Аннотация: Заглянул он в себя, или в меня, уж не знаю...А в нутре его... простирается туман... себя там не выглядишь.
Он ходит, говорит, размахивает руками, что-то пытается доказать. Он человек, которого все знают и к которому уже почти привыкли. Но вот он пришел домой, в тихую гавань и... стал самим собой. Эта комната дает возможность увидеть его другими глазами - глазами его домового, который знает его другим...
Какой опыт может быть у человека, дотоле общавшегося с пингвинами в юбке? Никакого...
Необходимое предисловие
Мы все полагаем себя продвинутыми, многие уже научились читать книжки без картинок, знаем, кто такой Энди Гарсиа, одеваемся, как типы с журнальных обложек, охладели к разговорам про армагеддон, хотим пожить "чисто для себя"; мы румяные, кое-кому и с плечами повезло, смеемся жизни в зарю, любуясь своими со стороны.
Для кого я написала этот очерк?
Для всех нас. Знающих: без ахов и вздохов мы - никто, цивилизация - ничто.
Материал слезоточивый, старомодный, негромкий, его не сравнишь с актуальным материалом про легализацию наркотиков, или про эксперименты кладбищенского Трики, и я писала его для мужчин, для наших половинок: пусть учатся по новой искусству вздыхать!
Я писала этот материал для себя: уже сто лет, я измождена дракой с веком, и я знаю в свои сто: все - прах и суета.
Белая метель, и тебе опять хочется спать, а спать невозможно, а бутылка допита, фильм досмотрен, до новостей не близко, газеты изжеваны, радио раздражает диджейским бодрячеством, черт, в доме холодно (стало), надо медленно, на раз-два-три-четыре-пять, поставить чайник, не сбылось, не вышло, ну и пусть, нальешь себе вина (зато); не сегодня-завтра ты неизбежно скажешь своей М.: "Отпусти меня". И кашлянешь. Твой кашель будет знаковым: объяснять долго, кислорода нет, все ушло в никуда, ты первый раз за свои 24 хотел нажать на тормоза, но тебе не дали, теперь - что? Что теперь? В поезд, на самолет - и туда, где не будет М., бесславных попыток самому себе объяснить, как это получается: есть все, чтобы на час стать счастливым, но даже этот час кому-то мешает, и люди со злыми лицами говорят: "АНДРЕЙ, это невозможно", а девушка М., отводя глаза, шепчет: "С тобой невозможно, а без тебя... нет смысла".
На первую встречу ты не выбирал рубашку, но искал слова, было непонятно, как на эти слова будет реагировать эфирное создание М., и ты, измаявшись, предположил: употреблю слова попроще, но те, которые редко употребляются, и, может быть, она ДОГАДАЕТСЯ.
Какой опыт может быть у человека, дотоле общавшегося с пингвинами в юбке? Никакого. Девушки ОСОБЕННЫЕ требуют мобилизации, они потому и особенные, что, не требуя того, требуют умения превратить семена в роскошный букет прямо на глазах.
Она на первую встречу пришла как Богиня.
И на все остальные - как Богиня.
Она бывала усталой, молчаливой, менее улыбчивой, более улыбчивой, но она всегда была Богиней, даже без "как".
Ну, понятно, понятно, что ты влюбился. Ты готов был таскать для нее из огня каштаны, ради нее уговорить вернуться осиротевших птиц, ради нее перестать говорить "Я", а шептать "ТЫ", целовать ее лицо 37 минут без перерыва, танцевать с ней, улыбаясь в сторону; ты уже знал: ТАКАЯ долго не отпустит; если женщин условно поделить на лиги, с ее имени, с ее припухлых губ начиналась Лига Высшая.
Ты видел в ней рай, она смущалась. Ты видел в ней избавление от одиночества, все более напоминающего пытку, к тому же чутко реагирующую на появление в воздухе белых мух, а под ногами - слякоти; теперь ты понял, о ком пишут хорошие песенники, ты скучал без нее, и, кажется, это было взаимно, даже незнакомой стюардессе ты, доведя ее до слез, рассказал, КАКАЯ ЖЕНЩИНА НА СВЕТЕ ЕСТЬ И КАК ТЫ В ЭТУ ЖЕНЩИНУ ВЛЮБЛЕН!
Но музыка прибоя не может быть вечной, любое действо имеет обыкновение заканчиваться, и настоящего, сочного куска счастья не бывает много. Как говоришь ты: если все хорошо - это настораживает, и тысяча поцелуев супротив диалектики - ничто.
М. оказалась в плену полуконтрактных взаимоотношений с каким-то комнатным орлом. Гулявшим направо и налево, бодрящим себя чужими промежностями, но когда-то, еще при жизни КРУПСКОЙ, купившим М. пирожок, и точно знавшим, что М. девушка не свинского пошиба, никуда не уйдет, ремесло предателей - это не ее, и она лучше померзнет два часа на дожде, но не станет досаждать - ТАКОЙ человек.
Но ты, абонент Љ27, не хочешь ее видеть только по заказу, втискивая свидание в автосалон и в п. ложе 33 минут! Ты хотел бы купить билет на вечный сеанс!
Мнительность - кислород абонента Љ27, и он, не задавая вопросов, построил в голове каменный мешок, назначил жандарма в виде самовлюбленного павиана (того самого, кому М. обязана пирожком), и сам себя полагает уже узником.
Он бы с дорогой душой распустил руки, но - особенная женщина, и дружкам абонент Љ27, не комментируя их смешки, говорил: она - ДРУГАЯ.
Тебе 24, ты патологически не выносишь галстуков, глупых людей, типов с петушиными позвоночниками, уже открыто признаешь, что заебался бороться с комплексами. И до М. бабы находились у тебя между чаем и клубничным десертом по важности и вкусности.
Она это чувствует, слышишь, она это чувствует!
Для нее рехнувшийся мир в минуты, когда ты длинно строишь предложения, даже обаятельным начинает казаться, потому что это настоящая экзотика - ни за кулисами, ни в САРАГОСЕ, ни в ДЮССЕЛЬДОРФЕ, ни, тем паче, в МОСКВЕ она не видела такого квазициника с душой обиженного ребенка.
При этом хорошо пахнущего, редко говорящего ЕБ ТВОЮ МАТЬ, подобранного и с такими усталыми глазенками.
Один из твоих друзей готовится принять как неизбежное плод мимолетной любви, другой работает, как завод, и метает харч, выпивая горькую от несбыточности простых надежд. И оба завидуют тебе: легче пешком дойти до Луны, чем найти такую даму, потому что.
Тебе душно в этом клоповнике, ты покупаешь какую-то настойку, потому что она опять уехала, и спрашиваешь знакомого грузина с апокалиптическим мышлением: "А понимает ли она, моя М., что я не ДОНАЛЬД ТРАМП? В смысле: не пожалеет ли после?"
Вы сидите в какой-то забегаловке, и грузин подыскивает слова: "У тебя нет 67 кредитных карточек, но ты - ЛУЧШИЙ!"
Чем-чуть свет ты стал засыпать, это неспроста, тебе снятся сны с залом в два света, со слугами в ливреях и почему-то с Лукиным в белом халате, а на балконе стоит М. и расчесывает волосы.
Эти сны тебя сжигают, мало кто возжелал бы оказаться на твоем месте: слишком много клеток уходит в небытие, зачем нам такие подвиги, мы будем лучше ходить бледные и инфантильные, боясь атомных любовных страстей.
Ночью ты катаешься по городу, вполне бесцельно и оттого цельно, ты думаешь: "Сегодня она не может, завтра она не может, послезавтра она не может, в четверг ее не пустят, а в пятницу она улетает".
Маленькая смерть.
Ударить бы по этому болоту из зенитки, прокрутить кино назад, сказать самые главные слова, и говорить их, смотря прямо в глаза, и сказать примерно следующее: "Я никогда не хотел славы, я не заказывал у Всевышнего благ, я не бился за чужое, я шел всегда своей стежкой, я встречал разных людей и разных женщин, волков в овечьей шкуре и проституток, я заводил морщины, машину и квартиру, я теперь слоняюсь по этой квартире и думаю о тебе, я думаю о тебе, потому что на том пути, что я пытался описать, встретил тебя, и семь часов, что за семь лет я провел с тобой, были лучшими в моей жизни, и я не знаю, чего я хочу, я знаю, чего я НЕ хочу. Я не хочу, чтобы то, что было, было просто так, рядовым событием, я не хочу, чтобы, войдя в мою жизнь, ты из нее вышла даже не вздохнув, я хочу, чтобы ты вздохнула, и, любя отхлестав меня по щекам, бессильно заплакала, и я тоже, после тебя, бессильно заплачу.
Но так, чтобы ты не видела.
("Обними меня. - Хорошо, обниму..")
Дальше ты знаешь... Ну, это был лучший кусок моей жизни.
Самый болезнетворный и самый сочный, но это такая маленькая история, чтобы о ней писать, напиши лучше о той, где все хорошо.
Где один человек обладает лучшей женщиной на свете и путается со шлюхами, а другой человек ходит по подиуму и смутно догадывается, почему жизнь проходит так тускло.
А классический третий персонаж живет не сердясь ни на кого, но не знает - зачем.