Каждое моё утро начинается с одного и того же звука.
Я снимаю чайник с электрической подставки, и она издаёт заунывный, нисходящий тон - тот же, что появляется из коробки с клоуном на пружине. Но с конца. С этого момента мой сонный мозг окончательно включается, и я понимаю, что небеса подарили мне ещё один день. Неизвестно, впрочем, зачем.
Закончив с утренними процедурами, я выхожу из дома и направляюсь на остановку. Небо в моём городе всегда затянуто тучами, но каждый раз облака накладываются друг на друга по-разному - так же, как и яичница-глазунья расползается по сковороде в уникальные, неповторимые кляксы. Впрочем, на сотый раз они уже нисколько не интересуют, и ты только надеешься, что у залежавшихся в холодильнике яиц не истёк срок годности. Так же и с облаками - пусть плывут себе как угодно, лишь бы дождь не пошёл.
Я подхожу к киоску, стучусь в окошко и здороваюсь с Алистархом Андреевичем - добродушным старичком, который здесь подрабатывает. У меня есть абонемент на кофе - картонный прямоугольник с тридцатью кружочками, и каждое утро я меняю один кружочек на стаканчик эспрессо. Он выдавливает кружок из картона, оставляя на его месте дырку, возвращает мне абонемент и принимается готовить мой заказ. Мы молчим, и затем кто-то из нас задаёт не меняющийся из раза в раз вопрос:
- Ну что, как ваше ничего сегодня?
Так у нас завязывается беседа. Мы разговариваем на разные темы - о кино и архитектуре, о политике и злободневном, о семье и взглядах на жизнь. Алистарх Андреевич жалуется на здоровье или на грубых клиентов, а я сочувственно киваю, прихлёбывая горькую, но бодрящую жижу. Иногда, когда я стою в очереди за кем-то и слышу, как этот человек ругается на нерасторопного старичка, у меня слегка сжимаются кулаки от несправедливости, ведь я знаю, кем он на самом деле является. Когда-то в молодости Алистарх Андреевич был доктором математических наук и даже вывел целую теорему, которой пользуются студенты-третьекурсники, а сейчас он мирно доживает свои деньки в нашем богом забытом городе. Он стал неотъемлемой частью моего дня, и мне, в свою очередь, хочется верить, что я тоже в какой-то степени разбавляю скуку и рутину его дней.
Допив кофе, я выкидываю стаканчик в урну, прощаюсь с Алистархом Андреевичем и иду дальше. Мой путь проходит через небольшую аллею, на которой уже собралась вторая неотъемлемая часть моего распорядка. Группа вейперов стоит на дороге и тротуаре по её бокам, выпуская молочный пар и что-то активно обсуждая. Это - программисты из предприятия неподалёку, и в это время дня у них всегда перерыв. Они мне неприятны, так как парят и очень шумны, но обходные пути слишком длинные, да и в аллее, за исключением этого пункта, довольно красиво. Задержав дыхание, я протискиваюсь через них, но при этом всё равно чувствую сладковатый пар, от которого из глаз начинают течь слёзы. Смесь всевозможных запахов преследует меня ещё некоторое время, затем она улетучивается, и я вздыхаю полной грудью. Ну и дрянь же этот пар! Хуже только табачный дым - сухой и резкий.
Добираюсь до своего рабочего места и приступаю к работе. Работа у меня самая обыкновенная - в офисе, как у всех. Больше о ней сказать нечего.
- Михаил Николаевич, вы не забыли про сегодняшнюю конференцию?
Это ко мне обращается начальница моего отдела. Нет, я не работаю здесь долго и не занимаю важную должность - просто так повелось, что все называют меня по имени и отчеству. Забавное обыкновение, благодаря которому серые будни кажутся не такими серыми.
Моего отца, ясное дело, звали Николай, моего деда - Михаил, а прадеда - Николай. Каждый первый мужчина в моём роду - Николай Михайлович, а каждый второй - Михаил Николаевич. Вот такая стабильность. Я точно знаю, как назову сына, если родится. В случае же с дочкой придётся импровизировать.
Вечером, вернувшись домой после работы, я сажусь писать. Ставлю на огонь кастрюлю с водой, отмеряю полчаса на таймере, открываю специальный блокнот в кожаном переплёте и принимаюсь мечтать. Смутные, размытые образы выносят меня, как волны, то в разгар сражения, то в мрачные катакомбы, то на космическую станцию. Где-то полгода назад я решил во что бы то ни стало написать и издать что-то, что понравится людям, станет бестселлером и, возможно, классикой. Я напрягаю извилины, на лбу появляется испарина, пока я пытаюсь собрать все образы воедино, создать сюжетную линию, персонажей, сцены и обстановку. И тогда, когда я ясно вижу, что именно мне нужно писать...
Звенит таймер.
Я вздыхаю, закрываю блокнот и иду готовить себе ужин. За полгода я не написал ни строчки.
Вот и весь мой маленький мир. Хотя нет, погоди. Помимо этого, в нём есть ты. В последнее время мы мало общаемся - ты почти не выходишь на связь из-за того, что полностью поглощена практикой в мединституте. Но я всегда знаю, что у меня есть ты - а у тебя есть я.
***
Иногда Алистарх Андреевич, с которым мы обычно на одной волне, начинает немного входить в противофазу. Например, употребляет какое-нибудь слово из неизвестного мне диалекта или высказывает мнение по теме, в которой я совершенно не разбираюсь или не согласен с ним. Тогда в нашей беседе становится на пару реплик с моей стороны меньше, а кофе я допиваю на пару глотков быстрее.
Иногда вейперы начинают казаться не такими скверными. От смеси их паров глаза слезит чуть меньше, а среди различных запахов выделяется что-нибудь любимое, из детства - например, пшеница. Тогда я пробираюсь через них не так грубо, и затем иду дальше, дыша чуть свободнее.
Иногда на работе случаются авралы или неожиданные цейтноты, которые заставляют изрядно понервничать. Тогда от усталости не спасают даже забавные офисные детали или отвлечённые размышления, а реальность предстаёт передо мной во всей своей серости.
Иногда, после тяжёлого рабочего дня, мне чуть труднее обычного заставить себя сесть за написание бестселлера. Извилины двигаются чуть менее охотно, образы возникают чуть более смутными и чуть более блеклыми. Тогда, к концу получаса, отведённого таймером, вселенная оказывается чуть менее проработанной, чуть менее наполненной и яркой.
Иногда мой мир начинает расползаться по ниточкам. Алистарх Андреевич всё больше входит в противофазу, вейперы кажутся всё более приятными, на работе я утомляюсь всё больше, а мечтать получается всё хуже.
***
И тогда, когда Алистарх Андреевич начинает говорить со мной на тарабарщине.
Тогда, когда я еле удерживаюсь от того, чтобы заговорить с вейперами.
Тогда, когда работа кажется худшим местом на земле.
Тогда, когда все полчаса, что я сижу за блокнотом, в моей голове гуляет ветер.
Тогда, когда я начинаю видеть зияющие дыры в мироздании, когда машины и пешеходы начинают глючить, когда солнце мигает, как неисправный фонарик.
Появляешься ты. Ты просишь прощения за долгое отсутствие, интересуешься, как я там, рассказываешь, что нового и интересного с тобой произошло. Ты учишься на психиатра, и, слушая твои истории о людях с особенностями мышления, с которыми ты сталкиваешься за время практики, я проникаюсь ими и переживаю за тебя - вдруг обидят. От понимания того, что наша беседа проходит всё в том же близком, непринуждённом ключе, что и раньше, моя душа расширяется, как воздушный шар от дыхания ребёнка. Мы с тобой как два блуждающих огонька в мире лицемерия и токсичности, ты можешь быть честна и искренна только со мной - как и я с тобой. Я знаю о тебе без преувеличения всё - как и ты обо мне.
В один момент ты решаешь мне позвонить. Твой голос мягок и нежен, от него становится так тепло, будто бы ты заворачиваешь меня в рулон из пледа, сотканного из пшеничных колосков. Мы говорим о чём-то незначительном, но для меня нет разговора важнее и желаннее, чем этот. И вдруг ты спрашиваешь:
- Миш, а, Миш?
- Да? - настораживаюсь я.
- Я люблю тебя.
***
Мы с Алистархом Андреевичем увлечённо обсуждаем цензуру. Мы оба её не приемлем, а я неожиданно для себя выдаю новый для собеседника аргумент. С нами случается лучшее, что может произойти при разговоре, - мы оба выносим из него для себя уроки. Я настолько увлечён, что только под конец замечаю, что в абонементе не осталось кружочков. Тут же спешу его обновить.
Пытаясь протиснуться сквозь вейперов, я даже закашлялся. Сегодня их пар особенно крепок, и из него не представляется возможным выделить какой-либо запах. Отойдя от них на достаточное расстояние, я облегчённо выдыхаю.
На работе у кого-то из старожилов день рождения. Мы все собираемся на кухне и по очереди поздравляем его с праздником, виновник торжества суетится вокруг стола, раскладывая по тарелкам заказанную пиццу и разливая напитки. Это заряжает радостью и некой семейностью, и предстоящий сегодня квартальный отчёт уже не кажется таким страшным.
У меня снова получается мечтать. Нет, я так и не написал ни строчки, но зато блуждающие смутные образы снова выливаются в захватывающие, прекрасные сцены - пусть лишь в моём воображении. Для счастья мне вполне достаточно моих неловких мечтаний - и всё равно, что о них никто никогда не узнает.
Мой маленький мир снова собирается воедино - благодаря тебе.
***
Я тоже люблю тебя, милая. Ты - моё лекарство от энтропии.