- ...а потом тот человек выходит на улицу, смотрит - а у всех людей там лошадиные головы. - Последнюю фразу Витя произнёс зловещим шёпотом.
Ребятня, собравшаяся в беседке этим вечером, разом ахнула. А Инна, притормозившая на секунду, чтобы послушать, что там младший брат "затирает" сверстникам, безудержно расхохоталась, высоко закинув голову с выкрашенными в угольно-чёрный цвет волосами - так, как может хохотать семнадцатилетняя девчонка, озлобленная в своём ещё подростковом одиночестве. И вопли Lamb of God из наушников плейера только подстёгивали депрессивное её исступление.
- Мелочь пузатая! - отсмеявшись, высказала девушка отношение к услышанному и тем, кто кроме неё всё это слушал.
Ребятишки притихли - Инну во дворе побаивались.
- Витька, иди сюда!
Инна извлекла из кармашка куртки деньги - свёрнутые грязным квадратиком сто пятьдесят рублей и протянула брату "полтинник".
- Спасибо! - Денежка перекочевала в потную ладошку.
- Кушай-не обляпайся! Домой вон беги, мамочка заждалась. - Инна поправила на плече чёрный рюкзачок с зелёным черепом и зашагала с родного двора навстречу приближающемуся весеннему вечеру и всему, что он с собой сегодня принесёт. Сто рублей, да двадцать мелочью наберётся - как раз пачка "Парламента" и банка "Отвёртки"...
- Ш-ш-алавая пошла - злобно в один голос зашипели бабки на скамейке. Инна повернула голову - её карие глаза встретились с четырьмя парами старушечьих - ненавидящих эту молодую ворону, вырядившуюся непонятно, ведущую себя неясно - и оттого враждебно.
Мама перед уходом так же её назвала - как сговорилась с бабульками.
- Опять?.
- Чего "опять"? - Инна накладывала макияж как раз.
- Сил моих нет! Вырастила доченьку: шалава подзаборная! Таскаешься где-то по ночам...
- Почему я шалава? - Меланхолично поинтересовалась дочь, докрашивая веки. Такой способ общения с мамой, Инна давно уже уяснила, действует куда лучше криков и истерик.
- Ах ты... ты... кобыла!
- Угу, кобыла. - Щеточка для туши скользнула по реснице. - Я же в год Лошади родилась.
У мамы на глазах показались слёзы, и завопила она сквозь эти злые слёзы в глаза пропащей дочки: - Тварь, шлюха!.. - И, не найдя больше слов, хлопнула дверью своей комнаты.
И ладно. Инна давно, уже полгода относилась к ним снисходительно - и к маме, и к папе, ушедшему несколько лет назад к молодой жене, и уже заделавшему себе нового сыночка, а ей с Витькой - братика. Благо, хоть квартиру трёхкомнатную оставил бывшей семье.
Недавно они с Витей были на торжественной встрече с папашей и его семьёй, раз в месяц такие встречи происходят, вернее происходили - они с братом при параде приезжают к папе и его новой семейке, на столе красуются купленный любящим родителем торт, не очень дорогой, и неизменные куриные окорочка с рисом. Молодая их... кто она им, мачеха? Итак, папина новая жена хлопочет вокруг братика с сестричкой - типа роднее их на свете никого нет. И папочка выносит им их младшего братика, целуя его в пухлую щёчку и призывая поздороваться со старшими чадами.
Витя двухлетнего брата особенно ненавидел - и в тот их последний визит к папе, когда Инна беседовала с родителем и его супругой на разные темы, из комнаты, где находились оба брата, раздался вопль. Они втроём ринулись туда - и увидели, как Витя злобно щиплет младшего брата, а тот исступлённо орёт.
Папина жена закатила Витьку оплеуху, подхватила малыша на руки. Папа вытянул ремень из штанов, намереваясь задать Вите порку прямо на месте - но у Инны комок тугой злобы внезапно подступил к горлу, злобы, копившейся несколько лет - с той поры когда отец бросил их, когда мама плакала каждый день и кричала на пытающихся её утешить детей.
Она заслонила собой Витю, и так глянула на папашу, что у того и руки опустились. И сквозь зубы процедила:
- Вон, своего бей, понял? А мы для тебя - никто. - И, пока папочка ошалело выпускал воздух из ноздрей, они с братишкой успели одеться и обуться, и ринуться по лестнице вниз. Вслед им доносились вопли папиной жены, желающей дебилам и ублюдкам всяческих несчастий.
Так что пока визиты к папочке отпадают - хотя она лично этим не особо и огорчилась, а страшащийся праведного отцовского гнева Витя - и подавно.
А "шалава" - Инна грустно улыбнулась, пока ноги несли её к супермаркету... Нет, не была она шалавой, хоть и девочкой тоже не была - невинность потеряла весной, с парнем своим, первым и единственным, Володькой, и было-то у них "это" всего несколько раз - первый раз ничего, кроме боли она не испытала, и последующие разы не так уж развлекли её. А потом Володьку "приняли" менты со стаканом анаши - и поехал её первый мужчина в известные места. Инну тогда тоже вызывали, как свидетельницу: "нет, ничего не знаю, ни разу не видела, что он употребляет наркотики" - заученно повторяла она и на следствии, и затем на суде: Володька, похудевший и осунувшийся, сидел на скамье подсудимых, в клетке, как зверёныш, только глаза сверкали. И свиданку после суда им не дали - "не положено". Инна никому не показывала своих слёз, везде, и во время следствия, и на суде, и после, - появлялась с застывшим лицом, ничего не выражающим. Ревела только в одиночестве.
И вот с тех пор она полюбила эти вечерне-ночные походы по городу в одиночку, слушая музыку, презрительно размышляя об окружающем её мире и рискуя нарваться на неприятности - именно из-за риска и полюбила. И всё сходило благополучно до сих пор: хоть и предложений сесть в машину было немало, но она гордо "посылала" любвеобильных сограждан; и спасаться бегством приходилось раза два от подвыпивших компаний. А мама считала, что дочка блудит невесть с кем - и Инна не разубеждала её сознательно: этот имидж шлюхи тоже был её протестом.
II.
Инна миновала ошивающихся у дверей супермаркета тёмных личностей - алкоголика, сшибающего мелочь и двух ребят в кепках-"восьмиклинках" - оба облапали юную красотку похотливыми взглядами. Один присвистнул, второй проурчал:
- Ништяк, я б на такой лошадке прокатился бы...
Инна на ходу кинула "гопнику":
- На бабушке своей катайся, понял?
Парень замолчал обескураженно, его приятель захохотал.
Супермаркет встретил Инну ярким светом. Кондиционеры выдували из своих железных потрохов воздух, немногочисленные покупатели выстроились у касс, охранники негромко переговаривались, наблюдая в монитор за залом.
Инна прошествовала к винно-водочному отделу, встала в хвост очереди. Прямо перед ней стояла парочка - полноватый мужчина в дорогом костюме и с ним женщина, лет под пятьдесят, вся в чёрном, на груди, на массивной золотой цепочке - странный какой-то кулон: подкова, в ней - голова лошади, какие-то символы...
Девушка вгляделась в невиданную побрякушку - и словно ощутила исходящую от кулона... вибрацию, что ли, словно вихрь невидимой энергии оторвался от диковинной вещицы и проник в неё, Инну, в самое нутро проник. И в ноздри ударил запах... знакомый запах - когда она была в деревне, её этот запах конского пота, неоднократно слышанный, всегда раздражал.
Инна, поглощённая новыми ощущениями, не обратила внимания, как мужчина и женщина переглянулись - и женщина печально произнесла:
- Она! - И на глазах выступили слёзы.
- Она, она! - Мужчина радостно заулыбался.
- Эй, малолетка! - резкий окрик с той стороны прилавка. - Тебе, тебе говорю, черноволосая!
- Что? - Инна очнулась.
- Даром стоишь, "что"! - Вертлявая продавщица пристально глядела. - До восемнадцати лет не отпускаем.
- Мне уже восемнадцать! - Инна уставилась на торгашку.
- Паспорт принесёшь - тогда и разговаривать будем. Вам чего? -Это продавец обратилась к мужчине в костюме. Его спутница коснулась еле заметно руки Инны, прошептала: - Подожди нас, сейчас всё купим. - И на глаза женщины вновь навернулись слёзы, и Инна ощутила новый импульс, исшедший... из кулона?
Она покорно отошла к выходу. Два недавних гопника смотрели на неё через дверное стекло. У Инны ёкнуло сердце. Тот, кому она резко ответила, видимо жаждал сатисфакции.
- Всё взяли! - жизнерадостно улыбнулся мужчина, направившийся со своей спутницей к выходу. Посмотрел на побледневшую Инну, затем через дверное стекло -на улицу, где топтались восьмиклиночные оболтусы:
- Тебя ждут, что ли?
Инна кивнула.
- Не бойся, пошли! Довезём... куда надо - мужчина вновь осклабился, и Инна обратила внимание, что зубы у него какие-то уж больно крупные, "лошадиные", как в народе говорят.
И Инна покорно, словно во сне, двинула за своими новыми спутниками.
III.
На улице мужчина лишь глянул на гопоту - и те попятились назад.
- Проблемы, ребятки?
- Да не, дядя, всё путём, - Парни пытались сохранить хорошую мину при отступлении.
- Ну тогда, племяннички, - Мужчина неожиданно захохотал, смех его напоминал лошадиное ржание, - дуйте дальше.
Парни растворились в темноте.
В руках у Инны оказались вожделенные сигареты и коктейль, она ещё удивилась - откуда эти двое знают, что именно ей нужно, и ещё подумала - надо им деньги отдать, и ещё удивилась, отчего это ноги сами несут её за этой парой...
Миновав ряд машин на стоянке, троица остановилась у видавшего вида джипа. За рулём сидел худощавый парень с нагло выпирающими зубами.
Мужчина распахнул заднюю дверь - первой влезла его спутница, затем, по мановению холёной руки, Инна. Сам мужчина уселся на переднее сиденье.
В салоне сквозь запах дорогого автомобильного дезодоранта явственно проступал запах, слышанный Инной в магазине - конского пота. Она хлопнула крышкой банки с "Отвёрткой", отхлебнула немного - алкогольная хмарь с пузырьками газа шибанула в голову.
- Пить бы ей не надо... перед этим, - подала голос женщина, и вдруг негромко заплакала.
-Ладно, ладно, немного ей не повредит - произнёс мужчина. Он повернулся на сидении и пристально уставился на Инну.
- Итак, девочка, ты избрана! - глаза мужчины смотрели пристально... глаза животного, глаза... породистого жеребца? Инна выпустила из рук свою банку, та покатилась по полу салона машины, разливая содержимое.
- Куда избрана... как? - Изумление мешалось в девушке с ощущением наступления чего-то неотвратимого, нового и интересного, что в одночасье изменит её жизнь.
Случайно скосив глаза влево, Инна увидела, что загадочный кулон на груди женщины засиял сине-зелёным светом. Крупные капли слёз падали на него.
- Ты что-нибудь слышала о Культе Лошади?
- Н-нет...
- Мы, - мужчина осклабил лошадиные свои зубы - как бы тебе сказать... не совсем люди.
- Точнее, совсем не люди - это подал голос водитель.
- Гриша, говорить будешь, когда я тебе скажу.
- Хорошо, Филипп Ипполитович.
- Слушайте, - угасающее сознание Инны пыталось ещё противиться тому неизведанному и пугающему что, она чуяла, надвигалось на неё, - что это всё значит? Вы что - извращенцы, свингеры, сатанисты?! Выпустите меня!
Она попыталась открыть дверцу джипа, когда на плечо ей опустилась рука женщины:
- Девочка, милая, не противься попусту - по-твоему всё будет, лишь когда закончится твоё новообращение. Когда ты займёшь моё место - место Жрицы.
- Нет... Скоро всё сама поймёшь. Наша Мать, наше божество - Мать-Лошадь, именно она некогда сошлась с тем человеком, что способен был дать свету нас... Нас мало, мы живём среди людей, и сами не способны произвести на свет себе подобных. Я - женщина гордо подняла глаза, крупные и с поволокой, - Жрица нашей Матери, и много лет служила ей верой и правдой, отправляя обряды, потребные для процветания её немногочисленных детей - как ведущих род от неё, так и приведённых к нам по Знакам. Теперь мне нужна замена, её мы берём из дочерей простых людей...
Такого кавардака в голове Инны отродясь не было...
- А пока - между тем продолжала женщина, -не противься, пустое это всё. Ты и так уже много узнала, девочка. И пути назад тебе нет. - При этих словах Гриша-водитель нехорошо заулыбался, и сердце Инны ёкнуло. - Мне пришло время уходить - уже давно. И я молила Мать-лошадь нашу о замене - и вот ты сама пришла к нам. Сегодня ты получила три Знака на словах - и четвёртый получишь по окончании Обращения. Ты должна - женщина особенно выделила это "должна" - занять моё место.
"Какие ещё знаки она сегодня получала?" Но тут молнией мелькнуло в голове Инны все слышанное ею этим вечером о лошадях... мать обзывает её "кобылой"... брат рассказывает "страшилку" о людях с конскими головами... гопник возле магазина называет её "лошадкой"... Но как это всё связать с тем, что она только что слышала в машине? Чушь какая-то, бред... Бред сивой кобылы?
Ладно, посмотрим, что будет дальше. Вроде на извращенцев эти трое не похожи, сектанты какие-то, быть может? И в Инне сквозь страх пробилась та самая страсть к приключениям, что чуть не каждый вечер гнала её на улицу, из постылого дома.
Инна откинулась на сидении.
- Ладно, поехали, куда скажете.
- Так-то лучше! На, хлебни - улыбающийся мужчина протянул ей бутылочку - конечно же, "White Horse", отметила уже ничему не удивляющаяся Инна.
Машина тронулась.
IV.
На поляне, куда они приехали, видимо загодя было расчищено место. В лесу шорохи, и ветерок подувал.
Филипп с Гришей достали из багажника хомут, узду, ременный кнут. Хомут Филипп разместил в центре поляны, рядом воткнул нож-тесак. И кинул Инне:
- Ну, раздевайся и садись на хомут.
Краска стыда залила лицо Инны, когда она расстёгивала куртку, брюки, блузку, снимала их...
- И бельё - тоже!
Инна повиновалась. Старая жрица, уже обнажённая, надела девушке цепочку с талисманом на шею - и сразу же душу Инны покинули и стыд, и срам, и вообще почти всё человеческое...
Она, подтолкнутая властной рукой Филиппа, прошла к хомуту посреди поляны и уселась на него. Кожу ягодиц охолодило дерево хомута. Подошедший следом Гриша нацепил ей на голову сыромятную узду.
Удивления больше в Инне не было, внутри бурлили неизведанные ранее чувства - чувства животного.
Мужчины разделись следом, Филипп взял кнут:
- Ну, Лошадь-Мать, всем Коням Мати, на это место приди - старую клячу забери, а молодую кобылу уму-разуму научи, чтоб дела вела, чтоб закон твой блюла!
Он хлестнул старую жрицу вдоль хребта - та протяжно заржала, ещё удар - ещё ржание. Филипп и Гриша вторили ей.
С каждым ударом кнута со старой жрицей происходили удивительные метаморфозы - вот человеческая голова стала превращаться в лошадиную, отросла грива, кисти рук и ступни ног начали принимать форму лошадиных копыт, над целлюлитными ягодицами вырос конский хвост.
Полуженщина-полулошадь стояла на поляне, тело сотрясалось от ударов кнута. Несчастная уже не могла издать ни звука.
Наконец Филипп - его голова к тому времени также превратилась в лошадиную, но всё остальное осталось прежним, человеческим, - отбросил кнут. Ухватив теперь уже бывшую жрицу за гриву, он подвел её к сидящей на хомуте Инне, выдернул из земли тесак - и одним махом перерезал жрице горло, ожесточенно принялся орудовать тесаком, отделяя лошадиную голову от человеческого туловища.
Горячие потоки крови оросили грудь и голову Инны, когда Филипп поднял над ней лошадиную голову её предшественницы; запах лошадиной крови напоминал гематоген. Инна задрала лицо вверх, подставляя его под струйки горячей крови, подоспевший Гриша стянул с её лица узду и отбросил в сторону, словно избавляя Инну от пут, до того сдерживавших её - и девушка издала протяжное ржание, какое издаёт кобыла, призывающая жеребца... Гриша ответил ей, Инна, обуреваемая похотью, опустилась на четвереньки - и ею овладели вначале Филипп, потом Гриша. И она ощутила поистине животное наслаждение.
Капли крови бывшей Жрицы, стекающие с волос Инны, попали на талисман, висящий на шее - и тот, разом накалившись, на миг прильнул к её левой груди - и Инна вновь заржала, но уже от боли: на груди талисманом выжжено было тавро - Четвёртый Знак, о котором толковала в машине та, чьё место Инна заняла сегодня...
... рассекая время и пространство из неведомых глубин других измерений пришла огромная белая лошадь - и вошла в душу, в разум, плоть и кости девушки, и преобразила там всё так, как ей, Лошади-Матери, было нужно...
* * *
Вернулась Инна домой уже с рассветом. На груди таился талисман жрицы - теперь он по праву принадлежал ей, в кармане - толстая пачка отнюдь не рублей ( "Это тебе вроде аванса!" - улыбался Филипп, когда вручал ей деньги; и теперь Инна радостно прикидывала, что купит на них маме, брату и себе, естественно), в памяти -наказ Филиппа быть ровно через неделю на том же месте. И в душе - злобная радость оттого, что она теперь гораздо выше окружающих. И сильнее, благодаря...
- Нагулялась, шелопутная? Ох, что ж с тобой делать! - Это заспанная мать выглянула из своей комнаты.
Принюхалась:
- И помойся хоть - воняет как от лошади!
Инна засмеялась.
Часть вторая.
I.
- Лошадь-мати, всем коням мати... - Инна повторяла заученное наизусть с того самого дня, вернее ночи. Новообращённую посвящали в первую ступень - не так как Инну-жрицу, конечно: просто в "первую" ступень. С приходом молодой жрицы Инны, за эти пару лет их немногочисленный орден пополнился несколькими новыми членами - в основном из молодёжи, найдены они были подобно тому, как Филипп Ипполитович и Гриша нашли Инну - по особым признакам, и лишь пополняли "армию" возрождающегося культа.
Белобрысая худенькая девушка стояла на коленях, совершенно обнажённая, как когда-то и Инна, стесняясь, прикрывала руками едва оформившиеся груди, Инна орошала её голову лошадиной кровью из глиняного кувшина, бормоча слова зазыва. Тело Инны потряхивало - это Лошадь-Мать, могучий дух всех лошадей, постепенно входила в свою жрицу... вот кувшин, почти опустевший, полетел в сторону и раскололся... а в Инну, а вернее - в их Лошадь-мать воплотившуюся, вошёл один из недавних неофитов, Серёжка... Только пристроился - и отпрянул с испуганным оханьем, увидев, что голова Инны преобразилась вдруг в голову лошади... Инна нетерпеливо повела задом-крупом - похоть Матери-Лошади, совершенно необходимая во всех обрядах их маленького ордена, передалась ей... Тотчас же Филипп подоспел, ещё в человеческом обличье, застонал привычно-довольно, вторгаясь в Инну, у той в получеловеческом разуме мелькнула похабная поговорка: "Старый конь борозды не испортит...", в то время как Филипп входил в неё.
Серёжка, дурья голова, успела Инна отметить, перед тем как всепоглощающее наслаждение охватило её тело и душу - Серёжка рванул было с поляны... Но далеко не ушёл - подоспевший Гриша догнал, подсёк под коленки живо и, пока Серёжка, горе-неофит, падал - подхватил его и перерезал горло небольшим "татарским" ножом, что всегда при себе таскал. Потом, взяв труп за босые, испачканные землёй ноги, потащил к полянке, где уже заканчивался обряд посвящения новых.
Инне... в голове зашумело, словно могучий табун Лошади-Матери промчался... Инне сразу ясно стало, что с ("не пропадать добру, не пропасть...") что с телом ещё тёплым Серёжки-неудачника делать. Махнула Грише - тот понял всё разом, потащил тело Сергея, орошающее кровью, вокруг ночной поляны, а Инна произносила - словно в неё кто эти слова вкладывал:
- А ещё, Лошадь-мать, всем лошадям мати, огради и сынов-дщерей своих кровию отпрыска неразумного... - Инна набрала в грудь больше воздуха, а в темя её ровно проникло что-то... - от волков серых, от зверя хищного, от людей лихих, от глазу цыганского...
Тело бывшего неофита волочилось вокруг поляны по часовой стрелке - следы крови загорались в полумраке синим огнём, а Инна, вдохновлённая извне, выкрикивала закличь - и приумножала защиту маленькой группы людей-нелюдей, людей - оборотней лошадиных против враждебного им мира...
II.
Уже больше трёх лет прошло после тех событий, когда Инна не по своей отчасти воле обрела статус жрицы маленького и странного ордена.
И вокруг неё много изменилось. Мама, казалось, ещё больше постарела, завела себе этой осенью кавалера-воздыхателя, с брюшком, седыми волосиками и усами, и похабным взглядом серых глаз. Через полмесяца, придя однажды поздним вечерком, вдруг попытался и Инну облапать, тошно дыша на неё запахом водки, чеснока и чебуреков из ближайшей рыгаловки - но у кавалера маминого от одного Инниного взгляда вдруг конфуз приключился: к стенке отлетел, будто мужик здоровый в "дых" ему наподдал... И пошёл-поплёлся в спальню к их матери - Инна злорадно пару слов, что за это время узнала, прошептала ему вослед - а, через полчаса, дымя на кухне любимым "Парламентом", услышала - стенки-то тонкие - как новоявленный папаня оправдывается перед мамой - "бу-бу" всё слышалось, однако Инна знала в чём дело, и посмеивалась злорадно...
А после того, как мужичонка-мамин кавалер, вздумал на саму маму руку поднять - Инна с повзрослевшим братишкой-Витьком легко эту атаку отбили... Когда мужичок, выпроваживаемый за дверь, потёртую свою дублёнку надевал на ходу, бормоча невнятные угрозы - Инна просто(клик-клик-клац!) своему патрону-Филиппу позвонила. Мамин кавалер ещё и из ноябрьского подмёрзшего двора не успел выйти - как подъехали Филипп и Гриша на том самом джипе и попросту запихали туда незадачливого кавалера. Потом Инна его раз встретила в городе, месяца два спустя. Мужичок, как её увидал - кинулся мимо крысой трусливой. Поучили, видать, хорошо, мерзавца...
И Витёк, братан её, за эти годы возмужал... более чем... Инна раз, домой придя раньше времени (она на третьем курсе политехнического уже к тому времени была - Филипп настоял), из его комнаты услышала характерное оханье, ну и врубилась что-по-чём сразу - братишка "копоти даёт"! А как из братишкиной комнаты, в простыню обёрнутая, в ванную метнулась местная шалашовка - Инна только усмехнулась, проходя в комнату, бросая на стол возле компьютера папку с курсовыми и расстёгивая верхние пуговицы блузки... Подождала, пока витькина гостья свои дела сделает, и вошла, включила душ... на возмущённые вопли Вити, не поспевшего в свой черёд в ванную, отозвалась лишь насмешливо: "Мелкий, подождёшь!" - подставила стройное тело под тёплые струи.
III.
Да... только не всё ладно у самой Инны на душе было. Молодая, но верно говорят "многие знания рождают многие печали". Иногда Инна просыпалась среди ночи - чуяла чьё-то присутствие в комнате, и в нос бил смрад лошадиного пота... словно кто собрал его с лошади и плеснул на каменку в бане. Медальон на груди в такие минуты на миг раскалялся - и в её сознании возникали все те обряды, что примерно раза два в месяц, в урочные ночи они проводили на заветной их поляне. Часто стала спать, не выключая ночника.
Но раз и при свете ночника увидела в полусне, что в комнату входит та, чьё место она заняла - бывшая жрица, обнажённая, как в ТУ ночь, когда она, по сути, таким страшным способом уступила своё место Инне, в обличье обычной женщины, с человеческой головой на плечах.
Тогда впервые за это всё время, не проснувшаяся ещё, Инна задрожала всем существом - какая радость от власти тайной, что въяве показывает себя лишь при их обрядах-оргиях, от денег, что не только от Ипполита она получала - деньги сыпались-приходили буквально отовсюду? Молодые редко задумываются о том, что с ними случится лет через двадцать-двадцать пять - а вот Инну такие мысли часто стали мучить, а в ту ночь полубодрствования-полусна... Время настанет - и её так же...
А тем временем бывшая жрица словно подплыла по воздуху к постели Инны - заплакала, зашептала: "Девочка, милая, ещё не поздно - уходи от них, пока всего не узнала, пока они..." - слёзы закапали на лицо Инны, потом упала одна капля крови, другая... Женщина подняла руки к лицу, принялась сдирать с него кожу ногтями, в то время как лицо начало деформироваться - вытягиваться в морду лошади... глазное яблоко плюхнулось прямо на постель - Инна с омерзением увидела, как в нём закопошились ослепительно-белые червячки - и через миг скелет человека с лошадиной головой вдруг как будто ссыпался возле Инниной кровати.
Инна подскочила аж, окончательно проснувшись - кости у постели медленно исчезали, зато уже настоящая вонь разложения заполнила всю комнату. Лошадиный глаз на простыне расплылся в кроваво-тёмное пятно, в середине которого шевелились червяки.
Тогда Инна и поняла, что "не вывезет эту телегу", как любил в случае чьей-то неудачи говаривать Гриша. Пока заворачивала в мусорный пакет, потом ещё в один, простыню запоганенную, пока, на цыпочках (мать спала, Витька где-то шарахался, дома не ночуя, в последнее время повадился) - глядь, уже и рассвело.
Ипполиту Инна позвонила всё же днём - между "парами" институтскими. Тот долго сопел в трубку после нескольких слов - "Я хочу уйти" - потом вдруг усмехнулся, повторил Гришины слова про "телегу"...
- Жалеть не будешь, Инка?
- Что, - в ней природный гонор взыграл, - "у вас просто так не уходят?", да?
- Ого - Филипп Ипполитович захохотал-заржал; Инна почуяла, что задели его эти слова не на шутку, про "у вас просто так...", всего-то слышанные ею в одном из многочисленных боевиков.
А Филипп, отсмеявшись недобро как-то, сухо назначил ей время встречи - с субботы на воскресенье следующей недели.
Вечером, ложась спать, Инна обнаружила, что талисман Жрицы её покрылся налётом зеленоватым, словно заплесневело золото в одночасье. Никогда так не бывало за эти годы! Она протёрла талисман куском фланели - тот тускло заблестел, не как раньше...
Зато спала она в ту ночь просто замечательно. Только в ту не снились больше кошмары по ночам - в остальные, когда наедине с собой оставалась, страх охватывал - и тоска по тем временам, когда она не знала ещё этой всей... этого... "многие знания..."
IV.
В урочный день Филипп сам позвонил ей:
- Ну, первое слово твоё было... Во сколько собираемся обычно, помнишь? - Ещё бы Инне не помнить! - Так вот, ты... - Ипполит с презрением выделил это "ты" - на час позже чтоб была, ясно?.
Позвонила брату - тот ещё дома был, только собирался на очередное "шаталово". Заерепенился сперва, когда попросила никуда не ходить сегодня, но, услышав в голосе сестры слёзы, впервые за столько лет, примолк.
Дома Инна отдала ему два пакета - один мелкий, с золотыми побрякушками, другой, скотчем перетянутый - с деньгами: она не доверяла банкам, в тайничке под трюмо хранила всё более-менее ценное. Там такая дощечка была у основания, на магнитах крепилась, снаружи абсолютно незаметная, а надавишь - тайник получается. Очень удобно.
Инна присела, словно перед дальней дорогой, на часах уже восемь было.
- Так... слушай внимательно... - Витёк только перепрятал у себя переданные ему пакеты и вернулся к ней в комнату. Нервно теребил мочку уха - привычка, оставшаяся с детства, смотрел на старшую сестру тревожно-вопросительно.
- Пускай у тебя всё лежит, пока я не вернусь. Если не вернусь, и в милицию будете с мамой подавать... - младший сказать что-то хотел, но Инна продолжала:
-... Тогда вот этот телефон, и вот этот им там покажете... - она придвинула к брату листок с телефонными номерами Филиппа и Гриши. Брат снова хотел было что-то сказать, но Инна улыбнулась - и вдруг крепко обняла братишку. Тот засмущался, покраснел, глаза в сторону отводя - большой ведь уже совсем, и обнимают его девки давно. Инна вдруг легонько щёлкнула его по носу - как в детстве их, бывало.
Оделась, заказала такси до кафе любимого, там тупо просидела часа два, прихлёбывая кофе. Мужику поддатому ответила на попытку завязать разговор отказом. Когда тот не унялся - Инна просто плеснула ему в лицо остывшим кофе, попутно запачкав блузку себе. Мужик завопил на всё кафе, к столику заспешил охранник. Инна подхватила свою куртку со спинки стула и, обогнув стража, не прислушиваясь к возмущённому кряхтению пострадавшего и "девушка, стойте!" - охранника, - в двери.
Вскочила в одно из такси, припаркованных у входа в кафе, сказала куда ехать - обычно добиралась с километр ещё до заветной поляны, а тут попросила водителя прямо к месту встреч членов ордена довезти - да, боялась она. Сильно боялась все эти дни...
На поляне, видно было и издали, горел костёр. Девушка пихнула в ладонь водителя несколько сотен и, не обращая внимания на "Сдачу возьмите", выбралась и ринулась сквозь сумерки к заветной их поляне.
Там уже в сборе все были, и Филипп впереди всех стоял.
- Ну. красавица, сюда иди... куртку сними, да то, что под курткою - Инна послушно, пряча глаза, принялась раздеваться до пояса.
- Что, не выдержала, говоришь?. Отступница, значит... Лошадь-мать нашу предала! - голос Филиппа делался громче с каждым словом.
- Слушай - Инна глянула в глаза Филиппа Ипполитовича, и вдруг зарыдала, по-бабьи завыла - словно все слёзы, скопившиеся ещё с того времени когда она отвязной девчонкой с имиджем шалавы шарахалась по ночному городу, ускользая от многочисленных страдальцев - тогда да, свобода была это, а теперь, за эти три года, она как лошадь по сути...
Филипп, с кнутом в руках, услужливо Гришей поданным, приблизился, ухватил медальон Жрицы на шее девушки и рванул на себя - шею обожгло до крови, не выдержала тонкая цепочка.
- Повернись! - и спину обожгли три удара, а Филипп приговаривал:
- Клячу худую со двора гоню на все четыре стороны, клячу прогоняю на истощенье, злому зверю на съеденье... - где-то за поляной во тьме раздалось презрительное ржание, а Инна с каждым ударом сотрясалась - из неё выходило то, что Лошадь-мать, богиня её бывшая, дала ей за эти три года...
- Всё, пошла отсюда!.
Рыдающая Инна подхватила одну куртку, остальное, что было - блузку и лифчик, оставила на поляне, и кинулась прочь... прочь отсюда. Щёки заливала краска стыда, а спину - кровь из набухающих рубцов от кнута. Зима малоснежная выдалась, под ногами трещали какие-то кусты, нога попала в некстати подвернувшуюся рытвину, и мгновение спустя Инна увидела звёзды на небе и искры-фосфены перед глазами.
Она, накинув куртку, присела на земле, закурила, чтобы немного унять боль - в ноге и спине. Чувства освобождения не было - только чувство опустошения, стыда и совершенно безотчётной злобы... злобы ни на кого...