"Если "плохо" - это всего лишь слово, то почему мне ТАК плохо?" - мысль лилась сквозь холод, темноту и боль, обуявшие моё сознание, "почему я ТАК страдаю от пустых слов вроде "плохо", если и моё страдание - пустое слово?"
- Неверно, - дядя Рэнди навис надо мной в темноте, покачивая полицейской дубинкой, - ты не должен думать о своём состоянии, мысли - всего лишь текст. - Он замахнулся и ещё раз ударил меня по бордовой полосе на коже, заставив вскрикнуть. После этого он ударил ещё раз, добавив: "Крик - тоже всего лишь текст". В этот раз я еле сдержался, чтобы не заорать.
Потому что если бы я заорал, было бы намного хуже.
***
Я рос вторым ребёнком в семье отца-адвоката и мамы-домохозяйки. У меня было много друзей, в школе я был первым по успеваемости - за что родители были безумно за меня горды. Я очень любил свою семью, друзей и жизнь - а особенно собирать целые миры из железного конструктора. Родители, друзья - все вокруг говорили, что у меня хорошо получалось. Я был настоящей звездой.
Дядя Рэнди выкрал меня с одного из семейных торжеств и запер в подвале своего дома. Он был старым другом отца, и его бы заподозрили в последнюю очередь, поэтому я считался - и до сих пор считаюсь - сбежавшим или пропавшим без вести. Дядя Рэнди особенно любил мне рассказывать, насколько убитой выглядела мама и каким осунувшимся бывал отец, когда встречал своего старого друга, безупречно делавшего сочувственный вид. А затем полосовал меня хворостиной, если на мои глаза наворачивались слёзы.
В подвале было темно и холодно. Я был прикован к одной из водопроводных труб металлическими наручниками. Они резали запястье с самого первого дня, но я уже не обращал на это внимания. Или иногда обращал. Я уже почти не понимаю, что происходит.
Дядя Рэнди, по его словам, тренировал меня. Готовил к тому, чтобы я повелевал миром. Я верил ему и не верил одновременно. Не верил, потому что этот ублюдок разрушил мою жизнь до основания.
И верил, потому что во всём этом должен был быть хоть какой-то смысл.
Всё началось с того, что спустя несколько часов в тёмном подвале меня мучила жажда и я попросил у спустившегося дяди Рэнди попить. Он сочувственно покивал головой, поднялся наверх, затем вернулся, расстегнул ширинку и помочился на меня. Напряжение, которое копилось все эти часы, достигло пика, и я разрыдался. Дядя Рэнди ударил меня под дых, из-за чего я покачнулся и безвольно повис на наручниках. После этого он начал пинать меня ногами и не остановился, пока я совсем не притих. Он, чувствуя мой ужас и страх, постоял ещё пятнадцать минут рядом, и я пытался занять самое меньшее пространство, которое способен, в ожидании нового удара. Затем он ушёл.
С тех пор он часто меня избивал. Он был очень изобретателен и методичен в этом деле, иногда избивал так, что я забывал своё имя, но при этом не калеча и ничего не ломая. Чаще всего он использовал резиновую полицейскую дубинку.
Оставляя на моей коже очередную горящую полосу, он говорил, что боль - это всего лишь текст. Такой же, как и радость. Что это одинаково пустые слова. А значит, я могу радоваться боли.
Захлёбываясь, я пытался смеяться, истерически выдыхая и махая свободной рукой. Но дядя Рэнди продолжал причинять мне боль, которая становилась всё более яркой и жгучей, говоря, что я смеюсь недостаточно искренне. По его словам, я не должен был задумываться о том, смеяться или нет, это должно было быть само собой разумеющейся реакцией. Если я сдавался и орал, он начинал избивать меня ещё интенсивнее, пока я совсем не затихал, еле дыша и никак не реагируя на последующие удары. После чего он уходил, оставляя меня в темноте, сырости и горящей боли.
Иногда он приносил мне мой любимый железный конструктор и, примирительно выставив ладони вперёд, вставал напротив и говорил, что я могу собрать из него всё, что захочу. Я знал, что это тоже ловушка. Первый раз, когда он так сделал, я, вздрагивая от всхлипов, кинулся к этому конструктору: он виделся мне единственным лучиком теплоты в этом жутком подвале этого самого страшного человека на свете. Но, как только я дрожащими руками собрал какую-то фигуру, он сломал её ладонью, схватил меня за запястье и начал сдавливать фалангу указательного пальца, пока она не щёлкнула, ослепив меня болью. Затем он приказал собрать эту фигуру ещё раз. Со сломанным пальцем это получалось куда хуже, но как только что-то начинало выходить, он ломал эту конструкцию и наотмашь бил по сломанному пальцу. Если я переставал строить, он подходил к прикованной руке и начинал тянуть за палец...
Поэтому, когда дядя Рэнди приносит конструктор, мороженое или книжки с комиксами, я берусь за них, только разрыдавшись или же сдерживая рыдания, пока он не уходит. Из моих глаз уже давно перестали течь слёзы - я только задыхался и всхлипывал.
Дядя Рэнди постоянно повторял, что всё, что он делает - это всего лишь текст. Что я должен это понять, иначе он замучает меня до смерти. Ещё он всегда говорил о себе в третьем роде, называя себя разными именами и избивал меня, если я продолжал называть его дядей Рэнди.
Но самое страшное было оставаться с собой наедине. Это отчаяние, террор, страх, боль, ужас давили на меня, разрывали изнутри, и я еле сдерживал всхлипы, чтобы он не услышал и не пришёл наказать меня за рыдания.
Это был настоящий ад, из которого никто не мог меня спасти. Даже мама. Мамочка...
***
Со временем я научился не чувствовать совсем ничего, как этого и хотел дядя Рэнди. Я мог спокойно смеяться, когда он бил меня, и плакать, когда он приносил поесть, не ощущая совсем ничего. От меня уже ничего не осталось.
Однажды дядя Рэнди бросил мне под ноги какой-то предмет в полиэтиленовом пакете. Я поднял его не глядя, закрыв глаза, чувствуя на ощупь его податливость и при этом жёсткость. Затем дядя Рэнди дал мне пощёчину, приказал открыть глаза и посмотреть, что это. Я подчинился.
Я не помню, как мне снесло крышу. Я начал дёргаться, извиваться, орать демоническим голосом, скрипеть зубами, кусать щёки. Я пытался дотянуться ногами до дяди Рэнди, который отошёл подальше и восторженно смотрел на меня.
Я ненавидел этого больного психопата.
Я хотел, чтобы его разорвали собаки.
Я боялся за брата и свою семью.
Я снова чувствовал. И я хотел смерти всему миру.
Моя покорёженная постоянно повторявшейся фразой психика дала о себе знать. Если всё - текст, то чего стоит дяде Рэнди подохнуть? Это ведь тоже текст. Я вложил в эту мысль всё, всё, что во мне копилось все эти недели и сам не заметил, как начал визжать:
- СДОХНУТЬ ЭТО СЛОВО! ЭТО ТЕКСТ! ТАКОЙ ЖЕ, КАК ЖИТЬ! СДОХНИ-СДОХНИ-СДОХНИ-СДОХНИ! ПУСТЬ ПОДОХНЕШЬ ТЫ, ЭТОТ ДОМ, ЭТА СТРАНА, ЭТА ПЛАНЕТА!
Я ослеп от боли и ярости. Мне казалось, что я могу стереть в пыль весь мир. Но постепенно эта пелена сходила, и я ясно видел, что дядя Рэнди не умер, что дом не разрушен, что я по-прежнему прикован к батарее и что ничего не изменилось от этого всплеска. Дядя Рэнди, однако, продолжал с восхищением смотреть на меня.
Затем он заговорил:
- Наконец-то ты понял. Честно говоря, я не думал, что ты сможешь. Мы можем перейти к следующему этапу.
Ярость утихала, я постепенно возвращался с небес на землю, к себе, жертве больного маньяка. Дядя Рэнди продолжал:
- Ты хотел мне смерти, и не только мне, но это было объяснимое желание. Ты попытался применить силу, не умея с ней обращаться. Ты хотел уничтожить всё, из соображений того, чтобы тебе было лучше, но ведь "лучше"...
Я пропустил один удар сердца от нахлынувшего отчаяния.
- ...это всего лишь текст. Нет "хорошего" или "плохого", "чёрного" или "белого", в тексте нет никаких различий. Ты должен понять это, чтобы применить силу. Ты сможешь стать бессмертным, поменяв слово "бессмертие" на слово "смертность", ты сможешь решить любую проблему или задачу, мысленно пожонглировав словами, которыми она описывается, ты сможешь абсолютно всё. Разум - очень мощная штука.
Дядя Рэнди остановился, резко подлетел ко мне и схватил за подбородок, столкнувшись со мной лбом.
- Но чтобы открыть эту силу, ты должен понять, что "разум" - это тоже текст. Ты не должен принимать его силу на веру, ты не должен верить вообще ни во что, потому что вера поднимает одно слово из текста над другими, делает его более ценным, а это не должно быть так. "Вера" - это тоже текст. Ты не должен "верить" и не "должен" в понимании этого слова - у тебя не должно быть никаких ориентиров, потому что "ориентиры" - это тоже текст. Нет совсем никаких различий, умрёшь ты в этом подвале замученным ребёнком или станешь богом - а именно это я и затевал с самого начала.
Я не понимал ни слова, безвольно глядя в так ненавистные мне глаза. Дядя Рэнди продолжал:
- Если бы я мог, я бы давно сам это сделал, но мой разум слишком закостенел. Он не может восстать против самого себя. Чёрт возьми, да я затеял это не чтобы замучить и лишить тебя права на счастливую жизнь, а чтобы создать бога, который может решить все проблемы человечества, потому что я просто хотел уничтожить нищету и страдание, устранить боль и несправедливость, потому что я ПРОСТО ХОТЕЛ, ЧТОБЫ БЫЛО ЛУЧШЕ!
Дядя Рэнди отпустил мой подбородок и распрямился. Впервые за всё время моего заключения он выглядел человечным:
- Но я уже слишком долго живу, чтобы привычка искать "наилучшее решение" накрепко врезалась в мой разум, а ведь из-за неё всегда будет существовать и "наихудшее", которое достанется другим, а не мне, то есть всегда будет различие между хорошим и плохим, а значит всегда будет страдание того, кто проиграл, кому досталось "худшее". Нет ничего хуже страдания и никакое счастье не может его покрыть - и ты уже сам хорошо это знаешь.
Дядя Рэнди вздохнул и поднял пакет с пальцем с пола:
- Я мог бы сказать, что этот палец я отрезал у одного из свежих покойников или ничего не говорить, чтобы ты продолжал думать, что он принадлежал твоему брату. В этом нет никакой разницы, это одинаково ничего не значащий текст - ты не должен чувствовать облегчение или наоборот - ненависть. Ты должен перестать мыслить категориями - или не должен - или должен. Ты должен решать сам - или не решать, ясно понимая, что любое твоё решение или действие - это всего лишь форма текста. Которая влияет на то, какую форму примут остальные части текста, которых она коснётся.
Дядя Рэнди направился к лестнице, выводящей из подвала. Перед тем, как скрыться, он произнёс:
- Я научу тебя быть богом.
И ушёл, оставив меня в холоде, темноте и сырости подвала.
***
С того дня дядя Рэнди перестал меня избивать. Совсем. Теперь каждый день одну половину дня мы с ним читали, слушали музыку, смотрели видеозаписи, рассматривали картины. Он принёс в подвал проектор с ноутбуком для большего удобства.
Я по-прежнему был прикован - на всякий случай, но я не жаловался. Металлическая кромка наручников то резала, то не резала мою кожу, но мне было нормально. Даже не задумывался об этом.
Я только и делал, что поглощал информацию. Я читал произведения великих мыслителей, идиотские мемы, образовательные статьи, инструкции по управлению транспортом, который я никогда в глаза не видел, какие-то дипломные и курсовые работы по чему-то там, биографии совершенно случайных людей. Я слушал классические композиции, популярные шлягеры, голосовые записи с диктофонов неизвестных мне людей, концерты неизвестных групп, звуки работы холодильника и скрежета по стеклу. Я смотрел советские образовательные ролики, концептуальные картины каких-то очень загадочных режиссёров, записи того, как люди в костюмах корчатся и дёргаются под какую-то музыку. Информация лилась в меня густым, непрерывным потоком, и я не успевал задумываться о её качестве, о своём отношении к ней. Только мне становилось интересно - как это сбивалось течением. Только мне становилось противно - это тоже сбивалось течением.
Вторую половину дня дядя Рэнди беседовал со мной о том, что мы с ним восприняли. Наша беседа состояла из обрывков несочетающихся фраз, иногда на разных языках. Я говорил ему об учении Будды - он в ответ пел мне песенку из мультфильма на молдавском. Я обсуждал с ним ноготочки испанским говором - он, путая слова, как Йода, говорил мне о деконструкции нормы. Иногда фразы складывались в отрывок из вполне нормального, осмысленного диалога - но это было нужно только лишь затем, чтобы бессмыслица не была совсем полной.
Всё это нужно было затем, чтобы я разучился думать, точнее строить причинно-следственные связи. Но я упорно продолжал задумываться, хоть и всё меньше и меньше, о том, что вижу или слышу, о том, что могу такого глупого придумать в ответ на глупую реплику дяди Рэнди.
Со временем я начал задумываться о различной ерунде, просто потехи ради. Я думал о жизни творческой богемы в штате Алабама, о том, как маленькая снежинка в Альпах создаёт целые лавины в горах, о том, сколько вариантов сочетания значков может быть в классическом одноруком бандите. О том, как я мог бы выбраться из этих маленьких наручников, чтобы приковать себя за талию большими наручниками к Эйфелевой башне. О том, как плохо грифель отслаивается от карандаша, когда пытаешься писать им по коже, о том, как классно будет напиться на выходных или взять на одного себя все долги биржи на Уолл-стрит. О том, как там поживает мама и отрос ли у брата новый палец, если он его лишился. А если не лишился, то как он живёт там, без потери пальца.
Я уже не различал, моя это реплика в диалоге или дяди Рэнди. Вроде у меня был хриплый голос, а вроде у него. Наверное, я мог говорить, не шевеля губами, а может и нет. Всё равно у наших диалогов или был какой-то смысл, или нет - какая разница, если я не могу его применить? Или могу. Я не проверял. Или нет.
***
Однажды мы с дядей Рэнди как обычно обсуждали какое-то дурацкое видео на ютубе, и я подумал, что было бы, если у него в этот момент лопнула голова. Потом подумал о том, в каком году открыли ванадий. Потом придумал свою реплику о том, как красота придаёт нашей жизни смысл.
И в ответ услышал гимн Хорватии на каталонском. Выдал свою реплику в ответ на эту. Услышал ещё одну. И ещё.
Потом увидел, что дядя Рэнди валяется ничком около ноутбука. Его голова была раздавлена и расплющена, как лопнувший изнутри помидор.
Я подумал о том, что это, должно быть, очень обидно. Потом подумал о том, что Северной Америки как континента больше не существует. Потом подумал о том, как бы я выглядел, если бы выщипывал брови.
Потом я закрыл глаза и подумал о том, что в поясе Ориона должно быть очень красиво. Посмеялся над какой-то шуткой из своей головы. Открыл глаза.
Я парил в бездонной космической пустоте. В ней то и дело взрывались звёзды, разрывая тьму огненным хлыстом. Я по-прежнему был прикован к трубе, кусок который повис вместе со мной в невесомости.
Я подумал о том, что совсем не спать - это вредно для здоровья. Потом о том, что хлоропласты не содержат хлорофилл. Потом о том, что я - самое могущественное существо во вселенной.
Потом я свернул всю вселенную, все миллиарды световых лет и размазанную по ним материю, в Ничто, без права на выход из него. Я тоже перестал существовать. Наверное. Или нет. Я оборвал всё сущее, поставив на нём точку, прекратив движение, остановив энтропию, завершив несовершенство.
Жизнь - это всего лишь текст. Я наконец-то его закончил. Жаль, теперь некому будет его прочитать.