Иногда и в фэнтезийной литературе встречаются дельные мысли. Так, читая как-то повесть о борцах (или как их назвать?) с драконами, набрела на такую фразу: "Узнать дракона, значит, - полюбить дракона". Переформулируем, как говорят математики. И получим следующее: узнать поэта, значит, - полюбить поэта.
А как это - узнать? А если от этого узнавания наоборот, возненавидишь?
Спорный тезис. Однако, гипотезы гипотезами, а опыт (мой) пока только положительный. Хоть и много тут отдано случаю. Ну, вот об одном таком случае я и собираюсь поведать.
О существовании поэта (писателя) Алексея Даена я узнала на второй день своего пребывания на СИ. Знакомство наше началось с рассказа "Хельга". Это была первая, поставленная мной, десятка (в то время я еще слишком серьезно относилась к оценкам и оцениванию). Помню, что в ответ на мой восхищенный комментарий Алексей, по обычаю, пригласил меня прочесть другие его вещи. Мне польстило приглашение, - и только. Ограничившись в тот день еще двумя миниатюрами, я отправилась в дальнейший свободный полет по СИ. А от знакомства с Даеном вынесла лишь соображение, что на СИ водятся профессионалы, стиль которых мне весьма импонирует. И решила почитать побольше его работ, но - позже.
Возвращалась, читала. Больше из любопытства, порой из вежливости и чувства долга, чем от искреннего интереса. Хоть и возникало иногда ощущение, как с известным напитком, которого всегда, вроде, мало, но наутро продолжать банкет уже не хочется. То было время, когда приходя - восхищалась, но уходя - забывала. На неделю, на две. Странно сейчас вспомнить, но - было.
И прошло. Фактически, в один день.
Ах, как прекрасны ваши ноты, ноги... -
прочла я свеженаписанные строчки и, не обнаружив привычных грубостей, удивилась, однако, вполне равнодушно бросила: "хорошее стихотворение".
Спустя же полдня (вернее, полночи) от равнодушия не осталось и следа. Стих (чуть измененный автором) несколько дней провел на экране моего компьютера. А слова
Поверьте, это так неимоверно -
влюбленным быть в далеких городах...
так и зависли до сего дня в какой-то очень близкой к поверхности ячейке оперативной памяти сознания.
Помню, ругали этот стих, и именно эти слова. И еще кому-то было непонятно, как это -
...В центральном парке я расстреливаюсь сном.
Эта картинка, будто из клипа, и теперь перед глазами: молодой человек, дремлющий на скамейке. Только не так, как привычный ко всему бомж, свернувшийся калачиком под газеткой, устроившийся еще вечером со знанием дела. А - как исходивший всю ночь, измученный бессонницей и памятью, под утро валится без чувств, свесив голову и разбросав в беспорядке руки, и не понять издали, что же бросило на скамейку эту фигуру: сонное забытье или автоматная очередь?..
И, как ответ на всю недобрую (а, впрочем, любую) критику, - следующее стихотворение, почти сразу за "Проходят годы":
Кто из вас в самолетности пошлости
Мне поможет в словесной безбрежности?
В самом деле - кто? Когда вокруг лишь - потные, рвотные морды, ну, в лучшем случае - Леночки?.. Кто из нас сумеет верно расслышать этот крик души и коснуться оголенных "кровоточащих вен и нервов" поэта так, чтоб не причинить новой боли? Не говоря уже о том, чтоб помочь ему, обреченному своим талантом, на одиночное плавание в океане слов и смыслов.
Я ни в коем случае не берусь судить и угадывать о том, что именно написал поэт, и "о чем он хотел сказать в своем произведении". Я пишу лишь о том, как это прочиталось.
Эта надрывно кричащая, зовущая, стонущая нота не раз прозвучит в дальнейших произведениях Даена. С тем, чтобы быть бдительно отслеженной и тщательно вымаранной из партитуры. Ну, хоть максимально приглушенной самыми разными шумами.
Ведь Даен называет себя циником.
Одним из древнейших, известных нам циников был, говорят, Диоген, живший в бочке. Веселый старик с ясным разумом и холодным (по впечатлению от рассказов о нем) сердцем.
Я давно читала известный роман Мариенгофа и плохо его помню, но перечитывать не тянет - именно из-за оставшегося впечатления холодной рассудочности, которой веет от его страниц. Впрочем, тогда я могла что-то упустить, конечно. И если так, то мои соображения в этой статье лишь подтверждаются, тем более, что Даен часто с большой теплотой упоминает "Циников".
А соображения такие: слово "циник" в обиходе обычно подразумевает остроумного человека, готового все подвергнуть осмеянию, скепсису и т.п., попросту говоря, для которого нет ничего святого, слова которого будят мысль, но охлаждают душу.
Можно ли отнести поэзию и прозу Алексея Даена к прохладительным напиткам?
Вопрос для многих читателей Даена вполне риторический. Но еще яснее ответ на него дается недавно опубликованной на СИ повестью (романом?) писателя "Клонирование". Автор называет эту вещь автобиографической. Не берусь судить о событийном ряде, но ни в одном из прочитанных мной доселе произведениях писатель не был столь обнажен в чувствах. Плюс изощренная музыкальность текста, позволяющая воспринимать его на более глубинном уровне, чем обычную прозу.
Прочесть "Клонирование" - узнать Даена.
В "Клонировании" много грубых слов и сцен. Сам автор смущенно сообщает в предваряющем комментарии, что, мол, детям до 16-ти... И, однако, один из самых чутких читателей ставит ему на вид, что цинизм повести - не настоящий. А какой?
Читая "Клонирование", где-то в середине первой главы поймала себя на том, что параллельно звучат в голове строки иных стихов:
Сыпь, гармоника. Скука... Скука...
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мной, паршивая сука...
Случайное совпадение или нет, а - так эти две вещи и прошли параллельно, и окончились в унисон. И хотел этого писатель (прекрасно знающий поэзию Есенина), или не хотел, а - не получается так просто остановиться на "собачьей своре" "восьми женщин, с которыми хорошо лишь первую неделю". Тем более, что далее следует "День прощания" ... Так или иначе, а пробьется все объясняющее, все расставляющее по местам:
Дорогая, я плачу,
прости...
Этой (пусть не произнесенной явно) строкой и обнаруживает Даен (как и в свое время Есенин) истинную цену своему цинизму, скандальности, хулиганству и прочим "достоинствам", щедро отмеченным иными критиками и комментаторами.
Закончу еще одной ассоциацией. В документальной повести Генриха Боровика (не смогла вспомнить название) есть страшная картина: человек, обожженный напалмом. Тело его покрывает темная, очень хрупкая корка, под которой нет и лоскутка кожи... Так вот, мне представляется чем дальше тем больше, что именно в такую напалмовую "броню" цинизма одета лишенная иных естественных защитных покровов душа писателя Алексея Даена.