Самарская лука
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
с24 Самарская лука
От автора
Каждый из нас в своей жизни, как Колумб, совершает открытия. Правда, лишь для себя лично. Самые любимые места мы в какой-то момент именно открываем. Внешне всё происходит как бы случайно. Плыли в Индию, а открыли...
Я довольно поздно познакомился с Самарской лукой, хоть и живу в каких-то 400-х километрах от неё (по меркам России, не такое уж большое расстояние). Много раз бывал в гораздо более дальних регионах, но однажды судьба по личным причинам привела меня в этот совсем близкий край. С Волги на Волгу: из Казани в Жигулёвск. После нескольких поездок к друзьям и небольших совместных походов набралось столько впечатлений, что как-то сама собой стала складываться эта книжка.
Уникальные для европейской России горы, ни на что не похожие пейзажи вошли, если угодно, в "золотой фонд" моих жизненных впечатлений -- в ту глубоко внутреннюю антологию, которая есть в душе каждого человека.
Жигулёвские горы -- высший аккорд Волжской симфонии. Во многих уголках можно встретить похожие береговые холмы... но только многократно уменьшенные. Здесь же береговая "кардиограмма" великой реки, словно в максимальном волнении, начала зашкаливать. Здесь в концентрированном виде воплотилось что-то главное, что присутствует почти во всех волжских пейзажах. Холмы Плёса и Юрьевца, казанского Услона и ульяновского Венца словно повзрослели: "их творчество вошло в зенит", -- как сказали бы мы о человеке. В самом расцвете сил, в середине жизни, Волга являет главное чудо. Кстати, здесь кончается и Среднее Поволжье, и средняя полоса России -- дальше идут уже южные степи. Но Жигулёвские горы ещё несут на своих спинах и крутых боках самые дремучие и живописные боры. Всё лучшее, что только есть в русских пейзажах, здесь вдруг наслоилось на "маленькую Швейцарию". И эта творческая находка Художника, даже раз увиденная, запоминается на всю жизнь.
Разноцветные впечатления постепенно сложились в праздничную мозаику. Я созерцал едва ли не лучшие в своей жизни закаты со Стрельной горы и Шишки, любовался превращённой в море Волгой с Молодецкого кургана, заглядывал в таинственные, уходящие в черноту колоссальные галереи Ширяевских катакомб... но наряду с этими знаменитыми местами был ничуть не меньше заворожён многими безымянными пригорками и лесами: известными лишь местным жителям, совсем уж не "туристическими" тропами.
Я так люблю это место, что кажется, обнял бы эту луку... будь она поменьше! Впрочем, за меня это уже сделала Волга.
Все вы, конечно, замечали на карте это необычное место. Нигде больше Волга не переламывается дважды на коротком расстоянии, не течёт сама себе навстречу! Если б карты нашего времени не были так точны, можно было бы решить, что, как в древние времена, чертёжник просто ошибся, и подобного зигзага в течении великой реки нет и в помине.
Вот ведь как бывает! На карте -- мелкая и странная загогулина, неопрятная и будто бы случайная... можно даже сказать: картографический брак. В жизни -- самое красивое и ни на что не похожее место в Поволжье.
Сами очертания луки заключают в себе какую-то тайну. Обычно столь крутые извивы образуются на маленьких речках. То, что огромная Волга во всей своей мощи и уже далеко не в верховьях сделала такую петлю -- феномен природы. Невольно возникает ощущение, что Бог сам очертил особое место. Здесь горы встали на пути Волги, а Волга их окружила. И сам этот почти мистический цикл манит к себе и пробуждает ассоциации с чем-то давним-давним, полузабытым...
В детстве с понятием ГОД у меня ассоциировался, разумеется, круг -- но не просто круг, а ровно очерченный лес с четырьмя опушками. (Наверное, тот самый маленький лесок, в котором мы гуляли с бабушкой -- на южной окраине Казани). Зима -- как бы "верхняя" опушка лесного диска: самая близкая к домам. Год в моём представлении двигался против часовой стрелки, а почему -- и сам не знаю. "Левой" опушкой была весна. "Нижней" -- лето: самый роскошный луг, примыкавший к лесу, полный зверобоя, щавеля, земляники. Осень -- "правая" опушка с маленьким глинисто-скользким склоном, ограничившим рощу... В каждом сезоне я чётко, зрительно представлял, где именно сейчас нахожусь в том лесу. А на листе всё это можно было нарисовать в виде четырёхлепесткового цветка. Рисунок служил бы одновременно и картой. Географической картой года.
Прошли десятки лет -- и вдруг я воочию узнал ту карту своего детства... в Самарской луке. Она, конечно, не круглая, а овально-продолговатая, и совсем не вся занята лесами -- но разве это имеет значение. Пусть вместо опушек будут берега, а какая сторона какому времени года соответствует, я теперь уже не знаю, но что-то неизбывно детское, бесконечно светлое воскресло для меня на этом отрезке земли.
Место, куда ты приезжаешь в разные времена года -- видишь его отдельными яркими мазками, -- поневоле обретает для тебя черты какого-то мистического воплощения Времени, роскошного и быстро сменяющегося калейдоскопа: отдельные, точечные приезды создают эффект необычайного ускорения. Всё циклично, всё вертится, всё несётся незаметно для нас в космическом пространстве с космическими скоростями.
В ускоренном темпе прокручивается перед тобой годовой круг праздников и радостей, которые чисто и торгательно цветут на тёмном перегное будней... но только в их извечном прорастании этот питательный слой и обретает смысл.
Однако от чрезмерного ускорения видимых красот всё больший смысл начинаешь искать в вечности. Приезжая уже не в первый раз, вдруг замечаешь во всём что-то чуть уловимое, но главное, что никогда не ускоряется. И это, наверное -- деликатное напоминание нашей душе о Царстве Небесном...
I. Лето
1.
Моё знакомство с Самарской лукой началось с Жигулёвска. Здесь живут мои друзья, благодаря которым я и узнал этот уголок. Город с примерно 45-тысячным населением является единственным на всём речном полуострове: остальное -- посёлки, которые в основном имеют статус его пригородов, даже если находятся за десятки километров. Получилось что-то вроде древнегреческого полиса: один город и примыкающая к нему территория с чётко очерченными самой природой границами.
Пейзаж города поразителен! Горы здесь как бы специально ради него размыкаются так, будто целая большая река впадает в Волгу. Между тем, никакой реки нет, просто широкая и глубокая долина: "ворота" в самом центре могучей гряды. В них в середине ХХ века и разместился Жигулёвск. Но если б его основали на этом месте в Средневековье, как крепость, я бы не удивился.
Если бы в городе сохранилась хоть какая-нибудь архитектурная старина, по живописности он не уступал бы Плёсу или Юрьевцу! На всей Волге трудно найти более колоритную, более выразительную по очертаниям горную долину.
Впрочем, по скалам и кручам, обрамляющим Жигулёвск, мы с 13-летним Никитой ещё полазили вдоволь в последующие дни. В первый же вечер друзья решили показать мне одну из главных достопримечательностей Луки -- Стрельную гору. На машине, по своеобразному лесному серпантину, до неё несколько десятков километров. Хотя по прямой было бы раза в два меньше. Находится "Стрельная" у посёлка Зольное, в северо-восточной части Самарской луки. Это одна из самых высоких гор в Жигулях (какое-то время считалась даже самой высокой) -- 351 м. Вокруг раскинулся Жигулёвский заповедник, так что посещение горы -- платное. А рядом -- национальный парк "Самарская лука".
Всю дорогу за окном проплывали вспученные горами леса. Иногда казалось, что это плывут вдоль Волги айсберги, только почему-то зелёные, а не белые. Кое-где горы оскалились в прямом смысле слова -- из них, как зубы, прорезались скалы.
А какой здесь удивительный серпантин! Голова кружится от бесчисленных виражей. Раньше я о таких только в книжках читал. Неужели на нашей родной, "приевшейся" Волге есть такой заповедник приключений?
Настоящие ущелья с головокружительными стенами, горно-лесистые долины с вьющейся змейкой дороги, которой, кажется, и самой восторженно-страшно от того, куда она забралась!
Повсюду выступали именно те живописно-резкие складки, которые отличают пусть даже небольшие горы от холмов. Застывшие гребни исполинских бурь на земной поверхности. Человека равнинного сразу неотразимо завораживают сами их очертания, сами силуэты. Как тигра не спутаешь с кошкой, даже когда он тигрёнок. А здешний кряж, действительно, ещё очень "молодой" и растущий -- ему всего около 7 миллионов лет.
Поразительно: горы больше несут мира душе, чем гладкая равнина. В нашей привычной плоскостной жизни волнения и тревоги сами чертят в сердце график, похожий на горы. Но вот ты покидаешь равнину -- и словно в силу какой-то компенсации, график выравнивается.
Наконец мы доехали до места. Началась пешеходная туристическая тропа. Никогда в жизни не забуду разительный перепад: сначала -- обычный лес, в облике которого будто бы и нет ничего горного, потом резко открывается опушка... и лишь через пару секунд ты осознаёшь, что никакая это не опушка, а ошеломляющий обрыв. Взгляд весело перескакивает через пропасти, пытаясь на лету осознать колоссальный масштаб открывшейся как-то вдруг интерактивной карты: вместить её сразу целиком -- со всеми миллионами деталей, со всей феерической гаммой красок, которую, кажется, не встретишь больше нигде на Земле!
Медовый вечерний свет заполнял долину, золотя и подчёркивая каждую мельчайшую деталь. Многоярусный лес на обрывистых склонах стал как бы янтарным... Как густо светится июль! Золотой вечер -- маленький филиал золотой осени.
Если бы громоздились одни голые каменистые склоны, было бы, наверное, не так красиво. Но именно единая мозаика леса и скал, тысяч деревьев и сотен глыб создала самый потрясающий горный пейзаж.
Наша ли это страна? Наша ли это планета?
В доисторические времена здесь текла река, которую геологи условно называют Северо-Жигулёвской. Она тянулась вдоль подножия тогда ещё совсем молодого хребта и под Стрельной горой, в районе нынешнего посёлка Зольного, впадала в Прото-Волгу. Это уж потом русло величайшей европейской реки изменилось так, что теперь она сама на всём протяжении омывает Жигулёвский кряж и с севера, и с востока, и с юга. А тогда Стрельная гора, видимо, действительно, служила стрелкой двух сливающихся могучих потоков.
Какой-то радостной свежестью, как из детства, веяло сейчас от Волги. И красота, и высота, и вечный дух путешествий -- всё совместилось в этой панораме огромной знакомой реки под огромным незнакомым небом. К западу тянулся длинный, мохнатый от деревьев, какой-то "динозавровый" отрог -- а за ним угадывалось ещё одно ущелье, параллельное здешнему. Дальше высилась ещё одна гора. Да уж, кто-то постарался, проявив максимальную фантазию в создании пейзажа!
Все ущелья "впадали" в Волгу, сейчас кремово-розовую от заката. Плавал-парил в розовом сиянии какой-то картинный островок: если б его здесь не было, его стоило бы придумать и нарисовать. Неземной мир чувствовался во всём светлом бестревожном зрелище. Казалось, это заповедник не природы, а какого-то непередаваемого душевного состояния... из тех, которые в нашей жизни редки, как в "Красной книге". Слава Богу и спасибо тем друзьям, которые меня сюда привезли: в таких местах обязательно надо хоть раз побывать на жизненном пути!
А тропинка вела вдоль обрыва на смотровую площадку. Построенная самой природой башня торчала на "мысу" горы -- каменный бастион, по всем правилам средневековой обороны.
Может, оттого гора и называется Стрельной, что устремлена острым носом этого утёса в сторону Волги! Жигулёвская гряда направила её в невидимую цель, оттянув невидимую тетиву -- и она сосредоточенно замерла перед полётом... который никогда не состоится.
Внутри скалы-бастиона -- маленькая пещерка. Совсем маленькая. Но притягательная. Будто скала очень хочет, чтоб ты разрешил ей тебя съесть -- и в благодарность за это тут же выпустит тебя через другой лаз. Место такое... словно ты смутно "узнаёшь" его по каким-то фантастическим фильмам! Словно здесь, а не в Новой Зеландии снимался "Властелин Колец".
В этом фантастическом пространстве наслоились друг на друга разные времена и темы: от мезозойской эры с её динозаврами до пиратской романтики и бунташного века Стеньки Разина. Пейзаж такой, будто здесь самое место для драконов и богатырей! И разбойников -- это уж само собой. Они -- связующее звено между сказкой и реальностью.
Многовековая история волжского пиратства до сих пор никем не написана. Ни одна цивилизация не обходилась без своих корсаров. А масштаб их деятельности определялся, конечно, тем водоёмом, который эта цивилизация освоила. В Римской империи разбойники орудовали в пределах её "внутреннего озера" -- Средиземного моря. В Новое время пираты освоили весь мировой океан, но их главной "рекой" была, конечно, Атлантика -- "паромная переправа" меж Европой и колониями. В нашей сугубо сухопутной стране несколько веков роль маленькой Атлантики или, на худой конец, маленького Средиземного моря играла Волга. Со времён Великого Новгорода здесь бойко шныряли целые флотилии ушкуйников. Иногда происходили крупные водные сражения меж русским и булгарским, русским и татарским флотами (например, в 1469 г. у Камского устья -- битва, завершившаяся победой казанцев). Потом казаки, "вольные люди", вписали свою страницу в историю, казалось бы, уже полностью русской Волги. Подкарауливали они торговые караваны практически повсюду.
Но Самарская лука -- это пункт особый, неповторимый. Едва ли где-то ещё на 3600-километровом русле найдётся место, настолько удобное для засад. Уникальная речная "загогулина", густые леса и целый лабиринт гор будто нарочно созданы природой для устройства ловушек. Любой корабль можно выследить с любой вершины за много вёрст (кажется, у разбойников это называлось "подсекать рыбку") -- а вот самих удальцов поди-ка выследи в таком ландшафте!
Сейчас, конечно, уже трудно утверждать, что в местных сказаниях является правдой, а что вымыслом. Ясно одно: "артелей", промышлявших разбоем, тут было, действительно, великое множество -- особенно в XVII -- XVIII веках. И по всей логике, удобнейшая для обзора Стрельная гора когда-то и вправду служила их наблюдательным пунктом. Причём, наверняка не она одна.
Всё, что не проследишь по письменным источникам, компенсируют народные предания. Местность сама будоражит фнатазию. Вот загадочная цепочка мелких зубчатых скал, отстоящих друг от друга на полтора-два метра, образовала вдоль вершины, над страшной пропастью, "чёртов мост". Словно эти каменные зубья нарочно так расположились, чтоб по ним прыгать. По местному преданию, у разбойников Стрельной горы было любимое развлечение: напившись до "штормового" покачивания, бегать взапуски по этому "мосту". Кто-то срывался -- значит, туда ему и дорога: удача изменила, а без удачи и разбойником быть нельзя! Кто-то пробегал весь путь туда и обратно и получал награду -- очевидно, новую порцию выпивки. По другой версии, они заставляли так бегать пленников -- сухопутный аналог знаменитого пиратского "пройтись по доске".
Сейчас металлический мостик тянется параллельно "чертову мосту": туристы -- не разбойники, так что рисковать их жизнями администрация заповедника явно не хочет. Даже со стороны смотреть -- немножко "страшно глазам"! Скалы -- тонкие, витиеватые, отвесные, неравной высоты, расписанные орнаментом лишайника, как засохшей кровью жертв: прямо не камни, а сюрреалистические скульптуры. Бегают по ним сейчас не люди, а какие-то огромные, узорные, усатые жуки (вполне возможно, какие-нибудь реликтовые... заповедник всё-таки!)
...И снова переводишь взгляд вдаль. Как и на всех больших реках, закаты на луке потрясающие! Какие-то местные, специфические, колоритные, будто у каждого региона -- своё Солнце, и стиль его прощания везде немножко разный.
Из-за горизонта навстречу солнцу начала подниматься полупрозрачная пелена. Закат стал дымчато-перламутровым, матовым. Диск, слегка притиснутый с двух сторон сгустками тумана, чуть раздвоился, растёкся и обрёл форму скрипки. Не передать оттенки, которыми заиграла далеко внизу ширь Волги! Дымчато-пламенное, золотистое, кремовое сияние породнило небо и воду. И вспомнилось из псалма странное, до сих пор непонятное по космогонии, но великолепное выражение: "небеса небес и вода, яже превыше небес". Гора встала, как тайна. И не убрать, и не разгадать!
Боже, как же здесь красиво и таинственно! И зачем Ты старательно придумываешь такие уголки, которые уж слишком будоражат наше и без того фантасмагорическое сознание? Или это Твои стрелы, "Ловец человеков"? Здесь мы уже не уйдём от Тебя никуда. Ты нас поймал...
И небо, и вода, и Бог здесь так близки, как никогда в жизни.
2.
Недалеко от Стрельной горы, ниже по течению Волги, расположилось знаменитое село Ширяево, где мне довелось побывать проездом ещё несколько лет назад. Оно славится живописной долиной, которую называют Жигулёвскими Воротами; таинственными катакомбами -- пожалуй, самыми известными в Поволжье; горой Верблюд, излюбленной скалолазами; святым источником "Каменная Чаша" (тот, правда, в нескольких километрах от села), ну и конечно, домом-музеем Репина, в котором писались "Бурлаки на Волге".
Честно признаюсь: не могу назвать себя большим поклонником творчества Репина из-за чрезмерной пафосности и навязчиво выпирающей "социальности" его полотен. Потому лично для меня самым интересным в Ширяево оказались горы и катакомбы. Вся местность -- это необычайный, 2-километровой ширины "овраг" меж Монастырской горой на востоке и Поповой на западе. Одна взметнулась на 326 метров, другая -- на 299. Попова гора вся изрыта штольнями, словно гигантский муравейник. Само село древнее, 1628 года, а вот катакомбы особо старыми не назовёшь. Они сформировались после появления известкового завода в 1897 г. и продолжали расти аж до 1955 г., когда всю добычу было решено перенести на карьер "Богатырь".
Помню, в отвесной стене чернело несколько огромных, почти идеально квадратных отверстий -- целый ряд ворот в подземное царство. Ходы, из которых веяло холодом и чернотой подгорного мира -- то ли пасти, то ли ноздри горы... -- что-то, что делает её жутковато-живой. Спелеологи -- анатомы, изучающие её организм. Сейчас, насколько я слышал, входы уже зарешечены, но тогда, несколько лет назад, ничто не мешало войти. Фонаря у меня, к сожалению, не было, и я прошёл вглубь, насколько хватало света. Самое поразительное, что сразу же за входом продольные и поперечные туннели в своей густоте соединялись в единый гигантский зал с рядами и рядами толстых квадратных колонн. Прямо какая-то Мория! Чертоги в виде каменного леса, вырубленного гномами. Входные отверстия были так огромны, что света от них хватало на несколько рядов колонн внутрь -- лишь дальше всё сливалось в глухую черноту, придавленную непомерной тяжестью горных толщ. Жутковато-величественное зрелище! А учитывая крайнюю ветхость всего этого, постоянную угрозу обвалов, лазить сюда, действительно, опасно -- так что, пожалуй, закрытие Ширяевских каменоломен от туристов и "диггеров" стало досадным для них (для нас!), но правильным шагом.
Впрочем, спелеологи-любители, несмотря ни на что, продолжают исследовать каменоломни и даже пытаются составить карту (что, впрочем, затруднительно из-за глухих осыпей). Сошлюсь на их данные. Диггеры выявили 6 разных, не сообщающихся друг с другом, систем с более чем 30 входами. Штольня Ширяевская-1 -- самая исследованная и простирается в общей сложности на 10 км. Штольню Ширяевскую-4 изучили на 900 метров. Остальные из-за обвалов -- гораздо короче. Фауна этих искусственных пещер -- около 15 тысяч летучих мышей! Видели в этих штольнях и зверей покрупнее... например, коров. Они порой забредают-прячутся сюда от летнего зноя. Вообще-то удивительное дело: обычно инстинкт заставляет животных панически бояться подземного мира -- говорят, нет ничего сложнее, чем коня или ослика затащить в пещеру или туннель. Но -- местным коровам, видимо, хоть бы что!
Итак, горы изрыты внутри буквально во всех направлениях. Может быть, от большого количества реально существующих катакомб родились легенды, что вся Самарская лука изрезана подземными ходами. Что туннели якобы полностью пересекают её поперёк -- от Волги до Волги. Что лабиринтами этими пользовались разбойники -- и соответственно, до сих пор где-то в недрах, в потайных местах, хранятся их сокровища. Самарская лука -- легендарное место, и народной фантазии здесь есть где разгуляться.
3.
Прошедший день был необыкновенно знойным, но на следующее утро будто форточку в летней комнате открыли. Дохнуло свежестью, крапнуло пару раз лёгким дождиком. Лучшей погоды для прогулок по горам нарочно не придумаешь!
Я искренне радовался такой перемене: в жару подниматься было бы куда утомительней. Да и вообще -- задумчивая какая-то погода, романтическая. Много самых светлых мыслей и образов дарят пасмурные антракты посреди лета.
В тот день мы решили никуда не ездить, а взобраться на центральную, ключевую вершину самого Жигулёвска -- Могутову гору. Она стоит особняком от всех остальных. Жигулёвск обнял её с запада, юга и востока. А с севера раскинулась под головокружительным обрывом Волга. Гора кажется естественной цитаделью -- на широкую вершину её так и просится грандиозная крепость. Но вместо крепости её утёсистую макушку украсила пышная шаль леса. Деревья по сравнению с каменной великаншей кажутся крохотными шерстинками. И даже могучая ГЭС у северо-западного подножия выглядит маленькой, как игрушечный мостик.
И где б ты ни проходил, ни проезжал по городу, всюду ты -- под взглядом этой грозной и величавой твердыни. Гора необычайно широка и многоглава. Она напоминает в одних ракурсах большого диковинного зверя, пьющего из Волги, в других -- подобие короны с несколькими зубцами. Южная часть -- та, что ближе к центру города, -- ровно отрублена от остального массива и высится особенно клыкасто-отвесно. Будто от айсберга откололся могучий пласт-треугольник. Только не ледяной, а бело-известняковый. Почти всюду в центре Жигулёвска видна его яркая, светящаяся стена -- сквозит там и сям меж домов и над домами. Контраст поразительный! Всё грандиозное в маленьком городке кажется ещё грандиозней.
Что-то глубоко индивидуалистичное видится в облике Могутовой горы. Это единственная отдельно стоящая вершина во всём 75-километровом Жигулёвском кряже. Все остальные переходят друг в друга, стыкуясь, как позвонки. И только эта гора как-то выделилась, словно оттолкнулась сразу с двух сторон... кажется, на языке геологии это называется "останец".
Долина к западу от горы именуется Отважненским оврагом, а к востоку -- Морквашинским -- по названиям сёл. Посёлок Отважный образовался в 1840 году, а вот Моркваши -- аж в 1647-м. Так что сёла, входящие ныне в состав Жигулёвска, на века древнее самого города!
Широкие врата Морквашинской долины выходят к Волге и упираются в небольшой, уютный пляж. Как ни странно, это единственное место в поволжском городке, где есть набережная. От остановки автобуса она ведёт в ту сторону, где высится пучок серых скал, а на нём беленькой точечкой выделяется над обрывом знаменитый жигулёвский "Козёл". Так его все величают, хотя вообще-то он -- не козёл, а олень с отломившимися рогами. Печально, когда олень превращается в козла... но тут уж ничего не поделаешь! Видимо, это один из символов эволюции -- только не по Дарвину.
"Памятник" остался ещё от советской эпохи, когда подобные изваяния были очень популярны и украшали парки и дома отдыха. Чуть отклонюсь от темы, но раз уж заговорили о скульптурах... Жигулёвск совершенно уникален среди всех советских городов! "Памятник" оленю здесь есть, а вот Ленину (!) -- нет. Нет и никогда не было! Можете себе такое представить: советский город -- да без идола Вождя! Как это вышло, ума не приложу. Но факт остаётся фактом. Забыли поставить, что ли? Тот, кто "живее всех живых", как-то обошёл Жигулёвск стороной. Было, оказывается, такое место в СССР(1).
А белый "козёл" с вершины скалы глядит на сиреневато-серую Волгу. "Могу перелететь", -- будто говорит он. Может, потому и -- Могутова гора? Во всяком обрыве над широкой рекой есть что-то левитановское. Даже если на краю стоит не церквушка, а всего лишь... бедный олень, принимаемый за козла.
Статуя увенчала собой целый пучок скал. Не то гигантский раскрошенный пень, не то каменный костёр. Скалы торчат, как полуразрушенные обелиски. Если с близкого расстояния сфотографировать расщелины меж ними, получатся снимки как бы огромных ущелий с отвесными склонами. На самом деле, глубина каждого ущелья -- всего несколько метров, а ширина -- достаточная, чтобы еле прошёл один человек. Под скалами громоздятся торосы: каменные грибы и блины, когда-то скатившиеся и замершие под самыми разными углами.
Глыбы словно кем-то отёсаны, они почти прямоугольные, остановились на склоне и не съезжают, кажется, вопреки всем законам физики.
Такую распространённую форму ландшафта называют обычно -- "графские развалины". Из всех видов горных пейзажей она производит самое незабываемое впечатление. Это что-то на грани геологии и архитектуры. Грубо обточенные карстом башни в окружении обломков. А если под ними раскинулось море или река, ощущение становится совершенно мифологическим: толкиновским? вагнеровским?.. -- это уж у кого как. Можно представить себя на севере -- в суровом краю викингов. Можно -- на юге, в древней Таврии или Колхиде. Кому-то живописный пучок растресканных скал напомнит -- в уменьшенном виде! -- знаменитые Красноярские столбы на Енисее. Можно направиться фантазией на восток или запад... но меньше всего это похоже на традиционный образ нашего родного Поволжья.
А всего в нескольких сотнях метров, по другую сторону Морквашинского оврага, ещё более могучий горный вал вытянулся, как зелёно-серая ящерица. Его примыкающая к Волге часть называется Петровская гора. Отсюда она смотрелась совершенно треугольной. Причём, половину треугольника со стороны Волги занимал лес, половину -- каменистые осыпи, чуть разбавленные травой. Получалась пирамида со сторонами разного цвета. По преданию, именно на эту гору специально взобрался Пётр I, чтоб обозреть с высоты всю свою флотилию во время первого азовского похода, в 1695 г. А на Могутову, видимо, не забирался.
Зато на Могутову забрались мы с Никитой. Поднялись намного выше "Козла", на самый верхний гребень над Волгой. Зрительно здесь было почти так же высоко, как на Стрельной горе. Только там внизу виден заповедник, здесь -- город. А взгляд Волги -- одинаково глубок, величаво-спокоен. На такой высоте не видать волн, не слыхать их шелеста -- ровная река всегда безмолвно-задумчива, как небо. Так они с небом и глядят веками друг на друга. И гора застыла. И ты будто принят в свидетели этой небесно-речной тайны.
Хоть и кажется, что здесь почти такое же поднебесье, как на Стрельной горе, Могутова всё же уступает ей 86 метров. Тем не менее, 265 метров -- тоже ещё какая высота! К тому же, на Стрельную ты въезжаешь по дороге, а здесь взбираешься сам -- так и сложнее, и интересней. Это уж в прямом смысле покорение вершины.
Смотреть на мир с высоты, почти в два раза большей, чем пирамида Хеопса -- такую возможность охотно предоставляет Могутова гора. Иногда по резким очертаниям её линий и углов чудится, что и сама она -- произведение, скорее, архитектурное, чем природное.
Под горой мерно шумел водопад Куйбышевской ГЭС. Циклопическое сооружение, построенное природой, и циклопическое сооружение, построенное людьми, по-своему сочетались. Где горы, там, наверное, и должен быть водопад -- пусть даже и искусственный. Так и соседствуют уж седьмой десяток лет Могутова гора и могучая плотина. Впрочем, по сравнению с горой даже ГЭС кажется маленькой. Игрушечная запруда, построенная детьми на весеннем ручье. Кстати, игрушечная не игрушечная, а к сожалению, почти весь старый Ставрополь, давший начало нынешнему Тольятти, -- канул под воду. Можно только гадать, глядя с горы, что же там, на дне? Одни острова кое-где остались.
Именно при ГЭС и образовался город Жигулёвск -- официально в 1952 году, когда её достроили. На тот момент это была мощнейшая гидроэлектростанция в мире. А образовавшееся от неё Куйбышевское водохранилище до сих пор входит в тройку самых больших на Земле. На берегах этого искусственного моря оказалась и наша Казань. "Здесь рождается море", -- так абсурдно, но справедливо можно сказать.
Сейчас над ГЭС облаками поднимался белый "дым", как от водопада Виктория. А вниз по течению, разветвляясь, закручиваясь, тянулись километровые узоры пены. Можно было представить, что это ледоход -- правда, таких извилистых, змеистых льдин не бывает. Посреди лета белизна поражала грозно-снежным контрастом. Как будто сама Зима плавучими снежными драконами наступала с севера, но лето тут же безвредно растворяло её в себе. Не всегда здесь бывает пена, чаще река совершенно гладкая. Но почему-то именно в тот день "жигулёвские узоры" -- не менее прихотливые, чем вологодские, -- разукрасили реку под пасмурным небом.
Порой здесь можно наблюдать эффект гигантского (но неопасного для людей) водоворота: Волга может течь в обратную сторону. Это довольно заметно, когда купаешься на местном пляже, в чём мы позже и убедились. Возвратно-циклическое течение -- обычное явление на водоёмах ниже крупных водопадов.
Наконец мы поднялись на самую вершину. Вот уже и "Козёл" далеко внизу. Еле-еле белеет точкой на утёсе, превратившемся в камушек. А остальная часть горы покрыта живописным редколесьем. Волга всё время сквозит справа, меж извилистыми вязами. Плоский, как блин, Телячий остров повис прямо на их вершинах.
Деревья на обрыве будто нарочно всей позой и мимикой манили к себе гениального художника -- да он пока всё не находился. Узоры ветвей на фоне реки были неподражаемы. Ветер, что ли, заставлял деревья так гнуться, змеиться, чугунно ветвиться? И за этой нежной живой решёткой, по сравнению с которой шаблонно-невыразительной смотрелась бы даже знаменитая ограда Летнего сада, чуть дымились в лёгком дожде бездонные дали.
Обрыв распустил над "морем" зелёные перья.
Стоя на такой высоте, ты будто находишься на иной плоскости мироздания. На "второй" поверхности Земли. Соответственно, и жизнь здесь параллельная. Вся с белого листа. Совсем другое настроение, совсем другие мысли. Будто ты вошёл в тот слой атмосферы, до которого суета не поднимается.
Казалось бы, сколько здесь скал! Скал и слоёных, как вафельный торт, камней. Камень-то камень, но ведь везде, куда ни глянь, порос лесом: "жизнь жительствует", -- как возглашается в одном из церковных текстов. Это-то в лесистых горах и поражает больше всего: победа жизни! Помню похожее ощущение на скалах Валаама. Живая природа -- вроде бы, тонкая, хрупкая, -- торжествует над могучей, всеохватной неживой. И торжествуя, преображает её.
В сущности, вершина Могутовой горы, имеющей площадь 7 квадратных километров -- это целое плато со своим микроклиматом. Лес, поляны... есть даже дорожка-просека, по которой можно заехать сюда на машине с единственной пологой стороны. Помню, мы с Никитой стояли у обрыва на поляне, а просека виражом убегала куда-то в лес, таинственная, как дорога в абсолютное счастье.
Подобные живописные леса на макушках встречаются в Плёсе, Юрьевце, Гороховце: может, одну из тех горушек просто перенесли сюда, сплавив по течению -- а уже здесь многократно увеличили?
Но гора, хоть и окружена городом с трёх сторон, всё-таки является неотъемлемой частью национального парка, и произрастает на ней, согласно справочникам, 610 видов флоры.
Влажная зелень курчавилась по склонам, и городок внизу тихо лежал в долине, как в ладошке лета. Мерцал чем-то светло-кремовым. Мокрая зелень вокруг была так свежа, что прямо-таки светилась под пасмурным небом.
Вообще, все горы и долины стояли в апофеозе июльской зелени. Трава вымахала в рост кустов и слилась с ними в единую чащу по грудь человеку: чуть сверни с тропинки -- и провалишься, утонешь. Летнее море, а горы -- шторм!
Позже, при попытках подняться без тропинки на соседние вершины, мы буквально увязали на склонах и "шли вброд". Густая шиповнично-ежевично-травяная зелень делает некоторые места такими же труднопроходимыми летом, как высокие сугробы зимой.
Ну что ж, совсем без приключений и трудностей было бы, наверное, неинтересно.
Пока мы стояли на вершине и любовались, что-то весело (и при этом почти украдкой, по-мышиному) затенькало-зашуршало по листве. Отступившая было в заречные дали тёплая, бодрящая морось вновь пришла к нам. Дождь -- самое творческое состояние мира! Если природу сравнить с человеком, то летние облака и дожди -- это короткие моменты вдохновения. Не всё же миру только физкультурой заниматься под солнцем!
В этих капельках -- будто какая-то квинтэссенция лета. Еле заметный дождик и чудные туманные дали за ним -- антология всего лучшего, что только есть между маем и сентябрём. Всё, что можно сказать о лете, написал в этих нескольких капельках дождь... как гениальный поэт -- в нескольких строчках.
Четверостишие июля. Поэма Могутовой горы.
Старожилы ещё помнят Могутову гору цельной . Но люди в ХХ веке так глубоко надкусили её сытный пирог огромной пастью карьера, что она распалась на две неравных части. На юге осталась скала-клин, геометрически почти правильной формы. Чем-то она напоминает знаменитые Метеоры в Греции -- с той только разницей, что там подобные формы рельефа образуются естественно, путём карста и выветривания, а здесь -- искусственный разлом. Но без этого нового силуэта разделённой громады уже трудно представить себе облик Жигулёвска. Некоторые местные жители теперь по ошибке называют Могутовой горой только ту её малую изолированную часть, которая ближе всего к центру города.
В один из дней мы с Никитой решили взобраться на эту часть -- полюбоваться сверху на гигантский карьер, в котором, говорят, приютилось великолепное карстовое озеро. Маршрут получался крохотный, зато максимальный по уровню сложности из всего, что мы проходили. Одно дело -- где-нибудь на Стрельной горе гулять по хорошо оборудованной туристической тропе. Другое -- карабкаться пусть даже на заметно меньшую, но совершенно не "парадную" гору -- где к твоим услугам всегда осыпи, обрывы, колючки и приключения.
Маршрут вышел замысловатый. От остановки "Могутова гора", что в самом центре города, надо пересечь железную дорогу, пройти линию гаражей и перебраться через овражек с крохотной речкой на дне. Поскольку русло потока загромождено упавшими деревьями (что компенсирует отсутствие моста), переправа труда не составит. Преодолев все эти мелкие препятствия, упираешься в южный склон Могутовой горы. В овраге легко запастись палками вместо альпенштоков.
Подножие горы отёсано осыпями, и первые метров двадцать подниматься всего сложнее. Рыхлую белую кручу приходится буквально штурмовать. Действительно, настоящая крепость: ров с водой, а дальше стена. Всё сыплется из-под ног, и хвататься не за что -- только втыкать импровизированный альпеншток. Лишь взобравшись, мы обнаружили предусмотрительно привешенный кем-то из наших предшественников к деревцу над обрывом пожарный шланг (он очень помог потом при спуске!). Но карабкались-то мы, ещё не зная о его существовании. (Вообще, на горе оказалось несколько таких полезных "секретов"). Пожалуй, это одна из самых крутых гор в Жигулёвске. Всё же мы одолели самую трудную часть подъёма, а дальше взбирались уже как по пухлому пирогу или шляпке гриба -- круча осталась позади. Оглядываясь на город, видели прямо под собой светло-зелёный коврик стадиона. Это было даже забавно: будто мы забрались сейчас на его самую высокую трибуну.
В жиденькой роще на вершине горы обнаружился хлипенький, наспех собранный шалаш, но никого в нём не было. Метрах в двадцати от него головокружительный обрыв разверзался прямо за рощей, и потрясал своей неожиданностью, как край света. Только что был один мир, и вдруг у тебя под ногами ожила не то мезозойская эра, не то пейзажи Босха.
Когда-то, учась на истфаке, я проходил археологическую практику, и сейчас этот провал вдруг напомнил мне гигантский, увеличенный в масштабе примерно сто к одному, археологический раскоп. Ну а почитателям Данте своими ступенчатыми склонами он, вероятно, мог бы навеять ассоциации с девятиуровневым адом... если б не был таким красивым и ослепительно-белым. Очень необычно созерцать полностью меловой карьер -- со стенами, матово сверкающими под солнцем. Где ещё в нашей жизни увидишь сразу столько мела! По грандиозности зрелища, хотелось назвать эту впадину не каким-то карьером, а кратером или каньоном. Земля разверзлась -- но обнажила, как ни странно, не темноту, а белизну. Неужели у нашей планеты настолько белая начинка? Да нет, она, конечно, везде разная, но здесь -- именно такая. Весь карьер -- пломбирного или зефирного цвета, и кажется, что гору делал настоящий кондитер.
Террасы ровно разлиновали противоположный склон. И на каждой темнели огромные краны, которые отсюда казались крохотными. Издали всё очень походило на нотную грамоту. Или на странные запятые, аккуратно расставленные в строчках с невидимым текстом. Правда, иногда они перемещались.
На дне карьера тоже деловито копошилась всякая насекомообразная, членистоногая техника. Скорпионы не скорпионы? Пауки не пауки? Может, их тут палеонтологи обнаружили? Какая-то ископаемая фауна на самом дне кратера. Однажды на Девьей горе я встретил богомола, и говорят, в этих краях их водится немало. А может, это тоже богомолы?
От их суетной работы поднималась мучнистая пыль. Правда, верха кратера она не достигала, и дышалось здесь нормально.
А правее из глубочайшего места каньона выглядывал зелёный глаз озера. Впадины старых карьеров часто обращаются в такие озёра: кажется, подземные воды всю свою бесконечную, бессветную жизнь только того и ждут, чтоб наконец-то с невольной помощью людей вырваться на поверхность. Чаще всего они имеют ультрамариновый, почти изумрудный оттенок и потрясающе смотрятся с высоты.
Интересно путешествовать по древним городам и попадать словно бы в другие исторические эпохи. Но когда бродишь по таким горам, как Жигулёвские, попадаешь в иные геологические эпохи. Машина времени здесь настроена на куда более дальние расстояния.
4.
Грандиозный карьер -- не единственный в Жигулёвске и окрестностях. Второй находится в Яблоневом овраге. Посёлок с красивым названием -- дальний западный пригород Жигулёвска. И красиво не только его имя. Это самая большая и живописная впадина в западной части Жигулёвских гор. Глубоко прорезая кряж, она вытянулась с юга на север на 12 километров.
Я представил, что, наверное, сверху овраг этот очень похож на отпечаток гигантского крокодила. И кстати, такой же зелёный, как крокодил. А если серьёзно, то это совершенно замечательное место. Не будь оно таким промышленным, стало бы, наверное, курортным раем. Вроде Красной Поляны в Сочи.
А для геологов это -- настоящая Мекка. Как указывается в справочниках, "только здесь можно проследить контакт отложений двух геологических систем -- каменноугольной и пермской". Здесь в изобилии находят ископаемые останки: в основном, древние раковины того же каменноугольного периода. В 1944 году в посёлке заработала нефтяная скважина -- причём, впервые в нашей стране нефть была добыта их таких древних слоёв (девонского периода, с глубины 1,5 км).
Недалеко от верховьев оврага находится и ценнейший археологический памятник -- Муромский городок: самая южная из всех известных крепостей Волжской Булгарии. Она существовала несколько веков, пока не была стёрта с лица земли в 1236 г., при нашествии Батыя. По преданию, многочисленные яблони, растущие в этих лесах -- остатки одичавших яблоневых садов, в изобилии окружавших булгарский город. Хотя, может быть, древнее городище тут ни при чём? Специалисты говорят, что сама почва и микроклимат долины очень благоприятны для разрастания диких яблонь. И процветали они они здесь веками, о чём сохранились интереснейшие свидетельства. Вот самый знаменитый иностранный путешественник по средневековой России Адам Олеарий в 1636 г. оставил такую любопытную запись: "Вскоре затем следовала Девичья гора. Там, где эта гора кончается, начинаются новые горы, которые на несколько миль провожают реку. Долина между ними называется "Яблочный квас", так как там много падает на землю дико растущих яблок, из которых приготовляется напиток".
Олеарий, кажется, несколько перепутал название, но это едва ли существенно важно...
Последние годы здесь в качестве главного поселкового праздника отмечают "Яблочный Спас" -- обычно это делают в ближайшее воскресение к Преображению Господню (19 августа). Подобно тому, как в Ширяево -- в июле, -- пышно отмечается День Вишни(2).
Всё здесь чудесно, и цены бы не было этому месту, если б не завод стройматериалов, занявший целиком всё устье оврага. Насколько я слышал, экологи не раз поднимали вопрос о закрытии этого предприятия. Тогда и выход к реке был бы "разблокирован". Местность преобразилась бы радикально и в несравненно лучшую сторону.
Впрочем, я думаю, из описаний "Могутки" и Яблоневого оврага у читателей не сложится неверное представление о Самарской луке: два маленьких промышленных центра -- исключение. Большая часть огромной луки -- это чистейшая заповедная природа, ничуть не уступающая красивейшим уголкам Крыма, Кавказа, Урала. И даже малые жигулёвско-яблоневые карьеры и заводики окружены со всех сторон этой дремучей природой, почти утонули в лесных и горных волнах. Да, Луку составляют и такие чисто туристические (можно сказать, "аристократические") горы, как Стрельная, и такие сугубо "пролетарские", как Могутова. Но первые всё же значительно преобладают.
Горы и тут ошеломляюще красивы. Сразу же хочется на них взобраться. Все тропинки в них видны издалека, за километры. Они выделяют из общего массива те склоны и вершины, на которые удобно подниматься -- как печати, как пригласительные надписи.
Есть такая простроченная белой дорожкой гора и в Яблоневом овраге. Тропинка змеисто взбегает на восточный склон, нависая над домами и чуть ли не над самой проходной завода. Уже примерно на трети высоты роскошно раскрывается панорама всего утонувшего в зелени "городка". А по мере подъёма ещё выше, долина превращается просто в ладошку.
Узкий и длинный, как речка, залив ниточкой ответвляется от Волги, и с ним посёлок как-то особенно похож на маленькую модель города: здесь скрупулёзно подобралось, как в "Лего", всё, что нужно для городского ландшафта. При взгляде сверху залив особенно густо-лазурен: именно под таким углом в нём лучше всего отражается небо.
Были в советское время картонно-раскладные детские книги, в которых все фигурки становились объёмными, чуть только откинешь страницу. Помню, была такая и у меня -- про города Поволжья. В детстве я её очень любил. Особенно ту страницу, что иллюстрировала Ярославль. Очень уж там нарядно вставали горкой друг над другом прорезные домики. Вот и тут, как в той книжке, раскрылся маленький "бумажный Ярославль". Промышленные башенки обширного завода можно было вообразить моделью крепости. Под ними -- игрушечная синяя речка, игрушечный мост, игрушечный кораблик под мостом. И весь горно-овражный ландшафт похож на полуоткрытую страницу.
Девятиэтажные дома маленькими белыми гирляндами вытянулись в сплошной зелени гигантского оврага. Это -- вдали. А вблизи -- то ли свернувшиеся в клубки ежики (может, морские ежи облюбовали сухопутные скалы?), то ли застывшие и тысячекратно уменьшенные разрывы синего салюта. Это сотнями взорвались на склонах большущие лазурные шарики "чертогона". Оживили меловой пейзаж, как праздничные украшения.
Голубые глаза гор -- почему-то такая ассоциация приходит от этих круглых небесных огоньков. Они выделяются на белых ликах осыпей издалека и, не моргая, смотрят с высоты. А ещё выше начинаются леса. Курчавятся, как и на Могутовой горе, могучими зелёными шапками.
Летом всё и без того кипит от переизбытка жизни, но горы, покрытые клубами листвы, как будто добавляют и доводят до апогея эту жизненную силу. Всё вздымается, как на дрожжах, курчавится, пенится, переливается, распадается на спектры: вдали зелень, вблизи -- тысяча цветов. Когда стоишь на макушке горы, легко зрительно представить себе фразу: "Июль -- макушка лета". Из поговорки сделать картинку. Всё лето раскинулось перед тобой! Лето -- как географический объект, как имя собственное. Хорошо, что над миром возвышается пик с таким названием и что по этой неказистой горной тропинке можно подняться на его макушку вдвоём с другом. Непременно вдвоём!
(1). Вдвойне странно, учитывая, что мать, брат и сестра Ленина несколько месяцев в 1903 г. жили в Морквашах. Симбирск-то совсем близко!
(2). Как мне рассказывали люди, ездившие на праздник в 2016 г., там испекли 10-метровый вишнёвый пирог.
II. Осень
Я изучал оcень упорно и долго. Для
того, чтобы увидеть что-то
по-настоящему, надо убедить себя,
что ты видишь это впервые в
жизни. Так было и с осенью.
Я уверил себя, что эта осень -- первая и последняя в моей жизни.
Это помогло мне пристальнее
всмотреться в неё и увидеть многое,
чего я не видел раньше...
К. Паустовский
1.
С жизнью у человека обычно меняется отношение к осени. Пожалуй, мало кто любит её в детстве -- по крайней мере, уж точно не я! И мало кто не любит, чуть повзрослев. Во всяком случае, её начальную, тёплую пору. Чем больше в нашей жизни светлой ностальгии, тем роднее становится осень. Осенью ты -- почти всесильный повелитель времени. В эти волшебные дни можно стократно войти в одну и ту же реку.
Наступила самая красивая пора года -- 20-е числа сентября, -- и я решил вслед за осенью отправиться в горы, застать её там за самым творческим занятием. Золотая осень -- это сгущение красоты мира до предельно допустимого уровня. Скакнув до него, она неизбежно начнёт снижаться, бледнеть, редеть -- и произойдёт это уже через считанные дни. Барометр не может зашкаливать слишком долго. Потому так ценно эти дни поймать, успеть в них нырнуть. Будут потом светить в душе, греть до первого снега. Ты их в себя принял, а они -- тебя.
И кажется, во всём том радостном, что царит в мире и душе, "виноваты" горы! Горы дают свет. Горы дарят бабье лето. Оно приехало к нам не само, а плавно покачиваясь на этих пушистых верблюжьих горбах. Где горы, там всегда юг и тепло. И кажется, что они сами -- тёплые, как недавно испечённый пирог.
В тот год осень выдалась удивительной, контрастной. Всего через несколько дней, в начале октября, пошёл первый снег. Но на протяжении всей моей "курортной" поездки, стояло под 30 градусов жары. Даже вечера были тёплыми -- что особенно радовало, так как равноденствие прошло, и стало быть, ночь в своём безостановочном наступлении уже захватила больше половины суток.
В такой бархатный сезон Жигулёвск казался предгорным южным городком -- вроде Пятигорска. Солнечное тепло, как в огромной чаше, залегло в долине, и он купался в прогретом золотистом настое. Ветры, как невидимые струйки, тихо журчали поверху, чуть прикасаясь к Шишке и другим горным макушкам.
В осенних горах сам воздух пьянит. Радость так преложилась в краски, что сердце щемит от этой неправдоподобно счастливой гаммы, а голова кружится от простора. Будь панорама хоть чуть-чуть поуже, она бы не вместила столько оттенков!
Из тысяч и тысяч круглых, пушистых, разноцветных катышков кто-то сложил огромные пирамиды, огнисто отражённые в Волге. То ли архитектурный ансамбль, то ли пожар, то ли перья птицы Сирин. Кругом свет, кругом пух, кругом переливы красок и перепады высот.
Сентябрь -- тот маляр, который вечно удивляет своей абсурдной выборочностью, происходящей то ли от склероза, то ли от задора. Раскрасить что-то одно, а рядом даже не заметить другое! Вот красные и зелёные "шары" одной древесной породы, стыкуясь впритык, пытаются в паре работать, как светофор. Вот на концах зелёных веток вдруг откуда ни возьмись выросли гроздья сочно-жёлтых бананов. Вот одни деревья зажглись только макушками, другие -- только начинкой. Вот кусты -- густо-розовые, как цветущая сакура. Вот пасхально-красные осины: их дрожащие, играющие листики -- как несчётная скорлупа с крашеных яиц.
Горы помимо всего, хороши ещё и тем, что в них ты можешь оценить это художество ещё издали. Сначала они тебя поманят, потом раскроют секрет вблизи. И ничто с этой галереей искусств не сравнится...
Разноцветно-зернистые обрывы будто нарочно тасуют на своих плоскостях миллионы точек в самых разных вариациях, чтоб у зрителя весело рябило в глазах. Всё -- как на ярмарочном прилавке, только гигантском, бескрайнем. Где-то круглилась крона красная, как виктория, а рядом играли на солнце апельсинные и лимонные корки. Где-то недозрелым плодам пока не хватало сочности и они переливались зелёным. Фруктовая гора! Будто даже ароматная.
Кто бы написал когда-нибудь антологию осенней радости! Не грусти, а именно радости. Осенней весны. Дивного, ни с чем не сравнимого чувства обновления. Впрочем, почему же?.. вполне сравнимого! С Пасхой.
В который раз, из года в год, не перестаю удивляться неизбывному ощущению: есть в золотой осени что-то весенне-пасхальное. Выдастся хотя бы одна светлая неделя в конце сентября... и только что буква в названии маленькая, вот и всё различие -- а то была бы Светлая седмица!
То же непередаваемое чувство торжествующей Жизни, то же "Смертию смерть поправ!.." Солнце смотрит на мир, переливает в него весь свой цвет, само красит не яйцо, а целый глобус -- "сверху", с северного полушария. В народе говорят: "На Пасху солнце играет". Да оно и сейчас играет... только по-другому. Кстати, вот странно: в южном-то полушарии Пасха наступает, когда у них там осень!
Ранняя осень -- это всегда таинство. Даже не та воспетая несчётными поэтами красота, которая вовне, а та, которая внутри. Свет в дымке: дали, за которыми угадывается другая Даль. Единственная близкая Даль: та, которая "внутри вас есть".
В первый же вечер друзья решили свозить меня на высочайшую точку Жигулёвска -- ту, где стоит телевышка. Гора -- 303 метра над уровнем моря (почти на 40 метров больше "Могутки"!). А знаменитая Шишка, о которой речь пойдёт чуть дальше -- часть той же вершины, её отросток, который уступает здешней смотровой площадке всего-то метров 15. Естественно, мы поднялись не на саму телевышку, а на площадку под ней. Если знать дорогу, то по грунтовке, пересекающей лес, по серпантину, можно доехать туда за считанные минуты.
Жигулёвская вышка по-своему знаменита! Если учитывать гору, на которую она "забралась", высота её гораздо больше Эйфелевой башни! Пусть, конечно, и нечестно так считать, но... По-своему это даже убедительно: как ребёнок, взобравшись на стол, говорит, что он выше взрослых.
Как я позже узнал из литературы, гора эта именуется у географов Отважной -- местные жители никогда её так не называют. Вообще, в любой местности можно заметить большую разницу между "правильными" (но обычно никому не известными) названиями, которые дают картографы, и теми именами, под которыми эти же объекты знает народ. "Гора с вышкой" или просто "Вышка" -- вот тебе и Отважная! Люди дают имена по самому простому, заметному признаку -- чтоб, как говорится, и ежу было понятно. Вышка -- Шишка: они и созвучны, и рядом расположены. Всё просто и удобно.
Шишку от Вышки отделяет ложбина, как глубокий прогиб меж двумя крутыми волнами. Взгляд сам перекидывается с одной на другую воздушным мостиком. По прямой здесь, наверное, 300-400 метров, вряд ли больше.
Но на Шишку мы с Никитой поднялись на следующий день -- пешком, по горной тропинке. Сейчас мы созерцали её от вышки, как и весь городской пейзаж... Да, что сказать! Место настолько фантастическое, что сюда так и просится не антенна, а замок. Как Нойшванштайн в Баварии -- окружающий пейзаж уж очень похож!
Да что там замок! Главное-то чудо -- вверху! Оказывается, мы так редко видим свободное, незаслонённое небо, так страшно от него отвыкли... почти как от рая! В городе оно исчерчено рубцами проводов и сжато бетонными тисками. Но даже за городом на равнине горизонт обычно что-нибудь да заслоняет. Так что увидеть именно купол неба во всей полноте, ощутить его восторженно-страшную близость и глубину можно только на такой вот вершине!
Переводишь взгляд вниз... Осень в горах отличается от осени на равнине так же, как трёхмерная панорама от двумерного рисунка. Если бы мох, вопреки законам биологии, пышно расцвёл, это дало бы представление о внезапном осеннем преображении Жигулёвских гор. Психологически всё выглядело именно "внезапно": ведь когда уезжаешь летом, а возвращаешься в конце сентября, кажется, что уехал только вчера.
Мох лесов придаёт обманчивую мягкость горам, и нет ничего на свете красивей этих пушисто-округлых вершин, которые, казалось, сейчас отпружинят под твоей ногой, подобно болотным кочкам. И вот ты вприпрыжку пересечёшь по ним всю Луку -- с севера на юг и с запада на восток. От лесов горы кажутся рыхлыми, рассыпчатыми, пушистыми -- хочется запустить в них пальцы, пропустить эти щекочущие ворсинки сквозь разжатый кулак, как песок. А может, некоторые из этих куличиков именно так и образовались? Какие-то дети-великаны строили их на пляже по берегу Волжского ручейка? Только песок им попался разноцветный.
А ещё чудится что-то морское в этом бескрайнем, необычайном для суши просторе, который постепенно мягко скрадывают сумерки и прокалывают манящие дальние огоньки. Волны -- повсюду, а шелеста не слышно.
Как в детской считалочке:
Море волнуется раз,
Море волнуется два...
И вдруг беззвучно грянуло: "замри!" -- и действительно, все волны замерли и окаменели. Потрясающее ощущение, особенно в вечерний час!
Далеко внизу, под горами, мягко-сиренево освещает сумерки отразившая небо Волга. Особенно необычно сознавать, что это та же самая река, на которой живёшь и ты. Берега совсем непохожие, почти экзотические, почти "заморские" -- а река всё та же. Смотришь на это дальнее зарево фонарей -- и кажется, сейчас разглядишь в нём свою улицу, свой дом. Не ты пришёл к этим фантастическим горам, а они ворвались в твою жизнь -- и теперь всё в ней будет другое. Родное, но обновлённое.
Семикилометровая плотина, как длиннейшая нитка гирлянд, протянулась сквозь фиолетовые сумерки к искристой "ёлке" противоположного берега. Там -- Тольятти. Интересно наблюдать, как весело текут светящиеся эритроциты машин -- пульсирует жизнь. Видны только точки-огоньки -- крохотные, как модели молекул.
С замиранием переводишь взгляд ближе. Косматые тени залегли в глубоких чащобах прямо под нами. Они -- внизу, а ты, будто в детстве, забрался от них на стул -- на всякий случай, чтоб не поймали. Всё запредельно красивое и должно быть немножко страшноватым... самую-самую малость. Но здесь, в "домике", уже безопасно. Таинственные, дымящиеся от теней ущелья, перемигивающиеся огоньки, целый город на дне огромной чаши, наполненной до краёв сумерками... и ещё другой, светлячковый город -- за сиреневой рекой... во всём этом воплотилась какая-то, если угодно, чистая идея Вечера. Как в усовершенствованной машине времени, я чувствовал себя одновременно во всех вечерах моего детства. Все они были живы и со мной. Даже те, которые ещё только будут, уже "есмь" в этом Вечере.
Казалось, всё лучшее, всё самое красивое, что только было в жизни, можно увидеть сейчас с горы: она возвышается над временем точно так же, как над пространством.
Закат имеет вечное свойство как-то исподволь объединять людей (особенно, сидяющих на высоком берегу или на обрыве) -- беззвучно обнимать их за плечи завораживающе-тёплыми ладонями света, мягко придвигать друг к другу. Почему-то днём, живя во свете, о свете и не думаешь! И только вечером вдруг осязаешь, как же его много, какой он безбрежный. Его много... как любви, как дружбы. Как детей и мам, как парочек влюблённых. Как смеха и тишины. Небо цвета колокольчика, кажется, вот-вот зазвенит, как колокольчик. Просто Бог слышит, когда людям хорошо. И люди в такие минуты слышат, что Он слышит.
И всё живут, пульсируют в темноте тысячи таинственных искорок. Какая-то сила единства притянула их друг к другу: все вместе они составили не отражение и даже не рисунок, а словно бы икону звёздного неба. Мерцание осенних светлячков в тени гор действует умиротворяюще. Их немного, но они бережно собраны в долине, как в блюдце. На них, не моргая, но чуть прищурившись, смотрит луна. Таинственный, вековечный пейзаж. Сумерки даже после заката ещё полны мягкого света, так что луна пока ничего не освещает -- просто стоит, как знак. Знак молчания. Мохнатая темнота внизу сгустилась в волны-горы. А россыпь городских искринок -- это уж морское фосфорическое свечение. Стоит Тайна тайн, и немая луна понимающе смотрит на всё, чего мы не понимаем. Луна в небе... это просто на тайну поставили ту печать, которую уж никто, кроме Бога, не сорвёт.
Обратно мы ехали-спускались уже почти в полной темноте, осторожно и медленно на сложной дороге. Ночь, лесной серпантин, шуршащие под шинами листья, разбегающиеся от фар на виражах шустрые тени -- словно разбойники неудачно устроили засаду и в последний момент бросились врассыпную... незабываемый спуск! Ветки над головой смыкаются полностью -- то ли извилистый коридор, то ли труба, ведущая под уклон, и мы по ней стекаем в сплошном журчании палой листвы. Какой-то сухой аквапарк с выключенным освещением -- и очень уж таинственные в нём аттракционы!
...Мне кажется, тот вечер на вершине я не забуду до конца жизни. Что-то он подарил такое, что не измерить ни на каких весах.
2.
На следующий день, с утра пораньше, мы отправились к древнему селу Жигули, к знаменитому Молодецкому кургану.
Внутренняя часть луки -- это плато, по которому едешь, как по обычной равнине. Но чем ближе к побережьям, тем больше горбы и впадины делают пейзаж по-настоящему горным. Этот перепад может быть совершенно неожиданным. Вот начинается какой-нибудь заурядный пологий склон, но за ним вдруг распахивается широченная панорама с мерцанием "моря" далеко на краю света, в солнечной дымке. Или -- съезжаешь в обычный, на первый взгляд, овражек, куда виражом спадает дорога, но дальше этот овражек вдруг переходит в могучее ущелье с настоящими скалистыми обрывами.
Дорога от Жигулёвска до Жигулей -- вполне равнинная, но чем ближе подъезжаешь к старинному селу, тем выше вздымаются над тобой золотисто-мозаичные лесные купола и хребты.
Если Стрельная гора, к которой мы ездили летом, расположена к востоку от Жигулёвска, то Молодецкий курган -- почти на таком же расстоянии к западу, вверх по Волге. Считается, что именно отсюда, с приникшей к кургану Девьей горы, и начинается Жигулёвский кряж. А село Жигули XVII века (не путать с похожим по названию городом!) раскинулось точно "у ног" этих Молодца и Девы. Возможно, от села-то и произошло название Жигулёвских гор. Тут же, у подножия -- обрывистая 50-метровая Лепёшка. Место это -- одно из самых живописных на Самарской луке. А то, что вершины здесь лысые, сделало Девью гору и Молодецкий курган лучшими обзорными площадками во всей округе (хотя они намного ниже Стрельной!).
Редчайшие для Самарской луки полностью безлесные горы, с которых открывается переполненный светом, ничем не заслонённый вид. И только далеко по краям, как у перезрелого подсолнуха, ярко желтеют отдельные лепестки-лоскутки из примостившихся на отвесном обрыве берёз. Россыпь мелких камней, как семечек, усиливает такую подсолнечную ассоциацию. Почему именно эти две горы, в контраст со всеми окружающими, лишены лесов -- не знаю.
Купив недорогие билеты в Национальный парк, мы начали восхождение. Чем дальше поднимались, тем больше бескрайняя панорама кружила голову. Золотая осень, настоянная на бесконечном солнечном просторе, пьянила в прямом смысле слова! Может, это было кислородное опьянение? Половину окоёма занимало складчатое, лоскутное одеяло Жигулёвских гор, другую половину -- дымчато-голубая ширь Жигулёвского моря. Меж ними -- посёлок Жигули. Так что всюду, куда ни глянь -- и на воде, и на суше -- Жигули, Жигули, Жигули... Один многократно преломившийся топоним.
"Лысые" -- только Молодец и Дева, а вокруг них -- ошеломляющее разноцветье лесов. Горы, оказывается, умеют менять свои шкуры, как рептилии. И вот сейчас они раскинулись под солнцем не то как сказочные драконы, не то как вполне реальные галапагосские игуаны. Обрывы переливались, как гребни; а разноцветные деревья -- как мелкая чешуя. Настоящий бразильский карнавал мезозойской эры.
Скалы там и сям вдруг вспучивали ровные покатости склонов, как корни -- асфальт. Будто у каждой горы -- корни и будто они всё время растут. Казалось бы, трудно сочетать пышную мягкость деревьев и эти резкие надломы скал над водой -- и всё же они сочетались. Надкушенные могучей рекой стометровые монолиты и ворсистый осенний ковёр составляли единый, нераздельный, гармоничный пейзаж. Под золотистой корочкой лесов везде просвечивала каменная начинка нашей планеты. Да, таков, оказывается, весь наш мир! Осень и горы приоткрыли его тайну.
Это место я готов описывать вновь и вновь! Слишком уж оно ассоциируется с лучезарно-бескрайним, всепобеждающим, распахивающим всю душу счастьем. Снова и снова я приглашаю и себя, и читателей к этой животворящей чаше золотисто-осеннего напитка. Советую прочитать отдельный очерк "Жигули" (в цикле "Легендарные сёла") -- он появился раньше книги "Самарская лука". Я не стал здесь повторяться в подробностях -- но всё же несколько слов про потрясающий пейзаж Жигулей не смог не вписать и в эту книгу.
Отчего же всё так празднично в горах! Отчего на равнине мы не умеем жить в состоянии этого постоянного, Богом данного праздника?
3.
Утром Лепёшка, а вечером -- Шишка. Мы с Никитой всё же решили вскарабкаться на самую загадочную вершину Жигулёвска.
Над большой лесистой Отважной горой высится ещё маленькая каменистая горка -- действительно, точь-в-точь как шишка от ушиба над теменем. И огромная высота, и чрезвычайно колоритная форма привлекают внимание издали. По Шишке легко ориентироваться -- сразу, через весь город, видно, где западная окраина Жигулёвска: микрорайон Г-1, над которым она круто возвышается. Пожалуй, это одна из самых запоминающихся деталей городского пейзажа. Думаю, её даже можно выбрать символом Жигулёвска. Как Фудзияма -- символ Японии. (А что, Шишка-сан -- неплохо звучит!).
Смотришь на эту шишку и не можешь понять, как же она образовалась? То ли Отважная гора сильно ушиблась о небо, то ли у неё, как у телёнка, только-только начал пробиваться рог... но почему-то всего один. Очень живой и одушевлённый вид придаёт этот бугорок всем окрестным горам. И как он отделился от основного массива? Есть легенда, что когда-то сюда врезался учебный самолёт. Но взрыв не то что учебного, а даже огромного военного самолёта со всем боекомплектом никак не смог бы пробить в горной породе целую впадину -- это, конечно, байка, даже вне зависимости от того, была ли такая авария в действительности.
Необычайная форма ландшафта будоражила и, видимо, вечно будет будоражить воображение людей. В самых экзотических объяснениях -- от техногенных до мистических и внеземных, -- никогда не будет недостатка. По каким причинам вскочила шишка на темени планеты? -- можно написать целую фантастическую повесть.
Но, к счастью, это не наша задача. Наша задача -- взойти дотемна.
Начало тропинки, которая ведёт на Шишку, отыскать непросто. Издали даже видно, как тоненькой ниточкой она скользит по склонам, но, к сожалению, всё подножие гор густо застроено коттеджами, заблокировано заборами частных владений. Едва-едва, с подсказками местных жителей, можно разобраться в лабиринте переулков и тупиков. Казалось бы, чего проще: вот запретить застраивать проходы к туристическому объекту -- и всё тут! Уникальный памятник природы федерального значения! Где-нибудь за границей такое место непременно превратилось бы в туристическую Мекку. А у нас никому не пришло в голову повесить хотя бы простые дорожные указатели. Помню, как Никита смешно повторял через каждые несколько метров: "Дальше-дальше!.." -- хотя сам толком не знал дорогу. Не с первого раза мы с ним всё-таки нашли единственный просвет, прорывающий блокаду. Оказывается, надо пройти по заброшенному фундаменту (поди догадайся, что это и есть проход!), а уже дальше, за кустами, за поворотом кирпичного забора, открывается простор широкого, травянистого, ничем не застроенного склона. Ну вот, наконец-то вырвались! Ловушка городской периферии оказалась позади и внизу. Впереди стёжка-дорожка ныряла по буграм, но уверенно вела и вела к скалисто-лысой Шишке.
Дремотное тепло залегло на склоне. На пологом, вогнутом скате, как в кресле, потягивался ранний сентябрьский вечер. И чувствовалось в этом что-то такое вековечное, уютное, что хотелось даже выражаться по старинке -- например, "пополудни". Да, четыре часа пополудни. Даже уже начало пятого. День делает вид, что он ещё совсем не скоро кончится, да, совсем не скоро... как и бабье лето. И теплу, и свету пока не видно конца.
В детстве я часто собирал золотисто-жёлтый зверобой, и бабушка заваривала его, как лекарственный чай. И сейчас залитые "чайным" светом древесные букеты медвяно-жёлтых окрасок вдруг напомнили мне разом и зверобой, и лето, и всё детство.
Какое буйство красок! Два леса соревнуются друг с другом: древесный и травяной. Подсыхающие осенние травы пышной перезрелой нивой золотятся в солнце. Зонтики, метёлки, разлапистые древовидные макушки, клочья пуха, -- всё это в человеческий рост и даже выше. Кипят и пенятся волной над упавшим куда-то в таинственную глубину городком. А тропинка тонкой ленточкой тени просквозила эту чащу. Солнце -- всё ниже, и узенькая тропинка в высокой траве наливается тенью, как маленькая копия лесной просеки.
Выше начинаются леса.
Гора -- как жар-птица: вся в разноцветных, горящих перьях. Такая красота поначалу даже как-то ошеломляет: неужели мы сейчас вот так запросто взойдём туда, в самый эпицентр сияния!? этой перьевой радуги!? Как в большом соборе в самый торжественный момент службы включают все паникадила, так осень, достигнув кульминации, разом зажгла под куполом неба все люстры, подсвечники, древесные лампады -- всё, что способно светить и радовать!
Вот и переходишь от одного праздничного зарева к другому. От костра к костру, от фейерверка к фейерверку. Гора пылает, как от извержения. Осенняя пиротехника как-то особенно богато расцветила именно её. И хочется уж поскорей достигнуть вершины, чтоб объединить всё это с высоты одним взглядом. Фейерверки вдруг окажутся уже не над, а под тобой -- и это незабываемо... как перевёрнутое небо.
А пока что рощи и поляны плавно чередуются вдоль нашей пологой тропы. Медными узорами разрисовали небо дубы. Бездымными пожарами полыхают-трепещут осины. Их рощи напоминают немыслимые по размерам гроздья воздушных шариков -- за несколько секунд до старта в небо. Пронизанные светом осиновые пригорки собрали гигантское количество вытянутых шаров. Они, казалось, стремились взмыть в воздух, с которым были одноприродны по составу.
Правда, кое-что из своего пышного убранства гора всё-таки потеряла. В аномально жаркое лето 2010 г. здесь выгорело 4 гектара леса. В дни пожара Отважная гора грозно дымилась на виду всего города, как просыпающийся вулкан. Участки зелёной шевелюры тогда заметно поредели, хотя "лысой" гора всё-таки не стала. Рощи по-прежнему шумят на её склонах, чередуясь с полянами ежевики и лишь кое-где -- таинственными идольскими шабашами сухостоя.
Наконец роща раздвинулась, открыв конечную цель нашего похода. Вблизи оказалось, что "шишка" вся состоит из глыб-ступеней где-то в метр-полтора высотой. Этакая лесенка великана. Голая ступенчатая скала над огромным лесистым горбом. Верхушка её представляла плоскую площадку, очень удобную для обзора. Вся проблема была лишь в том, чтобы взобраться на эти слишком высокие ступени. Тропинка выбегала из золотой рощицы и обрывалась у подножия серых глыб.
Несколько корявых сухих деревьев, как идолы чудовищ, охраняли понизу это подобие зиккурата. Место выглядело вполне мистически. Деревья тут почти так же извилисты и узорны, как на Могутовой горе. Осенью, при чуть поредевших листьях, они становятся как-то особенно ажурны.
Ну вот, забрались -- пора оглядеться! Многоэтажные дома, от которых мы начинали своё восхождение, теперь крохотными коробочками белели далеко внизу. Их словно специально там поставили -- как меру высоты. Вид городка, если не обращать внимания на его мелкие промышленные заплатки -- совершенно курортный.
А вокруг Жигулёвска тысячи оранжевых кудряшек собираются в валы, загибаются в гребешки -- над которыми вместо пены белеют скалы. И всё это так мелко-переливчато играет, подмигивает, пушится, что душе невольно передаётся разноцветно-радостное, головокружительное чувство.
Равнинного жителя на такой высоте охватывает эйфория. Даже Могутова гора сейчас -- под нами! Сверху она кажется большой, толстой лепёшкой -- почти округлой, расплывшейся. Похожа на овальный остров типа Свияжска, перенесённый и шлёпнутый на сушу. Вот до чего хитро поменяла форму: и не разглядишь отсюда, что она такая скалисто-островерхая.
На вершине Шишки произошла любопытная встреча. Она заставила вспомнить то, что я не раз слышал прежде о популярности Самарской луки у оккультистов и эзотериков. Погоня за "особой энергетикой" подвигает некоторых людей на экстравагантные поступки. Какая-то девушка в странной птичьей одежде под ритмичные удары бубна совершала ритуальный танец, взмахивая матерчатыми крыльями. Кем она себя представляла? Древним друидом? Танец длился уже очень долго и нудно-однообразно -- даже странно, как она не уставала. Здесь, на самой вершине горы, под куполом неба, в предзакатный час, это выглядело действительно мистично... и одновременно бредово-нелепо.
Бедняжка! Люди иногда смотрятся до того глуповато в своих "духовно-энергетических" упражнениях, что кажется, уже одна нелепость и должна была бы отвратить от этих "практик". Ан нет, ровно наоборот -- не отталкивает, а притягивает: именно глупыми-то и хочет нас сделать подлинный автор всех этих практик... не к ночи будет помянут! От ума за ним никто добровольно не пойдёт. Иногда думаешь: в мире царит действительно великая энергия Глупости -- "подпитываться" и возрастать в ней можно почти до бесконечности.
Самарская лука -- одно из пока ещё немногих мест, где можно увидеть современных язычников. Пусть даже отчасти играющих, полусерьёзных. Может, иногда даже полезно вот так увидеть "Нью Эйдж" в задрипанной исподней рубашке... хотя вообще-то комического в заигрывании с исподними силами мало!
Ну, а нам уже пора в обратный путь. Интересный эффект. Ты спускаешься с горы и "помогаешь закату". Ускоряешь его тем, что вновь растущая Шишка сама поднимается навстречу солнцу, сокращая его путь за горизонт. Есть материк Ночи, а горы -- его полуострова. С ними континент получается чуть длиннее.
Шумный "эскалатор" осыпающихся мелких камней помогает тебе: можно стоя какое-то время ехать на нём. Или делать такие шаги, которые он сам продлевает на несколько метров. Очень приятное ощущение... если, конечно, потерпеть неизбежные клубы пыли. Впрочем, даже пыль сейчас красиво пламенеет в последних лучах солнца и кажется розовато-золотыми, праздничными пиротехническими дымами.
А ведь завтра и вправду праздник!..
4.
По всему осеннему городу, в котором глаз ломило от сияния листвы, были развешены объявления о завтрашнем крестном ходе. От этого разливалось особенное предпраздничное чувство, такое же вездесущее, как эта листва. Надо, чтобы осенью был крестный ход. Обязательно надо! Вот уже который год он в Жигулёвске проводится в самый светлый и торжественный день золотой осени -- 27 сентября. Это, наверное, логично -- крестный ход в праздник Животворящего Креста. Как Пасха весной, так Крестовоздвижение осенью. Всё едино в этом годовом нимбе -- Лете Господнем.
По древнейшей традиции, неожиданно воскресшей в наши дни, крестное шествие должно обойти весь город. Крест -- "щит и забрало христиан", и везде, где он с верою пронесён, воздвигается невидимая защита от бед и напастей. А поскольку город, хоть и небольшой по числу жителей, довольно обширен из-за промышленных зон и горного ландшафта, продолжаться крестный ход будет до вечера. Пройти его целиком я, к сожалению, никак не успею -- пора уезжать, и автобус в 3 часа, -- но хотя бы начало застану, а это уже радость!
Выходит крестный ход сразу же после литургии из главного городского храма -- св. Иоанна Кронштадтского. Пятиглавый, краснокирпичный, он стоит посреди широкого двора, в окружении двухэтажных ветхих домов (кажется, уже "под снос") -- и в таком соседстве смотрится особенно большим. В сущности, его смело можно назвать собором. В Жигулёвске есть ещё церковь Владимирской иконы Божией Матери -- но та совсем маленькая. Так что практически вся городская церковная жизнь сосредоточена именно здесь. И поросший высокими деревьями уютный старый дворик волей-неволей "исполняет обязанности" соборной площади. В нём начинаются и кончаются все крестные ходы.
Посвящение собора не случайно. Сто лет назад о. Иоанн, путешествуя на храме-пароходе по Волге, спас здешние места от страшной засухи. При огромном стечении народа он отслужил молебен на жигулёвском берегу (правда, не здесь, а ближе к Ширяево). Сразу же по окончании молебна хлынул сильнейший дождь. Засуха больше не возобновлялась, урожай был спасён. Местные жители, конечно, не забыли этого чуда. Современный собор десятки лет спустя посвятили "всероссийскому батюшке".
Вообще на Самарской луке немало православных святынь: не одни танцующие птицы-девицы водятся на древних горах. Сами топонимы о многом говорят: Рождествено, Воскресенка, Молебный овраг, Крестовая поляна, Монастырская гора, Церковная Воложка, Иордан-озеро...
В 2012 году вся эта территория, издавна входящая в Самарскую митрополию, была преобразована в отдельную Жигулёвскую епархию. Соответственно, храм Иоанна Кронштадтского временно стал кафедральным (в дальнейшем планируется возвести новый большой кафедральный собор). На противоположном побережье луки действует молодой, но ставший уже знаменитым Казанский Богородицкий монастырь в Винновке -- красивейшее место, прозванное в народе "Самарским Афоном" (я посвятил ему очерк в цикле "Знаменитые монастыри Руси", так что здесь не буду повторяться). Есть и Подгорский монастырь, но он живёт по строгому уставу и, как я слышал, открыт для посещения буквально пару дней в году, подобно скиту Оптиной пустыни. Паломники особо почитают ещё несколько мест -- связанных, в основном, со святыми источниками, которыми очень богаты Жигулёвские горы. Самые знаменитые -- Никольский ключ ("Каменная Чаша") близ Ширяево и родник в Большой Рязани.
Любят здесь и крестные ходы. Помимо Крестовоздвиженского, бывает многодневный ход из Жигулёвска в Ташлу в "Царские дни", т. е. в середине июля.
27 сентября...
Такой же ликующе-солнечный день, как накануне -- лучшая погода для праздника! В соборе -- не протолкнуться. К концу службы вышли во двор ребятишки из воскресной школы. Выстроились со специальными "детскими" хоругвями, уменьшенными под стать их росту. Значит, скоро начнётся "большой" крестный ход.
И вот под перезвон колоколов он наконец вытек из церкви. Не сказать, чтоб такой уж крупный -- где-то, наверное, человек 150-200. Вроде, и не так уж много людей -- а радостно! Как будто весь город участвует... хотя бы своим присутствием по обе стороны от хода. Дома и горы смотрят на нас со всех сторон, одни поверх других. Когда то, что далеко, намного крупнее того, что ближе -- тут-то и ощущается масштаб! Да, горы смотрят на людей. Люди маленькие, но с ними Бог.
Крестный ход -- способ взглянуть на привычный мир из непривычного состояния. Те же дома и улицы -- но через них течёт ручеёк молитвы, вдруг воссоединивший нас с Богом. И ты смотришь из этого преображённого состояния: из детского бумажного кораблика, подхваченного ручейком. Всё то же -- да не то! И краски живее, и небо глубже, и воздух чище. Всё -- "радостотворённое", выражаясь старинным языком.
Осень настлала везде свои, золотые сугробы, превратила все деревья в рассыпчатые филиалы солнца. И капли-искорки хоругвей текли сейчас через море света, как-то странно не смешиваясь с ним. Транзит света сквозь свет! От вездесущего золотого сияния ломило глаза. Почти как в солнечный зимний день от белизны. Кажется, будь этот свет ещё хоть чуть-чуть поярче, невозможно было бы обойтись без арктических тёмных очков.
Как-то о. Иоанн Крестьянкин сказал, что "мир заболеет без красоты", -- кажется, он ещё точнее выразил суть, чем в знаменитой фразе Достоевского.
Крестный ход -- это как бы воцерковление той красоты, которая нас окружает. Если Церковь -- это Небо на земле, значит, к земному пейзажу привилось Небесное. Пока мы идём, это уже не осень и не Самарская лука, а живая икона "Царства, пришедшего в силе". Когда "времени больше не будет..."
Ещё вспомнилось: дети порой путают -- говорят не "крестный ход", а "крестовый поход". Забавная, но в сущности символичная оговорка. Да, крестовый поход и есть, только бескровный. К тому Иерусалиму, который не вовне, а внутри каждого из нас. "Царство Божие внутри вас..." А уж изнутри от молитвы это проецируется на всё внешнее, преображает его. Идём -- и всё вокруг становится Землёй Обетованной. А мы -- её исконными жителями. И ничего не надо завоёвывать.
Весь крестный ход проходил в сиянии и шорохе листьев. Блики от креста и хоругвей светлячками скользили по затвердевшим бликам листвы. Весь осенний пейзаж -- как огромная риза для иконы. Можно представить себе под ногами странный город из опавших листьев. Многослойная листва образовала многоэтажные домики, прильнувшие друг к другу плотно, как в средневековом городе. Причудливо изогнулись их кровли: двухскатные, шатровые, купольные. Что это: макеты замков? Соборов? Осень сама строит что-то "древнее" в совсем не древнем городе.
Шаги людей -- как лёгкий морской прибой. Шорох листьев -- почему-то один из самых счастливых звуков в нашей жизни. Чистая, ничем не разбавленная радость. Ты громко шуршишь ботинками, а на душе -- небывалая мирная тишина, от которой ты давным-давно отвык. Листья часто сравнивают с золотом, но золото по сравнению с ними слишком неживое, а здесь ты чувствуешь, что ступил в реку Жизни, и она тебя приняла. Бродишь по тем весёлым отмелям, где сами солнечные дни мелькают, как шустрые рыбёшки.
Самый необычный отрезок маршрута -- когда крестный ход по высокому железнодорожному мосту пересёк пути: разноцветная праздничная змейка сначала втекла вверх, потом спустилась. Был в этом какой-то радостный контраст, абсурдное пересечение времён: вроде бы, крестный ход -- древняя традиция, а тут такой индустриальный пейзаж. Впрочем, сразу же за мостом началась пригородная роща, и мы с железной дороги сошли прямо в Россию Левитана, Нестерова, Кустодиева. Осень, светлая опушка, крестный ход...
Позолоченные молодые дубы на пригорке -- торжественны, как хоругви. Крестный ход природы встречает крестный ход людей... И дальше, по еле заметному кольцу, ход всё обтекает и обтекает город. День сегодня кажется таким же длинным и величественным, как год.