Родионова Анна Георгиевна : другие произведения.

Сага о Бёдвильд Волчице и Асмунде Скальде

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фэнтэзи-пародия на скандинавские саги

САГА О БЁДВИЛЬД ВОЛЧИЦЕ И АСМУНДЕ СКАЛЬДЕ

Моему брату Снорри

I

О ТОРБЬЁРНЕ ХЁВДИНГЕ, ЕГО ЖЁНАХ

И МИЛОСТИ БОГОВ

  
  
   Наступивший год оказался для Торбьёрна Свейнссона на редкость удачным. Он и прежде был у богов на хорошем счету, а с тех пор, как до Норэгр стали добираться христианские проповедники, удача и вовсе не отворачивалась от хозяина Лисьего Мыса. Христиане несли слово Божие обычно не в одиночку, а целыми обозами, и Торбьёрн очень быстро выяснил, что в обозах тех всегда есть, чем поживиться. Вдобавок, наученные горьким опытом в Свее и Дании, проповедники чаще всего являлись в сопровождении воинов, в основном ирландцев, так что оружие, доспехи и отличные рабы у хирда Торбьёрна хёвдинга не переводились. А поскольку Торбьёрн считался большим хёвдингом и людей у него было немало, то откуда бы ни появился очередной отряд христиан - с моря ли, с суши, - кто-нибудь тут же летел с известием на Лисий Мыс: встречайте, мол. Кроме всего прочего, Торбьёрн как-то выяснил, что принесённый в жертву христианский проповедник Эгиру крайне угоден, а потому перед каждым морским походом, если была такая возможность, очередной поклонник Белого бога под одобрительные возгласы со всех шести Торбьёрновых драккаров сбрасывался за борт, и люди говорили, что после такого удача была им куда больше, чем тем, кто христиан не трогал и по старинке жертвовал Эгиру пиво и солонину. Словом, жить бы да радоваться, но, как известно, этот мир - всё-таки не Вальгалла, и если боги в чём-то одарили щедро, то в другом непременно отнимут. В общем, всё хорошо было у большого хёвдинга Торбьёрна сына Свейна, и только в одном удачи ему не было ну никак. Сколько бы ни приносил он жертвы богам - даже христианскими проповедниками, - ни одна из его жён и наложниц не могла порадовать его сыном. Первая его жена, Асгерд дочь Торира, дала было ему такую надежду, потому что по всем гаданиям выходило, что носит она мальчика. Но Асгерд родила дочь, и Торбьёрн крепко подозревал здесь колдовство, а поскольку любви между ним и Асгерд не было отродясь, то обвинить в этом именно её было разумнее всего. Как бы то ни было, Асгерд умерла через месяц после родов, а Торбьёрн не без насмешки назвал дочь Бёдвильд - по имени дочери Нидуда конунга, соблазнённой колдуном и оборотнем Вёлундом, - и с горя отправился в дальний поход. Три года спустя он вернулся и привёз с собой красивую рыжую ирландку Майре, на которой женился в полной уверенности, что вот теперь-то ему повезёт больше. Но Майре, не мыслившая замужества без освящения его в святой церкви, страдала и мучилась от мысли, что живет в блуде и грехе с язычником, и умерла спустя полтора года, разрешившись недоношенной мёртвой девочкой. Больше Торбьёрн жениться не стал, а начал покупать себе красивых ладных рабынь, но толку с этого было немного. Одна оказалась бесплодней голого камня, другая всякий раз скидывала плод на пятом месяце, а третья, самая красивая, ребёнка благополучно выносила, но родила такого урода, рядом с которым дети Ангрбоды показались бы пригожими славными младенцами. Торбьёрн в ужасе приказал ребёнка умертвить, а рабыню бить палками и отдать любому, кому такая приглянётся. Приглянулась она Одду по прозванию Крепыш, самому молодому в хирде, но уже едва ли не лучшему кормчему. Одд забрал ее к себе, дал ей волю и женился, и с тех пор она исправно раз в год рожала по здоровому светловолосому сыну на радость мужу и всей его родне.
   После такого Торбьён больше не рисковал и решил утешиться дальними походами и славными подвигами. Более всех богов почитал он Одина и Эгира, а потому удача была ему во всём - что не касалось детей, разумеется.
   Между тем единственная его дочь росла под присмотром старого одноногого трэля именем Асмунд, который нянчился с ней с самой смерти Асгерд и, похоже, был этим вполне счастлив. Когда-то Асмунд был славным викингом и совершил немало подвигов, но в одной из битв лишился ноги и попал в плен к людям отца Торбьёрна. Все были уверены, что такой воин долго в трэлях не задержится, но, на беду, он приглянулся младшей жене Свейна хёвдинга, за что был бит и после этого оправиться уже не смог. Впрочем, он и теперь, одноногий и навек сгорбленный, не забыл, с какой стороны берутся за меч, и поэтому с оружием Бёдвильд познакомилась куда раньше, чем с прялкой и кухонной утварью. Сложением она удалась в отца, а потому выросла жилистой, ловкой и крепкой, как молодой дубок. Когда Торбьёрн вернулся домой после пятилетнего отсутствия, служанки бросились наперебой ему рассказывать, что с девчонкой нет никакого сладу и что она позорит собственного отца и покойницу мать, разгуливая по окрестностям в штанах и обвешанная оружием, а виноват в этом старый Асмунд, вбивший ей в голову невесть что. До того, как растёт его дочь, Торбьёрну дела было мало, но ради порядка Асмунда трэля следовало прибить как следует. Что и было сделано; дальше одной затрещины, впрочем, дело не пошло, потому что тут же с крыши дома на спину Торбьёрну что-то обрушилось, и после краткой схватки он с изумлением обнаружил, что выкручивает руки собственной дочери, очень даже небездарно метившей ему в горло острым охотничьим ножом. Удивление его было столь велико, что Бёдвильд он даже не отлупил толком, но впервые за прошедшие с её рождения тринадцать зим крепко задумался о дальнейшей судьбе дочери. То, что она выросла подстать своему отцу, в чём-то было даже и лестно, но богами установлено, чтобы женщины занимались одним, а мужчины - другим, и менять эти порядки не годится. Словом, зимовать Торбьёрн остался дома и всю зиму мрачно наблюдал, как дочь, стоит ей улизнуть от служанок, несётся на лыжах вместе с парнями на охоту или скачет по двору с мечом. Меньше всего ему нравилось, что лицом она пошла совсем не в него и не в мать, а такие волосы и глаза и вовсе неизвестно откуда взялись, тут уж точно без колдовства не обошлось: волосы у неё были дымчато-серыми, словно седыми - только темнее, а глаза - волчьими, жёлтыми, и долго смотреть в них было неприятно. Торбьёрн на всякий случай поспрашивал у прислуги, как девчонка себя ведёт, но все говорили, что кроме скверного нрава и мальчишеских замашек иных странностей за ней не водится, и мысли насчёт оборотней пришлось отбросить.
   Так перезимовали; из заметных событий был лишь Йоль, в первый раз за много зим справленный Торбьёрном дома, да вира, которую пришлось платить за соседского болвана-сынка, зарубленного Бёдвильд сразу после Йоля - у того спьяну хватило ума подкараулить её за частоколом. Бёдвильд за то была бита, после чего окончательно отбилась от рук, а сосед, хоть и получил серебро, не унялся и - тоже спьяну - говорил на тинге про Торбьёрна нехорошо, за что по общему решению виру платил уже он. По весне Торбьёрн снова начал мечтательно поглядывать на фиорд и осматривать оружие и корабли: это были верные признаки того, что долго он дома не засидится. И, может быть, останься он дома или сговорись с соседом насчет выдать Бёдвильд замуж, всё бы и обошлось, но Торбьёрна хёвдинга тянуло в дальние походы, сосед ещё злился за зимнюю историю, а тут как раз к подворью прибился заезжий человек Гюльви Ормссон, умевший ловко складывать висы и повидавший многие страны. С него-то всё и началось, а может, это Норны, прядущие судьбы, затянули на нити Бёдвильд случайный узелок - кто знает, только к этому-то узелку Гюльви с его историями про богов и героев пришёлся как нельзя кстати.
  

II

КАКОЙ ВРЕД БЫВАЕТ ОТ СКАЛЬДОВ

  
   Скальдом Гюльви себя не считал и, смеясь, поговаривал, что, когда ему давали мёд поэзии попробовать, он лишь нюхнуть успел. Однако же это он скромничал: Асмунд трэль, немало на своём веку повидавший, твердил, что знавал многих, именовавших себя скальдами и куда за меньшие заслуги. Как бы то ни было, но песни говорил Гюльви хорошо, а потому жил всё лето на Лисьем Мысе безбедно. К тому же был он весьма хорош собой, и удача ему была с немалым числом служанок и рабынь, но к дочке хёвдинга он благоразумно не приближался, разве что когда рядом находился Асмунд. И вот однажды, после того, как Гюльви долго показывал своё искусство возле большого костра на берегу фиорда для всех желающих (а желающих было немало), Бёдвильд пришла к Асмунду и сказала:
   - Асмунд, объясни мне... Одна ли правда для богов и людей?
   Старый трэль немало удивился: прежде она если и задавала вопросы, то по большей части касательно оружия и боевых ухваток. А она продолжала:
   - Гюльви пел о гибели Бальдра, о пире у Эгира и осуждении Локи. Но я убила Трюггви Олавссона, и отец заплатил за него виру; потом Олав поносил отца прилюдно и тоже заплатил виру. Почему за Бальдра никто не потребовал виры? А если на пиру у Эгира были сказаны непроизносимые речи, то каждый из оскорблённых должен был потребовать поединка. Но Асы навалились кучей - то есть поступили ещё хуже...
   - Бёдвильд, - сказал Асмунд, стараясь за строгостью скрыть растерянность, - ты - не законоговоритель на тинге, и не тебе судить богов.
   - Они отомстили, как мстят женщины! - запальчиво возразила Бёдвильд. - Ни один воин, если он не трус, не предаст своего врага таким мучениям! Если бы я выносила решения на тинге, любого, проделавшего подобное, я объявила бы нидингом, будь это хоть сам Один!
   И, не дожидаясь, что ответит Асмунд, она убежала. Ей, прежде вовсе не задумывавшейся над старыми сагами, вдруг почему-то стало отчаянно обидно за Локи - ведь попробуй это выдержать: холодная пещера, злая змея, что капает ядом в лицо; идут века, но ничего не меняется - та же пещера, змея и вечная боль... И руки связаны не верёвкой - кишками собственного сына, и только жена, верная Сигюн, находится рядом, но - много ли она может?... Чем же Один лучше своего побратима, если кара была ещё страшней преступления? А кроме того, разве не самого Одина зовут Сеятелем Раздоров? И она снова отправилась к Асмунду трэлю, но тот, выслушав, сказал, что даже христианские проповедники не отзываются о богах с такой непочтительностью, и чтобы больше она не смела заговаривать о подобном, если не хочет неприятностей - боги бывают и мстительны.
   - Один и меня к чему-нибудь привяжет? - зло усмехнулась она, но больше о богах не заговаривала. Но думала, думала, снова и снова пытаясь понять, чем же заслужил Локи такое наказание, и всякий раз приходила к выводу, что справедливости даже от богов ждать не следует.
   Мудрый Асмунд, конечно, не мог не заметить, что с его подопечной начало твориться что-то не то, и на всякий случай решил устроить Гюльви взбучку за то, что тот своими песнями навёл девчонку на самые ненужные мысли. Но тот, выслушав старого трэля, лишь рассмеялся и сказал так:

   - Сколь бы ни каркал ворон -
   не обгонит сокола мысли.

Останется ворон каркать,

   а сокол умчится дальше.
  
   И Асмунд подумал, что это хорошая виса, а Гюльви хороший скальд, но порой от хороших скальдов только вред один, если по их милости молодые девицы придумывают себе невесть что. И вообще-то, подумал Асмунд, пора бы этому скальду и честь знать, потому что загостился он уже до беременной служанки, этой безмозглой Гудрид, но поскольку всем известно, что Гудрид ни одних штанов не пропустит, то к скальду вроде бы как и не подступишься, даже виры не стребуешь. А поскольку у других служанок пока всё в порядке, да и мнение старого трэля мало кому интересно, похоже, останется Гюльви жить тут в своё удовольствие - по крайней мере, пока не надоест всем.
   А Бёдвильд всё меньше радовалась своим прежним забавам и всё больше времени проводила с Гюльви, заставляя его рассказывать новые и новые саги о богах, и тот покорно рассказывал, хотя и дивился, что за радость дочке хёвдинга в этих сагах, если слушает она их с таким мрачным лицом. Ему-то невдомёк было, что не высоким слогом она наслаждается и даже не приключениями богов интересуется, а выискивает и накрепко запоминает любое слово об очередной несправедливости, учинённой Асами. Когда же он рассказал о том, как Скади пришла в Асгард мстить за своего отца, а вместо того получила мужа и, согласно уговору, ее рассмешили, Бёдвильд вдруг остановила его:
   - Кто убил Тьяцци?
   - Мне это неведомо, - улыбнулся Гюльви. - В саге говорится лишь то, что боги сразились с ним и победили.
   - А развеселил Скади Локи, - задумчиво сказала Бёдвильд. - Но именно она принесла змею, когда его связали. Как я погляжу, эта Скади ничуть не лучше нашего соседа Олава Косого, который и после получения виры продолжал лаяться.
   Гюльви покачал головой:
   - Много раз я пел о Скади и Ньёрде; много сложено саг и о пленении Локи, но я ещё ни разу не слышал, чтобы кто-то вступался за него и ругал Скади. И вот ещё что странно, - лукаво добавил он, - жалость - женское чувство, а ты, я слышал, зовёшь себя воином.
   - Да, - хмуро отозвалась та, - я уже от кого-то слышала: воин может пощадить врага, но не жалеть. Что ж - может, для воинов Одина так и заведено. Вот только я никогда не подниму свой меч во славу его, а если мне предстоит пасть в сражении, я уж как-нибудь постараюсь не попасть в Вальгаллу, потому что мне будет противно видеть и этого одноглазого, и его эйнхериев.
   - Не в добрый час ты услышала мои саги, - заметил Гюльви. - Не лучше ли мне, раз так...
   - Вот как, - усмехнувшись, перебила его Бёдвильд, - я поняла, что ты хочешь сказать. Не лучше ли тебе уйти, пока не вернулся мой отец? Что ж, я тебя не держу. Но вот что я тебе скажу, Гюльви Ормссон: ты очень хороший скальд, раз твои саги заставляют людей задумываться. И ты не должен бояться того, что мне в голову пришли совсем не те мысли, какие должны были: у меня, знать, такая судьба. Сколько бы ты здесь ещё ни пробыл, тебе ничего не грозит. А пока - возьми от меня подарок за твои песни; и помни всегда, что я тебе сказала.
   С этими словами она сняла одно из своих серебряных запястий и протянула ему; Гюльви принял этот дар с поклоном и сказал:
  
   - Ломающими кольца
   прозвали многих славных.
   Какой же путь начертан
   дарителю запястий?
  
   - Это ты хорошо сказал, - заметила Бёдвильд. - Когда ты будешь уходить, тебя вознаградят достойно.
  
  
  

III

ВОЛЧОНОК ВЫРОС

  
   Всё пошло еще хуже, когда на Лисий Мыс вернулся Торбьёрн. То есть у самого-то Торбьёрна дела складывались прямо-таки отлично; из похода в Англию он привёз много разного добра и нескольких рабов-христиан, которых собирался придержать у себя зиму на случай выкупа, так как один из них был у себя большим священником, если же выкупа не последует, по весне продать их в Хедебю или даже в Бирке. Но поскольку Бёдвильд шёл уже пятнадцатый год, её следовало поскорее сговаривать замуж, тем более что нрав её с годами лучше не становился - в противоположность боевым навыкам. Торбьёрн решил, что так дело не пойдёт, и довольно скоро, изведя, правда, немало доброго пива, заключил с соседом Олавом Косым мировую и сговорил дочь за его младшего сына Гудмунда. Впрочем, младшим тот оставался до того, как его братец, непутёвый Трюггви, прошлой зимой повстречался с Бёдвильд, а теперь Гудмунд был самым что ни на есть старшим и наследником немалого Олавова подворья. Да и нрав у него оказался подходящим, и воспитан он был по всем законам сыновней почтительности: узнав о решении отца, ушёл на сетер и там пил четыре дня с пастухами, но возражать не посмел и на пятый день отправился знакомиться с невестой. Погостив у Торбьёрна два дня, он вернулся и пил уже до конца недели, но и тут неповиновения не выказал, и все сошлись во мнении, что Гудмунд на редкость достойный юноша, раз даже после знакомства с Бёдвильд не воспротивился отцовой воле. Сама же Бёдвильд, которая эти два дня из кожи вон лезла, чтобы хорошенько припугнуть нежданного жениха, таким поворотом дела была удивлена и крайне раздосадована: она-то полагала, что теперь Гудмунд её видеть не захочет. Тогда она отправилась к отцу, но тот её даже слушать не пожелал.
   - Ты выйдешь за Гудмунда Олавссона, даже если мне придётся тебя связать, - рявкнул он. - А коли ты возомнила себя на потеху людям валькирией, то поторопись известить об этом Одина, чтобы он до весны одарил тебя крылатым конём. Тогда, может, я и задумаюсь, выдавать ли тебя замуж. Только, боюсь, в валькирии не больно-то берут сопливых девчонок с ветром в голове и змеиным языком.
   Бёдвильд побледнела и стиснула зубы, и глаза у неё стали совсем волчьими.
   - Одину не нужна - может, Локи пригожусь, - сказала она, даже не особенно задумываясь - просто назло. - Думается мне, на свете есть те, кому и мой меч окажется нелишним.
   За такие речи Торбьёрн хотел оттаскать её за волосы, но дочь змеёнышем выскользнула у него из-под руки, после чего убежала и до ночи пряталась в прибрежных скалах. А когда вернулась, то узнала от перепуганных слуг, что Торбьёрн в ярости прибил старого Асмунда, крича на весь двор, что это тот вырастил из девицы волчонка, и теперь старик, похоже, собрался умирать. Бёдвильд плакала и всю ночь молилась над Асмундом богине Эйр, но ни молитвы, ни целебные травы не помогли, и утром старый трэль умер, прошептав напоследок: "Один заждался меня". И Бёдвильд выла так, словно была настоящей волчицей, и проклинала отца и Одина, отобравших у неё друга и наставника, и слуги боялись подходить, а пленники-христиане крестились и просили своего бога уберечь их от оборотней.
   Много позже Торбьёрн сын Свейна вынужден был признать, что в тот день он совершил немалую ошибку: нужно было либо уж помириться с дочерью, либо скрутить её и заставить покориться силой, но никак не пускать дело на самотёк. Но он в своей самоуверенности как-то не подумал о том, что Бёдвильд упрямством и безоглядностью удалась ровно в своего отца, а стало быть, другой такой безрассудной упрямицы было ещё поискать. Словом, Бёдвильд притихла на несколько дней, а в ночь, когда ущербный месяц был затянут тучами, исчезла из дома, прихватив всё своё оружие и велев служанке передать Торбьёрну такие слова: "Никто и никогда не услышит больше о Бёдвильд Торбьёрндоттир. А если Торбьёрну хёвдингу придётся встретиться с той, кого прозывают Бёдвильд Волчицей, пусть он не думает, что это его дочь". Служанка - та самая безголовая Гудрид - с перепугу передала всё дословно, как только поутру её нашли, развязали и вытащили изо рта неумело, но прилежно скрученный кляп. Бёдвильд не хотела, чтобы та подняла шум раньше времени.
   Была осень, и по ночам на холмах выли волки.
  

IV

СЫН

   - Он похож на маленького конунга, - восхищённо заметила старая Гюда, заворачивая ребёнка в чистое полотно и поднося его матери. - Приложи его к груди - видишь, он хочет есть...
   Мать - сама ещё совсем девчонка, худая и осунувшаяся от усталости - выполнила требование равнодушно, едва взглянув на сморщенное красное личико новорождённого.
   - Хорошо же ты думаешь о конунгах, - проворчала она, отворачиваясь.
   Гюда весело рассмеялась:
   - Просто я вижу немножко больше, Бёдвильд. Пройдёт совсем немного времени - и, глядя на красавца викинга, ты и не вспомнишь, каким он был при рождении. Ты уже придумала ему имя?
   Бёдвильд заставила себя вновь посмотреть на сына. Имя мальчику должен давать отец, таков обычай, - но кто из тех перепивших воинов, куражившихся на просоленной палубе потрёпанного драккара, был его отцом?
   - Пусть будет Асмунд, - сказала она. - Так звали старого одноногого трэля с Лисьего Мыса, и, видят боги, это был самый достойный человек в тех краях.
   Гюда пожала плечами: ей впервые приходилось слышать, что имя ребёнку дают в честь какого-то трэля, да ещё вдобавок одноногого, но перечить не стала. С этой девчонкой, которая пришла прошлой ночью и назвалась Бёдвильд, не упомянув ни своего рода, ни даже имени отца, всё было не по-людски. Девчонке было от силы зим шестнадцать, но едва взглянув на неё, многоопытная Гюда поняла, что перед ней не простая оборванка и не беглая рабыня. У рабынь и оборванок не болтается на боку длинный, не для этих вот худых и перевитых жилами рук откованный меч и не блестит на груди тяжёлый серебряный медальон. Рабыни и оборванки не вытряхивают из заплечного мешка на лавку дорогую кольчугу и добротный шлем, они не носят одежду из мягкой крашеной шерсти. А впрочем, обо всём этом Гюда задумалась немного позже; в тот же час думать было недосуг: у девчонки уже начались схватки, и нужно было поскорее приготовить всё к родам. Но теперь, когда ребёнок счастливо и на диво легко родился, вопросы так и просились наружу: откуда взялась эта необычная гостья - уж не валькирия ли она, случаем? а что это за странный такой медальон она носит - посередине щерится волчья морда, а вдоль края расположился длиннющий змей, - не Фенрир ли это с Йормугандом, тьфу, вспоминать об этой нечисти противно, но ведь чего не бывает... А волосы - волосы-то часом не седые? - а то какой ведь цвет странный, чисто волчья шерсть... девочка, Вёлунд оборотень тебе родичем не приходится?
   Но всего этого Гюда, понятно, не спрашивала - отчасти блюдя приличие, отчасти понимая: после родов женщине следует отдыхать, а не отвечать на расспросы любопытной старухи. Любопытство подождёт, времени ещё предостаточно.
   Однако же дни шли, а с незваной гостьей так ничего и не прояснялось. Ребёнок рос на диво быстро и был крепким и бойким, но почти никогда не кричал и доставлял беспокойства меньше, чем любой виденный Гюдой младенец. Сама она, оплакавшая безвременно ушедших в Вальгаллу мужа и четырёх сыновей, нарадоваться не могла на этого ребёнка, но Бёдвильд, похоже, сыном не интересовалась нисколько. В положенное время она подносила его к груди, потом так же безразлично пеленала и укладывала спать. Когда она возилась со своим оружием, в лице её было куда больше живости.
   - Меня ждёт мой путь, - обронила она как-то с досадой. - А из-за этого ребёнка я сижу на месте и ничего не делаю. Подлые Норны знали, как мне помешать.
   - Не много радости увидишь ты, если не станет этого ребёнка, - с горечью отозвалась Гюда. - Кто бы ты ни была, Бёдвильд, куда бы ни вёл тебя твой путь - но нет страшнее боли, чем потерять своё дитя, - и в сравнении с этим боль, испытанная тобой при родах, не стоит ничего.
   - Я не желаю смерти своему сыну, - возразила Бёдвильд. - Просто родился он слишком уж некстати.
   Гюда не сдержалась:
   - Но кто ты, Бёдвильд? Куда ты идёшь, что ищешь? Что за волка ты носишь на шее? Может, ты собираешься отыскать остров Люнгви?
   Бёдвильд долго молчала, хмуро глядя на сына, уснувшего у её груди. Наконец она подняла взгляд на старуху, и впервые взгляд волчьих её глаз смягчился.
   - Нет, - тихо сказала она, - я ищу не остров Люнгви, потому что не мне приручить Фенрира, хоть и зовут меня Волчицей. Мне суждено иное - и я верю, что для этого и родилась. Где-то есть пещера, в которой на трёх стоячих камнях лежит связанный Локи - год за годом, век за веком. И люди только проклинают его и превозносят богов, не задумываясь о том, что Асы ничуть не лучше своего побратима. Я говорила с одним служителем Белого бога, и он сказал, что осталось совсем немного - и этот бог придёт на землю.
   - Ты веришь в Христа, Бёдвильд? - изумилась Гюда. - Вот никогда бы не подумала!
   Бёдвильд взглянула на неё недоумённо - а потом, запрокинув голову, рассмеялась:
   - В Христа? Пожалуй, верю. Только этому Христу пришлось ещё похуже, чем в своё время Магни или Вали - те-то, по крайней мере, не остались без отцов. А этот христианский бог даже не сумел защитить своего единственного сына, хотя все только и говорят, что о его всемогуществе. Нет, Гюда, я могу поверить в человека по имени Христос, но никогда не поверю в то, что он сын бога. Но тот его служитель говорил о Рагнарёк, хотя и другими словами. И выходит, что Рагнарёк наступит очень скоро.
   Она помолчала и прибавила тихо:
   - Ты права, на моём медальоне - Фенрир и Йормуганд. Но я не ищу остров Люнгви. Я ищу Локи!
   - Ты сошла с ума, - потрясённо выговорила Гюда. - Неужели ты собираешься освободить проклятого Локи и приблизить Сумерки богов?!
   - Собираюсь, - спокойно отозвалась Бёдвильд. - Собираюсь освободить Локи именно для того, чтобы Сумерки богов не наступили. Представь себе, каково это - терпеть боль веками... Неудивительно, что Локи мечтает отомстить. Но, видно, даже ему Норны подарили последнюю возможность измениться - иначе я бы не родилась. Если я сумею освободить его раньше, чем предсказала вёльва, то, может быть, он согласится не мстить богам, и мир останется жить. Я чувствую в себе эту силу, Гюда, и знаю, что должна это сделать. И ещё я верю, что он не утратил способности отличить добро от зла и ложь от искренности.
   И, взглянув на спящего сына, она проговорила с горькой усмешкой:
   - Харальд конунг по прозвищу Косматый взялся объединять Норэгр, и его воины славно служат Одину, не оставляя без пищи воронов Одноглазого. И, верно, Одину угодно, когда его почитатели насилуют женщин под возлияния в его честь. А ты знаешь, - она резко повернулась, и в глазах её стояли слёзы, - знаешь, каково это - грести в бурю? Знаешь, каково это - плыть с кольчугой в зубах и тяжёлым животом, когда за тобой гонятся трое берсерков? Кто мне помог бежать от них - Один?
   Гюда встала, гневно стиснув зубы. Она терпеть не могла богохульство.
   - Не кричи, - сказала она. - Ты разбудишь ребёнка.
  

V

О ХЕЛЬГИ ЭЙРИКССОНЕ, КРЕЩЕНИИ БЁДВИЛЬД

И ГНЕВЕ ЭГИРА

   Это было уже четвёртое лето, которое Бёдвильд встречала вдали от своего сына. Нельзя сказать, что она совсем о нём не вспоминала, но в мыслях её он занимал самую малую часть; оставив годовалого ребёнка на попечение старой Гюды Асбьёрндоттир, Бёдвильд с облегчением рассталась с маленьким домиком на берегу безымянного фиорда и вновь отправилась в странствия.
   За эти годы ей пришлось пережить и повидать немало; тело её покрыли шрамы, а удар меча в низ живота, полученный в Гардарики, едва не отправил её в Вальгаллу и уж точно навсегда лишил возможности когда бы то ни было рожать детей. Её необычная, запоминающаяся красота увяла, так и не успев расцвести, в руках и плечах, привычных и к веслу, и к оружию, осталось мало женского, кожу посекли морские ветры, а волосы она обрезала до лопаток, чтобы не мешали в бою. Четыре года Бёдвильд по прозвищу Волчица странствовала по свету, получая и нанося удары, подивившись и великолепию Константинополя, и диковинам Хольмгарда, и пестроте Бирки, имя её становилось всё известнее, но от цели своей она была так же далека, как и в ту далёкую ночь, когда бежала через холмы подальше от Лисьего Мыса.
   И вот теперь, стоя на пристани в Бирке, она ожидала, что скажет ей хозяин кнарра, на котором отправлялись в Норэгр монахи-христиане. Путешествие среди служителей Белого бога не казалось ей особенно привлекательным, однако здравый смысл подсказывал, что на родину наведаться всё же пора, а кнарр "Лисица" выглядит вполне надёжным. Не то чтобы она стосковалась по сыну, но полагала, что, раз уж он всё-таки родился, то свою мать должен знать не понаслышке, да и старая Гюда не вечна - что будет с ребёнком, если одинокая старуха вдруг отправится в Хель? Кроме того, не мешало бы привезти хоть сколько-нибудь серебра: не годится сыну Бёдвильд Волчицы расти в нищете, если у его матери за поясом немало звонких марок.
   Среди монахов на борту главным был явно один - невысокий полный человек в темной рясе, не расстающийся с молитвенником и чётками, но ловко лавирующий по палубе и успевающий отвешивать подзатыльники своему прислужнику, белоголовому парнишке едва ли старше Бёдвильд. Она стояла и смотрела на эту суету, и чем дальше, тем меньше ей всё это нравилось. Может быть, она в конце концов плюнула бы и пошла искать других попутчиков, но в это время обсуждение на борту закончилось, и толстый монах отправился на переговоры.
   В следующие несколько минут Бёдвильд узнала о себе немало нового и поучительного, например, что она - суть мерзкая язычница, чьё присутствие среди служителей церкви совершенно недопустимо, но если она отречётся от своих ложных богов и примет веру истинную, то, пожалуй... сколько-сколько ты предлагала серебра?..
   - Не беспокойся, монах, - весело сказала она. - Серебра у меня хватает, а к богам особого уважения я никогда не испытывала, так что, пожалуй, не буду сильно возражать. Если так этого хочешь, можешь меня крестить, но обещай, что я доберусь с вами до Норэгр.
   Монах просиял, и уже к концу дня Бёдвильд в обмен на своё серебро получила маленький медный крестик, место на кнарре и твёрдое обещание посмертного блаженства.
   Два дня спустя кнарр вышел в море, и у Бёдвильд оказалось достаточно времени, чтобы надивиться на жизнь сторонников Белого бога.
   Среди монахов только толстый брат Бернар да ещё двое-трое могли похвастаться книжной учёностью. Остальные, едва выйдя в море, сменили рясы на явно более привычные кожаные штаны и свободные рубахи и управлялись с вёслами и парусом куда более ловко, чем с чётками. Но белоголовый прислужник брата Бернара, при знакомстве назвавшийся Хельги сыном Эйрика бонда, так и остался в послушничьей рясе, здорово мешавшей ему при гребле.
   - Мой отец отдал меня в услужение брату Бернару, - объяснил он как-то Бёдвильд, - чтобы тот сделал из меня настоящего Христова ученика. Отец принял веру в Господа, когда переселился из Норэгр в Свею, и приказал креститься всем нам. Крестились мы охотно, но, видно, я ещё при рождении был отмечен сатаной. Иногда злые духи овладевают мной и заставляют видеть как наяву всякие языческие глупости, которых на самом деле не бывает. Мне было пятнадцать зим; я шёл из церкви и вдруг увидел, как по небу несётся колесница, запряжённая двумя козлами. Когда я рассказал об этом, отец сказал, что это лукавый искушает мой дух. Меня окропили святой водой и велели хорошенько молиться, но это не помогло. С тех пор прошло уже четыре года, но видения порой приходят, несмотря на то, что я соблюдаю посты и усердно служу Господу. Брат Бернар сказал, что я должен отречься от всего мирского, и только тогда сатана не сможет ввести меня в заблуждение.
   У него были синие глаза и безбородое, словно у женщины, но смелое и решительное лицо; ряса смешно смотрелась на его худощавом и гибком, как тонкий стальной клинок, теле. Из этого парня получился бы настоящий викинг, а со временем и хёвдинг, если бы он поменьше возился с чётками и побольше с мечом. Когда он садился за весло, то грёб с такой лёгкостью, точно в руках его была тонкая тростинка. Он быстро сдружился с Бёдвильд, поскольку она одна была ему почти ровесницей, и она сама не заметила, как рассказала ему почти всё о себе, даже то, как её поймали воины Харальда конунга и о том, что после этого у неё родился сын. Хельги видел, что она, даже приняв святое крещение, в душе всё равно оставалась язычницей, и искренне огорчался этому, но переубеждать её не пытался, справедливо полагая, что это исключительно её дело. Однако истории о жизни Христа, которые он ей рассказывал, Бёдвильд слушала с удовольствием, ибо рассказчиком он был превосходным. Брат Бернар, поначалу весьма не одобрявший, что его ученик вместо того, чтобы пребывать в благочестивых размышлениях, вертится подле их странной попутчицы, в конце концов сменил гнев на милость: чем больше узнает недавняя язычница о святом писании, тем лучше. Однако если ему казалось, что Хельги имел неосторожность задуматься о делах куда более мирских, чем просвещение невежественной дикарки, то затрещина не замедляла последовать. Колотушки от своего наставника Хельги принимал с приличествующим смирением, даже покорно пригибался, чтобы низенькому монаху было удобнее достать до его затылка. Подобное зрелище неизменно веселило всех остальных; Хельги же после этого выглядел весьма смущённым и жаловался, что, видно, дух его ещё недостаточно крепок, раз игра солнечных бликов на густых волосах Бёдвильд способна отвлечь его от мыслей о Боге. Бёдвильд в ответ хохотала, но в душе не могла не признаться, что такие слова ей слушать гораздо приятнее, чем разговоры об учении Христа.
   Так они и плыли, но однажды Эгиру, видно, надоело терпеть в своих владениях целый корабль христиан. И в котле его забурлил шторм.
  

VI

СИНИЙ ДРАККАР И ДЕВЯТЬ ВАЛЬКИРИЙ

   Тяжёлый неповоротливый кнарр шумно вздыхал, карабкаясь на очередную волну, на мгновенье застывал на гребне и снова срывался вниз так, словно собирался носом прошить море до самого дна. Однако монахи - те самые, что без ряс больше походили на викингов - оказались и впрямь бывалыми мореходами. Эгир бушевал, а его супруга Ран уже раскидывала свои сети, но пока что ни один человек с "Лисицы" в эти сети не попал.
   Хельги, вымокший до нитки, вдруг схватил Бёдвильд за локоть:
   - Смотри!
   Из сплошной завесы ливня впереди вырастал драккар, выкрашенный в синий цвет. Похоже, ему было мало дела до бури: поймав её в полосатый парус, он легко и изящно разрезал волны, ничуть не страдая от гнева Эгира.
   К удивлению Хельги, Бёдвильд при виде драккара сперва застыла, а потом, не своим голосом закричав: "Харальд!", кинулась к сундуку, в котором хранилось оружие.
   На борту синего драккара раздались крики: кнарр заметили. Кто-то нетерпеливый вскинул лук, но палубу качнуло, и стрела ушла в небо.
   - Оставьте кнарр, и вас никто не тронет! - прокричали с драккара. - Или защищайтесь с оружием, как должно мужчинам!
   - Позаботьтесь-ка о себе - вам, видно, совсем худо, раз даже корабль у вас посинел от холода! - отозвались с кнарра. Смиренные служители церкви быстро и привычно облачались в доспехи, и глаза у них горели радостным предвкушением славной битвы.
   - Где ваш косматый конунг? - бесновалась Бёдвильд, приплясывая у борта от нетерпения скорей начать драку. - Скажите ему, что за шесть зим волчонок отрастил клыки!
   - Поглядите-ка - это же та самая сероволосая! - захохотал кто-то. - Брюхо не утянуло тебя на дно?
   Бёдвильд зарычала и вскочила на борт, но железные руки Хельги стащили её обратно.
   - Не спеши в Вальгаллу - попадёшь к Эгиру! - прикрикнул он, изо всех сил удерживая её и одновременно стараясь прикрыть щитом. Впрочем, стрелы летели пока редко, да и проку от них было мало: порывы ветра не давали толком прицелиться.
   В иное время она немало удивилась бы этим словам из уст христианина, да ещё послушника, но сейчас ей было не до того.
   - Харальд Косматый! - отплёвываясь от дождя и ветра, норовившего забить слова обратно в горло, она тщетно пыталась вырваться. - Выходи и докажи в поединке, что ты мужчина, а не трус!
   - Да тебе вроде бы уже дали понять, что мы тут все не бабы! - продолжали веселиться на синем драккаре. - А если подзабыла - милости просим!
   Брат Бернар, пока шла эта перепалка, цеплялся за мачту и усердно молился; неизвестно, был ли от этого какой-нибудь толк, но мешал он всем страшно. Однако когда синий драккар оказался совсем близко и, повинуясь умелой руке рулевого, пошёл по сужающейся дуге, огибая кнарр, у толстого монаха хватило ума прыгнуть в трюм подальше от стрел.
   - А-а, похоже, от Белого бога чудес ждать не придётся! - по-волчьи оскалилась Бёдвильд, всё ещё вне себя от ярости. - Эй, вы! Кто готов?!
   Недавних монахов было не узнать. Неизвестно, что привело их к Белому богу, но сейчас эти поборники Христовой веры - за исключением тех немногих, что все эти дни охотнее болтали, чем работали вёслами, а сейчас поспешили в трюм - выглядели, как настоящие сыны Одина. Кое-кто уже начал шумно дышать и дико вращать глазами - и среди христиан, выходит, попадаются ещё берсерки!
   - Бёдвильд, руль! - вдруг отчаянно выкрикнул Хельги.
   Она поняла, несмотря на всё своё бешенство. И, вынырнув из-под спасительного щита, одним прыжком оказалась на корме прежде, чем пронзённое копьём тело прежнего рулевого коснулось палубы.
   Кормчим Бёдвильд была никаким, но всё, что было нужно, сделали за неё ветер, боги и счастливый случай. Поняв задумку Хельги, она резко повернула рулевое весло, и кнарр, тяжело охнув и накренившись, повернулся к хищному быстрому драккару носом. В это же время Хельги и ещё двое налегли и вздёрнули выше спущенный парус, и, получив внезапный толчок ветра, мощная тяжёлая туша "Лисицы" прыгнула вперёд - носом прямо в незащищённый бок синего драккара...
   Люди Харальда больше не смеялись. Не было ни одного, кто удержался бы на ногах после удара, и немало из них получили серьёзные увечья, а кое-кто оказался за бортом.
   На кнарре тоже многие попадали, но тут же вскочили на ноги. И в этот краткий миг, когда два сцепившихся корабля замерли на гребне волны, юный Хельги, поднявшись во весь рост, вдруг воскликнул, запрокидывая в небо какое-то детски растерянное, просветлевшее лицо:
   - Смотрите! Валькирии!
   Бёдвильд подумала было, что с ним опять - вот уж некстати - случилось "искушение духа", но проследив за его взглядом, застыла. В изливающихся дождём тучах образовался разрыв, и в него, строгие и величественные, неторопливо въезжали девять всадниц в боевом облачении. Фигуры их едва угадывались за струями дождя, но копья в изящных, точёных руках ярко светились, и нездешний бледный свет играл на их доспехах.
   - Бёдвильд! - Хельги, сам того не замечая, сжал её плечо. - Бёдвильд... ты их видишь?
   - Вижу, - выдохнула она. - Хельги... это не наваждение... Да посмотри же, Хельги!
   Девять прекрасных всадниц подняли свои копья, направляя коней вниз, к гибнущему драккару и тяжело переваливающемуся на волнах кнарру.
   - Один и Тор! - взревел один из монахов, сбрасывая оцепенение, в которое повергло всех это зрелище. - Где вы там, Харальдовы недоноски?!
   - Тюр! - заорал его товарищ, могучим прыжком взмывая на борт.
   Бёдвильд отстала от них не больше, чем на мгновенье. Издав пронзительный вопль, она перелетела на палубу синего драккара - на ту самую палубу, где шесть зим назад был зачат Асмунд. И плечом к плечу рядом с ней бился Хельги, с лица которого так и не сошло выражение растерянности и восторга - язычник Хельги в бахтереце поверх длинной послушничьей рясы...
  
  

VII

НЕМНОГО О ТОМ, КАК МОЖНО ПОПАСТЬ

В ЧИСЛО СВЯТЫХ МУЧЕНИКОВ

   Грозный морской бог Эгир мог быть доволен: немалый улов принесли сети его жены, великанши Ран. В Вальгалле, надо полагать, тоже не скучали: встречали новоприбывших. Да и на кнарре "Лисица" мало кто печалился: с тонущего синего драккара перенесли несколько бочонков отличного пива, а кроме того - солонину и вяленую рыбу.
   Не до веселья было троим - брату Бернару, Хельги и Бёдвильд. Хельги стоял у руля, задумчиво глядя на клочья облаков, исчезающих в промытом ливнем небе. Валькирии разрушили всё, что он прежде считал таким незыблемым, а монахи, в пылу сражения взывавшие к языческим богам, заставили всерьёз задуматься, за кем же оказалась правда - за этими язычниками, враз позабывшими о святом учении, но мужественно сражавшимися, или же за теми несколькими благочестивцами, кто взывали к Христу в защищённом от стрел и копий трюме?
   Брат Бернар, которому припомнили его бегство в трюм, в гулянье не участвовал; сидел, насупившись, на корме и задавал про себя один вопрос - столь же общеизвестный, сколь и бессмысленный: "За что, Господи?" Недавние благочестивые монахи вместо благодарственной молитвы пили и веселились, хвастаясь своими подвигами в последней схватке и вспоминая прошлые, - словом, вели себя, как самые настоящие викинги. Коими, впрочем, они и являлись до того, как кто-то присоветовал их вожаку Бьярни, чем-то крупно насолившему Харальду конунгу, искать убежища в монастыре. Брат Бернар потратил два года, чтобы из неотёсанных язычников сделать смиренную паству Христову - но хватило одной хорошей драки, чтобы викинги вновь стали викингами!
   Бёдвильд, которая к пущему огорчению брата Бернара не постеснялась сразу после прекращения шторма отблагодарить Эгира пивом и мясом, пила и ела вместе со всеми, но была невесела. Вопреки её надеждам, Харальда конунга на синем драккаре не оказалось, да и старых знакомцев нашлось всего четверо. Ни один из них, правда, не ушёл от её меча, но тогда-то, шесть зим назад, их было куда больше!
   Однако перепалка, возникшая между братом Бернаром и старшим среди недавних монахов, Бьярни Льотссоном, её развеселила. Бьярни, бородатый великан, хлебнул пива и орал, что проповедники врали ему и потихоньку высасывали из него силу, а когда он крикнул имя Одина, вся сила враз к нему вернулась; брат же Бернар возражал, что всё это - от лукавого, и валькирии - суть демоны, посланные всё тем же лукавым смущать умы христиан. После этого заявления Бьярни разъярился и чуть не побил несчастного монаха, крича, что уж он-то, избороздивший немало морей и видевший не одну схватку, как-нибудь отличит прекрасных Дев Битвы от всякой христианской нечисти. Бёдвильд долго слушала, как они ругаются, а потом сказала:
   - Когда-то у меня был отец, большой хёвдинг. И он знал наверняка: Эгиру нравится, когда ему жертвуют болтливых поклонников Белого бога. Я вот думаю: плыть нам долго - вдруг Эгир решит наслать ещё шторм?
   Товарищи Бьярни, получившие сегодня наглядное подтверждение силы прежних богов и злые на христиан, чуть было не заставивших их в этих богах разувериться, одобрительно заворчали. Для брата Бернара наступили неприятные минуты: он понял, что взывать к их христианскому милосердию бесполезно. И, хотя колени и подгибались от страха, он постарался выпрямиться как можно надменнее.
   - Я безоружен перед вами, язычники! - провозгласил он слегка срывающимся голосом. - Но не думайте меня запугать - я с радостью приму муки во имя веры и с чистой душой войду в обитель вечного блаженства!
   - Ну уж нет, - возмутилась Бёдвильд. - Сегодня уже четверо негодяев отправились пировать в Вальгаллу, пока мы тут мокли и пережидали шторм - не хватало ещё того, чтобы всякие трусливые болтуны, сидевшие в трюме во время боя, получали за это блаженство! Нет, братья, это я не подумала, когда сказала насчёт жертвы Эгиру!
   Викинги захохотали, а Бьярни налил полный рог пива и протянул ей. И тогда подал голос Хельги, всё это время молча стоявший у руля:
   - Я вот всё думал, как это получается: и среди язычников, и среди христиан немало негодяев, но есть и достойные люди, считающие ложь грехом. Но все обвиняют в ней друг друга: язычники - христиан, христиане - язычников. А может, это всё - правда? Вера Христа по нраву многим, но сегодня все мы ясно видели знак, поданный нам прежними богами. Так может, просто небо такое широкое, что даёт место всем богам, никого не обделяя?
   Его слушали притихнув. Великан Бьярни долго скрёб пятернёй в затылке, потом одним глотком выхлебал остатки пива из рога и пристукнул кулаком по колену:
   - Ты складно говоришь, Хельги Эйрикссон. Может, ты и прав. Но я знаю только одно: те, кто два года опутывали меня своими речами, говорили не менее складно. И я им верил, потому что рассказывали они о вещах чудных и удивительных, и я хотел быть с ними, чтобы лучше эти вещи понять. Я даже выучился читать, так хотел узнать больше об этом боге, который творит такие чудеса. И всякий раз, когда мне казалось, что я вот-вот что-то пойму, этот бог от меня ускользал, и я стал ощущать, как эта погоня пьёт мои силы. А сегодня я крикнул "Один" - и стал таким же, как раньше, и мир вдруг оказался ярким и прекрасным, и я понял, что чуть не позабыл, как он прекрасен, пока искал то, что совсем мне не нужно. Кто-то долго пытался лишить меня сил и разума, но я, слава Одину, победил!
   После этой длинной речи Бьярни шумно перевёл дух и, откашлявшись, снова надолго приник к рогу с пивом.
   - Ты хорошо сказал, Бьярни хёвдинг, - заметил Ульв Кнутссон, у которого щека была изуродована старым шрамом, и от этого говорил он мало и не очень внятно. - Никто из нас не сказал бы лучше.
   Брат Бернар, которому не предоставили ни места у жаровни, ни возможности стать святым мучеником, вздыхал на корме и бормотал молитвы. Добросердечный Ульв предложил было ему пива и мяса, но тот в ответ так сверкнул глазами, что больше ни у кого не возникало мысли проявить радушие. Потом захмелевший Бьярни пристал к Бёдвильд, чтобы та, как единственная женщина здесь, сказала вису в честь великих героев, соратников Бьярни хёвдинга, и она, чтобы отвязаться, наскоро сложила что-то насчёт клёна мечей и Слейпнира волн; виса всем понравилась, и все выпили в честь Бёдвильд. Ближе к ночи у руля встал Ульв, а Хельги, толком не успевший поесть, перебрался к жаровне досушивать одежду и лакомиться остатками мяса и пива, а когда настало время спать, он и Бёдвильд уснули под одним плащом, и было им тепло.
  

VIII

О КЛЯТВЕ ХЕЛЬГИ

И ВОЗВРАЩЕНИИ БЁДВИЛЬД В НОРЭГР

   Бёдвильд дорого дала бы за то, чтобы никогда больше не видеть Лисий Мыс, но, видно, Норнам думалось иное. И когда кнарр "Лисица" приблизился к берегам Норэгр, все увидели два чёрных драккара под бело-синими парусами, и Бёдвильд, побледнев, вцепилась в борт. Эти драккары принадлежали Торбьёрну хёвдингу - она узнала их, несмотря на прошедшие шесть с лишним зим.
   Бьярни Льотссон, после восстановления среди его людей прежней веры высадивший брата Бернара и верных Христу монахов в Дании, велел готовиться к схватке. Однако на чёрных драккарах намерения оказались мирными: узнав, что кнарр принадлежит отчаянному Бьярни хёвдингу, известному своими подвигами, люди Торбьёрна крикнули, что готовы торговать и с почётом примут Бьярни в усадьбе Лисий Мыс. Бьярни ответил, что он тоже немало наслышан о Торбьёрне хёвдинге и знает, что это достойный во всех отношениях человек, а стало быть, примет приглашение с радостью. И кнарр вслед за одним из драккаров вошёл в хорошо знакомый Бёдвильд фиорд, направляясь к Лисьему Мысу.
   Бёдвильд отправилась к Бьярни и, вкратце рассказав ему, что у неё связано с этой усадьбой и Торбьёрном хёвдингом, попросила её не выдавать. И Бьярни, посмеявшись, дал ей слово, что не обмолвится Торбьёрну о ней, но в таком случае ей придётся покинуть кнарр до того, как они приблизятся к усадьбе. Бёдвильд ответила, что скоро будет место, где фиорд сужается; там она спрыгнет в воду и спрячется в скалах.
   Она пошла попрощаться с Хельги, немало опечаленная расставанием, ведь всё время с того памятного шторма они были вместе. Когда она рассказала, в чём дело, Хельги закусил губу и сжал её руку:
   - Ты говорила, что должна пройти свой путь в одиночку, и я знал, что рано или поздно мы расстанемся, хотя и надеялся втайне, что этого не произойдёт. Что ж - скажи хотя бы, могу ли я ждать встречи с тобой.
   Бёдвильд долго молчала. Потом подняла голову и, глядя ему в глаза, произнесла:
   - Дай мне пять зим, Хельги. Если за это время я выполню задуманное, то найду тебя сама - ты только скажи, где искать. Ты говорил мне о любви, но я не прошу меня ждать - немного радости в том, чтобы взять в жёны изуродованную, бесплодную и уже вовсе не юную женщину. Я найду тебя - но если рядом с тобой я увижу молодую и красивую жену, поверь, осуждать тебя не стану.
   - Я клянусь, что буду ждать только тебя, - твёрдо сказал он. - И надеюсь, что, плавая вместе с Бьярни хёвдингом, через пять зим смогу предложить тебе что-нибудь лучшее, чем расстеленный на палубе плащ. А поскольку в Свее у отца мне больше делать нечего, то лучше расскажи мне, как найти эту твою Гюду Асбьёрндоттир, и на пятое лето я сам приду туда.
   Бёдвильд покачала головой, потому что сильно сомневалась в прочности его клятвы. Ведь сейчас Хельги ещё совсем юн, но через пять зим это будет взрослый мужчина, которому впору задуматься о доме и наследниках. Хельги понял её сомнения и улыбнулся:
   - Ты говорила, что у тебя есть сын, Бёдвильд, - знай, что я всегда приму его как своего. А если мне случится обнимать других женщин, и у кого-то из них будут от этого дети, я не откажусь признать их, но твой сын всегда будет первым среди прочих, и только ты сядешь со мной за стол на хозяйское место.
   И тогда Бёдвильд подробно рассказала ему, как найти дом старой Гюды. А вскоре, уложив в мешок из промасленной кожи своё оружие и пожитки и накрепко перевязав всё это верёвкой, она простилась с Бьярни хёвдингом и его воинами и поцеловала на прощание Хельги. Когда же кнарр вошёл в самое узкое место фиорда, где скалы придвигались совсем близко, Бёдвильд зажала в зубах конец верёвки и в одной рубахе и штанах спустилась в воду за широкой кормой кнарра. Хельги сбросил ей мешок и махнул рукой, прощаясь и призывая к ней удачу, и она, в несколько сильных гребков достигнув прибрежных камней, скрылась из виду.
   Когда, надёжно укрывшись среди скал, она стягивала мокрую рубаху, лопнул шнурок, на котором всё ещё висел медный крестик - она и думать про него забыла. Тоненько звякнув о волчий медальон, он свалился на землю. Бёдвильд засмеялась, подобрала крестик и, широко размахнувшись, забросила его далеко в воды фиорда, чтобы больше о нём не вспоминать.
   До подворья Гюды Асбьёрндоттир она добралась две недели спустя. Почти пять зим не бывала она в этих краях, но без труда узнавала каждую тропинку.
   Однако сам дом она узнала с трудом. Вместо жалкой лачуги блестели смолистые брёвна стен, зеленела свежим дёрном крыша, а два рослых работника ладили частокол.
   Бёдвильд осадила коня, купленного неподалёку от Лисьего Мыса, и пригляделась внимательнее. Больше всего она боялась, что Гюда умрёт за время её странствий, потому что неизвестно, что тогда будет с Асмундом... И, похоже, так и вышло: у дома Гюды явно появился новый хозяин.
   Готовая к самому худшему, она направила коня к работникам, собираясь узнать, что здесь произошло за время её отсутствия, но едва подъехав ближе к недостроенному частоколу, вдруг подалась вперёд и рассмеялась с облегчением.
   Посреди двора, усевшись на сломанное колесо от телеги, маленький мальчик увлечённо мастерил что-то из деревяшек и обрывков кожаных шнурков. На стук копыт он поднял голову, и по его волосам пробежал стальной отблеск.
   - Асмунд, - сказала Бёдвильд, вдруг почему-то растерявшись под его пристальным взглядом.
   Мгновенье он смотрел на неё, недоверчиво нахмурившись, - а потом вдруг легко вскочил и подбежал к самым ногам лошади:
   - Откуда ты знаешь, как меня зовут? Ты - моя мать, да?
   Бёдвильд не знала, что сказать. Медленно подняв руку, она вместо ответа стянула с головы кусок ткани, который повязывала, чтобы защититься от пыли, и её серые волосы рассыпались по плечам.
   - Точно, - кивнул Асмунд, ничуть не удивлённый. - Гюда много раз говорила мне, что я всегда узнаю свою мать, потому что у неё волосы, как у меня. Значит, ты вернулась?
   - Ещё нет, - ответила Бёдвильд, спрыгивая на землю. - Не знаю, сколько я здесь пробуду, но я приехала, чтобы увидеть моего сына.
   Ребёнок снова кивнул - очень серьёзно.
   - Я знаю. Мы все ждали тебя. - И, с загоревшимися глазами придвинувшись ближе, добавил: - Ты покажешь мне свой меч?
  
  

IX

СНОВА ГЮЛЬВИ

   - Асмунд! - раздался притворно-строгий голос Гюды: старуха, одетая в нарядное платье из крашеной шерсти, стояла на пороге дома, опираясь на клюку. - Что подумает твоя мать, когда ты приветствуешь её столь неподобающим образом? Она решит, что приличия ты познавал на скотном дворе среди трэлей, а не у старой Гюды Асбьёрндоттир!
   - Прости, матушка Гюда, - мальчик бегло оглянулся на неё и лукаво посмотрел на Бёдвильд. - Я просто не сразу придумал, что сказать, но теперь я знаю.
   И, отступив на шаг, он к немалому изумлению Бёдвильд вдруг провозгласил:
   - Долго дева мечей бороздила
   пашню чаек при ветре попутном.
   Жала битвы её не коснулись,
   и по следу вернулась Волчица.
   Скажет ею рождённый: славься!
   Пусть не стихнет попутный ветер!
   Бёдвильд рот открыла от неожиданности.
   - Ньёрд и Эгир! - пробормотала она. - Или это какая-то шутка, или меня угораздило родить скальда!
   Гюда засмеялась и, подковыляв к Асмунду, ласково обняла его за плечи:
   - Не очень-то хорошо, когда мать так редко видит своего сына, но теперь-то, думаю, вы больше не разлучитесь надолго. И, право же, вы можете гордиться друг другом!
   - Соседский Свейн не верил, что моя мать - валькирия, - сказал Асмунд. - Теперь я ему покажу!
   - Сперва отведи лошадь на конюшню, - велела Гюда. - Пусть Бран о ней позаботится. И скажи, чтобы он или Торд зарезали пару поросят - сегодня будет славное застолье!
   - Что здесь произошло? - спросила Бёдвильд, когда они с Гюдой остались вдвоём. - Когда я уезжала, у тебя из всех богатств был лишь ветхий дом да старая рабыня, ну, и ещё корова. Откуда это всё? - она кивнула на просторный чистый двор и крепкие, радующие глаз стены нового дома.
   Гюда хихикнула в кулак, очень довольная впечатлением, которое произвело на Бёдвильд всё это великолепие.
   - Ты ругаешь богов, а они на редкость милостивы к тебе и к твоему сыну, - сказала она, придерживая дверь и пропуская гостью вперёд. - Год назад здесь появился человек, который, оказывается, знал тебя в те времена, когда ты ещё не звалась Волчицей. Узнав, что Асмунд - твой сын, он сказал, что останется здесь и поможет мне, потому что я уже не справлялась с этим сорванцом. Он скальд, и, видно, кто-то из немаленьких людей благоволит ему, потому что серебра у него в поясе оказалось много, и он не стал жадничать, а взял на себя все расходы по обустройству нашего жилья. Всё, что ты видишь, появилось у нас благодаря ему, да не оставят его Один и Фрейя!
   - Ну, Фрейя-то его никогда не оставляла, - усмехнулась Бёдвильд. - Похоже, Гюльви Ормссону повезло в жизни больше, чем мне.
   - Нынче мало осталось людей столь же достойных, как этот Гюльви, - заметила Гюда, ставя на стол бочонок с пивом и блюдо варёной рыбы. - Уж не знаю, почему он решил взять на себя заботу о твоём сыне, но он стал учить мальчика сложению вис и рунному письму, и Асмунд делает немалые успехи. Что же до меня, то я ежедневно молюсь о здоровье и удаче этого человека, так облегчившего мои последние дни. Я ведь очень скоро умру, Бёдвильд, - с грустной улыбкой добавила она, - владычица Хель уже готовит для меня местечко... Я видела очень много зим, и внутри у меня уже всё развалилось... и каждую ночь я вижу моего Торфинна и наших сыновей, они приходят и разговаривают со мной до рассвета...
   Бёдвильд сглотнула - в горле образовался какой-то комок.
   - Это просто сны, Гюда, - сказала она хрипло.
   - Может быть, - покладисто согласилась старуха. - Но сны или не сны, а скоро серые кони повезут меня туда, откуда не возвращаются. И если бы ты знала, какую радость мне принесло видеть тебя живой и здоровой, хотя ты уже мало напоминаешь ту девочку, что пришла сюда когда-то. Когда я умру, мой дом и всё, что в нём, останется тебе и Асмунду - и, конечно, Гюльви, он имеет на это право... Но пообещай мне, что ты, сколько бы ни длились твои странствия, всё же не забудешь этот дом и старую Гюду!
   - Рано об этом говорить, - хмуро ответила Бёдвильд, отворачиваясь. - Серые кони ещё далеко от тебя, стало быть, нечего о них и думать. Лучше посмотри, что я привезла тебе из Свеи.
   Кусок мягкой зелёной шерсти и красивые, покрытые затейливым тиснением башмачки порадовали Гюду, но больше всего ей понравилось ожерелье из круглых серебряных пластин, на каждой из которых был мастерски выкован стремительный драккар, несущийся под надутым парусом.
   - Когда-то мой Торфинн ходил на таком в дальние походы и возвращался с богатой добычей, - вздохнула она. - До тех пор, пока Один не взял к себе и его, и наших сыновей... А впрочем, хватит на сегодня о грустном! Вечером вернётся Гюльви, и мы устроим праздник по случаю твоего возвращения.
   - Что ж, можно уже начинать готовиться, - послышался от дверей весёлый мужской голос, и, обернувшись, Бёдвильд увидела Гюльви, за руку которого держался улыбающийся Асмунд.
   Гюльви был великолепен. Синий плащ, сколотый отделанной бирюзой пряжкой, спускался мягкими складками, пояс поблёскивал серебряными накладками, а рукава пурпурной рубашки прихватывали серебряные запястья, одно из которых Бёдвильд сразу же узнала.
   - Как я погляжу, ты немало преуспел после того, как ушёл с Лисьего Мыса, - сказала она, вставая, чтобы поприветствовать его. - Уж не мой ли подарок принёс тебе такую удачу?
   - Кто знает! - весело отозвался Гюльви, пожимая протянутую руку. - Но твоё запястье я ношу не снимая, и оно сейчас радует меня ничуть не меньше, чем семь зим назад. Рад тебя видеть, Бёдвильд! Маленький упрямый волчонок не обманул мои предчувствия - ты стала ещё красивей, а слава о твоих подвигах разошлась шире, чем можно было предполагать. Мне-то казалось, что с той зимы в усадьбе твоего отца прошло совсем немного времени - но вот уже твой сын слушает мои саги...
   - Я тоже охотно их послушаю, - рассмеялась она, - если ты перестанешь говорить о моей красоте. Шрамы, стёртые руки и солёный ветер мало кого делают красивей, уж я-то знаю.
   - Мозоли сходят, - не смутился скальд, - а шрамы разглаживаются со временем. Куда хуже, когда потухнут глаза и опустятся плечи. Но твои глаза горят ещё ярче, чем раньше, а тело гибче, чем у молодой волчицы, несущейся за оленем. Так что верь мне, Бёдвильд, - или спроси у своего сына... Асмунд, - он наклонился к мальчику, - как ты думаешь, твоя мать права или наговаривает на себя?
   Тот пожал плечами:
   - А разве бывают некрасивые валькирии?
   Гюльви посмотрел на Бёдвильд победно.
  

X

О ТОМ, КАК БЁДВИЛЬД ВНОВЬ ОТПРАВИЛАСЬ

В СТРАНСТВИЯ

  
   Гюда умерла через восемнадцать дней после Йоля. С самого начала зимы её мучил тяжёлый сухой кашель, а кости ныли даже в хорошую погоду; к ненастью же расходились так, что старуха только и могла, что целыми днями сидеть возле очага, кутаясь в меха и постанывая от боли при каждом движении. На сам Йоль она немного оживилась и даже выходила во двор проследить, как идут приготовления к празднику, и отдать распоряжения слугам, но потом слегла и больше уже не встала. Умерла она ярким солнечным днём, сказав напоследок, что единственное, о чём она жалеет - так это о невозможности повидать мужа и сыновей, которые пируют в Вальгалле, а в чертогах Хель ей будет без них одиноко. И тогда Гюльви, попросив Бёдвильд и Асмунда отойти от постели, склонился над умирающей и что-то негромко ей сказал, и слышно было, как Гюда вдруг вскрикнула радостно и удивлённо; а когда Гюльви отошёл от неё, она была уже мёртвая. Её похоронили с почестями, полагающимися вдове славного воина и благородной женщине, и справили по ней пир, на который сошлись все соседи, знавшие покойницу.
   Отгоревав, Бёдвильд начала размышлять о том, что ей теперь делать. Наступит лето, и получится, что прошёл уже год из пяти, которые она дала себе на выполнение задуманного, а ещё ничего не сделано. И как-то раз она сказала сыну:
   - Мне нужно продолжать мой путь, и с началом весны я уйду отсюда.
   Асмунд, после смерти Гюды очень привязавшийся к матери, посмотрел на неё с испугом:
   - Одна?
   - А ты хотел бы отправиться со мной? - улыбнулась Бёдвильд. - А ты не подумал о том, что в таком случае тебе нескоро придётся ещё поспать на мягкой постели и поесть домашнюю пищу? Мокрая палуба и холодная земля, костерок вместо тёплого очага, сухие лепёшки и вяленая рыба - не лучшее, что можно предложить ребёнку, тем более что его мать - воин, а в дороге частенько приходится драться. Подумай, если меня убьют - что ты будешь делать?
   - Мстить, - не раздумывая отвечал Асмунд. - Я не боюсь ничего, мама. Гюда говорила, что мой отец был славным викингом, и мне не пристало бояться трудностей. И мне хотелось бы, чтобы он мог гордиться своим сыном!
   Бёдвильд помрачнела. Оказывается, Гюда успела наплести мальчишке небылиц.
   - Запомни, Асмунд, - сказала она глухо, - запомни раз и навсегда. Никогда не заводи со мной разговор о своём отце. Ты слышишь - никогда!
   - Но он... - начал было мальчик.
   - Никогда, - резко повторила Бёдвильд. И немного мягче прибавила: - Знай только, что он не был ни нидингом, ни трусом. Возможно, такие, как он, действительно угодны Одину. Но больше я тебе ничего не скажу.
   Асмунд огорчился, но про себя решил, что рано или поздно всё равно узнает поподробнее о своём отце - не может же быть, чтобы этот человек был недостоин Бёдвильд Волчицы!..
   Когда весна окончательно победила зиму, а крыша дома зазеленела молодой травой, Бёдвильд и Асмунд отправились в дорогу.
   Гюльви с ними не пошёл, заявив, что староват он уже для странствий, лучше уж пожить спокойно, зарабатывая себе на кусок хлеба рыбалкой да пересказом саг. Бёдвильд была только рада, что будет кому следить за домом, и на прощание рассказала Гюльви, что, быть может, через четыре зимы появится здесь человек по имени Хельги сын Эйрика, и его надо будет принять достойно. Скальд обещал исполнить всё в точности, и путники отбыли.
   Припомнив всё, что удалось узнать из саг Гюльви и других о местах, где возможно найти Локи, Бёдвильд решила направиться в сторону севера. Асмунду было всё равно, куда идти, хотя он, воспитанный Гюдой в почтительности к богам, втайне не одобрял решения матери во что бы то ни стало освободить мятежного Аса. И он решил про себя, что приложит все силы, чтобы заставить её отказаться от этой мысли, однако поскольку задача эта весьма сложная (кому и когда удавалось переубедить Бёдвильд Волчицу?), то действовать нужно осмотрительно и не торопясь. А потому он просто шёл за матерью, радуясь уже тому, что наскучившее подворье осталось позади, и дорога обещает самые интересные приключения.
   Однако за всё лето дорога не подкидывала странникам ничего действительно стоящего и занимательного. Иногда приходилось драться, иногда - прятаться, но это всё было редко, чаще же всего Бёдвильд и её сын просто мерили шагами зелёные холмы и чёрные скалистые тропинки над глубокими фиордами, и порой начинало казаться, что уже никто в этом мире не помнит, куда в стародавние времена пролёг последний путь осуждённого Локи; где, среди каких скал спрятана та пещера?
   - Боюсь, - сказала однажды Бёдвильд, - что нам придётся идти до края Мидгарда, чтобы попасть в Йотунхейм. Не год и не два я искала вслепую, а саги ничего дельного не говорят. Может, Турсы лучше хранят память, чем люди.
   И тогда Асмунд первый раз испугался, потому что нет хуже врагов для человека, чем коварные Великаны! Недаром же Аса-Тор без устали разъезжает по свету на своей колеснице, оберегая границы Мидгарда от злых Турсов. Даже от Бёдвильд Волчицы, решившейся нарушить все установленные богами законы, трудно было ожидать, что она задумает отправиться на верную погибель.
   Бёдвильд поняла его испуг и улыбнулась.
   - Ничего, - сказала она, - не думаю, что Турсы причинят нам вред. Разве сам Локи - не Великан по рождению? Разве не известны добрые и мудрые Великаны, жившие в мире с людьми?
   Асмунд подумал, что не ему, отсчитавшему всего шесть зим, спорить с повидавшей многое матерью, но отправляться в Йотунхейм - это всё равно безумие. Однако же спорить не стал; а кроме того, любому ребёнку свойственно любопытство...
   Словом, когда осень начала понемногу золотить листья деревьев, Бёдвильд решительно повернула к морю. Поговаривали, что к северу от Исландии во льдах лежит загадочная земля, на которой ещё никто из людей не высаживался, только видели издали в тумане. Кто знает, может, именно там и начинались границы земли Великанов!
  

XI

ЧТО ТАКОЕ НАСТОЯЩИЙ СКАЛЬД

   Осень застала Бёдвильд и Асмунда в Исландии. Бывалые люди утверждали, что отправляться на поиски таинственной земли под зиму - это чистое безумие, и если нет желания найти вместо границы мира собственную погибель, то плыть туда нужно не раньше, чем по весне. Бёдвильд была немало раздосадована очередной задержкой и, наверное, даже пренебрегла бы этими предостережениями, но с ней был ребёнок, и пришлось смириться.
   Перезимовали они в богатом подворье у гостеприимных и щедрых хозяев; одна беда - хозяева были христианами и большинство их слуг - тоже. То, что их гости поклоняются языческим богам, смущало их немало, и в конце концов они потребовали, чтобы Бёдвильд присутствовала на всех богослужениях, проходивших в небольшой деревянной церкви, отстроенной на высоком скалистом берегу. От Асмунда по малолетству ничего требовать не стали, но живший в доме священник, брат Маркус, взялся просвещать мальчика учением Христа. В отличие от брата Бернара, этот человек не грозил карами небесными, а, напротив, не уставал рассказывать о любви Бога к пастве своей и утверждал, что в день Страшного Суда Господь станет карать безо всякой жалости лишь совсем уж безнадёжных негодяев, остальные же могут получить прощение - если, конечно, вовремя опомнятся и примут веру Христову.
   - Ты рассказываешь красивые саги, - сказал как-то Асмунд брату Маркусу. - Мой учитель, Гюльви сын Орма, тоже умел красиво говорить. Вот послушай, что я расскажу тебе о наших богах.
   И, невзирая на протесты доброго священника, уселся поудобнее и принялся рассказывать о том, как Асы добывали котёл для пива перед пиром у Эгира. Брат Маркус сперва гневно хмурился, но потом красота древней саги увлекла и его, благо Асмунд в свои неполные семь зим был на диво искусен в сложении слов. Остальные, кто слышал их разговор, тоже притихли, заслушавшись, а когда Асмунд закончил, брат Маркус повернулся к Бёдвильд и сказал:
   - Господь подарил тебе удивительного сына. Пройдёт ещё несколько лет, и этот ребёнок станет величайшим скальдом из всех, живущих на земле. Я знаю, где ему могут дать достойное воспитание. Отправь его учиться в Рим, и из него получится священник, способный зажигать сердца человеческие так, как немногим это дано.
   Асмунд посмотрел на мать и ответил:
   - Гюльви говорил, что я испил мёда поэзии из рога самого Одина. А ещё он говорил, что когда-то сам Браги был простым скальдом, но столь искусным, что Асы взяли его к себе. Мне нравятся твои саги о Белом боге, но я буду петь о своих богах.
   Брат Маркус заломил руки, едва не плача от мысли, что этот ребёнок так и будет прозябать во тьме язычества, а Бёдвильд в который раз подивилась разумным речам своего сына, больше подходящим зрелому мужу. И с тех пор священник всё чаще стал заговаривать с мальчиком о Христе, надеясь его переубедить, и утверждал, что не в силах видеть, как такая драгоценность пребывает среди заблудших грешников, но Асмунд лишь смеялся и отвечал коротенькой висой, которую с ходу и выдумывал к случаю.
   Между тем зима всё приближалась, и вот однажды к берегу неподалёку от подворья, где остановилась Бёдвильд, причалил крупный торговый корабль. На нём из Норэгр привезли много разного добра, и Бёдвильд вся подобралась, услышав в разговоре гостей с хозяином, что присланы эти люди Харальдом конунгом. По приказу своего господина они собирались торговать в Исландии до весны, а потом с вырученным серебром вернуться домой.
   - И, - добавил один из гостей, - конунг велел передать всем, что буде кто знает о местонахождении викинга по имени Бьярни Льотссон, а также женщины, зовущей себя Волчицей, то этих людей нужно нам указать, и конунг не поскупится на серебро.
   При этих словах хозяин помрачнел и обещал подумать, а пока пригласил гостей за стол.
   В то время как шли приготовления к пиру, он отозвал в сторону Бёдвильд и сказал:
   - Я не знаю, чем ты так не угодила Харальду конунгу, но, похоже, тебе не стоит оставаться здесь. Ты - моя гостья, ты ела со мной за одним столом и, разумеется, я никогда не нарушу закона гостеприимства, но за трэлей своих я не поручусь. За тебя обещали двадцать марок, а это, согласись, очень много.
   - Ты прав, - угрюмо согласилась Бёдвильд. - Незачем навлекать на этот дом беду ради меня. Ничего, думаю, мы с сыном как-нибудь проживём эту зиму. Пусть боги вознаградят тебя за твою доброту к нам.
   И она отправилась искать сына, чтобы начать собирать его в дорогу, но Асмунда нигде не было.
   Бёдвильд сердцем почуяла неладное. Гости уже усаживались за стол, и все домочадцы славного Ивара Рыжего готовились вкусно откушать вместе с ними, так что отсутствие в доме Асмунда было более чем подозрительным. В поисках сына она вышла со двора и направилась к морю, где покачивался на воде пузатый кнарр купцов, и тут из-за камней появился человек в тёмном плаще.
   - Ты на верном пути, Бёдвильд Волчица, - сказал он насмешливо, держа перед собой обнажённый меч. - Твой сын - на нашем корабле, дожидается, когда ты придёшь за ним. Нам не пришлось платить никому, потому что я сам узнал тебя, сероволосая. Не правда ли, нам повезло?
   Бёдвильд яростно стиснула рукоять ножа - меча при ней не было - и развернулась к нему, собираясь броситься... но передумала в последний миг. Если они схватили Асмунда, стоит позаботиться в первую очередь о его освобождении.
   - Я тоже узнала тебя, - глухим от ярости голосом проговорила она. - Это ведь ты тогда гнался за мной. Славный герой - вплавь не суметь догнать беременную женщину! Уж не за то ли ты со мной нынче считаешься, что нахлебался солёной воды вместо доброго пива, пока твои приятели пировали на палубе, а ты полз по отмели? Жаль, не хватило у меня тогда сил тебя добить...
   - Видно, тогда Эгиру было не до брюхатой собачонки, тявкавшей, что она волчица, - ухмыльнулся человек. - А впрочем, я не собираюсь болтать здесь с тобой. Ступай на корабль, там найдёшь своего щенка. Да... нож-то брось, он тебе больше не понадобится...
   Поддев концом меча брошенный нож, он отшвырнул его далеко в сторону и приказал:
   - Иди.
   Чувствуя у себя между лопаток холодок клинка, Бёдвильд начала спускаться к морю.
   На корабле было трое купцов - остальные пировали в доме Ивара, отвлекая внимание хозяев. Асмунд сидел возле мачты, привязанный за шею, и лицо у него было на диво спокойное.
   - Ты пришла, - сказал он негромко. - Смотри, мама, чему научил меня Гюльви.
   И, выпрямившись насколько мог, он негромко и напевно заговорил, обращаясь к воину, державшему Бёдвильд на прицеле:
  
   - Змеи тетивы метатель,
   Сам будешь ужален, как только
   Ветер тебя коснётся.
  
   Быстро обернулся к тому, кто стоял за спиной Бёдвильд:
  
   - Стать тебе, клён доспехов,
   Пищей для птицы битвы!
   Друг твой о скалы вёсел
   Разобьёт немедля груз шеи.
  
   Никто не успел даже удивиться, как началось странное: лучник вдруг дёрнулся, каким-то нелепым движением переворачивая лук на себя, стрела сорвалась и вошла ему между ключиц, а его товарищ вдруг упал на палубу, тщетно пытаясь заслониться от невесть откуда взявшихся двух огромных воронов, которые ринулись с неба ему на голову, стараясь выклевать глаза. Ещё один воин бросился ему на помощь, но поскользнулся и с размаху ударился затылком о борт и больше уже не поднялся. Не тратя время на раздумья, Бёдвильд безоружная рванулась к последнему оставшемуся в живых, но тот, обезумев от ужаса, с воплем перескочил через борт. Однако же удачи не было и ему: волна ударила его под колени и швырнула лицом на острые камни.
   Убедившись, что все четверо мертвы, Бёдвильд поспешила к сыну.
   - Это Гюльви мне рассказал, - сообщил Асмунд, пока она распутывала верёвку. - Он говорил, что нид, сложенный настоящим скальдом, всегда сбывается. Хотя, - смущённо добавил он, - у меня так раньше никогда не получалось... Наверно, всё так вышло потому, что я очень испугался...
   Бёдвильд крепко обняла его.
   - Когда-то я дала тебе жизнь, сын мой, - сказала она. - Сегодня ты возвратил мне этот дар...
  

XII

ЧТО ЖДАЛО БЁДВИЛЬД И АСМУНДА В МОРЕ

   ...Плыли они долго. Быстроходная снекка, хозяин которой лишь за немалое количество серебра взялся отвезти Бёдвильд и Асмунда в сторону неведомой земли, взмыла на гребне волны, и на грани неба и воды явно проступили очертания далёких скал. Хозяин приказал сворачивать парус и сушить вёсла и подошёл к Бёдвильд:
   - Та ли это земля, о которой ты говорила?
   Бёдвильд пожала плечами:
   - Откуда мне знать, Йотунхейм это или же скала посреди моря? Нужно подойти ближе.
   - Ну, нет, - упёрся хозяин. - Если ты такая упрямая, я дам тебе лодку, и плыви куда хочешь. А я не собираюсь соваться в лапы Турсам ради твоих безумств.
   Асмунд подошёл и негромко сказал:
   - Если хочешь, мама, я могу ему сказать... Но не знаю, на сколько хватит...
   - Нет, - с досадой ответила Бёдвильд, - это не выход. А потом, всех гребцов не зачаруешь. Похоже, нам придётся брать лодку.
   - Как скажешь, - кивнул сын. - Я умею с парусом, Гюльви учил...
   Небольшую лодку спустили на воду; Асмунд ловко поставил парус, а Бёдвильд села на руль. Вскоре снекка была уже едва видна за холмами волн.
  
   Немало лет минет с тех пор, как к неведомым скалам бесстрашно поплыла лодочка с матерью и сыном - и к берегам Гренландии причалит большой корабль, и люди выйдут на чужой берег, чтобы поселиться там. Во времена же Харальда Косматого никто не ведал о далёком острове, лишь Один с престола своего Хлидскьялв мог видеть его - но многим ли Всеотец открывает то, что доступно лишь его взгляду?
   И, видно, не понравилось Отцу Бурь, что кто-то решил посягнуть на запретное, а может, не захотелось ему, чтобы время Бёдвильд Волчицы было потрачено даром, ведь в Гренландии не было границы мира, и Турсы там не жили. Откуда ни возьмись, поднялась волна выше неба и помчала лодочку прочь от далёких скал. И Асмунду показалось, что вдалеке сквозь занавесь солёных брызг мелькнула на миг фигура всадника на чудовищном восьминогом коне, и синий плащ бился на ветру...
   Бёдвильд бросила бесполезный руль и крепко прижала к себе сына: погибать - так вместе! Но волна продолжала нести лодку плавно и бережно, точно кто-то заботился о двух людях посреди разъярённого моря...
  
   Море бесилось много часов. Стемнело, и лодка неслась сквозь мрак - по-прежнему неостановимо, но ровно, даже бортами не черпала. Асмунд задремал под материнским плащом, а Бёдвильд продолжала всматриваться в небо и волны, пытаясь понять - чьи это шутки? Эгира? Ньёрда? Или самого Всеотца?
   - Эгир, - прошептала она, - Эгир, я всегда почитала тебя, всегда приносила жертвы. Неужели мне не суждено увидеть добро от тебя?
   И ей почудилось, что ветер донёс до неё отголосок чьего-то шёпота:
   - Не здесь ищи...
  
   Когда взошло солнце, в каменистый берег Зелёного Эрина тихонько уткнулась небольшая лодка. Рыбаки, что поблизости разворачивали свои сети, готовясь отправиться на лов, поспешили приблизиться: не каждый день море выносит на сушу пустые лодки, вдобавок нетронутые штормом!
   Но лодка оказалась не пустой. На днище её, укутавшись в один плащ, крепко спали женщина и маленький мальчик.
   От звуков шагов Бёдвильд очнулась и схватилась за меч, но, увидев, что перед ней всего лишь рыбаки, успокоилась.
   - Где мы? - спросила она тихо, чтобы не разбудить сына.
   Среди рыбаков произошло замешательство: они не поняли вопрос. Только один, самый старший, сосредоточенно прищурился и, когда Бёдвильд повторила, вдруг улыбнулся.
   - А-а, - сказал он, - север, народ север. Эрин, - для наглядности он обвёл рукой окружающие холмы. - Эрин, Зелёный Эрин.
   - Ирландия, - пробормотала Бёдвильд. - Страна Белого бога... Нам нужно домой, слышите? - Рыбаки слушали охотно, приветливо улыбаясь, и было ясно, что ни одного слова они не понимают. - Домой, - в отчаянии повторила Бёдвильд, - домой! Норэгр!
   Старый рыбак кивнул - понял, мол. И сказал несколько слов своим товарищам. Молоденький парнишка сорвался с места и побежал куда-то.
   - Мама, где мы? - удивлённо спросил Асмунд, поднимая голову.
   - В Ирландии, - вздохнула Бёдвильд, вылезая из лодки. - Вот только делать нам здесь вовсе нечего...
   Пока Асмунд с любопытством разглядывал незнакомых людей, столпившихся возле лодки, она ополоснула лицо морской водой и села в задумчивости на камень. Пока она спала, ей привиделся сон, будто появился перед ней Гюльви, молодой и весёлый, как во времена её детства, и, поправляя подаренное запястье, заметил словно бы про себя: "Стоит ли искать далёко то, что можно найти близко?" Она хотела было спросить - о чём он толкует, но Гюльви взял под уздцы неизвестно откуда появившегося серого коня и ушёл, посвистывая, ловко перепрыгивая через гребни волн... Вещий был сон - тут и думать нечего, но что он мог означать и причём тут Гюльви Ормссон?
   - Мама, - Асмунд подёргал её за рукав, - знаешь, мне сон такой снился... Будто я домой еду верхом, но не по дороге, а прямо по фиорду... и вода под копытами звенит...
   Бёдвильд вздрогнула. Сны человеку не просто так снятся - в них Норны предупредить о чём-то могут, а то и сами боги разговаривают...
   - Возвращаться нам надо, вот что, - сказала она. - Видно, не там ищем...
  

XIII

КРАЙ ЗЕМЛИ

   Зима выдалась тяжёлая, но Бёдвильд и Асмунд провели её в странствиях. Немало пришлось повидать им с тех пор, как волна выбросила их лодку в Ирландии, немало дорог исходили они по земле, а сколько ночей качала их Лебединая Дорога - и вовсе не счесть. Одиннадцатое лето в жизни Асмунда приближалось на гребнях волн теплеющего моря, в весенних кличах чаек. Больше мать не боялась за него, когда приходилось ночевать на снегу или на мокрой палубе, и мечом он владел немногим хуже, чем словом. Славный сын, верная поддержка в несущейся навстречу старости!
   Двадцать семь зим минуло для Бёдвильд, и в волосах её, серых, как волчья шерсть, всё заметней становились серебристые проблески. Не красят дочерей Эмблы раны да скитания! Двадцать семь зим - расцвет красоты для тех, кто в тёплых домах, на крепких подворьях прядут тонкую шерсть да ласково встречают мужей из походов. Двадцать семь зим - и блестящее лезвие меча беспокойной бродяги отражало усталое худое лицо и морщинки под глазами, прорезавшие продублённую ветрами кожу...
   Последняя весна. Если до лета поиски не увенчаются успехом, придётся отказаться от всего. Так Бёдвильд обещала себе. И Хельги...
   Она почти не верила, что он придёт. И всё же знала, что к началу лета будет ждать его в доме Гюды, чтобы сдержать обещание. А потом... потом потекут серой рекой годы, вырастет сын, ночным волком подкрадётся старость... и мир будет дряхлеть вместе с ней, чтобы однажды вспыхнуть сухой веткой в пламени Сурта, потому что она, Бёдвильд Волчица, так ничего и не смогла изменить...
   Они побывали и у саксов, и финнов, и на островах - и нигде не нашли и следа того, что искали. Асмунд стал искусным скальдом, как и предрекал когда-то служитель Белого бога брат Маркус; многие пытались соперничать с мальчишкой, но устами того, казалось, говорил сам Браги, бог сказителей. Колдовскую силу несли в себе песни маленького скальда, а разумности его речей и быстроте ума даже мать не уставала удивляться, но и эти признаки явного благоволения богов ничем не могли помочь в главной задаче: цель по-прежнему оставалась недостижимой.
   - Трава уже пробивается, - сказала как-то вечером Бёдвильд, растягиваясь на плаще возле костра. - Нужно возвращаться домой...
   Сын посмотрел на неё тревожно. Ему, умеющему читать в человеческих душах, не требовалось слов, чтобы увидеть: неукротимая Волчица почти сломлена. Ещё немного, и вместо неё рядом с ним окажется просто измученная женщина, полжизни выбросившая на погоню за тенью.
   - Значит, тот сон солгал, - тихо сказал он. - Нам не скакать на коне по волнам фиорда...
   - Значит, солгал, - глухо отозвалась Бёдвильд.
   Она вдруг поняла, что её безумный мятеж закончился. Закончился здесь, на скалистом полуостровке на побережье Дании, где странников высадил торговый кнарр, направлявшийся в Хедебю. Здесь они дождутся какого-нибудь корабля, идущего в Норэгр, и... всё.
   Оба долго молчали. Асмунд знал, что даже его песни бессильны разогнать темень в душе матери. Он мог заставить обезумевшего берсерка застыть на месте, его голоса слушались птицы, сказанный им нид действовал мгновенно и стремительно, а самая простенькая виса вселяла в сердца отчаявшихся надежду. И только одно было не в его силах - утешить мать. Ни искусному скальду, ни даже самому Одину не дано изменить ни единого узелка в пряже непреклонных Норн...
   - Мама, - сказал он безнадёжно. - Мама, ведь ещё не лето... Холодно ещё...
   - Холодно, - одними губами повторила Бёдвильд. - Ничего, малыш... Значит, так надо... Ты ложись, спать пора ...
   Асмунд привычно устроился у неё под боком в тепле - так он спал уже пятый год и ни на какие мягкие ложа не променял бы этого места под изношенным плащом! Ибо какое ещё изголовье подарит такой же спокойный сон, как материнское плечо?
   Но сегодня, несмотря на то, что всё было как обычно, уснуть он почему-то не мог. Мешала какая-то тревога, смутное предчувствие... А когда луна склонилась к краю неба и стало совсем темно, Асмунд впервые услышал, как Бёдвильд плачет.
  
   Их разбудил порыв ветра, взметнувшего водяную пыль. Где-то вдалеке послышался удар грома - Аса-Тор впервые после зимы разгонял свою колесницу, запряжённую круторогими козлами, и грозно блестел верный Мьолльнир у пояса! Наверное, где-то, в тех землях, которых так и не достигла Бёдвильд, в страхе прятались осмелевшие было за зиму злые Турсы, грязью растекались под тёплым ливнем Инеистые Великаны. И на одной колеснице с богом грозы мчалось в северные страны лето...
   Бёдвильд вскочила на ноги, поспешно собирая пожитки.
   - В скалах укроемся, - прокричала она, перекрывая шум ветра. - Скорее, иначе вымокнем до костей...
   С отвесных скал в море падал тонкий ручеёк, который в грозу мог превратиться в грозный водопад. Судя по крупным, гладко окатанным валунам, разбросанным повсюду, маленький полуостров от разгула стихии страдал постоянно. В сушь здесь, конечно, чудо как хорошо, но страшно оказаться возле этого ручейка в ливень или половодье!
   Мать и сын карабкались на скалы, стараясь забраться подальше от коварного ручья и одновременно высматривая хоть какое-то укрытие. Время было уже рассветное, но из-за грозовых туч стояла темень.
   - Сюда! - вдруг крикнул Асмунд, спрыгивая на маленькую, но довольно ровную площадку. - Тут пещера!
   Одним прыжком Бёдвильд оказалась возле него. Мальчик стоял возле широкого отверстия в скале, казавшегося в темноте провалом в никуда.
   - Осторожно, - сказала она, из мешочка на поясе доставая кресало и крошечный глиняный светильник, наполненный топлёным жиром. - Запах какой-то... звери быть могут. Держи, - запалив светильник, она отдала его сыну и вытянула меч. На землю упали первые капли дождя. - Ну, пошли...
   Они сделали несколько шагов, когда несколько молний ударили совсем близко, залив неглубокую пещеру болезненно-ярким зеленоватым светом.
   - Мама! - отчаянно закричал Асмунд.
   И Бёдвильд вцепилась в камень, чтобы не упасть, потому что вдруг перестала чувствовать ноги.
   После вспышек молний огонёк светильника показался совсем тусклым, но ей уже не нужен был свет. Она и так видела то, ради чего жила все эти годы.
   На трёх плоских, поставленных на ребро камнях, судорожно изогнувшись, лежал полуголый человек. А над ним, замерев, стояла исхудалая оборванная женщина, обеими руками поддерживая тяжёлую бронзовую чашу. Крупная змея, чей хвост был намертво защемлён камнями, свисала над самым изголовьем пленника, и капал, капал в подставленную чашу тягучий яд...
   - Локи, - беззвучно прошептала Бёдвильд.
   - Локи, - эхом отозвался Асмунд, сжимая её локоть.
   Пленник чуть шевельнулся, с трудом поворачивая голову, и Бёдвильд прикусила губу: лицо его было страшно. Корка грязи, спекшейся крови и засохшего яда покрывала заострённые черты, словно жуткая маска, так, что они казались чертами полуразложившегося трупа. Дёрнулись, силясь разомкнуться, почерневшие губы, и она скорее почувствовала, чем услышала хриплый вздох:
   - Кто... ты...
   Она шагнула вперёд, не обращая внимания на шипение змеи и испуганный взгляд женщины. Не было ни радости, ни чувства победы; не было в этот миг даже самой Волчицы, северной воительницы - была лишь девчонка тринадцати зим от роду по имени Бёдвильд Торбьёрндоттир, что снова, как после той саги Гюльви, почувствовала словно наяву чужую боль. И рука, которой она подносила к губам пленника флягу с водой, тряслась, как никогда в жизни...
   - Ты пей... - непослушными губами выговорила она. - Всё потом...
   Она едва слышала негромкий голос сына - тот что-то произнёс нараспев, и змея, мгновенье назад яростно шипевшая, вдруг повисла бессильно, покачиваясь, точно толстая верёвка.
   - Ты можешь убрать чашу, - сказал Асмунд, подходя. - Она спит.
   И, бесстрашно ухватив змею за шею, забросил наверх, на камни, к которым она была прицеплена.
   Вот тогда-то Сигюн закричала - надрывно и глухо, как от века кричат женщины, чтобы сердце не разорвалось, и только погодя в этом вопле Бёдвильд расслышала те же слова:
   - Кто же ты...
   - Люди зовут меня Бёдвильд Волчицей, - сказала она. - Четырнадцать зим я шла сюда, чтобы нарушить волю богов.
   - Бёдвильд Волчица... - прошептал Локи. - Я думал, что час настал... что идут воины Сурта...
   - Нет, - устало произнесла Бёдвильд, смачивая край плаща и осторожно обтирая его лицо. - Воины Сурта далеко, и твой час ещё не настал. Ещё немало зим лежать тебе здесь... или ты станешь свободен прямо сейчас. Если поклянёшься, что больше никогда не замыслишь ничего против Асов. Я не хочу, чтобы этот мир умер, я не хочу, чтобы чужой бог пришёл нас судить. Выбирай, Локи.
   - Ничего против Асов? - запавшие глаза пленника блеснули неутолимой яростью. - Я жил все эти сотни зим только ради того, чтобы когда-то снова взяться за меч! Я корчился в муках, как червяк на углях, я задыхался от холода зимой, меня заживо пожирали мухи в жару, я умирал от боли и от боли воскресал - и всё затем, чтобы отказаться от мести?! Посмотри, чем я связан! - прохрипел он, отчаянным усилием приподнимая голову. - Они выпотрошили моего сына, как треску, чтобы связать меня его кишками! И я не должен мстить?
   - Локи! - простонала Сигюн, дрожащими руками обнимая мужа.
   - Я знаю, - Бёдвильд тяжело оперлась на меч. - Ты расплатился за смерть Бальдра. Много зим я шла сюда, чтобы освободить тебя, потому что наказание было слишком жестоким. Но я не хочу, чтобы из-за меня наступил Рагнарёк. Локи, одно твоё слово - и я освобожу тебя... Или - уйду. Конечно, когда-нибудь настанет день, напророченный вёльвой... но пройдёт ещё немало зим. Подумай, Локи...
   Пленник долго молчал, закрыв глаза - только грудь ходила ходуном от недавнего непомерного усилия. Вспышка бешеной ярости прошла, и теперь лицо его, хоть и отмытое от коросты, но бледное в прозелень, заострилось ещё сильнее.
   - Нет, Бёдвильд, - прошептал он наконец. - Я не могу... Лучше ещё века пытки, чем отказ от мести... Это сильнее меня... сильнее даже боли... Во всех девяти мирах больше нет места для меня. Я мог бы поклясться тебе в чём угодно, чтобы освободиться наконец... но даже подлый Локи умеет быть благодарным. За этот глоток воды... за то, что ты, безумная женщина, зачем-то искала меня... я впервые в жизни не хочу лгать. Тебе - не хочу.
   - Если рождаются безумцы вроде меня, в мире ещё есть для тебя место, - Бёдвильд чувствовала, что ещё немного - и она заплачет на пару с Сигюн. - Убит твой сын, а ты готов своими руками убить и жену? Ту, которая столько веков была рядом с тобой... любила, когда тебя ненавидели все... Локи, Иггдрасиль не должен рухнуть... ты же не побратимов своих убивать пойдёшь - себя... и Сигюн...
   Локи дёрнулся; при упоминании имени жены по лицу пробежала болезненная гримаса. Сигюн молча плакала, крепче прижимаясь к нему.
   - Безумная женщина, - хрипло и с каким-то надрывом повторил он. - Безумная... зачем ты пришла...
   Асмунд обнял побледневшую мать.
   - Послушай, - сказал он негромко слегка срывающимся голосом. - Я шёл за своей матерью пять зим с тайной надеждой помешать ей, когда она тебя найдёт. А теперь я вижу, что ты вовсе не такой, как говорят саги, и готов верить тебе. Разве этого мало, Локи?
   Пленник приоткрыл глаза.
   - Безумцы, - снова прошептал он - на этот раз с бесконечной усталостью. - Как вы можете мне верить, если даже я не верю себе? Я и сам никогда не знал, хватит ли у меня сил сдержать данное слово... не знаю и сейчас. А ещё и вас обмануть... не хочу...
   Асмунд с загоревшимися глазами шагнул вперёд.
   - Ты знаешь, - твёрдо сказал он. - На самом деле - знаешь. Только боишься. Но это же очень просто проверить!
   Сигюн подняла на него заплаканное лицо, и впервые в измученных глазах зажглась слабая надежда. Мальчик повернулся к матери и улыбнулся.
   - Дай меч, мама, - сказал он.
  
  

XIV

СЛОВО СКАЛЬДА

   Бёдвильд без единого звука взяла меч за клинок и рукоятью вперёд протянула его сыну. Много зим она жила ради своей цели, даже не задумываясь, что скажет Локи, когда найдёт его, и вот теперь оказалось, что её меч и её силы - ничто. Не ей спорить с заклятьем Одина... но скальд - не просто человек, он ближе к богам, чем все остальные, и кому, как не скальду, помериться силами с колдовством Одноглазого! Кому, как не ему, сотворить невозможное - поспорить с самими Норнами!
   Мальчик быстро и сосредоточенно провёл лезвием по кисти левой руки - показалась кровь. Бёдвильд поспешно отвернулась: не дело смотреть под руку. Она не видела, какие руны он, негромко что-то шепча, выводит кровью на лезвии меча, пробуждая к жизни колдовскую силу оружия, живущую в каждом славном клинке, а уж тем более - в клинке самой Бёдвильд Волчицы! И Асмунд знал, что делает: этот меч был ещё и тем славен, что прежде, чем начать служить своей хозяйке, он попробовал её крови. Именно это оружие много лет назад в Гардарики нанесло тот страшный удар, после которого мало какая женщина выжила бы. И, перейдя в её руки, служило ей верой и правдой, ведь нет крепче уз, чем кровное побратимство...
   Держа тяжёлый меч обеими руками, Асмунд приблизился к пленнику, и алые руны на блестящем клинке засверкали, точно отлитые из пламени. И потекли причудливой вязью слова...
   Лишь один раз в жизни может сложить скальд подобную песнь, которая собирает в его сердце все силы земли, и поистине чудеса способен он тогда сотворить... и, говорят, не раз бывало, что после подобного мёртвым падал певец, словно переломившийся от предельного напряжения лук... И Бёдвильд показалось, что невидимые путы охватили всё её тело, и кровь вскипала, и звоном отдавался в голове безумный перестук сердца. И словно наяву увидела она проплывающие мимо картины всех девяти миров, разбуженных колдовством маленького скальда: тревожно приподнялась со своего престола владычица Хель... замерла работа в кузнях тёмных альвов... ураганный ветер промчался над Мидгардом... дрогнул великий Иггдрасиль, потрясая сам высокий Асгард!
   - Говори своё слово, Локи, - прошептал Асмунд, поднося меч к страшным путам, перехватившим тело пленника поперёк груди, пояса и колен. - Говори - все девять миров пришли тебе на помощь. Сумей принять их дар - и будешь свободен. А коли не хватит тебе твёрдости в сердце - ничто тебе уже не поможет, и меч не разрежет твоих пут...
   И со стоном, словно от боли, выдохнул проклятый братьями Ас:
   - Пусть не согреет меня огонь и не напоит вода... пусть ядом станет пиво в чаше моей и пеплом - хлеб в руке моей... пусть стану бесплодным, как соляной камень, пусть не оставлю следа на песке... если когда-либо... на деле или в мыслях подниму меч на побратимов своих и их род... пусть тогда клинок мой поразит меня, а река Слид примет в свои воды навеки!
   И Асмунду не пришлось рубить путы - лишь касался их конец заклятого клинка, как со звоном лопались тёмные ремни, которым суждено было оставаться нерушимыми до Сумерек мира. И дрогнули до основания своего скалы, когда меч выскользнул из разжавшихся рук скальда, и Бёдвильд едва успела подхватить пошатнувшегося сына...
   Плача уже от счастья, Сигюн помогала мужу подняться - тело не слушалось его после стольких веков плена, каждое движение отзывалось болью, но теперь он был свободен, и каждый мучительный шаг становился для него возвращением к жизни. А снаружи, разогнав грозу, щедро грело землю по-летнему жаркое солнце.
  
   Пока Локи, Сигюн и Асмунд спали, греясь на солнцепёке, Бёдвильд принесла воды и сварила кашу, не пожалев лука и мелко нарезанной вяленой рыбы. Больше всего ей хотелось свернуться возле костра и тоже заснуть, но она знала, что её бой ещё не окончен. Ведь Один вряд ли не заметил освобождение Локи, а значит, в любое мгновенье можно ожидать неприятностей... Так она и сидела, обняв колени и порой, когда усталость брала верх, роняя голову на грудь, и если сон на краткий миг смыкал её веки, в гуле пляшущего в скалах ветра ей чудился перестук копыт восьминогого Слейпнира...
  
   Так они отдыхали ещё ночь и день, и ничего особенного так и не произошло. Бёдвильд терялась в догадках, почему Один медлит, не спешит покарать преступников. Не может же быть, чтобы что-то скрылось от его взора! И к исходу второго дня Локи сказал:
   - Думаю, лучше нам разойтись, Бёдвильд. Я не знаю, почему Один бездействует, но не хочу, чтобы гнев его затронул тебя и твоего сына. Лучше нам с Сигюн уйти. Пускай Одноглазый погоняется за мной...
   - Куда вы пойдёте? - спросила она, наполняя флягу чистой водой и передавая её Сигюн. - В Йотунхейм?
   Локи качнул головой:
   - Не хочется... Побродим по Мидгарду, посмотрим... Турсы - они же во все века одинаковы, а у людей, наверно, многое изменилось...
   - Если доведётся забрести в Норэгр, - улыбнулась Бёдвильд, - не забывайте, что на самом севере есть приметное место - три фиорда расходятся в разные стороны, словно трилистник. И на среднем из этих фиордов стоит дом, где вас всегда будут ждать. Только одно скажи напоследок... как получилось, что ты столько веков находился в этом вовсе не безлюдном месте? В сагах говорится, что это должен быть край света...
   Локи присел на корточки рядом с ней и заглянул ей в глаза - серьёзно и, как ей показалось, немного грустно.
   - Это и есть край света, - сказал он тихо, - для тебя. Для твоего сына. Ты прошла полмира и вернулась на свой родной север, и круг замкнулся. Иногда нужно прожить жизнь, чтобы дойти до края - и можно найти искомое в далёких неведомых землях, а можно - и на соседнем подворье. Только потому ты и смогла разрушить заклятье Одина, что шла сюда столько зим...
  
   Так они расстались, и Локи с Сигюн отправились прочь от берега моря. А Бёдвильд с сыном стали собираться в дальнейший путь. И, надо сказать, Асмунд не мог не признаться себе, что, несмотря на все тревоги, он никогда не видел мать такой счастливой.
   И вот когда они уже спустились со скал к самому морю, Бёдвильд вдруг швырнула свой мешок на землю и толкнула Асмунда себе за спину, и маленький скальд в очередной раз так и не уследил, как меч появился в её руке.
   Высокая фигура в длинном плаще стояла возле самой кромки воды, опираясь на копьё, и невозможно было рассмотреть лицо за слепящим солнцем.
   - Ты всегда встречаешь старых друзей обнажённым мечом, Бёдвильд Волчица? - насмешливо прозвучал знакомый голос.
   Бёдвильд прищурилась, силясь разглядеть его. И опустила меч.
   - Гюльви, - изумлённо сказала она. - Гюльви, как ты здесь оказался?
   - Гюльви! - радостно закричал Асмунд, спрыгивая со скалы и подбегая к своему наставнику. Тот потрепал мальчика по волосам, но продолжал смотреть на Бёдвильд.
   - Что ж, - сказал он, - я доволен. Вы оба оправдали мои ожидания. Трижды славна мать, родившая такого сына!
   - О чём ты? - нахмурилась Бёдвильд, подходя. Что-то в голосе и лице Гюльви настораживало её, сквозило нечто неуловимо чужое...
   Он усмехнулся и неторопливо провёл ладонью по лицу, словно стирая знакомые черты... Больше не было Гюльви Ормссона - седобородый старик стоял перед ошеломлёнными матерью и сыном, и насмешливо блестел с обветренного лица единственный глаз.
   - Один, - глухо выдохнула Бёдвильд, отскакивая и пригибаясь, словно для прыжка. Она понимала, что это будет последняя её битва... но зато свободный Локи идёт сейчас по весенней земле, и когда-нибудь её сын сложит сагу о том, как погибла Бёдвильд с Лисьего Мыса...
   - Глупая женщина, - усмехнулся Всеотец, не двигаясь с места. - Отважная, но глупая... Наслушавшись саг Гюльви Ормссона, ты решила, что они говорят неправду о Локи - но раз так, почему они не могут лгать об Одине?
   - Потому что я видела, каково было Локи там, в пещере, - прохрипела Бёдвильд, из последних сил выдерживая взгляд повелителя богов. - Локи оказался лучше, чем говорилось о нём в сагах... но ты - ты ещё страшнее, чем я думала! Ты лжец... четырнадцать зим ты прикидывался человеком ради каких-то своих замыслов...
   - И четырнадцать зим не только ждал, когда ты придёшь к своей цели, но и обучал твоего сына сложению песен и заклятий, и заботился о том, чтобы он и ты жили без бед, - подхватил Один. - Стал бы я это все делать, желай я тебе зла?
   Бёдвильд скользнула вбок, прикрывая собой растерянного побледневшего Асмунда.
   - Я не знаю, зачем тебе была я и зачем - мой сын. Но если ты что-то задумал насчёт него, сначала сразись со мной, Одноглазый.
   Один покачал головой. Так воины смотрят на сопливых мальчишек, размахивающих деревянными мечами во дворе.
   - Я хотел, чтобы ты освободила Локи, - медленно проговорил он. - И старался помочь тебе, насколько это было в моих силах.
   И Бёдвильд ошеломлённо затихла.
  
  

XV

ВЕРХОМ ПО ФИОРДУ

   -Стоит заметить, что началось это всё действительно случайно. Мне часто приходилось странствовать по свету, порой принимая чужой облик. Даже я представить себе не мог, что на подворье Торбьёрна хёвдинга найду ту, что сумеет изменить напророченное вёльвой. Хельги Эйрикссон был прав, когда говорил о широте небес. Место есть для всех богов, Бёдвильд. Но прежде никогда не бывало, чтобы кто-то один пытался решать судьбы во всех девяти мирах. Однако же приверженцы Христа решили, что их долг - учить своей вере всех, и впервые небеса стали тесны...
   - Откуда ты знаешь, что говорил Хельги? - прищурилась Бёдвильд.
   Один негромко рассмеялся и прищёлкнул пальцами. Тотчас с неба камнем упали два ворона и сели ему на плечи.
   - Воинам радостно, когда Хугин и Мунин сопровождают их в походе. А я узнаю немало интересного... Это ведь я приказал валькириям показаться вам, когда ты вдруг решила креститься. И когда умирала старая Гюда, я попросил вас отойти, чтобы на миг принять перед ней своё истинное обличье и пообещать взять её в Асгард к мужу и сыновьям, потому что Фригг всё равно нужна была служанка, а от Гюды я видел немало добра. Это по моей просьбе Эгир поднял волну, когда вы плыли в лодке. Сидя в доме Гюды Асбьёрндоттир в облике Гюльви Ормссона, я не переставал следить за тобой. И помогал, когда мог. Мои волки сопровождали тебя по суше, вороны летели над морем...
   - Стало быть, ты решил спасти девять миров моими руками, - процедила Бёдвильд.
   - Не только твоими, - спокойно заметил Один. - Твой сын недаром в неполных одиннадцать зим уже зовётся Асмундом Скальдом. Я дал ему испить полный глоток мёда поэзии, и он стал равен величайшим скальдам. Не знаю, сумел бы превзойти его сам Браги...
   - Довольно. - Бёдвильд решительно вложила меч в ножны. - Пусть так, Один. Пусть на то, что мы освободили Локи, была твоя воля, хоть мне и противно об этом думать. Четырнадцать зим я шла к своей цели, которая, оказывается, была мне подброшена тобой. Я скиталась по свету вместо того, чтобы прясть шерсть и расшивать рубахи мужу, получала шрамы, перестала быть женщиной, голодала, тонула, сражалась - всё это пока вы, Асы, боги этой земли, сидели сложа руки. Хватит. Если я могу просить о награде за свои труды, то хотелось бы никогда больше не встречаться ни с кем из вас.
   - Я предложил бы тебе иные дары, - усмехнулся Отец богов. - Ты заслужила пиры Вальгаллы, блаженство Асгарда, ты заслужила то, чтобы получить крылатого коня и мчаться во главе валькирий... но, как я погляжу, ничего этого тебе не нужно. Что ж... это твой выбор. Но твой сын достоин не меньших наград, поэтому я спрошу сейчас и его - что ты хотел бы получить, Асмунд?
   Маленький скальд поглядел на него смущённо; видно было, что ему очень хочется гордо отказаться от всего, как это сделала его мать, но что-то не даёт ему покоя...
   - Смелее, - подбодрил его Один. - Скажи своё желание, как сказал бы Гюльви Ормссону...
   - Хорошо, - решился Асмунд. - Я скажу, только ты, Всеотец, не сердись. Нам нужно в Норэгр, домой, потому что мою мать должен там ждать один человек... Я хочу прокатиться туда на твоём Слейпнире!
   - На Слейпнире? - расхохотался Один. - Что ж, Асмунд Скальд, я обещал исполнить любое твоё желание... хотя ещё никто из смертных не мог похвастаться, что оседлал моего коня!
   Он протяжно свистнул, и вскоре послышался стук копыт: из-за скал показался громадный серый жеребец. Восемь сильных ног несли его, и грива плескалась на ветру, как тёмные водоросли.
   - Он отвезёт вас куда пожелаешь, - кивнул на него Всеотец. - Рад бы я был предложить тебе большее, но ты выбрал...
   Асмунд со смесью страха и восторга погладил пышную гриву коня. Слейпнир ударил передним копытом и тихонько заржал.
   - Садись, мама, - сказал мальчик. - Мы всё-таки поскачем домой по глади фиорда!
  
   ...Несколько человек, вытаскивающих из лодки улов, в страхе бросились ниц, когда увидели скачущего по воде фиорда чудовищного коня. Водная пыль летела из-под его копыт, а на спине его восседала женщина в кольчуге, словно валькирия, вдруг решившая явиться смертным. Но впереди неё, вцепившись в пышную гриву коня, сидел мальчишка-подросток...
   Конь подскакал к берегу и послушно остановился.
   - Эй, вы! - крикнула Бёдвильд, спрыгивая на землю и направляясь к рыбакам. - Не знаете, приходил ли на подворье покойной Гюды Асбьёрндоттир человек по имени Хельги сын Эйрика?
   - Приходил, - не поднимая головы, почтительно отозвался молодой парень, в котором Бёдвильд не без труда узнала соседского Свейна. - Пришёл незадолго до того, как отправился в странствия этот скальд, Гюльви Ормссон, и сейчас ещё там.
   Бёдвильд почувствовала, как почему-то сдавило сердце, и ей пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы голос прозвучал ровно:
   - Ну, так пойди туда и скажи ему, что вернулась Бёдвильд Волчица...
  
   Обняв колени, Асмунд сидел на тёплой земле и не без удивления следил за матерью, беспокойно мерявшей шагами берег. Он ничего не знал о Хельги Эйрикссоне, но безошибочным чутьём определил ещё давно, сколь много этот человек значит для Бёдвильд. Не раз и не два он пытался представить себе этого Хельги - и, когда по узкой тропинке, ведущей наверх, вдруг начал поспешно спускаться высокий стройный человек в простой некрашеной одежде, даже почувствовал некоторое разочарование. И это о нём с такими блестящими глазами говорила Бёдвильд?..
   Он понял, что не ошибся, когда мать, вдруг запнувшись, замерла на месте, каким-то незавершённым, неловким жестом вскинув руку в сторону пришельца...
   - Хельги, - сказала она едва слышно.
   И пошла, почти побежала навстречу...
   Одним прыжком человек преодолел последнюю кручу и оказался возле неё:
   - Бёдвильд!
   Он изменился, конечно, но прошедшие годы пощадили его больше, чем Бёдвильд. В светлых волосах не было ни пряди седины, и лицо - бороду он так и не отпустил - казалось куда более юным, чем её... Но парнишка в послушничьей рясе превратился в статного воина, красавца викинга, и рядом с ним Бёдвильд вдруг почему-то заново ощутила каждый, казалось бы, уже отболевший шрам на своём теле, разом вспомнила обо всех своих морщинах, о седине... Лишь на год старше Хельги, она почувствовала себя старухой.
   - Что скажешь?.. - спросила она тихо, пряча взгляд.
   Тёплые ладони Хельги легли ей на плечи, и он засмеялся беззвучно:
   - Что же ты, Бёдвильд? Неужели думаешь, что я забыл своё обещание? Серебро и дорогие меха, крашеные ткани и добрые кони - всё ждёт тебя... А ещё я в дальней южной стране приказал построить для тебя снекку из тамошнего дерева - оно серое, как твои волосы... Хочешь посмотреть?
   Бёдвильд медленно подняла голову, не в силах поверить, что всё это - на самом деле. Что Хельги действительно ждал её все эти годы. Что она наконец пришла домой...
   - Хельги, - только и смогла она сказать.
   Долго стояли они, не говоря ни слова. Потом Хельги осторожно отвёл с её лица растрёпанные волосы и попросил:
   - Познакомь меня с твоим сыном.
   "Ты говорила, что у тебя есть сын, Бёдвильд, - знай, что я всегда приму его как своего", - вспомнила она. И, взглянув в тёплые синие глаза Хельги, поняла, что наконец получила право произнести те слова, которые так ждал от неё сын все эти годы.
   - Подойди сюда, Асмунд, - обернувшись, сказала она. - Подойди и приветствуй своего отца, как должно.
  

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   Однажды ночью, когда Асмунд уже спал, во дворе залаяли собаки, и вскоре в дом вошёл гость. Лица его не было видно, потому что огонь в очаге почти уже погас, но Бёдвильд сразу же поспешила наполнить пивом рог и достать блюдо холодного мяса. Приоткрыв один глаз, Асмунд разглядывал сидящего за столом гостя, и эта высокая худощавая фигура показалась мальчику знакомой.
   - Может, хоть несколько дней погостишь? - Бёдвильд говорила шёпотом, чтобы не тревожить сына.
   - Не могу, - гость отпил из рога и передал его Хельги. - Если позволишь, приду по осени. А сейчас забежал ненадолго, потому что побратим просил передать тебе кое-что. Сказал, что ты от него не примешь, а у меня, может быть, получится...
   Послышался какой-то шорох, тихий скрип, а затем негромкое удивлённое восклицание.
   - Зачем? - изменившимся голосом спросила Бёдвильд. - Я обычный человек и уйду, когда Норнам будет угодно оборвать мою нить. К чему мне это?
   Гость усмехнулся:
   - Вот что он сказал мне: осиротеет мир, когда покинут его трое живущих ныне. Ибо пока жива Бёдвильд Волчица, не исчезнет с земли верность; пока жив Хельги Эйрикссон - жива любовь. И пока не умолкнет голос Асмунда Скальда, не переведётся в мире волшебство песен... Сберегите эти яблоки - их три, но сколько бы вы ни брали их из этого ларца, они не закончатся. Такова благодарность богов.
   Бёдвильд долго молчала.
   - Я рада, что вы помирились... - промолвила она наконец. - Скажи своему побратиму, что я не держу больше на него зла. Каждый из нас делал своё дело... Я благодарна за этот дар, хотя и не знаю, воспользуюсь ли когда-нибудь им. Но, может быть, он пригодится Хельги или Асмунду... Будь благословен, и да хранит тебя огонь...
  
   Наутро Асмунд, конечно, ни словом не обмолвился о том, что подслушал ночной разговор. И таинственный ларец искать не стал. Правда, когда мальчишки собрались на фиорд поспорить, кто быстрее плавает, и позвали его с собой, он не удержался и по дороге похвастался им, что у его матери теперь есть золотые яблоки Идунн, но над ним, разумеется, только посмеялись. И в самом деле, чего только не напридумывает скальд, чтобы заморочить людям головы! Хорошо ещё, не поколотили для острастки...
  
  

Октябрь 2000 - январь 2001,

Казань - Москва

СЛОВАРЬ

  
   Ангрбода - великанша из Йотунхейма, мать троих чудовищ - змея Йормуганда, волка Фенрира и Хель - владычицы царства мёртвых. По мнению скандинавов, отцом этой троицы являлся Локи. Прознав о существовании этих чудовищ, Асы распорядились ими совершенно по-хозяйски: Змея бросили в океан, Хель отправили под землю, а Волка обманом связали и вонзили ему в пасть меч. Источники ничего не говорят, как на это отреагировали Ангрбода и Локи, зато живописуют, что натворят эти детки, вырвавшись на волю в Сумерки богов.
   Бальдр - один из Асов, сын Одина. Считался воплощённым совершенством, был прекраснейшим внешне и духовно. Погиб в результате интриг Локи. Согласно предсказанию, после Сумерек богов вернётся в мир, где будет править вместе с теми, кто уцелеет в последней битве.
   Белый бог - так скандинавы называли Христа.
   Берсерк - воин, одержимый боевым безумием. В битвах берсерки сражались без доспехов, не чувствуя боли от ран; каждый стоил нескольких обычных воинов. Берсеркское безумие считалось священным.
   Бирка - крупный торговый город в Швеции.
   Бонд - в Скандинавии - свободный земледелец.
   Браги - бог скальдов. Согласно одной из версий, был когда-то обычным человеком, но первым попробовал мёд поэзии и стал таким скальдом, что был принят в семью Асов. Муж Идунн.
   Вали - один из многочисленных отпрысков Одина, рождённых "на стороне". Убил Хёда после того, как тот стал невольным убийцей Бальдра. "Старшая Эдда" говорит об этом так: "Ладоней не мыл он, волос не чесал, пока не убил Бальдра убийцу". Интересно, сколько часов он не мылся и не причёсывался - если учесть, что Хёд вроде как и не прятался...
   Вальгалла - чертоги Одина в Асгарде, куда попадают воины, погибшие в битве. Воины эти предаются весьма незамысловатым развлечениям: днём сражаются друг с другом, а вечером пьют, собравшись за столом в Вальгалле.
   Валькирии - воинственные девы, подручные Одина, выбиравшие в битве достойных отправиться в Вальгаллу. Точное их число неизвестно, но периодически упоминаются валькирии в количестве девяти. Их кони носились по земле, воде и воздуху.
   Вёлунд - весьма загадочный тип, оборотень, которого один конунг на свою голову взял в плен, потому что тот был замечательным кузнецом. Вёлунд отплатил ему тем, что то ли соблазнил, то ли изнасиловал его дочь Бёдвильд, после чего выковал себе крылья и прилетел к папаше сообщить радостное известие. Что было дальше, история умалчивает, но чтобы с учётом этой саги назвать дочь именем Бёдвильд, нужно было сильно не любить собственное чадо.
   Вёльва - пророчица из народа Великанов, предсказавшая Рагнарёк и прочие интересные события.
   Виса - один из видов скальдической поэзии. Любой уважающий себя скандинав обязательно должен был уметь складывать висы - а дело это было не из простых, потому что виса считалась тем лучше, чем большее нагромождение иносказаний в себя включала.
   Вира - выкуп или, проще говоря, штраф, налагаемый за какой-либо проступок.
   Гардарики - "Страна городов", скандинавское название Руси.
   Груз шеи - кеннинг головы.
   Дева мечей - кеннинг валькирии.
   Драккар - "дракон", скандинавский военный корабль. Нос корабля обычно украшался съемным изображением головы дракона.
   Жало битвы - кеннинг стрелы.
   Змеи тетивы метатель - кеннинг воина. Змея тетивы - стрела.
   Иггдрасиль - оно же Мировое Древо. Исполинский ясень, прорастающий сквозь все девять миров. Основа всех основ. Рухнет во время Последней битвы.
   Идунн - самая полезная богиня, по крайней мере для Асов. Она - хозяйка сада, где растут золотые яблоки, дающие Асам бессмертие. В своё время благодаря Локи попала в плен к Великану Тьяцци. Асы хватились её только тогда, когда сообразили, что никто их молодильными яблоками не подкармливает, и прижали Локи к стенке. Локи Идунн выручил, но Тьяцци за ним погнался и был убит Асами. Самое интересное, что именно Локи и оказался крайним в результате: дочка Тьяцци Скади пришла мстить за своего отца, но согласилась на виру: ей должны были выделить мужа и развеселить. В мужья ей попался Ньёрд, а развеселил её опять-таки Локи, но Локи она так и не простила и отомстила таки ему в своё время.
   Инеистые Великаны - разновидность Йотунов, состояли изо льда и отличались непроходимой тупостью, повышенной вредоносностью и редкостным уродством.
   Йоль - скандинавский Новый год.
   Йотуны - они же Турсы, они же Великаны - народ более древний, чем люди, в основном враждебный людям и богам. Однако же попадаются вполне добрые и умные Великаны; данные индивидуумы иногда даже оказывались принятыми в семью Асов.
   Йотунхейм - земля Йотунов, пространство за гранью Мидгарда - земли людей.
   Клён доспехов - кеннинг воина.
   Кнарр - корабль, более вместительный, но менее маневренный, чем драккар. Использовался в основном в мирных целях.
   Конунг - король, предводитель, высший представитель светской власти.
   Лебединая Дорога - кеннинг моря.
   Ломающий кольца, даритель колец - кеннинг вождя, конунга.
   Локи - крайне любопытный персонаж, Великан по рождению, сумевший, однако, втереться в семейку Асов. Считался самым хитрым и коварным среди Асов - но отличался тем, чем природа напрочь обделила остальных: чувством юмора. В результате достал Асов до того, что они наплевали на кровное побратимство и предали его мучительному наказанию: бросили связанным в пещеру до скончания времён, повесив над его лицом постоянно капающую ядом змею. Если учесть, что связан он кишками собственного сына, можно себе представить, в каком настроении Локи должен освободиться в Сумерки богов и отправиться во главе армии Великанов воевать Асов.
   Магни - сын Тора и Великанши Ярнсаксы, богатырь, выручивший отца во время поединка того с одним из Великанов. Согласно пророчеству, останется в живых после Сумерек богов.
   Мёд поэзии - напиток, в который была подмешана кровь Квасира - самого мудрого из живших когда-либо существ. Каждый, кто пробовал мёд, становился мудрецом или поэтом. Мёд этот Один хитростью добыл у Великанов и принёс в Асгард, и с тех пор хороших скальдов называют - попробовавшими мёда.
   Мидгард - "огороженная земля", мир людей. Легенда говорит, что в начале времён был совершенно невероятных размеров Великан по имени Имир; Один с братьями убили его и употребили части тела по назначению: из мозгов сделали облака, из волос - растения и т.д. А веки Имира пустили на ограду для мира, где потом поселились люди. Потому-то людям довольно сложно проникнуть в Йотунхейм; о том же, чтобы Великаны не лезли в Мидгард, заботится Тор.
   Нид - один из жанров скальдической поэзии, хулительная песенка, эпиграмма. Поскольку любой стишок тогда приравнивался к заклятью, то, по мнению скандинавов, от удачно сложенного нида адресат мог заболеть, умереть и пережить прочие "радости", напророченные ему скальдом.
   Нидинг - "проклинаемый", преступник, объявленный вне закона. Самое худшее, до чего мог докатиться человек того времени.
   Норны - довольно загадочные дамы, ответственные за судьбу человека. В основном занимаются тем, что прядут нити судьбы и обрезают их, когда приходит срок. Будучи безнадёжными фаталистами, скандинавы свято верили, что судьба предопределяется при рождении, и как ни крути, всё равно выйдет так, как выпрядут Норны.
   Норэгр - "Путь на Север", древнее название Норвегии.
   Ньёрд - бог моря, кораблей и всего, что связано с морской стихией, непосредственный начальник Эгира. Муж Скади.
   Один - самый главный среди Асов, звался также Отцом воинов, Сеятелем раздоров, Одноглазым - за то, что когда-то отдал глаз в обмен на мудрость, - и прочими именами. Покровитель воинов, самый мудрый, первый в мире скальд, первооткрыватель магической силы рун и т.д. Побратим Локи. Что характерно, периодически вёл себя ничуть не лучше своего побратима, а порой и значительно хуже, но при этом пользовался неизменной любовью и уважением скандинавов.
   Остров Люнгви - гипотетическое место, где, согласно легенде, лежит связанный волк Фенрир.
   Пашня чаек - кеннинг моря.
   Птица битвы - кеннинг ворона. Вороны - птицы, посвящённые Одину.
   Рагнарёк - Сумерки богов, конец света. Ознаменуется тем, что Локи освободится, Сурт поведёт своих Великанов на Асгард, случится грандиозная битва, в которой погибнут почти все Асы, земля будет выжжена, но потом, как водится, наступит Золотой век. Радикальный способ изменить мир к лучшему, ничего не скажешь.
   Ран - Великанша, супруга Эгира. Во время штормов разгуливает по морскому дну, ловя сетью всех утонувших.
   Руны - письмена, наделённые, по мнению скандинавов, магической силой, одно из изобретений Одина.
   Свея - древнее название Швеции.
   Сетер - высокогорный луг, где всё лето паслись стада. Пастухи обычно уходили на сетер весной и возвращались только осенью.
   Сигюн - жена Локи. Оказалась единственным существом во всех девяти мирах, не бросившим Локи в беде. Согласно источникам, она сидит возле него и подставляет чашу под капли змеиного яда. Что она собирается делать в Сумерки богов, история умалчивает.
   Скади - дочь великана Тьяцци, автор этой остроумной идеи - повесить змею над лицом связанного Локи. Супруга Ньёрда.
   Скальд - скандинавский бард.
   Скалы вёсел - кеннинг борта корабля.
   Слейпнир - ещё одно полезное существо, за которое следует благодарить Локи. Однажды Локи пришлось побывать в личине кобылицы и в результате этого эксперимента родить жеребёнка. Неизвестно, что он при этом испытывал, но жеребёнок получился восьминогим - и, как следствие, невиданно быстрым и вдобавок способным перемещаться как по земле, так по воздуху и по воде. Этого жеребёнка забрал себе Один и с тех пор использует как основное средство передвижения.
   Слейпнир волн - кеннинг корабля.
   Слид - крайне неприятная деталь пейзажа царства мёртвых: река, несущая в своих водах клинки вперемешку с острыми осколками льда. Через эту реку бредут души тех, кто в жизни запятнал себя совсем уж непотребными преступлениями.
   Снекка - небольшой быстроходный корабль.
   Сурт - Огненный Великан, который когда-нибудь поведёт за собой свой народ к месту Последней битвы. В настоящее время развлекается тем, что сидит на краю своей вотчины - Муспелльхейма - и грозит огненным мечом всем, кто имеет неосторожность проходить поблизости. Согласно предсказанию, в конце концов этим самым мечом подожжёт землю.
   Тинг - областное собрание, обычно устраиваемое раз в год. На тинге присутствовали все уважаемые мужи. Там разбирались различные тяжбы, обсуждались всякие значительные события, проводился суд. На тинге обязательно присутствовал законоговоритель - человек, наизусть помнивший все законы, действующие в данной области.
   Тор - Ас, сын Одина и непонятно кого - по легенде, самой земли. Самый могучий и отважный; интеллектом не блещет, но сражается лучше всех. Основное хобби - громить Великанов, что весьма удобно делать с помощью боевого молота Мьолльнира и сверхбыстрой колесницы, запряжённой двумя козлами.
   Трэль - раб.
   Турсы - см. Йотуны.
   Тюр - Ас, считался богом войны и справедливейшим из Асов. Сложил с себя обязанности законоговорителя, когда пошёл на обман для того, чтобы заманить в ловушку волка Фенрира. Кстати, тогда же лишился правой руки - Фенрир её откусил.
   Фиорды - узкие длинные заливы, глубоко вдающиеся в сушу, неотъемлемая часть норвежского пейзажа.
   Фрейя - богиня любви, прекраснейшая из женщин. Считалось, что она лучше всех богов слышит человеческие молитвы и всегда приходит на помощь - особенно, когда дело касается любовных переживаний. Ездит на колеснице, запряжённой кошками, или верхом на кошке.
   Фригг - супруга Одина, мудрейшая среди богинь. Знает все судьбы наперёд, что, впрочем, не помогло ей опознать обернувшегося служанкой Локи, что привело к гибели Бальдра. Отличается весьма ценным для женщины качеством - почти всегда молчит.
   Хедебю - крупный торговый город в Дании.
   Хель - дочка Локи и Ангрбоды, имевшая чудесный цвет лица - наполовину синий, наполовину красный. По имени этого очаровательного создания называется и ее вотчина - царство мёртвых.
   Хёвдинг - предводитель. Хёвдинга выбирали себе сами воины.
   Хирд - воинская дружина.
   Хлидскъялв - престол Одина; предполагается, что с него он мог видеть всё, что происходит в девяти мирах.
   Хольмгард - скандинавское название Новгорода.
   Хугин и Мунин - вороны, летучие стукачи Одина.
   Эгир - повелитель моря. Однажды Асы собрались у него на пир, и на этом пиру Локи в полной мере продемонстрировал свой острый язык. Песнь, в "Старшей Эдде" называемая "Перебранкой Локи", является наглядным примером того, как вредно говорить правду в глаза сильным мира сего.
   Эйнхерии - те воины, что удостоились чести после смерти попасть в Вальгаллу. Поскольку число их постоянно увеличивается, то в Последней битве они составят основную военную силу Асгарда.
   Эйр - богиня врачевания.
   Эмбла - первая женщина, созданная богами из ствола ивы. Её супругом стал Аск - Ясень.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"