В пыльном оконце поигрывали отблески первого уходящего дня на новом месте, хлопотного и так жестоко закончившегося; впрочем, не первый раз такая расправа была над неродными братьями, и чаще над Старшим. И того сегодня ненависть переполняла - сроду такой не было! Вытянул свой свёрточек из кармана, развернул: в лопухе тряпица с ножиком, кусочком оселка и гвоздём-'соткой' новым: когда Старший всё собирал, тот под руку попался. Сунул и его - пускай будет, места много не занимает
...- Убью его, убью сейчас! - Старший ёрзал на животе, лопухом да тряпицей стёр-таки всю смазку с ножа; натачивая лезвие ножика, купленного у деда на рынке, просто предвкушал, мечтал, как пройдёт в большую комнату, где родной изверг, почивающий со своей пухлой... и его кончит, и её, сучку заодно...широкий клинок внушал дополнительную ярость.
Закусив губу, нацарапал стихийно, со злости, посреди клинка могильный крестик - мол, видно, для чего ножик - для смерти! С ненавистью глянул на Младшего, прекратившего хныкать и с ужасом раскрывшего глаза
- И тебя, сука, предателя, тоже зарежу! - Младший от испуга слетел с топчана, взвыв от боли в и так пострадавшем месте, которым шлёпнулся на пол. Старший, отбросив нож, ринулся сверху, ухватив сводного... брата что ли, кто он ему - ухватил за толстую шею и больно встряхнул, глядя в испуганные зелёные глаза. Младший попытался пискнуть, но тот зажал ему рот:
- Тихо... в той комнате... - и Младший обмяк - страх расправы Старшего над ним был ничто по сравнению с гневом пьяного Отца, которому они могли помешать... отдохнуть.
Старший отпустил Младшего, и тот вдруг тихо заплакал:
- Лучше бы они никогда... никогда... полгода назад, пока мамка с папкой твоим не сошлась, мы знаешь как хорошо жили, неее... зачееем онии!
- Тише ты, тише! - Старший обхватил младшего за шею, стал неумело, шёпотом утешать, даже какая-то... нежность, к его удивлению, у Старшего проснулась, вот странно-то! И к кому - сколько подлянок за полгода Младший ему сделал, сколько раз подставлял. Лучший кусок - Младшему, всякие поблажки - тоже. А Старшему - обычно только зуботычины да матюги. Единственное, в чём они были равны - Отец часто бил обоих. 'Мужиками растут, мужиками! А мужик обязан боль терпеть!' - частенько, выпивши, посмеивался.
Старший как вспомнил - и тут вот чего-то дурацкие слёзы накатили, да и по кому - по чужому пухлому этом мальчонке, мачехиному сыне и ябеде - однако, в эту ночь Старший отчего-то почувствовал его себе какой-то роднёй. Может, потому что опять на пару сегодня горя хватили, да ещё увидали то, что детские глаза и видывать не должны. Младший, Генка-то, кинулся к Старшему, Гришке, и зарыдал пуще малого дитя. Уткнулся в потом пропахшую рубаху Старшего, а тот и не знал, что говорят и делают в таких случаях, только 'тихо, хорош' приговаривал, - потом просто встряхнул Младшего - и тот перестал плакать, только ещё сильнее прижался к груди... старшего братишки, получается.
Обычно самого Старшего жалела и ласкала только родная мать, отец больше поругивал, если одобрительно, или 'леща' давал, это чаще. Но мать больше полугода назад уехала, сбежала от сына и мужа с каким-то командировочным - они тогда жили ещё в Горлининске, грязном и захолустном городке. Отец пристрастился по пьянке бить мать, а потом насиловать её чуть не до ночи. Тогда Старший, уже понимая, что папа после побоев с мамой делает, и отчего это она плачет, а потом так странно стонет, заимел привычку прикрывать руками уши и быстрее засыпать.
Итак, Отец, после побега жены, пил около двух месяцев, Старший шарахался по улицам городка грязный и голодный, подкармливали, вестимо, немногочисленные родственницы или соседки. На ночь приходил домой с куском, кем-то данным, под кровать забивался - боялся пьяного отца, собутыльников и их подруг. Сожрав свою сегодняшнюю добычу, стремился уснуть - но частенько на раздолбанную сетку постели падали кто-то двое, сверху сыпалась труха. Старший жмурился от пыли, сыплющей в глаза, прыгающие сверху тела толкали его - потом всё же засыпал с закрытыми ладонями ушами.
Затем Отец внезапно бросил пить, далеко послал немногочисленную родню, в основном тёток, пытавшуюся сдать Старшего в детский дом, и привёл в дом хозяйку - непьющую, толстую, с жёлтыми кудряшками и жадную тётю Люду, Мать, вместе с пакостливым толстым сыночком.
Собственно, в самый первый раз Старший был бит пьяным Отцом, когда отказался называть чужую тётку 'мамой' - а потом эти побои вошли в привычку. Гена, мачехин сынок, в принципе, недолго почивал на лаврах безопасности в отличии от Старшего - скоро стал огребать от Отца за малейшую провинность, тоже весьма жестоко. Мать, тётя Люда, редко вступалась за сына. Когда впервые отстёганный Отцом рыдающий сын прибежал к ней - ещё добавила оплеух и заявила, что всё это - для его же пользы, 'чтобы человеком рос, а не как Гришка - говнюком и бандитом'.
Люда, с виду скромница, на деле была баба и тёртая и ушлая - в постели же вообще фантазёрша, что твоя Марья Искусница или старик Хоттабыч.
Когда впервые к Отцу присосалась ночью - тот, вроде много чего испытавший, вначале попытался отогнать охальницу - и вдруг такое учуял... куда там все предыдущие бабы... небо в алмазах! Немного отойдя от такого безумства, стал её просить - не делай так больше, и дело это срамное, этими словами даже ругаются вон как, да ты что! Она поулыбалась слипающимися губами - а потом вдруг накинулась на Отца, и этот второй раз был... В общем, Отец в эту ночь приказал никому такое не рассказывать - а ему это время от времени делать.
Однако, это всё были, как говорится, только цветочки: окончательно протрезвевший от пьянки Отец, у которого появилась новая, весьма предприимчивая, да ещё и ёбкая жена, да благо руки и у того, и у другой росли из нужных мест, ещё немного поработав там, где раньше - он на заводе ЖБИ, она - на швейной фабрике, - решили в захолустном Горлининске, где рабочему человеку можно было лишь спиваться и гробить последнее здоровье, чем-то поинтереснее заняться - хоть на себя поработать! Вначале Отец со Старшим плотничать ходили, Отец пашет как лошадь, Гришка у него на подхвате. Да только дело это оказалось не шибко прибыльное, зато тяжёлое - из Гришки помощник-то, того гляди самого брусом передавит.
Скоро, правда, Мать новую штуку придумала, которую в советские времена ещё называли 'спекуляцией' - только деньги не пахнут: купила отрез лёгкой ткани через знакомую директоршу промтоварного магазина - да и почала неделю стрекотать на швейной машинке - бабские блузки шить по модным выкройкам. В магазине-то, известно, женская одежда такая, что на корове черкесское седло лучше смотрится - а тут чуть не по парижским выкройкам всё. Мужу тоже растолковала, какой у них теперь барыш появится, смастерил несколько крестов-распятий, раскрасил так что аж самому не по себе. А что, товар ходовой, модный! Да чеканок ещё набил - две с русалками на берегу, то ли под солнцем, то ли под луной, и с большими титьками, да мужика на коне над горами-долами скачущего, да оленей в лесу. Тоже берут хорошо!
И вот, к субботе, собрали товара порядком. С вечера добавили два ведра прошлогодней антоновки - и со с ранья все вчетвером в путь, на рынок, пока хорошие места не заняли.
Муж, естественно, от участия в семейной коммерческой деятельности отказался - да попробовали бы ему и возразить, и с утра ринулся в пивную - зато остальные трое активно поработали.Гришка, ещё когда к своему торговомк месту шли, увидал по пути деда, по виду татарина - у того и ножи, и ножики, и ещё куча всякого добра... Но, подтолкнутый в спину мачехой, дальше пошагал.
Гришке, правда, стыдно было стоять-торговать, - на его долю антоновка досталась, на просьбу 'мальчик, уступи', краснея, отвечал - 'товар не мой', пока Мать не услышала - любители дармовых яблок утекали от прилавка, бормоча угрозы.
Генка - тот наоборот - кресты и чеканка шли хорошо, одна бабушка даже долго крестила юного продавца, что-то бормоча. В выручке Младший не путался, напротив, один мужик даже уличил его в обсчёте - но бывшая начеку Мать всё быстро уладила.
А вот блузки у Матери разлетались махом - временами аж небольшая очередь была! Даже возможность примерить - пожалуйста! Покупательница заходит за прилавок, Мать прикрывает её развёрнутой газетой, соседка по прилавку - 'ой как вам идёт, оой!'
Подходил милиционер - 'спекуляция значит, гражданочка?' - Мать, по ещё утреннему совету торговавшей рядом глиняными котиками-свистульками дружелюбной старушки, подобострастно глядя служивому в глаза, прикрыв ладонью, подвинула по прилавку заранее приготовленные три рубля. Милиционер равнодушно пошёл восвояси.
- Тётя Люда, мне бы в туалет?
- Потерпеть не можешь?
- Неа...
- Давай, быстро!
Гришке бы за антоновку наторгованные четыре рубля семьдесят семь копеек мачехе оставить - да зов природы приглушил память. Выручка полезла в карман.
Пока нашёл заветную будку, отчасти по характерному запаху, пока сделал все свои дела - двое на выходе. Обоим лет по тринадцать-четырнадцать.
- Деньги давай.
- Какие деньги, пацаны, я тут сам хожу с утра...
- Кому пиздишь - ты яблоки продаёшь, мы видали! - и удар прямым от одного, во рту хрустнуло и солоно.
Гришка пнул того по яйцам со всей мочи, когда второй бросился. Как коты возле нужника схватились было драться - двое одного скрутили всё же, вороватая, чужая мерзкая кисть сразу в карман брючины, рванула застиранную ткань, вот и выручка сыпанула. Бумажные ветерком сдуло, а мелочь в траву - налётчики, сразу потеряв интерес к жертве, кинулись собирать, а Гришка - дай Бог ноги, слёзы на глазах.
На торговое место прибежал, как сказал мачехе - та прилюдно, подхватив пустое ведро, вытянула по спине, вой на весь рынок.
Старший побрёл домой, а Мать с Младшим остались доторговывать - благо, товар влёт расходился. На ходу машинально порылся в обрывке кармана - ого! Бумажный квадратик. Развернул - тот самый рубль, из выручки... Ну, раз ограбили - так ограбили, хоть какое утешение.
Дома уже сидел пьяный Отец с каким-то мужичком. На столе, на газете, трёхлитровая банка пива, две 'беленькой', копчёная рыба, колбаса:
- О, торгаш явился! А один чего? Мешки с деньгами следом тащат?
Старший вкратце рассказал про историю с выручкой от яблок. Отец глянул исподлобья, однако ограничилось оплеухой, от которой Гришка полетел в угол.
- Да тихо, прибьёшь! - всполошился гость. - Хуй с ними, с теми копейками - дело наживное. Наш разговор не забыл? Скоро... знай работай!
Оказалось, Отец в пивной неожиданно познакомился с очень полезным человеком - Михеем, заместителем директора крупного совхоза, километрах в восьмидесяти отсюда, к ним заехавшим по хозяйственным делам. Давеча в вот в ресторане перебрал и утром в забегаловку зашёл парой кружек подлечиться, где и случилась судьбоносная встреча с отцом. По кружке разговор завязался - вот и... Совхоз преуспевал, и практичная мысль Отца сработала в правильном направлении - перебраться туда на заработки, причём всей семьёй, чем гнить тут. Порассказал собутыльнику, что да как, а Отец, какой бы ни был - прямолинейный человек и пустоболтом уж точно не его можно было назвать. Закурили под конец разговора.
Мужик, Михей Валентинович, не треплом оказался и, вдобавок, замдиректора всё же: в перерыве между кружкой пива сбегал к телефону-автомату, позвонил самому директору домой (выходной ведь!). Тот, зная, что подчинённый врать не будет, даже и выпивши, подробно обспросил, что за человек этот протеже, что и сколько умеет,
- Ого, тракторист, токарь, сварной, не врёшь? Хм-м, а ведь нам хороший сварной необходим... Много пьёт?
- Кого там пьёт, вон по кружке выпили, суббота же!
Председатель немного подумал:
- А пускай-ка сейчас сам к телефону подойдёт!.
- Ну, братан, - запыхавшись, выпалил замдиректора, вернувшись к их пивному прибежищу, где Отец уже взял вторую пару пива и колотил о столик таранкой - погодь пока... Держи - он высыпал в мозолистую руку несколько монет, по копейке и по две - к телефону мухой беги, с тобой сейчас Сам говорить будет. Ты уж не подкачай!
Отец не подкачал, беседовал без грубостей и без мата - рабочий он действительно был квалифицированный. Директор совхоза на том конце провода отхлебнул компота, почесал загривок кота на коленях:
- Ай, добро! Семейный, говоришь? Не пьёшь, не озоруешь?
Отец ответил, что нет.
- Ээ-х! Рискуем, короче! Собирайтесь, у Михея ещё дела завтра в ваших местах - а послезавтра приезжайте, он на 'ГАЗоне' тем более, вместе с вашим добром и вас довезёт. Поверю и Михею, и вам уж! - и астматически засмеялся.
С замом своим они много лет работали, столько наград от государства словили, да столько афер да дел вместе провернули - председатель знал, что зам надёжный, и всякую шелупонь к себе прибирать не станет.
Отец с Михеем выпили по стопке, пивом залакировали, Михей Гришке стакан пива налил, на отца глянул:
- Можно?
- Да пускай его попробует. - Отец помрачнел, ещё одна думка на голову легла.
- А вот и мы! - Люда с Младшим в дверях, как маков цвет довольные. И в свёртках чего-то - с первого почина небось гостинцев накупили. Мать подскочила, чмокнула Отца в небритую щёку:
- А ты чего такой?.
- Какой-такой?
- Чего ты, ну... - заластилась кошкой.
Михей поднялся:
- Ну, время уже позднее, пора и честь, как говориться... Как от вас отсюда?.
- Да никак от нас, ночуй, давай, вон сейчас в сенях постелим! - Отец радостно осклабился, а взгляд... - Ночуй, завтра свои дела переделаешь, а послезавтра и двинем! Мы ж теперь твои должники!
- Как двинем? - тут Мать вмешалась.
- Да возьмём и двинем - нас человек на хорошее место устроил! Щас объясню, растрёпа!. - и незаметно, до боли, сжал ей руку.
- Гена, иди покажи, где дядя Михей ночевать будет!
Старшему хорошо стало после пива, охота и рыбки пожевать - да больно. В мыслях - чудесно спасшийся рубль. Завтра у деда-татарина на базаре, когда всё равно с этими, с 'семьёй' туда пойдёт, обязательно ножик купит.
- Выпей с устатку, Люд? Пивко будешь?
- Да нет, - Мать недоуменно - я водочки уж тогда.
- Чего делать-то надо, говори? - Отцу шёпотом.
- Да ничего особенного - яростные глаза ей в переносицу глядят. - Как мне чуть не каждую ночь делаешь - так и ему, приезжему. Усекла?
- Это, это... зачем это?
- Это затем чтобы ты, сука, лишние вопросы не задавала. Это затем, чтобы ты знала, что скоро на денежное, хорошее место жить через него попадём, ясно, профурсетка? Вот, как поддатый спать приляжет - и приделаешь. И завтра тоже. Поняла?
Муж смотрит, будто окурок ей о лицо потушить хочет, а то и в глаз.
- Да поняла. А ты не заревнуешь... - и замолкла.
Тот впервые усмехнулся:
- Нет. Надо так.
...Примерно в полночь сонный Младший, по нужде во двор выходивший, немало удивился - мимо постели гостя пробегает, а там в полумраке водкой смердит, и гость, и мать, и что-то непонятное делают... Опешил малый, вроде и не снится, боком-боком от них, благо на подъём лёгкий, а сени просторные. Потом поворочался, думал, что это было - пока сон не сморил.
Утром Михей пригнал свой ГАЗ-53 от Дома Колхозника, погрузились Мать, Старший и Младший с остатками товара - Старший наверх, как водится, Мать с Младшим - в кабину. Младший у окошка всё таращится. Мать в синей панамке - посередине. У Михея после вчерашнего морда смущённая, кепка почти на глазах, Мать то улыбнётся, то коленкой его заденет...
Уже на подъезде к рынку - бочка с квасом припаркована, несколько тёток стоят с газированной водой, бабушки с пирожками и петушками леденцовыми. Младший аж нос о лобовое стекло расплющил! Мать Младшему железный рубль выдала:
- Сбегай полакомься, сынок. И брата не забудь, купи ему что.
- Вот ещё, на него тратить! - Младший обидчиво губы подтянул.
- Нельзя, нельзя быть жадным! Ну, беги - только газировку залпом не пей, вредно, горло застудишь.
Едва малый убежал - закрыла свою дверь, панамку скинула, на Михея шипит:
- Давай, быстро!
- Да ты чего, да ты... - Кепка у Михея с глаз аж на пол кабины покатилась.
Люда улыбнулась:
- Как хочешь тогда... - быстро нагнувшись, расстегнула пуговицы на ширинке его летних брюк и достала член. Михей запыхтел.
Старший, не веря глазам, наблюдал через стекло заднее стекло. Он, конечно, и на улице много чего слыхал, и самому уже всякое снилось. Да не такое... совсем стыдное...
- Мама, я уже кончил всё! - Младший скрёбся в грязную дверь машины, как раз когда в очередной раз изумлённый Михей приводил в порядок свой туалет, а Люда вытирала губы шёлковым платочком.
- Эй, лови! - в кузов к Старшему полетел леденцовый петушок, жёлтый. Тот поймал неловко, сладость влипла в ладонь, и так мерзко стало! Когда машина тронулась, Гришка выбросил гостинец через борт и, сплюнув на ладонь, долго оттирал ладонь о кузов, сажая занозы.
На рынке распродали остатки товара ещё быстрее, все скопом прошлись по продуктовому рынку, потом двинули по рядам с безделушками. Михей купил Лиде брошь, Младший клянчил пистолетик. А Старший углядел в углу вчерашнего дедушку-татарина, вытянул из кармана заветный рубль.
- Что ищешь, сынок? - у деда на тряпках, на ящиках и на земле, где товар разложен, чего только нет - и хозяйственные ножи вон лежат, и велосипедные цепи, и для бензопилы... И на отдельном - складнички. Старший глазами вцепился в массивный такой, с широким лезвием, с чёрными 'щёчками'. Молча ткнул пальцем.
- Рубль двадцать. - Равнодушно ответил дед.
- У меня... нет столько... - слёзы подлые накатили: и когда мать исчезла из их с отцом жизни, и когда отец бьёт - и то так тяжело и погано на душе не бывало. Развернулся и пошёл.
- Сколько есть, сынок? - дед окликнул.
- Р-рубль - голос дрожит.
- Забирай, ала, первый покупатель. - Старший сквозь слёзы увидел улыбку деда. - Малай, мужик не плачет никогда, запомни.
Ножик, в ещё не оттёртой заводской смазке, оказался в ботинке старшего - уже научен горьким опытом в семейке этой, дальше положишь - ближе возьмёшь, и, благо, Младший ничего не ви...
- Ого - тётя Люда рядом - купил что? И - на какие деньги? - прищурилась лисой.
- У меня деньги откуда, тётя Люда - Старший вздохнул, сердце колотится как никогда. Мачеха хитрая, прочухала что-то.
- Это у тебя так вчера деньги отняли, щенок?! - чуть не в глаза впиться рада. - Карманы вывернул, ну?
Дед-продавец наблюдал за ними.
- Отняли, тётя Люда, и зуб выбили, вы же сами знаете - обветренные руки выворачивали карманы на штанах, рубашке, Старший изо всех сил выдавливал слёзы, на этот раз фальшивые... кислотой бы они стали, да этой суке их в глаза!
- Скажите, этот... этот мальчик что у вас покупал сейчас? - тётя Люда простучала каблучками к деду. У Старшего сердце...
- Какой мальчик? - старик слеповато сощурился.- Такой что вот этот?
Тётя Люда слегка опешила.
- Таких шпана тут знаешь сколько лазит, у меня в том неделе два отвёртка тащили, у Наиля ваабище... - у деда ниоткуда появился сильный татарский акцент.
- Извините, я просто видела, что этот рядом с вами...
- Пошёл отсюда, шайтан! - дед подхватил какую-то железку. - Только ходите воровать, просить... - и добавил что-то по-татарски, видимо, выругался. - Вы такой девушка молодой, хороший, сама тут с ним зачем стоял, он может от вас воровать хочет, а вы тут с таким шпаной!. - дед снова добавил что-то по-татарски. - Извините, я руский язык плохо совсем, у меня сестра продавал тут, болеет, ала, меня просить...
Он снова перешёл на татарский, а обескураженная тётя Люда рявкнула: - Долго тут стоять собираешься, нам ещё в дорогу! - и пихнула Старшего в плечо. Поворачиваясь, Старший увидел, как дед ему подмигнул.
Домой вернулись, Михей загнал грузовик во двор. Вместе с вернувшимся из пивной шатающимся Отцом споро собрали и загрузили всё добро. Совершенно неожиданно и Младший провинился: Мать на рынке красивый кувшин купила, стеклянный, изрисованный, 'на новое место, на новый двор'. Весь в бумаге упаковочной. Доверила Младшему нести - а он, дурень, возьми и задень об угол! Стоит и трясётся, из бумаги осколки только сыплются.
Отец как узнал - даже не ударил. 'Завтра поговорим' - буркнул.
...Купленный ножик Старший, обмотал в тряпицу, прибавил под руку попавшийся новенький гвоздь-'сотку' - пригодится, сверху листом лопуха прочно обернул, примотал куском изоленты к спинке кровати - отлепит и перепрячет, как на место приедут.
Родители с Валентинычем сели это дело отметить, в голой, без занавесок, комнате. Спать пораньше легли - завтра в путь. Отец с Матерью на голую кровать одеяло кинули и другим накрылись, Старший с Младшим на полу, Михею опять в сенях постелили.
Когда Младший, снова по нужде, пробегал через сени ночью - опять то же самое увидел. Но уже как к привычному отнёсся - надо так надо. У взрослых спрашивать, хоть потом, хоть сейчас что - себе дороже!