Наступила весна, теплая, солнечная, вселяющая надежды в сердца людей на лучшее будущее. Именно такой весной восемь лет назад на эту землю прибыла семья Ван Скилд. Восемь лет семья Мартина в относительном благополучии прожила на этой земле, на своей ферме. За эти восемь лет ничего необычного или из ряда вон выходящего не происходило, по крайней мере, ничего такого, чтобы могло кого-либо из нас заинтересовать. Жизнь текла своим чередом: дети подрастали, ферма процветала.
В этом году все было как обычно - весной сеяли, в конце лета и осенью собирали урожай. Конечно, Мартину, как самому маленькому в семье, доставалось и работы меньше всего. Но и это его ничуть не радовало. Он, как только немного подрос, и способен был соображать и понимать, что есть хорошо, а что есть плохо, такие слова и понятия как "ферма", "земля", "хозяйство", "честный труд" ну никак не мог отнести к первой категории. Нет, он, конечно, понимал, что, в общем и целом, это очень хорошо, и это очень облагораживает человека, но это хорошо только в общем и целом, а не лично для него. Конечно же, он понимал, что, чем жить так, как, например, живет в Городе тот наследничек, которого вспоминали в семье всякий раз, когда хотели наглядно продемонстрировать, как выглядит недостойный человек и как не должен выглядеть и жить настоящий христианин и полезный член общества, лучше уж жить и работать на ферме. Но Мартина никогда не тянуло на пашню, или в загон помогать отцу стричь овец. Нет, он грезил наяву совсем об ином.
Это была еще одна его особенность, которая так сильно отличала Мартина от его братьев и сестер, от отца и матери. Какие у них были мечты? Да совсем обыкновенные мечты, которые, в общем-то, и не были настоящими мечтами. Это были какие-то планы на будущее, а будущее не уходило за границы одного года. Весной они мечтали, я хотела сказать, планировали, вовремя засеять пашню, после этого планировали в срок убрать урожай, ближе к холодам они планировали перевести всех животных из летних открытых загонов в зимние утепленные сараи, а потом еще нужно было позаботиться о дровах на зиму и тому подобных вещах, а там уже снова готовились к весенним хлопотам. И так из года в год, ничего нового. Вот это-то главным образом и не нравилось Мартину в жизни его семьи. А какие мечты были у его братьев и сестер? Они отличались только тем, что, прежде чем окончательно превратиться в людей, которые из года в год живут сезонами - сезон засевания урожая, сезон сбора - им нужно было еще позаботиться о том, чтобы найти достойных мужа или жену, обустроить свое семейное гнездо, позаботиться о своем потомстве, ну, а потом уже и жить себе спокойно. Жить так, как жили их прадеды, деды, родители и как будут жить, вероятнее всего, их потомки.
Мартин не желал себе такой жизни. Конечно, в свои десять лет он не мог до конца понимать, что по его пониманию есть настоящая жизнь, но зато он знал абсолютно точно, как знал, что за ночью наступает утро, а затем и день, что та жизнь, которой живут его родные - это уж точно не его жизнь. Он предчувствовал где-то там, в глубине души, что его ждет совсем другая судьба, судьба, не связанная с этой фермой, с землей. Он был почти уверен в том, что его ждет жизнь необыкновенная, пусть даже необыкновенна она будет со всех сторон - необыкновенно трудная, необыкновенно насыщенная, но главное, что она будет необыкновенной. Он не понимал только одного: как ему, сыну простого фермера, вырваться из этого замкнутого круга. Он прекрасно знал историю наследничка, который пожелал вырваться и вырвался, но Мартин так же знал, как и за счет чего он вырвался, и чем и как он там живет. Ведь Мартин вовсе не хотел переселиться в Городок или Город, это как получится, для того, чтобы жить там подобно наследничку. Жить за чей-то счет и быть нахлебником в доме какого-нибудь обезумевшего от вседозволенности богача, а точнее, его немолодой жены, которой льстит внимание симпатичных молодых людей, пусть даже за это внимание ей приходится содержать ценителя женской, а в данном случае, ее красоты. Такая жизнь тоже была не по нутру Мартину.
Вы удивляетесь тому, что десятилетний мальчик мог об этом размышлять? Решительное "мог". Все дело в том, что Мартин был развит не по годам. Нет, не физически, а духовно. Физически он выглядел, если не на свои десять, то примерно на двенадцать-тринадцать, а вот в умственном и нравственном своем развитии он догнал и перегнал не то, что своих братьев и сестер, но и, касательно некоторых вопросов, и своих родителей. Потому-то он так и рвался уехать отсюда. Его убивала эта повседневность, он чувствовал, что если останется здесь, то просто погибнет. Для дальнейшего своего развития ему мало уже было фермы и окрестной местности, ему нужны были новые пространства для их освоения. Подобно тому, как домашний цветок по мере его роста нужно пересаживать в больший по объему горшок и в новую почву, иначе цветок зачахнет, а затем и вовсе погибнет, так и Мартина нужно было "пересадить" в новую среду обитания. Здесь Мартин освоил все, что можно было освоить, отсюда ему уже нечего было брать. Уже сейчас он серьезно задумывался о своей судьбе и грозящей ему участи в том случае, если он все-таки здесь останется, но, кажется, не он один над этим размышлял, но и кто-то свыше решил, что пришла пора перемен. И перемены не заставили себя ждать. Они явились незамедлительно и коснулись не только самого Мартина, но и всех его родных, причем получилось именно так, как иногда бывает: для каких-то высоких целей нужны жертвы. Для того, чтобы в жизни Мартина что-то изменилось, было заплачено сполна...
Теперь вернемся к событиям восьмого года. Как всегда, как и полагалось по плану, земля была вовремя засеяна, через несколько месяцев, как и полагалось все по тому же плану, урожай был собран. Но теперь отмотаем немного назад, потому как это только для семьи Ван Скилд казалось, что в этом году, как и в прошлом, и позапрошлом, и годом ранее, и восемь лет назад, все прошло по плану. На самом деле это было не так - кое-что не входило в их план, а именно: еще в середине лета на соседнюю ферму приехал ее новый хозяин.
- Позвольте выразить мое почтение, мистер Майзер. Какой неожиданный сюрприз. Если бы вы заранее предупредили, что приедете, я бы как следует подготовился к вашему визиту.
Так начал разговор человек, которого поставили здесь смотрителем. Это был очень маленький, весь какой-то скрюченный, проворный субъект, который, несмотря на физические недостатки, очень преуспевал и никогда ни в чем не прогадывал. Именно за такие качества, а вовсе не за красоту и грацию, брал на службу к себе мистер Майзер. Он был крупным землевладельцем и кроме этой фермы, которую, к слову, он купил года два назад и еще ни разу здесь не появлялся, он имел еще около восемнадцати ферм и имений.
- Пожалуйста, обойдемся без всех этих церемоний. Я приехал сюда, чтобы воочию убедиться в том, что все идет действительно так хорошо, как написано во всех ваших отчетах о проделанной работе за последний год. Думаю пробыть здесь три-четыре дня и собственнолично все проинспектировать.
Мистер Майзер пожаловал как раз к обеденному времени, и сразу после обеда, не мешкая ни минуты, он пожелал отправиться осмотреть всю территорию фермы. За два часа он объездил ферму вдоль и поперек, успел поговорить с работавшими на ней людьми, осведомиться, какие здесь условия труда, и что им мешает работать еще лучше. В общем и целом он остался доволен увиденным, но и этого ему показалось мало: он пожелал увидеть ту соседнюю ферму, которая находилась ближе остальных. Это была ферма Ван Скилдов. Между двумя этими фермами проходила нейтральная полоса - земля, поросшая бурьяном - шириной около километра. Мистер Майзер и еще несколько человек пересекли на лошадях всю полосу и возле границы фермы Ван Скилдов, обозначенной редким частоколом, остановились и спешились, но увидеть ее со стороны ему показалось недостаточным. Он отдал коня и приказал ожидать его здесь, а сам перешел границу фермы. Он хотел просто посмотреть, оценить. Как настоящий мастер своего дела, который привык оценивать все, что ни встречалось на его пути, он хотел оценить и эту землю, и людей, которые на ней работали. Нет, он вовсе не собирался идти в гости к Ван Скилдам, необязательно знакомиться с людьми для того, чтобы понять, что они из себя представляют.
В конце своего путешествия, так никем и незамеченный, он вынес приговор, то есть, я хотела сказать - оценил. Как ни прискорбно было ему признаваться самому себе, но факт оставался фактом: эта ферма была лучше его собственной, даже можно было бы сказать, что эта ферма была намного лучше всех его ферм и владений, а сами Ван Скилды были лучшими фермерами, каких только он встречал.
Он вернулся к своим людям несколько озадаченный и подавленный, а это с ним случалось в жизни только два раза. Первый раз, когда после смерти родителей он узнал, что после его с ними ссоры все свое состояние они завещали какому-то богоугодному заведению. Второй же раз, когда его престарелый богатенький дядюшка обещал упомянуть мистера Майзера в своем завещании, причем в численном эквиваленте его упоминание равнялось двадцати тысячам золотых, что считалось целым состоянием, но с одним условием: у племянника еще при его (дяди) жизни должен был родиться сын; будет наследник и внук - будет и наследство, а нет - ну что же сделаешь, значит не судьба.
Тогда мистер Майзер в срочном порядке женился, и взял в жены не леди из своего круга, а простую крестьянку из небогатой семьи: жена ему была не нужна, родит ему сына, получит денег и пусть отправляется на все четыре стороны. На его счастье, ровно через девять месяцев ему объявили, что супруга вот-вот разродиться, и она разродилась, после чего сразу и скончалась. Для мистера Майзера так даже было лучше, нет жены - нет проблем, не нужно ей платить и просить, чтобы она навсегда их покинула; но недолго он радовался, хотя и было чему радоваться - родился мальчик, который, однако же, после двух дней своей жизни сначала как-то посинел, а затем и вовсе перестал подавать какие-либо признаки жизни; но мистер Майзер так просто не сдался и снова женился, но его вторая жена все никак не могла забеременеть в течение полугода, а когда все же это случилось, дядюшка взял да и помер, не оставив племяннику в наследство ни серебряного, а в довершении всех злоключений жена родила дочь.
Он все же оставил при себе и жену и дочь, но это решение далось ему не просто. Со временем он привык к роли мужа и отца, тем более, что правильный аристократ, сколько бы любовниц и коротких связей ни имел, обязан был иметь жену и детей, чтобы представать в обществе благородным отцом семейства.
Через три дня мистер Майзер уехал, но обещал вернуться в начале осени. Так и получилось. Он вновь приехал в самый разгар сбора урожая. В этом году урожай на его ферме был значительно больше, чем прошлогодний. Это обстоятельство было просто бальзамом на душу: последние полтора месяца он просто не находил себе покоя и все думал, как бы уговорить Ван Скилдов продать ему свою замечательную ферму. Да, проблема была еще та - какой здравомыслящий человек станет продавать столь прибыльное предприятие, тем более, что и образа жизни они менять не собирались, а в этом случае какой смысл в том, чтобы сначала продать ферму, а потом купить другую? Теперь, глядя на то, как расцвела его ферма, он почти успокоился, но не надолго. Он успокоился ровно на столько, на сколько его хватило не интересоваться, как дела обстоят у соседей. То, что он увидел, просто повергло его в шок: если бы на земле был рай, то он, наверняка, был бы на этой ферме.
В тот же момент он отбросил все сомнения и отправился к Ван Скилдам. Он решил, во что бы то ни стало купить у них эту землю. Семья Ван Скилд встретила его очень радушно, и, по-видимому, была рада познакомиться с новым соседом - людей в округе было не так уж и много. Он буквально с порога заявил о цели своего визита. Мать Мартина несколько опешила, отец же с первых минут разговора выглядел немного раздраженным. Как и предполагал мистер Майзер, Ван Скилды не соглашались на такую выгодную для них сделку - сосед предложил двойную цену за ферму. Конечно, он знал, что он делает, и прекрасно понимал, что совсем скоро каждый золотой, вложенный в покупку, окупиться. Отец Мартина через полчаса "торгов", в которых кроме самого мистера Майзера никто участия и не принимал, был просто разъярен. Он понял, что этот человек, их сосед, настоящий делец, привыкший наживаться при любом удобном случае. Мистера Майзера попросили покинуть их дом, их ферму и никогда больше не появляться здесь.
Сосед ушел, но попросил подумать над предложением. Через пару дней он вернулся в Городок, но приказал своему смотрителю каждую неделю ходить к Ван Скилдам и напоминать о предложении. Он думал, что через пару месяцев им все это надоест, и они продадут ферму. Прошел месяц, и еще один месяц, потом еще один. В начале декабря он не выдержал, и сам приехал к Ван Скилдам. Они не пустили его даже на порог своего дома. Он ушел на свою ферму, закрылся в своих покоях и...он впервые в жизни не знал, что ему делать. Спустя сколько-то времени, он спустился в столовую. Там его уже ожидал смотритель. Как только мистер Майзер вошел и как только он посмотрел в глаза своему, наверное, самому преданному слуге, он понял, что тот готов решить его проблему. Мистер Майзер слегка кивнул головой, не произнеся вслух ни слова, ни звука, но тот все понял: хозяин разрешил действовать своему слуге, и действовать так, как он посчитает нужным. Наутро мистер Майзер уехал, не перекинувшись со своим прислужником ни словом. Он дал ему свободу действий. Хозяину нужна была ферма, а как слуга будет исполнять желание, его теперь не волновало.
В этот же день вечером верный пес своего хозяина отправился в Городок. По приезду он сразу же отправился в один неблагонадежный дом. Здесь можно было встретить за одним столом играющих в карты чиновников, торговцев, аристократов с родословной до четвертого колена, мошенников, и даже убийц. Короче говоря, это место было настоящим сборищем преступников всех мастей, пород и сословий. Смотритель не ошибся домом - сюда-то ему и было нужно. Он подал какие-то знаки нескольким людям в толпе и прошел в задние комнаты (эти комнаты нужны были для того, чтобы клиенты, не желавшие светиться в этом обществе, могли пойти туда, закрыться и заниматься всем, что им взбредет в голову). Затем несколько человек из общей массы прошло туда же. Смотритель изложил свое пожелание и спросил, сколько те хотят за исполнение работы. Они, не долго думая, ответили, что хотят по сто золотых на каждого, то есть четыреста золотых на всех. Смотритель был удивлен.
- Плачу двести золотых на всех и не серебряным больше.
Тут вперед выступил один из "исполнителей пожелания".
- За двести мы можем сжечь сад, все амбары, сараи вместе с животными, но дом и людей в нем мы не станем трогать.
Но вовсе не за этим смотритель пришел сюда. Его целью теперь не было выжить Ван Скилдов с фермы и заставить их продать ее, нет, теперь его целью было сжить со свету всю семью и всех людей, которые там жили. Получается двойная выгода - и упрашивать больше никого не надо, и денег никому платить не нужно. Эта кучка разбойников не в счет - за работу они получат всего лишь пятидесятую часть от той суммы, которую мистер Майзер предлагал Ван Скилдам за ферму. Смотритель не стал больше торговаться с этими господами, достал мешочек с деньгами и отдал им, сказав, что в нем двести золотых. Еще он сказал, что это только половина, что остальную часть они получат после выполнения работы. Конечно же, он выразил надежду на то, что они сделают все, как надо, уберут всех, кого надо и при этом не оставят после себя свидетелей и каких-либо улик. После этого он ушел.
Все произошло восемь дней спустя. Под покровом ночи преступники свершили свое темное деяние. Ферма пылала несколько часов. Только под утро пламя немного стихло, и к дому стали подходить люди с соседних ферм. Все указывало на то, что никто из находившихся этой ночью в доме так и не смог выбраться. Пламя распространилось очень быстро, и не было ни единого шанса: деревянные перекрытия сразу воспламенились, и через несколько минут все строение сложилось как карточный домик. Скоро под завалами нашли останки одиннадцати человек. Никто и не сомневался, что они принадлежали всем членам семьи Ван Скилд и еще нескольким их работникам.
Вот так и закончилась жизнь Мартина Ван Скилда на этой земле.
IV
Еще пару лет назад, начиная чувствовать неудовлетворенность своей жизнью и все более проявляющееся различие между собой и остальными окружающими его людьми, Мартин стал часто покидать ночью сначала дом, ночуя в амбарах, сараях, но с их крыш и чердаков, где часто сидел Мартин, он был хорошо обозрим. Мартин очень любил мечтать и относился к этому процессу как к некому священнодействию. Когда он был младше, он мог мечтать и наяву, днем, находясь при этом среди людей и даже чем-нибудь занимаясь.
С годами он стал серьезней ко всему относится, и мечтать мог, если только не был ничем занят, и обязательным условием было отсутствие посторонних. Но и этого оказалось недостаточным: он заметил, что ему совсем не мечтается у себя дома, пусть даже на дворе стояла ночь, а в доме все засыпали, и всё утихало. Тогда он украдкой пробирался к амбарам или сараям и сидел там на крыше, иногда ночи напролет. Перед рассветом же он возвращался домой в свою комнату и преспокойно себе засыпал, как будто никуда и не уходил. Совсем скоро ему и на крышах не мечталось: ему ведь все равно был виден дом, и это нагоняло на него тоску. Каждый раз, когда его взгляд падал на родной дом, у него в душе откуда-то из глубины поднималось такое чувство, название которого он не знал. Каждый раз, когда оно возникало, ему казалось, что кто-то пытается насильно отобрать, забрать у него желание жить. В эти моменты ему казалось, что его жизнь окончена, что он стоит у какого-то порога, переступить который у него нет сил, а главное смелости.
Все чаще вместо радостных грез, которые раньше мягкой пушистой пеленой обволакивали его рассудок, приходили суровые трезвые мысли, которые были все о том же - как выбраться из этого замкнутого круга. Несколько ночей он пытался справиться с этим чувством беспроглядной тоски, но оказался бессилен против нее. Тогда он решил уходить дальше от дома, туда, где совсем не будет его видно. С каждым разом он уходил все дальше и дальше и совсем скоро, сам не заметив того, однажды ночью он покинул пределы фермы. Через пару ночей он ушел так далеко, что достиг пределов Темного леса.
На дворе стоял декабрь, конечно, не очень холодный, но все же любой другой человек без крайней необходимости не пошел бы в лес, тем более ночью, и тем более ночевать в этом лесу. Но Мартина это совсем не пугало и не останавливало. Он уже давно приметил в лесу небольшую пещеру в мелком горном массиве, который был расположен в самом сердце леса. В пещеру еще накануне днем он принес ненужный хлам, который здесь очень даже пригодился бы: старые одеяла и подушки, которые давно уже пылились на чердаке, большие куски кожи, которые он взял там же. Всем этим он устелил каменный пол в пещере, самым большой кусок кожи он повесил на входе в пещеру - получилось нечто вроде двери. А потом всегда, уходя из дома, он тепло одевался, брал с собой теплое одеяло.
Этой же ночью, после обустройства своей обители, он лег в постель, накрылся с головой и представил, что он один на всем белом свете. Еще он представлял, что проснется завтра утром, выйдет из своей святой обители и вдруг обнаружит, что он действительно совершенно один. Все люди как по взмаху волшебной палочки вдруг исчезли, не оставив и следа. Так он думал, засыпая первый раз в этой пещере.
В ту роковую ночь, когда на ферме случился пожар, он в восемнадцатый по счету раз покинул пределы фермы и отправился в Темный лес, который был расположен менее чем в километре от фермы. Возвращался он как всегда до рассвета. Сегодня ночью ему плохо спалось, в голову лезли какие-то странные мысли, которые временами вытеснялись еще более странными и страшными сновидениями. Сначала он подумал, что ему снова пора менять ночное пристанище, и эта мысль ему очень не понравилась: устраивая свое гнездо, свою обитель, он думал и надеялся на то, что, наконец, нашел именно то место, где он сможет оставаться один на один со своими грезами. Но потом он начал припоминать все, что ему то ли снилось, то ли грезилось наяву, и понял, что дело тут в чем-то другом. Так он шел дорогой к ферме, и с каждым своим шагом он все более явственно ощущал что-то жуткое и омерзительно холодное, что-то невидимое, и это что-то витало в воздухе, вернее даже будет сказать, что этим был насквозь пропитан весь воздух. Мартин ускорил шаг. Еще при выходе из леса он заметил плотный черный столб дыма где-то на горизонте, поднимавшийся над землей. В тот же миг, не осознав еще умом, что произошло нечто страшное и необратимое, он почувствовал это сердцем. Он побежал.
За всю дорогу от леса и почти до самого своего дома он всего несколько раз останавливался, чтобы передохнуть пару секунд, вновь собирал силы и рвался вперед, как будто кто-то сзади подстегивал и подгонял его. Он хотел побыстрее добраться домой, чтобы убедиться, что все в порядке, что дым идет вовсе не от их дома и даже не от чего-либо, расположенного на ферме, хотя один раз уже горел амбар с сеном, или уже, наконец, узнать страшную правду, какой бы она ни была, но не оставаться на месте и не гадать. Он все бежал и бежал, так быстро он еще никогда не бегал - он это чувствовал по тому, как бешено колотилось его сердце в груди, и как сильно устали ноги, а ступни ног просто горели. Но, в то же время, ему, его мозгу, казалось, что он ужасно медленно продвигается вперед, что дорога до дома уже заняла целую вечность и когда этому бесконечному пути придет конец, он не знал.
Он, наконец, добежал до фермы, но ему еще предстоял путь к дому. Когда он уже добежал до того места, с которого открывался вид на дом, он остановился. Он с широко открытыми глазами смотрел туда, в то направление, где находился дом, но не верил своим глазам. Ему на минуту показалось, что его сейчас здесь нет, что ему все это сниться, что он еще спит, лежа в своей маленькой крепости. Так во сне иногда бывает. Присниться какой-нибудь кошмар, ужасно похожий на реальность, и только в самый последний момент понимаешь, что это сон. И начинаешь говорить себе во сне, что это всего лишь ночной кошмар и ничего больше. И постепенно либо кошмар уходит куда-нибудь в небытие, либо трансформируется в какой-то другой сон, либо человек просто просыпается, лишний раз убеждаясь в том, что это все-таки был сон. Так и Мартин сейчас стоял перед тем, что раньше называлось домом и от чего теперь остались одни только воспоминания и пепел, да еще едкий дым, и какой-то смрад, который исходил не столько от дома, сколько от сараев.
Мартин несколько минут стоял неподвижно как истукан, или как тот, кто лицом к лицу встретился с Медузой Горгоной и окаменел. Еще минуту назад он пытался проснуться и прекратить этот кошмар, но не смог этого сделать. От сновидений всегда можно убежать в реальность, просто проснуться и понять, что вокруг ничего не изменилось. А вот от реальности убежать в сновидение труднее, а если и убежишь, все равно проснешься и поймешь, что, пока ты спал, проблема не решилась сама собой, никакого чуда не свершилось, и тебе все равно придется принять действительность, а если это возможно, то попытаться что-то изменить, сделать лучше, исправить. Но есть вещи, которые невозможно исправить. Дом можно заново отстроить, можно заново развести сад, но нельзя вернуть жизнь человеку. Так он стоял довольно долго, никем незамеченный. Все были слишком заняты - пытались разгрести завалы, доставали из-под них людей, точнее, то, что от них осталось.
Еще полчаса назад появились первые проблески зари, не сама заря, а только обещание зари, но уже тогда вся природа в предчувствии тепла и живительной силы солнца начала пробуждаться. А сейчас солнце медленно, но верно, поднималось из-за горизонта. День обещал быть ясным и теплым. Глядя на это сияющее светило, на чистое небо над головой, на белые и пушистые облака, как будто бы сделанные из ваты, и на то, как в один миг преобразилась природа, Мартин не хотел думать о том, что в его жизни не все так безоблачно, как хотелось бы в этот прекрасный день. Теперь он стоял здесь и думал, что в последнее время очень часто желал того, чтобы в его жизни что-нибудь изменилось. "Но не такой же ценой!" - подумал Мартин и больше ничего не думал и ничего не говорил.
Люди проходили мимо него, иногда кто-нибудь, вынося что-то из пожарища, просил посторониться, потому что Мартин, сам не замечая того, подошел слишком близко к завалам и мешался под ногами. Тогда его отвели подальше от дома, даже не спросив, кто он и что тут делает в такую рань. Всем было не до него, да никто и не сомневался в том, что все Ван Скилды погибли, и этот мальчик просто не мог быть одним из них. Еще одна причина того, что никто его не узнал, даже не в том, что в этой суматохе его просто никто не заметил, а в том, что Мартина, собственно, никто из этих людей и не знал.
Да, все эти люди жили неподалеку отсюда, они, можно сказать, были соседями Ван Скилдов, но они не часто посещали друг друга и не часто бывали в доме у семьи Мартина. У каждого из них была своя большая семья и куча забот и хлопот, и им было не до гостей и прогулок к соседям. В основном соседи виделись друг с другом на общих собраниях фермеров в Городке, которые проходили раз в три месяца, либо на ярмарке, все в том же Городке. Отец же Мартина первые годы проживания в этих местах на собраниях бывал либо один, либо брал кого-нибудь из своих работников, также было и на ярмарках. Когда подрос старший сын, он стал брать и его с собой. На последнем собрании и ярмарке был с ними и средний сын, поэтому-то единственно кого могли узнать эти люди, так это отца Мартина и двух его братьев. Об остальных членах семьи Ван Скилд они имели смутное представление.
Прошло два часа. Общими силами из-под завалов были извлечены все человеческие останки. Наконец, кто-то из присутствующих заметил среди этого скопища народа ребенка лет двенадцати. Другой человек, наверное, не придал бы этому значения - ребенок как ребенок, как все дети, мало ли откуда мог он здесь взяться. В конце концов, парень уже не маленький, на вид лет двенадцать, а в шестнадцать некоторые уже женились. Вполне могло оказаться, что он пришел с одной из соседних ферм поглазеть - столб дыма от пожара был виден по всей округе. Он, конечно, обо всем этом подумал, а еще решил все-таки узнать у парня, кто он и откуда, возможно довезти до его фермы, если им по пути. Во всяком случае, все собирались уже покидать ферму Ван Скилдов, все, что могли, они сделали, а остальное не их забота - своих дел полно.
Этот человек подошел к Мартину и спросил, как его зовут и с какой он фермы. Ответ ребенка поверг его в шок: на первый вопрос он ответил, что он Мартин Ван Скилд, ну, а второй ответ был и самому ему известен. Он тут же собрал вокруг Мартина людей и все они хором, наперебой начали спрашивать, где он был, почему не погиб вместе с остальными. На миг Мартин и сам пожалел о том, что не погиб с остальными. Когда же все немного успокоились, они начали решать, как теперь с ним быть и что делать. Решали они долго. Особенно долго решали, у кого теперь будет жить мальчик, пока его не определят в какой-нибудь приют. Все они и каждый из них был горазд на причитания и вздохи, полные сожаления, но как только разговор зашел о реальной помощи и поддержке, в которой нуждался этот беспомощный ребенок, каждый из них находил тысячу причин, почему он не может взять его себе. Наконец, тот человек, который, возможно, не первым заметил ребенка, но первым потрудился расспросить его, и взял Мартина к себе.
Оказалось, что этот фермер жил довольно далеко от семьи Ван Скилд, и он не знал не только этого маленького мальчика, но даже плохо был знаком с отцом Мартина, в отличие от большинства присутствующих, которые раньше заверяли отца Мартина, что, как настоящие соседи и друзья, они всегда придут на помощь. Как показала практика, это были всего лишь слова, пустой звон, никто из них не захотел и на время приютить сына-сироту своего "лучшего друга". Они восприняли предложение этого малознакомого для них фермера с немой благодарностью, они хотели как можно быстрее избавиться от этой обузы; собственно, каждый из них в глубине души был благодарен тому, что не пришлось на деле доказать свои заверения, что вся семья погибла. Признаться, они были поражены тому, что кто-то из Ван Скилдов все же выжил, и это их совсем не обрадовало.
Мартин Ван Скилд прожил у этого фермера около трех недель, потом был определен в приют с красивым и обнадеживающим названием "Надежда". Этот приют находился при монастыре, расположенном в двух километрах от Городка. Признаться, Мартин не очень переживал по поводу смерти родителей. Можно даже сказать, что он вообще не переживал по этому поводу. Да, его это поразило. Его поразило то, как может в один миг измениться человеческая судьба без его на то согласия и участия. Мартин просто еще больше замкнулся в себе, почти ни с кем не разговаривал, при необходимости отвечал только "Да" или "Нет".
Всем казалось, что он ведет себя так потому, что сильно переживает из-за смерти родителей. Поначалу, первые две-три недели многие окружающие как-то пытались, как им казалось, отвлечь его от мрачных и грустных мыслей. Наконец, один из знакомых фермера, который оказался доктором, сказал, что лучше не беспокоить какое-то время ребенка, что рана сама со временем затянется. Все с облегчением вздохнули. Нет, они вздохнули не потому, что сильно беспокоились за ребенка и узнали хорошую новость, они вздохнули потому, что теперь они могли с чистой совестью оставить этого ребенка в покое, вычеркнуть его из своей жизни. Каждый из них считал, что сделал все, что мог, что выполнил свое обещание перед отцом Мартина. Но все же пока он находился в пределах их места обитания, они не могли еще спать со спокойной совестью, поэтому каждый из них посчитал своей обязанностью замолвить словечко за этого сироту, чтобы его как можно скорее определили бы в детский приют. Вот так и получилось, что Мартин оказался в двух километрах от Городка, причем в двух километрах от его восточной окраины, в то время как ферма семьи Ван Скилд была расположена в десяти километрах к западу от Городка.
Все эти три недели Мартину было все равно, что с ним будет дальше, куда его определят. Ему было не до этой суеты. Какая разница теперь, все равно ясно одно - жизнь такой, как прежде не будет. Он полностью ушел в себя и все думал и думал о том, какие еще сюрпризы уготовила ему судьба, случайно ли все то, что с ним произошло, или кто-то свыше услышал его просьбы, но решил проблему по-своему. Во всяком случае, как бы то ни было, но проблема решена - круг разомкнулся и он покидает его, покидает навсегда, чтобы никогда не вернуться. Он не знал, вышел ли он из него, чтобы познать лучшую судьбу, чем судьба фермера, или, наоборот, его ждет худший конец. В любом случае, дело сделано, и обратно ничего уже не вернуть.
Подъезжая к приюту "Надежда", он понял одно и, наверное, он понял тогда самое главное, что ему нужно было понять и принять на время, пока он будет жить в приюте. Он понял, что здесь живут по правилам, а что самое неприятное, так это то, что кроме обычных правил, принятых в обществе, нужно было еще соблюдать правила церковные, монашеские, потому как приют был при монастыре. За время жизни у фермера он понял и приготовился еще к одному обстоятельству: в жизни у него теперь два пути. Первый путь - преодолеть все трудности, вытерпеть все, смириться со всем и всеми и, в конце концов, его терпение и труд вознаградятся, и он придет к какой-то высшей цели и узнает о своем предназначении в этом мире. Второй путь - если ему не удастся пойти по каким-либо, не зависящим от него, причинам по первому пути, то и вовсе не жить более, и не уподобляться тем, кто живет только ради того, чтобы существовать без смысла и цели, и просто каждый день заявлять о своем присутствии в этом мире.
С самого первого дня в приюте он настроил себя на то, что следующие шесть лет будут нелегкими, возможно даже, что это будут самые трудные годы в его предстоящей жизни. Мало того, что в свои десять лет он и в своей родной семье мало, что представлял собой, мало, что решал и, естественно, не в его власти было еще изменить свою жизнь и жить так, как ему хочется. Но все же в своей семье он имел хоть какую-то свободу, и ему по его малолетству многое позволялось. Здесь же было все иначе, и правила для всех были одинаковыми: для самых маленьких и для тех, кто взрослее, для здоровых и для тех, кто особым здоровьем не отличался. Со всех спрашивали одинаково. Относительно одинаково, потому как ясно и так, что двухлетний ребенок никогда не выполнит работу пятнадцатилетнего подростка. Конечно, в этом смысле, чем ребенок был младше, тем более сносное существование он здесь имел.
Еще одно правило, действовавшее в приюте - выживает сильнейший, поэтому выживали и доживали те, кто был проворнее, умнее, хитрее. Да, Мартину предстояло еще дожить до выпуска из приюта, а выпускали из приюта на вольные хлеба сразу после шестнадцатилетия. Это, наверное, единственное правило, которое действовало не только вовне, но и внутри приюта. В шестнадцать человек получал независимость, и в приюте не имели права кого-либо держать против его воли, конечно, если только он не становился послушником или не отправлялся, опять же по собственной воле, работать на земле, которая принадлежала монастырю. В монастыре не всем предлагали остаться в качестве послушника или работника, а только самым послушным, непритязательным и трудолюбивым, а таких были единицы. Но и из этих единиц мало кто оставался здесь. Да, они все эти годы были трудолюбивыми и послушными, но только для того, чтобы выжить и дожить до выпуска, а не для того, чтобы потом на многие-многие годы оставаться при монастыре, потому как это было все равно, что рабство. Церковникам было выгодно иметь таких работников, послушных, работающих по двенадцать часов в сутки и которым не нужно было платить, а только кормить, чем придется и одевать, во что придется.
Но Мартину нужно было еще дожить до шестнадцати, а сейчас ему не было еще и одиннадцати. За первые недели, насмотревшись на всю эту "благоустроенность", Мартин понял, что если он переживет все это, и выживет в этом приюте, дальнейшая его участь, какова бы она ни была, ему не страшна.