- Что, бля, спать сюда приехали?! - и Старший, и Младший, уже давно привыкли просыпаться под вопли Отца. Вместо будильника, считай. - Вчера мало получили - так я не поленюсь, в обед добавлю!
Отец стоял в дверях, на примятом лице следы лютого похмелья, улыбался - так щерился обычно, если детей ожидали побои, вроде тех что вчера были.
'Радиоточка' в большой комнате уже выдавала что-то бодрое про поля, леса и привольную жизнь.
Оба подскочили, каждый аккуратно сложил своё одеяло. Старший глянул на Младшего: губы сжаты, в глазах ненависть... и что-то ещё. Старший, конечно, не психолог и не психиатр (он и о словах таких смутно слыхал), однако при взгляде на Младшего в сознании возникало простое слово - 'сумасшествие'. Ещё бы - и чертей ночью вволю повидал, и с молодой чертовкой творил невесть что... и сам всё-таки не брательник, а паскуда. Старший с некоторой гордостью оценил ту капельку нечистой крови, что течёт в его жилах, не давая сойти с ума. И с тоской.
- Так, оба по два ведра в руки и к колонке за водой! Вернётесь - пожрёте!
- Так у нас же маленький есть колодец, на заднем дворе? - заикнулся было Младший, и получил первый за день подзатыльник.
- Я что, бля, по-твоему плесень буду пить! - Отец сам как чёрт стоял над ними. - Или задница поджила?
Часы на стенке большой комнаты показывали семь.
Старший и Младший споро выскочили за калитку, громыхая вёдрами.
- Что жрать утром будем? - Отец, сидя за столом у маленького раскладного зеркала, соскребал станком щетину со щёк. - Скоро оформляться идти на работу.
- Яишню на сале.
- Ночью по курятникам полазила? - Он захохотал, порезался и матом выдал на весь дом - аж стёкла звякнули.
- С собой везли же... - Мать постаралась понежнее сказать.
На стол капнуло несколько красных капель, Отец со злостью замахнулся на Мать рукой с бритвенным станком, разбрызгивая бело-розовую пену.
- Протухли на хер небось?
- Как можно - свеженькие вчера брала на рынке, перед отъездом!
- Ладно... - Он прошёл к рукомойнику в углу, смыл остатки пены, прижёг порез там же стоящим одеколоном, зашипев. - Похмелиться там у нас осталось? Башку разносит что-то... не иначе ты мозги высосала за ночь! - Захохотав, развернул Мать, смачно припечатал ладонью по заднице.
- Какое 'похмелиться', тебе же устраиваться!
- Чегоо?
Мать мелко кивнула, метнулась к настенному шкафчику, вернулась с полстаканом самогона.
- Закусить что будешь?
- Яишня готова?
- На плитке доходит... Сейчас наложу.
После выпитого с закуской Отец подобрел:
- Телевизор надо поставить да настроить. А то как эти сидим... Да Старшего, как сам устроюсь, попрошу куда приткнуть - не хер хуем груши до школы околачивать. Ну, про курей да огород - твоя теперь забота будет. Кролей ещё надо...
- Да какой огород теперь, лета серёдка.
Ладно, репы я тебе своей насажаю, аахххаа! - Мать угодливо заулыбалась.
Ну, пора! - отец оделся, проверил документы в кармане пиджака, наодеколонился, у умывальника черпанул зубной пасты на палец, повозил во рту - и пошёл к выходу.
Пока до колонки шли, молчали.
Утро уже разгулялось вовсю, птички орут, из дворов лай да кукареканье, солнышко ласкает нежно, не припекает ещё - благодать!
Воды набрали тоже молча. Двинулись назад, до калитки дома уже чуть - и тут Младший вёдра поставил:
- А ты за что меня ночью ударил?
- За дело. - Тот коротко ответил.
- За то что эту поганку мучил? Так она наш враг.
Когда Старший ничего не ответил - у Младшего вдруг глаза из зелёных стали жёлтыми, как у той ночной бесовки, и Старший оторопел. Когда неумелый удар Младшего попал ему в скулу - Старший на автомате тому в нос заехал - и чуть не оглох от вопля: Младший кинулся в калитку, и с разбегу саданулся в выходящего Отца, пачкая тому кровью свежую рубаху:
- Папочка, миленький, он меня бьёт! У него нож, зарезать хочет всех нас! Нож, ноооож!
Мать прижала к себе колотящегося в истерике Младшего, Отец крикнул:
- Сюда иди, мрази кусок!
Гришка, напротив, кинулся бежать, неизвестно куда бежать, дальше от всего...
Старушка-соседка, из своего двора наслаждавшаяся зрелищем, пробормотала:
- Ну послал Господь соседей - и домой, увиденное подробно рассказать домашним.
Младшего еле утешили. Отец, ругаясь, сбросил перепачканную кровью рубаху прямо на пол:
- Застираешь! - Бросил Матери. По счастью, на вешалке-плечиках на спинке висело ещё две: чёрная и серая в белый горох. Матерясь, Отец надел серую, повернулся к почти успокоившемуся Младшему:
Мать заботливо вытирала Младшему кровь с лица, тот опустил глаза, и не видно было, что они из зелёных снова пожелтели.
- А потом?
- А потом мы спать легли. - Младший начал успокаиваться.
- Отец, что-нибудь сделай! - Лида зарыдала. - Там жили - покоя не было, и деньги крал и всё! А тут вон свихнулся совсем, и нас резать, и малогооооо... да кого ж ты выродил! Да за что нам терпееть!
- Что за нож был? - Отец спросил.
- Да здоровый такоооой! - Младший снова зарыдал. - Всех вас, говорит, перережу, жизни не даёте!
У отца брови как тучи нависли.
- Так, собираешься куда? - спросил жену.
- В магазин хочу - завсхлипывала.
- Тааак... Иди и ничего не бойся. Небось прячется где, сам пересрал. А ты, малой... Топор помнишь где?
- Д-да.
- Дома закрываешься, сидишь с топором тихо-тихо. Если появится, начнёт в окно щемиться - бей, не жалей. Там разберёмся! - Отец поправил пиджак. - Я, пока суд да дело, обустроюсь на работе, да кнут у кого найду. Я, блядь, ему дам... ножом пугать.
Отец достал городские папиросы - специально на выход берёг, закурил и пошагал в сторону конторы совхоза.
Гришка-Старший нашёл место у старого тополя - скинул ботинки, спрятал в траве. Босиком забрался, угнездился, что твой аист. Хорошее место, высокое. И вроде всё тихо по деревне, а то перепугали до полусмерти - невесть что орали Отец с... этими. Начал мечтать, как убежит от них, хоть в детдом - дальше бы... Вырезанный ночью на руке могильный крестик опять зазудел.
В сельском магазине, 'сельпо' по-старому, новую односельчанку приняли настороженно, как водится. Мать вначале потыкала пальцем в пряники - оказались мягкие, попросила взвесить полтора кило. Незаметно так разговорилась с несколькими бабами.
- Так вы в том доме теперь живёте, где учителка жила со своим этим?
- Справный такой дали, а что за дом... Зато и просторный, и с садом-огородом, и дворик задний справный - хвастающаяся Мать с неудовольствием увидела, как прислушивающаяся к ней старуха у дальнего прилавка перекрестилась. Остальные собеседницы слегка отпрянули от неё.
'Что за народ дурной' - недоумевала Мать, расплачиваясь за пару кило муки, кило сахара-песка, карамельки, несколько банок тушёнки, рис и прочее.
Сумки тяжёлые, сыновей бы кого - и потом вспомнила. И заспешила...
- Давай поспешим, ну ты что как маленький! - Валентиныч аж припрыгивал от нетерпения. - Ты такого сроду не видел и не чуял! Сосёт как... Я думал, кондратий обнимет!
- Да ты влюбился что ли?! - захохотал директор, а самому интересно стало. Он такого почти и не пробовал в жизни, а тут родной зам что твоя Херевзада порассказал...
Валентиныч глянул на часы:
- Начало двенадцатого, обед в час. Пока этот пентюх в работу врубится, пока... Поехали, говорю!
Мать продукты распределяла, что куда, Младший рядом вертелся - слышно, кто-то в ворота входит... Сердце в пятки ушло - неужто Старший-дурак их резать...
- Доброго денька, Лидия Батьковна... извините, отчества не знаю - в дверь сам Директор совхоза лезет, и Валентиныч следом. У Валентиныча бутылка в руке, ненашенская какая-то, свёрток небольшой.
Младший тут как тут - ему директор сразу две конфетки 'Белочка' из кармана достал.
- Сходи, сынок, погуляй!
- Да у нас тут... - было мать заикнулась.
- Хорошо тут всё у вас... - подмигнул Валентиныч. - Хорошо.
Младший мамочке подмигнул - и что-то сразу в дверь. Странно.
-Ну, Лидия Батьковна, что есть в печи, как говорится... - директор нарезал импортный сервелат, а Валентиныч, чуть не до половины заполнив складной стаканчик коньяком, подносил его хозяйке дома. Ошеломлённная Лида автоматически приняла его, отхлебнула глоток безумной жидкости:
- Да вы что?!
Улыбающийся Валентиныч уже шевелил пальцами над ширинкой своего летнего костюма:
- Да ты чего - да ничего, да на попробуй моего...
Директор грубее - рванул на ней лёгонькую блузку, и лифчик сорвал:
- Новое куплю, не ссы!
- Ну что, зёма, вроде врубился - мастер техучастка дал Отцу прикурить. Тот усмехнулся:
- Дурное дело нехитрое!
- Ну а раз нехитрое - после обеда придрочишься ещё, а с завтрашнего дня ебошим, ебошим и ебошим - как завещал великий Ленин-Сталин ггггыыыыыыыы - пасть звероподобного мастера раскрылась не хуже чем у динозавра. - Давай домой пиздуй - твоя небось щей нахуярила гггггыыыыы!
Отец помялся, оглядывая ящики со всяким добром в мастерской:
- Слышь, Сергеич, а тут у тебя, смотрю, до хера всякой приблуды...
- И чего такое?
- Да смеяться будешь... кнут бы какой завалящий.
- На хуя тебе-то кнут - в пастухи подряжаешься? - и снова хохот. Но искомое нашлось.
- Чего должен?
- Бескорыстный труд на благо родного совхоза, аааааааааа! - И, уже серьёзнее:
- Кнутовище сам слепишь, не маленький. Ну всё , приятного!
Гришке надоело-таки торчать на тополе уже часа два. Припрятал нож в маленьком дупле - потом заберёт, как всё утишится. Спустился, отлил прямо под деревом, отыскал ботинки, и к родному... родному ли дому. Жрать неимоверно хотелось. В крайнем случае, сопрёт что-нибудь пожрать втихаря, и снова спрячется где-нибудь тут. В окрестностях. Поймает Отец - пускай хоть убивает. Старший его, конечно, не сможет... ножом-то. Не зверь же. Не сможет.
Дом выглядел в свете дня ещё более... красивее что ли. Отец прибавил шагу, в животе завыло - там Лила небось и борща наварила, и шанег каких напекла, и... Он толкнул калитку. Сынка ебанутого вроде не слыхать и не видать. Выродок.
Зато когда в дом вошёл - голова двинулась кругом. Раздавалось громкое чмоканье, голос Лиды 'Ну не могу больше, ну вы что!'. Валентиныч доливал для неё в свой стаканчик остатки коньяка.
Директор совхоза, ухватив его Лиду за грудь, ритмично двигал пухлым задом, услышав шорох, оглянулся. Взгляды Отца и Директора пересеклись, - и тут Директор завопил страшно, мощно - очередное удовольствие получил. Валентиныч от неожиданности вылил остатки коньяка себе на брюки, на срам обнажённый прямо. Кнут, принесённый из мастерской, выскользнул из руки.
Директор обескураженно присел на табуретку возле кровати, где происходило всё действо.
Лида, вся перепачканная, с голыми трясущимися грудями, лепетала: 'Я всё тебе сейчас объясню, погоди...'
- Папочка, миленький, а я всё время с топором ходил, как ты учил, я боюсь, папочка! - сзади раздался голос Младшего. Отец резко повернулся, Младший сам ему топор протягивал, мерцая жёлтыми гла... Отцу уже не до того было, какого цвета у пасынка были глаза.
Первой Лида рухнула, ну, как рухнула, боком на постель, где всё действо творили. Топор, в струйках прозрачного и красного, несколько раз опустился на висок.
Голодный Старший-Гришка заглянул было в окно - и через миг убегал, пронзительно крича. Валентиныч пополз по полу с разрубленным пахом. А Директору пришлось легче всего - Отец сшиб его на пол навзничь, и просто по жирному загривку рубанул несколько раз.
И кураж прошёл. Отец придвинул табурет, присел... страшно... дрожащими руками сломал несколько папирос, пока наконец не закурил одну. Уселся как раз напротив входа в маленькую комнатку, где малые спали, должны были спать... отчётливо увидел, как Младший открыл дверь во внутренний дворик, как Младшего вдруг затрясло, начал с себя одежду рвать... потом словно раздваиваться стал - отец, когда служил в Средней Азии, специально с ребятами ходил посмотреть, как паук какой-то кожу меняет, сбрасывает. Если бы не полстакана спирта, Отца рвало бы... А тут того чище - ребёнок на две части делится - пополам разрывается, голова от головы, тулово от тулова. Одна часть человеческая, кричит так пронзительно; а вторая как... Отец нашёл ещё одну целую папироску, прикурил от первой.
И вот человеческая часть, кровью плещущая, бежит к кровати, где Лида полуголая лежит, вся в крови да в... сиськи уже посинели и затвердели, судя по виду. И вот этот голый кусочек ребёнка с окровавленной кожей, на труп прыгает - 'мамочка, не умирай!'.
Блядь, да что же он... хуже суки пожил... и жена путняя была - а он что вытворял с ней, пока не убёгла. И сын - пацан как пацан - а он его хуже врага... ещё и за этих троих лет пятнадцать, если не 'вышку' - Отец достал ещё одну папироску, прикурил, дико кашляя и, едва переставляя ноги, через большую комнату двинул к открытому входу на задний двор - там Лида... покойная верёвку для белья натянула. Та верёвка ему и...
Мохнатая тварь, что возле входа притаилась - Отец догадался, что оно не любит солнце - вдруг, да так ловко, запрыгнула на спину да под пиджак пролезла - коготки больно спину закололи, да отцу уже всё равно.
И только вылез на белый свет, чтобы верёвку сорвать - глядь, Старший, Гришка в открытом сарае жмётся. Тваринка-то эта, мохнатая, из-под его пиджака выскочила да туда же. И, пока бежала - задымила аж.
- С-сынок - чуть не в первый раз за эти годы к нему по-ласковому...
- Погоди, зятёк, долг за тобой - из нужника голос доносится. Отец смотрит - а там в полумраке какой-то дед стоит, странный - башка вся лысая и на башке что-то...
- Какой я зятёк тебе - Отец вяло отвечает, сам думает как верёвку сорвать.
- А ты зайди - дед ухмыляется. - Или боишься?
- Я, тебя? - вот на такое Отец часто ловился; и только в сортир тот заскакивает, как чует, что их там не двое - а третий весь вялый такой. Мертвечиной от него прёт.
- Это ты с кем?
- А это твой покрученик теперь - и обе руки деда вдруг вспарывают живот Отца; тот воет от дикой боли, в то время когда руки с длинными когтями вытягивают кишки, обматывают их вокруг шеи Отца - руки старого вытягиваются аж до перекладины на потолке, и связывают кишки на ней.
- Тебе за дочку мою - почти шепчет старый бес.
- За... которую... - умирает отец.
- За ту, что твоей первой женой была. Тут теперь и болтайтесь, две дохлятины...
Старший, дед и Бесовка сидели в открытом сарае. Солнце уже почти село.
- И чего теперь думаешь? - дед спросил.
- В монастырь, куда ж ему ещё! - хихикнула Бесовка.
- Вот зачем вчера на руке такое нарезал?. Сейчас бы одним из нас был!
- А не ваше дело!
- Ладно, внучка - поднялся старый - его голова, ему жить.
Они разом исчезли во тьме.
Старший ещё немного посидел... в детский дом податься - так там, говорят, не лучше, чем у покойного отца. В армию - рано. Да и...
Свет восходящего месяца высветил в углу маленький топор. То ли специально подбросили, то ли...
Старший подошёл к забору около осинок, положил на него руку с вырезанным крестиком - тот опять полыхнул - примерился...
Первый удар самый болезненный - Старший второй нанёс, третий - рубил завывая.
Ещё и кисть не отрубил - а падающие вниз капли крови отозвались на земле красно-оранжевым цветом...
Осинки у забора зашелестели.
...Женщина нежно укрыла засыпающего мужчину, самой что-то не хотелось ещё спать. В животе шевельнулось, отдавшись улыбкой на лице.
Сходить чайку попить - и ей, и маленькому достанется.
Женщина прошла на кухню, зажгла ночничок - она любила тихий свет. Пока грелся чайник - достала из холодильника масло и сыр, из хлебницы - чёрного кусочек, пару бутербродом нарезала.
Чайник закипел, забурлил на плите - и одновременно какой-то...чужой звук, такой странный...
- Мама? - тихий мальчишеский голос, похожий... Она в последнее время часто вспоминала первенца, Гришу, иногда даже плакала, пока муж не слышит. Был разговор с мужем, тот с неохотой беседовал о том, чтобы им забрать к себе Гришу на законных основаниях.
- Мамочка!. - чуть громче, и у стоящего сзади такой голос знакомый!
Женщина обернулась - Гришино лицо... весь покрытый серой шерстью... Он шмыгнул носом и почесал голову, справа - там где торчал один из маленьких, ослепительно-белых даже в полумраке рогов.