- а ты бы что предпочел? Чтобы я сделала аборт, или чтобы спровоцировала выкидыш таблетками?
- я бы предпочел, чтобы у тебя начались месячные.
- а если все-таки не начнутся? Если это не сбой?
- лучше бы они начались...
вот, собственно, и вся любовь, и планы, и совместная старость с грушевым вареньем.
Так забавно, сидишь, смотришь вперед за горизонт, а видишь прошлое. Отмахиваешься от него веером, как от назойливой мухи, а оно жужжит, жужжит. Напоминает все о чем-то, что кода то было недосказано, недопонято, недочувствованно. Как будто от того, что я вдруг сейчас пойму все изменится. Или, наоборот - все напоминает о тех булавках слов, о гвоздях поступков, которые пришпилили тебя к нынешнему состоянию. В котором - только воспоминания о надеждах, эхо чувств и общение с умирающими. Вот такие у меня сейчас развлечения - сигареты, таблетки, книги, дневники и пациенты. Это, может, не очень приятно, но признайся себе, что это интересный факт - люди, которые болеют и скоро умрут, становятся интереснее перед ожидаемой смертью. Начинают задумываться о смысле жизни, философствуют, много откровенничают. Столько историй разных можно насобирать. Правда, действительно стоящих не так много. Но зато у них интересные сны.
Играешь в кукловода с болезнями людей, и даже чего-то похожего на угрызения совести не испытываешь. Потому что все пытаешься убедить себя, что так нужно, что это все не просто так, а для дела.
А может, стоит об этом написать? О режиссере, который вместо того, чтобы снимать хорошее кино открывает неплохую клинику-пансион для больных раком и наркоманией, с отделением для домохозяек, которых замучили псевдорефлексии, с которыми они не справляются. Чтобы они посмотрели на реальных людей, которым осталось совсем чуть до смерти, чтобы им стало понятно, что в жизни должно волновать добропорядочную женщину. О режиссере, которому перестало быть интересным снимать хорошее кино, зато захотелось посмотреть кино жизни реальной. И его жене, которая возомнила себя писательницей. И, вместо того, чтобы вернуться домой, приготовить супчик, накормить им своего дорогого режиссера, поласкать его, прогуляться с ним по садику, поговорить с ним о том, что ему бы кино снимать и входить в историю киноискусства, а не за жизнью наблюдать, словно греческому агностику. И вот, вместо всей этой тихой идиллии гавани жены гения, ты сидишь в клинике своего мужа, куришь одну сигарету за одной, изображаешь из себя декадентку-писательницу, жрешь таблетки, которые приносит тебе твой давнишний дружище, и развлекаешь себя игрой с живыми куколками. Врешь себе, своим действительным желаниям, своем дорогому мужу, этим людям, которые открывают тебе свои сны, желания и тайны. Врешь, и нигде ничего не грызет, ничего не шевелится. Оправдываешь это тем, что своим героическим примером, написав роман о смысле жизни, подтолкнешь своего гения работать, наконец. Не сможет же он быть просто мужем писательницы. И иногда вспоминаешь, что иначе ты не можешь, и недолжна, что есть и у тебя и у него свои цели на этой земле, черт бы их побрал, прости меня великое что-то...
Только иногда что-то просыпается. Иногда где-то начинает грызть что-то. Становится понятно, что записанные сны той девочки, которая стала наркоманкой для того, чтобы доказать отцу, бросившему ее мать, насколько он плохо поступил, что ее сны и рассказы, которые ты стенографируешь, пока она мирно спит - это не может быть просто частью замысловатой сюжетной линии. Так нельзя. Она сидит перед тобой, верит. Рассказывает. А ты, как последний Сартр, записываешь это, чтобы расшевелить своего выдохшегося гения, чтобы выполнить обязательства. И вы оба так устали, и вам бы, по-хорошему, съездить в Аргентину, завести ребенка, посадить грушу, варить грушевое варенье и скрипеть креслами-качалками в своем любимом садике за домом. Пожить год-два тихой жизнью нормальных людей. Там, глядишь, и идеи появятся. И работать захочется. Но мы же не такие, как все эти нормальные. Нам душевных терзаний хочется. Мы же другие. И у нас в этом мире другие задачи.
И вот, когда все это становится очевидным, приходит желание отдать человеку все его сны и рассказы. И я их отдаю. Так, как мне кажется правильным. И мне все равно, что там с задачами. Я считаю, что так правильно. Дружище врач говорит, что меня видели пару раз за совершением моего акта раскаяния, что ходят слухи. Но это разве важно? Разве это имеет значение по сравнению с тем, что в какой-то момент я чувствую, что я, в конце концов, становлюсь человеком, в лучшем понимании этого слова. Разве не важно, что эти люди будут себе спать в своих могилах спокойно, что память о них не будет обезображена потугами моего воображения, не будет принесена в жертву моего личного спокойствия и выполнения моих сверхзадач?..
Что-то я увлеклась опять. Скоро новая подружка придет. Нужно подготовить ей коктейльчик, чтобы нам было интереснее начинать знакомство.