Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Последняя зима

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Авторский комментарий: "Книга об инстинктивном страхе человека перед безликой государственной машиной, которая, как ему кажется, всегда может его "посадить". Этот гипертрофированный страх героя опирается на историческую память о репрессиях: в нашей стране он передаётся от поколения к поколению. Действие происходит в начале 1991-го, но актуальность её, к сожалению, далеко перешла рамки той эпохи. Та зима, возможно, не совсем "последняя".

  
  

Последняя зима

   Опять в окне рассвет мерещится,
   а приглядишься - снова ночь...
   Уж пятый год пуста скворечница,
   и птице некому помочь.
   Уж пятый год весна толкается
   в очередях, но всё - в хвосте...
   Зима ворует - и не кается,
   и жрёт ночами, при посте.
   Виль Мустафин
   "Химера надежды"

1. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека... (А. Блок)

Больница. Армия. Тюрьма. Интернат... (Е. Бобкова)

   Девочкой я боялась оказаться... в интернате. Я слышала, как там плохо! Ну, как молодых парней страшит дамоклов меч армии - обезличенной тиранской системы, издевательств, избиений, несвободы... так меня тогда страшил интернат... Впрочем, взрослые размышления - лучше на потом, пока-то сюжет - детские.
   Сюжет - в смысле событий и даже приключений. В ту зиму меня ненадолго положили в больницу с классическим для школьников гастритом. Независимым от реформ или застоя - только от вечных прелестей "нашей школьной страны"... что сейчас, на II десятилетии III тысячелетия, детвора охотно подтвердит (а тогда ещё - только начинался самый голодный, как сочельник перед разговением, 1991-й).
   В хмурый январский денёк я за 10 лет впервые очутилась надолго (обещали - на три-четыре недели) вне семьи... А я сейчас заметила, что выше написала наоборот "ненадолго" - противоречу сама себе: ну, так и должно быть... всё относительно. Надолго или нет - для кого как, а мне тогда казалось - очень. На месяц! С точки началась большая клякса на светлом поле моего детства.
   Я будто только телом упала сюда, а дома, зацепив, оторвала душу. По "надолго-ненадолго" поняла, как страшно "навсегда" (мало ли что случается!) - потерять и - в интернат!.. Опять внутри эта песня про белого бычка. А сегодня так усилилась, будто включатель повернули на целый оборот. Внешне-то это мало выражалось - я ж не трёхлетняя плакса... старалась отвлечься... ну, хотя бы разглядываньем прошловековского "замка" над рекой, в который наша маленькая больница втиснулась. Кажется, старинная архитектура в городе и природа за городом - две вещи, отвлекающие от тревог.
   Дом был двухэтажный. С антресолями, с разными выступами, завитушками и декоративными шпилями над крышей. Даже трубы его, я заметила ещё издали, напоминали шляпы. Правда, сейчас слоёные снежные наносы превратили их, скорей, в какие-то огромные папахи. Сметённая бураном ветка воткнулась в один из сугробов на крыше, как дополнительное архитектурное украшение. Почему-то она особенно врезалась мне в память! Ветры тут, над пробивавшей город рекой, дули сильнее - и старый флюгер, сколько помню, скрипел почти постоянно: со второй ночи в больнице я привыкла к этому. Фата сдуваемого с карнизов мелкого снега полоскалась тоже почти всегда. А в высотах старого дома (в недрах его чердака?) иногда что-то хлопало, хлюпало и вздыхало, как привидения... или бомжи.
   С одной стороны чернел на снегу, как изысканная чугунная решётка, густой сад с воронами и галками. С их любимыми древними липами - наверно, ровесницами особняка, если не старше. От другого фасада метров на сорок падал в реку склон, по которому не съехал бы и самый отчаянный лыжник: помимо отвеса, препятствием служили стаи осьминогов и дикобразов... ну, как есть, юных американских клёнов. Их везде полно в наших городах, а тут и вовсе - целый "зверинец". В морозный день ветви дымов на том берегу, где новые районы, тоже напоминали заросли. Какое-то таинственное сонное царство была зимой эта больница - хотя летом здесь, наверно, можно опьянеть от зелени, как в курортных джунглях.
  
   К вечеру сама старина, при всей сказочности, всё же стала нагонять тоску - словно взбивая её на миксере этих веток. Зимние сумерки обычно усиливают уныние... ну а древнее строение, окружённое снегами - это ж просто какой-то символ одиночества. И захочешь - сильнее не выдумаешь!.. И почему именно таким я всегда представлял интернат? - старый "хмурый" одинокий дом... а кругом - зима-зима и сумерки?..
   Не пойму, почему именно в этом отношении я была такой впечатлительной? Вроде, ничто другое особо не пугало - многие даже говорили: "Ты смелая..." Но куда ж девалась эта смелость перед главным страхом! Мама ходила в ночную смену - и я всегда очень за неё волновалась. Вот в такие же сумерки... Папа последнее время что-то стал частенько поговаривать: перестройка прошла, "старые" побеждают... и потом скажу, что он говорил ещё. Не знаю, были ли это мрачные шутки?.. Но я вдруг стала порой... принимать их всерьёз - хоть в политике, разумеется, ни на мизинец не разбиралась. Да ведь когда сама ничего не знаешь, а от кого-то слышишь - это гораздо страшнее.
   А ещё, пожалуй, сыграло роль и всё, что впервые за столько лет стали показывать по телевизору про интернаты и детдома. Гласность коснулась всех сфер - Архипелага Интернат тоже. А мой-то переход из младенчества в подростничество пришёлся как раз на те три-четыре года.
   Проводятся суточные благотворительные телемарафоны - оказывается, детдомовцев плохо кормят, не хватает одежды. Читают по радио Анатолия Приставкина (а ведь второй по цитируемости в эти годы писатель после Солженицына!) - о таком "счастливом" быте сирот 40-х и столь чудесном обращении с ними последователей Макаренко, что от этого "счастья" - мурашки по коже. Я бы сама, конечно, ни за что не читала такое "страшное" в том возрасте, но ведь передают по радио: я сначала думала - сказка (настолько неправдоподобно!..) и потом в ней пойдёт что-нибудь волшебное, приключенческое, интересное. Какое там волшебное! Современность оказалась не менее... тут уж не примешь за сказку. Я узнала, что в интернатах... иногда бьют! Причём не только другие дети - так-то бывает и в обычных школах, - а даже воспитатели! Одна 11-12-летняя девочка рассказывала по телевизору: "У меня здесь же, в интернате - сестрёнка-первоклашка. Она часто плакала, и её за это всегда били. Я заступалась, а за это - и меня... тоже..." У меня сердце сразу съёжилось от возмущения и какой-то душевной боли-страха, когда это услыхала. Потом, кажется, та же девочка говорила ещё, как у неё "чуть с ухом не вырвали" подаренную какими-то благотворителями серёжку... Я будто сама побывала на месте этой бедняги! Сразу мучительно запал в душу контраст: вот - кто-то добрые, подарили... а там, в интернате, значит, злые и ещё больше разозлились, что кто-то проявил доброту и участие. И как же страшно было б мне, из доброй семьи, угодить в эти казённо-жестокие руки, которые решили бы и меня "перевоспитать" - заставить забыть домашние порядки и привыкнуть к новым. К новым, где у меня не было бы, как и у той девочки, ничего своего - ни вещей, ни игр, ни эмоций, ни... родителей. Последнее страшнее всего!
   Конечно, "логика" страха всегда заводит мысли слишком уж далеко... Как в одной сказке или кино (не помню, в каком): "Что ты плачешь? Что с тобой?" - "А вот, милый, поженимся мы с тобой, всё будет хорошо, родится у нас мальчик - такой хороший, умный... Спортом будет заниматься, языки изучать, школу кончит с золотой медалью, поступит в престижный институт, учёным станет - не нарадоваться на него!.. И вот случится однажды в институте пожар... наш сыночек, конечно, первым бросится тушить, пожарным помогать, ценные аппараты из огня вынесет, а сам... поги-ибне-ет! Ы-ы!.."
   Так вот, как в этом анекдоте, боишься того, чего ещё не произошло - ещё и не намечается и вряд ли произойдёт: слишком много надо... ну, случайных ступенек, что ли...
   Страх-страх, почему ты такой - почему ты порой мучаешь нас теми вещами, что маловероятны? Почему твоя бредовая "логика", смешная как только пройдёт мимо, кажется почти настоящей логикой пока не прошла?.. Не разгадать этого до конца ни десятилетнему ребёнку, ни многим взрослым.
  
   Я уснула под уныло-зловещее завывание метели - под перекличку привидений на продуваемом с разных сторон высоком чердаке. Под болтовню соседок по палате, с которыми сначала тоже болтала, отвлекаясь от мрачных мыслей, но потом как-то тяжело и зябко, по-зимнему устала (а ведь летом даже усталость ощущается будто по-другому - легче). Унылая колыбельная унесла куда-то далеко-далеко, в пургу холодных снов...
   Кажется, проснулась я совсем в другом месте. Да, так и есть. Помещение вокруг тёмное, тесноватое, и я в нём лежу одна. Кровать - не мягко-пружинная, а что-то очень жёсткая. Посмотрела - да это просто грубая лавка! Как на картинках про жизнь до революции: сейчас таких не увидишь. Где же я? На потолке жирные пауки, на полу чёрные тараканы. Жутковато! Особенно оттого, что ни души вокруг, а эта комната - словно вся планета: удрать отсюда во внешний, светлый мир так же сложно, как сбежать куда-нибудь с Земли. Словом, замкнутый мир - я сразу это внутренне почувствовала - и ужаснулась, хотя никогда прежде не страдала клаустрофобией.
   Но вот снаружи, за стеной послышались шаги - скрипуче-шаркающий, противнейший звук. И почти так же заскрипела дверь. Сердце замерло - столь же мерзким, как звук, было некое предчувствие! Вот так шаркая приходит обычно Беда... Я, поджав ноги, съёжилась в ожидании на краю лавки...
   - Чё, Алёнка, теперь ты моя! - захихикала вошедшая противная старуха с толстой палкой.
   - Я не Алёна, - осмелилась возразить я.
   - Один хрен! Много вас... забудь своё имя. Будешь у меня N 999999 А. А меня зовут Беда.
   - Беда - это сокращенно Баба-Яга? - почему-то, по нелепой, бредовой логике, "додумалась" я.
   - Беда - это потому что... - старуха нагнулась ко мне и заорала над ухом, - "Бе-е-э?" и "Да-а!"
   Она замахнулась на меня палкой, я зажмурилась, а она захохотала довольная.
   - Отчаяние всегда покорно, как баран, спрашивает: "Бе?.." в смысле: "Надежде капут?" - и получает ответ: "Да!" - как удар палкой. Вот что такое Беда...
   Навалилась Беда как на огонь вода,
   Сплющила рожу оконным стеклом, смотрит в дом... - пропела она, поигрывая палкой. - Ладно, ближе к делу... Родителей твоих моим старанием с этой ночи уже нет, как ты и боялась - ты теперь сирота, поздравляю. Чего боялась, то пришло. А тебя вот взяла к себе, в специальный интернат. Буду вечно издеваться и вечно муштровать, как ты боялась... именно потому, что - боялась. Таких бояк у меня вагон и маленькая тележка - похищенных из счастливой жизни в этот вот ад. Всё делается специально...
   У меня закружилась голова и перехватило дыхание от всего услышанного... Но странно - как всё-таки не до конца ей верилось, этой Беде! Инстинкт недоверия, пожалуй, и спас... Ни обмороков, ни истерик (может, потому что я "не умела" ни того, ни другого). Хотя в этот миг начался новый, страшный этап моей жизни. Осталась только надежда, она и спасла. Да, значит, Надежда - это неверие Беде: такую формулу вывела сама жизнь... Хотя не верить было трудно.
  

2. За дверью враги, выход в окно...

   Зимний вечер быстро высасывал остатки света, как паук кровь. Зола за окном делалась всё гуще, пришлось включить лампу. Как бы обидевшись, что в нём оказывается, больше не нуждаются - переключили источник, затопили тонущую в тени комнату чем-то жёлтым, - дневной свет совсем исчез. Щёлкнула кнопка и привычно поменяла местами бледное и тёмное по разные стороны стекла. Темноту выставили, и от этого она, уже не таясь, совсем затвердела, как слякоть на морозе. Зимой почему-то всегда в миг, именно в миг, включения света происходит... умно говоря, диалектический скачок. Количество - в качество! Всё хочешь уловить мгновение, когда просто сгущение пасмурности переходит собственно в ночь: серое - в сине-бурое. Устаёшь ловить, включаешь... и тут-то понимаешь, что поймал: момент нажатия на кнопку всегда странным образом точно совпадает с этим природным моментом...
   Произошёл сейчас такой же скачок и в душе одного хорошего человека. Звали его Бобков. Что-то включилось вдруг сильнее обычного внутри. Страх... тревога?.. Серело там давно, перешло в тьму сегодня. А свет в душе искусственно не включишь - это ж тебе не комната! Вообще-то не хотел он включать свет и в квартире - но на это были свои причины...
   "Капля краски на двери, - думал он, не находя себе места... вернее, "думало" на этот раз просто подсознание (сам ведь был психолог, знал всё - словно следил за собой со стороны, раздвоившись). - Под видом ремонта подъезда... угу!.. ставят тихонько опознавательные знаки. На моей поставили... а как же! Приедут - точно не ошибутся..."
   "Хотя к чему б им это? - спорил сам с собой через минуту. - Если действительно... списки бы составили. С адресами. И знаки на дверях разве бы понадобились... Просто моя мнительность! Недавно ведь со мной - переутомился, переработался... А вдруг списки всё-таки есть! Если... Я-то в них - то-очно вхожу!..." И словно приближающаяся издали, но верно, чёрная машина, заскрипело что-то на сердце. Начал расти в нём чёрный силуэт... из точки в пятно, из пятна в чёткие мрачные очертания... Даже с фарами, бьющими далеко вперёд - по мозгам страхом... Силуэт заполнил сознание и подсознание. Заслонил почти всё. Какой тут свет!
   Фундамент под этим страхом? Страхом нескольких поколений... У первых был в переизбытке. У последующих фобия потери свободы осталась приобретённым рефлексом... растворённой в крови предрасположенностью вздрагивать при звуке машины, остановившейся у подъезда... Ловить ветер: не подует ли опять оттуда, не пахнёт ли жареным, не распустится ли благословенное кое-для кого время года, когда можно "сажать"...
   Недавно Бобков взвешивал последние события с этой точки. Зима... Полюс года, полюс выживания, полюс холодов...: душевных и политических. Биология, психология, политика переплелись в потоке мыслей о нынешней лютой зиме. Метелью сыпались холодящие его хлопья событий: "Осенью забросили "500 дней"... полетело правительство, - думал Бобков. - Отставки... разговоры о диктатуре... Сейчас - танки в Вильнюсе (прогнозы сбываются!), грабёж с обменом денег... да и сам обмен уж не для того ли, чтоб отвлечь от Вильнюса?.. Тучи что-то сгусти-ились!"
   У людей случаются срывы и надломы. Жизнь сложней, чем кажется... и тогда - как противоположная крайность, - начинает казаться уже наоборот, что она сложней, чем есть. В ней чудятся подвохи, засады, сплошные угрозы и врачи кругом - первый симптом депрессии... А общероссийская генетическая память о репрессиях (подсознательная... у всех - даже кто вслух кричит, что их и не было!) и столь же общероссийский поиск счастья-забвения в одном напитке, куда сильнее влияющем на мозги, чем многие думают... эти два универсальных фактора довершают дело. Депрессии и репрессии - даже слова созвучные... А Бобков был интеллигент. Русский интеллигент. А что за интеллигент, который не пьёт (хотя бы не выпивает) и не боится инстинктивно, подсознательно, поджелудочно милиции - независимо от режима... Или хоть раз в жизни не боялся всерьёз попасть в тюрьму - тоже независимо за что... Это так, к слову. Кстати, и в новой российской белой горячке очень мало фигурируют черти, покойники и тому подобные сюжеты, а очень много - опять всё та же милиция...
   В случае с Бобковым верно всё только отчасти. До белой горячки - не пил, на улице в "хорошем" состоянии никогда "серой братии" не попадался, вообще везде был умеренным - даже в политике. А вот пришло то, что не надо, и к нему Русская душа победила! Или русская зима... доведшая до смертельной депрессии мно-ого гениев, не говоря уж о простых людях. Разные мании преследования - по нашей части! Особенно страх перед властями - почти суеверный... даже в боязнь некоторых цветов спектра прекратился. Недолго был у России чёрно-жёлто-белый флаг, но странным образом именно он стал выразителем главного страха людей уже 20 века. Зловеще-чёрные воронки 30-х, от одного вида которых сразу обрывается что-то в сердце, даже когда - в музее... вестники из ада... жёлто-осиные, с синей полоской "бобики" 70-80-х - продолжение страха уже так, просто как инстинкта, наконец, изъящно-белые 90-х - и вовсе нестрашного вида, но всё же: "обжёгшись на молоке..." Раз заваренный давным-давно, при других поколениях, страх теперь уж поддерживал градус сам - по закону брожения.
   И Бобков тоже ходил-бродил... от окна к двери, от двери к окну. Выключил было свет... потом стало стыдно за эту манию - включил опять. Включил и выключил радио... телевизором щёлкнул. И всё же казалось, что непременно... приедут... вот сегодня, сейчас. Сегодня вечером. Или ночью. Слишком уж она подходящая для этого. Очень! Буро-огневая шкура городских облаков висит и душит взгляд - не небо, а одеяло на лицо или... потолок камеры. Подвывает снаружи, как будто... уже пытают где-то кого-то. Мир вокруг какой-то нереальный. Он почти всегда такой зимой... но всё равно наводит на мысль о зоне... Она ведь тоже - изнанка мира. Где мир, где она, где граница между ними - уже непонятно. Когда и квартира - тюрьма, в которой человек добровольно замкнулся от чего-то... когда душа во внутреннем заточении... тогда уж такой человек почему-то больше всего боится только настоящей полной тюрьмы. Это... как долгой ночью вдруг кажется, что рассвет никогда не наступит и просто темнота перейдёт в кромешную апокалиптическую...
   Сегодня ночь была как раз - из таких... Как всегда в эти моменты - никого рядом! Как всегда! С Есениным, когда к нему в гости зашёл чёрный человек, с булгаковским Мастером, когда вполз спрут... Как по злой иронии - почему это всегда происходит, когда временно никого? Дочку только утром положили в больницу. Жена ушла на работу в ночь. Самое время тихонько, без посторонней помощи сходить с ума. Или не тихонько: в момент, когда бабахнет звонок (а он с ужасом ждал этого!), ему казалось, мир перевернётся окончательно. Это значит - душа в нём перевернётся и сразу убьёт. Или не сразу, а придётся ещё возиться с самоубийством.
   Раскрыл было "Архипелаг" Солженицына - главу "Арест". Очень уж созвучно мыслям! Там тоже - как в один миг рушится с одной фразой вся жизнь и начинается не-жизнь... Но ему вдруг стало так... как и не помнилось никогда, чтоб прежде было хоть наполовину так... Воздух стал то ли слишком горяч, то ли слишком тяжёл и перехватил лёгкие. Он поспешно захлопнул - убрал том. Но другая книга была в голове - бредовая книга мыслей. Её невозможно закрыть. Её сюжет подходит к кульминации... и это уже несомненно!
   Ему хотелось бы быть где-то далеко-далеко. Мечталось уехать, убежать, скрыться - и может, там и тогда всё будет хорошо... Так всегда мечтается в снах! Но на дворе ночь, все дороги отрезаны, да и дорог никаких нет - один снег и страх кругом и нигде он, наверно, не кончится... и вообще эти мысли о спасительных далях - как тоскующий взгляд в оконце из камеры... Далась ему эта камера! Он чувствовал себя затравленным и обложенным со всех сторон и страшился даже высунуться на улицу, хоть и здесь совсем не лучше. Засада - везде! Когда она - то непременно везде, иначе и не бывает. Ощущение осаждённой крепости... Да и не крепости. Если бы! "Мой дом - моя..." Нет, это только за границей так (вот бы туда ускользнуть мухой на время!). Здесь - не крепость, а зал ожидания... ожидания, когда ... доедут...
   Во двор периодически въезжала какая-нибудь машина. Очередная. Нет, все машины мирные. Ещё слишком рано! Или уже не рано? Излюбленный час знают только они сами. Но они любят темноту. Кромешники! Так называли опричников во времена Грозного... Только бы пережить-пережить, переждать эту ночь - затаиться как страус, спрятавший голову в песке! Только бы прошла ночь. Днём они тоже в силе, но днём всё-таки не так страшно...
   Концерт машин в городе. Город как музыкальный инструмент, вроде органа. Ближние, дальние, совсем дальние звуки... Проезжают... Разные ноты. Гу-ул... Стон... Один раз, уже не год и не два назад, ему снился кошмар - запомнился до сих пор. Там была одна только музыка - вернее, какая-то песня из соседней комнаты. И ничего, кроме песни... но вдруг от адской ли мелодии или ещё... неуловимого, бредового, между строк намекающего... волосы встали антеннами, как от присутствия чёрта в детских снах, мурашки ежом пронзили тело, он мигом проснулся-вскочил от совершенно потустороннего ощущения. И долго ещё, от любого секундного воспоминания о сне и мелодии, весь покрывался гусиной кожей "мурашей". А сейчас в гуле как бы переплелось земное - тюремное и неземное - адское. Во сне тогда, наяву теперь - ухо ищет в многоголосье приближение того, о чём... даже продолжать думать не хочется и нельзя, но это приближается, и никуда не укрыться! А всё-таки сон-то наяву - потому что доля критики сохраняется (невроз, а не психоз!), и можно смотреть на себя о стороны... но подсознание уже сильнее, оно не подчиняется и всё заражено кошмаром...
   Очередной шум шин во дворе заставлял тихонько, прячась за шторой, выглядывать в окно. Лифт поднимался - а душа всегда симметрично ему опускалась куда-то... почти физическое ощущение. Один раз лифт приехал на эту площадку и раздались многолюдные шаги... топали перед его дверью, стряхивая снег... он никого не ждал - так что это могли быть только они! Но хлопнула соседняя дверь, донеслись обрывки разговора - это возвращалась откуда-то большая семья соседей... Временная отсрочка... Дыши пока!
   Вдруг во двор въехала, действительно... милицейская машина. Отсрочка кончилась. Вот оно - то, чего боялся! Отпрянул от окна, подбежал к двери, приложился ухом к замочной скважине. Стояла такая дикая тишина - тишина конца света! - что он отчётливо расслышал, как заскрипела и хлопнула дверь подъезда - далеко-далеко внизу, на первом этаже. Теперь вверх по шахте, как из-под земли, поднимается то, что ужаснее смерти... Это случилось даже раньше, чем он думал, и от нарушения сроков... перехватило дыхание. Так, наверно, теряется смертник, который думал, что за ним придут под утро и у него ещё целая ночь жизни, а его трогают за плечо и говорят: "Сейчас!" То, чего долго боишься и долго ждёшь и оно вдруг является... Одно дело в мыслях - другое наяву! Есть от чего сойти с ума!
   Ошарашенно, машинально он глянул на часы. Нет, не рано - первый час ночи! Как быстро всё прошло!.. И сомнений уже никаких - в этот час больше некому!.. Но лифт молчит. Последний проблеск надежды... Но нет, раскуси-ил - это их хитрость, от которой уж совсем бросило в жар: их почерк - поднимаются не в лифте, а по лестнице... чтоб не спугнуть. Чтоб бесшумно подойти и... Как медленно ползут секунды! Всё - как в страшилке про гроб на колёсиках: "девочка-девочка, гроб на колёсиках выехал с кладбища... девочка-девочка, гроб на колёсиках уже у твоего дома!.. гроб на колёсиках поднимается по лестнице... гроб на колёсиках подъезжает к твоей двери!.."
   Всё! Бац - звонок. Громом по мозгам, пинком в сердце! Они подтверждают, что это они, тоном звонка - наглым, резким... Деваться некуда. Нет, есть куда! Балкон... Были б крылья - но их нет! Он выскочил в чём был в ледяную пасть ночи, встал на гудящей от ветра нижней челюсти, перед барьером зубов... До этого мига он так и не осознавал ясно, бежать ли сюда спешит... или кончать самоубийством. Но сейчас увидел то, что знал - внизу, конечно, смерть! "Свобода или смерть!.." - мелькнула почему-то банальность из учебников детства. Живым им даваться нельзя! И он решительно перегнулся корпусом через ограду балкона...
  

3. Два побега.

   Выстроились двумя никуда не везущими поездами две дюжины казённых кроваток; на одной, в хвосте, спала Галя. "Спала" - это не значит спала, это значит - место её. Вернее, ничего её нет. Просто - положена сюда. Её сюда отдали. Не пожалев. Вернее, пожалев, но что толку от жалости! Отдана... страшное всё-таки слово! Теперь понятно, почему когда не ты, а с тобой, не спросясь, что-то делают - это называется "страдательный залог". И откуда странное выражение: "отдать" тебя в учебное заведение?
   Галя узнала, как отдают (ох, в прямом смысле): мама с папой вздыхают "Надо!" - и отрывают от себя, сдавая в распоряжение заведения, где уже готовы порядки и правила, где вообще всё готово. Заведение - от слова "завести". Если ты, живая душа, начнёшь против них рыпаться, тебя накажут... Хотя бы даже словом - это тоже больно. Но больнее всего, что оно называется... нет, больно даже сказать. Само слово уже как-то бьёт слух! Пусть даже интернат престижный - всё равно интернат... (Как раз престижные и опасны, как золотая клетка: скольких детей определяют из благих побуждений, отвергая все мольбы и утирая им слёзы этой "престижностью". А дети всё равно... забывают, что такое сухие глаза. Мучаются!)
   Ах Галя-Галя!.. И ты - здесь! Построились железно, как вы на тренировке, спинки и ножки двадцати казённых кроваток: на одной, в самом тёмном углу, место твоё... Нет, ничего твоего здесь нет! Просто - положена сюда: как всё остальное тут всегда тоже - "положено", и без возражений. А уснуть-то как раз не можешь с непривычки - с тоски по дому. И ведь бессмысленно было иной реакции ждать от девятилетней девчушки! Тем не менее тебя сюда отдали. Отдана - страшное слово в страдательном залоге. Теперь понятно: когда не ты, а с тобой, не спросясь, что-то делают - это называется "страдательный залог"...
   Ой, кажется, по второму кругу пошло!.. Но это просто мысли у тебя, бедненькой, зациклились в одном узеньком круге и вращаются - ну, как вы днём гуляли кольцами в маленьком дворике... Тебе здесь тесно везде! И плохо. И холодно... Когда тоскливо - вроде, даже зябнешь сильней... всегда так! И мысли замёрзли - бегают-бегают в тесном кружочке, не могут согреться. Ещё - голодно им без новых впечатлений, как тебе без домашней еды. Еды-то - как и гулянья! За этим двориком, этими стенами - "тяжёлая эпоха", тебе об этом говорили. Что в этом понятного? В эпохе пусть взрослые разбираются. Тебе здесь плохо, в четырёх стенах - а не в эпохе! Почему говорят о свободе, а у тебя её здесь нет. Всё - по правилам, по времени! Скоро рассвет. Скоро подъём. Утро - это только подъём. Утра, кроме подъёма, нет. Солнца нет. Есть раздражающий, бьющий в невыспанные глаза свет. Боль от этого в них, зарёванных вчера - и ещё боль в душе, что передышка опять обманула своей короткостью, и начался новый "день". Дня, как и утра - нет на самом деле. Есть время с такого-то по такой час (две трети суток), отведённые на разнообразную муштру. Всё - "быстро", всё - "в темпе" с самого подъёма... а "день" тянется бесконечно! Тебя дергают и не дают минуты даже вздохнуть - словно специально, - но само время от этого не идёт быстрее. Отличие дома от интерната - дома новый день, а здесь он вечно один. Время тоже издевается... сговорились! Только дома настоящее время... Тут оно - одно мучение! Тоже мчится и стоит лишь по здешним железным порядкам и правилам. Души у него нет. Само оно никогда ребёнком не было! Не скучало по родителям. Не плакало после отбоев, как после побоев... А побоев здесь пока не было - но они же, наверно, рождаются в замкнутом коллективе сами собой, как клички, насмешки, "бойкот" и прочие прелести... в мягкой форме - тычки, щепки, щелбанчики, - даже у девочек: одного полу-дуновения этой маленькой "дедовщины" хватило Гале, чтоб уже замереть перед будущими возможными мучениями и по этой части... "Мама, мамочка, мамуленька!.. забери!.." Галю пока не забирают: её здесь надо учиться и тренироваться - развивать свой талант. И другие обстоятельства. И здесь - кормят... правда, как и чем! Это "пока" ("ну потерпи уж...") - самое страшное слово: "пока" никогда не кончится. Галя поняла секрет! Тысячи детей стучались в истории в запертую дверь с надписью-ответом: "Пока потерпи"; привратники Обстоятельства очень редко отпирали. Интернаты умеют держать своих пленников и пленниц!
   "Убежать" - это уже другое, спасительное, милое слово... Только б получилось!.. Источник последней надежды! Если б человечество не слышало о Боге - даже не знало такого слова, не догадывалось, как молиться, - это отчаянно-страстное "Только б получилось!.. только б получилось!.. только б получилось!.." уже породило бы религию - и молитву, и образ Бога в людском преломлении, Ему наверно дали бы имя Только-Б-Получилось!
   Галя шептала про себя эту непонятно к кому обращённую внутреннюю мольбу, когда принимала решение... Вернее, когда оно - прибежав откуда-то, - приняло её в себя. И когда начала выполнять его, тоже всё молила... "Только б получилось!" - один носочек на одну замёрзшую даже под одеялом ножку, пока не вставая и только осторожно высунув её из-под покрова... "только б получилось!.." - на другую. Потом, уже зачехлённые ледышки-пальчики - в холодные ротики туфель "Бр-р... но всё равно! только б получилось!" мысли - уже дома, а тельце ещё здесь. Девочка никогда не думала, что так ненавистно и кошмарно будет само слово - "здесь". "Здесь" - как топориком... пополам душу... как ошейником! "Здесь" - что-то железное в слове, выкованное... Рука, которая держит, на разжать! Нет, надо разжать. Попытаться. Хотя попытка - пытка. Страхом. "Пойма-ают!" Чем это грозит, она не знает, но всё равно страшно. Страх какого-нибудь наказания присущ "домашним" детям, кажется, во всех интернатах... даже в тех, где не наказывают. А вдруг! Ведь когда полностью зависим, то не уверен ни в чём, что с тобой могут сделать!
   И всё-таки оставаться здесь... невыносимо! Это - ещё страшнее, чем страх. Девочка, бесшумно одевшись, сделала первые шажки своего побега - до двери. От страха чуть не вернулась... Но таким тоскливо-казённым был сам вид разлинованной кроватями общей спальни, лишь оглянулась, что вернуться стало невозможно! Как из подземной ловушки в плохих снах - дрожа чтоб не захлопнулась, - выскочила она в коридор. И рысью по нему. Бег-побег начался!
   Большие окна мелькали, как ночные станции сбоку от поезда. С каждой из них, казалось, удаляешься не на несколько метров, а на несколько километров отсюда. Приближаешься к Свободе, к Дому. Ночь глядит пока безучастно... Раздумывая как всегда - помочь или навредить. Сорвать побег или расстелить тёмной скатертью дорогу Дорогу домой!.. Чью сторону она возьмёт, Ночь? Она всегда невидимо взвешивает на весах, за кого ей в этот раз - за беглеца или преследователей? Она ведь может и укрыть, и задержать, и спрятать, и заблудить. И запугать...
   Лужи уличного полусвета мерцают на чёрном полу. Мрачные кресты-тени перекладин, дико перекосившись, тонут в них. Тонут и не могут утонуть. Ступать на них страшно. Во время побега не только сам маленький спасающийся человечек, но и отдельно его ноги, руки, каждая часть тела... становятся суеверными. Как бы семи по себе - независимо от головы. Голова, включив инстинкты с интуицией, передала этим часть полномочий телу - доверила ему самостоятельность и инициативу в отчаянном деле! И нога, прежде чем ступить, сама думает, куда. Всё имеет значение!
   Лестница. Парадная, красивая... словно чтобы обмануть входящего (убегающего-то уже не обманешь!) - здесь всё хорошо, здесь не клетка. Здесь нет тоски... А она тут как тут! Потому что лестница тоже казённая. Здесь всё казённое, ненавистное! В самой симметричной лестнице уже воплотился этот... по-ря-док. "Порядок такой", - ответят здесь казённо на любой вопрос. Эти мраморные интернатские ступеньки... Поскорей бы разменять их для себя на маленькие домашние! Но для этого надо пока пробежать эти - и не скатиться по ним ненароком впотьмах... вдобавок, от волнения и торопливости, прибавляющих риск. Ноги что-то плохо гнутся. Кажется - спускаешься по эскалатору, едущему вверх. И быстро, и медленно одновременно! Так-то быстро, а для души - медленно... Как во сне.
   Вестибюль внизу огромнейшей яминой. Тоже - до омерзения правильной, как всё здесь. Но сквозь одну тошнотворно-величественную преисподнюю есть выход*. Выход... милый!.. Если ещё не заперт! Фосфоресцируют окна - за ними улица с фонарями. Дорогу она знает. Только б вырваться на эту дорогу! Сейчас здесь что-то решится. Именно здесь. Предчувствие что-то говорит... Но оно, как всегда, даёт два взаимоисключающих предсказания. Первое - "вырвешься! ура! интернатская жизнь кончилась - не судьба ей продолжаться!.."; второе - "не вырвешься - не надейся!.." Как раздвоение личности. "Интуиция" почти всегда говорит надвое - а когда одна половина, чёрная или белая, оправдывается, мы гордо заявляем: "Ну я же предчувствовал(а)!"
   В этот раз оно тоже оправдалось... В преисподней должен быть свой Харон. Он впускает, но не выпускает. Галя забыла о нём! Глаза ей напомнили, расширившись от ужаса. Он оказался пожилой, солидный, с усами... Его прежде было не видно оттого, что надежда ведь тоже ослепляет! Так влюблённый-с-первого-взгляда упорно не видит другого, уже занявшего место возле его "избранницы". Он не допускает мысли о стене на пути его любви. Галя, влюблённая в родной дом, не хотела допускать мысли о стене на пути её свободы...
   Случайная сила, ночной сторож, решил судьбу девочки. Как, к примеру, Аннушка, разлившая масло, у Булгакова. Или - шевчуковский железнодорожник, что ставит стрелку в не то состоянье: "Эй, зачем вам - туда?! Окопайтесь здесь! Наслаждайтесь здесь!.." И Гале осталось только окопаться здесь. На все годы. И терпеть.
  
   Проснулась. На этот раз уже по-настоящему... Я никуда не уехала - я всё там же, где и села на поезд сна: на станции больничной палаты. Не в комнате Беды и не в интернатской спальне!.. хотя по виду больничная и интернатская мало различаются. Сначала мне приснилась Беда, потом - то ли я проснулась на несколько минут, то ли просто сон сменился?.. второй сюжет объясню дальше. А пока... на душе сосало, как бывает в желудке от голода - и тоже неумолимо тянуло домой. Нет, не думайте, совсем не оттого, что я такая "домашняя" девочка - просто пришло невероятное предчувствие настоящей беды, что разразится там без меня вот-вот. Или, не дай Бог, уже разразилась! Такое острое чувство было первый раз в жизни и нормальному объяснению не поддавалось... но оттого звучало ещё убедительней и страшнее. Меня оно почему-то зажгло в считанные минуты - дома вот сейчас может случиться что-то жуткое и непоправимое... Если не поправить сейчас же! А для этого нужен уже мой побег отсюда - и не во сне, и не откладывая ни секунды... Не знаю уж, что там тайно движет нами и что мне тогда подсказало!.. Этого я не знала и не хотела гадать - не до того!.. знала только, как из какой-то внутренней телеграммы, что что-то там происходит и надо спешить. Может, ещё сон так настроил? Именно настроил - от слова "настроение", - но не сам подсказал: снам я ни тогда, ни сейчас не верю.
   Меня словно подбросило пружиной с кровати. Не раздумывая, быстро и тихо оделась, хотя пальцы слегка дрожали от волнения. Огляделась воровато (сейчас себя со стороны вижу!) на соседние кровати и глядя, что кругом, кажется, сплошное сонное царство, вышмыгнула в дверь, причём она предательски скрипнула - как все коварные русские двери... Ничего, пусть думают сквозь сон, что сквозняк. Пусть им приснится не Беда, а Балда Скрипучая, катающаяся на двери, как на качелях. А если увидят пустую кровать, то, конечно, я пошла "в тубзик", как у нас говорят. "Смываемся!" - как сказали в туалете два бандита в анекдоте, когда за ними пришла милиция... почему в такие ответственные минуты всегда вспоминается всякая смешная, чепуха!? Организм сам себя подбадривает, чтоб не умереть от страха?
   И всё-таки страх владел мной в эти минуты! Свободная от него часть мозга на ходу продумывала план побега. У нас внизу тоже, конечно, есть ночной дед-сторож - Марлен Осифович. Но за день я уже наслышалась, как в палате над ним смеялись, что "трезвым он не бывает". Странно, это знали все дети, но делала вид, что не знает, администрация. Хотя странно казалось тогда: взрослая думаю - чего странного. Необычным и из ряда вон выходящим было бы обратное. Страна старых пьяных сторожей, забывших, что же они теперь сторожат - строй... границы... больницы?.. - но всё ещё пытающихся исполнять свои обязанности. С нулевым успехом.
   Спуск по лестнице напоминал тот, что был во сне. Только ступеньки тут скрипели, более расшатанные. Здесь же не тот престижный интернат. Не престижный и не интернат... Пока! И, дай Бог, никогда. Если успею сейчас. Только бы успеть, чтоб никогда не оказаться одной - и в интернате! А то потом убегать будет уже поздно и бесполезно... Как Гале. Откуда она появилась со мной, взялась в этом сне?.. Я знаю! Из моей детской мечты о балете. Мечты впечатлительных девочек. Быть маленькой балериной! Когда я в прошлом году рассказала об этом отцу, он достал мне книжку про знаменитых балерин. Но усмехнувшись, сказал, что все они обучались в специальных интернатах и - "ты ещё не знаешь, как им было тяжело". Сейчас-то взрослая я понимаю, что в тот мрачный для себя период он просто обострённо боялся за свободу - свою и мою. Кажется, впервые я тогда от него услышала так напугавшую меня истину про замкнутые коллективы: "Любой интернат, дочка - по сути маленькая копия тюрьмы. Одно явление... Закон замкнутого коллектива - я их как раз изучаю сейчас как учёный-психолог..." Не всё я поняла из этого объяснения - но достаточно, чтоб начать бояться! Может, (понимаю сейчас) и его самого именно подобное "изучение" подтолкнуло к острому страху. Заразились мы им друг от друга, что ли? Скорее, я от него...
   Мечта о балете была, конечно, напрочь отбита! Я даже не успела узнать, что большинство современных хореографических школ - вовсе не интернаты, как раньше. Впрочем, одну биографию из книжки я прочитать успела - Галины Улановой. Как, например, от природы домашняя девочка в интернате всё мучилась... в самую гражданскую войну и разруху... как однажды даже убежать пыталась,.. как без конца с плачем упрашивала мать забрать её домой. Для меня теперь это стало главное! На почве сочувствия, она стала для меня любимой героиней и даже... чуть ли не воображаемой подружкой. Я сопереживала Гале так, что в этот раз вот приснился её побег, как я себе представляла. А сейчас решила учесть опыт неудачного побега во сне для этого настоящего - и очень надеялась, удачного...
   Спускалась осторожно, прячась за высокими фанерными перилами. Но это даже лишняя предосторожность. Пьяного, как говорится, и пожар не разбудит! Всё в порядке. Вот, под самым носом ткнувшегося в стол Марлен Осифовича, висит на гвоздике, как на другом носу, ключ от вешалки, что в подвальчике под лестницей. Нос сопит и ключ даже чуть колышется. Или это кажется так. И смешно, и страшно. Страшно всё-таки протянуть руку... Но надо, раз решила! На миг кажется, что это я нехорошо делаю - вроде как почти ворую. Но я ведь не ворую - я только унесу свою одежду и верну ключ на место. Страшно только потому, что первый раз. И вообще детям страшно бывает не подчиниться взрослым... вроде как внутренне пойти против них. Психология - как говорит папа. Но я ради папы и делаю - не по своеволию, а по беде... чувствую. Интересно - убегать от беды, спеша как раз туда, куда она может прийти. И я спешу, спешу! Раздумывать некогда... хватаю ключи! Сторож что-то бурчит, но это он во сне. У меня - восторженно-пугливое чувство победы. Той, о которой ещё боишься подумать - чтоб не спугнуть, - но уже думается само... потому что полдела сделано! Так, наверно - на поле боя, когда перелом наметился, но взволнованные, суеверные бойцы ещё боятся говорить об этом вслух. Побег - ведь тоже как поединок с некой невидимой силой.
   В тёмной вешалке я нашариваю в толпе чудищ родное чудище своей шубы. Скальп шапки. Из ящичка - номер сосчитала наощупь, - достаю мёртвые ноги сапог. Здесь всё сделано! Выбегаю из мрака подземного, чтоб через миг провалиться в наружный - уличный. С трудом оттягиваю задвижку и - под зловещее дуновение ветра навстречу, - выскальзываю в щель, в безбрежную зиму-ночь, как в море из уютного корабля. Страх, холод и нетерпение бьют в эту секунду одновременно - и даже не знаю точно, от чего именно из трёх дрожу...
   Сад, такой милый днём, сейчас травит, охотится и ловит распростёртыми лапами. Косматые деревья взрываются осколочными бомбами черноты - словно злобная ночь бомбит меня и город из низких бурых туч, нависших тяжко и угрожающе. Редкие зеленоватые фонари на улочке за забором висят неживые - задушенные мухи в тёмной паутине сплошных веток. Даже свет у них какой-то дохлый, мертвенный. Тропинка в саду, заметённая днём по щиколотки, вьётся между оплывшими сугробами, как русло замёрзшего ручья. Сейчас, к счастью, вьюга утихомирилась. Только в деревьях и дальше, в подворотнях, очень уныло свистит и дудит. Раньше народ верил, что это бесы играют на свирелях... Город бесов! Нет людей, нигде - попрятались или вовсе никогда здесь не жили. Пустота из снов. Зловеще-угрожающий город. Ночь, негатив дня, поменяла всё! Теперь кажется, что всё таким всегда было и таким всегда будет. Мне (или это сейчас так воображаю, а не тогда, в десять лет) вдруг вспомнилась песня любимого отцом и мной Макаревича: "Ночь, чёрная река длиной на века. Смотри, как эта река широка..." - и почудился странный смысл. А если правда то, что мы называем "длиной" ночи - с вечера до утра - есть всего лишь ширина, а длина куда-то бесконечно уходит вбок. И если не успеть переправиться в утро, то течением может по реке снести туда, "к большой воде" - где никакого рассвета вовсе нет. Вот отчего люди в иные ночи сходят с ума - их просто незаметно сносит по руслу в другой мир, где "берега уже не те..." Надо, надо спешить! Успеть, только бы успеть переправиться в утро! Папу переправить... Страх за него поборол во мне страх за себя. В спешке уже почти некогда было бояться этого чёрно-бурого ночного города. Просто - проскочить на скорости насквозь темноту!
   Я пролезла в щель в больничном заборе. Сразу же "взяла пары" и почти полетела по тёмным пустым улицам... Это правда, что в спешке некогда бояться! Страх как бы отстаёт от тебя, летящей на скорости, и, ковыляя на костылях, лишь кричит что-то сзади вдогонку... но уже плохо слышно. Впереди есть цель и тоже заслоняет всё - не даёт оборачиваться на ужас. Жутковато лишь потом, когда задним числом вспоминаешь пережитое. Так в "ковбойских" фильмах паровоз на скорости проскакивает горящий мост, который тут же обрушивается позади... А вдобавок ещё, сдерживая душу (успокаивая её и одновременно ставя условия), спешащим владеют самопроизвольные суеверия. "Беги так... ставь ноги так и так... считай в уме мелькающие предметы так - и всё будет хорошо!.." Автоматизм - он ведь тоже предохраняет от страха. Мимолётное, на бегу, суеверие - всегда автоматизм мысли.
   Если ж хоть на миг возвращаюсь к реальному восприятию - или замедляю шаг передохнуть, - отвлекает от страха красота мелькающих картин. Волнение сдирает с мира серую заслонку привычной суеты, сквозь которую глядим обычно - в экстренные минуты расширенные глаза лосят всё так жадно, как приоткрытый рот хватает воздух. Глаза, даже помимо моего сознания, щёлкали, впитывали и оставляли восторженные оттиски: рассыпанного по мёрзлым веткам света оранжевых и зеленоватых фонарей, их дальних созвездий и галактик на том берегу, прекрасно-жутких жерл подворотен сбоку, букетов-экибан из чёрных ночных садов, посудно-сервизной роскоши сосулек под козырькам с их мерцанием, присыпанных снегом жуков-машин у подъездов... домов-тортов и домов-шкафов и домов-муравейников - спящих, но как бы не совсем, ... наконец, просто бледно-ночных искр снега и таинственных теней на земле: несколько раз я замечала, что земля словно колышется под ногами (землетрясение!?) - а это просто дрожали тени веток от фонарей, качаемых на проводах ветром. Таинственный, ночной, городской мир! Спящая жизнь. Усыпляющая на минутку и волнение. Но именно на минуту. А потом - опять лихорадка бега и нетерпения... Всё - по закону настоящего приключения: жутковато, красиво и... стремительно.
   Я проскочила все реальные опасности ночного мегаполиса - не говоря уж о воображаемых, - и через полчаса по исчезновении из больницы упёрлась взглядом в родной дом. Ветер сам зловеще открыл передо мной дверь подъезда - перекошенный фанерный флажок...
  

4. Конец первого раунда.

   "Перегнулся... только напоследок огляделся, совсем уж готовый... вижу - никакой милицейской машины у подъезда. Что за фантастика! Понял - обознался, не они звонили. Чуть с ума не сошёл... А вообще ведь милицейские "бобики" часто к нам подкатывают - соседский дом недаром "милицейский". И эта тоже проехала мимо, к их дому. А я ведь сначала не заметил: совпало - ты хлопнула дверью внизу, я и решил... чуть сердце не выпрыгнуло!"
   Так рассказывал мне папа, но вспоминая уже не один год спустя. А тогда... я просто увидела его очень бледного, открывшего двери. Мне показалось, он прежде закоченел и съёжился, как труп, а сейчас медленно, но всё же на глазах, оттаивал. Было чувство, что я прибежала вовремя! Главное, он теперь не один - и я не одна.
   - Что случилось!? - спросил растерянно, тяжело дыша - хотя то же самое очень хотелось спросить у него.
   - Я убежала... Не ругайся, ладно, папуля - я боялась за тебя!
   - Так ты из-за этого?
   - Угу.
   - Да ты!.. - хотел было "завестись" ... но осёкся и порывисто обнял меня. Сам знал, что пришла я вовремя! Ругать не за что. Думаю, он всё понял и ругал в этот момент как раз себя... раз его страх на расстоянии передался мне и примчал сюда среди ночи. От меня только такого можно было ожидать!
   - Да с чего ж ты за меня боялась, дурёшка!? Мне же... ничего не грозит!
   - Ты сам боялся, папуля.
   - Разве?..
   - Ты и сейчас боишься... А от тебя мне страшно!
   - Не бойся, дур-рак я был! - так и сказал он. (Совсем "очнулся" после звонка и балкона! Понял - страх завёл слишком уж далеко). - Теперь совсем не боюсь - удивляюсь, зачем ты... ну ладно!.. Главное, ты не бойся...
   - Я не могу, пока ты боишься, - призналась я.
   - Да не боюсь я! - почти зло (на себя!) воскликнул он, желая сам в этом убедиться. - Ну... вроде что-то нашло раньше - теперь нет. Нервы!..
   - Ты говорил... тебя могут забрать, - напомнила я, сама дрожа. - А меня тогда могут... в интернат... ты сам так сказал один раз... месяца три назад - я запомнила.
   - Молчи! Дурак я! Идиот! Не слушай и не запоминай у меня такую чушь! Никогда, ничего! Мало ль - сказал раз дурость в плохом настроении... от невроза, когда весь мир кошмаром кажется... и мысли все мелькают, одна другой дичее! Сам уж забыл, что сказал вслух... а ты запомнила - ещё и к сердцу приняла! Не надо, брось - забудь раз-навсегда!
   - А у меня не получается, папуля... - опять призналась я, жалуясь уже на свой страх. Этакая исповедь друг другу двух напуганных! Я ему рассказала сейчас же свой сон - оба сна! - он задумался.
   - Да, Лен, твой страх интерната очень похож на мой... тюрьмы - прям как в зеркале отражается... - сказал наконец он, невольно раскрывая и своё, опровергая, что не боится ("теперь нет"). - Это всё - временно... как злым ветром принесло - заразу такую. Заразу страха и тоски! Ты от меня надышалась - а может, оба мы с тобой надышались где-то, заболели. Разом! Это ведь как болезнь... вернее, что я, психолог, говорю "как"!.. тут уж не "как" ...
   - Зима виновата! - неожиданно приговорил он после паузы, и я вздрогнула, потому что в глубине души чувствовала так же. - Это не совсем по-нашему, научному - но ведь именно зима виновата... Она нас ломает, соки высасывает. Особенно эта зима, нынешняя. Давно такой не было! Верней - никогда на моей памяти. Тут ведь всё в одну кучу смешалось, всё самое мерзкое и холодное. Зима с большой буквы! Зима стопроцентная! До этого - от силы на пятьдесят были... Не понимаешь? Зато - чувствуешь, наверно. А вырастешь - и поймёшь тоже. Зима тяжела, потому что... все мы - та же самая природа... Но когда просто холод, бело везде, большая спячка, мёртвая природа - это одно. Это ещё пол-Зимы. А вот когда "мороза по всей империи" (прочитаешь, когда увлечёшься поэзией!..) - да ещё после такой оттепели, когда уж все от них отвыкли... когда на душе холодно и мертво... когда не просто спячка - спокойная! - а ещё кошмарные сны в ней снятся...
   - Как мне сегодня?
   - Как тебе!.. Да, и ещё - когда мозги, а не улицы заметает - вот это всё уже настоящая, полная, стопроцентная Зима... Зима-депрессия-реакция - самый жуткий компот! Запомни, доченька, эту зиму, запомни - зиму с 90-го на 91-й год. Дай Бог, пройдёт и она, как у меня с твоим приходом страх - да уж, Лена, сознаюсь! - но до-олго будет помниться, уж это-то точно. Исторической станет... Если не истерической... Станет (я уж очень надеюсь, хоть и мало верится!) - последней... последней такой Зимой стопроцентной. Леденящей. Пройдёт и у меня депрессия, и в стране реакция... весна наступит: тоже знаешь... Весна с большой буквы: Весна - не Оттепель... я перестану бояться, другие как я перестанут бояться... ты перестанешь - потому что тебе-то уж тем более нечего... только б Бог помог! Ты всегда верь в него... я уж давно только на него и надеюсь. И на тебя. Потому что ты ведь мне тоже от Бога. И он же тебя сегодня прислал - жутко вовремя, Лена! - и от опасностей сохранил, пока бежала через полгорода... пешком ночью... только он! - тут отец вдруг крепко, с выступившими слезами, стиснул меня в объятиях... и пару минут не мог ничего говорить. Я тоже изо всех сил обняла его. Это было так хорошо после всех страхов и волнений. Тепло, уютно и как-то до комка в горле...
   Не всё я поняла... и - политические намёки... Но про "Зиму с большой буквы", про неё даже не то что догадалась, а - чувствовала по себе. Эта зима была первая в моей жизни, которую я невзлюбила. Прежде детство давало каждый год белый праздник - с Новым годом, ёлками, лыжами, горками... но этот раз - даже детство бессильно было помочь - я ощутила её примерно так же, как отец: холодной, мёртвой, безжалостной, угрожающей... В этом году у меня не было никаких зимних развлечений и потому их заменила пронзительная зимняя тоска. Красота проходила мимо сердца, страх же бил в него точно - в яблочко. И когда отец сказал: "С большой буквы" - я вдруг почувствовала, что представляю ей тоже - как какое-то зловещее существо... очень-очень похожее на ту Беду во сне! Зима и Беда, Зима-Беда - жуткая бредовая старуха... первый раз пришла такая ассоциация! Я примерно поняла, что такое та замкнутая комната - и шаркающие шаги, и скрип дверей... Зима сделала мир замкнуто-глухим: никуда не едущий лифт, заметённый и выстуженный. Зимой человек - пленник помещения. Её пленник. Кому-то этот плен напоминает о тюрьме. Кому-то... об интернате. А шаги снаружи - знак опасности и тревоги. Зима-Беда обходит дозором свои владения и может без стука войти: именно так это чувствуется душой. Нет зимой покоя - закрыты скрипучие двери для выхода, но открыты всегда для входа - для самой Беды, возвещающей обычно душевным скрипом о своём приходе. Или чаще - мнимом приходе... просто чтоб душа содрогалась лишний раз. Это как у меня и моего папы.
   С ней надо воевать, чтобы выжить и дожить... Весна потом сама придёт - всё растопит. Зима пусть станет последней - пусть дальше будут просто мирные зимы. Как раньше! Предвкушение света согрело меня, я поверила в него. Это был, наверно, тот самый "свет в конце тоннеля", о котором говорили тогда все, кому не лень - но у меня, конечно, не в их смысле. Просто уж... после очень-очень плохого должно же быть что-то очень-очень хорошее! Простая детская логика.
   Сегодня вничью закончился первый раунд битвы... Это чувствовала я - и папа тоже.
   - Ну пойдём, дочка... - сказал он со вздохом после - как посидели, успокоились, даже чай попили ночью (как в Новый год или другой большой праздник!).- Хорошо нам вместе - но тебе надо всё-таки до утра успеть в больницу... а то хватятся... нельзя подводить людей. И маму волновать не будем - не скажем ей, ладно. А за меня теперь, Ленулька, не беспокойся, честное слово - я уже совсем не боюсь, ничего со мной такого не случится!.. Обещаю! А ты зато обещай мне, что не будешь больше убегать - чтоб я за тебя не боялся. Не хочешь же ты сама, чтоб я ещё за тебя боялся!.. ну, вот и хорошо, что обещаешь. Сейчас пойдём обратно - и всё будет как будто ничего и не произошло... Статус-кво, - усмехнулся он... а я-то была до безумия рада, что он уже улыбается и даже шутит: ну, совсем ожил, не то что вначале - мёртвенно-белый...
   - А что такое статус-кво? - спросила я как прежде. С тем же интересом, как мы раньше болтали - про всё-всё на свете...
   - Это?.. когда восстанавливается прежнее положение. В политике, например. Например, была война - на мирных переговорах восстанавливается всё как было: границы там, права и т.д.
   - Это значит, в войне никто не победил?
   - Формально - конечно, да. Но морально-то проиграл, кто её развязал, войну... он же ничего не достиг, не захватил! А победил, кто оборонялся и сумел всё защитить, сохранить по-прежнему...
   "Значит, мы морально победили!.. в первом раунде! - подумала я с долей радости. - Действительно - тут... этот самый статус-кво... Зима-Беда сегодня ничего не смогла с нами сделать - ни с папой, ни со мной. А то я так боялась!.. Но папа рад, что я пришла. Значит, правда, наверно, удалось предотвратить... что-то очень нехорошее! Он пока ничего не рассказывает - но я чувствую... Пока - мы победители!"
   Да, правда, как бы и по-прежнему... но уже всё на новом уровне!
   Мы дошли до больницы. Был четвёртый час утра. Я попрощалась с папой, крепко-крепко поцеловала - пусть уж хранит его мой поцелуй! - и залезла в прежнюю дыру в заборе. Всё было так же - а уже почти не страшно... Но кто знает, что может быть потом? Статус-кво - он вещь приятная, но ненадёжная, недолговечная...
  
   1999 г.
   * В детстве многие по созвучию думают, что преисподняя - это прихожая... В некоторых случаях это, может быть, и так.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"