Пекарь взбивал тесто: примерно лет тридцати пяти человек, лицо ещё несёт остатки юности и не лишено привлекательности. В тесто же Пекарь словно изгонял, посредством мелких клочков эпителия и остатков грязи из-под ногтей, всё, что могло послужить его дальнейшей задаче.
Пекарь передохнул: ему перевалило за четвёртый десяток. На ещё крепкий желудок легло благое заклятие прабабки: 'Ешь, пока живот свеж'. Можно бы... но ещё не готово.
Подозрение в болезненности теста отмелось писком мышей из подпола : 'Отец родимый, мы с тобой! За Родину, За Пекаря!', что служили, или вынуждены были, для поддержания его, Пекаря, имиджа - как противника, ненавистного для меньшинства - но, как героя, привлекательного большинству.
Из-под ногтей Пекаря сочилась тёмная кровь, и стариковский уже пот брызгал из-под колпака в готовое тесто, как многажды беременная слониха, всё не могущего разродиться, опускаясь периодически - хотя пекарь и не жалел дрожжей.
...Исхудавший старик-Пекарь из последних сил напружинил руки - и тесто уже из жалости к нему поднялось.
Через полчаса хлебы млели в печи, - ядовитый хлеб должен был покалечить те, давно с изломанными судьбами, поколения, которые его неизбежно станут есть. А Пекарь попытался вздохнуть, но вместо того белые кости в пекарской одежде сыпанули рядом с пустой дежей.
Собравшиеся вскоре у останков Пекаря мыши устроили ему пышные поминки. С пятьдесят серых хвостатых зверюшек, пыхтящих от натуги, втащили улыбающийся череп Пекаря на табурет, как на пьедестал.
А остальные, выстроившись в 'каре', дружно скандировали: 'Не забудем, не простим!'. Хотя кого они собрались 'не прощать', и сами не ведали.
Когда люди всё же пришли за своим хлебом, мыши разбежались.