-Боже мой, как же ломит кости! И бесконечная тошнота. Три дня не ела и не хочется!
Старая Тамара, высохшая, как ящерица, уже неделю не выходила из своего домика на окраине города. Домишко был так же стар и худ, как и она: построенный в начале прошлого века, подгнил, перекосился и, казалось, готов был рухнуть и похоронить под своими ветхими деревянными костями хозяйку.
Как ни уговаривал её единственный сын Андрей перейти жить к нему, в городскую квартиру, упрямая старуха ни за что не соглашалась покинуть своё гнездо.
Пока находились силы, потихоньку возилась на огороде, следила за тем, чтобы повсюду вокруг неё сияла идеальная чистота, любовно красила и оклеивала свежими обоями своё маленькое жилище.
Теперь же сил не осталось совсем.
- Пора уходить!
Её тихий голос напоминал скрип старой двери.
Желтоватым, плотным, похожим на коготь, ногтем большого пальца правой руки она прочертила длинную вертикальную царапину на дешёвых мягких обоях над диваном, с которого не вставала третьи сутки. Обеими руками уцепилась за спинку, со стоном, рывком приподнялась, села и длинными, скрюченными, как высохшие корешки, пальцами стала расширять, растягивать ткань времени и пространства. Проникла в царапину на стене одна сухая коричневая рука, за ней с трудом протиснулась другая, затем, с болезненным вскриком, лицо. Один глубокий вдох - и она юрко исчезла в сверкнувшем на мгновение проёме.
* * *
Кубарем, сверкающим разноцветьем резиновым шаром покатилась вниз со склона, плотно поросшего прохладной юной травой. Раскинулась внизу телом, слишком совершенным для того, что бы быть человеческим, глубоко вдыхая силу, молодость, жизнь.
Вновь почувствовала - этот мир велик бесконечно и одновременно невероятно мал. Ничтожно крохотен и безграничен. Космос и элементарная частица пребывали в ней и друг в друге одномоментно и ощущались всем естеством, как нечто тёмное, пульсирующее, расширенное и сжатое в один и тот же миг. Одно - в другом и невозможно нащупать границу, отделить, провести грань.
Осмотрела себя: упругая, блестящая, ярко голубого цвета и безупречно пропорциональная, с копной снежно-белых волос. Вскочила и колесом помчалась к синевшим на горизонте деревьям, громко крича виолончельным голосом от переполнявших её сил и отбрасывая солнечных зайцев великолепными грудями и ягодицами.
Зайцы веселыми мячиками подскакивали на траве, сбивались в стайки и мчались за ней, распевая тоненькими голосами. Вначале каждая стайка пела своё: одни бравурно и торжественно - "Взвейтесь кострами синие ночи", другие разухабисто - "Эх, полным-полна моя коробочка", третьи попытались было затянуть блатную Мурку, но на них сердито шикнули, и, в конце-концов, солнцезаячий хор объединился и стройно затянул Катюшу. Тамара стала выводить глубоким грудным голосом вместе с ними - Ой ты песня, песенка девичья... и новые солнечные зайцы полетели от неё прицельно, прямо в центр сопровождавшего хора и сразу включались в общее пение.
Полосатое небо ликовало в вышине вместе с ними, то закручивая многоцветье воронками, то расправляя его в аккуратную нежную сине-бело-розовую матрасность. Лёгкие ветерки ароматными прозрачными струями спускались от него вниз: синие пахли весенней степью, белые - белыми лилиями, а розовые, конечно, утренними чайными розами.
Огромные деревья - синие, ультрамариновые, бирюзовые, лиловые и лазурные, ожидали Тамару, мелко дрожа от нетерпения. Трепещущие ветви тянулись к ней, все листья, как стрелки миллионов компасов указывали в одном направлении - на приближающийся сине-белый вихрь, бликующий и поющий виолончелью.
Она врезалась в чащу и стала на сто лет семенем, бережно лелеянным, нежно увитым тёплыми ветвями, передаваемым от одного дерева к другому, как голубая искра, посверкивая то в одном краю безбрежного леса, то в другом.
Заячий хор порхал вокруг неё стаей легкокрылых колибри и тихо шелестел колыбельные песни.
Следующие сто лет она нежным ростком пробивалась из почвы, готовясь стать гигантским голубым лесным великаном. Верные солнечные зайцы ждали её, повиснув на ветвях деревьев сверкающими ёлочными игрушками.
Она, конечно, стала бы новым деревом в безбрежном лесу, если бы не внезапный нестерпимый зуд в ладонях.
* * *
Андрей, как обычно, после работы зашел наведать мать.
Сердце рухнуло и остановилось, когда увидел неподвижно лежащее на диване худенькое тело с пергаментной кожей. Лишь мелко вздрагивающие веки указывали на последние крохи жизни. Маленькие высохшие кулачки были крепко прижаты к груди.
Он испуганно схватил материнские руки и стал их согревать своими ладонями, растирать, разгибать судорожно сжатые пальцы.
Внезапно её руки раскрылись, как цветочные бутоны, пальцы выпрямились, растопырились упругими солнечными лучами. Ладони вывернулись тыльной стороной вверх. С них на опешившего Андрея смотрели огромные, живые, блестящие, ярко-голубые глаза. С его лица их взгляд перешел на входную дверь, стены, оконные занавески. Тут же на всех предметах заплясали весёлые язычки голубоватого пламени. Огонь сразу набрал силы и заалел, быстро сожрал лёгкую ткань на окнах, расползся, потрескивая, по всем комнатам старого сухого дома, пролез на чердак, высунулся наружу из слухового оконца и резво побежал по крыше.
Сын, задыхаясь, стоял рядом с неподвижным телом матери. Во всём доме оставался нетронутым огнём лишь небольшой участок с людьми. Воздух раскалился, обжигал горло, бронхи, начала тлеть одежда. Андрей совершенно перестал что-либо соображать, способность думать словно сгорала вместе с домом. Одна-единственная, последняя мысль отчаянно билась в нём погибающей птицей: выбраться самому и вытащить мать ему не удастся.
Он потряс головой: кажется, появились звуковые галлюцинации, ему послышалось тонкое пение, словно мышиный хор залихватски исполнял Катюшу, то приближаясь к нему, то отдаляясь.
Вдруг глухая, не тронутая огнём стена над старым диваном дала трещину, будто кто-то с силой ударил по ней изнутри, из прорехи высунулась огромная голубая когтистая лапа, схватила его за шиворот и уволокла прочь.
Подоспевшие по звонку соседей пожарные предотвратили распространение пожара, но от дома Тамары остались лишь головёшки. Следствие установило, что причиной возгорания послужило неосторожное обращение с огнём внутри помещения. Версия о поджоге не подтвердилась.
Вдова Андрея похоронила в одной могиле найденные на пепелище кости, отплакала своё и, вступив в наследство на землю, решила её продать.
Покупатели нашлись быстро. Не осматривая участок и не торгуясь, его приобрела юная женщина с мягкими, словно пастелью нарисованными чертами лица, светлыми и лёгкими волнистыми волосами и необыкновенно жёстким, словно эмалевым, взглядом больших ярко-голубых глаз. К ней жался маленький мальчик - странно тихий и молчаливый, чистенький, как приборное стекло микроскопа.