Эти в совхозе появились в июле, что ли, восемьдесят первого, прикатили в самый солнцепёк. На кузове ГАЗ-53 скарбу полно - и узлы, видать, с кастрюлями-чугунками, и узлы с барахлом, и швейная машинка приторочена, и стиральная, и ванна оцинкованная, и две кровати, и баба-хозяйка, пухлая, с простоватым, не сказать, тупым лицом - нос пимпочкой, глазки что свинячьи, с ресницами белёсыми, жёлтыми кудряшками круглая голова обрамлена. И двое пацанов - один ну точно этой бабы сынок, лет десяти, пухлый, кучерявый, с хитрой мордой. Второй - года на два постарше, повыше, бритоголовый, загорелый и чернявый. Одёжа не новая, видно, из старой чьей-то перешита, на ногах ботинки на босу ногу. Когда говорит - видно, переднего зуба нет. Взгляд пристальный, карие глаза смело на мир глядят - на мамку, или кто она там ему уж, на небо июльское блёклое, да на дорогу, по краям обильно поросшую полынью.
В кабине, за рулём - обычный, рядовой с виду человек лет за сорок, в серой тряпочной кепке, с папироской в зубах, накручивает баранку, наяривая по колдобинам-ухабам. На пассажирском сидении - чернявый мужик , лоб высокий, взгляд недобрый. Может, парнишки бритоголового, что в кузове, отец, похож.
Брякнул было на ухабе узел с посудой, что бритоголовый не придержал - мать от души малому по морде вмазала:
- Повылазило, что ли, сопливец, или мухи в руках ебутся? Смотри, коли что разбил - отец задаст вечером, к тому что было-то. Сидеть не сможешь неделю! - Да тыльной стороной ладони мальчонке навернула справа - тот заскрипел аж зубами, отвернулся - со смуглой щеки слеза скатилась, - когда машина со скарбом и хозяевами уже подруливала к правлению совхоза.
Мужчины вылезли из кабины, с удовольствием ноги разминая, пошли к директору совхоза, стоявшему возле здания правления. Вначале тот, что в кепке, зам - отвёл начальника в сторону, долго о чём-то говорили. Потом подозвали гостя.
Высокий и чернявый достал из кармана пиджака документы, что-то объяснял. директор внимательно читал трудовую книжку, военный билет, многочисленные "корочки" - удостоверения об окончании училищ да курсов, да свидетельства о рождении ребят, и только головой одобрительно кивал.
- И сварным могёшь, говоришь, и трактористом, и токарем, и слесарем, и плотником?. И разряды вон не последние... Валентиныч, ты это как - не ведал-не знал, а такого нам кадра откопал? -
Замдиректора осклабился из-под кепки. - И у меня глаз на людей намётан, чую, сработаемся! Теперь семью кажи!
Приезжий, хозяин семейства, повернулся в сторону машины, повелительно махнул. С кузова через колесо, по-бабьи, задом, слезла та, с кучеряшками, следом почти так же сынок её сполз. Старший, чернявый, просто перемахнул через кузов.
- Смотрю, и семья как семья, в полном сборе все, не пьянь, не шпана какая! Говорю, у Валентиныча, зама-то, глаз-ватерпас - из чего угодно алмаз добывает!
Кучерявая гостья несмело улыбнулась председателю:
- А я ещё швея с дипломом... Нет - робко-смущённо добавила - и в поле могу, я в поле с детства. И дояркой могу даже...
- Ну, в совхозе, сами знаем, лишние руки нужны, а умелые... тююю! - директор, не чинясь приобнял гостей за плечи и повлёк в контору совхоза.
Минут через тридцать директор с замом, с новым работником и его половиной сходили с крыльца, довольные, видимо, вполне друг другом.
- Семье вашей справный дом выделяем - до него учителка жила с мужем, да... она уехала, а он... - директор не договорил, а приезжий сразу кинулся ему руку жать подобострастно.
Директор достал городскую папиросу, отец принял. Оба затянулись с удовольствием.
Следом директорова секретарка сбежала по крылечку - "на ход ноги" принесла. На "разносе" столовском блюдо с хлебом, солёными огурцами да домашней колбасой - да по "гранчаку" водки. Директор с замом и гостем ухнули по разу, крякнули. Жена чернявого отказалась:
- Вв только не обижайтесь пожалуйста, не могу я её... с детства не приучена.
- Да и славно, нам больше будет! - захохотал их, уже нынешний, начальник. Мигнул секретарке, та через минуту уже оказалась на месте со стаканом холодного компота. Гостья как-то по-особому, какой-нибудь городской франт сказал бы - "эротично", ухватилась накрашенными губками за край стакана; пила медленно, глаза с поволокой - на начальника. Тот чего-то аж смутился, достав из нагрудного кармана платок, промокнул абсолютно сухой лоб...
- Ладно, времечко идёт - пора уже гостям располагаться! - с какими-то смущёнными нотками захохотал.
Счетовод с ключами прыгнул в кузов - дом новым гостям доверить, грузовик прогрохотал на соседнюю улицу, поднимая тучи пыли.
Дом, который им выделили, выглядел добротно, красиво выступал из заброшенного сада. Ворота и забор ладные - видать, недавно старые хозяева покинули.
Отец с ребятами с трудом раскрыли перекошенные ворота, заросшие бурьяном, и пыльный ГАЗ-53 въехал во двор. Отец, Валентиныч и счетовод с мальчишками сгружали добро с кузова, что во дворе оставив, что в дом затаскивая - Старший между делом сорвал ножик свой со ножки кровати, свёрток в карман - и дальше за работу. Мать сняла замок с сенок, прошла в дом - и зачихала! Казалось, тут не метено было отроду.
Сам-то дом с горницей большой, печка на вид еле живая - будет дело хозяину, перебрать небось придётся. За печкой хозяйская кровать (мать аж пожалела, что две свои, мелкие, везли!) огромный добротный стол у окна, лавка, два табурета. И ещё задняя малая комната имелась, с запасным выходом во внутренний двор. В той и топчан стоит пыльный, как раз мальцам спать где будет, да и ветхий шифоньер в хозяйстве лишним не станет.
Отец прошёл в дом, грохоча сапогами, щеколдой заднего выхода грянул, выглянул, хмыкнул радостно - задний двор хорош, просторный, сарайка, банька, даже мелкий колодец. У забора в углу только несколько осинок рядком растёт - да что их, не сейчас же рубить? Забор добротный - хорошо!
Через полчаса навели кой-какой порядок - Отец сам сходил с двумя вёдрами к колонке на улице за питьевой водой - далеко только, собака! Натаскали воды из колодца с заднего двора, поросшего ряской, мальчишки босиком, как жабы, шлёпали, полы отмывали. Мать стол отскребала, со стен пыль и паутину сдирала. А Отец из узла с провиантом "злодейку" вытянул, зубами вырвал пробку и сделал хороший глоток. Снял ремень и повесил на гвоздь на стенке; засунув руку, бока ожесточённо и с удовольствием почесал - натёрло за день по жаре!
Как уже солнце садилось, - пошли все на задний двор мыться - а как же, не баньку заброшенную растапливать ведь , ещё неизвестно, в каком она там состоянии. Разделись все сразу догола, не впервой мыться всем этак.
Забор высок, глухой, чужие не станут пялиться. В бочке в углу у входа было предостаточно дождевой воды, Отец со Старшим ещё в цинковой ванне притащили от колодца, - хоть холодная, да стерпят. Мать вехоток да мыла добыла из тех узлов, что ещё половина не разобраны лежали посреди дома. Мальчишки отошли в другой угол двора, ждали очереди. Старший всё же изредка посматривал на голую Мать, вернее, мачеху свою, совсем было отвернулся, чтобы утишилось то, что его беспокоило иногда последние месяцы... на осинки в углу двора уставился, внимание отвлечь - глядь, там как огонёк блеснул, и смешок-писк раздался. Наверное, устал с пути - вот и мстится.
Отец первый в бочку полез, намыливался да плескался яростно, почасту Мать его водой из ковша окатывала. Намылся вволю, вылез и опрокинул бочку с остатками воды мыльной, подхватив жестяное корыто, вылил в бочку, что осталось.
- Не спи давай - крикнул Старшему, тот, очнувшись, кинулся на помощь. Ещё два корыта принесли, Мать полезла в бочку. Отец, уловив взгляд старшего, тихо шепнул: "Увижу ещё раз, что так смотришь - глаза выколю и увезу отсюда совсем, понял?". Удовлетворился еле видным кивком.
Настало время ребятам мыться, залезли в бочку оба-два, как лягушата, весело заплескались. Отец ухмыльнулся:
Отмывшись, вытеревшись досуха, одевшись в чистое, все пошли в избу - голод не тётка, хлебом не накормит! Постелили белую старую тряпку на ещё влажный стол, на неё хлеба ковригу, подплесневелого, да не до жиру как говорят; сала копчёного шмат, варёной картохи, луку, и две бутыли - с молоком большая, подкисшим, видать - да поменьше, стеклянная, с мутным чем-то. Мать на малую бутылку было глянула неодобрительно, но Отец зыркнул - та и глаза спрятала. Поставили лавку для сыновей перед столом. Родители уселись на табуретки, каждый у своего торца стола, Отец в чистом нательном белье, грубые ступни ног аж шуршат по половицам. Конечно, электричество тут ещё не было проведено, потому на ветхую тумбочку у стенки Мать поставила лампу-керосинку, зажгла - и стало совсем уютно.
Как поужинали, Отец цыгарку закрутил - дым на всю горницу. Младшему кивнул - тот кинулся к гвоздю на стенке, где давешний ремень загодя был повешен, Отцу на колени положил
Налил Отец ещё стопку - глаза пуще загорелись. Освободил ворот исподней рубахи.
И Мать, и сыновья уже знали к чему: Старший голову склонил, а Младший зашмыгал носом.
- Так... Вспоминаем, чего за неделю напортачили, нагадили.
- Батя, батя! Сам он из рук... - зачастил младший.
- Сам, ага... Мать посуду покупает, в новый дом внести... Отец денежки матери в карманы, значит, подкидывает, чтобы ты блядь, щенок...
Младший заревел в голос.
- Так, а ты, сукин кот, щербатый?. - Старший дёрнулся, он уже возненавидел это прозвище от отца. - Хули морду скривил! У родителей деньги красть, а? - Отец снова налил стопку, залпом хлебнул, не закусывая. Окурок крепко скрученной цыгарки подхватил, обжигая пальцы, затянулся остатками дыма. Клочок газетной бумаги высыпался прямо на их скатёрку-тряпицу остатками дымящейся махорки - Отец не глядя прихлопнул их ладонью.
- Ну я их не брал, правда... . Я же говорил - у меня отняли... - отцовская оплеуха через стол мухой пролетела, полумрак избы огненные шары подсветили.
- Шакалёнок... за своё тем более зубами надо грызть - а ты как баба небось перед ними карманы выворотил! - Тычок козонками пальцев в лоб - ещё комната осветилась.
- Ну, с тебя начнём - это Отец старшему, берясь за ремень, свисающий с колена.
- Батя - сын только пробормотал - но я правда...
- Ложись!
Отец сам шваркнул сына на лавку, спину придавил кулаком, и принялся хлестать, словно врага лютого, словно убить хотел с каждым ударом.
- А чтоб знал, знал! - Только вопил как в истерике. Старший мычал от боли, не кричал, бритая голова крутилась вправо-влево по лавке - будто отцу не хотел радости своими слезами доставлять. А может, так и было.
Мать молча стояла, глаза бегали и кудряшки подрагивали, губы шептали что-то.
Отец харкнул на пол:
- Слезай, сучонок!
Старший очумело помотал головой и, еле встав, принялся штаны натягивать.
Младший, спустив спортивные шаровары, на живот повалился, крепко обнял лавку и зажмурился:
- Папочка, не сильно, родненький, не шибко! - когда первый удар перепоясал его зад, оставляя аж вмятину поперёк: Отец, видно, после того как Старшего выпорол, только во вкус вошёл. Младший вопил, и каждый вскрик ровно подстегивал Отца, удары на тело ребёнка летели с каплями бешеной слюны. После очередного удара Младший задёргался пуще, и на полу зажурчало.
Мать и то тут не выдержала:
- Да что ж ты... зверь, да что ж ты совсем!. - ухватила Младшего за плечи, стягивая с лавки - и вначале по лицу кулаком, с ремнём зажатым, получила, а следом и ремнём с мужнина плеча по голове-то; потом Отец Мать за плечо крутанул вниз, задрал подол, и по голой да пышной заднице принялся ремнём полыскать со всей дурнины. Мать и выть как-то особо похотно стала.
Старший с Младшим в диком страхе, разбавленном каким-то нехорошим любопытством, глядели, как Отец Мать лупасит, будто их давеча; а Отец тем временем, уже не обращая на них внимания, ремень откинув, выпростал своё хозяйство из подштанников, мозолистыми руками Мать за жирные ляжки подхватив, насадил на мужское, из мотни вылезшее, да и поволок прямо так на кровать. Там на спину перевернул с гоготом, кальсоны долой, сверху взгромоздился, с уже нежным оханьем - по дому пошёл смрад дикого зверя, да ещё чего-то...
Младший шаровары свои подтянул, а Старший Младшего за руку сгрёб и скорее в малую комнатушку поволок, спать ли, без памяти валяться, боль в теле утихомиривать - а только срамоты этой не слыхать и не видать; дверь скорее прикрыл, да бесшумно всё стараясь. Тихо-тихо повернул внутренний замок, чтобы... эти не услышали, небось ломиться не будут. Хотя им вроде уже больше не до возмездия детям было - из горницы слышалось:
- Вот теперь обновили дом, обновили! - отец ухал филином. Мать в голос подвывала, но, видать, не от боли. Долго так вопили, потом снова начинали возню, в конце Мать выла что сука, а Отец ревел зверем. Потом тихо стекло о стекло звенело - бутылка о рюмку, потом что-то зачмокало.