Никто в труппе не удивился, когда у Эвелины появился кррриннх. Хотя, произойди это с другим человеком или при иных обстоятельствах, пересудов бы избежать не удалось.
Кррринхи сторонились людей и были настолько уродливы, что люди тоже старались их избегать. Жёсткая редкая шёрстка на складчатой бледно-голубой коже, выпуклые жёлтые глаза с вертикальным зрачком, длинный раздвоенный язык и маленькие перепончатые крылья. И пронзительный едкий писк, с трудом переносимый человеческим ухом. Добавить к этому непомерный аппетит, который омерзительные летучие твари удовлетворяли мертвечиной...
Нет, чтобы обзавестись таким питомцем, нужно было родиться ведьмой. Или маленькой циркачкой родом из разорённой чёрной оспой деревни.
Эвелина и сама не красавица. Правую сторону лица, изъязвлённую шрамами, она прятала за длинными светлыми волосами – единственным богатством, которое осталось у неё после смерти приёмной матери. По неведомой прихоти судьбы вторую половину лица оспины не пометили, и слева кожа сияла ангельской чистотой. Видимо, именно поэтому на девочку обратил внимание маэстро Тоффе, владелец бродячего цирка, которому случилось проезжать деревню аккурат после окончания эпидемии.
Маэстро не боялся ни бога, ни чёрта, и уж тем более ему не была страшна какая-то там оспа. С тех пор, как он заделался циркачом, у него пропали любые эмоции, кроме, разве что, удовлетворения, неизменно получаемого артистом при звуке аплодисментов.
Некогда он был купцом, статным, осанистым и довольно успешным. Но однажды на ярмарке ему нагадали, что умрёт он от руки собственной горячо любимой жены на пике, так сказать, супружеского блаженства. Тоффе, которого звали тогда, разумеется, по-иному, промолчал и покинул пыльно-бархатный шатёр, оставив на столешнице рядом с заляпанным хрустальным шаром три полновесных золотых монеты. А потом по душам поговорил с женой. Настолько по душам, что подробности кровавого злодеяния со смаком обсасывались столичными кумушками несколько недель кряду. А торговца и след простыл. Зато появился чернявый, щуплый и сутулый бродяга, в котором никто не признал бы прежнего здоровяка.
За годы странствий бывший купец многому научился. Побывал разбойником, вором, моряком, солдатом. Носил монашескую рясу, пряча под грубой тканью татуировку русалки, примерял на себя холщовую куртку бедняка и батистовую рубашку аристократа, небрежным жестом светского щёголя оглаживал узкие рукава двухцветного котарди, отороченные золотом. И с каждой новой ролью полностью изменял внешность, манеру поведения и привычки – до тех пор, пока не выбрал себе всего один образ. Но зато какой!
Маэстро Тоффе и его Дьявольский цирк знали по всей Торинде. Они следовали по пятам за войной, чумой и мором и давали свои представления на погостах, пепелищах, полях сражений и городских площадях, где всё ещё витал чуть сладковатый запах тлена и горький – сожжённых трупов. Их почтовыми голубями была пара приручённых одноглазых воронов, а немногочисленные повозки волокли за собой тощие чёрные лошади, больше походившие на скелеты, чем на живые существа из плоти и крови.
Спутники Смерти и Циркачи Бездны, они вызывали страх – как всё, что недоступно людскому пониманию – и ненависть, потому что напоминали о том, что человеку не под силу изменить.
Но за безыскусными сценками, разыгрываемыми клоунами-уродцами и загримированными "невестами мрака", публика наблюдала с неусыпным интересом и волнением, словно зачарованная некоей неведомой силой. А после окончания представления вызывала актёров на бис, хлопая в ладони до посинения. И не имело значение, были ли в числе зрителей надменные аристократы, состоятельные ремесленники или простой люд: Спутники Смерти никого не оставляли разочарованными.
От труппы не единожды пытались избавиться, как от дурных предзнаменований. Но от кошмаров внутри себя ещё никому не удавалось убежать, а Тоффе, похоже, покровительствовал сам дьявол. Внезапные ливни, наводнения, невиданно густые туманы, укрывающие следы – изменчивая погода Торинды каждый раз играла на руку маэстро и его подопечным. Землетрясения и бури, пожары и бунты в городских кварталах обходили циркачей стороной, неизменно оказываясь на пути их недоброжелателей.
После трёх десятков неудачных покушений Дьявольский цирк оставили в покое: нечеловеческим должно быть везение, способное вызывать лавины и обрушивать скалы, чтобы похоронить под камнепадом более сотни преследователей, пощадив жалкие четыре повозки комедиантов.
Эвелина ничего этого не знала.
Она просто хотела выжить. А с маэстро Тоффе было гораздо проще уцелеть, чем в обезлюдевшей деревне накануне зимы.
Тоффе сделал её женщиной и актрисой. Учил всему тому, что знал и умел сам. Заказал у искусных кожевенников маску, прикрывающую лицо, а у белошвеек – красочные причудливые наряды, сшитые из двух половин.
В обычной жизни Эвелина носила маску и была робка и незаметна, как полевая мышь. А на сцене блистательно исполняла роль беса и ангела, поворачиваясь к публике то одной, то другой стороной. Даже причёска у девочки была особенная: волосы, гладко уложенные слева, паклей топорщились справа, дополняя и усиливая впечатление от оспенных шрамов.
Никто из тех, кто восхищался мимикой юной актрисы, не догадывался, что омерзительная бугристая рожа под всклокоченными белокурыми прядями волос – не грим. Малютка была столь очаровательна в своей второй ипостаси, что к маэстро не раз и не два подкатывали скользкие личности с недвусмысленными предложениями и толстыми кошельками. Тогда маэстро вызывал Эвелину и просил развязать шнурки, удерживающие на её лице кусок тонко выделанной кожи. Этого обычно оказывалось достаточно. А для тех, кто продолжал настаивать, находились иные аргументы. После чего цирк в спешном порядке снимался со стоянки, чтобы продолжить свой путь.
Маэстро не любил Эвелину. Он не любил никого, даже себя самого. Но девочка была ценным приобретением – с её появлением представления приобрели тот оттенок изысканности, которого им ранее недоставало.
А кррринх любил. Эта уродливая тварь увязалась за Эвелиной после очередного выступления. Сколоченные наспех подмостки, аляповатые афиши, заброшенное сельское кладбище неподалёку. Видимо, оттуда пучеглазый крысёныш и прилетел. И тихо прятался в пожелтевшей листве старого тиса до тех пор, пока последние зрители не разошлись в недоумении: девочка с ангельским личиком, которой они так аплодировали, не пожелала выйти на поклон.
Сумерки накинули на временный лагерь циркачей своё пахнущее сыростью и прелыми листьями покрывало. Из шатра маэстро, на котором сгустились капли вечерней росы, не доносилось ни звука, только слегка колыхалась задняя стенка, пока владелец цирка пользовался своим правом хозяина.
Эвелина и в первый раз не кричала. Даже если бы нашёлся тот, кто бы рискнул вмешаться, идти девочке было некуда. А с Тоффе она хотя бы одета, обута и не испытывала голода. Да и не особенно-то и больно, так, минутное неудобство.
Гораздо страшнее потом возвращаться к себе в повозку, сворачиваться калачиком и стараться не всхлипывать громко, чтобы не потревожить соседей, разместившихся на ночлег в общем шатре. У Эвелины отдельный маленький домик на колёсах – подарок Тоффе. Он словно предвидел, что девочка не станет своей даже среди таких же уродов, как она сама. Или, возможно, проявил таким образом своё расположение. Эвелина никогда не спрашивала его об этом. Да он бы и не ответил.
В этот раз было особенно горько, возможно потому, что девочка впервые за несколько лет оказалась неподалёку от родной деревни. Только вот воспоминания о тепле рук той, кого она называла мамой, прочно вытеснили властные и холодные объятия маэстро. А больше до неё никто не дотрагивался.
Эвелина знала, почему. Она видела своё отражение в запоминающем зеркале. Волшебные льдисто-голубые стёкла можно было попросить запомнить, как ты выглядишь. Чем стёклышко прозрачнее, тем больше картинок оно удерживало, и тем дольше они сохранялись. А проступали, если подышать на зеркальце и особым образом по нему постучать. Можно даже было накладывать друг на друга несколько отражений, только это надо было знать, как стучать.
У юной циркачки было такое стёклышко. Маленькое и мутное, оно запоминало облик девочки лишь на несколько дней. Но этого хватало, чтобы поиграть в красавицу и чудовище, раз за разом переворачивая своё отражение и складывая из двух половинок лица одно целое.
Жаль, что всё это было ненастоящим. Как витые позолоченные рога, которые горбун Ласик, ухаживающий за лошадьми, иногда приделывал к конским лбам с помощью хитроумного крепления. Ещё Ласик собирал по весне черножилку, растирал её в порошок и варил в котле тёмную маслянистую жижу, которой раз в месяц подкрашивал лошадям шкуры, хвосты и гривы. Мешочка сушёной травки для приготовления краски им обычно хватало до следующей весны. А даже если бы не хватило, Ласик бы что-нибудь придумал. Он всегда что-нибудь изобретал. Бубенцы, которые сами начинали трезвонить, если пропеть одну нужную нотку. Невидимые ниточки, по которым с неба к танцующим актёрам слетали сверкающие жестяные эльфы – если, конечно, неподалёку от сцены находились достаточно высокие деревья или подходящие чердаки домов...
Это он построил домик для Эвелины, бурча себе под нос что-то про пряничный замок для избалованных принцесс и маленьких шлюх. Девочка не осмелилась уточнить, где Ласик увидел пряники, и что значит "шлюха". Тоффе не нравилось, когда она разговаривала с другими мужчинами, если поблизости не было женщин. А маэстро словно чувствовал, где что происходит, и неизменно оказывался рядом.
Эвелина попыталась заговорить с Ласиком, когда они остались вдвоём в лагере: маэстро поехал в город за провизией, взяв с собой половину труппы, а кухарка Ратта уединилась в своей повозке с близнецами-клоунами, Мэвусом и Микусом.
Ласик ненавидяще зыркнул на неё, но всё-таки ответил, что пряники – это такие подарки, а на шлюх она скоро сможет посмотреть и сама, ведь не думает же она, что маэстро будет обсасывать цыплячьи косточки, когда есть пышные сладкие булочки, готовые прыгнуть в его ладони.
И Ласик был прав. Пока цирк стоял у города, владелец труппы ни разу не позвал Эвелину в свой шатёр. Платил ли Тоффе полногрудым ночным гостьям, или женщины теряли голову, подпадая под обаяние Дьявольского маэстро, кто знает? Тоффе не пользовался актёрским мастерством среди своих. Ему вполне хватало безоговорочного подчинения.
Всего циркачей было двенадцать, не считая хозяина. Клоуны Мэвус, Микус и Руру Весельчак, жонглёры Пурк и Пик, шестипалая танцовщица Изамира, улыбчивый дрессировщик воронов Коул, сама Эвелина и две узкоглазые девушки-акробатки Нян и Юнь, гибкие и юркие, как змеи. Толстуха Ратта и Ласик в представлениях не участвовали, но роль в жизни труппы играли далеко не последнюю.
И все они жили дорогой. От города к городу, от селенья к селенью, нигде не задерживаясь подолгу, чтобы успеть пустить корни. Четыре повозки с появлением Эвелины незаметно переросли в пять, но в жизни труппы так ничего и не изменилось. Всё так же любовь, боль, страсть, желание и прочие чувства проявлялись только на сцене. А уходя подальше от лишних глаз, актёры вместе с нарядами снимали с себя эмоции.
Девочке казалось порой, что все её спутники уже давно нечеловеки, даже хмурый угрюмый Ласик и шумливая громкоголосая Ратта, только об этом никто не догадывается, даже они сами.
Возможно, если бы она немного подождала, то и сама бы стала такой и прекратила плакать по ночам.
Но тут появился кррринх.
Ощутив на лице чьё-то осторожное прикосновение, девочка вздрогнула. И еле удержалась от крика, когда поняла, что у неё на груди сидит маленький тощий крыс и бережно слизывает текущие по её щёкам солёные слёзы.
Кррринх отпрыгнул и пронзительно заверещал. Эвелина, позабыв про страх, метнулась и схватила зверька обеими руками, стараясь побыстрее выпихнуть его из повозки и захлопнуть приоткрытую ставню, через которую, видимо, тварь и пробралась. Успеть бы, пока не проснулся маэстро!
Придушить крысёныша ей даже в голову не пришло. Дурная примета. Это даже хуже, чем просыпать соль в молоко или разбить запоминающее зеркало. Кррринхи встречались редко, ещё реже, чем волшебные стёклышки. И если осколки зеркальца сулили всего лишь несколько лет невезения, за убийство летучего крыса можно было расстаться с жизнью, а то и с душой. Недаром в народе ходила поговорка "кррринха обидеть – могилку свою увидеть".
В первый раз девочке удалось прогнать уродливую пучеглазую тварь, но крыс упрямо возвращался снова и снова, пробираясь промозглыми осенними ночами мимо чутких воронов Коула. Птицы дремали на крыше повозки дрессировщика, изредка лениво перекаркиваясь, и не обращали внимания на незваного гостя. Маленькое тощее тельце пролезало сквозь узкую щель между ставнями и летающий крыс тихо сопел на подушке рядом с девочкой, кутаясь в мягкие светлые пряди волос.
Однажды Эвелина попробовала заткнуть щель тряпками, но крысёныш начал пищать, и она, опасаясь, что тот перебудит остальных, снова приоткрыла окно.
Сначала её передёргивало, когда она случайно дотрагивалась до горячего тела кррринха, с его жёсткой и противной на ощупь шерстью. Но потом она привыкла к чужому теплу и уже не ложилась спать, пока не дожидалась привычного шороха за окном.
По утрам кррринх исчезал, словно его и не было. И если бы не упругие серые волоски, остававшиеся на её подушке, девочка бы решила, что ей это только снится.
Она никому не рассказывала о ночных визитах, но Тоффе откуда-то узнал сам. Дождался, пока девочка и крыс заснут, и ворвался в её домик, прикрывая фонарь полой плаща. Несмотря на поздний час, маэстро был полностью одет, словно и не ложился, и его дорогие сапоги даже не скрипнули на узких ступенях, когда он поднимался в повозку по складной лестнице.
Запертая на хлипкий засов дверь Тоффе не остановила, и крысёныш даже пискнуть не успел, ослеплённый внезапным ярким светом. А маэстро, не глядя, шлёпнул на прикроватную полку фонарь, и молниеносно придавил ладонью перепуганного уродца, не давая тому открыть пасть, усеянную мелкими крепкими зубами. Затем вытащил его из гнёздышка светлых волос, ухватил второй рукой за загривок и начал внимательно осматривать тельце, крылья, маленькие кривые лапки, длинный крысиный хвост...
Уродец, стиснутый крепкими пальцами, беспомощно обвис серо-голубой тряпочкой и даже не пытался сопротивляться. Зато Эвелина, которую выдернул из сна резкий рывок за волосы – у Тоффе не было времени рассусоливать – вскинулась на кровати, ничего не понимая и не осознавая, полностью захваченная странной волной ужаса. Ведь это её схватили за горло, и теперь душат, душат, душат, не давая вздохнуть, и резкий свет бьёт по глазам, и она уже почти не чувствует рук и ног, только огненную полоску вокруг шеи, которая сжимает своё кольцо, всё туже и туже, ещё немного – и...
Наваждение разрушила звонкая оплеуха. Эвелина отлетела к стене повозки, а маэстро, слизывая кровь с прокушенной ладони, холодно процедил: "Сиди смирно. Дёрнешься – придушу твоего крысёныша." Кррринха маэстро так и не выпустил, продолжая удерживать второй рукой, до которой девочка не успела дотянуться.
Эвелина сжалась в комок и затихла, наблюдая за тем, как Тоффе деловито водит пальцами по жёсткой серой шерсти, словно пытаясь нащупать что-то под кожей. Не обнаружив искомого, мужчина разочарованно вздохнул, кинул на пол рядом с девочкой обмякшее тельце кррринха, и вышел из домика, забрав фонарь.
Давясь слезами, девочка зашарила по полу руками, надеясь, что кррринх всё ещё жив. Горло саднило, хотя к шее никто не прикасался, и дышать было тяжело. Но, взяв крыса на колени, Эвелина почувствовала себя лучше. Горло перестало болеть, и по озябшему телу девочки от морщинистой шкуры кррринха растекалось мягкое, убаюкивающе нежное тепло.
А с рассветом кррринх никуда не улетел. Первым делом он помешал Эвелине надеть привычную маску, перекусив прочные кожаные шнурки-крепления. А потом уселся к девочке на плечо, обернув свой хвост вокруг её шеи, и не слезал, пока девочка помогала Ратте с готовкой, в то время как остальные привычно собирались в дорогу, складывая поставленные на ночь шатры.
Завтрак, на который собралась вся труппа, прошёл почти как обычно. Ласик пробурчал, что им только третьего трупоеда не хватало. Коул взвился, что его вороны падалью не питаются, но если горбун настаивает, одним уродливым карликом вполне могут и закусить. Ратта пожала плечами, молча плюхнула ложку каши в отдельную миску и так же молча опорожнила её в кусты, когда кррринх так и не притронулся к угощению. Мэвус и Микус переглянулись, приставили к головам ладони с растопыренными пальцами и громко заверещали, прыгая вокруг Эвелины до тех пор, пока их не одёрнула Изамира, у которой они едва не опрокинули кружку с горячим напитком. Один только Руру одобрительно кивнул и потянулся было погладить крыса, но передумал.
Больше всего девочка опасалась, что скажет хозяин, но Тоффе лишь мельком глянул на притихшего уродца и скомандовал "по повозкам!"
На то, что Эвелина перестала носить маску, внимания никто не обратил.
Кррринх так и поехал на облучке вместе с Эвелиной – девочка прекрасно управлялась с престарелой смирной кобылой, если дорога была ровная. А на сложных участках пути ей на помощь приходил кто-нибудь из взрослых. Обычно это был Руру Весельчак или одна из двух акробаток, которых Эвелина так и не научилась различать. Изамира вообще не любила кому-нибудь помогать, а Мэвус и Микус боялись лошадей и во время переездов не вылезали из повозки, доверяя поводья толстухе Ратте. Ласик был личным кучером Тоффе, а жонглёры предпочитали подменять Коула, потому что им нравилось играть с воронами. Вороны, в свою очередь, развлекались, ловя блестящие кольца, подбрасываемые Пиком, или перепрыгивая через пёстрые мячики, которые Пурк перекатывал вдоль водостоков на крыше повозки.
Цирк направлялся в Номеды, сумеречный городок на границе двух постоянно враждующих держав, Торинды и Хетора. Места для выступлений всегда выбирал Тоффе, и как Эвелине не хотелось оказаться в солнечной Исаннии или пахнущей мёдом и пряностями Кархинде, цирковые повозки следовали лишь по путям сырости, тлена и разрушения. Про города, где нет войн, болезней и голода, где тепло круглый год, Эвелина знала лишь понаслышке – разболтала как-то раз Изамира, разомлевшая после третьей кружки подогретого вина с пряностями. Танцовщица родилась на юге Торинды, и города её детства были так не похожи на северные, промозглые и унылые, страдающие от капризов погоды, междоусобиц и постоянных набегов соседей из Хетора.
Если Изамира и тосковала по былым временам, виду она не подавала. В труппе никто не оспаривал решения Тоффе, и никто не проявлял недовольства, когда вместо ночёвки в тепле и уюте под замковой кровлей сеньора, благодарного за представление, маэстро приказывал двигаться в путь с тем, чтобы заночевать на ближайшем кладбище.
Кррринх, тихо посвистывая во сне, дремал на коленях Эвелины, зарывшись в тяжёлые складки широкой юбки, а девочка куталась в потрёпанную дорожную накидку, и вспоминала об уверенных пальцах Тоффе, ощупывающих летучего крыса. Что он хотел обнаружить?
Эвелина огляделась по сторонам. Убедившись, что лошадь покорно следует за предыдущей повозкой, а дорога не обещает неприятных сюрпризов, она закрепила поводья на облучке и осторожно отодвинула ткань, прикрывающую зверька. И чуть не вскрикнула от неожиданности: на морщинистой шкурке, под редкими клочками серой шерсти, набухли и проступили тёмные полосы, расползающиеся по всему телу словно грязевые ручьи по ноздреватому, весенне рыхлому снегу. Кррринх пошевелился, не просыпаясь, и чёрные вены пропали, съёжившись и всосавшись обратно под кожу. Эвелина уронила ткань обратно, отвязала поводья и больше не осмеливалась беспокоить уродца, сосредоточившись на дороге.
Во второй половине дня пошёл дождь. Тяжёлые крупные капли стучали по покатым, чуть приподнятым спереди крышам, собираясь вдоль бортов и скатываясь ручейками вдоль задних стенок домов на колёсах. Это означало, что на ночлег циркачи останутся в повозках, не разбивая лагерь. Путь до Номед не из лёгких: через несколько дней труппе предстояло ехать через Призрачный лес, и чем дольше они промедлят, тем сложнее будет преодолевать зыбкие болотистые участки дороги. Время удобных шатров и сонной поступи лошадей закончилось.
А у Эвелины возникла неожиданная проблема: куда деть кррринха. Дело в том, что маэстро, не доверяя ни мужчинам, ни женщинам, предпочитал засыпать в одиночестве. И если не было возможности поставить отдельный шатёр, Тоффе ночевал в своей повозке, а Ласик на время перебирался к кому-нибудь из труппы. Учитывая, что передвижные домики циркачей были совсем крошечными, то чтобы освободить для него место, к Эвелине приходила Ратта, Изамира или одна из акробаток. Вряд ли им понравится тесное соседство с крысом. А летучая тварь, похоже, улетать не собиралась, уютно устроившись под широкой дорожной накидкой, которая хоть и намокала снаружи, но одежда и тело под ней оставались сухими.
Задумавшись, девочка не сразу заметила, как открылась дверь впереди едущей повозки, и Руру Весельчак наполовину высунулся под дождь, словно не замечая капель, в один миг намочивших его непокрытую медно-рыжую шевелюру. Клоун огляделся, и на ходу спрыгнул с повозки, чтобы шариком перекатиться вдоль обочины и спустя мгновенье оказаться на облучке рядом с девочкой, отобрав у неё поводья. Эвелина спрятала под накидку озябшие ладони, греясь от тепла тела кррринха, продолжающего мирно дремать у неё на коленях, и повернулась к Руру, собираясь его поблагодарить. Но пухлый коротышка поднёс мизинец к губам, делая ей знак помалкивать. Немного подождал. Ещё раз огляделся, убедившись, что прочие повозки следуют на достаточном расстоянии, чтобы никто не услышал их разговора, и тихо спросил: "Тоффе когда-нибудь рассказывал тебе о Лаарге?"
В ответ на отрицательный кивок девочки, Руру торопливым шёпотом продолжил: "Запомни то, что я тебе сейчас скажу, и, может быть, останешься жить. Не вздумай отходить далеко от повозок и не следуй за теми, кто тебя позовёт, даже если это будет твоя собственная мать. В лесу, через который мы скоро поедем, обитают призраки ушедших. Они охраняют родник, вода из которого может даровать бессмертие, а может и убить. Место, где находится родник, называется Лаарг, и кое-кто уже давно ищет способ, как к нему попасть. Говорят, что только те, у кого есть свой проводник из числа не живых и не мёртвых, могут до него добраться. Твой кррринх..." – и Руру внезапно осёкся и замолчал.
С обочины на них в упор смотрел Тоффе, закутанный в плотный тяжёлый плащ. Струи дождя стекали по намокшему до черноты капюшону, не попадая на бледное лицо, и взгляд маэстро был взглядом самой смерти.
Повинуясь жесту владельца цирка, коротышка натянул поводья, повозка остановилась, и Руру неловко спрыгнул в раскисшую грязь дороги. Маэстро молча указал клоуну на замыкающую повозку Коула, остановившуюся следом за ними.
После того, как Тоффе и Весельчак поднялись в домик, оттуда вылетела заспанная Изамира, на ходу заправляя под капюшон неприбранные волосы, вскарабкалась к Эвелине на облучок и неприкрыто грубо отослала девочку отдыхать.
Кррринх, которого разбудил резкий голос Изамиры, вылез под проливной дождь из уютного гнёздышка, немного потоптался у девочки на коленях и взлетел. Эвелина дёрнулась было удержать крыса, но под неприязненным взглядом танцовщицы передумала и покорно поплелась к себе в повозку.
Этой ночью кррринх так и не вернулся. На следующую тоже. Эвелина дрожала в своей постели, не в силах согреться, хотя теплолюбивая Изамира похрапывала рядом, скинув с себя одеяло. Простенькие, но надёжные жаровни у циркачей были в каждом домике, и на горючих, маслянисто поблёскивающих камнях маэстро не экономил – простуда актёров обходилась ему куда дороже.
Руру Весельчак сменил Ласика на посту личного кучера Тоффе и к девочке больше не подходил.
А на третий день они въехали в Призрачный лес.
Эвелина в первый раз увидела деревья, у которых всё – и листва, и кора, и корни – было тёмно-серого цвета. Блёклый мох, покрывающий землю у подножия деревьев, забирался вверх по стволам жадными щупальцами и свисал с ветвей длинными седыми прядями. Дождь кончился, и пронизывающий осенний ветер мерно колыхал пряди, набрякшие от влаги.
Повозки ехали осторожно, друг за другом, стараясь держаться еле приметной колеи. Дорога была сложной, на отдельных топких участках попадались прочные деревянные мостки, гулко стучавшие под копытами лошадей и железными оковками колёс. На обед останавливаться не стали, торопясь проехать как можно больше до наступления темноты. Повозкой Эвелины правил Ласик, который выглядел ещё угрюмее, чем обычно. Девочка не решилась попроситься к нему на облучок и осталась в домике, разглядывая в окошко проплывающие мимо причудливые силуэты деревьев. Наверно, она задремала, утомлённая бессонной ночью, потому что когда вновь открыла глаза, было уже темно.
На ночлег повозки сбились в тесный кружок на небольшой кочковатой прогалине, чуть в стороне у дороги. Углубляться в лес в поисках более ровной поляны не стали, слишком уж негостеприимно выглядели места. В чаще кто-то гулко и размеренно ухал, пахло болотом и плесенью.
Костра не разводили, удовольствовавшись ярким светом фонарей. На ужин собрались у повозки Ратты; кухарка вынесла заранее заготовленные ломти хлеба и сыра, а также котелок с напитком, от которого шёл пар. Отвар агальника, разогретый на переносной жаровне, слегка горчил, но зато это было лучшее средство, предохраняющее от болотной лихорадки. Эвелина, жуя хлеб и прихлёбывая из кружки горячий напиток, потихоньку наблюдала за циркачами, которые переговаривались между собой, делая вид, что всё в порядке, но при этом вели себя как-то странно.
Эта странность осталась бы незаметной стороннему наблюдателю, но девочка уже не первый год путешествовала с труппой и хорошо знала привычки своих спутников. Пурк и Пик никогда не стали бы подтрунивать над шестью пальцами Изамиры, когда та уже в который раз принялась расчёсывать свои вьющиеся, распущенные против обыкновения, волосы. Такие пошлые язвительные шуточки были скорее в духе братьев-клоунов. Но болтливые Мэвус и Микус насупились, как Ласик, и даже не ответили Коулу, когда тот попросил зачерпнуть для него добавки – лишь молча расступились, пропуская вороньего пастыря к котелку. Руру, любитель поесть, отказался от сыра и хлеба и ограничился одним напитком, нервно почёсывая единственное ухо. Ратта дёргала себя за кончик сальной косы, как она всегда поступала, когда волновалась. И все они, кроме Тоффе, то и дело косились на Эвелину, когда думали, что девочка этого не замечает.
Маэстро же стоял на границе пятна света, отбрасываемого фонарями, спиной к циркачам, и вглядывался во тьму за пределами лагеря, словно кого-то поджидая.
Эвелина испытала облегчение, когда ужин закончился, и все начали расходиться по повозкам. Чем быстрее она заснёт, тем быстрее настанет утро, и можно будет, наконец, не бояться призраков, обещанных коротышкой Весельчаком. В этот раз она обрадуется даже компании Изамиры – лишь бы не оставаться одной в повозке, прислушиваясь к каждому шороху.
Только танцовщица почему-то задерживалась. В соседней повозке перестала кряхтеть, устраиваясь поудобнее в постели, Ратта. Замолкли жонглёры с акробатками, затеявшие вдруг перебранку на ночь. Скрипнули ступени под прихрамывающим на одну ногу Коулом, который, как ни старался, не мог двигаться бесшумно. А Изамира всё не появлялась.
Помучавшись в тщетных попытках уснуть, девочка осторожно приоткрыла дверь, готовая тут же её захлопнуть, и выглянула наружу. Пространство между повозками заливал лунный свет, и было прекрасно видно, что происходит на примятой траве, пробивающейся сквозь вездесущий мох. Обнажённая женщина стояла на четвереньках, упираясь в землю шестипалыми ладонями, а Тоффе, намотав на руку длинные волосы, знакомыми движениями подталкивал её сзади, не издавая не единого звука и не обращая внимания на то, что танцовщица вздрагивала от боли, когда слишком сильно натягивались её смоляные пряди. А по серебристой траве, по белёсому мху скользили от маэстро к женщине тёмные жгутики мрака, огибая кочки и извиваясь, словно маленькие змеи.
Эвелина, дрожа, отступила назад, закрывая за собой дверь – только бы её не заметили! А потом свернулась под одеялом калачиком и стала ждать, когда Изамира освободится. А в голове назойливо билась мысль, что тени на траве выглядели точь-в-точь как чёрные вены под кожей кррринха.
Девочка уснула, так и не дождавшись танцовщицу.
Сон, который лёг на неё тяжёлым покрывалом, был чётким, словно всё происходило наяву, и непонятным, как говор иноземца. Эвелина шла по узкой лесной тропинке в серый туман, а следом за ней, по обе стороны от дороги, перемещались от дерева к дереву циркачи. Парами шагали Юнь и Нян, Пурк, Пик, Мэвус и Микус. Прихрамывал на левую ногу Коул – хотя на самом деле изуродована у него была правая; шумно дышали от одышки толстуха Ратта и коротышка Руру, у которого выросло новое ухо взамен отгрызенного некогда бешеной лисицей. Изамира в ярких одеждах танцовщицы порхала между стволов, словно огромная бабочка, а горбун Ласик на ходу насвистывал какую-то весёлую песенку и улыбался!
Только Тоффе нигде не было видно. Но если маэстро ничем не выдавал своего присутствия, это ещё не значило, что его нет.
Туман, мешающий видеть дорогу, ненадолго отступал, когда Изамира выбегала на тропу перед Эвелиной и громко хлопала в ладони, не переставая танцевать. С кончиков её пальцев слетали гибкие чёрные жгутики, которые падали на землю и змейками ползли вперёд, кусая серую мглу. Девочка вдруг откуда-то поняла, что такие же жгутики есть у неё самой, только прячутся где-то глубоко внутри, в животе. И у акробаток тоже. И даже у Ратты, только совсем немного. А у остальных циркачей – нет. Потому что это змейки Тоффе, и он поделился ими не со всеми.
Эвелине отчаянно захотелось остановиться, сойти с тропинки в лес и стучать себя по животу до тех пор, пока змейки не вылезут, но она не могла. Ноги сами шагали вперёд, и руки не слушались девочку, когда она попыталась поднять их, чтобы уцепиться за свисающие ветви деревьев. И тогда Эвелина закричала. Но вместо спасительного "помогите!" из её губ вырвался едкий пронзительный вопль.
"Кррриииииинх!"
От этого крика она проснулась. Постель была влажная и горячая, а одеяло туго обмоталось вокруг ног и рук девочки, не давая ей пошевелиться. Сквозь щель между приоткрытыми ставнями пробивался тусклый утренний свет. Рядом постанывала Изамира, широко и бесстыдно раскинув ноги; сорочка её задралась до пупа, и женщина, не просыпаясь, гладила себя ладонями по бёдрам, приглушённо всхлипывая от удовольствия.
Эвелина поспешно отвела взгляд и начала одеваться. Сегодня её очередь помогать на кухне, и если по её вине завтрак задержится, Тоффе будет очень недоволен. Раньше она с готовностью бы понесла любое наказание, но после сегодняшнего сна одна только мысль о том, что вечером маэстро может выбрать её, а не Изамиру, вызывала тошноту и дрожь.
Пока все завтракали, Ласик и Руру, отказавшиеся от еды, на пару запрягали лошадей, чтобы цирк, мог, не теряя времени, сразу же двинуться в путь.
Для Эвелины сегодняшний день обещал быть не из лёгких: мало того, что у девочки вдруг начал болеть живот, так ещё и маэстро приказал ей держаться рядом и не отходить ни на шаг. Она впервые удостоилась чести ехать на облучке повозки Тоффе, но её не радовали ни удобное сиденье, обтянутое чёрной кожей, ни мягкий тёплый плед, который мужчина кинул ей, чтобы она укутала себе ноги. Эвелина постаралась отодвинуться на самый край сиденья, чтобы не мешать Тоффе, и замерла, нахохлившись, в ожидании, пока всё это, наконец, закончится.
К обеду сквозь низкие седые облака неожиданно пробралось солнце, от которого заискрились покрытые мхом ветви деревьев, словно усыпанные блестящими камушками. Призрачный лес, если хотел, мог быть очень красивым.
Маленькая циркачка не удержалась от восторженного вскрика, чем привлекла внимание маэстро. Мужчина усмехнулся и спросил: "Что, нравится?"
В ответ на робкий кивок Эвелины, Тоффе продолжил: "Говорят, что это слёзы тех людей, которые не сумели найти дорогу на небеса и навечно остались здесь, на этой земле, не живыми и не мёртвыми, превратившись в кррринхов".
Девочка вздрогнула, не поднимая головы. Кррринх! Уродливый тощий крыс не мог в прошлом быть человеком! Он же слишком глупый. Он не умеет разговаривать и ничего не соображает, он... он просто зверёныш, которому хочется тепла и ласки... так же, как и ей самой.
Но владелец цирка не дал ей времени на размышления: "Кррринхи появляются на свет, если у человека остаётся сильная привязанность к кому-нибудь или чему-нибудь. Как у той, кто тебя воспитала. Не думаешь же ты, что крысёныш появился случайно?"
Эвелина замерла, боясь и одновременно желая услышать продолжение.
"Если ты ещё сомневаешься, вспомни, что больше всего любила делать твоя приёмная мать".
Причёсывать девочку! И кррринх... он обожал зарываться в волосы девочки, бережно перебирая коготками длинные светлые пряди, будто расчёсывая их. И каждый раз при этом Эвелину охватывало чувство нежности и ласки, словно она по-прежнему была несмышлёной малюткой, а за её спиной стояла мать, и осторожно водила по голове расчёской с частыми зубьями.
В такое было непросто поверить. Вдобавок, думать мешал живот, который то болел, то не болел. Между ног уже давно стало горячо и влажно, но посмотреть, что случилось, девочка в присутствии Тоффе не осмеливалась. Равно, как и попросить его остановиться. Хорошо, что она пока не хотела писать, и могла потерпеть до остановки.
Маэстро ухмыльнулся, обнажая крепкие белые зубы, и сплюнул на дорогу, перед тем как перейти к главному. "Твой крысёныш здесь, в этом самом лесу. И сейчас он приглядывает, чтобы с тобой ничего не случилось. Но есть те, кому это не по нраву. И они тоже наблюдают. Скажи, замечала ли ты что-нибудь необычное на теле кррринха?"
Должно быть, Эвелина слишком замешкалась перед тем, как кивнуть, потому что на лице маэстро промелькнула тень недовольства.
"Думаешь, что я не смогу обойтись без помощи мелкой уродки? Это вы все сдохнете тут без меня, тыркаясь в обманные тропы, как слепые щенки". Тоффе раздражённо подхлестнул лошадь, и та ускорила шаг.
Солнце недовольно скрылась за тучами и девочка сразу же почувствовала разницу. Лес нахмурился и потемнел, а от земли начали подниматься дымные струйки тумана. Запах болота, отступивший на время, вернулся, и у Эвелины запершило в горле. Она откашлялась и тихонько ответила: "Там были чёрные полоски. Такие же, как у меня в животе. И у Ратты. И у Изамиры. И..."
"Этого достаточно", – оборвал её Тоффе, внимательно вглядываясь в дорогу, на которой медленно и верно начинал сгущаться туман. Немного помолчал и добавил: "А ты умнее, чем я ожидал. Если не будешь верить сказкам рыжего клоуна, возможно, для тебя всё ещё закончится хорошо".
Вскоре после их разговора, маэстро объявил привал. Затем спрыгнул на землю и протянул руку Эвелине, чтобы помочь ей спешиться. Когда девочка встала, на сиденье остались тёмные пятна. Кровь. Она оцепенела, охваченная ужасом. Такое случилось лишь однажды, когда Тоффе впервые взял её. Но тогда крови было намного меньше. Неужели это змеи?! Они не стали дожидаться и сами прогрызли себе дорогу...
Заметив, как побледнела девочка, Тоффе отодвинул её в сторону, поглядел на испачканное сиденье и раскатисто расхохотался. "Вот уж воистину, дуракам везёт. Сиди. Я пришлю к тебе Изамиру."
Танцовщица увела Эвелину в повозку, осмотрела, коротко и сухо объяснила, что происходит, показала, как пользоваться тряпицами, в которые заворачивали мох. А ещё посоветовала попросить Ратту приготовить немного отвара из корней кровохлёбки. Не успели они закончить, как в дверь постучал Ласик и хмуро потребовал поторопиться. Девочка запихала под кровать испачканную одежду – надо будет потом постирать – и затянула шнурки на новой юбке, привязывая к поясу мешочек с тряпицами. До отъезда ей надо было ещё успеть оттереть сиденье.
Больше в пути ничего особенного не происходило, если не считать громкой ссоры Юнь и Нян с жонглёрами. Пурк и Пик даже поменялись местами с клоунами, не желая больше ехать в одной повозке с акробатками. О причине размолвки они отказались говорить даже Тоффе. Маэстро решил отложить разбирательство до вечера: ему и без того было непросто находить путь в тумане, который то подступал почти к самой дороге, то уползал в лес. В конце концов, начало смеркаться, и хотя до захода солнца ещё оставалось время, владелец цирка принял решение остановиться на ночлег. Для стоянки в этот раз выбрали небольшую уютную поляну. Неподалёку лениво струился ручей с густо-коричневой торфяной водой. Тоффе разрешил Эвелине застирать одежду под присмотром Коула: Ласик и Руру были заняты лошадьми, а Изамира помогала Ратте. Сам маэстро закрылся в повозке акробаток вместе с братьями-клоунами, Пурком и Пиком и они всемером о чём-то приглушённо спорили.
Эвелине удалось отмыть кровавые пятна, и она расстелила мокрую одежду на просушку на специальную решётку, ставящуюся поверх жаровни. Хорошо бы ткань успела подсохнуть до ночи, чтобы освободить место для постели Изамиры.
Живот больше не болел, и девочка внезапно ощутила, насколько она проголодалась. Сейчас она проглотила бы, не глядя, даже противную ячменную кашу, излюбленное лакомство Ратты, которую все остальные, за исключением маэстро, тихо ненавидели. Тоффе же было всё равно – он с одинаковым аппетитом съедал всё, что готовила толстуха.
Девочка выглянула из повозки. Коул не стал дожидаться её у входа в домик, хотя маэстро приказал ему не упускать маленькую циркачку из вида. Возможно, отлучился проведать воронов, которые с тех пор, как они въехали в Призрачный лес, не охотились, а круглые сутки дремали на своём насесте под козырьком, рядом с кучером. Она осторожно спустилась по ступенькам, оглушённая тишиной. Костёр, который на сей раз решили развести, почти потух, лишённый подкормки, и Эвелине вдруг показалось, что лагерь опустел.
Она застыла на месте, не в силах решиться: то ли двинуться к умирающему костру, то ли вернуться в тепло своей повозки. Ей почему-то казалось, что стоит оглянуться – и она не увидит ни приветливо распахнутой двери, ни Коула, ни повозок, ни леса – один только серый туман, наползающий на неё со всех сторон плотным удушливым покрывалом.
Из оцепенения девочку вывела чья-то рука, опустившаяся ей на плечо. Тоффе! Но где все остальные?! Циркачи и впрямь куда-то исчезли, а маэстро осунулся и побледнел, словно уже неделю ничего не ел, и походил на призрак себя самого. Только ладонь его осталась такой же тяжёлой, а хватка – крепкой.
"Время пришло. Зови кррринха, моя маленькая проводница. Зови и не вздумай сопротивляться, если всё ещё хочешь остаться в живых".
Эвелина не понимала, чего от неё хотят. Как? Как она должна позвать крыса? Он же всегда прилетал сам. Но и перечить Тоффе было нельзя. Она задрожала, придавленная тяжёлой ладонью, и вдруг вспомнила свой недавний сон.
"Кррриииииинх!"
Туман, подступивший к девочке и маэстро почти вплотную, отпрянул, словно схлынула огромная волна, и со всех сторон отозвалось живое эхо: "крррииинх, кррриииинх, кррриииииииииинх". На ветвях деревьев, окружающих поляну, неподвижно сидели десятки, сотни летающих крыс. В сгустившихся сумерках их было почти не разглядеть, только глаза светились призрачным бледно-жёлтым огнём.
Тоффе подтолкнул Эвелину, и та неуверенно шагнула к деревьям.
"Кррринх?"
Серая тень сорвалась с ветки и метнулась к девочке, которая вытянула руки ей навстречу, плача и смеясь одновременно. Но кррринх увернулся от протянутых ладоней, и, описав круг над головой Эвелины, полетел в лес.
"Что застыла, за ним!" – последовал резкий оклик Тоффе.
И девочка побежала. Узкая тёмная полоска тропы, извивающейся между деревьями, была совсем не похожа на ровную прямую дорогу из её сна. Но так же, как и во сне, вслед за ней двигались все остальные. Она слышала шумное дыхание Ратты, чувствовала запах духов Изамиры и ощущала боль прихрамывающего Коула, как свою собственную... И над всем этим довлело леденящее присутствие маэстро.
Единственная надежда на спасение летела впереди, и девочка, задыхаясь, спешила за ней, пытаясь не потерять крысёныша из виду. Кожа кррринха светилась в темноте призрачно-голубым, но по ней то и дело пробегали сполохи мрака. Живот немилосердно болел, и очень хотелось пить, но останавливаться, чтобы хотя бы перевести дыхание, было нельзя. Эвелина чувствовала это так же остро, как и то, что капли крови, падающие на землю из промокшей насквозь тряпицы, притягивают к себе чёрных змеек маэстро. Каждая капля - путеводная метка, позволяющая циркачам следовать за ней. Каждая метка - её плата за право всех пройти по тропе.
Дуракам везёт...
Что Тоффе имел в виду? Что бы он сделал, если бы у неё так вовремя не пошла первая кровь?
Деревья неожиданно расступились, а кррринх истошно заверещал и забил крыльями, словно натолкнувшись на невидимую преграду. Эвелина, задыхаясь от бега, не успела остановиться и проскочила мимо кррринха, ощутив слабое сопротивление – словно тонкая плёнка натянулась и лопнула, пропуская девочку на поляну, залитую лунным светом.
Мох и трава росли только по краям поляны, а середина была выложена странными светящимися плитами, которые выглядели твёрдыми, словно камень, но при этом мягко пружинили под ногами. Над плитами парила огромная каменная чаша, из которой ключом бил источник. Тонкие струйки переваливались за края чаши и исчезали, словно растворяясь в воздухе. И певучий чистый звон эхом перекатывался по поляне: "Лаарг, Лаарг, Лаарг".
Эвелина словно попала в другой мир, где не было места боли, страху и усталости. Очарованная, она замерла на мгновение, а затем сделала шаг, другой, желая дотронуться до гладкой сияющей поверхности чаши.
Внезапно на её шее затянулась тугая петля – как будто сзади накинули аркан – и девочка не удержалась на ногах и упала на спину, больно ударившись о камень затылком и до крови расцарапав локти. Плиты оказались на ощупь горячими, как шкура кррринха, и такими же шершавыми. Они грели, но не обжигали, и от этого тепла петля на шее немного ослабла, словно начала подтаивать. Может, если ещё немного полежать, то удавка совсем исчезнет?
Но второй рывок дал понять, что путы никуда не делись. С первого раза встать не получилось – ослабевшие руки и ноги отказывались слушаться девочку, но с третьей попытки ей удалось перевернуться на живот и приподнять голову.
На границе поляны, за невидимой преградой стояли, выстроившись в ряд, циркачи. А Тоффе держал за шею пойманного крыса и медленно сжимал ладонь. Крысёныш отчаянно бил крыльями и сучил лапками, пытаясь вырваться, но у него ничего не получалось, и движения становились всё слабее и слабее.
"Нет!"
За спиной Эвелины пела Чаша, призывая к себе, обещая ласку, тепло и покой. Но там, на границе света и тьмы, умирал маленький уродливый крыс, который никому никогда не сделал ничего плохого.
Девочка приподнялась на локтях и мотнула головой, отгоняя зов. И поползла от источника прочь, опираясь исцарапанными руками о тёплый камень. Манящий звон Лаарга становился всё тише и тише, и девочка, глотая слёзы, вдруг отчётливо поняла, что второго шанса прикоснуться к Чаше у неё уже не будет. Но она упрямо ползла обратно к Тоффе, не зная толком, что она сможет сделать, если владелец цирка не захочет отпускать крыса.
Мужчина довольно осклабился: "Умная девочка, славная девочка. Ближе, моя хорошая, ещё ближе".
Когда она доползла до края плит и, не вставая с колен, потянулась к маэстро, Тоффе схватил её за руку, сунул в дрожащую ладонь полузадушенного зверька и отпустил. Эвелина инстинктивно отпрянула назад, прижимая крыса к груди, и невидимая преграда полыхнула ослепительно белым. Кррринх отчаянно заверещал, словно его сжигали заживо. И девочка закричала вместе с кррринхом: всё, что чувствовал маленький крыс, чувствовала и она.
Мгновения тянулись, словно вечность, но когда пытка закончилась, Эвелина увидела, что циркачи по-прежнему стоят в лесной траве, не двигаясь с места. Лишь когда раскалённый добела воздух перестал обжигать лёгкие и кожу, сквозь приглушённое свечение каменных плит начали проступать тёмные полосы мрака. Как мостки через трясину, полосы протянулись по плитам от источника до края поляны, и группа людей, возглавляемая Тоффе, осторожно вступила на них.
Мимо девочки, даже не взглянув на неё, проследовали жонглёры, проковылял прихрамывающий Коул, плавной танцующей походкой проскользнули Изамира и акробатки. Братья-клоуны помогали идти запыхавшейся Ратте, поддерживая её с двух сторон. Лишь Руру Весельчак попытался замедлить шаг и что-то сказать, но замыкающий шеренгу циркачей Ласик подтолкнул рыжего клоуна так, что тот чуть не распластался рядом с девочкой на каменных плитах и заторопился вдогонку остальным.
Эвелина сидела на остывающих плитах, прижимая к себе тощее тельце кррринха, и чувствовала, как постепенно немеет всё тело. Ей казалось, будто с чёрными змейками, одна за другой выскальзывающими у неё из живота вместе с кровью для того, чтобы построить дорогу для Тоффе и его цирка, из неё вытекала сама жизнь. И тогда она с трудом подняла руку, чтобы в последний раз погладить упругую жёсткую шерсть летучего крыса, легла на чуть тёплые плиты и закрыла глаза. Видеть, что произойдёт, когда маэстро доберётся до источника, ей не хотелось.
Но Чаша неожиданно загудела, будто огромный колокол. От этого звука плиты расступились, и девочка провалилась куда-то вниз, в бездонную пугающую черноту. Не успела она испугаться, как падение замедлилось, и перед ней забрезжил свет. Он исходил лампы-фонаря, расписанной по всей поверхности причудливыми завитками и чешуйчатыми крылатыми змеями. Из темноты проступили четыре узкие кровати, две из которых не заправлены, а на оставшиеся наброшены красно-золотые покрывала. Затем показались стены: одна разукрашена цветными лентами и чёрно-белыми рисунками животных и птиц, вторая от пола до потолка увешана кольцами, мячиками и жонглёрскими палочками на разнообразных креплениях. Огромный резной шкаф целиком закрывал третью стену, и створки его открывались по бокам навстречу друг другу, каждая со своей стороны.
Эвелина догадалась, что видит перед собой домик акробаток, который они делили с жонглёрами. Только вот в действительности повозка Юнь и Нян выглядела уныло и безлико как внутри, так и снаружи. А здесь домик словно расцвёл, подстроившись под вкусы своих обитателей.
Лампа под потолком мигнула, качнувшись на золочёной цепи, и девочка увидела, что на постелях акробаток, прямо на покрывалах, кольцами свернулись две гибкие чёрные змеи, а на изголовьях кроватей жонглёров дремлют два огромных ворона.
Лампа мигнула второй раз, и вороны со змеями сцепились на полу в смертельной схватке; змеи пытались задушить птиц своими кольцами, а те не сдавались, пуская в ход мощные клювы и когти. И когда вороны начали одолевать и змеиные кольца ослабли под ударами клювов, появился Коул и накинул на птиц две серебряные клетки.
Израненные змеи начали расти, превратившись в двух стройных смуглокожих девушек. А от пары воронов отделились призрачные тени, сгустившиеся в мужские фигуры. При этом сами птицы остались в клетках, которые Коул унёс с собой.
В третий раз свет пропал и появился, и Эвелина увидела Тоффе, который преграждал путь Юнь и Нян, порывающимся расцарапать лица жонглёрам, а Мэвус и Микус с трудом удерживали Пурка и Пика, рвущихся к акробаткам. У Пурка не было правого глаза, а у Пика – левого. И вместо слов у них изо рта вырывалось хриплое воронье карканье. Акробатки же шипели по-змеиному, но не в силах были обойти Тоффе, чтобы вцепиться в своих противников.
И когда лампа мигнула в последний раз и окончательно погрузила мир во тьму, к Эвелине пришло осознание, что девушки и жонглёры враждуют уже очень и очень давно, задолго до того, как их тела приняли человеческую форму. И только маэстро и Коул смогли добиться того, чтобы две пары смогли объединить усилия ради общей цели. Тоффе время от времени вбирал в себя часть змеиной сущности акробаток, которой щедро делился с остальными женщинами в труппе. А вороний пастырь просто-напросто отделил от Пурка и Пика их души, заключив их в птичьи тела.
Именно души-вороны сообщили Тоффе о кррринхе, а чёрные змейки под уродливой кожей зверька дали маэстро знак о том, что девочка и крыс, наконец-то, стали единым целым.
Эвелину захлестнуло горькой волной обиды. Так, получается, всё это было подстроено? Она нужна была им всем только как ключ к источнику? Как приманка для кррринха? И никого, никого из них не волновало, что станет с девочкой и её питомцем, после того как Дьявольский цирк получит доступ к Лааргу...
Она хотела заплакать, но слёзы почему-то не шли. В обступившей Эвелину кромешной мгле было что-то убаюкивающе-мирное, стирающее горечь обиды и разочарования. Может быть, это и есть настоящая смерть? Не зловещая ухмылка скелета с косой, а тёплая, мягкая, всепрощающая тьма?
Если так, то она даже рада умереть!
Но в бескрайней темноте неожиданно вспыхнула бледно-голубая искра. Искра разгоралась всё ярче и ярче, превращаясь в огромную звезду, она колыхалась и словно плыла в воздухе.
Девочка ощутила, что и она, и звезда находятся под водой. Со всех сторон её окружал жидкий тёплый свет, он давил на кожу и проникал внутрь сквозь приоткрытый рот, уши, нос... Ей бы испугаться, что она задохнётся, но страха не было. Эвелина знала, что ничего плохого ей это место не сделает. Ни ей, ни кррринху, которого девочка так и не выпустила из рук. Средоточие силы, сердце Лаарга, оно не было ни злым, ни добрым. Оно просто давало каждому то, к чему он стремился.
Как забавно... Тоффе, который всегда и во всём был прав, на этот раз ошибался. Лаарг не мог по своей воле убивать или дарить бессмертие. Выбирали сами люди, приходившие к источнику в поисках спасения...
Эвелина, ошеломлённая открытием, не сразу услышала внутри себя вопрос.
"Хочешь ли ты жить? Хочешь снова стать красавицей? Хочешь вернуть себе лицо в обмен на жизни твоих спутников? Хочешь отомстить Тоффе за то, что он сделал с тобой и твоей матерью?"
Матерью? Девочка посмотрела на крыса, клубочком свернувшегося у неё на руках, и вздрогнула. Так значит, в этом маэстро не обманывал...
А внутренний голос не унимался. "Хочешь ли ты заново научиться радоваться и смеяться? Хочешь ли стать обычной женщиной, выйти замуж и родить детей? Всё это можно будет устроить. Тебе нужно всего лишь отдать мраку тех, кого ты сюда привела, и любое твоё желание будет исполнено. Одно твоё слово – и Тоффе будет мёртв, а ты жива.
Убрать эти страшные уродливые шрамы? Смотреться в зеркало и не видеть перед собой... чудовище? Жить нормальной жизнью, где-нибудь в тёплых краях, о которых рассказывала Изамира, где нет холода, голода, войны и страха? Да! Она хотела! Она очень хотела! Она бы отдала за это всё!
Только... как же все остальные? Руру, Ратта, Мэвус и Микус, Пурк и Пик, Нян, Юнь, Коул... и даже Ласик. По сути ведь никто из циркачей не причинял девочке зла. Да, они её не любили. Да, они её использовали. Но ведь... они всё-таки о ней заботились... каждый по-своему, как умел. Они же не виноваты, что всего лишь такие, как они есть...
Девочка отчаянно замотала головой, боясь передумать.
"Нет! Я не хочу! Пусть... пусть они уходят... куда хотели".
"Ты уверена? Маэстро использовал тебя. Он сделал тебе больно. И он чуть не убил и тебя и кррринха".
"Я... я не знаю, что ему было нужно. Но... я не буду... я никому не хочу мстить. Даже Тоффе".
Яркая звезда ослепительно полыхнула напоследок и исчезла. Эвелина почувствовала, как отступает вода, окружающая её со всех сторон, и вместе с водой уходило то мягкое и нежное тепло, в котором она ощущала себя дома. Ей захотелось завыть, как воют волки, и заплакать – но слёз по-прежнему не было. Остались лишь глухая тоска, равнодушие и одиночество, от которых, как она теперь поняла, и бежал в никуда Дьявольский цирк маэстро Тоффе.
Она открыла глаза и увидела, как Лаарг принимает в себя циркачей, одного за другим. Вот в чашу, не оглядываясь, шагнул Ласик. Затем в воду вступил вороний пастырь, обнимая за талию раскрасневшуюся взволнованную Изамиру; на плечах Коула сидели нахохлившиеся вороны, вцепившиеся когтями в плотную ткань чёрной куртки, а за ними, как привязанные, следовали Пурк и Пик, то и дело озираясь на акробаток. Мэвус и Микус, перед тем как войти в источник, помахали Эвелине руками, утягивая за собой Ратту, выглядевшую помолодевшей и счастливой.
В потускневшем сиянии плит девочка разглядела последних оставшихся на поляне: Тоффе, Весельчака Руру и акробаток. Юнь и Нян, стоя на коленях спиной к источнику, прижимали ладони к поверхности камня и полосы мрака становились всё тоньше и тоньше, словно всасываясь в тонкие девичьи пальцы. Руру медлил, не решаясь переступить границу, и только когда тёмная полоска у него под ногами истончилась в едва заметную нить, сделал неловкий шаг вперёд и, потеряв равновесие, кубарем скатился в воду.
А маэстро смотрел в начинающие светлеть небеса, и улыбался. Эвелина никогда раньше не видела, как Тоффе улыбается, но сейчас это почему-то не казалось странным. Тень у него под ногами оставалась всё такой же плотной, хотя девушки уже почти полностью поглотили остальные ручейки мрака. Когда последние струйки тьмы втянулась в ладони акробаток, Нян и Юнь переглянулись, хлопнули друг дружку по ладоням и в парным боковым сальто ловко перемахнули через край чаши – только тонкие косы змеями взметнулись в воздухе.
И тогда Тоффе посмотрел прямо на Эвелину. Тень его вытянулась и уплотнилась, разворачиваясь за спиной маэстро в огромные крылья, от которых повеяло холодом; по каменным плитам веером разлетелись стрелы инея. Девочка задрожала, съёжившись в комок, но не в силах была отвести взгляд от чёрной фигуры, которая словно увеличилась в размерах. У владельца цирка и впрямь существовал особый покровитель, но редко кому доводилось встретиться хотя бы с его тенью.
Эвелина поняла, что ещё немного, и она не выдержит той ледяной волны страха, которая захлестнула её при виде изменившегося Тоффе. И тут на коленях девочки запищал тощий уродливый крыс, приподнимаясь на ослабевших лапках и угрожающе расправляя помятые крылья. Жалкая маленькая тварь, что она могла сделать против самого дьявола?
Но маэстро отвернулся от Эвелины, словно потеряв к ней всякий интерес, и пошёл, тяжело ступая, к Чаше.
Источник засиял, и на мгновение Эвелине показалось, что Лаарг отторгнет Тоффе. Свет и впрямь сначала протестующе отпрянул, чуть помедлил, а затем осторожно потянулся навстречу тьме, и они закрутились в единую спираль, водоворотом втягиваясь в чашу, которая без остатка поглотила тугие чёрно-белые витки.
Дьявольский цирк, наконец, покинул Торинду с тем, чтобы продолжить своё путешествие в другом месте.
Вместе с цирком исчез и Лаарг. Остались только выбеленные ветром и временем растрескавшиеся плиты, меж которых пробивалась трава. Камни уже не светились, да и в этом не было нужды – проснулось бледное рассветное солнце, разгоняя утренний туман. Девочка сидела, баюкая на коленях кррринха, и думала о миге, когда звезда, перед тем как исчезнуть, приняла облик красивой молодой женщины с длинными светлыми волосами. Напоминание о той, какой могла бы стать сама Эвелина? Или её настоящая мать, которую она никогда не видела. А может, так выглядел в человеческом обличии дух источника?
Жаль, теперь это уже не выяснить. Лаарг проявляется в этом мире лишь один раз в жизни. Стоит отказаться вступить в источник – и дорогу к нему больше не найдёшь, даже если очень захочешь. Девочка знала это так же точно, как и то, что она будет скучать по Тоффе и остальным.
Но здесь у неё, по крайней мере, остался кррринх, и вместе они смогут найти дорогу через лес. А там... кто знает, может, Номеды окажутся не таким уж плохим городом, и в нём найдётся место для одной маленькой девочки и её питомца.
"Ну, что сидишь? Давай уже, поднимайся!"
Эвелина вздрогнула и подняла взгляд. Перед ней стоял похудевший и осунувшийся Руру и протягивал ей свою ладонь.
"Но... почему?"
Весельчак ненадолго задумался, почесал своё единственное ухо, и ответил:
"Знаешь, а ведь я уже почти ушёл с ними. Но только вдруг подумал, что эта ячменная каша мне уже порядком поднадоела. Пусть там ей Тоффе закусывает, а мне, пожалуй, и здесь будет неплохо".
Эвелина хихикнула. Сначала неуверенно, словно не понимая, что за звуки вырываются у неё из груди, а затем начала заливисто смеяться. И вместе с ней от души хохотал низенький рыжий клоун.
|