ДОЛЖЕН ЖИТЬ
Вихо
Пламя беснуется, словно сорвавшийся с цепи зверь. С утробным хрустом жрет дома, рыча и воя бросается на людей. Даже землю и камни — и те облизал черной копотью.
Ненасытная тварь.
— Вихо! — голос отца доносится откуда-то издалека, но мальчишка подчиняется, шевелится, вылезая из-под обломков рухнувшей крыши. — Вихо! Хвала Богам, ты жив!
Отец одной рукой обнимает его, а второй бережно, но настойчиво передает хрипло дышащий сверток.
— Бери Вэру и беги к морю! Слышишь меня, Вихо? Беги к нашей лодке, в ней спустишься по течению, вас не увидят!
— Но я тоже могу драться! Я будущий Глава!
— Вихо! — руки отца дрожат, судорожно сжимая плечи так некстати расхрабрившегося мальчишки. — Как будущий глава клана ты должен жить, слышишь? Должен жить и защищать самого младшего из нас! Ну же, беги!
Вдалеке за ревом пламени слышны выстрелы и крики, гневные, молящие, полные боли и ярости. Но за дымом не видно. Дым прячет от глаз мальчишки ужас войны. И спрячет его самого от глаз врагов.
Вихо больше не спорит. Он смотрит в глаза отца и понимает, что не задержится ни на миг. Ведь этот шанс достался слишком высокой ценой.
Ноги скользят по пеплу и илу, по сырой траве, по пропитанной кровью грязи. Сверток, надежно закрепленный на спине, изредка ворочается и тихо кашляет, будто подгоняя. Наверное, надышался гарью. Но скоро уже вода. Скоро будет лучше.
Старая лодка, только с утра заделанная отцом, поддается легко, будто ждала их. Но стоит выйти к центру быстрой капризной реки, как суденышко тут же подхватывает течение: управлять мальчишка толком еще не умеет. Даже не может удержать весло, и то уходит на дно, будто плата реке за спасение. Глотая слезы, Вихо садится, разворачивая пропахший сажей и заляпанный чужой кровью сверток, вглядываясь в лицо младенца. А тот, вдохнув наконец свежего воздуха, снова кашляет и ревет в голос. Мальчишка чертыхается и почти ложится на дно, зажимая рот младшего брата рукой и бешено оглядываясь по сторонам. Враг?
Нет врага. Берега безмолвны. Дым остался за спиной.
Младший притих, облизывая закрывавшую рот руку, словно соску. А Вихо снова глотает слезы, прижимает брата к себе и сворачивается клубком на дне лодки.
Больно, тоскливо и страшно. Обглоданный огнем локоть нестерпимо жжет, болит подвернутая на скользком иле нога... И лица родителей крутятся перед глазами в постоянной молитве: если есть кто-то, внизу ли, вверху ли, пусть защитит. Пусть они еще встретятся.
Пусть вернутся домой.
* * *
Холод пробирал до костей. Рука и нога уже не болели, лишь остервенело требующий хоть какой-то еды живот выл, как недавно выл младший брат. Вокруг них никого на многие мили — только море, только вода, что убаюкивает, готовит без страха и сожалений отправиться к Духам.
Нельзя.
— Должен жить... должен жить... должен жить... — слова срывались путаной скороговоркой, руки сами по себе крепче прижимали к груди замолчавшего брата. Лишь бы не замерз. Лишь бы дождался. Лишь бы не было этого тихого убаюкивающего шелеста.
О том, кого или чего надо дождаться, что будет с ним самим, Вихо старался не думать. Скрипевшая надеждой на зубах скороговорка гнала прочь все лишнее, оставаясь единственным, за что цеплялось гаснущее сознание.
Но вдруг ослепляющий серебром диск Ночного Стража закрыла огромная тень. В песню моря ворвались чужие непонятные голоса, незнакомые звуки. Страх вернулся, захлестнув все существо без остатка, но Вихо уже не мог кричать, а бежать было некуда. И когда его подхватили обжигающе-теплые руки, сознание мальчишки потонуло в небытие.
Ее звали Люси — старушку с блеклыми серыми волосами и похожим на сморщенный кусок глины лицом. Она что-то говорила, протягивая тарелку, исходящую жаром и мясным ароматом. Вихо не понимал слов, но и не боялся. За еду схватился и вовсе без сомнений — стоило учуять запах, как желудок едва пришедшего в себя мальчишки снова вспомнил о диком голоде. Вэра же, кажется, уже накормленный — и живой! — спал рядом, иногда мило посапывая.
Так прошла неделя. Голод остался где-то в прошлом. Настоящее радовало теплом и заботой. Люси, лишенная возможности занять спасенных интересными сказками, нашла где-то книгу с картинками и просто показывала их мальчишке, медленно проговаривая названия. Вихо учился понимать слова: такие, как еда и сон, знал точно.
И еще одно знал — жизнь.
С каждым днем в открытой детской душе крепла надежда. Вихо верил, что их везут домой и вот-вот за вечной гладью соленого моря покажутся родные берега, на которых будут ждать родные люди. Живые и здоровые. Потом папа непременно отправит помогать восстанавливать поврежденные пламенем дома, а вечером, после тяжелой работы, мама встретит сытным ужином и новой легендой о Предках.
Но дни шли. В их череде земля где-то на грани с небом появилась лишь однажды. И в ее неправильных очертаниях Вихо не узнал дома. Да и корабль повернул прочь, вовсе не стремясь приближаться. Тогда мальчишке впервые стало страшно. Раньше он думал, что спасшие их люди, хоть и выглядят иначе, не причинят вреда. Поймут, помогут, спасут — ведь отец всегда говорил: начатое дело необходимо закончить. Эти желтоволосые так не думали? Или сам Вихо был не прав? А спросить не мог. Люси не понимала его точно так же, как он не мог понять ее. Но у Люси были картинки и предметы вокруг, с помощью которых она объясняла то, что говорила, учила. А на каком предмете Вихо покажет ей дом? Мальчишке оставалось лишь ждать и четко повторять слова в благодарность за заботу: каждый раз, когда Вихо говорил правильно, старушка тепло улыбалась, почти как мама.
Вторая неделя закончилась незаметно, как и первая. Вихо, привыкший вставать с рассветом, помогал на корабле. Однажды ему даже показали, как обращаться с веревками, паутина которых уходила вверх по огромным деревянным столбам, и мальчишка с радостью начал лазать с остальными, внимательно наблюдая и пробуя, когда позволяли. В такие моменты отступали куда-то вглубь и пустота тоски, и мягкое тепло надежды. Однако ни на миг Вихо не забывал о том, что обязан вернуться. Не забывал он и о брате — Вэра был в надежных руках Люси, которая заботилась о нем, будто о родном.
Но злые духи гнались за мальчишками по пятам от самого дома, не иначе. И в начале третьей недели небо потемнело прямо средь дня, а вдали вместо очертаний берега появился силуэт чужого судна. Вихо смотрел на него, и отчего-то все внутри замирало от страха. В раздавшемся вопле того, кто сидел на самом верху центрального столба, мальчишка услышал до боли знакомые нотки:
— Pirates!
Вихо не понял слова, но голос звучал так же, как и голос следопыта, что сказал клану о чужаках. И лица вокруг сделались такими же белыми, как лицо отца в тот момент.
Что-то внутри заныло и оборвалось.
Никого не слушая, не обращая внимания на поднявшийся шум и панику, Вихо ворвался в комнату к Люси, выхватил из ее рук брата и бросился к кухне. Оттуда — вниз, туда, где брали продукты. В самый дальний конец, к ящикам с укутанными в сухую солому бочонками. В этой каморке всегда было темно и неприятно пахло. Вдруг чужаки не захотят спускаться? Вдруг не дойдут? Вдруг их не пропустят?
Здесь, в самом низу корабля, за скрипом досок Вихо не слышал того, что творилось снаружи. Он просто ждал. Ждал. Снова ждал, не позволяя себе поддаться панике. Только одно он сделал: завернул брата в первую попавшуюся тряпку и спрятал, накрыв соломой. Успел за мгновение до того, как различил за дверью шаги и схватил воткнутый в дерево кухонный нож.
Если это чужак — Вихо справится. Там, за его спиной, по счастью притихший брат, и мальчишка не сделает ни шагу в сторону. Защитит. Обязан. Ведь так велел отец.
Дверь слетела с расхлябанных петель от сильнейшего удара и на пороге появился человек. Таких Вихо еще не видел. Похожий на него самого — черноволосый и с темной кожей, — но все равно другой. Будто одержимый зверем, насквозь провонявший кровью и страшный, как разъяренный до безумия медведь. Вихо крепче сжал рукоять ножа и встал в стойку, как учил отец. Поначалу изумленный чужак расхохотался, лишь потом бросился вперед. Увернулся от ножа. Ударил наотмашь. Что-то в голове Вихо взорвалось искрами боли и темнотой, но мир не исчез. Только смазался, подернутый алой дымкой. Вновь и вновь вспыхивал от боли. В груди, животе, бесполезно скрещенных для защиты руках. Вновь и вновь, даже когда весь рот заполнился кровью. И смех звучал до тех пор, пока не стало темно, горячо и тихо.
В этот раз холодно не было. Было мокро. Сознание возвращалось неохотно. В одеревеневшем теле просыпалась боль, во рту стояла стальная горечь крови и мешалось что-то жесткое. Вихо с трудом поднялся на дрожащих руках, надсадно закашлял — его тошнило красным. На заляпанные доски упало что-то белое. Зубы. А в глубоком ящике сбоку приглушенно выл Вэра.
Живой.
Значит, Вихо справился?
Мир вновь померк, утопая в боли. Думать было трудно. Время текло вязко, отсчитываемое мерным скрипом досок и отчего-то четко слышной колыбелью волн. "Должен жить" — мелькнуло в голове и исчезло. Больше держаться за это Вихо не мог.
До тех пор, пока сознание рывком не вернул панический ужас: рядом был слышен звук шагов. Снова другой. Не тяжелый, как у людей с корабля. Не похожий на ломающие кости удары, как у человека-медведя. Мягкий и аккуратный, крадущийся, подобный шагам охотников клана. Мысль мелькнула и ушла, ужас сменился надеждой. Надежда — бесполезными осколками: у двери снова был кто-то чужой. В этот раз девочка. Светлая, сияющая чистотой на фоне старых корабельных досок. Вихо сначала подумал, что за ним пришел Дух. Мама рассказывала, что они красивые, невесомые и светятся от переполняющей их силы Богов. Но стоило шевельнуться — и девочка пронзительно закричала, шарахаясь прочь.
Не Дух.
От резкого звука голова заболела, как тысячи ран, но Вихо всеми силами схватился за гаснущее сознание. Не Дух — значит, живой человек. Светловолосая и белокожая, как те, кто спас их в первый раз. На крик прибежал кто-то еще, взрослый, как папа. Странно одетый в белую рубаху с рисунком морской птицы на груди. Но этот не кричал. Остановился, прижимая к себе девочку, и смотрел, как Вихо неуклюже пытался встать, цепляясь за ящики. Один из них опрокинулся. Младший братишка упал, заплакав от удара. Сознание, окончательно испугавшись громких звуков, устремилось во тьму. Перед глазами все поплыло в алой дымке. Вихо упал на колени, толкая брата к этим странным людям и, изо всех сил вспоминая уроки Люси, произнес:
— Вэра...
must live...
Губы, склеенные запекшейся кровью, подчинились с трудом, но Вихо верил, что его услышали и поняли. И когда он в следующий раз вынырнет из вязкой багряной тьмы, брат будет как всегда рядом, живой и здоровый.
Вэра
Миссис Райли всегда утверждала, что загар — признак нищеты. Наверное, именно из-за цвета кожи она относилась ко мне так холодно и требовательно, ни на миг не позволяя почувствовать своим в этой семье. Впрочем, такого чувства у меня никогда бы и не возникло. И дело даже не в разнице отношения старших ко мне и моей названной сестре и не в том страхе, что появляется в глазах Жаннет до сих пор — хотя мне уже почти двенадцать, а она и вовсе замужем.
Я просто слишком другой. Как дворняга среди чистеньких породистых псов. Нашли щенком, вымыли, выдрессировали — а уши, хвост баранкой да шерсть с подпалинами все равно выдают.
Я не был слугой, но не был и сыном. Обо мне заботились так, будто я часть семьи, но при этом с такой неохотой садились за один стол, что вскоре я сам начал есть отдельно. Смутно помню, но, кажется, было время, когда Жаннет и вовсе тошнило при одном моем виде. Это из-за кожи шоколадного цвета и черных, как смоль, волос? Не думаю. Названная сестра всегда любила шоколад. Но сколько бы я ни спрашивал — мне никогда не отвечали. Мистер Райли лишь по-своему хмыкал, растрепывал волосы и переводил тему. Потому спрашивать я вскоре перестал. А потом приемный отец определил меня юнгой на свой корабль, и на вопросы не осталось ни сил, ни времени. В коротких торговых рейсах я помогал с грязной работой. А между ними — подрабатывал в одном из городских баров. Питер Райли и хозяин того заведения были друзьями, потому взяли меня сразу и даже серьезно не наказывали, если ошибался.
Когда появилась работа, стало легче.
Нет, я не обижался на свою семью — они спасли меня, вырастили и воспитали. Со мной никогда не обращались жестоко, не били и не требовали свыше моих сил. Я всегда был и буду благодарен этим людям.
Но горькое чувство "чужака в стае" тянуло куда-то на дно. В мрачные мысли о том, что я, наверное, еще хуже, чем думает миссис Райли — ведь моя настоящая родня предпочла от меня отказаться еще до того, как я научился говорить или ходить.
Об этом я тоже спрашивал. Почему я такой, откуда взялся, где остальные — такие, как я. Но четкий ответ получил лишь на последний из вопросов: мистер Райли привел меня в порт, и там, в разномастной толпе моряков и рабочих, я увидел южан. Таких же внешне — шоколадных и черноволосых — только гораздо более веселых и живых. Может, именно потому приемный отец и взял меня юнгой? На корабле, среди похожих на меня людей, я почти не чувствовал одиночества.
Но своим не стал и там. Ведь для них я "малец, которому повезло". Пока они росли в грязи, голоде, а то и на улице, я жил в семье, которую сейчас можно назвать успешной и богатой. Недоедание, жесткий естественный отбор — ничего подобного я не знал и близко.
Интересно, кем бы я стал, если бы так и жил в полном неведении, откуда появился и почему эта семья меня приняла? Интересно, что со мной будет теперь, когда я все знаю и распят между двух одинаково сильных чувств?
Все изменил приезд некого Джима Валлера, приятеля мистера Райли, с которым тот не виделся, как я понял из разговора, уже лет двадцать. Само собой, старые друзья, отобедав приличия ради в нашем просторном доме, к вечеру пошли в бар: промочить горло, поделиться историями из жизни, ну и прочее подобное. Как раз была моя смена. А приемный отец уже напился и, кажется, совсем не заметил, что разносчик отработал своё и его место занял я.
— И все ж, Пит, скажи мне, откуда мальчонка? — пьяным голосом спрашивал мистер Валлер, который при первой встрече со мной даже не попытался скрыть изумления, особенно когда миссис Райли сказала, что я не слуга.
— Наш-шел! — уже заикаясь и икая отвечал Питер Райли. — Слыхал, да-авно-да-авно к Лисьей отмели фрегат вынесло? Торговый! Вот там и нашел.
— А, "Санта Виктория"? Пару сказок слышал — все, как одна, ужастики про призраков! Мол, корабль не затонул в шторм, дрейфовал, пока не сел на отмель, а на нем ни души и кровища!
— Он самый, Джимми! Я тогда только-только купил свою "Чайку", осваивался, ну и взял дочь на прогулку — далеко не планировали. Корабль издалека углядели. Я подумал, девчушке моей интересно будет — сам знаешь, она маленькой любому сорванцу фору — ик! — давала! А с пустого корабля страху мало — интереса много, да и поживиться можно. Ну вот и полезли мы на него. Жанка моя нос везде сунет, кулон себе какой-то нашла. Потом мы спустились в трюмы. Я смотрю, продукты это... не гнилые еще, во. Кораблик-то свеженький. Если б не кровища — я б его на доски разобрал или еще что. А Жанка тогда и не понимала, что там резня была. Детство! Ну, в общем, убежала она от меня — вдруг слышу: вопит! Бегом к ней — а там мальчонка!
— И к себе взял?
— Да нет, не Вэра, другой мальчонка. Весь в избитый, лужа крови под ним — свежая — зубы в ней плавают, его же, наверное... брр! До сих пор в кошмарах снится! — мистер Райли поспешил запить неприятное воспоминание, а я, забыв о работе, стоял и слушал, примерзнув к месту:
— Ну вот он один из ящиков за спиной опрокинул, а там — малец! Проснулся, вопит, уши режет, и в груди от этого что-то щемит. Этот мальчонка мне его протягивает и шепчет что-то. Я с трудом разобрал — язык ни к черту! "Должен жить" шепчет. Ну, я малого и забрал. Вот так он у нас и появился. Что с ним делать, правда, до сих пор не придумал. Мож, на корабле освоится, а? Хочется, чтоб жизнь у него удалась, раз выжить случилось.
— Так имя бы хоть нормальное дал. Чего ты его по южному-то обозвал? На бумагах бы как белый выглядел, глядишь, и пользы больше!
— Не я назвал. Это все тот же мальчишка в крови. Он, наверное, за Вэру жизнь отдал, стоял, защищал до последнего. Брат, может? Вот он имя и сказал. Ну, я думаю, что имя. Честно, перевода не знаю.
— А сам-то он где?
— На том корабле и остался, где еще? Он как младенца мне отдал, так и упал. Я уж трогать не стал. Да и на Жанке и без того лица не было.
— Значит... — я подал голос, сам того не осознав, но и промолчать не смог. Тихо вышло, но мистер Райли меня услышал, повернулся и будто протрезвел сразу. — Значит, вы его умирать там оставили?.. Моего... брата?
Сказал это и подумал, что мне сейчас влетит. Крепко влетит. Виданное ли дело — приемного отца обвинить, считай, в убийстве? Но мистер Райли руки не поднял. Посмотрел на меня грустно, привычно растрепал волосы:
— Мертв он был, Вэра. Мертв. Твоя жизнь — уже чудо. Двух чудес, да еще таких, за раз не бывает, прости...
Извинился. И ушел. Я с тех пор старался не думать, вести себя как обычно, но... Но. Выходит, была у меня семья. И никто меня не бросал. И даже был тот, кто жизнь за меня отдал. А если бы мистер Райли тогда не ушел, возможно, я бы сейчас не знал ни одиночества, ни этого мерзкого "чувства дворняги".
Благодарность — горячая и искренняя — никуда не делась.
Но с каждой мыслью, день за днем я ловил себя на том, что простить не могу. Начинал злиться, ненавидеть, обвинять. И стал для этой семьи совсем чужим. Каждый раз теперь ждал лишь одного — нового выхода в море. И шанса попасть на Лисью отмель. К кораблю-призраку, который, если верить байкам моряков, до сих пор лежит там неприкаянным скелетом.
Как и мой брат.
— Вэра!
Я поставил на стол последнюю кружку, освобождая поднос, и поднял глаза на окликнувшего меня заказчика — начальника порта.
— Да, господин Жуль?
— Поди сюда! Скажи, Райли еще продает "Чайку"? Не раздумал?
— Нет, не раздумал. Да только желающих нет. Кому нужна старая шхуна?
— Да вот, нашелся морячок! Пацаненок еще — поди едва второй десяток разменял — но хватка есть и наглости не занимать, ха! Уж я таких чую. Ты передай Райли, что я тому юнцу сказал завтра в полдень подойти.
Я кивнул, попрощался, а вечером доложил приемному отцу. Надо же, как он обрадовался. А ведь эта шхуна, выходит, та самая "Чайка", на которой меня спасли. И вот теперь ее, последнюю реальную связь с моей настоящей семьей, с радостью отдадут в чужие руки. Обидно. И жаль. После того, как я узнал правду, мне казалось, что пока есть "Чайка" — есть надежда, что меня кто-то ищет.
Кто-то найдет.
Теперь и от этой мечты придется отказаться.
Следующим утром я шел за мистером Райли неохотно и медленно. Впервые, наверное, за всю свою жизнь — раньше поход в порт для меня был что праздник. А сегодня я хотел растянуть последние моменты перед тем, как "Чайка" исчезнет, как можно дольше.
Но вот показалось административное здание порта, вот скрипнула дверь одной из специальных комнат для подобных встреч. Вот встал из-за низенького стола тот самый "юнец", о котором говорил мистер Жуль.
Встал и замер, глядя отчего-то вовсе не на Питера Райли.
Нет, он смотрел на меня. Таким взглядом, которого я раньше никогда не видел. Счастливым.
— Вэра?
Его голос прозвучал как-то хрипло и тихо. Я же поначалу лишь удивился — откуда ему меня знать? — но сердце вдруг непривычной пушистой лапкой тронуло тепло. Я даже не понял, как этот человек оказался передо мной, тряхнул за плечи, еще раз задавая вопрос — увереннее, громче, но и мягче. Но кивнул, отчего-то не в силах произнести ни слова вслух. Только как-то отстраненно понял, что мистер Райли развернулся и вышел за дверь, не сказав ни слова.
А потом меня обняли. Впервые. Раньше было некому.
По щекам потекли горячие слезы. Отчего-то вспомнился мой старый навязчивый сон: шум воды и чей-то голос, повторявший одни и те же слова. Я их не понимал, ведь тот голос говорил не на английском. Но после того, как узнал правду о своем прошлом, я вдруг ясно осознал: "должен жить" — вот, что раз за разом я слышал во сне.
Сейчас я так хотел спросить его... Имя, возраст — и его, и мой — и еще много всего всякого. Но вместо этого сам уткнулся в пропахшую солью и рыбой рубаху, вцепился в нее, неосознанно сжимая пальцы крепче и крепче, будто хотел впитать в себя столь непривычное и столь же настоящее тепло все без остатка — но оно и не кончалось. И тихо спросил, совершенно не стыдясь звучавших в голосе слез:
— Мы поедем домой?
— Да. Нас ждут, Вэра.