Люди выбираются из утопленных в землю домов, расходятся по местам - к теплицам, к цехам, в шахты за окраиной... У каждого своё дело. Иначе не выжить: зима длинна, лето коротко.
Даже калеки со стариками приставлены к работе. Колыбели качать, детей нянчить, рассказывать то, что им самим прежде сказывали:
- За изобильем пришла война, а за войной - сушь, а за сушью - болезни, а с ними голод; а за голодом - холод, а за холодом придёт изобилие. Одно сменяет другое. Тс-с, спи спокойно, будет на твоём веку счастье.
Ласка медлит у входа в цех; мнится ей, что песня эта слышна через половину Долины, через толстые стены и засыпную крышу. Не то мольба, не то заклинание.
Над горным хребтом небо светлеет, теплеет; блестят капли на прозрачных крышах теплиц...
- Эй, глянь-ка! - толкает Ласку в бок подружка. - А твой-то опять в цех не идёт. В горы, небось, полезет. Одно слово - Дикий!
В жидком сумраке люди похожи; но мужа Ласка узнаёт сразу. Не по тёплой куртке - они у всех одинаковы; не по рыжим волосам - как их разглядеть издали?
Узнаёт по шагу, по линии плеч; сердцем чует - ведь болит оно, сердце, за него, дурака... любимого.
- Пускай идёт, - отмахивается Ласка. - Если надо, я и его работу сделаю.
Он часто отправляется в горы - на три-четыре дня. И летом, и зимою, в самые морозы. Забирается высоко и берёт с собой драгоценные семена из общих запасов. Сперва Ласка ругалась, плакала: ведь если неурожай будет или проберётся в теплицы болезнь, сожрёт поля, то придётся голодать. А потом смирилась. Одного стала бояться: пронюхает о загубленных морозом семенах ушлая подружка и доложит.
...Солнце встаёт над хребтом.
- Тепло, - шепчет Ласка.
Нынче Дикий не возвращается ни на пятый день, ни на шестой. В другое время бы его хватились, но сейчас не до того: кто-то плохо очистил одежду и пронёс в крайнюю теплицу заразу. Молодые ростки за несколько часов покрылись паршой.
- Это не я, - плачется подружка на Ласкином плече. - Не я...
Ласка молча гладит её. Им обеим одинаково страшно: неважно, кто виноват, голодать всем придётся. Земля в теплице теперь заражённая. Пока очистят её - пол-лета пройдёт. Вновь засеять не успеют. А если ещё беда случится...
"За изобильем пришла война, - тягуче шепчет в ухо старческий голос. - За войной - сушь, за сушью - болезни, а с ними голод; а за голодом - холод, а за холодом придёт изобилие. Одно сменяет другое".
И тут же звучит голос Дикого - сердитый, усталый:
"Ещё чего! Просто так ничего не бывает. Сами себе навредили, идиоты. После войны был кризис. Экономика в упадке. Климат изменился, города затопило... Новые болезни, новые вредители. То, что само приспособилось - стало несъедобным. То, что сумели уберечь, теперь любой заразы боится... Но есть выход. Есть".
- Есть выход, - повторяет Ласка тихо.
Вернувшись из цеха, она идёт за дом и раздвигает чёрный кустарник. Там, в зарослях - тайная делянка, крохотная совсем, на пять грядок. В каждой спят мёртвые семена, которые Дикий носит в горы, а потом возвращает обратно в Долину. Иные семена прорастают, но не через неделю, так через две их сжирает парша.
Она всё съедобное жрёт.
На шестую ночь к Ласке сон не идёт. Она зажигает лампу, достаёт тетрадки Дикого и листает. Слов там почти нет, лишь цифры, плавные линии, знаки. В одном месте значится "нежизнеспособно". В другом - "парша".
Между ними - вопрос.
- Вернись уже, - шепчет Ласка.
На седьмую ночь она просыпается от шума - и, как есть, почти нагая, выскакивает на порог.
На делянке за домом - Дикий. Копается в своих грядках, бормочет. Рыжие волосы всклокочены. Щёки и руки обожжены, как огнём.
Ласка долго, целых три удара сердца хочет его убить, а потом кидается на шею, плачет навзрыд. Дикий замирает сперва - и валится прямо на разрытые грядки.
У него жар.
Целый месяц разрывается Ласка между цехом и домом. Дикий болеет тяжело. Горы вдохнули ему в грудь холод и едва не убили. Теперь холод выходит наружу хрипами и слизью.
В кошмарном чаду усталости проходят мимо сознания дурные вести. Во второй теплице оползень крышу проломил. В третьей - листья стали чернеть...
И лишь когда отступает хворь, и Дикий начинает потихоньку ходить, Ласку накрывает:
- Голод! Есть нам нечего, понимаешь, ты, дурак? Семян не хватит! И зачем ты сунулся в горы? Зачем болел? Слабых же теперь... первыми...
Дикий обнимает её непослушными руками, шепчет. Ласка бьётся, как в лихорадке - а затем, оттолкнув его, выбегает из дому. Дикий нагоняет её только около тропы и привлекает к себе.
Так и стоят вдвоём, пока не начинает светлеть; Ласка успокаивается.
Возвращаются они кружными путями и выходят почему-то с задворок, где прячутся за кустами клятые делянки. А Дикий застывает отчего-то - и падает на колени, оглаживая ладонями скупую землю.
Посреди жёсткой, ядовитой травы торчат упрямые ростки. Парши на них нет.
Дикий улыбается. И Ласка почему-то знает: голода не будет.