Николай проснулся уже почти в сумерках от слабого бабушкиного зова. Хорошо приспал - до слюнки на щеке, как в детстве.
Бабушка снова прошелестела:
- Коленька, пора...
- Да слышу, ба! - буркнул. Сладко потянулся, глядя на закатный лучик на стенке старой, но добротной их избы.
Часы отбили восемь. Николай поднялся.
Бабушка повернулась от окна:
- Не проспи день-то сегодняшний! - и дробно засмеялась.
- Да вечер уже.
- Пора, пора, Коленька... - такая нежность накатила на Николая, и грусть ниоткуда взялась! Вспомнил, как бабушка заменила ему и мать гулящую, уже давно живущую в городе с каким-то, десятым наверное, хахалем, и отца, сгинувшего где-то на заработках. Как на ноги его поставила, выучила, недосыпала, когда он болел - молочком козьим да мёдом правила. Как спозаранку хлопотала над шанежками да ватрушками чуть не каждое утро.
А сейчас вон у окошка ровно былинка дрожит...
Бабушка, видно, почуяла настроение Николая, снова раскатилась мелким смешком, как горошинками:
- Не горюй, внучок! Так заведено, сам знаешь. И против не попрёшь - что люди скажут? Вон Гришку Полупятова помнишь?
Николай помнил. Полупятов два года назад взял да и свёз свою бабушку в дом престарелых - так вся деревня и его, и семью застрамила! Сперва мужики у сельпо побили, потом бабе его в клубе подол на голову девки задрали. После попытки поджога двора Полупятовы спешно уехали в город, а дом так и стоит гнилым зубом на деревне, выбитыми окнами скалится, ровно баба гулящая, пьяная, срамом да сиськами хвалится.
- Вечерять будешь, Коля?
- Нет, время уже...
С улицы откуда-то издали доносились голоса - пошли уже люди с тем же, чем и они собираются.
- И то правда, пора. По нужде хочу только.
Бабушка попыталась было встать, Николай замахал - сиди, сиди. Принёс из сеней поганое ведро, помог бабушке присесть - и отвернулся, только слышно было, как струйка цвиркает о дно.
В окно застучали,
- Сейчас, ети вашу! - Николай крикнул. Подхватил бабушку, сделавшую свои дела, на руки, впопыхах ногой повалил ведро. Заматюгался, когда оно покатилось по полу, разливая, к счастью немногочисленное, содержимое. Держа лёгкую, почти невесомую бабушку в сильных руках, ногой открыл дверь в сени, потом, впотьмах, на улицу.
- Колька, одного тебя ждём - недовольно пробурчал Витя Ферапонтов, деревенский задира и силач - два метра ростом, с полтора в плечах. Бабушка Вити была ему под стать - Витя нёс свою не на руках, как Николай, а перекинув через плечо - огромная задница старой Ферапонтихи причудливо колыхалась недалеко от лица внука.
Вблизи толпились и недовольно гудели остальные деревенские парни, каждый со своей бабушкой на руках. Вместе с ним и Витей Николай насчитал шестерых, в том числе Халила, приезжего - вспомнилось как на днях со смехом объясняли ему про древний обычай их деревни - и тот проникся, как видно. Халил два года назад переехал к ним в деревню откуда-то с юга, с семьёй - родителями, сёстрами и бабушкой. Которая теперь покоилась молча у него на руках, свет поднявшегося месяца озарял её морщинистое лицо и гордый профиль.
Вспышка по глазам резанула - процессию замыкал председатель сельского совета с фонарём на батарейках и агроном с баяном. Всё по-настоящему - Николай в голос вздохнул и размашисто зашагал вслед за Витей - за деревню, за погост, к старому колодцу.
Шли все молча, впереди пыхтел Витя, потом Николай, обливаясь потом, остальные, сопя и поругиваясь, топали по тропе.
- Алексей Иванович, может перекурим - во тьме кто-то простонал председателю.
- Терпи, сукин кот! Терпи, нельзя нам! - председатель заругался.
Бабушка ещё сильнее обвила внука руками, прижалась... у Николая совершенно стыдно стало в теле, срамно, будто не бабушку несёт, а сельскую поблядушку, Нинку Котелкову, которую только вчера...
- Взвод раз-два-а! - хохоток председателя скинул торопливый похотливый морок - Николай ощутил холод надвигающейся ночи, быстрее погнал от себя ещё недавние дурные мысли. Ветер нагнал на них аромат травы, кашки - и ещё какой-то непонятный. Костяной.
Они стояли уже у их деревенской святыни - Бабушкина Колодца. Убывающий месяц равнодушно светил небольшой толпе деревенских парней с бабушками на руках. В сиянии месяца темнел простой деревянный сруб без ворота.
Витька Ферапонтов медленно спустил свою бабушку с плеча рядом со срубом - та встала напротив внука ровно невеста на выданье - когда огромный кулак Ферапонтова саданул ей в висок. Бабушка Ферапонтова вздохнула и завалилась было набок, но внук торопко подхватил свою бабушку за ноги и с некоторым усилием перевалил через бревенчатую стенку сруба.
- Один есть, следующий! - от хохота председателя Николая лютый озноб прошиб. Бабушка теснее прижалась к груди, зашептала: "Коленька, не пострами, не подведи! Себя не подведи!." - капельки бабушкиной слюны ударили в ухо, Николай, словно во сне, поставил бабушку на ноги, замахнулся - а ударить не в силах! Ещё раз взмахнул рукой - и отшатнулся, упал на землю, больно ударившийся задницей, и разревелся как пацан. Бабушка подползла к нему - снизу вверх смотрит жалобно, шепчет что-то беззубыми дёснами...
- Ёб твою мать! - сапог председателя больно ударил в бок. - Ты сука мужик или говно ебаное? - ещё удар, в ухо - зашумело всё вокруг, мир с месяцем, колодцем и недовольно гугнящими парнями с бабушками на руках и на плечах повело - и ещё удар, в спину. Николай свалился навзничь и с земли, захлёбываясь соплями и слезами, кричал Алексею Ивановичу, колодцу, парням, убывающему месяцу в лицо:
- Я не могу, не могуу! Она мне!. - и ещё пинок, в челюсть - во рту стало как медный пятак сосёшь, кровяшкой заполнилось. Бабушка на земле обвила внука:
- Да что ты дурной такой, да я тебя разве тому учила?! - и вдруг кинулась от внука к равнодушному срубу колодца, принялась сама биться о стенку с плачем, пытаясь в последний раз выручить нерадивого внучонка.
- Алексей Иванович, да он дурной, сомлел! Давайте я ему помогу? - бас Витьки Ферапонтова; Николай, приподнявшись, сквозь муть в глазах смотрел, как могучий Витя суетливо поднимает бабушку под злым взглядом Алексея Ивановича, как та пытается целовать ему руки, шепча "Витечка, милый!" - как Витя, хэкнув, точно дрова рубит, бьёт его бабушку головой о бревенчатую стенку, хруст старческих сводов черепа пронизывает не хуже пинков Алексея Ивановича...
- Вставай, говно ебаное, пидорасное... - почти отеческий тычок в бок. Николай вскочил, Витя устало кивнул ему. Николай махом подхватил бабушку и, на сей раз гоня всякие ненужные и сентиментальные мысли, скинул в колодец - и сразу обернулся, в голове мутный водоворот, глаза очень тяжело поднимать на Алексея Ивановича, но всё же осилил - а тот в ответ на взгляд по щеке похлопал:
= Молодец, мужик, выдержал! - и такое сразу облегчение по всей душе наступило. Вроде и не жалко бабушку и себя.
Двое ребят за ним со своими бабушками лихо расправились - один так же кулаком в висок и потом в колодец, другой, видимо, от городских всякому карате обучился - коленом в висок своей приложил с криком "йока!" - да два раза для верности. Алексей Иванович его даже отдельно похвалил.
А с Халилом, приезжим, опять конфуз вышел:
- Слушай, я её не могу убивать - она меня растила!.
- Тут они всех растили - Алексей Иванович втолковывает нерусскому. - Но ты её должен...
- Я её так не могу, она, бабушка, на меня смотрит... Я не могу!.
- Но ты не то что должен, а обязан! Ты не понял, нерусский? - у Алексея Ивановича в голосе такой вдруг металл прорезался, что Николай снова чуть на жопу не присел.
Халил помолчал, и снова:
- Хотя бы мне нож дайте, э, ребята, нож...
- Никакого ножа - руками обязан... Или не слышал, как у нас говорят - "с волками жить - по волчьи выть", а?. - и Халил аж руки опустил.
И снова Витя Ферапонтов всем им вызвался на помощь. Когда тащил бабушку Халила к колодцу, Николай услышал, как Алексей Иванович довольно закряхтел, увидел, как следом Халил пошёл с опущенной головой - и слёзы глаза застили, и снова вернулся шум в ушах.
...Когда все парни покончили со своими бабушками и собрались около председателя - фонарь с подсевшими батарейками уже тускло светил - тот откашлялся и начал:
- Итак, товарищи, вы все сейчас прошли через наш... Нет, не обряд - ритуал! Каждый год в нашей деревне, начиная с 1927-го года, каждый молодой парень, так уж заведено дедами и отцами нашими, приносит сюда свою бабушку, бабку, каргу ебучую - и после её уничтожения становится не просто мужиком - нет, он становится надеждой единой нашей бабушки, России! Оплотом нашей единой бабушки - России! В его жилы втекает кровь вечно молодой нашей бабушки - России! Вы чуете в своих жилах течение этой новой крови?
Мужики сказали, что чувствуют, и Николай тоже - хотя он чувствовал лишь тупую боль неумолимой потери, и одиночество в пустой избе, куда скоро вернётся.
- Я и сам бля, свою бабку сюда принёс и так же как вы, по башке шандарахнул - она и сдохла сразу! А мой брательник младший того чище - нашу мать сюда притащил. Я и помогал ему старую суку добить, потому что он недужий был - а завет выполнить надо. Завет, понимаете?! - стадо молодых мужиков застонало поощрительно.
- Ну вот и славно! - председатель вынул из подсумка две бутылки казённой водки, загодя нарезанные сало с хлебом и лук. От одной из бутылок зубами отгрыз козырёк, сам шумно отхлебнул, и, не закусывая, пустил с полбутылки по кругу.
Агроном растянул меха баяна и запел низким красивым голосом:
- Имел я деньги пребольшие,
Имел я домик на Тверской,
Имел карету, трёх лошадок
И всё я пропил, братец мой...
Председатель подхватил:
Жену я пропил за косушку,
А сына в карты проиграл.
Теперь наверно не воротишь
Всё что я пропил-проиграл!
"Проиграл, проиграл" - запульсировали эти слова в голове у Николая, и он было, заткнув уши, кинулся от колодца окаянного, но вскоре вернулся - принять глоток водки и кусень сала. Чтобы быть как все.