Младший из них подошел к доске объявлений, на которой какой-то оптимист наклеил репертуар театра на этот сезон, и - видимо, от нечего делать - стал изучать его. По прошествии некоторого времени он повернулся к старшему, который тем временем закурил, и спросил:
- Папа! А кто такой "какулик"?
Старший удивленно взглянул на него, и растерянно переспросил:
- Кто-кто?
- Ну просто "какулик"?
- Ну-у, не знаю, - протянул отец. - А где ты встретил это слово?
Малыш пожал плечами:
- Вот тут написано... - и показал на репертуар.
Отец расхохотался, затем потрепал сына по голове, и они ушли. Отец что-то говорил, но эти слова утонули в шуме машин, и их Олег уже не услышал.
Олег вздохнул и подошел к репертуару, все же решив выяснить, в чем там дело и кто такой так называемый "какулик". Все встало на свои места тут же: между "Бесприданницей" и "Чудесами пренебрежения" был указан спектакль под названием "Тело как улика". Как ни плохо сейчас было Олегу, но все же на его лице появилась улыбка. Смешно, черт возьми...
Сколько Олег себя помнил, он всегда был прямолинеен и категоричен. Но его горячность была просто на рекордном уровне: заводился он с пол-оборота. Вот и сегодня - завелся на свою голову. Ведь знал же, что не кончится это добром, наезжать на Ромку - себе дороже. Компания его была известна тем, что обид не прощала и смывала их только кровью. Естественно, кровью обидчика.
И главное, не из-за чего ссора-то произошла. В дверях не разминулись, как два барана, блин. Ромкина гордость не позволяла ему пропускать какого-то рядового одноклассника, а Олег... Олег был упрямым по жизни.
***
Потирая челюсть, в которую пришелся удар Олега, Роман тихо и как-то очень спокойно произнес:
- Готовься, уродец, - это было его любимое слово. - Сегодня тебя найдут.
И ушел. Олег, утирая кровь из носу, рванулся из рук одноклассников, растащивших их, подумав: "Ну вот и попал".
- Да отпустите, - резко сказал он. - Не ломанусь я за ним, не ломанусь...
- Да-а... - зачем-то противно гнусавя, протянул Черт. - Ну все, Олежа, края тебе...
Олег посмотрел на друга едва ли не с ненавистью.
- Хочешь в лоб?
- Правильно говорить по лбу! - наставительно произнес Черт, даже, свинья такая, палец кверху поднял. Не зря его мать была преподавателем русского.
- Да тебе что в лоб, что по лбу... - беззлобно проворчал Олег, облокотившись на подоконник и отвернувшись. Солнце, пропуская свои лучи через его песчаного цвета небольшую челку, делало ее почти прозрачной. Глядя на веселого друга, он и сам улыбнулся. На Димку нельзя было сердиться долго. Ни у кого не получалось.
Черт подошел почти вплотную и заглянул в глаза:
- Не, Олеж, серьезно. Кто еще?
- Не понял?! - Олег и правда не понял, что имеет в виду Черт. - Ты о чем вообще?
Димка покачал головой с таким видом, как будто Олег спросил у него, сколько будет три плюс два.
- Совсем плохо? - Черт покачал головой уже сочувственно, и с грустью произнес: - Сильно Ромка тебе и в лоб, и по лбу...
Увидев лицо Олега, он рассмеялся:
- Да не смотри ты на меня, как на врага народа! Я к тому, кто еще на "стрелу"-то идет, кроме нас с тобой.
Что-то теплое шевельнулось в груди Олега. Да, вот он друг, действительно друг. Без разговоров и предложений уже в одном ряду с тобой. Но о какой "стреле" он говорит? Если бы Ромка назначил стрелу, все бы было более или менее понятно - пришли, помахались, и разошлись по домам, где получили бы не меньше, от родителей, за разбитые носы и рваную одежду. Но он сказал просто, что сегодня его, Олега, найдут. Найдут... Жутковато звучит. По телу мальчика пробежал неприятный холодок.
- Ты хоть слово про "стрелу" слышал-то, Чертяка? - тот вздохнул. - Вот-вот. Не будешь же ты со мной весь день ходить тенью, а? Не будешь. - А помолчав, тихо добавил:
- Все равно спасибо.
Если бы кто-то попросил Олега написать список его друзей, тот бы не раздумывая написал бы первым Черта. Да, Димка Черт был лучшим другом. С первого класса они были вместе, и вместе же и проходили первые прогулы - хотя Черт этим особо не грешил: как-никак мама учитель; и первые сигареты в шестом классе за школой, и драки... Но такой серьезной - или кажущейся серьезной - проблемы еще не было.
Черт вздохнул:
- Не, ну может он просто так...
- Димка... - шепнул Олег. Тот поднял глаза и удивленно воззрился на друга - по имени его называли крайне редко, и преимущественно дома.
- Ты можешь представить, чтобы Ромка бросал слова на ветер, а? Нет? И я не могу, - продолжил грустно Олег. - Пойду-ка я домой...
Идею Черт встретил с энтузиазмом.
- Во-во! Иди и сегодня носу на улицу не кажи, а то края...
Олег лишь отмахнулся:
- Дай сигарету лучше, а?..
***
Мальчик зашел в квартиру и попытался закрыть дверь, но что-то мешало. Взглянув вниз, он увидел, что внизу лежит аудиокассета без пометок, обложки и других знаков отличия. Пожав плечами, он поднял ее, закрыл дверь на два замка, и пошел на кухню, бросив кассету на диван.
Есть не хотелось. Выйдя из кухни на балкон, Олег, стараясь, чтобы снизу его никто не увидел, покурил. Мысли, одна тревожнее другой, не покидали голову, как ни пытался Олег их гнать. Ну допустим, сегодня его не отметелят. Так ведь не будешь же всю жизнь в квартире отсиживаться, ясное дело. А то, что Ромка не забудет произошедшего, было так же ясно.
Проводив глазами окурок до самого приземления, мальчик зашел в комнату. Он рухнул на диван, и охнул - совсем забыл о кассете, которая лежала там.
- Вот падла, а?
Олег достал из-под кровати старенький магнитофон, который был старше Олега на год. Мальчик улыбнулся. Ты ведь помнишь, как мы сюда переехали, а? И мое рождение? Улыбка угасла, и лишь остатки ее угадывались на лице мальчика.
А еще ты помнишь отца...
Кошкой поскреблась в сердце грусть, явно требуя, чтобы ее выпустили. Олег закусил губу и вставил кассету.
***
Я смотрю наверх... я вижу небо...
оно тучами гонит нас туда, где никто из нас не был...
жизнь без хлеба...
свинцовыми тучами...
будет ли лучше нам...
сбросив личину, нам смерть обеспечена...
дождь... и дитя улиц забыло о том, что ночь...
достанет его ночь, и унесет с собою прочь...
я вижу твое отражение в грязной луже,
из глаз твоих выплескивается неподдельный ужас...
запомнить то, что ты НИКОМУ НЕ НУЖЕН...
и улететь... и умереть... и улететь...
Олег круглыми глазами смотрел на магнитофон. Ничего подобного он никогда не слышал. От слов и от манеры их читки душу пронзала боль - не боль, а скорее какое-то опустошение и депрессия. Да, вдруг понял Олег, похожая манера читки текста у Дельфина. А сказать, что Олег был поклонником Дельфина - не сказать ничего.
Тихий музыкальный фон, клавишные слои и бас с легким битом, вдруг взорвался электрогитарой, и высокий детский голос запел:
Я смотрю наверх, я вижу неба серый взгляд.
Он пронзает меня с головы до пят.
Словно тяжкий крест, как фарфор и медь.
Нам бы дожить, нам бы успеть.
Да, очень похоже на Дельфина. Но голос, читающий строки, явно не его. Поющий тем более. Олег выключил магнитофон, не дослушав песню, и долго сидел, уставившись в одну точку. Что-то в этой запись было такого, что затронуло самые глубины души. Но кто подкинул ее ему? Или кто ее потерял?
А, неважно. Олег лег, закрыл глаза, и через пару минут уже спал.
Глава 2.
Наливай, друг. Давай выпьем, как в старые добрые, как старые добрые, как тогда, когда мы еще друг друга знали.
Добро. Что есть добро? Что мы делаем, чтобы верить в то, что то, что мы делаем - и есть добро? И в то, что что-то мы делаем - есть? Добро ли, зло ли - неважно.
Важно, что мы знали, нет, не знали - верили. Вера тогда превращается в знание, когда есть неоспоримые доказательства. Их у нас никогда не было. И уже не будет. Да нам они и не нужны, и не были нужны никогда.
Тот странный вечер. Мы с тобой как всегда сели у меня дома на крохотной кухоньке и откупорили бутылочку. Было здорово, нет, правда, было здорово. С тобой мне всегда было здорово. Твои хмельные мысли, поражающие меня всегда, настолько, что иногда приходилось их записывать. Ты говорил, а я поражался: в твои-то четырнадцать лет... Да и мне-то было ненамного больше. Ты все говорил, а я все слушал, и думал, иногда мы спорили до хрипа, но не до крови - мы были друзья. Были? Мы и теперь друзья, хоть и... Да неважно это. А в окна кухни уже нетерпеливо заглядывал рассвет, угоняя прочь сигаретный дым, и лучи солнца как трассеры были веселы и смешны. Но смешно нам не было.
Ты помнишь, как от приклада на пыльной дороге оставалась бороздка, которая как нить Ариадны указывала нам путь домой. Ты тогда меня вынес. Ты вытащил меня. Это было в то самое утро, когда трассеры лучей солнца превратились в трассеры разрывных пуль, когда в эту мою кухоньку острием ножа вонзилась война.
Война не разбирается, кто солдат, кто командир, кто мужчина, кто женщина. Или молодые пацаны. Если ты в строю - нет скидок. На войне детей не бывает. У тебя не будет рации полегче и автомата покороче. Льет дождь, под ногами хлюпает раскисшая земля, рядом застрял грузовик - надо помочь вытащить, все помогают. Лишь потом - ты помнишь, друг, ты помнишь - можно притулиться в углу, обнявшись - так теплее, спрятать нос в воротник и уснуть. Пока чей-то хриплый голос не заорет над ухом: "Тревога! Подъем!".
Ты тогда вытащил меня. Не прячь глаза, не говори, что повторяюсь, не красней, не скромничай, друг. Сам был ранен четыре раза. В твои-то четырнадцать... Да, мне было шестнадцать, но ты был в моих глазах - героем, старшим. И это было счастье.
Мы оба считали себя счастливыми. Что за странные представления о счастье у нас были?! Каким масштабом мы его измеряли? На каких весах взвешивали? Счастье для нас было - когда выигран бой, когда живы друзья, и когда в этом есть и твоя лепта.
Друг. Помнишь свой последний подвиг? Не плачь, налей еще, как в старые добрые, как будто мы все еще те - уже старые, но все еще добрые, пью за тебя, за нас всех, за тех, кто там был. Не чокаясь. Я тогда упал, ты бросился ко мне - мы всегда были рядом. А кругом свистели пули, и в этом свисте было что-то такое разбойно-залихватское, но в то же время успокаивающее. Мне уже не было страшно, я видел лишь тебя. Я видел, как пуля обожгла тебе переносицу, ты стерпел боль, стал меня перевязывать. Начали рваться бомбы. Ты накрыл меня своим телом, чтобы спасти меня. Одна мина разорвалась совсем рядом.
А потом рядом с тобой был я. Все то время, когда ты шептал в бреду:
А я стоял рядом и плакал. Ведь я, как и санитар, знал, что ты больше никогда меня не увидишь, не увидишь солнца, когда не летят самолеты и не закрыто оно облаками взрывов, и - что тяжелее всего - не увидишь ты победы.
Не надо плакать, не надо. Я тоже плачу, но не надо. Налей еще, давай еще выпьем. Эх, не берет, зараза...
Когда для всех бой кончился, для нас он продолжался - тяжелый госпитальный бой, бой за тебя, за жизнь и за твое зрение. Мы вели этот бой вместе с врачами. И этот бой мы проиграли.
Я смалодушничал, я не ушел тогда без тебя на фронт, в бои, где гибли мои - наши! - ребята, я остался с тобой. Ты гнал меня от себя, но я не мог уйти. И не жалею об этом.
Только когда стало ясно, что помочь тебе нечем, только тогда - ты помнишь, друг? Ты помнишь? Налей еще, нет сил. Тогда я решил оставить тебя и идти в бой. Но не суждено нам было. Эх...
Давай споем, нашу, любимую, которую пели мы, что бы ни случилось, и которую не допели мы тогда, в тот день...
Шел солдат с войны домой,
Шел дорогой дальней.
Он играл войне "отбой"
На трубе сигнальной.
Он играл "отбой" смертям,
Пушкам всем и танкам,
Маскировочным сетям
Брошенным землянкам.
Он играл "отбой" полям,
Обгоревшей роще,
Фронтовым госпиталям
И военной почте.
Всем играл, кто принял бой
И в живых остался,
Лишь себе сыграть отбой
Он не догадался
Все забыли про него,
А солдат в дороге.
Чтобы в случае чего
Дать сигнал тревоги.
Мы тоже не сыграли себе отбоя. Может, потому, что не успели?
Да... Так оно было. Что ты? Как можно про меня? Что я в той войне сделал? А, да, было... Это ты тоже помнишь, да и я не смогу никогда забыть. И эта фраза моя, которую я когда-то и во сне повторял: "Я попробую".
Согласен с тобой. Ты когда-то сказал: "Есть высший подвиг - подвиг во имя товарищей". То же тогда думал и я.
- Я попробую, - сказал тогда я.
Полк штурмовал Днепропетровск, наш родной город, и атака захлебнулась. Стрелял пулемет, преграждая путь стеной жалящих и безжалостных пуль. Уже не один наш, пытающийся проделать этот путь, натыкался на эту "стену", лежал на земле раненый или убитый. И нужно было подавить огневую точку противника, заставить замолчать пулемет, чтобы войти в город.
Тогда я и сказал: "Я попробую". И вдогонку мне понеслись твои слова: "Не пробуй - делай. Или не делай, но не пробуй". Тогда я улыбнулся; улыбался я редко, а в бою - почти никогда.
Налей еще, нам никуда не деться от воспоминаний, давай их зальем. Не получается...
Я оторвался от земли и пошел на штурм. Помнишь песню - "кто-то станет стеной, а кто-то плечом, под которым дрогнет стена". Тогда эти строчки и пришли ко мне в голову. Как случилось, что пули прошли мимо? Видно, есть на свете Бог. Я метнул гранату туда, на пламя вспышек лающего орудия.
И пулемет замолчал.
Да, я не думал тогда о себе. И только когда все поднялись и пошли вперед, я почувствовал прилив острого непередаваемого счастья оттого, что смог сделать невероятное, что друзья живы и город будет освобожден.
Тогда мы с тобой прошлись около нашего дома. Он с укором смотрел на нас черными дырами окон без стекол, и я заплакал, стыдясь сам себя и своих слез, но понял, что нечего стыдиться, я посмотрел на тебя. Ты плакал так же. Ты был для меня авторитетом.
В ту ночь моя голова покрылась пеплом седины, который мне не стряхнуть никогда, как и те воспоминания.
А давай отвлечемся от войны. Так хочется разделить жизнь на войну и мир...Довоенные происшествия уже нечетки и расплывчаты, но я все еще помню, как мы с тобой попали в 14-й двор. Там местные ребята играли в футбол. Да вспомни, у них во дворе было футбольное поле с настоящими воротами, как мы завидовали, увидев эту столь высокую ступень цивилизации. И как ребята пригласили нас поиграть с ними...
Многие из тех парней тоже легли в той войне.
И некоторые - в том самом госпитале, где лежал ты, и где рядом с тобой был я. Как ты тогда говорил всем, кто нас видел вместе?
- Мой друг Сережа - мои глаза.
И благодарно прижимался ко мне.
Но судьба внесла свои коррективы. На госпиталь тогда упала бомба, а может и не одна. Мы этого уже не узнали.
Так хочется разделить жизнь на войну и мир, но не делится она. А потому - наливай, друг. Давай выпьем, как в старые добрые, как старые добрые, как тогда, когда мы еще друг друга знали.
Когда мы еще были живы.
Глава 3.
Интересно, песня ли навеяла такой сон? Все было так жутко правдоподобно, и, казалось, ощущался даже запах крови. Что же это такое снилось? Война, это Олег понял, но от кого отбивали Днепропетровск, мальчик не разобрал. Да и город был не совсем такой, как в реальности.
Олежка приподнялся и сел на кровати. И только тут понял, что лежит он, в общем-то, без одежды. Это когда же он успел? И магнитофон уже тихо и как бы не при делах лежит под кроватью, как будто не было ни кассеты, ни сна...
А может, это и было начало сна - ну, про кассету? Черт его знает, все может быть...
Мальчик спрыгнул с кровати и вышел посмотреть на часы, что висели в прихожей. Они невозмутимо показывали пол-третьего. Интересное кино получается. Олег четко помнил, что пришел домой в три, а в пол-третьего они с Димкой попрощались, это он помнит хорошо, еще у него время спросил. Да плюс еще покурить, да кассету послушать...
Кассета!
Он рванулся за магнитофоном, быстро, но аккуратно, извлек его из-под кровати и открыл кассетник. Кассеты не было. Не веря глазам, он поискал ее на полке с другими записями. Кассета отсутсвовала и там.
Так, мамин Меладзе подойдет. Олежка схватил аудионоситель и побежал к двери. Он торопливо открыл дверь, откуда потянуло холодом - не май же месяц, а? Думать надо, ругал себя Олег. Да еще он совершенно забыл, что практически голый. Ну ладно уж, не сахарный, не растает. Положив записи Меладзе на пол, он, стараясь закрывать дверь с такой же силой как обычно, потянул ее на себя. Все равно делал он это слабее, чем всегда, но несчастная кассета не выдержала и этого; пластиковый корпус хрустнул, и мотки с лентой выпали из него. Олег вздохнул. Значит, все сон. И от мамы попадет за испорченную кассету. А часы просто... Ну просто заглючило, тоже версия, не так ли, а?
Собрав обломки, мальчик сел на кровать. Вдруг совершенно некстати захотелось курить. Олежка вздохнул - придется снова одеваться, выходить, потому как дома курить было довольно-таки стремно. Ну ничего, заодно в клуб схожу, подумал он.
***
Ну что ж, волну мы подобрали правильно. Пока объект совершенно ни о чем не подозревает, разум не пытается меня отторгнуть. Мне даже показалось, что вербального воздействия было более чем достаточно. Этот вывод я сделал, когда увидел, с какой готовностью объект принимал образы. Что же, пока нет никаких проблем.
Прошу занести в протокол дополнительную запись о том, что я подвергаюсь жестоким пыткам, когда объект производит саморазрушающие действия. И потому прошу санкции на вмешательство.
***
Олег спустился на лифте со своего восьмого этажа, и пошел на проспект, предварительно повернув за гаражи. Встав между гаражами, он достал из кармана сигарету - последнюю, одну из двух стрельнутых у Черта - и зажигалку, подкурил. Затянулся, но, выдыхая дым, вдруг закашлялся. В глазах вдруг зарябило, и жутко закружилась голова, подкосились ноги. Поморщившись, Олег выбросил сигарету. Ох уж эти "Прилуки", недовольно подумал он.
Вдруг рябь в глазах и тошнота вместе с головокружением исчезли. Что случилось, Олег так и не понял, но все же благоразумно решил от сигарет пока отказаться.
Но просто так уйти не удалось. Со стороны выхода вдруг возник парень в черной кожанке и армейских ботинках, как же их... А, да - берцы. Почему все время я вспоминаю все некстати, раздраженно подумал мальчик. Он развернулся и хотел было убежать в другую сторону, но с того выхода стояли уже двое.
Итак, Ромка не забыл, что было естественно и неизбежно. Один семиклассник на трех ребят, каждый из которых выглядел не меньше, чем на семнадцать, имеет нулевые шансы не получить в лоб. "По лбу!" - откуда ни возьмись, в голове мелькнул Димка Черт. Как четко он тогда ему ответил: что в лоб, что по лбу... Теперь докажет эту теорию на практике.
- Слышь ты, мелкий! - вдруг скучающим голосом произнес один из них.
- А? - стараясь, чтоб голос звучал ровно, отозвался Олег
- Хрен на. Не Пономарев часом будешь?!
Олег вздохнул. Точно, Ромка навел. Теперь и правда, как выражается Димка, края.
- Пономарев. А что вам нужно, а?
"Кожаные" потихоньку сближались, зажимая Олега в кольцо. И диаметр кольца все уменьшался. Мальчику стало страшно.
- Наказать. Ты нашего кореша обидел, понимаешь? - продолжал тем временем "браток". - А кто ты такой, чтобы нашего кореша обижать?
Нужно было что-то срочно делать. Может, попробовать на патриотическую гордость взять?
- К-к-конечно, - как можно более спокойно произнес он. Но когда он волновался, то просыпалось вроде бы вылеченное давно заикание. - Чтобы набить морду одному тринадцатилетнему м-м-мальчишке вас нужно аж трое. Поймали? Втроем? Ну и усритесь теперь от радости, гады!!!
Конечно, кричать не стоило, но Олег сорвался - как-никак нервы дали о себе знать. Тем временем двое, что стояли сзади, подхватили его под руки, видимо, совершенно не впечатлившись речью мальчика. Передний же присел на корточки и посмотрел в глаза Олегу. В глазах было что-то нехорошее.
- А морду тебе бить никто и не собирается. Морду тебе Рома сам начистит. Мы по нашим понятиям решим.
Олег похолодел. Какое-то смутное ощущение чего-то очень жуткого заставило дыхание и сердцебиение участиться.
- Так что попробуй только пискнуть, сукин ты кот, башку сверну сходу, - пообещал "кожаный", и махнул своим:
- Сымай с него штаны, ребята.
- Как скажешь, Ящер.
Страх, разбавленный отвращением и ненавистью, захлестнул мальчика. Нужно было что-то делать, кого-то звать, может, вырываться, но ничего этого он сделать не мог - что-то не давало. Оставалась только примириться с неизбежностью. Не в силах больше сдерживать слезы, Олег заплакал:
- Отпустите, а?..
Ублюдки только зло усмехнулись. Мальчик почувствовал, как рука одного из тех, кто держал его, стала расстегивать джинсы, и закрыл глаза. Затем дернулся, но безрезультатно, и услышал злобный голос одного из "кожаных", того, кого назвали Ящером:
- Глаза открой, сукин кот.
Олег выполнил требования, и едва не забыл о том, что сейчас его, собственно, обыкновенно насилуют. То, что обнаружилось, отбросило на задний план даже это.
Он мог видеть все внутренние органы этого зверя, каким-то образом родившегося в облике человека. Он видел судорожно сокращающееся сердце, гортань, очень плохие легкие, мозг, от которого просто волнами исходила животная похоть, сосуды, кости. Вдруг, как-то просто захотелось, Олег слегка поменял вид: теперь он видел только органы, и ничего больше.
Мальчик не слышал, что говорил ему "кожаный". Он сосредоточился на сердце, не совсем понимая, что он делает, и представил, что сжимает его рукой, сначала легко, а потом все сильнее. И внезапно необычное зрение пропало.
Чувствуя звон в ушах и легкое головокружение, Олег увидел, как Ящер, судорожно хватая ртом воздух и держась за сердце, оседал на холодную ноябрьскую землю. Растерявшись, остальные отпустили Олега и подбежали к своему другу.
Логично было бы воспользоваться моментом и убежать, но Олег стоял столбом и смотрел, как, пытаясь хоть как-то помочь Ящеру, при этом совершенно не представляя как, двое "кожаных" хлопали его по щекам.
- Что ты с ним сделал, урод?! - заорал один из них.
- Да я его и пальцем не трогал! - испуганно ответил Олег. - Вы ж меня сами держали!
Он вдруг спохватился. И правда, стоит мальчишка со спущенными штанами и расстегнутой курточкой, в ноябре, а рядом мужик какой-то помирает... Быстренько натянув джинсы, он бросился бежать, за какие-то полминуты покрыв расстояние до своего дома. Сердце бешено колотилось, и виной тому был не только сумасшедший бег.
Глава 4.
Уход...
Уход как идея...
Уход за идею...
Уход как протест...
Уход как пропаганда...
Уход времени...
Уход от времени...
Уход время от времени...
Уход к себе...
Уход от себя...
Уход как проповедь...
Уход за деньги...
Уход просто так.
***
Олег вскочил с кровати. Слезы текли по лицу, но мальчик этого не замечал. "Что же это?.." - думал он. "Я не хочу, чтобы мне снилось такое". Слишком это было непонятно и пугающе, и уж очень внезапно. И объяснения тому, что случилось тогда в гаражах, он не находил. Было действительно страшно.
***
Объект неожиданно легко воспринял отказ от никотинового допинга. Опасения были беспочвенны. Скорее всего, дело в том, что участок мозга, на который воздействовала привычка, я успешно стимулировал, и продолжаю это делать. Но главная проблема неожиданно оказалась совсем не в этом.
Видите ли, уважаемые коллеги, мы все еще продолжали искать подводные камни в этих существах. Не правда ли, все шло легко: и, подбор волны, и внедрение, и адаптация. Но все же один из подводных камней обнаружился. Сознание существа не отключается, когда я перехватываю управление его телом, что может иметь нежелательные последствия. Теперь объект испытывает страх, что совершенно не желательно, но что удивительно: я не отметил ни одной попытки избавиться от меня.
Прошу санкции во вмешательство в его память, дабы объект забыл о произошедшем инциденте.
Да, и еще одно: не используйте общую частоту для передачи сообщений. Каким-то образом разум объекта перехватывает их, и передает в искаженном виде.
***
Восемь утра. Олег стоял перед школой, без всякой на то причины время от времени поправляя ранец. Затем, чертыхнувшись, снял его с плеча и поставил на землю. И, как будто откликнувшись на призыв, за его спиной непонятно откуда возник Черт.
- Привет! - заорал он прямо в ухо Олегу.
Олег аж подпрыгнул. Фамилия в любом случае дает отпечаток. Иначе как объяснить эту способность Черта неслышно подкрадываться и возникать ниоткуда? Хотя, чья б мычала про способности...
При воспоминании об этом Олега передернуло. Черт же принял это в свой адрес и рассмеялся:
- Да чего ты? Пора бы уж и привыкнуть, - затем он посерьезнел и спросил:
- Как там вчера?
Сказать правду? Ну да, а потом Черт покрутит пальцем у виска и посоветует вызвать "неотложку". Подумав, Олег рассказал обо всем, умолчав только о том, что сердечные проблемы вызвал он.
Черт смотрел на него с ужасом:
- Нет, ну всего ожидал от Ромки, но чтоб такого... - он покачал головой. А затем резко поднял ее и посмотрел Олегу в глаза:
- Слушай, Олеж, а откуда ты знаешь, что у него сердце прихватило?
- Я там вообще-то был, - зло начал Олег, но тут до него дошло. Ай да Чертяка...
- Я не о том. Почему именно сердце? - Димка пытливо смотрел прямо в серые глаза Олега.
Димка и внешне напоминал такого себе чертика - черноволосый, кареглазый, кожа смуглая. Они приехали из Таджикистана, и с первого же дня кличка "Черт" приклеилась к нему навсегда, и даже не столько из-за фамилии. Неусидчивый, озорной, вечно готовый посмеяться над приколами других и гораздо более готовый приколоть своими, он был едва ли не идеальным другом: можно было быть уверенным на сто процентов, что Димка не выдаст секрет и никогда не предаст.
А сейчас он смотрел Олегу прямо в глаза, и его карие глаза казались почему-то совсем черными. Можно было брякнуть какую-нибудь глупость о том, что так решил потому, что тот за сердце держался, или что-то в этом роде, но...
Почему-то врать не хотелось.
- Ты не поверишь, Черт, - устало сказал он, отводя взгляд.
- Ты скажи, а там посмотрим, - твердо ответил Димка.
***
- Края! Вот это круто! - восхищенно шептал Черт, от волнения активно жестикулируя. - А ты вот сейчас попробуй!
Олег пожал плечами:
- А почему должно получиться? Может, это только в моменты опасности проявляется...
- Нет, ты попробуй! - настаивал друг.
- А на ком?
- Да хоть на мне!
Олег испуганно отшатнулся.
- Да ты что? А если чего...
- Никаких если не будет, - снова очень твердо сказал Димка. Странно, но когда он говорил таким тоном, это было очень убедительно.
- Ну ладно...
И что делать? Олег растерялся. Не будешь же заклинания читать, и воздевать руки к небу, как маги в книжках. А как еще поступить? Он совершенно не представлял. И вдруг...
"Уход к себе..."
Ему удалось заглянуть внутрь. Но не внутрь Черту, а внутрь себя. За доли секунды он пролетел весь свой организм, и закончил путь в мозгу, где на него набросились воспоминания. Картинки мелькали перед глазами с сумасшедшей скоростью, и совершенно ничего не значили - Олег не успевал их осмыслить. И хуже всего было то, что ему никак не удавалось вырваться из их плена.
Он потерял сознание.
Глава 5.
- На вот лучше, покури!
- Не могу, Черт, не могу, да и не хочу... - Олег безуспешно пытался унять дрожь.
Друг удивленно посмотрел на него, затем на едва начатую пачку "Мальборо" - Черт сегодня был при деньгах - а потом со вздохом выбросил ее через плечо.