталась бы круглой сиротой. Черт! - Светлана вскочила, опрокинув табуретку. - Алла же ничего не знает. Надо поехать к ней. Они с Викой на моей даче в Лемболово. Тетя Лора по-прежнему держит ключ под крыльцом сарая.
   - Я поеду с тобой, - твердо сказал Дима.
  
  

ЭПИЛОГ

  
   - Как она? - спросил Дима Аллу.
   - Кто, Наташа или Вика?
   - Обе.
   Он раздевался в крошечной прихожей Светланиной, нет, Наташиной квартиры. Наталья так никому и не рассказала, что на самом деле она Светлана Архипова и что она не утонула в болоте - "Умерла так умерла!" - и поэтому попросила Светланой ее больше не называть. И Дима подумал, что так лучше: эта женщина действительно мало чем на поминала ту Светлану.
   - Проходи на кухню, - вполголоса сказала Алла. - Вика спит. Досталось ей, бедняжке. Два месяца в больнице. До сих пор покашливает. И маму зовет по ночам. А Наташа... Работает. В ночь сегодня.
   Дима протиснулся в щель между холодильником и кухонным столом, покрытым полосатой клеенкой. Алла сварила кофе, достала из буфета чашки, сахарницу, начатую коробку конфет. Села напротив.
   Говорить было, в общем-то, не о чем. То, что он хотел узнать, Алла уже сказала: все нормально. И зачем он ходит сюда раз в неделю, как по расписанию?
   Дело действительно закрыли. Дима узнал от Кости, что Ольге так и сказали: Сергея убил Олег Свирин. Сам он Ольге больше не звонил, хотя думал о ней постоянно. Думал об Ольге, но приходил к Наташе. Приходил, сидел, пил невкусный Аллин кофе, вымучивал какие-то дежурные фразы и через час уходил, уверенный, что больше не придет.
   "У тебя инерция, как у грузовика на катке", - говорил Валентин, который во всю готовился к свадьбе и, по определению, не разумел голодного. У Стоцкого все получилось по принципу "нет худа без добра". Инна поехала в командировку в Чечню, угодила под обстрел и три недели пролежала в госпитале. Нина, которая жила у бабушки, матери бывшего Инниного мужа, злобной и неряшливой старухи, взяла да и сбежала к Валентину. Когда Инна вернулась, ей ничего не оставалось, как сдаться. Диму пригласили свидетелем.
   - Знаешь, почему я согласилась? - спросила Алла, глядя в чашку. - Потому что Наташка, ты уж прости меня, сама не в себе. Чему она девчонку научит? Я не могу ее бросить.
   Все дело было в том, что Алла с Наташей сцепились из-за Вики. Алла, которая воспитывала девочку чуть ли ни с пеленок, любила ее, как родную, а Наталья вбила себе в голову, что, раз ребенок по ее милости остался сиротой, она и должна стать опекуншей. Пока Вика, заболевшая на даче воспалением легких, лежала в больнице, женщины каждый день встречались, орали друг на друга, рыдали и выплескивали все свои эмоции на Диму, из которого пытались сделать судью. Дима чувствовал себя полным идиотом. Он был полностью на стороне Аллы, но не мог решиться сказать об этом Наталье.
   Валентин прислал своего знакомого, адвоката Антона Ракитского. Дима втихаря надеялся, что, если дело дойдет до суда, победа будет на стороне Аллы: кто же разрешит Наталье опекать ребенка, если отец этого самого ребенка ее шантажировал. Но, к великому его удивлению, Наталья так круто завернула дело, привлекла такие связи, что опеку присудили ей.
   Алла в слезах прибежала к Диме и сказала, что один раз уже пряталась с девочкой, так что ей не привыкать. И тогда Дима принял соломоново решение.
   - Слушай, Наташа, - сказал он, когда та вернулась из клиники. - Давай сделаем так. Ты все равно большую часть дня на работе. А Вика очень больна, когда ее выпишут, ей нужен будет уход. Хорошо, ты будешь опекуном, но пусть Алла работает у тебя няней. Ты вполне прилично зарабатываешь, чтобы платить ей. Если не хватит, я добавлю. Что скажете?
   Алла надулась и молчала. Наталья - тоже.
   - Ладно, - сдалась Алла. - Только ночевать я буду дома. И один выходной в неделю.
   Подумав, Наталья согласилась. Как раз в то время умерла старушка, у которой она снимала квартиру, и наследники согласились жилье продать. Они втроем сделали ремонт. Дима, правда, говорил, что они могут жить на Светлановском, но и Наталья, и Алла с ужасом эту идею отвергли. Наталья по-прежнему работала у Хахиашвили. Внешне все было в порядке, но вот за фасадом...
   - Что ты имеешь в виду? - нахмурился Дима. - Что значит "не в себе"?
   - То и значит, - не глядя на него, Алла накручивала на палец прядь отросших пепельных волос. - Пойми наконец, мы все получили то, что хотели. И теперь все от этого страдаем. И Наташа, и ты, и Илона, и Глеб. И я. Знаешь, я так была влюблена в Глеба, что иногда думала... Вот бы Илона... Когда мы ставим превыше всего то, что у нас есть, мы теряем это. А когда то, чего у нас нет... мы это получаем. Бог наказывает нас исполнением желаний! Только вот Вика за что страдает?
   Попрощавшись с Аллой, Дима вышел на улицу и поехал в центр. На Невском у него была назначена встреча с клиентом. Уладив все дела, он зашел в сквер у Александринки. В Катин садик. Все было как раньше. Так же розовел на солнце рыхлый снег, так же смотрела свысока бронзовая императрица.
   Дима стряхнул со скамейки снег и сел.
   Вот теперь круг замкнулся окончательно. Алла права. И Валентин прав. Он получил, что хотел, и понял, что хотел совсем не этого. Наташа, то есть Светлана, жива - и хорошо. И ничего с этим не поделаешь.
   Он достал сотовый и набрал номер:
   - Оля, здравствуй. Мне надо с тобой поговорить...
   ___________________________
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   267
  
  
   318
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"